-

ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ВОЙНА НА ВОСТОЧНОМ КАВКАЗЕ

С 1824 ПО 1834 г.

В СВЯЗИ С МЮРИДИЗМОМ

XXIX.

Попытка подполк. Клугенау возвратить жителей, бежавших к Кази-мулле. Нападение хищников на каранайцев. Сборы Кази-муллы к походу в Чечню. Отбитие у гимрынцев скота. Переговоры с койсубулинцами. Движение отряда подполк. Клугенау к Кази-юрту. Рекогносцировка 5-го сентября. Возвращение Кази-муллы из Чечни и меры, принятые им для обороны Гимр. Переговоры его с Клугенау. Воззвание корпусного командира к андийцам.

Получив хороший урок при Эльсус-таве, Кази-мулла поневоле успокоился и, распустив свою партию, за исключением мюридов из беглых подданных шамхала, мирно проживал в Гимрах. В северном Дагестане на время восстановилось спокойствие, лишь изредка нарушаемое мелкими грабежами, в которых главным образом принимали участие именно беглецы, остававшиеся при Кази-мулле. Продовольствие этих людей, поселившихся в Гимрах со своими семействами, требовало не мало средств, а так как расчеты Кази-муллы на добычу не оправдались, то, не имея возможности доставлять им средства к жизни, он отпускал их на грабежи в преданные нам селения. Благодаря бдительности жителей и близости русских, результаты этих грабежей были очень плохие, так что беглецы жили впроголодь и уже тяготились своим положением. Узнавши об этом, подполковник Клугенау послал в Гимры из Казанищ некоего Алия с обещанием всем беглецам полного прощения, если они, раскаявшись в своих проступках против русских, возвратятся к шамхалу. Желающих возвратиться оказалось только десять семейств; из них два действительно перешли с Алием в Казанищи, восемь отложили переход до более удобного случая, а все остальные затягивали переговоры, с очевидною целью протянуть время в ожидании поворота событий к лучшему. Но и Кази-мулла принимал меры к тому, чтобы удержать их при себе. Опасаясь приверженцев убитого [334] Доудил-Магомы, он не мог отпустить этих беглецов, составлявших его охрану и до сих пор беззаветно ему преданных. Он употреблял все средства к улучшению их материального положения, разрешил им добывать средства к жизни грабежами, продавал имущество и пленных, взятых в более счастливое время, и вообще не жалел получаемых средств на продовольствие беглецов; не ограничиваясь этими мерами, он прибег даже к силе, установив караулы на дорогах, ведущих из Гимр к русским границам. Все эти меры принесли, конечно, свою долю пользы, но, с другой стороны, беглецам и не было расчета склоняться на предложения Клугенау. От русских они могли ожидать или строгого наказания, или, в лучшем случае, спокойной жизни в деревнях под строгим надзором властей, а между тем они привыкли уже к свободной, бурной и полной приключений жизни и, кроме того, оставаясь приверженцами Кази-муллы, могли рассчитывать на улучшение своего положения. В конце концов попытки Клугенау вернуть беглых подданных шамхала окончились неудачей.

26-го июля небольшая конная партия, человек в 30, появилась со стороны Черкея, напала на каранайских жителей, которые в числе около 40 человек, с женами, работали в поле. Построив из ароб каре, каранайцы энергично защищались; тем не менее хищники успели захватить в плен трех человек и отбить десять быков. Вероятию, опасаясь прибытия наших войск, партия ограничилась взятой уже добычей и отступила по дороге к Зубуту. На пути к этой деревне один из пленных бежал и впоследствии сообщил, что видел пешую партию по крайней мере в 150 человек. Впоследствии, когда Кази-мулла пошел в Чечню и жители Зубута к нему присоединились, последние два пленника, проломав стену конюшни, в которой их содержали, также бежали из Зубута. При [335] описанном нападении на каранайцев, с их стороны был один убит и четыре ранено; у нападавших ранено четверо. Донося об этом, подполковник Клугенау прибавлял, что партии хищников могут проникнуть только со стороны Черкея, так как с других сторон жители выставили сильные пикеты, которые не пропустят мелких партий неприятеля; черкеевцы же, среди которых много мюридов, преданных Кази-мулле, не задерживают хищников.

Пока все это происходило в Дагестане, над Чечнею собралась черная туча. Прибытие корпусного командира с большим отрядом ясно свидетельствовало, что замышляется не маленькая экспедиция, к каким время от времени прибегали русские, а нечто более опасное и серьезное. Еще в июле месяце, т. е. до выступления нашего отряда в Гимры, как доносил подполковник Клугенау, прибыли 10 чеченцев с просьбою о помощи и приглашением самого Кази-муллы на место действий. Сознавая всю необходимость своего появления в Чечне, Кази-мулла не мог, однако, отправиться туда, так как не имел достаточных для этого сил. Распуская слухи о своем намерении идти в Чечню, он употреблял все усилия для сбора партии, но дело двигалось туго. Койсубулинцы, на которых он больше всего рассчитывал и к которым посылал своего тестя, решительно отказались следовать за ним и даже вели переговоры о принятии их в наше подданство; салатавцы хотя и волновались, но тоже неохотно шли на призыв Кази-муллы; от черкеевцев присоединились к нему одни мюриды, которые незадолго перед этим выбрали себе кадием Техмес-хана, человека безусловно преданного Кази-мулле; только одни зубутцы чуть не поголовно пошли за Кази-муллой. В первых числах августа, как доносил подполковник Клугенау, Кази-мулла с небольшою партиею вышел из Гимр и остановился в с. Ишалты. Затем черкеевский [336] старшина Джемал донес, что 2-го августа видел Кази-муллу у чиркатского моста, с партией в 106 человек из беглых подданных шамхала, гимрынцев и гергебильцев. Около 10-го августа Кази-мулла перешел мост у Чирката и остановился вблизи разрушенного Бен-юрта. Преданные ему жители Черкея и других селений доставляли сюда провиант, и сюда же стекались все желавшие принять участие в походе. По всей вероятности, охотников было не особенно много, так как, простояв несколько дней у Бен-юрта, 15-го числа он выступил с партией, состоявшей всего лишь из 400 человек, взяв направление сперва на Зубут, а затем на Андреевку. В первых же числах августа вернулся в северный Дагестан и Гамзат-бек, но он не принял участия в походе, а оставался в Гоцатле.

По выступлении Кази-муллы из Гимр, жители сс. Эрпели и Караная решили отбить у гимрынцев скот, пасшийся в горах, но, опасаясь сильного сопротивления и главным образом преследования, просили подполковника Клугенау помочь им. Клугенау послал 600 человек пехоты. Отряд этот, выступив ночью вместе с жителями упомянутых селений, по прибытии на место разделился: часть осталась на хребте, другая спустилась вниз для занятия удобной позиции; жители же селений Эрпели и Караная, пришедшие с отрядом, пользуясь густым туманом, начали спускаться к самым табунам. Все было сделано в полной тишине, так что можно было надеяться на совершенный успех предприятия, но вдруг неожиданно прогремел в горах ружейный выстрел: один солдат, споткнувшись, упал на ружье, которое и произвело выстрел, разрушивший все расчеты нападавших. Тотчас же поднялась тревога, и пастухи отогнали табун вниз, куда нападавшие не могли уже следовать. Темь не менее небольшой табун в 740 голов овец был отогнан без всяких потерь с нашей стороны. [337]

Получив достоверные сведения о том, что койсубулинцы, преимущественно жители Унцукуля, не последовали за Кази-муллой и, судя по некоторым признакам, склонны к покорности, Клугенау послал им объявление, в котором писал, что все их прежние преступления будут забыты и прощены, если только они прекратят сношения с Кази-муллой и дадут обещание жить мирно, подчиняясь своему прежнему владельцу, шамхалу. Унцукульцы ответили, что на днях у них состоится народное собрание, на котором будет выяснено, какие из деревень согласятся на эти условия и какие не примут их, после чего к шамхалу явятся почетные лица для заключения условий. Шамхал с своей стороны предлагал унцукульцам принять русское подданство. На это Шабан-казий от лица всего унцукульского общества отвечал ему, что

“они (унцукульцы) не склонны к возмущению, но желают только спокойствия мусульман и свободного проезда повсюду."

Далее Шабан-казий прибавлял ⁴:

“Хотя я и опоздал приехать к вам со своими товарищами и быть посредником между вами и Кази-муллой, но не думайте, чтобы я оттого был ему и сообщником, и другом; ежели же вы помиритесь с Кази-муллой, то я до конца жизни с вами разлучаться не буду, оставаясь помощником вашим во всех отношениях."

Барон Розен, которому шамхал представил это письмо, ответил, что окончательное распоряжение по делу он сделает после свидания с шамхалом, которое состоится в непродолжительном времени.

Сведение о желании койсубулинцев принять русское подданство дошло до наших властей и чрез Нуцал-хана Аварского, который, предлагая в этом деле свое посредничество, писал князю Бековичу-Черкаскому ⁵: [338]

“Унцукульское общество, из владения Койсубулы, писало ко мне несколько раз и присылало депутатов, изъявляя готовность свою, исключая мюридов, повиноваться мне точно так, как подвластные мои аварцы, дабы получить свободу ездить по своим надобностям в Аварию и в другие российские земли с надлежащими видами; однако я не решился дать им удовлетворительного ответа, не испросив прежде у вашего сиятельства совета."

Князь Бекович-Черкаский препроводил письмо это к барону Розену, который, будучи вообще недоволен поведением Нуцал-хана, нашел посредничество его в этом деле совершенно излишним, о чем и сообщил Нуцал-хану в довольно резких выражениях. Интересно в этом деле лишь то, что койсубулинцы, и во главе их унцукульское общество, в сношениях с русскими властями выражают желание подчиниться прежнему владельцу своему — шамхалу тарковскому, а в сношениях с аварским ханом, высказывали готовность подчиниться этому последнему. В сущности, конечно, они просто тянули время, выжидая, какой оборот примут события в Чечне. Подполковник Клугенау, не перестававший время от времени сноситься с Унцукулем, донес наконец, что общество желает помириться с прежним владетелем своим шамхалом тарковским, но для установления прочных условий мира ждет прибытия барона Розена, и что до того времени он не будет иметь сношений с Кази-муллой. Действительно, впоследствии, по прибытии корпусного командира, койсубулинцы приняли наше подданство и выдали аманатов, но в это время им и не было другого выбора, так как сила Кази-муллы была сломлена и их в случае сопротивления ожидало суровое наказание.

С удалением Кази-муллы в Чечню северному Дагестану не грозила уже опасность нашествия горских партий, но зато кумыкские земли могли подвергнуться разорению, [339] особенно когда партия Кази-муллы двинулась вдоль качкалыковского хребта. В виду этого барон Розен дал предписание подполковнику Клугенау перейти с своим отрядом к Чир-юрту или Кази-юрту, смотря потому, где можно переправиться через Сулак, и затем соединиться с отрядом Бековича-Черкаского. 25-го августа подполк. Клугенау выступил из Темир-Хан-Шуры и 28-го числа прибыл в Кази-юрт, где и переправился через Сулак. Отсюда он предполагал идти в крепость Внезапную. К этому времени, однако, Кази-мулла был уже разбит и удалился в горы, чем совершенно устранялась опасность нападения его на кумыкские земли, а потому Клугенау получил приказание вернуться в Темир-Хан-Шуру. В ту же ночь он обратно переправился через Сулак и двумя колоннами двинулся к Шуре, куда его войска прибыли 31-го августа.

24-го числа Кази-мулла возвратился в Гимры без всякой добычи, потеряв во время своей экспедиции много убитых и раненых, в числе которых было не мало влиятельных лиц, например черкеевский кадий Техмес-хан. Гамзат-бек, остававшийся все это время в своем Гоцатле, по возвращении Кази-муллы начал собирать партию, высказывая намерение идти в Гимры на соединение с Кази-муллой. Остановка была за продовольствием, которого совершенно не имелось в Гимрах, вследствие чего Кази-мулла решил отнять скот у жителей Караная и Эрпели, что однако не легко было исполнить в виду близости наших войск. Одна из таких попыток увенчалась, впрочем, успехом. 27-го августа ирганайские абреки напали на пастухов Ахмет-хана Дженгутайского, отбили 4000 баранов и 25 эшаков и взяли в плен 9 пастухов. В другой раз сам Кази-мулла с партиею около 400 человек собрался отбить скот у каранайцев и эрпелинцев. По счастливой случайности в это же время эрпелинский старшина [340] Улубей и каранайский Юсуф-бек просили подполк. Клугенау помочь им отбить скот у гимрынцев. Так как сам Клугенау имел намерение сделать рекогносцировку каранайского, эрпелинского и ирганайского спусков, то он охотно согласился соединить свою рекогносцировку с экспедициею, затеянного жителями названных селений. С отрядом в 300 человек пехоты и 150-ти казаков он в полдень 4-го августа выступил из лагеря и поздно вечером прибыл в Каранай, где его ожидала партия, состоявшая из каранайцев и эрпелинцев. Имея в виду к рассвету окончить предприятие, Клугенау лунною ночью выступил далее и, приблизившись к табунам, расположил на вершине холма 100 человек пехоты и два небольших отряда, по 50-ти человек в каждом, на спуске хребта и у подошвы спуска. Каранайцы и эрпелинцы, в числе около 250-ти человек отделившись от отряда, двинулись вперед к самым табунам. Не прошло, однако, и четверти часа, как внизу открылся сильный ружейный огонь, и затем неприятель с двух сторон атаковал нападавших, стараясь отрезать им путь отступления. Очевидно было, что нападавшие встретили не пастухов, а большую партию неприятеля. Каранайцы и эрпелинцы тотчас же бросились назад и навели неприятеля на нашу пехоту. Сила и стремительность нападения неприятеля были так велики, что только благодаря хладнокровию и храбрости командовавшего пехотою поручика 42-го Егерского полка Хвостинова отступавшим удалось благополучно дойти до вершины хребта. Потеря наша в этом деле заключалась в одном убитом, десяти раненых и трех без вести пропавших (в числе последних барабанщик 42-го Егерского полка Шляхтинский) нижних чинов. У каранайцев ранено двое и без вести пропало два человека. Один из этих пропавших пролежал целый день, спрятавшись за камнем, и следующею ночью явился в свое селение. У эрпелинцев потерь не [341] было, но точно также три человека, не успевши подняться на хребет, спрятались за камни и на следующую ночь явились невредимыми домой. Эти четыре невольных наблюдателя передавали, что из разговоров, которые им удалось слышать, надо было заключить, что в этом деле участвовала партия Кази-муллы, при которой находился как он сам, так и его тесть Яраглы-Магомет. Покончив дело, Клугенау следовал с отрядом по хребту, мимо с. Араканы, и 6-го числа вернулся в лагерь. Все нужные места были сняты на план.

Приближалось тяжелое для Кази-муллы время. Отряд корпусного командира, жестоко наказавший чеченцев и ичкеринцев, направлялся к Дагестану. Видевши собственными глазами те страшные трущобы и невозможные дороги по которым проходили наши войска, Кази-мулла не мог, конечно, допустить и мысли, что горы Дагестана остановят русских, если только они решили наказать дагестанские общества; а сомневаться в этом едва ли было возможно. Отсюда следовало, что появление отряда барона Розена перед Гимрами нужно было считать вопросом времени и притом не очень продолжительного. Необходимость заставляла Кази-муллу принять все меры к обороне своего родного селения, и он обратил внимание на это тотчас же по прибытии из Чечни. В скором времени все более или менее доступные стороны Гимр опоясались рядами завалов. Кази-мулла сознавал однако, что этого было мало, что нужно устроить еще ряд укрепленных позиций на пути к Гимрам, чтобы заставить русских потерять много сил и времени, прежде чем они достигнут главной цели своих действий. В виду этого Кази-мулла, прибыв в половине сентября в Ирганай, понудил тамошних жителей укрепить свое селение и обратился к араканскому обществу с просьбой разрешить ему построить завалы в ущельи, называемом Шура. [342] Араканский кадий решительно отказал в этом и даже выставил караулы для охраны облюбованного Кази-муллой места. Письмо, с которым Кази-мулла обратился к араканскому обществу, чрез руки Клугенау представлено было корпусному командиру:

“До сих пор как вы, так и я жили как братья, теперь этого не будет. Известно вам, что эти беззаконники как для нас, так равно и для вас, есть неприятели. Вы взяли деньги, обещаясь истребить меня, но если меня не будет или же я не останусь здесь, то вам не дадут ни одной копейки. Теперь я хочу построить на вашей земле завал. Как вы об этом думаете? Если там будет сделан завал, то вам не предвидится от русских никакой опасности. Уверяю вас перед Богом, что я не желаю вам худого; если русские придут в больших силах, то и вас, и нас истребят" ⁶.

Ирганайское общество с своей стороны тоже обратилось к араканцам ⁷:

“От ирганайского общества к обществу араканскому. Уведомляю вас, почтеннейший сосед, позволить нам построить на вашей земле, называемой Шура, завал. Если там будет сделан завал, то очень много будет пользы как для вас, так и для нас, и никакой опасности не будет от воровства."

Отказ араканского общества в разрешении построить на их земле завал делал большую брешь в общем плане фортификационного усиления местности, предположенного Кази-муллой; с другой стороны нежелание жителей, напуганных происшествиями в Чечне, присоединиться к его партии, ставило Кази-муллу в очень затруднительное положение. Враг был близок и силен, а меры, принимаемые Кази-муллой для обороны края, приводились в исполнение медленно, неохотно и с большими проволочками во времени. Все [343] искусство и организаторский талант Кази-муллы разбивались о тысячи препятствий, создаваемых необходимостью вести переговоры со множеством отдельных и свободных обществ, из которых одни сочувствовали Кази-мулле, другие русским, третьи были равнодушны или из боязни наказания предпочитали выжидать исход событий, чтобы впоследствии присоединиться к победителю. Все это, конечно, действовало на Кази-муллу подавляющим образом, так что он решил наконец, не прекращая организации средств обороны, попытаться другим путем если не совсем устранить надвигающуюся расправу, то хотя оттянуть ее на более или менее продолжительное время. В этих видах он начал переговоры с русскими властями, для чего воспользовался взятым в плен 5-го сентября барабанщиком 42-го Егерского полка Шляхтинским, которому приказал написать подполковнику Клугенау письмо следующего содержания ⁸:

“Его высокоблагородию господину подполковнику и кавалеру Клюки Казы-Магомета рапорт: донесть честь имею вашему высоблагородию о замирении; хотя я и не боюсь вас, однако объявляю вам, если не будете притеснять одного со мною закона татар своими налогами, то я замирюсь с вами; но шамхал со мною не замирится для того, чтоб больше получить от вашего Государя казны; также и Ахмет-хан то же самое думает, чтобы более получить казны. Если вы хотите так, как я вам объявляю, замириться, то о своем замирении с сим подателем именно пришлите, какое у вас будет намерение, то с сим подателем прислать непременно, и чтобы писал Егерского полка Смольков, чтобы я мог разобрать. Еще объявляю вам, отчего вы боитесь посылать посланника ко мне? если вы будете посылать, то и я к вам буду посылать, и у нас скорей дело сделается. Кази-мулла. Писал барабанщик, который взят сего месяца сентября 5-го числа 6-й роты Шляхтинский." [344]

По приказанию подполковника Клугенау и, конечно, под его диктовку ответ был написан тем самым Смольковым, на которого указывал Шляхтинский. Вот что он писал своему товарищу ⁹:

“Твое письмо, любезный Шляхтинский, я получил и по приказанию отрядного командира тебе отвечаю, чтобы ты объявил Кази-мулле, что только одно и самое лучшее остается ему делать то, чтобы по прибытии корпусного командира он лично со всеми абреками явился к нему и отдался на великую милость нашего Государя. Скажи ему, что наш Государь очень милостив и великодушен, и может быть позволит Кази-мулле отправиться в Мекку для избавления своих грехов и мусульманской крови, столько много невинно чрез него пролитой. Равно объяви ему, сколь милостив наш Государь, что простил тоже известного чеченского Бей-Булата и многих ему подобных. Остаюсь твой благоприятель, слава Богу, жив и здоров, и чего тебе желаю. Михайла Васильев Смольков."

Конечно Кази-мулла не удовольствовался таким ответом и в скором времени вновь обратился к Клугенау с письмом, которым просил сообщить условия, на каких русское правительство сочтет возможным заключить мир. Очевидно, Кази-мулла не допускал и мысли, что никаких условий с ним заключать не будут, а потребуют безусловной покорности и явки с повинной головой на великодушие и милость Государя Императора. Как истый азият, он предполагал, что русские вначале потребуют слишком многого, но стоит лишь поторговаться, пойдут уступки, и дело так или иначе будет окончено. Но Клугенау с тем же посланным и немедленно написал Кази-мулле, что если он хочет спасти себя, свое семейство, абреков и жителей с. Гимры с их имуществом, домами и садами, то должен явиться сам к корпусному командиру и предать себя на милость Государя. Донося об этой переписке барону Розену, [345] Клугенау прибавлял, что Кази-мулла живет в Ирганае, и что между жителями происходят большие несогласия: одни из них хотят сопротивляться русским, другие этому противятся; сам Кази-мулла, очевидно не ожидая в будущем ничего хорошего, приказал беглым солдатам приготовить для него лодку, на которой думает спастись, если бы мост через Койсу перешел в руки русских.

Письмо Клугенау опять не удовлетворило Кази-муллу: он очевидно все еще продолжал думать, что это крайнее требование, от которого русские непременно откажутся, если он будет настойчиво торговаться. В этом предположении он вновь написал Клугенау ¹⁰:

“Уведомьте меня насчет примирения — каким образом мы должны примириться? Перед Богом клянусь вам, что истинно желаю мириться; что же касается до разорения Гимров и Ирганая, то это будет зависеть от воли Бога. Я вас не боюсь даже на золотник, но считаю лучшим помириться, чем раззорять кумыкскую провинцию. Всех пленных, при нас находящихся, я возвращу, исключая барабанщика; что же касается до абреков, как вы пишите, то они живут очень хорошо, хотя и не будут у кумыкцев грабить скот."

На это письмо последовал ответ Клугенау, в котором он, конечно, не отступает ни на одну ноту от первоначального требования:

“Письмо твое, в котором ты меня спрашиваешь, как помириться и повторяешь, что желаешь этого от искреннего сердца, я получил. Отвечаю: я не в праве с тобой мириться, так как это предоставлено корпусному командиру, но я уже писал тебе и теперь, желая тебе добра, могу повторить свой совет: явись к корпусному командиру и признайся, что ты один виновник всех разорений мусульман и что впредь не будешь делать того, что делал до сих пор. Еще ты пишешь, что разорение Гимров и Ирганая есть дело Божье. На это скажу тебе, что это не совсем дело Божье, и [346] собственно зависит от тебя: если ты не явишься, то начальство должно будет всех жителей, у которых ты живешь и которые исполняют твои приказания, принимать за своих врагов и во избежание на будущее время разорения и набегов обязано строго наказать их. Если ты, собрав несколько старшин из селений Гимры и Ирганая и несколько абреков, явишься с ними к корпусному командиру, заявишь ему о своем раскаянии, попросишь пощады себе и им, то можешь быть уверен, что такой поступок будет хорошо принят как корпусным командиром, так и самим Государем, и ручаюсь тебе своею честью, что чрез свое раскаяние получишь вместе с другими прощение, а чрез это водворится спокойствие в этом крае, чрез что ты выиграешь во мнении своих единоверцев. Всему есть начало и всему есть конец; кто из нас не грешен, и твое сознание, что ты был причиною всего разорения, но желаешь на будущее время прекратить это, и самоотверженное признание в этом пред народом будет хорошо принято Государем и народом, и всякий будет думать, что у Кази-Магомета еще есть Бог, совесть и честь. Ты пишешь, что на золотник не боишься; вполне верю этому. Кавказ велик и гор много, в которых ты можешь скрыться; знаю, что у тебя готова лодка, чтобы в случае приближения русских, отдав на жертву селения Гимры и Ирганая, переправишься через Койсу с помощью беглых солдат, если тебе не позволят перейти по мосту. Ты предлагаешь мне возвратить пленных солдат, исключая барабанщика. На это отвечаю, что у нашего Государя еще достаточно войска, так что можно и без них обойтись, и впоследствии мы получим не только их, но и всех беглых солдат; но если хочешь начать доказывать истинное свое раскаяние, то докажи его этим поступком, собрав всех русских солдат и выслав их вместе со старшинами селений Ирганая и Гимров сюда; корпусный командир сочтет это за знак твоих честных намерений. Еще ты пишешь, что абреки живут хорошо; на это отвечаю, что нечего нам друг друга обманывать — хотя ты живешь в Гимрах и Ирганае, но мне хорошо известно, в каком они положении; положим даже, что их [347] положение теперь хорошо, но смело могу тебя уверить, что это не надолго; да у них вероятно еще есть Бог, родина и родственники и какая-нибудь совесть и честь. Это мое последнее письмо к тебе, ибо завтра прибудет сам корпусный командир и с прибытием его мне с тобой уже нечего переписываться; поэтому, хотя я тебя лично не знаю, но в последний раз уверяю тебя, что я тебе советую добро, и что вряд ли другой из твоих единоверцев сделал бы это. Будешь ли ты верить слову честного человека и русского полковника или нет, это предоставляю на твое собственное разумение; с этим человеком пиши мне ясно, недвусмысленно о настоящих намерениях твоих, абреков, гимрынцев и ирганайцев, ибо времени осталось мало, и обманывать нет нужды. Есть Бог, есть начало и есть всему конец" ¹¹.

Этим письмом закончилась переписка с Кази-муллой, и вскоре наши войска двинулись в пределы Дагестана.

Очень видное участие в действиях против русских войск, находившихся в Чечне, принимали андийцы. До последнего времени они старались всеми силами сохранять дружеские с нами отношения в виду того, что, занимаясь торговлей, пользовались правом ездить в наши владения для продажи товаров своего производства, главным образом славившихся по всему Кавказу бурок; но в 1831 году Кази-мулла успел привлечь их на свою сторону, так что они стали принимать участие в набегах на наши владения, чего прежде никогда не делали, отчасти потому, что жили далеко от наших границ, а отчасти из нежелания ссориться с нами. Как только переход их на сторону Кази-муллы дошел до сведения наших властей, тотчас же аманат их был сослан в Сибирь, а их торговые сношения подверглись разным стеснениям и запрещениям. В этом году они вновь поднялись и совершенно открыто двинулись в Чечню на помощь ичкеринцам. [348] Хотя они не успели сделать нам никакого серьезного вреда, тем не менее оставить безнаказанными явно враждебные их действия было невозможно. Но наказать их оружием барон Розен не мог, так как для этого нужна была сильная экспедиция, которая потрясла бы Аварию и Дагестан, а на это у него не было средств; пришлось поэтому прибегнуть к наказанию менее эффектному, но для торговых людей очень чувствительному: предписано было арестовать всех андийских купцов, торгующих в наших пределах, и запретить андийцам вывоз бурок и других товаров домашнего их производства до тех пор, пока они не возвратят находящихся у них наших пленных и беглых, не заплатят штраф по 5-ти рублей серебром с дыма и не обяжутся вносить ежегодно податей по одному рублю с дыма. Нужно заметить, что все кавказские общества считали возвращение пленных и беглых самым тягостным требованием: прежде такого требования горцам обыкновенно не предъявляли, но барон Розен, имея в виду, что похищение пленных есть главнейшая цель их набегов, поставил непременным правилом при всяком удобном случае требовать возвращения пленных и беглых. без всякого выкупа с нашей стороны. Свои распоряжения барон Розен объявил андийцам в воззвании следующего содержания ¹²:

“Андийцы! По правосудию Божиему, всякое доброе дело приносит хороший плод, а худое не останется без наказания. Жители Андии! вы прежде жили мирно и спокойно, занимаясь торговыми делами вашими, а потому вам позволено было в обширных владениях Великого нашего Государя разъезжать свободно и торговать, где вам было удобно. Ныне, последуя внушениям разбойника и разорителя мусульман безбожного Кази-муллы, многие из вас находились при нем, когда он прибыл в Чечню для возмущения народа и был [349] принужден бежать оттуда со стыдом от победоносного войска Государя Императора, не смея даже вступить с оным в дело, хотя пред глазами его был мною истреблен Герменчук. Для удержания вас в должном повиновении приказываю вам: заплатить штраф за участие в скопище мятежников с каждого двора по пяти рублей серебром, а в случае неимения денег по одной скотине или представить другие равностоющие вещи, например, оружие, бурки и прочее; впредь будете уплачивать по рублю серебром подати с каждого дома, которую за текущий год должны ныне же внести, равно выдать всех могущих быть у вас пленных из подданных Его Императорскому Величеству. И залог же верности вашей на будущее время представить ко мне аманатов. Если же вы не исполните моих приказаний, то с вами будет поступлено как с неприязненным народом."

Объявление это не особенно напугало андийцев. Сознавая как нельзя лучше всю трудность вторжения в их область, они смело отвечали таким письмом ¹³:

“От почетнейших лиц андийского общества к сардарю. Мы, получив письмо ваше, поняли содержание оного, на что сим отвечаем: что мы, убоясь величия и силы Кази-муллы, нарушили свой договор, пред сим с вами заключенный. Когда Казы-Мамад убил из нас людей и ограбил наше имущество, о чем уже вам известно, тогда мы, избавясь от его несносного наказания, оставались с вами в мире; а ныне весьма удивляемся, что вы письмом своим возлагаете на нас такие тягостные налоги, которых мы исполнять никак не в состояния, даже о подобных налогах от времени предков наших не слыхали. Каким образом требуете вы от нас исполнения таких тяжелых налогов за малое наше преставление; подобное могут учинить даже те, которые обитают в местах, под покровительством вашим состоящих, но напротив того мы находимся в недре Дагестана и в соседстве Казы-Мамада. Не будите спящего в узких местах дагестанского войска, из коего, Боже [350] сохрани, много храбрых лежат в скалах и густых лесах; однако же мы полагаем, что вы таковых храбрых трогать не будете. Будьте склонны к прежнему миру, утвержденному Великим Государем, и не требуйте от нас таковых налогов, одну из 10-ти частей коих исполнить мы не в состоянии."

На это со стороны корпусного командира последовал ответ следующего содержания ¹⁴:

“Андийскому обществу. Андийцы! Вы писали ко мне, что, убоясь величия и силы Кази-муллы, нарушили обязанности ваши к российскому правительству. Сие доказывает бессилие, трусость и неблагодарность вашу. Чего бояться вам было в крепких, занимаемых вами местах столь ничтожного человека, как сей обманщик, который нигде не смеет показываться, если не уверен, что встретит глупцов, которых может куда хочет за нос водить. Но оставим все это. К чему вы послали войско ваше на вспоможение герменчукским жителям, столь заслужившим постигшее их наказание. Не показывает ли сие самую черную вашу неблагодарность к российскому правительству, во владениях коего с давнего времени вы пользовались покровительством и столь выгодною для вас торговлею. Не показывает ли сие вместе с тем и крайнюю глупость вашу: вы испугались разбойничьей шайки Кази-муллы, а осмелились подвергнуться громам всесокрушающего российского оружия. Но познаю, отчего это происходит: всемогущий Творец, желая наказать людей злобных, лишает их зрения и слуха; сие и с вами произошло: вы видели, что прошедший год все дагестанские области, близь моря находящиеся, кумыки, салатавцы, аухи, а нынешний год Чечня и другие страны претерпели жестокое наказание за оказанное вспоможение в разбоях Кази-муллы, вы видели сие и вздумали явиться помощниками его при Герменчуке; но один гром российского оружия устрашил вас. Не желая прибегать к строгости, я требовал, чтобы вы раскаялись в гнусном поведении своем и очистили себя как следует виновным пред могущественным правительством; но вы усугубили вину свою. Вы видели, что ни леса, ни [351] горы ичкеринские не остановили меня, что мы возвратили добро наше из глубины пропасти, в которой бенойцы думали скрыть оное, что я щадил покорных и наказывал только злобных и упорных. Вы видели сие и вздумали беспокоить победоносное российское воинство, находившееся уже на возвратном пути; при первой встрече вы уже испытали могущество российского оружия. Знайте же, что я не имел намерения идти к вам, желая вам дать время размыслить о последствиях неблагодарного и неблагоразумного поведения вашего, но подвиги, совершенные российским воинством в прежние времена и особенно в нынешний год, должны вас убедить, что для нас нет ничего невозможного, и если мы в Чечне и в других местах ходим как у себя дома, то нетрудно будет нам достигнуть и к вам, куда нам все пути известны. В заключение еще раз обращаю к вам слово милости: раскайтесь, признайте вину свою и исполните все объявленные мною вам приказания, иначе увидите, что с вами будет. Не боимся мы разбудить спящего льва дагестанского войска, да не заслуживает оное сего названия и есть ничто более как хищный волк, коего голод заставляет искать добычи, но вы сами знаете, что ни волки, ни львы не суть весьма опасные враги для человека и если бы вы были среди необозримых владений российских, то увидели бы, как там, настоящие львы искусством и мудростию до того укрощаются, что повинуются голосу малых детей."

П. Кублицкий.

(Продолжение будет).

Комментарии

4. Рапорт шамхала тарковского. Дело 2-го отд. генер. шт. № 3, 1832 г. ч. II, стр. 472.

5. Письмо Нуцал-хана к г.-м. Бековичу-Черкаскому. Дело 2-го отд. ген. шт. 1832 г. № 60, стр. 89.

6. Рапорт подп. Клугенау за № 732. Дело 2-го отд. ген. шт. № 3 ч, II. 1832 года стр. 429.

7. То же.

8. Рапорт подполк, Клугенау № 730. Дело № 3, 2-го отд. ген. шт. ч. II, 1832 года стр. 425,

9. То же.

10. Рапорт Клугенау № 918. Дело № 3, 2-го отд. ген. шт. ч. II, 1832 г. стр. 510.

11. То же.

12. Дело 2-го отд. ген. шт. № 60, 1832 г. стр. 96.

13. То же стр. 138.

14. То же стр. 157.

Текст воспроизведен по изданию: Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г. в связи с мюридизмом // Кавказский сборник, Том 18. 1897