ТРИ ГОДА НА КАВКАЗЕ

(1837-1839).

II.

Шамиль — третий имам; распространение им в горах своего влияния. Причины и повод занятия нами Аварии. Подготовка к экспедиции, состав экспедиционного отряда. Кружное, тяжелое движение к Хунзаху; занятие и укрепление этого селения. Взятие укрепленного с. Ашильта. Штурм Ахульго. Открытие прямого сообщения с Шурою. Блокада укрепленного селения Тилитль особою колонною. Поражение Али-бека и Сурхай-кадия под Ашильтою. Передвижение к Тилитлю всего отряда. Бомбардирование селения и овладение с боя большею его половиною. Переговоры с Шамилем и очищение горцами Ашильты. Возвращение отряда в Хунзах. Разработка прямого пути в Шуру. Покорение отложившихся аварских деревень. Тревожные вести из южного Дагестана. Спешное возвращение Фезе в Шуру и движение на Самур. Результаты аварской экспедиции. Попытки склонить горцев и Шамиля к добровольному изъявлению покорности. Переговоры генерала Клугенау с Шамилем и их результаты.

Не входившая в расчеты кавказского начальства экспедиция в Чечне не была еще окончена, как обстоятельства потребовали не менее непредвиденного движения наших войск в нагорный Дагестан. Побудительной причиной к тому была опасность, угрожавшая аварскому ханству.

После смерти Гамзат-бека учение мюридизма не осталось без главы; духовную и светскую власть захватил в свои руки Шамиль, которому суждено было возвыситься на такую ступень власти и могущества в горах, о которой не мог и помышлять ни один из первых двух имамов Чечни и Дагестана. Первый шаг нового имама был не совсем удачен: наголову разбитый в 1834-м году полковником Клюки-фон-Клугенау при с. Гоцатль, Шамиль притих, не предпринимал ничего активного, и, успев уверить наше начальство в своем ничтожестве, начал неусыпно трудиться над распространением и упрочением в горах своего влияния. [39]

Результаты этой кропотливой, подпольной работы на лицо перед нами; восстание Чечни в 1840-м году, ичкеринский погром 1842-го года, аварская катастрофа 1843-го года, и наконец “сухарная" экспедиция — сами говорят за себя.

Кажущееся бездействие имама не могло однако обмануть Ахмет-хана мехтулинского, по желанию народа, принявшего в конце 1836-года от непопулярного сына Аслан-хана — Магомет-Мирзы-хана — управление аварским ханством, вдававшимся клином в неприязненную нам территорию. Видя со всех сторон надвигавшиеся на Аварию грозные тучи, зная успехи деятельности Шамиля и как бы прозревая будущее, Ахмет-хан решил предложить русским занять столицу ханства — Хунзах — войсками.

Хан рассчитывал, что, опираясь на наш гарнизон, аварцы будут в состоянии отстоять себя от всяких покушений Шамиля. Как ни очевидна была вся польза задуманной меры, но к осуществлению ее приходилось приступить очень и очень осторожно из опасения, чтобы злонамеренные люди не перетолковали в дурную сторону прибытия наших войск и не вызвали этим волнения в народе. Во избежание всего этого правитель Аварии секретно снесся с командовавшим тогда 20-го пехотною дивизиею и войсками в северном Дагестане генерал-маиором Фезе, и, выяснив ему все обстоятельства дела, просил взять на себя почин в переговорах о занятии Хунзаха.

Вполне доверяя Ахмет-хану и полагаясь на его советы, Фезе поспешил отправить в Аварию прокламации с дружественными предложениями помощи. К правителю он писал особо и извещал его, что в случае согласия народа на содействие с нашей стороны, он немедленно выступит с отрядом в Хунзах. По прибытии нарочного Фезе в Хунзах, Ахмет-хан тотчас приказал объявить, чтобы старшины и почетные жители из всех аварских деревень [40] собрались на совещание в 5-ти верстах от Хунзаха, на р. Тобот. На другой день к назначенному месту собрались жители, прибыл и Ахмет-хан. Прочитав громогласно прокламацию и письмо русского генерала, правитель обратился к народу с речью, в которой заявлял, что он с своей стороны не желал бы видеть в Хунзахе русских, так как аварцы достаточно сильны и храбры, чтобы защищать себя против кого бы то ни было; но, в виду всей важности вопроса, не берет решения его на себя, а просит их обсудить дело всесторонне и сказать ему откровенно свое мнение. Затем хан уехал и прения начались.

Вероятно это многолюдное собрание долго не пришло бы к какому-либо положительному результату, если бы не начал говорить старшина сел. Ахальчи Гуссейн-Юсуф-оглы. “Аварцы — воскликнул он — не лучше ли, вместо того, чтобы нас грабили и разоряли эти собаки-мюриды, призвать русских? Они не займут наших домов и не отнимут последнего куска хлеба; они храбры, щедры, великодушны, и никогда еще не гнушались иметь дело с такими бедняками, как мы. Зачем и для кого мы будем их избегать? Не лучше ли зажить с ними в самом тесном союзе? Мы будем богаты, спокойны и пусть тогда попробует кто-нибудь нас обидеть. Еще раз повторяю вам, нам необходимы русские". Эти слова решили все дело. “Пусть приходят русские, наши братья!" кричал народ и бросился толпами к Хунзаху.

Получив 25-го января 1837-го года известие о происшедшем, и просьбу хана о присылке войск, корпусный командир решил воспользоваться удобным случаем и стать твердою ногою в Аварии. Считая опасения Ахмет-хана несколько преувеличенными и преждевременными, барон Розен не сомневался однакож, что с наступлением [41] весны Шамиль не останется в покое и вероятно употребит все усилия, для овладения Авариею. Несомненное увеличение влияния имама, в случае удачи, могло доставить нам массу неисчислимых затруднений, а потому корпусный командир ни минуты не медля приступил к необходимым распоряжениям. Цель предположенной экспедиции (Секретное предписание корпусного командира командующему войсками в северном Дагестане генерал-маиору Клюки-фон-Клугенау от 6-го февраля 1837-го года № 153.) была двоякая: во 1-х, уничтожение влияния Шамиля и, во 2-х, утверждение наше в Аварии. Первое необходимо было для сохранения спокойствия в покорных и полупокорных нам владениях, так как с усилением Шамиля, он, по примеру Кази-муллы, не замедлил бы обратиться на них и даже на владения шамхала.

Для достижения этого барон Розен считал наилучшим истребление сел. Ашильта — главного притона мюридов - внезапным движением через ашильтинский мост или открытою силою через Гергебиль. Затем имелось в виду наказать унцукульцев, балаханцев, и гумбетовцев, а также произвести рекогносцировку вверх по аварскому и андийскому Койсу, для ознакомления с местностью в виду дальнейших операций в этой части края и чтобы получить понятие о дороге по этой реке и через главный хребет в Кахетию. Впрочем по этому пункту корпусный командир не требовал непременного исполнения и не указывал для этого времени, ставя все в зависимость от обстоятельств. Что же касается до экспедиции в Аварию, то она должна была быть произведена во что бы то ни стало. При занятии Хунзаха генерал Клугенау, которому поручалось начальство над аварским отрядом, предполагал выяснить аварцам, что это делается по просьбе самих жителей, так как русское правительство несмотря на все издержки и [42] затруднения всегда готово защищать тех, которые остаются ему верными, и что, наконец, войска наши останутся в Хунзахе временно, лишь до тех пор, пока не будет упрочено спокойствие и влияние Ахмет-хана.

В Хунзахе предполагалось оставить баталион апшеронского полка с двумя горными орудиями. Чтобы пребывание наших войск в Аварии не было жителям в тягость, за все необходимое для отряда: дрова, сено, ячмень, доставку провианта и перевозочные средства предписывалось платить в достаточной мере,

Барон Розен предписывал немедленно приступить к заготовлению сухарей, исправить рабочий инструмент, устроить транспорт для возки запасного провианта, вытребовав от Шамхала тарковского необходимое число арб или вьючных лошадей и эшаков. Запасные заряды и патроны, необходимые госпитальные и перевязочные вещи предполагалось поднять на полковых или казачьих лошадях, предоставив Клугенау, в случае их недостатка, войти с представлением о найме обывательских лошадей за умеренную плату.

Со дня выступления отряда из Шуры разрешалось производить войскам винную и мясную порцию по положению, а генералам, штаб и обер-офицерам рационы; это же довольствие назначалось на круглый год для будущего гарнизона Хунзаха. На расходы по приготовлениям и ведению экспедиции было отпущено 15 тысяч руб., из которых до 3 тысяч назначалось для пособия тем милиционерам, которые по отдаленности своих домов не будут в состоянии сами себя продовольствовать.

Для раненых и больных в Шуре заблаговременно очищались необходимые помещения, транспортировку же их из отряда предположено было производить средствами частей войск или же наймом лошадей у жителей. [43] Имевшийся в кр. Бурной склад патронов и зарядов усиливался; в случае же и затем недостатка в боевых припасах — Клугенау предоставлялось требовать их из Внезапной и Дербента. В отряд был назначен офицер генерального штаба и топограф.

Хотя командование экспедиционным отрядом было поручено генералу Клугенау, тотчас энергично приступившему к приготовлениям во всех отношениях, но затем корпусный командир вверил все генерал-маиору Фезе. Эта перемена начальника отряда, так сказать, накануне похода, хотя и мотивировалась официально болезнью Клугенау, но, в сущности, может быть объяснена лишь весьма обострившимися отношениями барона Розена к Клугенау и последнего к Фезе. Итак, под благовидным предлогом, Клугенау уклонился от участия в экспедиции.

В состав отряда собранного для движения в Аварию входили: три баталиона апшеронского, два — князя Варшавского и три — куринского полков, всего 8-мь баталионов, не полного впрочем комплекта, в числе 4899 штыков, 12-ть орудий и две мортиры резервной № 2-й батареи 19-й, 4-ре орудия и две мортиры легкой № 8-й батареи 20-й артиллерийских бригад и два орудия конно-артиллерийской казачьей № 6-го роты, всего 18-ть орудий, 4-ре мортиры, и три сборные сотни казаков от моздокского, гребенского, горского, семейного кизлярского и донских №№ 12-го и 30-го полков, всего 343 пики и шашки.

По окончании экспедиции в Чечне, командовавший 20-го пехотною дивизиею генерал-маиор Фезе прибыл 1-го мая в Шуру и принял начальство над отрядом. Узнав об этом, Шамиль собрал гумбетовских и койсубулинских старшин на общее совещание. На этом шумном собрании, тогда еще только что оперявшийся имам сильною речью так наэлектризовал массу, что присутствовавшие решили [44] единогласно поддержать всеми силами его власть, беспрекословно повиноваться его приказаниям и немедленно выслать сильные партии к Хунзаху и для занятия кородахского моста через аварское Койсу. Известие об этих решениях не замедлило дойти до сведения генерала Фезе, который с своей стороны предписал Ахмет-хану и хану казикумухскому с милицией, во что бы то ни стало удержать за собою кородохский мост до прибытия нашего отряда, и в тоже время поспешал движением.

Войска наши выступили из Шуры в Аварию тремя эшелонами: 1-я колонна (авангард), под начальством куринского егерского полка подполковника Берзуля, двинулась 7-го мая; вторая колонна, того же полка подполковника Циклаурова,- 8-го мая и 3-я — апшеронского пехотного полка подполковника Карцева,— 9-го мая. При второй колонне следовали все тяжести отряда, патронные и палаточные ящики, фургоны, артельные повозки и лазаретные фуры; тысяча арб с 40-ка дневным запасом провианта, 500 четвертей ржаной муки для будущего хунзахского гарнизона, запасный артиллерийский парк и материалы для деревянного моста.

С выступлением последнего эшелона, отрядный штаб также направился в с. Урма.

В Темир-Хан-Шуре был оставлен воинским начальником опытный боевой штаб-офицер, апшеронского полка полковник Лихарев, с довольно сильным по тому времени гарнизоном из трех мушкетерских рот 3-го баталиона, сводной роты из выслуживших и команды слабосильных и мастеровых апшеронского полка. Верки крепости и форштадт были приведены в оборонительное состояние и вооружены достаточною артиллериею (5-ть орудий), усиленною частью из кр. Бурной (два орудия) и укр. Кази-юрт (одно орудие). На миатлинской переправе оставлена [45] рота апшеронцев под командою поручика Янышева, а Кази-юрт занят также апшеронскою ротою штабс-капитана Лисаневича. При креп. Внезапной был расположен сунженский отряд (6-ть рот куринских егерей, 6-ть орудий и 215-ть гребенских, моздокских, семейных кизлярских, горских и донских казаков) под начальством командира куринского егерского полка полковника Пулло.

Вот все меры, которые были приняты для обеспечения нашего тыла.

Путь отряда от Темир-Хан-Шуры до аула Кака-Шура пересекал наклоненную долину и был везде удобен для движения повозок. Пройдя живописное селение Мусселим-аул, войска сделали привал. Роты поставили ружья в козлы и отдыхали, пока стягивался обоз. Обоз придвинулся, ударили подъем и отряд снова потянулся далее. До самого Дженгутая дорога была ровная и хорошая; по сторонам ее расстилалась волнистая равнина, покрытая зеленевшими полями. В четыре часа пополудни отряд остановился лагерем на ночлег возле этой деревни, разбил палатки и развел костры. Жители встретили войска с любопытством, но довольно сдержанно, хотя не замедлили вступить с ними в торговлю, продавая чуреки и ячмень.

На другой день, с рассветом, двинулись далее. Отсюда начались затруднения с тяжело нагруженным обозом, чрезвычайно затруднявшим марш. От Дженгутая до сел. Дургели, на расстоянии шести или семи верст, дорога была еще довольно удобна: ни гор, ни ущелий, а ровная долина, повсюду превосходно возделанная трудолюбивыми туземцами; но чем дальше, тем дорога делалась хуже, хотя все еще не представляла особых затруднений. Отряд достиг Кака-Шуры благополучно, пройдя в этот день впрочем не более пятнадцати верст. Кака-Шура последняя пригорная деревня и от нее начинается уже хребет. [46]

Переночевав по выходе из деревни, отряд вступил в ущелье. На дне его шумел поток, а по левой отлогой стороне лепилась проделанная авангардом дорога; она то шла по ущелью, то поднималась в гору, извиваясь зигзагами, Пройдя от Кака-Шуры верст шесть, войска остановились с тем, чтобы дождаться всего обоза и заночевать; так затруднительна становилась дорога. Отряд шел по хребту; артельные лошади и горские быки с огромными усилиями втаскивали на подъем тяжело нагруженные повозки и арбы. Крики фурштатов и погонщиков-горцев, грохот повозок — все сливалось в какой-то невообразимый гам. К вечеру, наконец, благополучно подтянулся арриергард и огни запылали под артельными котлами. На этом ночлеге войска имели прекрасный подножный корм, столь необходимый для поддержания бодрости конского состава.

На другой день с рассветом отряд двинулся далее. Дорога шла в гору, не особенно круто, и авангард, пройдя верст десять до вершины хребта Кизыл-Яр, остановился поджидать обоз, и, стянув его, начал спускаться к речке Урма. Спуск этот был не очень крут и, благодаря местами разработанной дороге, отряд пришел на бивак довольно рано.

На другое утро подошел арриергард и у р. Урма собрался весь отряд; приехал и генерал Фезе, которого войска, по выступлении из Темир-Хан-Шуры, еще не видели.

Таким образом, в пять дней, отряд успел пройти лишь до сорока верст и благополучно перевалить за хребет в нагорный Дагестан.

12-го мая отряд выступил опять двумя колоннами. С первою отправился сам начальник отряда, а вторая двигалась с обозом, под командою куринского полка подполковника Циклаурова. [47]

Перейдя небольшую горную речку Урма в брод и поднявшись на крутой берег, войска несколько верст шли пустынною равниной, а затем вступили в левашинское ущелье, которое до самого с. Леваши также необитаемо и пусто. Довольно обширная деревня Леваши (акушинского общества) была раскинута на верху левой стены ущелья. Возле нее наши колонны опять соединились, кое-как разместились по тесному ущелью и разбили палатки.

Вечер был прекрасный; генерал велел играть музыке и горнистам, что тотчас привлекло жителей с. Леваши, от мала до велика.

До сих пор войска еще не встречали неприятеля. Акушинское общество, через которое лежал дальнейший их путь, с давнего времени было нам предано, не принимало участия в делах Шамиля и наши войска чувствовали себя там как дома. Это весьма сильное общество, с главным селением того же имени, управлялось умными кадиями и более других благоденствовало.

13-го мая, поднявшись в гору, отряд наконец выбрался из ущелья, и около 8-ми верст двигался каменистою обработанною равниной. Далее шел очень крутой спуск, где каждую повозку приходилось спускать по одиночке, без лошадей, одними людьми; для этого к ней привязывала сзади и с боков несколько веревок, и человек двадцать бралось за лямки. Спустившись, отряд направился мрачным ходжал-махинским ущельем к деревне Ходжал-Махи. Бока его возвышались саженей на двести перпендикулярными скалами, с которых висели огромные камни, готовые ежеминутно обрушиться; внизу же ревел бурный поток, по руслу которого пролегала наша дорога, загроможденная обвалившимися камнями, которые, местами запруживая ручей, заставляли воду низвергаться водопадом. Лошади разбивали подковы по этой адской [48] мостовой и портили себе ноги, телеги ломались, и обоз, не смотря на все усилия фурштатов, едва двигался: одна сломавшаяся повозка останавливала все задние, потому что ее нельзя было объехать. Между тем пошел дождь и дорога еще более испортилась, так что в этот день отряд уже не мог дойти до с. Ходжал-Махи и ночевал на пути, в ущелье.

Утром 14-го мая, с целью возможного улучшения пути для следования обоза, в авангард была выслана так называемая саперная команда. В этой команде, впрочем, не было ни одного сапера, а все обыкновенные солдаты; но они были снабжены шанцевым инструментом и делали свое дело превосходно. Генерал Фезе обращал большое внимание на эту, команду, поощрял и награждал ее и никакие скалы не могли удивить наших импровизированных сапер.

Дорога проделанная по косогору шла по правую сторону ручья, то поднимаясь, то опускаясь, и, не смотря на разработку, была очень трудна. Версты за две до деревни Ходжал-Махи ущелье несколько расширялось и по обеим сторонам его, от подошвы почти до самой вершины, были раскинуты террасами прекрасные сады. За деревнею начинался довольно крутой спуск, также версты на четыре, до самого Койсу, покрытый садами. Отряд перешел эту речку по небольшому мостику из нескольких бревен, положенных через трещину. На другой стороне реки начинался крутой подъем; войска очень поздно выбрались на вершину и остановились ночевать на небольшой площадке.

Утром отряд выступил в цудахарское общество. Дорога пошла еще хуже; она то поднималась довольно круто, то опускалась почти отвесно, а если и шла местами по равнине, то смежные поля до того ее стесняли, что для свободного движения войск приходилось разбирать [49] окружающие их каменные кладки. Поднимать и спускать по этой дороге артиллерию и артельные повозки стоило огромных трудов. В некоторых местах она висела над обрывами, и, чтобы не допустить повозку опрокинуться в пропасть, ее поддерживали несколько человек, ухватившись за веревки, но малейшая неосторожность — и повозка обрывалась, увлекая с собою лошадей и людей. Было несколько и таких случаев, где, кроме лошадей, погибло три человека фурштатов. От этих затруднений, встречавшихся почти на каждом. шагу, обоз беспрестанно ломался, останавливался и растянулся по дороге на значительное пространство. 16-е мая отряд простоял на самом высшем пункте дороги от реки казикумухского Койсу до Кара-Койсу. Оттуда шел опять трудный спуск к последней речке, требовавший большой разработки. Лагерь наш был расположен на небольшой равнине, между вершинами двух гор, из которых правая, занятая нашим пикетом, возвышалась гранитною стеной, совершенно отвесно. Дневка прошла в больших хлопотах о починках и переделках то обоза, то вьюков. Лошади были пущены на плохой подножный корм.

До сих пор отряд не был еще тревожим неприятелем; лишь иногда попадались два-три оборванца, может быть посланные Шамилем лазутчики, которые стреляли по отсталым; во время дневки захватили двух горцев напавших на солдата; вообще же, за все время похода, схватили восемь человек.

На другой день, 17-го, отряд начал спускаться широким ущельем к р. Кара-Койсу, которая была от нашего бивака верстах в пяти. Левая сторона ущелья была отлога и поросла травою, а правая — утесиста, и лишь изредка покрыта тощими деревьями. Спуск был весьма крут, а дорога почти вся вновь проделана нами; она — то прорезывалась в косогор, то отвесно спускалась в [50] овраг, откуда зигзагами вилась в гору и опять спускалась. Лошади и люди страшно измучились от неимоверных усилий при подъемах и спусках обоза; снова повторились сцены суматохи, ломки, крика, падений и ушибов. Едва к вечеру обоз спустился к Кара-Койсу, где, на небольшой каменистой площадке, был уже расположен лагерь первой колонны. Река в этом месте оказалась быстра, но не очень широка и глубока; вскоре солдаты даже отыскали брод не глубже аршина. У Кара-Койсу оканчивалось цудахарское общество и по ту сторону начинался уже Андалал, отделенный от Аварии аварским Койсу.

18-е мая отряд простоял на месте, потому что впереди не была еще готова дорога; 19-го же целый день переправлялся на противуположный крутой берег, где опять повторились с обозом все прежние затруднения. Каждое орудие было запряжено десятью лошадьми, но подъем был так тяжел, что приходилось назначать еще по двадцати солдат с лямками на каждое орудие. Чтобы хоть сколько-нибудь уменьшить обоз, генерал Фезе приказал изрубить на дрова огромные лазаретные фургоны. На ночлег войска остановились довольно высоко, на другом берегу Койсу, 20-го же двинулись дальше. Вначале дорога шла ущельем по руслу ручья, окаймленного в разных местах полями и деревьями; потом начался опять подъем, едва ли не самый худший из всех пройденных отрядом. Нужно было подниматься версты три в гору по каменистой и крутой дороге и едва к вечеру утомленные люди могли добраться до небольшой деревушки Мурада. От последней все еще продолжался подъем, Лошади совершенно выбились из сил и были заменены людьми не менее утомленными; целая рота едва тянула одну повозку, и, втащив ее на возвышенность, возвращалась за другою. Ночевали без палаток, потому что их негде было разбить. Вечером 23-го [51] мая Фезе перешел по кородахскому мосту на другую сторону реки и на берегу ее, немного поднявшись, расположил войска биваком. После 17-ти дневного трудного марша наш отряд вступил наконец в пределы Аварии. На другой день, двигаясь параллельно Койсу, по его течению, через деревню старый Гоцатль, он прибыл в с. новый Гоцатль и стал биваком. 26-го мая, да рассвете, генерал Фезе двинулся далее и, после незначительной перестрелки с жителями Гоцатля, во время которой мы потеряли 2-х убитых и 3-х раненых нижних чинов, но захватили 14-ть пленных, 126-ть штук разного скота и разнесли селение до основания, остановил отряд на ночлег у сел. Хартикули. Дождь шел всю ночь и промочил людей до костей. Утром солдаты, не сомкнувшие все время глаз ни на минуту, двинулись далее. Последний ночлег отряда перед Хунзахом был на крутой горе Чина-меер. Не успели люди уснуть несколько часов, как заиграли “генерал-марш" и утром 29-го мая, отряд достиг пели экспедиции — Хунзаха — через двадцать дней по выступлении из Темир-Хан-Шуры, пройдя по меньшей мере полтораста верст, с огромным обозом, по ужасной местности. Этот поход в Аварию, по кружной дороге, через акушинское, цудахарское и другие общества, навсегда будет великим примером того, что для русских нет ничего невозможного и что там, где самый смелый туземец едва решался пройти с своим эшаком, русский солдат проехал с троечным казенным фургоном.

Едва успели части прийти на место лагеря, как пошел снова дождь и поднялся холодный ветер.

Хунзах, находившийся верстах в двух от нашего лагеря, был расположен на неровной плоскости, над пропастью, которая делала его с двух сторон совершенно неприступным. Аул состоял из трех частей или групп [52] строений, разделенных между собою небольшими полями и пустырями. Сакли, иные довольно большие, одинаковой горской архитектуры, были выстроены почти все в два этажа. В нескольких местах стояли, совершенно отдельно от домов, высокие четырехугольные башни, с бойницами в три дли четыре ряда. В конце аула, у пропасти, стоял ханский замок; он представлял большой четырехугольный двор, обнесенный с трех сторон высокою каменною стеною, с четвертой же стороны висевший над пропастью. Жители Хунзаха были очень рады приходу наших солдат и принимали их замечательно радушно; они смотрели на войска как на своих защитников и мстителей угрожавшему им Шамилю. Наши солдаты до того чувствовали себя между ними как дома, что ходили даже без оружия. Тотчас же по прибытии к Хунзаху, Ахмет-хану мехтулинскому, находившемуся в селении, было приказано осветить окрестности мелкими партиями, для получения возможно точных сведений о неприятеле, Отряд простоял на месте 6-ть дней и генерал Фезе за это время исключительно занимался скорейшим укреплением селения, причем старался возможно более обеспечить будущий гарнизон продовольствием и дровами. Ячменную и пшеничную муку можно было достать в изобилии у жителей, доставка же дров была весьма затруднительна. Близь Хунзаха почти вовсе не было леса, так что приходилось командировать целый баталионы в Гоцатль, верст за двадцать; разбирая сакли, дрова навьючивали не только на лошадей, но и на людей. Таким путем, в Хунзахе был сложен запас дров на несколько недель.

К 3-му июня хунзахская цитадель была почти окончена и вооружена. Возведенные нами оборонительные постройки заключались собственно в цитадели, отдельном блокгаузе и отдельной башне. Цитадель была устроена на [53] развалинах необитаемого старого ханского дворца или замка; она представляла фигуру четырехугольника, имевшего 60 шагов длины и 68 шагов глубины и была ограничена с трех сторон каменною стеною, 19 1/2 футов высоты, а с четвертой, обращенной к глубокому и отвесному обрыву, замыкалась зданием ханского дверца. Западный и северный фронты ее, обращенные к селению, фланкировались вновь устроенным каменным бастионом, южный и восточный — башнями. Цитадель была расположена довольно выгодно, на высшем пункте и командовала окрестностями. Единственный недостаток ее заключался в том, что новый ханский дворец, с пристройками, и мечеть были слишком близки к южному фронту, Для парализования этого недостатка и расширения эспланады было снесено шесть домов, прилегавших к старому дворцу, одна башня нового дворца совершенно срыта до основания, а другие три понижены в уровень с остальными строениями. В блокгауз был обращен один частный каменный двухэтажный дом, с двором обнесенным каменною стеною, в 140 шагах от цитадели. Он служил промежуточным пунктом между цитаделью и водяною башнею, находившеюся от него в 339 шагах и обстреливавшею резервуар, наполнявшийся водою из протекавшей через Хунзах речки. Резервуар был устроен в 105 шагах впереди башни. Водяная башня была возведена настолько прочно, что могла свободно выдержать помещение горного орудия на 3-м этаже. Все три постройки предположено было соединить капониром из двойной каменной стены, вышиною в 10 фут., с бойницами, водяную же башню с резервуаром — крытым капониром. Весь капонир, от цитадели до резервуара, должен был иметь 584 шага длины. Окончание капонира, возведенного почти до половины, и резервуара — генерал Фезе возложил на гарнизон. [54]

На новом бастионе были поставлены два полевых орудия, в водяной башне одно горное, сверх того оставлен еще один горный единорог на случай вылазок. Гарнизон цитадели, на время дальнейших наших операций в Аварии, состоял из 4-х рот: 5-й гренадерской и 13-й мушкетерской апшеронского полка, 7-й мушкетерской — князя Варшавского полка и сводной роты куринских егерей. Временным комендантом Хунзаха был назначен командовавший за смертью графа Ивелича апшеронским полком подполковник Карцев.

В цитадели сложены были: 9-ти дневный запас провианта для всего отряда, артиллерийский парк, часть саперного парка, все патронные ящики и помещен весь колесный обоз. С отрядом должны были следовать лишь 6-ть полевых орудий, с 12-тью зарядными ящиками и 15-ть арб под своз артиллерийских принадлежностей, саперного инструмента, больных и раненых. Все остальное — патроны, палатки, артельные котлы с припасами, спирт и двухнедельный провиант — приказано было поднять на вьюках, казенно-подъемными и артельными лошадьми.

3-го июня генерал Фезе произвел смотр войскам отряда, причем, в хвосте дефилировавших перед ним частей шел вьючный обоз. Все необходимое было прекрасно навьючено на лошадей, которых вели в поводу солдаты, с ружьями через плечо.

Между тем, по полученным нами сведениям, Шамиль находился близь сел. Тилитль, где Кибит-Магома имел крепкий замок. По всему вероятию, упорным сиденьем там имам хотел отвлечь нас от Ашильты, на которую Фезе намерен был направить первый свой удар. За Шамилем близко наблюдали Магомет-хан казикумухский и Ахмет-хан мехтулинский с милициею, подкрепленною сводным баталионом куринского егерского полка, с [55] командою казаков, при трех горных единорогах, под начальством капитана Тулинского. Для наблюдения за единством действий милиции и капитана Тулинского, туда был послан отрядный квартирмейстер, генерального штаба капитан Бергенгейм. Заслон этот должен был до известной степени маскировать намерения Фезе.

5-го июня отряд наш двинулся к северу, на сс. Унцукуль и Ашильта (Близь последней, на неприступном утесе Ахульго, находилось семейство и все имущество Шамиля, под охраной значительной партии преданных ему мюридов.), оставив во временном хунзахском лазарете, помещавшемся нока в блокгаузе, 2-х раненых, 3-х контуженных и 55-ть больных нижних чинов. Прибыв вечером 5-го числа на ур. Соук-Булах, в верховья унцукульского ущелья, авангард главного отряда имел первую: встречу с неприятелем. Партия из нескольких сот койсубулинцев, заняв вершину горы Бетль, завязала перестрелку, впрочем без особенного для вас вреда: мы потеряли лишь одного нижнего чина раненым. На следующий день горские позиции были обойдены; унцукульцы тотчас явились с покорностью, другие же койсубулинцы спаслись бегством. Взяв от унцукульцев заложников и обязав их возвратить всех наших беглецов и пленных, авангард быстро двинулся за бежавшими к с. Ашильта.

Ашильта, одна из самых воинственных койсубулинских деревень, лежала на правом берегу андийского Койсу, почти на половине обрывистого и обширного свата к этой реке горы Бетль. Слева, если смотреть со стороны наступления наших войск, над ней возвышалась почти перпендикулярные скалы, справа — она дугообразно окаймлялась глубоким отвесным обрывом, в который низвергался водопадом протекавший перед самою [56] деревнею ручей. Версты за три не доходя аула начинались о обеих сторон террасированные сады. В селении засело до пяти тысяч отчаянных мюридов, решившихся защищаться до последней капли крови.

Вся наша кавалерия, в том числе и чеченская дружина, присоединившаяся к отряду при движении в Аварию, поддержанная 3-м куринским и 2-м апшеронским баталионами, при одном горном единороге, под командою подполковника Берзуля, проскакав через с. Бетль, догнала бежавших койсубулинцев и, после короткой перестрелки, отбила часть имущества и скота жителей деревни и захватила 2-х человек в плен, в том числе одного из почетнейших бетлинских старшин. Дело это стоило нам одного раненого, одного контуженного казака и 3-х раненых лошадей. Койсубулинцы потеряли нескольких всадников ранеными. Авангард наш в ожидании главных сил расположился биваком. Вслед затем сс. Бетль, Моксох и Иколита изъявили нам полную покорность. Пример их повлиял на настроение умов и в некоторых других койсубулинских аулах. Вообще, при принятии покорности от селений, изъявлявших на то желание, Фезе, руководясь инструкциею корпусного командира (предписание от 6-го февраля 1837 года № 153), ставил горцам следующие условия: 1) выдача аманатов, 2) уплата годовой подати, по одному барану с двора, 3) внесение штрафа (скотом; так напр. Унцукуль представил 40 штук рогатого скота, Моксох 50 баранов, а Бетль — 200 баранов). Все это подтверждалось присягою на верноподданство России и подписью старшин и почетных жителей селений.

Разработка дороги от Хунзаха через хребты Арак-тау и Танустел-бал на бетлинскую гору представила опять почти непреодолимые затруднения, так что арриергард с полевою артиллериею догнал авангард лишь 8-го июня. [57]

В тот же день генерал Фезе произвел рекогносцировку с. Ашильта. Близь селения были замечены завалы. Самое селение, окрестные высоты и завалы кишели горцами. По сведениям от лазутчиков ими предводительствовали Али-бек и Сурхай-кадий; уверяли, что в селении находился и Уди-мулла. Окончив рекогносцировку, начальник отряда решил 9-го числа, по устройстве спуска с бетлинской горы, придвинуться к Ашильте.

Между тем, получено было донесение, что капитану Тулинскому вместе с милициею удалось принудить Шамиля, Кибит-Магому и Ташов-хаджи укрыться в башне и укрепленной деревне Тилитль. Узнав, что тилитлинская партия весьма значительна, Фезе двинул форсированный маршем из с. Цатаных (у хребта Арак-тау) через Хунзах к Тилитлю 2-й баталион князя Варшавского полка, при 2-х кегорновых мортирках, с подполковником Бучкиевым, приказав ему присоединить к себе из хунзахского гарнизона еще 5-ю гренадерскую роту апшеронского полка. Штаб-офицеру этому было вменено и обязанность, приняв начальство над всем сосредоточенным у Тилитля отрядом, тесно блокировать деревню; в случае же если обстоятельства позволят, действовать решительно. Милиция назначена была в помощь пехоте, для охранения ее тыла и флангов от нечаянных нападений и поддержания сообщения с Хунзахом.

Подкрепление это прибыло совершенно кстати, так как неприятель, как оказалось, не замедлил перейти к активной обороне. В ночь с 7-го на 8-е июня, Шамиль, Ташов-хаджи и Кибит-Магома. сделали вылазку из замка и селения Тилитль с целью прорваться сквозь линию обложения. Горцы были встречены 2-м баталионом князя Варшавского полка, под командою маиора Дягилева, и, после отчаянного кровопролитного боя, опрокинуты и преследуемы [58] по пятам до самого замка. Увлеченные успехом храбрые графцы полезли было на стены замка, но начальник отряда, подполковник Бучкиев, щадя людей расстреливаемых на выбор, вернул их на прежнюю позицию. Потеря наша и без того была значительна: убито 2 обер-офицера (Штабс-капитан Чертков и прапорщик Тулушев.) и 92 нижних чина, ранено 3 обер-офицера (Штабс-капитан Кривоносов, поручик Чичинадзе и прапорщик Боризев.) и 183 нижних чина, контужен 1 штаб-офицер (Командир баталиона, маиор Дягилев.). Неприятель понес огромный урон: все поле было устлано трупами; потеряв до 100 убитыми, горцы имели массу раненых. В числе убитых находились первый андийский мюрид Газиол и известный джарский мулла Гамазан.

9-го июня, спустившись с бетлинской горы на унцукульское плато, главный. отряд двинулся к Ашильте и, верстах в 4-х от селения, встретил мюридов, койсубулинцев и гумбетовцев, занимавших весьма крепкую позицию, к которой по левому берегу реки Бетль вела только одна узкая тропинка, пролегавшая против неприятельского правого фланга. Этот фланг примыкал к отвесным скатам бетлинской горы, фронт был прикрыт обрывистым берегом реки, не понижавшимся до самого впадения ее в андийское Койсу, а левый фланг упирался в глубокий и непроходимый овраг.

Завязалась перестрелка, а вслед затем 3-й баталион куринцев, под командою подполковника Берзуля, поддержанный 1-м и 2-м апшеронскими баталионами, несмотря на убийственный огонь горцев, бросился в штыки, сбил их с позиции и, не давая опомниться, погнал по скалам и оврагам к Ашильте. Горцы, впрочем, пользовались террасами садов и уступали нам каждый свой шаг с боя. [59] Упорная резня в садах продолжалась около трех часов, пока наши войска не подошли наконец к Ашильте. Эта многолюдная деревня, имевшая до 500 домов, находилась на обрывистом левом берегу небольшой речки и была построена амфитеатром на отлогости скалистого перевала, через который идет дорога к с. Чиркат, на аварское Койсу; правая часть ее простиралась до отвесной бетлинской горы, а левая — прикрывалась глубоким руслом речки, против самой деревни образовавшей водопад. Деревня была приведена в оборонительное положение: окна и двери домов заложены камнями или бревнами; улицы и все выходы из деревни баррикадированы подручным материалом, деревья и строения на правом берегу реки, которые могли облегчить подступы атакующему, были уничтожены; в каменных стенах домов, возвышавшихся один над другим, были пробиты бойницы. На перевале, по флангам селения, находились две фланкировавшие его каменные башни.

В Ашильте заперлось до 2000 отчаянных мюридов, давших на коране клятву победить или умереть.

По сосредоточении отряда, генерал Фезе тотчас сделал все распоряжения для штурма; в первой линии стали три колонны: левая, под начальством апшеронского полка маиора Шнитникова, из 3-й карабинерной, 8-й и 9-й егерских рот куринского полка и 1-й гренадерской роты апшеронцев; правая колонна, апшеронского полка маиора Фукса, из 3-х рот 2-го баталиона того же полка и спешенных линейных и донских казаков, под командою семейного кизлярского казачьего полка есаула Алпатова, конной чеченской и шамхальской милиции; средняя колонна, подполковника куринского полка Берзуля, из 3-й гренадерской, 6-й и 15-й мушкетерских рот апшеронского и 7-й егерской роты куринского полков. Общее начальство [60] над 1-го линиею было возложено на подполковника Берзуля. Начальник отряда находился при средней колонне. Во 2-й линии были расположены 2-й баталион куринцев, 2-я мушкетерская рота апшеронского полка и спешенная сотня казаков, под начальством куринского полка подполковника Циклаурова. В резерве и для прикрытия артиллерии, задержанной крайне пересеченною местностью, оставлены были 4-й баталион апшеронского и три роты 3-го баталиона князя Варшавского полков.

Видя, что войска рвались в бой и как бы читая на лицах солдат уверенность в победе, генерал Фезе, не дождавшись артиллерии, двинул первую линию на штурм. Впрочем, через несколько времени, с неимоверными усилиями, прибыли два горные единорога, успевшие поддержать огнем среднюю колонну.

Сбросав ранцы, колонны в грозном молчании двинулись и, подойдя к деревне, с воодушевляющим “ура!" бросались в штыки. После долгой отчаянной борьбы, левая колонна маиора Шнитникова, вскарабкавшись по обрывам и карнизам скал, спустилась по руслу высохшего ручья вниз и ворвалась в деревню, имея в голове 3-го карабинерную роту куринцев штабс-капитана Пулло. Врезавшись клином в горские толпы, храбрый Шнитников, вскоре тяжело раненый, очутился в отчаянном положении. На роты со всех сторон и сверху, посыпались градом пули; горцы, окружив горсть наших солдат, с гиком бросились в шашки. Прислонившись тылом к ряду сакль на небольшой площадке, наши храбрецы упорно держались, хотя ряды заметно редели. Но помощь уже была близка. В то время как левая колонна ворвалась в деревню, правая — маиора Фукса — быстро двинулась в обход. Не смотря на ужасную местность, отважные апшеронцы штыками выбивали горцев из садов, овладевая террасою за [61] террасою. Наконец, пройдя деревню, они увидели курган, занятый горским резервом, с рядом водруженных впереди значков. Но теряя ни минуты, маиор Фукс бросился на этот резерв, разметал его штыками и обратил в полное бегство по дороге к Чиркату. За беглецами мало по малу последовали и засевшие в деревне. С этого момента наша левая колонна могла вздохнуть свободнее; она немедленно перешла в наступление по направлению к входу в аул и тем дала возможность и средней колонне тоже проникнуть в Ашильту с фронта. Впереди последней шла 3-я гренадерская рота апшеронского полка штабс-капитана Вагнера.

Дело приняло иной оборот; начался ожесточенный, рукопашный бой в саклях на штыках и кинжалах. Прислоненные к стенам, возвышавшиеся одна над другой и соединенные между собою проломами, сакли представляли бесконечный лабиринт темных и узких переходов, наполненных фанатиками, решившимися умереть с оружием в руках. Бой за обладание селением, где каждый дом представляет как бы редюит, без сомнения самый ужасный; все рассыпалось, смешалось, кололо, рубило, дралось камнями, прикладами и вообще всем тем, что попадалось под руку. Управление боем окончательно выскользнуло из рук начальников и личное мужество и сила решали дело. Обезумевшие и озлобленные горцы отчаянно лезли на наших солдат и падали под штыками. Особенно потрясающая душу бойня шла в саклях. Пощады не просили и пленных не брали. Генерал Фезе непосредственно следил за всеми перипетиями боя; его видели то там, то здесь, среди сражавшихся, с шашкою наголо. Наконец, к 2-м часам пополудни, Ашильта была взята и зажжена, но в некоторых саклях резня не прекращалась до самого вечера. [62]

Выбитые из деревни, горцы собрались за нею на хребте и, ободряемые криками мулл, шесть раз ожесточенно бросались на приступ, с целью снова овладеть аулом, но все их усилия разбились о железную стойкость наших солдат.

Отразив последний натиск, наши колонны сами двинулись в атаку и, опрокинув горцев, обратили их в бегство. Неприятель рассеялся; главная часть скопища, пройдя мост через андийское Койсу, зажгла его и укрылась в с. Чиркат, другая часть бежала вверх по правому берегу река, а третья — спаслась в замок Ахульго, на берегу Койсу, несколько ниже Чирката. 2-й куринский баталион, подоспевший в дело, был двинут вперед, по пятам главной массы бежавших горцев, но наступление. сумерек положило конец преследованию и он занял позицию на командующей высоте, над Чиркатом, в двух верстах от Ашильты.

9-е июня 1837-го года имеет заслуженное право на почетное место в летописях кавказской войны. Этот блистательный штурм грозного аула одною пехотою, почти без подготовки атаки артиллериею, обошелся нам весьма дешево: 28 убитых нижних чинов, 1 штаб-офицер, 8 обер-офицеров (Апшеронского полка маиор Шнитников, штабс-капитанв Вагнер и Ктитарев и прапорщик Скворцов; куринского егерского — штабс-капитан Пулло, поручик Терентьев и подпоручик Турнаев; казачьих полков: семейного кизлярского — есаул Алпатов и горского — хорунжий Гокинаев.), 107 нижних чинов, 3 милиционера раненых и 1 обер-офицер и 39 нижних чинов контуженных. Лошадей ранено 9-ть.

На поле битвы осталось 87 горских трупов, не считая тел сгоревших в домах и погребенных под их развалинами; вся дорога от Ашильты до Чирката была залита кровью унесенных неприятелем раненых и убитых. По слухам, между последними находился и Уди-мулла. [63]

В наши руки досталось много оружия, часть имущества ашильтинцев, 300 баранов и коз. Пленных взято не было, что объясняется упорством оборони и ожесточением наших солдат.

Покончив с Ашильтою, Фезе сосредоточил все внимание на Ахульго (“Ахульго" значит сборный пункт на случай тревоги.) где находилось семейство и имущество Шамиля и ашильтинцев, а также 60 аманатов, взятых имамом в залог покорности от разных племен. Замок Ахульго, прославившийся нашими кровопролитными штурмами в 1839-м году, представлял собою огромную глыбу камня, около двух верст в окружности, омываемую с трех сторон Койсу с совершенно отвесными берегами и соединявшуюся с ашильтинскою горою узким перешейком, по которому нельзя было идти даже рядами. Перешеек этот был единственным путем в замок и оборонялся двумя башнями, соединенными стенкою с бойницами. Башни сообщались с площадью Ахульго крытым капониром, за которым, поперек плато, шел солидный завал из земли и туров. Позиция горцев сильно фланкировалась с командующих высот левого берега Койсу.

На следующий день после ашильтинского штурма, т. е. 10-го июня, 4-й баталион апшеронского полка, под командою маиора Педяша, расположился против перешейка, блокировав таким образом замок. Одновременно, на избранных пунктах, были устроены две батареи для 4-х кегорновых мортирок и горного единорога и приступлено к разработке ашильтинского спуска для подвоза полевых орудий для бреш-батарей. Вслед затем была занята тремя ротами князя Варшавского полка высота, увенчанная башнею (почему-то оставленною горцами), лежавшая по правую сторону замка и отделенная от него речкою впадавшею в Койсу. Графцы [64] быстро возвели батарею для одного горного единорога и двух кегорновых мортир. По окончании всех этих работ, в 3 часа пополудни 12-го июня, была начата бомбардировка замка и продолжалась без перерыва, всю ночь. Огонь нашей артиллерии был настолько действителен, что к утру почти все горские укрепления были разрушены,

Тогда маиор Педяш со своими апшеронцами, под покровительством огня батарей и 3-х рот графцев, быстро бросился на замок. Солдаты, помогая друг другу, взобрались по отвесной крутизне в башню, после короткой штыковой свалки выбили тавлинцев и преследовали до пещер у самого Койсу, не смотря на убийственный огонь бежавших после ашильтинского погрома гумбетовцев и ашильтинцев, засевших на высотах левого берега. В замке было найдено 3 фальконета, значительно способствовавших обороне, много оружия, съестных припасов в часть скота и имущества ашильтинцев.

13-е и 14-е числа были посвящены на захват укрывшихся в пещерах и продолжавших упорно защищаться мюридов, поддерживаемых деятельным ружейным огнем с левого берега. С чрезвычайным трудом и опасностью маиору Педяшу удалось взять в плен 78-мь горцев, в том числе ашильтинского кадия Махма-Кази и беглого унцукульского кадия Нур-Магомета. 60-т аманатов, находившихся в пещерах, были тотчас освобождены.

Мы потеряли убитыми 8-мь нижних чинов, ранеными 2-х обер-офицеров (Апшеронского полка подпоручик Колышко, князя Варшавского полка подпоручик Нацвалов.) и 10-ть нижних чинов и контуженными 2-х обер-офицеров (Прикомандированный к семейному кизлярскому казачьему полку подпоручик Матус и зауряд-хорунжий Кособрюхов.) и 1-го рядового. На [65] месте боя валялось много горских тел; не мало трупов было похоронено неприятелем во время осады.

Взятие Ашильты не замедлило принести свои плоды: когда после штурма селения генерал Фезе распорядился об открытии сообщения с Шурою и о доставке оттуда продовольствия, то унцукульцы охотно согласились за весьма умеренную плату (за лошадиный вьюк 3 р. 50 к., и за эшачий 80 к.) заняться перевозкою провианта из Шуры в Хунзах, не требуя себе никакого прикрытия. 13-го июня подполковник Берзуль, с баталионом пехоты и сотнею казаков, при одном горном единороге, заняв гимринский мост, образовал как бы этап между Шурой и Хунзахом. Вслед за этим в Шуру были отправлены больные, раненые, пленные и аманаты, а оттуда потребовав провиант и порох.

По овладении Ахульго и разорении до основания домов и садов Ашильты, начальник отряда намеревался расположиться у Гергебиля, для лучшего обеспечения движения транспортов из Шуры, но Шамилю удалось поднять против нас все общества обитавшие у верховьев андийского Койсу (Тинды, Богоз, Богулял, Каляло, Ансальта и др.). Под предводительством известного тиндальского главы Аличо-Махма, они, спустившись левым берегом реки, присоединились у игалинского моста к гумбетовцам, предводимым Али-беком и Сурхай-кадием. Все скопище, доходившее до 12,000, переправившись через Койсу, внезапно обрушилось на нашу позицию у Ашильты (2-й баталион куринцев), стараясь обойти левый ее фланг, упиравшийся в бетлинскую гору. Все нападения горцев были отбиты с уроном: на левом фланге маиором Фуксом с 3-мя ротами апшеронцев, в центре 2-м баталионом куринцев подполковника Циклаурова, н на правом фланге — сводным баталионом апшеронского [66] полка, подкрепленным казаками, под личною командою начальника отряда. Несмотря на это, горцы повторяли натиски и рукопашный бой на всем протяжении нашей позиции прекратился лишь с наступлением сумерек. Видя, что тавлинцы намереваются возобновить на следующий день бой, и, пользуясь несоразмерным превосходством сил, окружить нас со всех сторон, Фезе признал необходимым стянуть войска к левому флангу, на более сосредоточенную позицию. Движение было произведено с наступлением ночи, но горцы, зорко следившие за всем у нас происходившим, не ожидая рассвета, завязали бой, продолжавшийся до самого утра. Отличная стойкость апшеронцев маиора Фукса и егерей Циклаурова, в соединении с метким огнем артиллерии, дала нам возможность отбить все натиски. Ожесточение с обеих сторон дошло до того, что когда от проливного дождя ружейные замки замокли и патроны были расстреляны, то в дело были пущены камни.

Наконец, около полудня 16-го числа, все части были сосредоточены на новой позиции. Прибытие от гимринского моста подполковника Берзуля, с тремя ротами, вызванными генералом Фезе, дало совершенно иной оборот делу: горцы, не ожидая нашей атаки, отступили к игалинскому мосту и рассеялись.

Изнеможение наших войск, дравшихся более 24-х часов сряду под проливным дождем, при густом тумане, и недостаток зарядов и патронов, не позволили нам преследовать неприятеля. Отряд расположился лагерем близь с. Ашильты. Потеря наша в двухдневном бою была весьма значительна: убиты один обер-офицер (Апшеронского полка прапорщик Пиршецкий.), нижних чинов 32, ранено три обер-офицера (Апшеронского полка штабс-капитан Ермолаев, поручик Трофимов и 20-й артиллерийской бригады легкой № 8 батареи прапорщик Безпятов.), 93 [67] нижних чина и контужено три обер-офицера (Апшеронского полка капитан Костырко, штабс-капитан Лысенко н поручик Безрукий.) и 35 нижних чинов. 12 казачьих и 11 артиллерийских лошадей выбыло из строя. Неприятель, вопреки своему обычаю, оставил на месте битвы много тел.

17-го июня отряд спустился к Унцукулю, жителя которого встретили войска очень дружелюбно, а получив из Шуры провиант, 19-го вновь поднялся на гору Бетль.

С этой позиции, через г. Арак-тау, Хунзах и голотлинский мост (на аварском Койсу, проходимый только для пешеходов и лошадей), отряд выступил 23-го июня, в три дня передвинулся к Тилитлю, как раз в то время, когда на окрестных горах показались скопища анцухцев, карахцев и друг. намеревавшихся прорвать линию блокады и выручить Шамиля. Увидя прибытие подкреплений к облегавшему Тилитль уже около месяца отряду, горцы остановились, а когда, 27-го, казикумухская и мехтулинская милиция, поддержанная частями пехоты, перешла в наступление — то партия скрылась и разошлась по домам.

В ожидании полевой артиллерии, направленной из Хунзаха, под прикрытием куринского и апшеронского баталионов, через Гоцатль, на кородахский мост, и через общество Куяда,— генерал Фезе приказал поспешно разработать дорогу от Кородаха до Тилитля, а между тем, с каждым днем все более и более стягивал кольцо, опоясывавшее Тилитль со всех сторон, не смотря на сильный ружейный и фальконетный огонь горского гарнизона. Тилитль, один из самых неприступных горских аулов, расположен на одной из отраслей хребта Чаро, на площадке, которая с трех сторон обрывается отвесными высокими скалами, а с четвертой — примыкает к крутому [68] возвышающемуся над нею утесу. В Тилитле было около 600 домов, расположенных почти вплотную: только две-три узкие улицы и, посредине, небольшая площадь. Укрепленные сакли сами по себе представляли непрерывную ограду селения, но, кроме того, в более доступных, сравнительно, местах, была устроены завалы и девять башен, пять на голотлинской стороне, от Хунзаха, и 4-ре — на куядинской. С хунзахской стороны также отлично могло служить для обороны кладбище с каменными памятниками. По ущелью, по обе стороны аула, шли террасами поля, садов же почти совсем не было.

Тотчас по прибытии артиллерии, два орудия были поставлены с голотлинской стороны и метким огнем разбили три башни. Этот огонь произвел почти панику в населении Тилитля, в описываемое время еще мало знакомом с действием наших орудий. Пользуясь этим, пешая аварская милиция и стрелки заняли небольшой, примыкавший к аулу сад и часть крайних сакль, полуразрушенных ядрами и потому брошенных жителями. На другой день, 3-го июля, было начато бомбардирование селения и со стороны Куяды. Артиллерия действовала поразительно: еще три башни почти были срыты, сакли рушились. Тогда начальник отряда двинул на штурм три роты 4-го баталиона куринцев, под командою капитана Тулинского, поддержав их ротою грузинского линейного № 11-го баталиона и 8-го и 9-го мушкетерскими ротами графцев. По грудам камней, сквозь дым и пламя, лезла куринцы и графцы на приступ; сакли пылали, рушились и погребли под развалинами не одну жертву. После ожесточенного боя, колонне этой удалось занять развалины башен и утвердиться в части аула, тотчас разрушенной. Вскоре были разрушены артиллерийским огнем и остальные три башни. Мы потеряли в этот день убитыми одного обер-офицера и 27-м рядовых [69] и ранеными одного обер-офицера и 48-м рядовых. Урон неприятеля, принимая во внимание сосредоточенный огонь артиллерии и отчаянную штыковую свалку, должен был быть значителен.

Вечером лазутчики доставили известие о том, что новые скопища из окрестных племен собираются на выручку блокированного Тилитля и генерал Фезе поспешил назначить общий штурм на 5-е июля. Для этой цели были сформированы две колонны, под общим начальством куринского полка подполковника Циклаурова. Правая из 2-го баталиона и 8-й и 9-й мушкетерских рот князя Варшавского полка, под командою подполковника Бучкиева, и левая — капитана Колодько — из 2-го баталиона куринских егерей. Обе колонны должны были быть направлены со стороны Голотля на верхнюю половину аула, отделенную от нижней глубоким оврагом, кладбищем и площадкой. Для отвлечения внимания горцев от намеченных пунктов атаки, 5-ть апшеронских рот маиора Фукса должны были демонстрировать по ущелью р. Тилитлинки, одновременно с подполковником Берзулем, наступавшим по левому берегу реки со своим 3-м куринским баталионом и 3-ю гренадерскою и 7-ю мушкетерскою ротами графцев.

Едва забрезжил свет, грянула сигнальная пушка — и войска, до сих пор безмолвно стоявшие под ружьем, мгновенно пришли в движение. Штурмовые колонны, направленные генерального штаба капитаном Бергенгеймом, с барабанным боем, без выстрела быстро двинулись вперед и, не смотря на сильный ружейный огонь, под градом нуль, на штыках ворвались в деревню. Первыми вошли в аул: в правой колонне — подпоручик князь Авалов с 5-ю мушкетерскою ротою графцев, а в левой — капитан Колодько с 6-го ротою куринских егерей. Тогда начался ожесточенный рукопашный бой за обладание [70] каждым домом, каждым подвалом, представлявшими как бы ряд малых редюитов.

Повторились все ужасы ашильтинского штурма. Исступленные мюриды, защищая своего имама, дрались с замечательным упорством; несколько раз они бросались из нижней части селения в верхнюю и лишь только после ряда отбитых нами натисков и заметив угрожающее движение двух демонстративных колонн, засели в ограде нижней половины аула и ограничились пассивною обороною. Наконец, Шамиль, видя готовность нашу довести штурм до конца, выслал парламентером доверенного своего мюрида Дауд-хаджи. Тогда, часов в 6-ть пополудни, на одной из батарей ударили отбой и начались переговоры; тем не менее перестрелка в ауле не скоро еще прекратилась.

Вечерело. Два противника, расположенные в ауле друг против друга, изредка разнообразили время скучного ожидания, переругиваясь между собою. На другой день войска были выведены из занятой ими с боя большей половины аула и стали на высотах над Тилитлем. Весь этот день и следующий — шли переговоры с имамом. Пользуясь перемирием, жители и гарнизон селения выползли на свет Божий из душных, заваленных трупами сакль и песнями и молитвами благодарили Аллаха за свое избавление. С высот, на свободе, мы отлично могли рассмотреть горское воинство и особенно мюридов, прибывших с имамом: они резко отличались от оборванных тилитлинцев, были прекрасно вооружены, одеты и казались чем-то регулярным среди остального горского сброда.

К вечеру 6-го июля переговоры кончились. Шамиль, Ташов-хаджи, Кибит-Магома и карахские кадии Абдуррахман и Омариль-Махма изъявили покорность, присягнули в том, в присутствии назначенных Фезе депутатов, [71] подписавшись на особом листе и выдали 3-х аманатов, в том числе малолетнего племянника Шамиля. Кроме того имам прислал генералу особое письмо (приложение I). Способ изложения этого письма настолько не понравился Фезе, что он, по отступлении уже от Тилитля, поручил Магомет-Мирзе-хану, переговаривавшемуся от лица генерала с Шамилем, заменить его другим, тон которого более приличествовал бы сношениям русского генерала с предводителем скопища дикарей. Когда наш отряд был уже на обратном пути, в куядинском ущелье, начальник отряда получил второе исправленное послание имама (приложение II), мало впрочем разнящееся от первого документа. Принятие генералом Фезе подобных писем, удостоверявших заключение мира с Шамилем, было ошибкою в политическом смысле: оно официально закрепило за имамом в глазах туземцев титул светского и духовного владыки непокорных нам обществ, тогда как до сих пор только он сам и считал себя их повелителем.

С 3-го по 6-е июля ми потеряли убитыми 4-х обер-офицеров (Куринского полка штабс-капитан Эльман, подпоручик Гринев, прапорщик Хватков и князя Варшавского полка подпоручик Пищулин.) и 60-т нижних чинов, ранеными 3-х обер-офицеров (Куринского полка поручик Циклауров, князя Варшавского полка поручики князь Авалов и Заикин.) и 203 нижних чина и контуженными 2-х обер-офицеров (Куринского полка капитан Колодько и князя Варшавского полка поручик Бучкиев.) и 18-ть нижних чинов.

Узнав о штурме Тилитля и его последствиях, скопища Али-бека и Аличо-Махма, вновь массировавшиеся у хидатлинского моста на аварском Койсу, поспешили разойтись, а хидатлинцы и карахцы прислали в наш лагерь почетных лиц с уверениями в своей преданности. [72]

7-го июля, вследствие сообщения Магомет-Мирзы-хана, что мюриды не решаются очистить с. Тилитль, так сказать, под дулами наших орудий, отряд через куядинское ущелье и кородахский мост двинулся обратно к Хунзаху и прибыл туда 10-го числа. Впрочем, довод этот был только предлогом, за который ухватился генерал Фезе; в сущности же его понуждало к отступлению полнейшее материальное расстройство отряда, громадная убыль людей и недостаток в боевых припасах. От начала экспедиции выбыло из строя убитыми, ранеными, умершими и больными 4-ре штаб, 26-ть обер-офицеров (в том числе 14-ть ротных командиров) и около тысячи нижних чинов. Потеря в лошадях была также значительна, половина же всего конского состава едва волочила ноги. Из 10-ти горных единорогов — пять подлежали браку. Обоза, даже арб, взятых для движения в горы у обывателей, почти не существовало. Люди износили свою одежду и обувь и ходили в каких-то рубищах.

По выступлении наших войск от Тилитля, селение было очищено горцами; они разошлись по домам, а Шамиль отправился в Ашильту, обещая жить спокойно и не вмешиваться ни в какие дела.

По прибытии в Хунзах, казикумухская милиция, находившаяся более двух месяцев в отсутствии из своих домов и терпевшая крайнюю нужду в продовольствии, была на время распущена, Ахмет-хан же, с мехтулинскою и аварскою милициею, расположился в Хунзахе.

Предметом дальнейших забот генерала Фезе было прикрыть подвоз боевых и продовольственных припасов для гарнизона Хунзаха и частей действовавшего отряда; возможно улучшить прямой путь из Шуры к Хунзаху и покорить некоторые аварские и койсубулинские селения. Оставив в гарнизоне цитадели 4-й баталион [73] апшеронцев маиора Педяша и, для окончательной отделки капонира, резервуара и исправления повреждений в верках, причиненных проливными дождями, 5-ю гренадерскую и 14-ю мушкетерскую роты того же полка с командою сапер, отряд передвинулся на бетлинскую гору, близь Ашильты, и простоял на этой позиции до 21-го июля. За это время раненые, больные, пленные, аманаты и негодные лошади были отправлены в Шуру; генерального штаба капитаном Бергенгеймом произведена рекогносцировка местности между сс. Зыряны и Казанище, а из Шуры подоспел эшачий транспорт с провиантом, в котором уже с неделю чувствовался недостаток. Впрочем войска не терпели особенных лишений, так как начальник отряда сумел расположить к себе горное население. Скорая и щедрая плата за все взятое или поврежденное у мирных горцев, поселила в них такое к нам доверие, что они охотно доставляли все необходимое для войск.

С 22-го июля отряд приступил к разработке прямого пути между Хунзахом и Шурой. Произведенные по этому случаю огромные работы невольно вызывают удивление: скала герметически запиравшая путь между Бурундук-кале и Ирганаем была прорвана и от подошвы образовавшихся таким образом ворот возведена из камня широкая стена, по которой, как по плинтусу, спускались к Ирганаю. Кроме того были проделаны частью колесные дороги, частью же вьючные тропы по всем пройденным отрядом путям; при с. Зыряны устроен мост на Койсу и возведено небольшое укрепление, а в Бурундук-кале и при с. Моксох — устроены укрепленные посты.

С 26-го августа по 5-е сентября генерал Фезе занимался покорением некоторых, не признававших нашей власти аварских и койсубулинских деревень, как-то: [74] Орота, Харахи, Карата, Харадерих, Коло, Иштыбуры и Цельмес. Успехи наши и в этом случае заставили смириться население обществ Тала-кори, Технуцал, Богулал, Ансальта, Шедрода, Анди и даже отдаленных деревень Амуша и Инху.

5-го сентября отряд вернулся в Хунзах и был встречен салютационною пальбою. Крепостные работы были совершенно окончены и на цитадели величественно развевался русский флаг.

В конце всего, генерал Фезе намеревался пройти далее в глубь гор, для открытия сообщения через главный хребет в Кахетиею, но тревожные известия о волнении в южном Дагестане заставили его поспешить возвращением в Шуру. 7-го сентября, отправив вперед все тяжести, отряд оставил Хунзах и вновь проложенною прямою дорогою, форсированными маршами, прибыл 10-го сентября в Темир-Хан-Шуру, после 4-х месячного трудного похода.

Дав войскам только вздохнуть и принять провиант, заряды и патроны, генерал Фезе 11-го сентября с 1-м и 3-м баталионами апшеронцев, 2-м и 3-м — князя Варшавского полка, 3-м и 4-м — куринцев, ротою грузинского линейного № 11-го баталиона, сводным казачьим полком, при 6-ти полевых и 8-ми горных орудиях, двинулся форсированными же маршами на Самур.

Оставляя на некоторое время Дагестан, начальник отряда счел нужным: 1) на сообщении Хунзаха с Шурою, в укр. Зыряны, расположить не одну, как прежде предполагал, а две роты апшеронцев. 2) в Чечню, в распоряжение начальника сунженской линии полковника Пулло, отправить один баталион куринского егерского полка, вытребовав от него взвод полевых орудий в виду недостатка артиллерии в отряде за вооружением Хунзаха и [75] Зырян и порчею орудий, 3) оставшиеся у него для движения 8-мь апшеронских и 9-ть куринских рот укомплектовать, притянув командированных, 4) выдвинуть Ахмет-хана с аварскою милициею на бетлинскую гору для переговоров с гумбетовцами, изъявившими желание принести покорность, распустив в тоже время слух, что выступает на гору Салатау для понуждения гумбетовцев к покорности, в случае их упорства, силою оружия.

17-го сентября дагестанский отряд был в Дербенте, а 20-го вступил в Кубу, уже освобожденную тогда от блокады.

Еще от 12-го июля за № 45-м, из Хунзаха, генерал Фезе донес барону Розену об окончании экспедиции и об исполнении всех предначертаний корпусного командира, представав при этом и карту покоренной им территории, с множеством присяжных листов. Подробные и часто мастерски написанные донесения этого генерала о штурмах Ашильты, Ахульго и Тилитля произвели отрадное впечатление в мнении высшего начальства, но последствия показали, что покорность горцев недолговечна, клятвы их мимолетны и русскому воинству в недалеком будущем предстояли те же труды и усилия по умиротворению горского населения. Хотя Фезе и взглянул довольно оптимистически на дело покорения горцев, не успев закрепить за нами на долгое время, если не навсегда, их покорности — как на это рассчитывали в Петербурге, тем не менее, от его экспедиции нельзя отнять и ее действительно блестящих сторон. Неимоверные труды отряда на походе и при гигантских работах по устройству прямого пути из Шуры в Хунзах, истинная доблесть войск, сражавшихся один против четырех, принадлежат к лучшим страницам летописи кавказской войны. Ослабление же горцев до того, что она не могли ничего особенного предпринять [76] против нас в 1838-м году в Дагестане и соединение Шуры с крайне важною для нас в стратегическом отношении Авариею — являются весьма ценными результатами только что описанной “аварской" экспедиции.

____________

Еще в начале аварской экспедиции, в виду предстоявшего приезда Государя Императора на Кавказ, были сделаны попытки склонить непокорные горские племена, особенно закубанские, к добровольному изъявлению покорности. Государь рассчитывал обаянием Своей личности и милостями много сделать для умиротворения края бескровным путем и для подготовки к этому горцев повелел командировать в мае 1837-го года на Кавказ Своего флигель-адъютанта гвардии полковника Хан-Гирея, родом бжедуха; но все старания как этого последнего, так и местных властей остались без успеха. Крайнее недоверие к нам горцев вообще, и агитаторская деятельность иностранных эмиссаров, обещавших горцам скорую помощь извне,— были тому причинами.

Донесение барона Розена об успехах Фезе в Аварии, сдаче Шамиля, выдаче им аманатов и принятии присяги на верноподданство России, снова подало Государю мысль, при предстоявшем путешествии по Кавказу, видеть горского имама с его сподвижниками лично и Своими милостями закрепить их преданность Престолу и России. Император желал принять также депутатов от всех горских племен, выслушать их нужды и устроить их жизнь возможно лучшим образом, “Государь Император — писал директор военно-походной канцелярии генерал-адъютант граф Адлерберг, от 10-го августа 1837-го года за № 159-м, из Вильно — по всеподданнейшему докладу отношения вашего высокопревосходительства от 12-го минувшего [77] июля № 732-й о взятии отрядом, под начальством генерал-маиора Фезе состоящим, укрепленного селения Тилитль, после чего дагестанский изувер Шамиль сдался, приняв присягу на подданство России и выдав аманатов, Высочайше поручить мне соизволил уведомить ваше высокопревосходительство, что Его Величеству благоугодно, дабы сделаны были Шамилю и главным его сообщникам Ташов-хаджи, Кибит-Магомету и карахскому кадию Абдуррахману внушения воспользоваться прибытием Его Величества в кавказский край и испросить милости предстать пред лицо Самого Монарха, дабы лично молить о Всемилостивейшем прощении и принеся со всею искренностью раскаяние в прежних поступках, изъявить чувства верноподданнической преданности. Его Величеству угодно, дабы в сем случае генерал-маиор Фезе действовал от имени вашего высокопревосходительства или от своего собственного, лично или через агентов, но отнюдь не от имени Государя Императора. О таковой Высочайшей воле уведомляя ваше высокопревосходительство для объявления оной генерал-маиору Фезе к надлежащему исполнению, имею честь присовокупить, что хотя генерал-маиору Фезе поручается употребить в сем деле меры умственного убеждения, но как Государю Императору благоугодно, дабы Шамиль непременно был представлен лично Его Величеству, то и предоставляется ему в случае неуспеха в убеждениях, требовать от Шамиля, как залог верности и доказательство чистосердечия в принесенной им присяге, чтобы он согласился на отправление его к Государю Императору. Его Величество остается, однакож, в полной уверенности, что не прибегая к сей последней крайности, генерал-маиор Фезе, по известному его усердию и благоразумию и соображаясь с понятиями и характерами горских народов, воспользуется всеми средствами к убеждению Шамиля и тем [78] исполнит Высочайшую волю с желаемым успехом и удовлетворительностью. Что же касается до места представления Его Величеству Шамиля, когда он испросит себе сию милость, то выбор оного предоставляется усмотрению вашего высокопревосходительства, смотря по удобности, или во время проезда Государя Императора через горы, по военно-грузинской дороге, или в Тифлисе. Его Величество изволить однако полагать, что сие последнее место, куда Государь Император прибудет около 6-го октября,— представляет к тому более удобности и приличия.

“Его Величеству также угодно, чтобы вместе с Шамилем и его главными сообщниками были представлены и аманаты, выданные им при покорении селения Тилитль. Присовокупляю к сему, что Его Величество изволит ожидать от вашего высокопревосходительства подробного донесения о тех мерах и способах, которые вы, милостивый государь, употребите к исполнению изъясненной Высочайшей воли".

По получении этого письма корпусный командир тотчас предписал генерал-маиору Фезе начать переговоры с Шамилем, но Фезе, в виду предстоявшего ему движения в восставшую кубинскую провинцию, поручил привести в исполнение Высочайшую волю командиру 1-й бригады 19-й пехотной дивизии, генерал-маиору Клюки-фон-Клугенау, уже оправившемуся от болезни, помешавшей ему идти в аварскую экспедицию.

Получив предписание Фезе 14-го сентября, Клугенау решил вести переговоры с Шамилем лично. Зная вообще недоверие к нам горцев, генерал полагал, что переговоры через посредство агентов повлекут за собою только бесполезную трату времени, которого и без того оставалось мало для убеждения Шамиля и отправления его в Тифлис. К тому же агентам, как надежны они ни [79] были бы, он не считал возможным всего доверить, тем более, что они едва ли в состоянии были бы передать нужное в желаемом смысле и с надлежащею силою. Единственная надежда на успех заключалась в том, что имам согласится явиться на условленное место для личных объяснение с генералом.

Еще 12-го сентября, узнав о готовящемся ему поручении, генерал Клугенау послал нарочного с приказанием немедленно потребовать к нему жителей с. Каранай — бека Али-Халоу, Али-бек-оглы, н Али-бек-Чанка-Али-оглы, пользовавшихся большим доверием у горцев и даже у самого Шамиля. Люди эти прибыли 13-го в Шуру и получив подробные инструкции, как с своей стороны подействовать на имама, чтобы он, не опасаясь ничего, согласился явиться для переговоров, в тот же день, с письмом от Клугенау к Шамилю, выехали обратно в Каранай.

“Хотя я и не сомневаюсь в доверии твоем к человеку, с которым я посылаю это письмо — писал Клугенау Шамилю — однакож не могу поручить ему всего того, о чем мне нужно переговорить с тобою. Ты знаешь, Шамиль, что я всегда советовал тебе доброе для тебя самого и для всех горцев; знаешь, что все мои старания клонились к тому, чтобы водворить среди вас спокойствие и тем сделать вас всех счастливыми. Теперь, мне хочется навсегда упрочить благосостояние твое; а как этого достигнуть, я могу только лично сказать тебе. Поэтому, ты должен непременно увидеться со мной где хочешь — в Каранае, на вершине, или у родника. То, о чем я хочу поговорить с тобой, относится также к Ташов-хаджи, Кибит-Магомету, брату его Абдуррахману и карахскому Абдуррахман-кадию; а потому, если ты согласен на свидание со мною, то как можно скорее пошли за всеми этими людьми и прикажи им [80] ожидать тебя в Чиркате, или где считаешь за лучшее, для того, чтоб, возвратившись, ты мог рассказать им все, что от меня услышишь. Ты знаешь, что я никогда не изменял своему слову, а потому должен быть уверен в своей безопасности, когда я ручаюсь тебе в том моею честью. Знай, Шамиль, что от теперешнего твоего поведения и от послушания мне зависит счастие всей твоей жизни и твоих детей. Одно только скажу тебе: если хочешь, для твоего благополучия, следовать моим советам, то надобно исполнить мои требования насколько можно поспешнее. Если ты полагаешь, что для свободного пропуска к тебе Кибит-Магомета с братом и Абдуррахман-кадия карахского нужно позволение правителя Авария полковника Ахмет-хана, то прилагаю при сем на имя его письмо, которое отправишь с надежным человеком. Поспешай делать то, что я требую, и верь, что от послушания твоего зависит все твое счастье".

14-го сентября посланные генералом каранаевцы прибыли в Чиркат, где нашли Шамиля, вручили письмо, а 16-го вернулись в Шуру с следующим ответом: “от бедного писателя сего письма, Шамиля, генерал-маиору Клюки-фон-Клугенау. Докладываю вашему превосходительству, что свидание в пятницу (День мусульманского праздника.) по нашему закону непозволено, почему я отложил его на другой день и прошу вас прибыть к известному роднику в субботу, для свиданья. 16-го сентября 1837-го года". Для поддержания так успешно завязанных переговоров, Клугенау в тот же день отвечал Шамилю. “Письмо твое я получил;— писал он — весьма рад, что ты имеешь ко мне доверие и еще более буду радоваться, когда ты последуешь моим советам, которые дам я тебе для собственного твоего счастья. Я [81] уважаю причины, по которым ты не можешь завтра видеться со мною. а потому завтра я буду ночевать в Каранае, послезавтра же, очень рано, выеду к роднику, куда и ты поспеши с несколькими гимринскими старшинами, чтоб мы в тот же день могли возвратиться".

Утром 18-го сентября, взяв с собою своего адъютанта поручика Евдокимова и конвой из 15-ти донцов и 10-ти каранаевских жителей, Клугенау спустился к роднику, где его уже ожидал имам. Хотя генерал писал и его посланные предупреждали Шамиля, чтобы он явился на свидание лишь с несколькими гимринцами, однакож, при нем было не менее 200 вооруженных с ног до головы конных людей, расположившихся вокруг группами.

Клугенау остановился на вершине близлежавшего холма и потребовал к себе Шамиля, который тотчас пришел, в сопровождении части вооруженных горцев, воспевавших священные песни из корана. Русский генерал и сын гимринского пастуха встретились и, обменявшись приветствиями, сели на разостланной бурке. Вблизи их стояли лишь наш переводчик и трое приближенных мюридов Шамиля; поручик же Евдокимов, с конвоем и каранаевцами, и весь конвои имама — остались поодаль.

Переговоры начались. Клугенау истощил все советы и убеждения доказывая, что принятие Шамилем нашего предложения составит счастье и его и приближенных; на все сомнения и недоразумения делал ему самые ясные опровержения и не упустил из вида ничего, что хотя сколько-нибудь могло относиться к делу. Слова Клугенау произвели заметно благоприятное впечатление на имама; он выразил генералу, что вполне сознает справедливость и основательность его слов и не может теперь же дать положительного ответа лишь потому, что между ним, Кибит-Магомой, Ташов-хаджи и кадием карахским, [82] Абдуррахманом, существует скрепленное клятвою соглашение не предпринимать ничего важного без общего на то согласия. Около трех часов пополудни переговоры прекратились. Клугенау и Шамиль поднялись с своих мест и генерал протянул имаму на прощанье руку. Когда тот хотел принять ее и отвечать пожатием, то один из трех присутствовавших мюридов — Сурхай (Чрезвычайно почитаемый в горах за слепой фанатизм и выдающуюся храбрость.) — схватил Шамиля за руку, сказав, что имаму правоверных неприлично подавать руку гяуру. Самолюбивый и вспыльчивый Клугенау вспыхнул, не долго думая поднял свой костыль (генерал был ранен в ногу и всегда ходил с костылем) и замахнулся на Сурхай-кадия. Еще секунда — и удар свалил бы с мюрида чалму — самое страшное оскорбление для горца — а вслед за тем произошло бы поголовное истребление горсти русских, но Шамиль в этот день явился рыцарем; схватив одной рукой за костыль, другою удержав Сурхая, уже до половины обнажившего кинжал, и крикнув своим мюридам, уже окружавшим непроницаемою стеною место переговоров, грозное: “прочь"! — имам начал просить генерала скорее удалиться. Но страшно взбешенный Клугенау, не внимая ни просьбам, ни убеждениям и не обращая внимания на крайнюю опасность своего положения, продолжал осыпать всех горцев, огулом, самыми лестными для них эпитетами. Тогда поручик Евдокимов, испугавшись за жизнь Клугенау, подбежал к нему, оттащил за полу сюртука в сторону и, обменявшись с Шамилем несколькими фразами, упросил, наконец, генерала ехать назад. Клугенау сел на коня и молча, в раздумьи, поехал шагом в Шуру, не обращая более никакого внимания на горцев. [83]

По возвращении домой, генерал все-таки не терял надежды на успех, так как, во время переговоров, на лице Шамиля ясно читалось желание воспользоваться русским предложением. Действительно, вернувшись в Гимры, имам на другой же день послал гонцов к Кибит-Магоме и другим значительным тогда в горском мире лицам, объясняя им подробности беседы с Клугенау и прося их мнения по этому вопросу. Желая еще более усилить выгодное впечатление, произведенное личными его внушениями на Шамиля, Клугенау, 19-го сентября, послал ему еще письмо и, повторяя все сказанное у родника, заключал его так: “знаю Шамиль, что сам ты желал бы от всего сердца воспользоваться счастьем, которое корпусный командир так милостиво тебе предлагает, но есть люди, которые будут отвлекать тебя от этого; не верь им; они не друзья, а враги твои. Все советы их основываются на личной их пользе: они знают, что если ты удостоишься Всемилостивейшего прощения от милосердого нашего Монарха, то уже не будешь зависеть от них, а через то они лишатся случая, под предлогом распространения шариата, заниматься грабежами и разбоями. Если Кибит-Магома, Ташов-хаджи и другие не склонятся на твои убеждения - ты не смотри на них и приезжай ко мне один. Если не можешь сделать этого явно, так сделай секретно, но только непременно приезжай в Каранай, откуда Али-Халоу проводит тебя ко мне. Припомни все, что лично мною тебе сказано и верь моей чести, что как говорил я тебе, так и будет выполнено. Последуй моему отеческому совету: поспеши выполнить желание корпусного командира, и, я ручаюсь, что тогда тебе не нужно будет скитаться по ущельям и искать себе пристанища у людей непокорных нашему правительству. Получив Всемилостивейшее прощение нашего Монарха, ты будешь жить где хочешь и всякая вражда [84] недоброжелателей твоих умолкнет перед милостью Государя Императора". — В ответ на это Шамиль писал, что уже послал нарочных к Кибит-Магоме и другим лицам и, по возвращении их, доставит решительный ответ. Между тем, генерал приказал трем каранаевцам, которых раньше посылал в Чиркат, снова отправиться в Гимры и, во что бы то ни стало, уговорить Шамиля прибыть в Темир-Хан-Шуру для отправления в Тифлис к приезду Государя Императора.

Казалось, Клугенау сделал все от него зависящее для успешного выполнения воли Государя, как совершенно неожиданное и непредвиденное им обстоятельство дало совершенно другой оборот делу. 24-го сентября прибыли в Шуру Али-Халоу, Али-бек-Чанка-Али-оглы, Али-бек-оглы, гимринские кадий Молла-Арифу-Абидурзах-оглы и почетный житель Магомет-султан-Магома-оглы, вручившие Клугенау следующее послание имама: “я советовался со всеми учеными и старшинами, которые находятся в моем ведении, и говорил им все вами мне сказанное и даже более — сколь бы мне полезно отправиться вместе с вами в Тифлис, но они на это не согласились, высказали мне неудовольствие и, наконец, клялись, что если я действительно намерен отправиться в Тифлис, то они непременно убьют меня; ни один из них не нашелся, кто бы в сем деле оказал свое согласие, почему мне и невозможно выполнить вашего предложения прибыть к вам. Уведомляю вас, что кроме этого дела, я исполню все, что вами будет мне приказано, по доверию, которое мы один к другому имеем. Не упрекайте меня, потому что мне невозможно было исполнить вашего предложения, почему прошу его отложить, а приказать исполнить что-либо другое, касающееся моей пользы. Прибыл ко мне ваш посланный Али-Халоу, с которым я и написал вам это письмо; он расскажет вам все подробно". [85]

Люди принесшие письмо рассказывали, что прежде чем были получены ответы от Кибит-Магомы, Абдуррахмана карахского и Ташов-хаджи — Шамиль старался внушить своим приближенным, как полезно было бы для него и многих других, если бы ему удалось представиться Государю и получить Его Всемилостивейшее прощение; но большая часть из них, конечно из личных выгод, не только не согласилась с мнением имама, но даже упрекала его, говоря, что он до сих пор первый старался о распространении шариата и бал его действительным главою, а теперь сам хочет передаться гяурам.

В это самое время — период сомнений, колебаний и внутренней борьбы — Шамиль неожиданно получил письмо от командовавшего сунженскою линиею, полковника Пулло, с требованием, если имам не может явиться сам, о высылке в кр. Грозную двух депутатов для представления их Государю. Обстоятельство это, дав новое орудие приближенным Шамиля, поколебало горского владыку и без того относившегося к нам с крайним недоверием, а послания главнейших сподвижников его, единогласно не одобривших завязанных с русскими переговоров, произвели крутой поворот в его мыслях и он написал Клугенау вышеизложенное, мало утешительное письмо.

Хотя каранаевские и гимринские старшины уверяли, что теперь Шамиль ни в каком случае не поедет лично в Тифлис, а постарается отделаться от наших требований подсказанною ему Пулло посылкою 2-х депутатов, на чем и начали тотчас настаивать мюриды, но Клугенау, желая сделать последнюю попытку для исполнения возложенного на него поручения, вручил им еще письмо, для передачи имаму, написанное в том же смысле как и предыдущее, и поручил словесно передать ему, чтобы он не обращал внимания на угрозы ничтожных людей, а спешил [86] исполнить волю корпусного командира, так как неповиновение его вызовет немилость начальства и тогда все приверженцы не спасут его от строгой кары. Ответ не замедлил последовать и опрокинул все расчеты Клугенау: “от бедного писателя сего письма, предоставляющего все свои дела на волю Божию, Шамиля. Сентября 28-го дня 1837-го года. Докладываю вам, что, наконец, я решился не отправляться в Тифлис, если и изрежут меня по кускам, потому, что я многократно видел от вас измены, которые всем известны."

Таким образом, миссия Клугенау не привела ни к какому результату. Письмо Пулло много помешало успеху так хорошо начатых Клугенау переговоров и дало горцам, недоверчивым уже по своей натуре, повод сомневаться в искренности их, тем более, что они велись двумя лицами одновременно, но на совершенно различных основаниях.

Текст воспроизведен по изданию: Три года на Кавказе (1837-1839) // Кавказский сборник, Том 8. 1884

© текст - Юров А. 1884
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
©
OCR - Karaiskender. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1884