Рапорт генерал-адъютанта Граббе генералу Головину от 18 февраля 1841 года № 290.

Прилагаемый при сем рапорт г.-м. Клюки-фон-Клугенау от 30-го января № 42 о деле бывшем при, а также составленный его превосходительством Обзор военных действий в Северном Дагестане в продолжение 1840 года, имею честь почтительнейше представить на благосклонное внимание вашего высокопревосходительства.

Дело под Ишкартами 10 июля 1840 г. В начале июля 1840 года 10000 горцев, предводимые самим главою шариата Шамилем и одушевляемые фанатизмом и ненавистью к русскому владычеству, готовы были [413] обрушиться на беззащитный Дагестан, чтобы разлить пламя мятежа до самого Дербента, где и обещаны им были награды от предводителя. Исполнение такого обширного и решительного предприятия казалось вполне возможным: Северный Дагестан был открыт для вторжения Шамиля с удалением чеченского отряда от Миатлинской переправы в Аргунское ущелье; генерал Фези мог вывести в поле только шесть рот пехоты, имевших в составе большую часть рекрут, и с ними не ранее 20-х чисел прибыл бы от Кубы на границы Северного Дагестана; возмущение Салатавского общества и измена Чиркея передали возмутителю прямой путь в шамхальские владения; первые поборники шариата: Ташов-Хаджи, Джават-хан, Феи-мулла с испытанными в набегах и фанатизме чеченскими наездниками присоединились к общему скопищу горцев, составленному из племен расположенных по Андийскому Койсу — джемаляльцев, богалальцев, андийцев, гумбетовцев и салатавцев; вся оборона края была предоставлена горсти русских, едва достаточной для защиты укреплений Северного Дагестана.

Первоначальным намерением Шамиля было овладеть селениями Ишкартами, Каранаем и Эрпелями, пунктами прикрывающими дебуширование из Чиркея прямой путь из Темир-Хан-Шуры и дающий полную свободу для разлития мятежа в шамхальских владениях.

Первый успех в предприятии Шамиля, казавшийся поборникам фанатизма несомненным, повлек бы за собою неисчислимо гибельные последствия: в настоящем времени бедствия для наших приморских владений до самого Дербента, на будущее оставил бы дух мятежа между давно покорными, возбужденный личным убеждением в возможности восстания. И самое прекращение мятежа потребовало бы больших пожертвований, особенно когда бы Шамиль с огромными массами горцев, которые могли у него сосредоточится при общем восстании, решительно атаковал слабые наши укрепления, тогда, до прихода на помощь еще генерала Фези и Галафеева, было бы уничтожено на время владычество русских в целом Дагестане.

Обстоятельства были критические, и я решился на отважный подвиг: атаковать неприятеля в поле, не считая его сил, хотя бы он был в двадцать раз меня сильнее.

И мог ли я предпочесть невыгоду оставаться в укреплении открытой атаке, давая тем усилиться неприятелю и без того отважному и многочисленному нравственно и числительно, увеличить его ополчение в продолжение четырех дней до 20 тысяч и позволить безнаказанно грабить преданных нам.

Наконец, если не менее было опасно выйти в поле, нежели оставаться в укреплении, но гораздо славнее было пасть атакуя, нежели обороняясь от нарушителей общей безопасности и врагов Престолу и имени русскому. Но я был не безнадежен на победу: за нее мне были поруками [414] обычное мужество русских и доверенность ко мне солдат. Двадцатилетняя опытность в горной войне ознакомила меня, что победа над горцами приобретается не одним решительным их рассеянием в день битвы, но и мужественным уничтожением их покушений, храбрым отражением атак и даже стройным отступлением. Утратив первый пыл, потеряв не большое число боевых патронов, которыми они запасаются, и не получая добычи необходимой для пищи большей части из них, они теряют дух и самую возможность продолжать военные действия. Сейчас после неудавшихся покушений они начинают расходится по домам, а через несколько дней совеем рассеиваются.

План, на который решился я, кажется для многих дерзким, но расчет у меня был верен, успех для меня казался несомнительным.

Приказав трем ротам его светлости полка, в составе 202 человек, следовать форсированным маршем из Низового укрепления в Темир-Хан-Шуру, я выступил из нее 7 июля на высоты Каранайские с сводным баталионом состоявшим из трех рот Апшеронского пехотного полка под начальством маиора Бельгарда в числе 450-ти человек, при одном орудии, 50-ти казаками, 200 милиции Ахмет-хана Мехтулинского и 100 милиционерами Шамхала Тарковского, вместо всеобщего вооружения из каждого дома по одному, как было еще предписано 13-го июня.

По прибытии к селению Ишкартам, я получил верное известие о движении Шамиля из Чиркея чрез Ахатль на Ишкарты с 8 тысячами пеших и конных горцев и немедленно предписал трем ротам его светлости присоединиться ко мне. 9-го числа они вступили на мою позицию. Я занимал возвышенную площадку, имеющую 200 саженей в квадрате, с легкой покатостью к деревне Ишкартам. Высота, на которой расположилось орудие, командовала аулом; правый и левый фланг были обеспечены оврагами, тыл был прикрыт небольшим гребнем, у оконечности которого в овраге находился родник. Боевой мой порядок был следующий: две роты Апшеронского полка расположились несколько отступя от орудий по флангам его, резерв составляли 3-я гренадерская его светлости и 4-я гренадерская Апшеронского полков; по одной роте тех же полков находились перед самой деревней, имея своих застрельщиков у крайних изгородей. Для поддержания их я приблизил к аулу 50 казаков; аул был занят вооруженными жителями и шамхальцами; Мехтулинское ополчение стояло позади обоза, расположенного вагенбургом.

В вечеру 9-го и с рассветом 10 числа передовая неприятельская партия завязала небольшую перестрелку с жителями и с Шамхальскою милициею в намерении осмотреть нашу позицию; в 10 же часов огромные толпы неприятеля выступили из лесу, лежащего на противоположном берегу речки Узени и быстро стали переходить овраг, чтобы атаковать селение. Жители и шамхальцы, не ожидая решительной атаки, бежали. Не смотря на эту неожиданность, горцы не успели занять аула: две роты, [415] расположенные впереди моей настоящей позиции под командою маиора Бельгарда, двинулись вперед с такой быстротой, что успели предупредить неприятельскую пехоту даже на краю оврага. В то же время неприятельская кавалерия вышла в больших массах из оврага Узени и заняла равнину против аула, часть ее бросилась к кладбищу и на фланг стрелков маиора Бельгарда. Неприятель, окружив передовую часть с трех сторон, открыл по ней самый убийственный перекрестный огонь на расстоянии полуружейного выстрела.

Желая избежать напрасную потерю людей в невыгодной для нас перестрелке, и опасаясь совокупной атаки в двадцать раз сильнейшего неприятеля, в удалении от своих подкреплений, маиор Бельгард начал отступать к концу деревни медленно и в строгом порядке.

Потеря аула сама по себе не имела для моей позиции никакой важности, но, зная, что горцы с занятием его приобретут при начале сражения решительность и дерзость, опасные при моей малочисленности, я двинул в подкрепление маиора Бельгарда одну роту пехоты, приказав ему непременно выбить неприятеля из аула, занявшего оный в числе 2 тысяч.

Неожиданный переход от отступления а атаке, поддержанный картечным огнем из орудия и произведенный с изумительной, неодолимой храбростью наших войск, одушевляемых личным примером самоотвержения и геройским мужеством маиора Бельгарда, поручиков Синанова и Вильгрена, до того изумил неприятеля, что он, поражаемый штыками, искал спасения своего только в бегстве; мгновенно аул был очищен от врагов, и все улицы были покрыты их трупами. Один бекский дом, обнесенный стенами с бойницами и имеющий по углам башни, в которых заперлись отчаянные мюриды, защищался упорно, но, не смотря на отчаянную оборону, маиор Бельгард, поддержанный поручиками Синановым и Вильгреном, взял штурмом башни и окончательно овладел аулом, при чем маиор Бельгард получил два удара шашками по голове, поручик Синанов смертельный удар в голову кинжалом, от которого и умер; у поручика Вильгрена двумя пулями совершенно раздроблена кисть левой руки.

Во время первоначального отступления маиора Бельгарда к концу аула Ахмет-хан Мехтулинский вызвался атаковать неприятельскую кавалерию с двумя стами своей милиции, которая мгновенно была опрокинута наездниками Джават-хана. Расстроенная милиция частью рассеялась, частью искала спасения в нашем обозе, также как и шамхальцы, которые не хотели по приказанию Шамхала идти в атаку вместе с мехтулинцами.

Горячо преследую опрокинутую милицию, Джават-хан обскакал нашу позицию, занял все высоты позади ее, овладел родником и путем отступления на Эрпели, между тем как Шамиль, окруженный значками и избранными мюридами, помчался на курган Амир-тюбе и занял прямой путь наш на Шуру. [416]

Мы были окружены со всех сторон; горские пули поражали вокруг меня и даже в самом обозе; между милициею распространился панический. страх; но я оставался совершенно спокойным, убежденный, что неприятель приобрел только мнимые выгоды: что значило отрезать меня нестройными толпами, когда предводимые мною были одушевлены непоколебимым мужеством, которое возрастало с возрастающею опасностью, от стона раненых и умирающих товарищей и начальников.

Но надобно было поспешить отнять дерзость у неприятельской кавалерии, которая далеко распространила свои успехи. а потому я воспользовался необходимостью отбить родник, единственный источник для освежения сражавшихся в палящем зное. Штабс-капитан Белокопытов с ротою его светлости полка двинулся на штурм горы командовавшей родником, на которой неприятель успел устроить завалы; быстрой и решительное атакой горцы сбиты и опрокинуты, но дорожа родником трижды возобновляли усиленный натиск и трижды были обращены в бегство. Гора и родник остались за нами; тыл мой был обеспечен.

Не желая оставлять маиора Бельгарда, достигнувшего вполне предположенной мною цели, в удалении от главного расположения наших войск, где неприятель все более и более усиливался, я приказал маиору Бельгарду спустя несколько времени после взятия аула отступить к краю селения и занять оконечные изгороди и один фас кладбища.

В это время каранайцы в числе 300 человек, занимавшие отдельный пост на другом берегу речки Узени, передались Шамилю и присоединились к его скопищу. Усилия неприятеля обратились против правой оконечности задней цепи моей. Чтобы освободить ее от натиска неприятельских наездников и пеших мюридов, я послал 50 казаков ударить на них в пики; неприятель, не выдержав удара, бежал и, отступая на всех пунктах на значительное расстояние, повел слабую перестрелку.

На ночь я сблизил обе цепи и занял только возвышенную площадку; орудие было перевезено на курган против неприятельской кавалерии; казаки были выдвинуты несколько вперед к стороне родника для предупреждения внезапного нападения. Но неприятель не предпринимал ничего решительного. Кругом меня всю ночь в стане Шамиля раздавались священные мусульманские песни.

Значительная потеря понесенная мною в бою, особенно в офицерах, измена ишкартинцев и каранаевцев, наконец новые партии горцев подошедшие к Шамилю из Чиркея, заставили меня потребовать в подкрепление три роты Апшеронского пехотного полка в числе 380 человек оставленные мною вместе с 290 рекрутами для обороны укрепления Темир-Хан-Шуры. В настоящих обстоятельствах удаление этих рот из укрепления не имело никакой важности: действия и намерения Шамиля были для меня определительно известны, и все скопища его были частью поражены, частью значительно расстроены. [417]

К рассвету 11-го числа по направлению к Эрпелям раздался сигнальный выстрел из орудия, и скопища Шамиля начали передвижение около моей позиция, показывая намерение снова атаковать меня, но потом свернулись в огромные массы на равнине против селения Ишкартов и отступили в лесистые балки на шуринскую дорогу.

Во время маневров неприятеля я переменил позицию с целью обеспечить сообщение с Эрпелями и приблизиться к укреплению; одною ротою я занял курган, на котором накануне располагался Шамиль и тем прикрыл свое движение от новых покушений неприятеля; остальные войска расположились на высоте по другую сторону эрпелинской дороги. Присоединив к себе подкрепление, я не имел намерения атаковать неприятеля в лесистой пересеченной местности, чтобы не дать ему случай оправиться от поражения, а потому предпринял в 11 часов утра движение на Эрпели. Скопища Шамиля следовали за мною издали, не решаясь тревожить отряда. Измена эрпелинцев сделала опасной остановку в ауле и защиту его, а потому после краткого отдыха отряд продолжал движение на Шуру, куда и прибыл 11-го числа без всякого преследования со стороны неприятеля.

Заняв Каранай и Эрпели, Шамиль оставался в совершенном бездействии,— ясно было, что дух скопищ был в упадке. На другой же день они начали рассеиваться, а 14-го числа Шамиль с главными скопищами удалился в Чиркей, взяв аманатов с Эрпелей, Ишкартов и Караная. 16-го числа окончательно разошлись его войска. Расчет мой оправдался вполне.

Вся потеря моя в сражении под Ишкартами состояла из 37 человек убитых нижних чинов, раненых: 1 штаб-офицера, 7 обер-офицеров и 39 нижних чинов. Потеря неприятельская была более 300 человек убитыми. Все силы его простирались до десяти тысяч.

После имен маиора Бельгарда, поручиков Синанова и Вильгрена, оказавших в бою геройское мужество, я долгом считаю поименовать адъютанта 1-й бригады 19 пехотной дивизии поручика Ключарева, с самоотвержением передававшего мои приказания и пылу самого боя и контуженного пулею, а также состоявшего при мне за бессменного ординарца подпрапорщика Брамма.

Дивный подвиг русских под Ишкартами остался в рассказах народных, и я осмеливаюсь желать, чтобы он был представлен в настоящем свете Государю Императору, не потому только, что я имел счастие командовать горстью храбрых, сражавшихся против неприятеля в двадцать раз сильнейшего, но потому, что геройский подвиг русских войск не может оставаться в забвения перед Престолом, у которого ценится все великое и достойное славы русского оружия.

Там же.