10 генваря 1828 г.

Дневник второго путешествия господина генерал-лейтенанта Красовского для осмотра Эриванской области 21.

29 декабря, его превосходительство выехал из Эривани в сопровождении армянского архиепископа Нарсеса, Генерального, штаба подполковника Жихарева, адъютанта своего, барона Врангеля, других чиновников и некоторых почетных обывателей области: в тот же день прибыли в сел. Аштарак, лежащее на правом берегу реки Абарани.

Близь сего селения видели мы первые толпы неприятельской конницы в день достопамятной битвы 17 августа.

Дорога весьма камениста, погода сначала была туманная, потом пошел большой снег. Крут к Абарани спуск со скалистого берега; через реку перегибается каменный мост, отлично сделанный, на одной большой и трех малых арках: прошло 600 лет после построения оного, но с маловажными починками он стоит, как новый, и память о строителе его, почетном армянине Муце сохранилась в преданиях. [114]

Аштарак, родина Нарсеса, и должно тем гордиться. Почетный старец сей, столько заботился о доставлении соотчичам своим прочного блага, под правительствам России, столько сделал для них, что имя его бесспорно принадлежит истории.

30-го. Амфитеатральное положение деревни, окруженной садами и виноградниками — прекрасно: оно занимает одно из первых мест в здешнем крае и заключало прежде более 900 семейств но до сего времени возвратиться успели только 100 семейств. Дома и ограды каменные, прочно и порядочно выстроенные; 5 церквей Селение сие может славиться водопроводом из Абарани, начинающимся верстах в 10 отсюда и поднятым сажень на 120 от горизонта воды. Водопровод врезан в утес берега и устроен лет 800 назад, вместе с пещерами, врубленными в камень и служившими убежищем для жителей, в случае нападений — Аштарак много потерпел в последнюю войну от долго бродивших в окрестностях войск персидских; наших в нем не было.

Здесь живут многие родственники Наресса, и знаменитый архиепископ не чуждается их: в простых поселянах он помнит родственников, и это придает новый блеск его достоинствам.

Двоюродный брат его Педрос Маркаров часто доставлял генералу, в самое опасное время, важные бумаги из Эчмиадзина и известия из крепостей и неприятельского лагеря. Дабы показать верному армянину, что дела его не забыты, генерал зашел к нему в дом; надобно было видеть его восхищение.

Кто умеет так ценить заслуги и таким образом награждать их, тот достоин иметь людей приверженных к нему душою и всегда будет иметь их.

«Дело не в том, сказал один мудрец, — чтоб сыпать деньги» тут можно прибавить и награды всякого рода; — «я никогда не видал, продолжает он, чтоб деньгами приобретали любовь — и напрасно отворите сундуки ваши, не открывши сердец; сердца других всегда будут для вас закрыты. Ваше время, попечения, вашу нежность, самих себя раздавать должно; ибо, чтоб вы ни делали, но все чувствуют, что деньги ваши не вы. Участие и доброжелательство более действуют и полезнее всех подарков».

Трогательно восхищение освобожденных армян; от сердца идут выражения, которыми они изъявляют оное, уподобляя край свой свадебному дому, в котором теперь все исполнено восторга; они рассказывают, что уже издавна умирающие отцы завещали детям радостным звоном колоколов дать им в могиле весть, когда взойдет для армян солнце счастия; когда русские освободят их от тягостного ига и соберут бедствующих, рассеянных сынов Армении: и настало для них сие блаженное время, и освободители посещают [115] гробницы умерших и повещают им о благополучии живущих.

Последняя воля родителя Нарсеса состояла в том, что-о он не приходил к могиле его до тех пор, пока не исполнится пламенное ожидание армян и не воскреснет утесняемая магометанами святая вера христианская; собственное желание архиепископа было прийти поклониться гробу отца с русским начальником и желание сие исполнилось. Над деревнею лежит уединенное кладбище семейства Шахазизиаи-Камсаракане; туда старец привел русского генерала и со слезами на глазах, пав на колени, принес теплую молитву к подножию престола всевидящего.

После обеда пустились далее. Дорога лежала близь того холма, до которого преследовали мы 10 августа неприятельскую конницу и откуда генерал в первый раз осмотрел положение обширного лагеря Аббае-Мирзы.

Проехавши 3 версты, прибыли в с. Могни (10 дворов), где находится монастырь св. Георгия Победоносца и мощи его (об этом монастыре я упоминал в записке 1 июня). Еще целы кельи бывших там монахов; церковь обнесена высокою каменною стеною и также бедна, как деревушка, но превосходной архитектуры. Купол и все здание сделаны из тесаного камня, без помощи железа и дерева.

Монастырь сей основан вскоре после Эчмиадзина, а возобновлен за 160 лет пред сим; в нем бывает два раза в год (на третьей неделе после светлого христова воскресения и в сентябре месяце) большое стечение богомольцев; не только армяне, но и магометане во множестве стремятся туда, признают сего святого за великого чудотворца и называют его Магне или Мугни.

Отсюда 5 верст до сел. Ханаванк 22 (20 дворов). Здесь живут татары и находится имение Измаил-хана, возвратившегося из плену: нося в сердце память о ласках его превосходительства, он убедительно просил сделать ему честь посещением, что и было исполнено.

Здесь разрушенная армянская церковь св. Иоанна Предтечи и мощи его; выстроена в одно время с Эчмиадзином, Григорием, святителем великой Армении.

Архитектура превосходная; трапезная состоит из купола, поддерживаемого 12 колоннами; отсюда дверь в довольно просторный придел, где хранятся мощи, и в большую церковь. Над последнею отличная резьба в камне, довольно хорошо сохранившаяся.

Большой купол главной церкви разваливается; по обеим сторонам входа, вверху два маленькие придела, в которые всходят по [116] лестницам, так сказать, прилепленным к стене; но прошло 1520 лет, и лестницы сии не думают о разрушении.

Сел. Ханаванк лежит на правом берегу реки Абарани, против подошвы горы Карни-яреха. Сюда приехали сейдалинские старшины с просьбою об освобождении сеидалинцев, содержащихся под караулом за грабительство; и генерал, в уважение ходатайства архиепископа и в милость Измаил-хану, исполнил прошение их.

После ужина пустились обратно в Аштарак; ночь довольно светлая; мороз российский.

31-го. Дорога камениста, но удобоисправима. На равнине стоял персидским лагерь до 17 августа, а в версте от дороги курган, где были устроены батареи их. Не в дальнем расстоянии, тоже на берегу Абарани, селение Ушаган, которое некогда было очень велико и почти соединялось с Аштараком; ныне же составляет малое число дворов и много развалин. Довольно большая речка Шагверт выходит из Алла-геза; дно ее каменисто; берега отлоги переправа не трудна; но при впадении ее в Абарань берега круты и скалисты; сии две реки образуют полуостров, на котором Аштарак и Ушаган. Сел. Кизил-Тамур (36 дворов) красиво лежит в садах и кажется богато; река Амперт гораздо менее Шагверты; берега совсем отлоги; дно каменисто. Не доезжая сей речки, развалины большой деревни Ах-тамар, в ужаснейших камнях. Вдали на Алла-гсзе и его ущельях видны следы большого населения и укрепление Гегер. Далее, сел. Франгамус (35 дворов) бедная деревушка, обнесенная старою стеною и башнями, из которых две уцелели от прежнего укрепления. У деревни сей протекает рукав Абарани и весьма близко впадение в сную Амперта. Франганус уже не на горах, а в равнине Эчмнадзинской, который отсюда не далее 7 верст. Потом татарское сел. Агуштум, где мало жителей и четвероугольное укрепление; далее влево от дороги сел. Квезнауд и еще в нескольких местах развалины 23.

От Франгануса до Сардар-абада 28 верст.

1 генваря 1828 года 24

Армяне, побуждаемые чувством благодарности и приверженности к избавителям своим, русским, в память поступления их под покровительство нашего императора, просили позволения выстроить на свой счет греко-российскую церковь в Сардар-абаде — и в Новый год положено было заложить храм сей во имя Николая Чудотворца. [117]

Все войска, здесь находящиеся, были устроены в надлежащем порядке; в 9 часов, отслушавши в военно-доходной церкви Крымского пехотного полка, обедню, генерал, архиепископ Нарсес, все чиновники и почетные обыватели вышли на площадь пред домом ханским, где будет строиться церковь сия, протоиерей Севастопольского пехотного полка, Тимофей Мокрицкий, соверши службу, говорил приличное слово; множество зрителей наполняло площадь и крыши окрестных домов. По окончании церемоний, было молебствие и при пении многолетия государю императору и всему августейшему дому, в рядах войск и в толпах народа раздалось ура — и потряслись стены крепости от звука орудий.

Жители Эривани более видели торжественных празднеств наших, для обитателей Сардар-абада новее показался блистательный парад, и изумились они строю русскому. По окончании парада генерал поздравил воинов с Новым годом [...].

Все чиновники и почетные граждане приглашены к обеденному столу г. комендантом крепости гвардии полковником Хомутовым; а вечером было освещение. В ханском саду, на том месте, где стояли батареи, разгромившие стены Сардар-абада, устроен был фейерверк, восхитивший многочисленных жителей, никогда не видавших подобного.

2-го числа, через Эчмиадзин возвратились в Эривань; близь Эчмиадзина в 2 1/2 верстах генерал с архиепископом Нарсесом и другими членами монастыря осматривали место, на котором будет строиться памятник избавления Эчмиадзина 17 августа 1827 года: памятник сей по данному рисунку сооружается от монастыря, по распоряжению архиепископа Нарсеса.

Благодарные армяне, видя, что битва 17 августа совершенно убила дух персидской армии и, поселя в ней робость и уныние, была главнейшею причиною блистательных успехов впоследствии, всеми мерами стараются изъявить признательность свою спасителям своим и передать память незабвенного дня сего позднейшему потомству, из рода в род, из века в век — и по утверждению патриарха, в сей день ежегодно будет отправляться во всех армянских церквах благодарственное молебствие богу сил.

Поездка в Аштарак

Чтоб иметь несколько минут, свободных от посторонних занятий, для составления проекта об управлении вновь покоренных персидских областей, г. генерал-лейтенант Красовский 21 генваря отправился в сел. Аштарак, в сопровождении архиепископа Нарсеса, [118] адъютанта своего и обер-аудитора. Описание сей деревни и дороги, к ней ведущей, было сделано прежде.

На другой день, в воскресенье, слушали обедню в приходской церкве: народа было довольно.

Персидские подданные не привыкли к ласковости и благоволению правителей своих и тем чувствительнее трогала их новая перемена. «Бывало, не только сардар, но какой-нибудь хан приедет, говорили они, — и время его пребывания проходит в мучительном ожидании: никто не был уверен в безопасности жизни своей, тяжесть спадала с души только тогда, как он уезжал, и тут даже опасение, чтоб он не вздумал вернуться, долго не позволяло совершенно успокоиться; а теперь...».

К мольбам их и мы присоединяем молитвы свои и если усердные моления всегда бывают услышаны, то общие желания наши будут исполнены.

В Аштараке есть древнее обыкновение: один раз в год вся деревня, от старого до малого, выходит на рыбную ловлю — и ловля сия составляет деревенский праздник. Они для торжества сего не могли выбрать день более приличный.

После обеда звук армянской музыки дал знать, что час забавы наступил. Дети спешили обгонять один другого; оскользались и в различных положениях скатывались с крутой горы, покрытой снегом. Кто в силах был бежать, мигом все были внизу; лишь дряхлость с старостию думали об осторожности.

По приглашению архиепископа генерал присутствовал на -празднике, для него устроенном.

Абарань, с шумом пробегая по скалистому дну, оставляет часть вод своих между каменьями, которые затопляются только в полноводие, и в сем-то убежище рыбы основывают жилища свои.

Можно смело сказать, что жители аштаракские пристращены к сему увеселению. Какое удовольствие изображено было на лицах! Утес, оторвавшийся от берега, лежит в некотором от оного расстоянии и служит главнейшим приютом рыбе: он был осыпан людьми. Голова прижата к камню, правая рука обнажена и заметно усилие протянуть ее как можно дальше, чтоб отыскать и схватить убегающую рыбу; вот она в руке его и физиономия сказывает о том прежде, нежели он успеет сделать какое-нибудь движение. Наконец, он с торжеством вынимает руку из воды и показывает добычу свою.

Опоздавшие занять место под большим камнем рассыпаны повсюду и зная уже, где искать желаемого, раскидывают небольшие камни, роются в струях и не менее восхищаются, когда успех увенчивает их старания. [119]

Холод никого не пугает: можно подумать, что мороз и ветер на них не действуют. «Ты не озяб, — спрашивал генерал у одного, близь стоящего. «Нет; за тем, что сладко», — отвечал он по-русски.

Чудная вещь, это сладко — чего человек не перенесет, если ему сладко? Зато горькое, заставляет его сильно морщиться!

Архиепископ сам поймал несколько рыб и народу очень нравилось, что он принял участие в любимой забаве сородичей своих.

Пробывши несколько времени на ловле, генерал осматривал мост; и взял на себя исправление оного.

Наступил вечер, но рыболовы не оставили еще занятия своего: и долго пылали костры, разложенные по берегу.

На другой день ездили к пещерам, находящимся в окрестностях Аштарака. Нельзя не удивляться, куда необходимость может занести человека: чтоб укрыться от гонителей своих, жители нередко принуждены бывали прибегать к сим пищерам. Оные устроены в скалах и, входя в них, возвышаются на несколько сажень от земли: туда взбираются по веревкам, но трудно понять, каким образом достигает их тот, кто должен укрепить там веревки и сделать другие приготовления, нужные для сего невыгодного путешествия; в нижних пещерах помещались лошади и скот: как привыкли сии животные бесстрашно лазить по утесам, на которые не взогнал бы наших степняков.

Оттуда посетили гроб отца архиепископа и осматривали древнюю церковь Пресвятыя Богородицы, построенную более 500 лет назад, она не слишком огромна, но искусство построения изумляет, несмотря на то, что пора бы привыкнуть к чудесному способу древней архитектуры здешних мест.

24-го возвратились в Эриваиь.

7 февраля

Если вы до сих пор не начинаете завидовать эриванским веселостям; или по крайней мере не перестали жалеть о тех, которые здесь находятся и думать, что они умирают от скуки, то это моя вина; потому, что описывая увеселения наших, я не умел выказать причину, по которой оные не могут оставаться в первоначальном положении своем, а неминуемо должны возрастать и усовершенствоваться.

Вы знаете несколько о привязанности общей к начальнику, о готовности всех изъяснением чувств своих доставить ему минуту удовольствия; но полагаете, что многотрудные занятия его, и обязанности каждого не ладят с забавами. Эта мысль очень естественна, [120] и я сам также бы думал, если б не, увидел теперь своими глазами то, чего прежде не видал. Правду, сказал, чей-то дедушка: век живи, век учись. Есть люди, у которых на все достает времени и которые, заботясь о самоважнейших предметах, не упускают из виду увеселений необходимых. Я говорю необходимых потому, что природа человеческая требует развлечений. В этом едва ли станут опровергать меня, и потому я не стану приводить доказательств; скажу только, что нужно уметь соединять дело с забавами, дабы из всего извлекать высшую степень существенной пользы; согласен, что искусство сие чрезвычайно трудно и редко кто владеет им; но у нас оно как-то очень покорно. Я бы не оставил и это без ясных доводов: у меня их множество; но, правой не имею времени, и в первый раз прошу поверить мне на честное слово.

Думаю о здешней масляиице, о танцах, у меня в голове начинали танцевать мысли о прошедшем времени: воспоминания заставляют меня всегда начинать рассказы мои от Адама; но теперь этого не будет, мне и без того дела много, тем более, что здесь было так много хорошего, что не умея описать, я гораздо лучше сделаю, если представлю вашему воображению настоящим образом разрисовать все картины, не портя их пачканьем своим: во многоглаголании нет спасения. Как я рад, на этот случай, что текст сей держит мою сторону.

Члены московского английского клоба, не думают, что в Эривани устроилось отделение оного — и ошибаются, потому что именно устроилось оно: законы, порядок и все нужное частию приведено, частию приводится в совершенство; а более всего мне здесь нравится, что вообще карты весьма в малом употреблении и без них находят средства приятно проводить время. Во многих ли местах могут тоже сказать?

Театр наш, час от часу улучшивается; подбавляются декорации, заводится гардероб; а что касается до актеров, то московские любители театра не раз бы прокричали ура, если б имели таких. Последние представления были очень хороши, а далее будут лучше. Хвала актерам нашим; хвала старшинам увеселений наших! Хвала изящному вкусу их!

Дни-масленицы были разобраны; вечера также; в субботу был маскерад у генерала: несколько особенно хороших масок отличались между обыкновенными. Словом, трудно поверить, чтоб в Эривани так скоро могли составиться подобные увеселения 8 воскресенье опять маскерад и еще более масок: некоторые них были прекрасны. Решительно скажу, что наши маскерады в [121] чем не уступят маскерадам губернских городов ваших; а этого разве не довольно — на первый раз.

Воображение ваше не увеличит, если представить не огромное собрание, но собрание хорошего, руководствуемое вкусом и уменьем. Танцы, национальные пляски, пенье; отрывки из лучших комедий в стихах занимали посетителей.

Почтительная непринужденность господствует в собраниях здешних и, хотя маскерады, начавшись рано, продолжались довольно далеко за полночь, но едва ли кто тяготился тем. Не забудьте однако, что я сделал только очерк: спешу кончить.

12 марта. Г. Тифлис

Слово Эарк-ура значит на армянском языке насаждение первых лоз винограда. Ной, оставя ковчег и, спускаясь с Арарата, насадил оные на северо-восточной покатости горы, на месте том основалось впоследствии селение, до сего времени сохранившее название Эарк-уры. Прелестно местоположение сие: Аракс стелется под ногами; как на ладони лежит обширная равнина Эриванская, украшаемая зеленеющимися садами деревень; это острова на поверхности моря, радующие плавателя утомленного. Отдаленные горы нахичеванские едва могут остановить взор: так высока точка наблюдения; по всему есть предел и напрасно глаз, подстрекаемый высотою положения своего, стремится за цепью великанов видеть новые картины: лишь часть небосклона адербиджаи скопа смеется перед ним.

Здесь-то бывший сардар эриванский, укрываясь от губительного зноя, проводил летние месяцы; весьма обширный замок заключает множество строений, в которых размещалось огромное семейство сатрапа и чиновники, его окружающие. Климат самый здоровый, вода горных источников превосходная; а в 6 или 7 верстах около Малого Арарата, есть много древяного лесу, который очень редок в здешней области. Селение отделяется от замка глубоким оврагом; из него выходят несколько родников, образующих в летнее время, с помощию тающего на Арарате снега, довольно большой ручей.

В 170 домах более 500 семейств армянских, татар здесь нет.

В благоустроенном государстве, пребывание главного начальника а каком-нибудь месте разливает окрест обилие, поощряя к промышленности и торговле: бедная деревушка обращается в городок. В Персии, напротив, присутствие вельможи чаще влечет за собою разорение, и чем знатнее, могущественнее он, тем гибельнее приближение его. [122]

Более других притесняемые, грабимые персиянами, жители Эарк-уры не смели верить благополучию своему; счастие освобождения все еще казалось им сном восхитительным; приезд генерала как будто вывел их из усыпления: радостные, они выбежали навстречу, далеко за деревню, теснились к нему; каждый старался поцеловать его ноги, концы его платья. Подобную картину можно несколько представить себе; но чтоб представить ее со всеми оттенками, надобно видеть ее. Не притворна и сильна приверженность Эарк-уринцев к русским — и как не дорожить им переменою, разливающею на них блаженство? Прежде, бывало, Приезд сардара заставлял всех трепетать; ежеминутно опасаясь лишиться всего имущества, они не могли быть уверены даже в жизни. Теперь, напротив, видят заботы о благосостоянии их.

Прежде они были стеснены в отправлении богослужения по закону своему: церковь во имя св. Стефана, находящаяся в селении, видимо, приходила в ветхость и малейшая починка оной воспрещалась им, даже иметь колокола не позволялось, чтоб звоном их не обеспокоить иногда изнеженного властелина. Теперь, напротив, стараются дать им средства к поправлению разрушающегося храма и, сверх того, генерал обещал отлить колокол для церкви их из негодной к употреблению пушки персидской: что очень порадовало и польстило возрождающемуся в них чувству народной гордости и любви к родине.

Ниже селения весьма много плодовитых садов, которые почитаются лучшими в Эриванской области: огромность деревьев, в них находящихся, показывает их древность.

Вверх по ущелью, верстах в двух, виден монастырь Григория, построенный внуком Святителя Армении, около 1400 лет от наших времен; далее в полверсте другой монастырь; и вот что рассказывает об нем история: св. Иаков, желая достать дерева от ковчега Ноева, предпринял достигнуть мест, где остановился оный: трудность предприятия не устрашала его; он совершил часть пути. Видит пред собою утес, но надежда победить препятствия еще не оставляет его; напрасно скалы останавливают его; даже птицы небесные не отваживаются возносить полета своего в пределы, освященные чудесным событием благости предвечного. С сокрушенным сердцем постигает праведник всю дерзость намерения своего — и там, где мощная рука природы показала ему собственное его бессилие, основал он обитель, носящую и до день имя его.

Близь сего монастыря есть камень, наполненный водою которая никогда не иссякает, хотя не заметна, чтоб она откуда-нибудь втекала туда; зимою, однако, вода сия вымерзает. Ее употребляют против саранчи и утверждают, что насекомое сие не приближается [123] к садам и толям, ею окропленным. Предание говорит, что не должно ставить на землю сосуд, в котором хранится вода сия, иначе сила ее теряет свое действие. Уверяют, что это средство неоднократно было с успехом испытываемо и в Грузии.

Соединение всех выгод в окрестностях Эарк-уры представляет преимущественные удобства для летнего пребывания, и лагерь всего лучше устраивать с южной стороны замка.

Дорога от Эривани, туда ведущая, весьма удобна для обозов и артиллерии, лежит на сел. Алгадыла, где через Кара-су находился мост, ныне разломанный; брод чрез Аракс очень хорош; не в дальнем от оного расстоянии начинается отлогий подъем на Арарат, простирающийся от подошвы до Эар-уры верст на 15, всего от Эривани до сего селения не более 42 верст.

Старшина деревни Стефан Ходжаш, человек достаточный, приверженный к России, заслуживает признательность соотечественников за пособия, оказываемые неимущим, достоин особенного внимания, как человек надежный и благоразумный.

На левом берегу Аракса, против сел. Аралык возвышаются несколько высоких бугров, удивляющих положением своим: не знаешь, каким образом могли воздвигнуться на гладкой равнине сии отдельные каменные горы. На одной из них монастырь Хорвирап, что на армянском языке значит глубокие ямы. Летописи повествуют, что армянский царь Тиридат, до введения христианства в Армению, был гонителем оного, и дабы лишить святителя Григория возможности распространять учение свое заключил его в ямы сии, где он томился 14 лет. Наконец, убежденный в святости его, царь вывел праведника из заключения и, принявши сам христианскую веру, основал Эчмиадзин; впоследствии, в память описанного происшествия, построил монастырь Хорвирап. Давно уже опустел оный; многие части его разрушились, но уцелела церковь и часовня, заключающая темницу страдальца.

В Эриванской области много памятников, освященных древностию; история страны сей весьма любопытна; но нужны время и способы, чтоб снять завесу, ее покрывающую.

Если обстоятельства не воспрепятствуют намерениям, то книга бытописаний сей колыбели народов откроется для нас и сокровища, в ней скрывающиеся, сделаются общим достоянием любителей. [124]

15 марта

Кто сильно чувствует, тот не теряет слов.

И в самом деле, как выразить словами то, о чем я говорить теперь намерен? Трогательна разлука отца с семейством; но горесть разлучающихся в природе имеет свое начало. Узы крови связывают их; взаимная любовь их тесно сопряжена с существованием; ряд попечений укрепляет привязанность их; привычка любить один другого обращается в необходимость: лишь в испорченном сердце посторонние выгоды могут бороться с сими сладостными чувствами и побеждать иногда силу естественных склонностей. Но от чего родится подобная привязанность подчиненных к начальнику? Часто ли встречаются таковые феномены? Только необыкновенное расположение к добру может вселять любовь не обыкновенную в сердца людей чужих. Часто необходимая взыскательность начальника оскорбляет подчиненных и отклоняет их от него. Его уважают, отдают полную справедливость достоинствам его, но не любят. Способность привлекать к себе люлек кажется, нельзя приобрести: она есть дар неба. Мне случалось видеть начальников, обладающих всевозможными достоинствами; но столь много любимого в первый раз вижу.

Желая уверить себя в прямодушии большей части людей я всеми силами старался сохранить к словам и поступкам их врожденную во мне доверчивость и хотел лучше иногда обмануться, нежели беспрерывно мучиться подозрением; но горькие опыты против воли, внесли в душу мою отраву сомнения. Я не позволяю себе дурно думать о человеке, которого хорошо не знаю, но и ручаться за него не стану и не всем рассказам его верю, хотя там в себе не могу преодолеть излишней откровенности и часто бываю неосторожен. Таким образом не довольствуясь словесными в чем нибудь уверениями, я всегда ищу доказательства несомненных: так поступал я и в разборе общей привязанности отряда нашего к: генералу Красовскому; здесь еще более опасался быть обманут и собственными чувствами, и намерением других; но если б не имел я случаев убедиться в искренности сей привязанности то последние дни пребывания в Эривани вывели бы меня из сомнения.

Генерал получил позволение отправиться в Тифлис для пользования раненой руки своей и слухи носились, что оттуда он в Россию. Может быть, думали все, это будет последнее прощание наше с любимым начальником и искренние сожаления о потере сей слились с желанием изъяснить пред ним чувства живейшей преданности и уважения глубочайшего. Положено поднести [125] его превосходительству портрет его и картину, изображающую ту роковую минуту, в достопамятной битве 17 августа, когда ободряя стрелков, задавленных тучами куртинцев, генерал был отрезан толпами их от колонн наших; некоторые из окружающих его соделались уже жертвами свирепых наездников; бросившиеся к нему на, помощь трепетали за него; лишь он спокойно ожидал определения небес — и небеса чудесным образом сохранили его.

В воскресенье, 19 февраля, все чиновники собрались к его превосходительству и генерал-майор Берхман, представил ему письмо портрет и картину, с следующими к ним надписями. Это были священно-торжественные минуты; я не берусь их описывать, все были растроганы.

Надпись к портрету генерал-лейтенанта Красовского

Стремление к добру — одно его желанье:
Исполненный огнем возвышенных идей,
Он жаждет одного — творить благодеяние; —
Забыв себя, живет для счастия людей,
Храня права, его десницей побежденных,
Привлек угрюмые сердца иноплеменных.

Надпись

К изображению сражения 17 августа 1827 г.

(Отрывок)

Один, оставя ратных строй,
Летит на пир он боевой.
Мгновенной молнии быстрее,
Куртинцы жадные взвились.
Бот ближе — бег коней скорее.
Рассыпались, — опять сошлись,
И тучей ринулись к герою,
Один склонил уж роковое,

Готовя гибельный конец...
Но вдруг раздался глас призывный
Ура! — посыпался свинец
И падает — наездник дивный.
И, полно мести роковой,
Сильнее храбрых сердце бьется
Летят за хищною толпой
И страх за робкими несется.

Письмо,

при котором поднесены портрет и картина.

Ваше превосходительство!

Битва при Ушагане никогда не изгладится из памяти участвовавших в оной; а воспоминания о том неразлучны с воспоминанием о подвигах в. п. мужеству Вашему обязан отряд спасением своим; решительности Вашей обязано правительство сохранением [126] артиллерии, со множеством военных запасов; твердости Вашей обязана Грузия защитою своею от истребления неприятеля хищного; Россия — приумножением славы своего оружия.

Проницательный взор [...] монарха оценил уже заслуги Ваши: сражение сие причислено к достопамятнейшим делам храброго воинства российского.

Признательные армяне, видя, что бой сей, поколебавши дух армии персидской, был одною из главнейших причин блистательного окончания войны, воздвигают памятник на месте борьбы кровавой; да передаст он позднейшему потомству подвиг русских и имя мужественного вождя их.

Церковь армянская установила ежегодно праздновать день сей, как день освобождения первопрестольного монастыря Эчмиадзина от грозившей ему гибели-вновь подпасть под тягостное иго иноверцев. Сей несокрушаемый памятник превыше всех изобретений ума человеческого: он, вознося души к престолу зиждителя вселенной, воспламенит их и благодарность сольется с мольбами к всевышнему. Что же мы принесем в дар в. п. мы, осчастливленные отеческим начальствованием Вашим? Спасенные Вами, каждый из нас желает иметь изображение любимого начальника своего, равно как изображение той минуты, когда содрогнулись мы при виде опасности, в которой вы находились, присутствуя везде, где сильнее была сеча. И мы подносим в. п. портрет Ваш и картину, прося Вас убедительнейше об исходатайствовании высочайшего соизволения на гравирование оных. Не столь долговечно — слабо приношение наше; по крайней мере, пусть покажет оно общее желание излить пред Вами и доказать перед светом чувство живейшей признательности, искренней привязанности и глубочайшего уважения нашего.

Ваше превосходительство с достоинствами воина соединяете достоинства человека: Вам справедливо принадлежат души и сердца наши.

С глубочайшим высокопочитанием имеем честь быть

Вашего превосходительства покорнейшие слуги штаб- и обер-офицеры:

и полков: Штаба 20-й пехотной дивизии

20-й артиллерийской бригады

Крымского пехотного
Севастопольского пехотного
39- го егерского
40- го егерского
Донского козачьего Басова
и Донского козачьего Сергеева

19 февраля 1828. Кр. Эривань [127]

21 февраля генерал выехал из Эривани в Тифлис: все, кто мог, провожали его. Отъехавши несколько верст, наступило расставание.

Мужчина всегда стыдится плакать: чем тяжелее сердцу его, тем он более борется с собою; мысль, что его могут почесть слабым, ужасна для него. Только избыток чувств преодолевает усилия твердости и слезы с трудом пробивают себе путь, но в минуты разлуки я видел их на глазах многих; некоторые даже принуждены были отходить в сторону, чтоб скрыть сильный прилив оных. Нужно ли говорить более?

По прибытии в Тифлис получены известия из Эривани: все стало здесь мертво, вяло, неповоротливо; все делается нехотя, писали оттуда; тоже выражает Ведениктов (которого сочинения украшали уже записки мои и которому принадлежат также обе надписи) в своем:

Воспоминание отъезда из Эривани генерал-лейтенанта Красовского

Не долго мае очарованье
Лелеяло в стране чужой:
Не долго пылкие мечтанья
Резвились над моей главой.
Как сон волшебного виденья
Мелькнули быстрою струей
Дни сладкой радости земной:
Сокрылся призрак вдохновенья
И жар к прекрасному погас.
Мне памятен тот мрачный час,
Когда пришли мы для прощанья.
Напевам райским упованья
Унылый дух уж не внимал
И шум привычные забавы
Средь сонма дружного молчал;
Души тоскующей отрава,
Судьбой отвергнутых удел
[128]
В сердцах гнездилась грусть немая.
И он, как кровных оставляя
В чужбине, сам о нас скорбел
Свершилось — образ незабвенный
Терялся в мраке дальних гор,
И тщетно, думой окрыленной,
За ним следил мои жадный взор
И чувство вещее грозило
Тоской грядущим временам,
И тускло страждущим очам
Казалось дневное светило.
Какой-то сумрак непонятный
Вливала в сердце тишина...
Внезапно гений благодатный
Блеснул — распалась пелена
И мысли в высоте небесной
Слились в гармонии чудесной.
Я видел, солнце опустилось
За цепью каменистых скал
На холмы мрак вечерний пал
И поле темное дымилось;
Но луч незримый освещал
Покров сребристый Арарата
И гордо, весело стоял
Времен древнейших соглядатай

или

Так ум высокий изливает
Отряду пламенным душам
И никогда не угасает
Святого чувства фимиам

Так ум высокий озаряет
Порывы благородных дум
И блеск его воспламеняет
Огнем небесным юный ум

6 Апреля 1828 г.Тифлис

Дух обитателей Эриванской области

Права, данные шахом персидским сардару эриванскому, укрепляясь время от времени, до того распространились, что он наконец сделался полновластным владетелем области и более похожим на. данника Персии, нежели на чиновника, поставленного временным правителем края. Пользуясь верховною властию, он не руководствовался [129] даже и тем малым числом постановлений, которые, существуя во внутренних провинциях, составляют для них некоторый род коренных законов. Ничем не ограниченный, его воля была законом для подвластных ему и надобно думать, что он не поколебался бы совершенно отложиться от Персии, если б мог надеяться силою оружия поддержать свою независимость.

Сии обстоятельства и нрав правителя, действуя различным образом на подданных его, смотря по различию к нему отношений каждого, также по различию вероисповеданий управляемых им, по частным видам их и по степени благосостояния, которым они пользовались или желали и надеялись пользоваться-произвели в обитателях сей области видимое различие в характере с обитателями прочих частей. Персии и имели сильное влияние на дух разных сословий.

Бросая беглый взгляд на сей предмет, постараемся схватить главнейшие черты, составляющие оттенки оного.

Магометане

Чиновники. Участвуя, более или менее, в правлении, пользуясь различными преимуществами, они, однако, зависели всегда от капризов властителя; но, привыкши к сему положению, научились вознаграждать неудобства оного, употребляя в свою пользу власть, которую имели над слабейшими. Притеснение разливалось от одного на другого и цепь сих угнетений обрушивалась на беднейший класс народа. Жадность к собственной выгоде, овладев душами, изгнала и помышления о пользе общей. Ежеминутно страшась бедствий, они всегда были готовы искать спасения в другом месте и след[овательно], не имея отечества, не имели и понятия о любви к родине. Не зная, кому завтра принадлежать будут, они не могли питать благородного чувства народной гордости. Не питая в душах истинной приверженности к правительству, они неохотно делали для него самомалейшие пожертвования и скоро преклонялись на ту сторону, куда манили их личные виды.

Духовенство. Пользуясь фанатизмом мусульман и стараясь поддерживать оный и не довольствуясь одною духовною властию, духовенство чрез влияние на умы захватило часть нрав гражданских: вмешивалось в суды, разбирало ссоры, произносило приговоры и часто было страшно правительству. Невежество, в соединении с жестокостию, фанатизмом, корыстолюбием и многими другими пороками, составляет отличительную черту сего сословия. Здесь и теперь еще скрывается корень зла, который должен быть истреблен мерами кроткими, осторожными. [130]

Купечество и ремесленники. Составляют большую часть жителей г. Эривани, они терпеливы, покорны, не слишком наклонны к обманам, не алчны к прибытку, даже несколько беспечны: и немудрено. К чему заботиться о приобретении богатства, если уверен что не позволят им пользоваться? Прямодушие заметно в их характере, узость, заменившая утонченную вежливость между знатными не обезображивает простоты нравов их, которые, сохраняя некоторую суровость, не могут быть, однако, упрекаемы зверством, весьма часто встречаемым в людях высшего состояния.

Простой народ. Грубее, суровее, предыдущего разряда склонен к грабежу; но имеет также и вышесказанные хорошие качества. Пороки его происходят от правления и образа жизни, нежели от природных склонностей и при хорошем управлении много хорошего от них ожидать можно. Постоянство, твердость характера верность заслуживают одобрения и в сем последнем отношении эриванцев не должно сравнивать с татарами, населяющими татарские дистанции в Грузии, которые, неоднократно увлекаясь единоверством с персиянами и турками, привыкли к изменам и при малейшем случае поднимают знамя возмущения. Прежнее поведение их дает им право на большую доверенность. Испытанные в школе бедствии, они с редким терпением переносили величайшие угнетения и, без сомнения, будут уметь дорожить переменою, если оная доставит им видимое благосостояние.

Куртинцы. Кочующее племя сего воинственного народа дышет разбоями; но неизменная преданость оного эриванскому правительству доказана опытами. Начальное обращение с ними русских имело желаемый успех: они оказывают уже готовность свою служить верно России и, соображая все обстоятельства, решительно можно положиться на обещания их, если непредвидимые обстоятельства не заставят их переменить свое расположение прежде, нежели оно успеет вкорениться. Храбрость их, привязанность к боевой жизни привычка переносить труды и недостатки могут принести большую пользу, если дадут им хорошее направление и будут уметь вести надлежащим образом.

Армяне. К общей системе угнетения, испытываемой всеми персидскими подданными, увеличенной, может быть, в Эриванской области неограниченным господствованием сардара, присоединялась-еще, для увеличения страданий бедствующих армян, врожденная к ним ненависть магометан — и все преступление их состояло в том, что они христиане. Лишенные всех прав, всякого покровительства, они должны были деньгами покупать малейшее облегчение участи своей; но средство сие могли употреблять только богатые […] Управляемые духовенством, они, находясь среди магометан, гонимые [131] ими, не изменили святому закону предков и во всей строгости сохранили все обряды веры своей; к чему также много способствовало и неукротимое к ним пренебрежение мусульман: несчастие более сближает людей между собою и сильна? укрепляет их в религии, надежнейшей помощнице в бедствиях

Приверженность армян к России не подлежит никакому сомнению: найдется ли человек, который бы предпочел тирана своего избавителю? И в короткое время они успели многими опытами доказать глубочайшую признательность свою за попечения и благо состояние их.

Общее заключение. Надо отдать полную справедливость быстроте понятий и вообще способностям обитателей этого края. Необразованные, закоснелые, даже в невежестве, они часто удивляют остротою и точностию суждений [...] Армяне же эриванские тонкостию, гибкостию ума превзошли и магометан. Настало для них время возрождения и, может быть, после нескольких веков смутного сна, вновь воссияет для Армении цветущий век наук, искусств, художеств, древнейшие памятники коих, во множестве рассеянные по Эриванской области, доселе изумляют наблюдателя.

30 апреля 1828. г. Тифлис

Давно уже лежит у меня на сердце желание описать вам что-нибудь из военной жизни нашей, но недосуг и разные обстоятельства лишали меня возможности исполнить это намерение. Не берусь и теперь хорошо исполнить его: не всякая птица соловьем поет. Итак, не ожидайте ничего изящного: чем богат, тем и рад.

Не стану говорить о трудностях войны нашей с Персиею; не возьмусь выразить, сколь тяжело быть в разлуке с милыми сердцу — и не предвидеть конца этой разлуки! Мысль о том знобит душу, одни ли швейцарцы подвержены тоске по родине?

Не страшны битвы с неприятелем для человека храброго, но борьба с природою превышает силы всякого; притом же, в первом случае каждый имеет свои виды, желания, надежды которые подстрекают его решимость, но где вознаграждение за болезни? Губительный зной, изнуряя людей самого крепкого сложения, убивал слабейших, никто не наслаждался полным здоровьем. Могли ли мы искать неприятеля? Понимали причину бездействия нашего и как блага ожидали военных действий, потому, что они долженствовали открыться с начала сносной погоды. Наступил август — мучения увеличились. Наконец, миновало 17-е число этого м-ца, памятное [132] для нас по ужасному сражению Ушаганскому и мало-помалу сентябрь оживил всех.

Русское знамя развевалось уже на стенах Сардар-абада, обложена Эривань неприступная; деятельно производится осада; батареи устроены; тяжелые орудия громят стены, легкие сбивают пушки неприятельские и прогоняют защитников крепости; день и ночь летят бомбы во внутренность и распространяют ужас между осажденными; работы приближаются к гласису, радуются русские, трепещут персы; близка роковая минута!

В таком положении были дела наши в то время, о котором я говорить намерен. Вы полагаете, может быть, что жизнь военная есть сцепление скуки, трудов, опасностей и всего неприятного, без малейшей примеси и удовольствий? Нет, она не совершенно лишена их: необходимость, принуждая человека довольствоваться тем, что он имеет, приучает его извлекать из всего лучшее и находить утешение там, где баловень спокойствия и радостей нашел бы одно страдание. — Один живет в прошедшем; другого манит настоящее; тот мечтает о будущем; но летающая над головами смерть укрощает несколько буйство страстей самых пылких и некоторым образом сближает всех. Оттуда должна проистекать взаимная связь, откровенность военных, которыми они любят славиться. Не знаю, как было прежде; но теперь, истинная связь, чистая откровенность и между воинами также редка, как и везде. От того ли происходит это, что мы храбрее предков наших и всегдашними поступками своими лучше приготовляем себя к смерти; или от того, что погрязли в разврате и не думаем, что смерть есть конец исправлению? Как бы то ни было, но продолжительная опасность и самому величайшему трусу придает равнодушие: нельзя равносильно бояться в продолжение нескольких часов, не только дней, и следовательно, нельзя удивляться, что под ядрами и пулями слышишь шутки и рассказы, как будто в самые спокойные минуты. Часто удавалось мне видеть подобные случаи, и они заставляли меня рассуждать о неизъяснимых противоречиях, составляющих характер человека; но всего более впечатлелась в памяти моей одна ночь в траншее.

Стихнул последний звук рожков, проигравших в крепости английскую зарю, и частые оклики часовых разлились по стенам. Выстрелы с обеих сторон становились реже; бомбы начинали освещать путь свой в темноте и взоры враждующих следовали за ними; но сколь различны чувства, наполнявшие души тех и других! Вот и совсем потемнело; тихо подошли мы ко рву, но и полусонная стража могла нас заметить: малейший шорох был слышен. [133] Приступ, думают испуганные персияне, и последствия оного представились им как бы исполняющимися. Страшный крик, суматоха отнимают последнюю бодрость у самых решительных; гарнизон взволновался; одни спешат на стены; многие помышляют о бегстве. В миг осветилась крепость: жестокий ружейный огонь смешался с грохотом пушек, со взрывами бомб и гранат. Как крупный град при порывах ветра стучит о землю, так стучали вкруг нас картечь и пули: едва ли кто надеялся выйти невредимым из сего адского огня; но велик бог русский, чудны дела его. Взревела наша артиллерия и застонала земля от совместного действия всех батарей — и сыпались стены и рушились домы. Осажденные не выдержали: пальба, мало-помалу уменьшаясь, скоро совсем прекратилась; замолчали и наши, все пришло в прежний порядок.

В разных местах кучками собирались, там офицеры, там солдаты; несколько человек с разных сторон сходились на главную батарею. «Проклятая темнота, проклятые камни, — говорил один, бросаясь на землю, — я выломал себе ноги». «Проклятое освещение — и ни одного камня, чтоб спрятаться», — подхватил, шутя, другой. «Не знаю, как нам голов не сорвали. Вы сами сердились бы не на темноту, а на свет, если б были на гласисе. После этого мне на все беситься должно, — сказал третий, — и на темноту и на свет, и на врагов, и на своих, и на осаду, и на оборону, потому, что я пятые сутки глаз не смыкаю и измучился хуже почтовой лошади, но эти беспокойства ведут нас к спокойствию и следовательно, имеют право требовать полного терпения».

«Все ли наши живы», — спрашивал полковник подходя к кругу. — «И невредимы», — отвечали ему — Видно, не эриванским птицам суждено клевать наши трупы. — «Слава богу; теперь, мы можем отдохнуть несколько, особенно те, для которых это будет в первый раз в продолжение осады; вылазки нельзя ожидать; неприятель более нашего захочет отдохнуть; впрочем, мы совершенно готовы; врасплох не нападет. Располагайтесь за орудиями; здесь нас скорее отыскать могут».

«Уж какая ночь! — сказал один из вновь приходящих, — то-то была потеха! Правду сказать, я не думал, что вы все возвратитесь; а вы, напротив, успели и домком здесь зажить: нельзя ли к вам приютиться?» — «Милости просим, — дом наш так обширен, что тесно не будет: жаль только, что не горит большая люстра и мало свечей зажжено». — «Да, ваша большая люстра нынче поздно зажжется, хотя бы могла теперь и во всю ночь светить; но, признаюсь, при заложении батарей я очень упрашивал тучи, чтоб оне не пускали ее на нас смотреть». [134]

Разговор скоро обратился на бывалое; за шутками и остротами остановки не было. Анекдоты забавные сменялись трогательными; вздохи сердца заглушались улыбкою радости. Смесь веселости с грустию настроила мою душу к вниманию [...] 25.

Ясный свод небес блистал звездами; месяц плыл по лазурной синеве его. я погрузился в прошедшее. Воспоминания грядою летеди мимо. Я перенесся в Москву: видел крест, который, повествует предание, укрепляет силу любви; думал о свойстве, приписываемом светилу ночи. Хотите ли, чтоб отсутствующие думали о вас? Смотрите на луну и думайте о них. Я не забыл этого, но не желают ли иные забыть о том? И всегда ли выгодно напоминать о себе? [...]

Не знаю, долго ли продолжались мечтания мои: граната, вблизи разорвавшаяся, осыпала меня землею, и я очнулся. Полно, сказал я сам себе, всего не передумаешь; завернулся в бурку и уснул.

Видел ли я что-нибудь во сне, опросите вы? Едва ли: помню только, что когда разбудили меня, то я удивлялся, от чего молчала всю ночь артиллерия, и вопросом этим, произвел общий смех. Пушки наши, не заботясь о том, что могут нарушить мое спокойствие, обычным порядком посылали в крепость гостинцы свои; а я, не заботясь о них, спал как убитый. Трудно поверить, что можно не слыхать действия 12 осадных орудий, находясь посредине, в четырех шагах от них; но это случилось со мною; видно, чтоб всякая постель казалась спокойною, стоит только не смыкать глаз несколько суток.

Взошло солнце: на стенах показались люди. Что это значит? Спрашивали все друг друга. Часть гарнизона сдается. — «Охотники! Переправляйтесь через ров, на брешь; занимайте стены! Кричали скачущия взад и вперед адъютанты. «К ружью», — раздалось сзади нас: «Баталион вперед; беглым шагом, марш, марш!

12 мая. Лагерь при сел. Гумры (Нынешний Александрополь 26), у реки Арпачая, на турецкой границе.

Мы вспомнили прекрасно татарину!
Через Кавказ мы пушки перемчали!
В один удар мы кончили войну,
И Арарат, и мир, и славу взяли!
И русский в том краю, где был
Утешен мир дугой завета,
Свои знамена водрузил,
Над древней колыбелью света

В. Жуковский. [135]

И край этот оглашался звуками победоносного оружия русских, и перекаты громов их повторялись в ущелиях Арарата и древний свидетель событий священных был свидетелем новых подвигов и новой славы потомков славян.

Самая ужасная битва кипела перед ним, 17 августа 1827 года: 3 т[ысячи] русских шли освободить первопрестольный монастырь Эчмиадзинский от грозящей ему гибели и близь селения Ушагана ожидали более 30 т[ысяч] персиян. От восхода знойного солнца и до склонения его храбрость боролась со множеством, генерал Красовский примером своим одушевлял подчиненных, вливал новые силы в изнемогающих. Обильна была жатва смерти, но спасены храмы божии, убит дух надменных поклонников Магомета и признательная церковь армянская установила праздновать день этот, как день освобождения своего от ига гонителей христианства, и имя незначительной ныне деревушки ярче прежнего возблестит на листах истории; ибо, не в первый раз, поля эти обагряются кровию; не в первый раз Ушаган вносится в скрыжаль бытописания.

Вот повествования армянских летописцев (См. Историю Чамчнана).

1. Хосров, сын царя Тирдата 1, вступил на престол Армении в 344 году по Р. X.; в 351 году известился он, что владетели Северных стран Кавказа, возбужденные персидским царем Шабу, собирают войско с намерением громить царство Армянское. Для отвращения предстоящей опасности сделал он следующие распоряжения: с южною и северною армиями переправился через реку Аракс для защищения западных пределов; а главнокомандующим восточною и западною армиями, Вагану Аматуни и Пакарату, поручил охранение северной границы.

Военачальники Кавказа с 20 т[ысяч]ами воинов, напав на северную армию, под предводительством грузинского царя Миграна состоящую, разбили оную, и Мигран убит; а царь Хосров с южною армиею обращен "в бегство. Возгордившись таковым успехом, неприятели осадили столичный город Вагаршапат, где ныне Эчмиадзинский монастырь. Пакарат и Ваган Аматуни поспешили на помощь к осажденным, принудили врагов удалится и преследовали их до Ушагала, где предводители Кавказа, встречая препятствия к поспешному отступлению, по каменистому местоположению, решились остановиться и дали отчаянное сражение (на том месте, где началось дело генерала Красовского 17 августа с Аббас-Мирзою).

Ваган Аматуни, видя главного начальника народов Кавказа, храбро сражавшегося, в панцире и шишаке, обратился к храму [136] (что ныне монастырь Эчмиадзинскии), молясь о божественной помощи, оказанной царю Давиду в низвержении Голиафа — и потом бросился на соперника своего, устремивши копье прямо в глаз ему, не находя другого места для поражения сквозь непроницаемую броню. И сила вышнего осенила его — и пал мертв грозный противник, и в сметении побежали враги, и путь устлался трупами их, и славная победа была следствием твердой веры Вагана Аматуни.

Царь Хосров, в награду заслуги, им оказанной, пожаловал ему деревню Ушаган, где он и похоронен.

2. Ушаганский уроженец, армянин Морик, отправясь в Константинополь, в царствование Тиверия 2-го, вступил в армию и в короткое время успел приобрести большую доверенность императора, сделан военачальником и женился на дочери его величества.

После смерти Тиверия, согласно с завещанием его, Морик в 582 году по Р. X. принял престол греческий и царствовал к благоденствию народа 20 лет и 4 месяца.

Император Морик посылал в Ушаган, приглашая отца своего прибыть к нему и прося его советов для управления. Посланные нашли его в огороде, объявили волю императора и получили в ответ: «Я недостоин торжествовать, именуя себя отцом императора» — и не говоря ни слова более, старик начал вырывать и срезывать старые кочаны капусты, а на места их сажать молодые.

Говорят, что Морик, узнавши о том, как поступил отец, принял занятие его за наставление для будущих действий своих и не преминул тем руководствоваться, заменивши прежних вельмож новыми приверженцами.

Другие же армянские писатели рассказывают о восшествии на престол Морика следующее.

После смерти Тиверия собравшийся народ для избрания нового императора, отдал Морику, как иностранцу, шапку, с поручением надеть оную на того, кто, по его мнению, достоин верховной власти, — и Морик, принявши шапку, надел на себя и получил престол.

_______________________________

Не разбираю достоверности описанных происшествий, передаю единственно повествования армян об Ушагане.

_______________________________

Нижеследующая выписка о реках: Куре и Араксе взята из книги: Новейший известия о Кавказе, собранные и пополненные С. Броневским, принадлежит к примечанию, означенному буквою А, находящемуся на 32-й странице, при описании взятия кр. Ардагана 27. [137]

Река Кир, или Кирос, древних географов, называемая нами Кура, и персиянами и турками Кур, грузинами же Мткнари, вытекает из подножия Араратских гор, которое должно быть весьма возвышенно; ибо оттуда в различных направлениях текут: Кура в Каспийское море; Аракс в Куру; Евфрат в Персидский залив; Чорохи, древний Акамизие, в Черное море. Хребет сей именовавшийся в древности Фазиана, ныне турками называется Пасин.

Исток Куры находится около 120 верст на с.-в. от истока Аракса, от коего верстах в 35 начинается Евфрат и почти в таком же расстоянии лежит г. Арзерум, а близь истока замок Гасан-Кала, или Кали-Кала, древний Феодосиополис.

Пройдя чрез узкое ущелье Гюеленг, Кура принимает речку Гандза, древний Иберус, выходящий из озера Тапаравана; потом, течет около 150 верст на с.-с.-в. (проходя под стенами Ардагана) до принятия речки Ахалщих; оттуда в верстах на 70 до Сурама, где наиболее приближается к Риону, имеет направление на с.-в. В сем месте Кура разделяет южное Кавказское от северного Араратского предгория до Ахалдабо и Боргами, протекает чрез Турецкую Грузию (в которой большая часть течения Куры в нынешнем году подорена нами). От Сурама обращается на в, — -в.-ю. до стечения Арагви у Мцхета, расстоянием на 100 верст; потом течет верст 50 на ю.-в., до соединения с К.....ей, от которой поворачивает на в.-ю-в. и протекши около 260 верст, сливается с Араксом у Джевата; откуда наклоняется на ю.-ю.-в. и во сто верстах впадает в Каспийское море у Сальян, двумя главными рукавами, образующими остров Сальян. Течение Куры имеет около 850 верст.

Возвышение воды, обыкновенная глубина оной и высота берегов Куры, смотря по местоположению, различны. До Тифлиса течет быстро и имеет берега узкие, утесистые; далее желобина Куры расширяется, и оба берега большею частию переходят в равнины. От Алазаны до стечения Аракса Карабагские горы и южное Кавказское предгорие образуют опять высокие берега. Ширина Куры пониже Джевата, более 70 сажень от Аракса, Кура протекает чрез Муганскую степь, имея оба берега лесистые, болотистые и поросшие тросником.

Страбон говорит, что в древнейшие времена реку Кир называли Корус, но Кир назвал оную своим именем.

Аракс, по персидскому произношению Арас, или Epeс, сначала течет от запада на в.-ю.-в.; потом, на ю.-в. вдоль подошвы Араратской до Джульфинского моста, откуда поворачивает опять [138] на в., расстоянием на 50 верст; наконец, обхвативши обширною своею дугою владения: Ериванское, Нахичеванское и Карабагское, течет на в.-с.-в. и в сем направлении впадает с правой стороны в Куру, против Джевата. Длину течения Аракса полагать должно не менее 600 верст.

Количеством вод своих Аракс мало уступает Куре, а быстротою несомненно превосходит оную. Из главнейших рек, в нее впадающих, есть Арпачай, в который (повыше разоренного города Ани, на нем лежащего) вливается Карс-чай. Арпачай, древний Арпазус, выходит из Тапараванских гор, отделяющих Ахалнихсхое владение от Грузии. Он служит границею между Турецкою и Персидскою Армеишею 28, то есть между Карским и Ериванским владением, определяя также часть Грузии с западной стороны Бамбакской дистанции (и Шурагельской, в коей находится пограничное, сел. Гумры, о котором упоминалось в сих записках).

Десять тысяч греков, перешед Фаз, встретили реку Арпазус, но; сей Фаз, о коем упоминает Ксенофонт, есть отрасль Аракса, а не Рион, в древности Фазом называвшийся. Древняя область Фазиана (ныне Пасин) пересекаемая Араксом, чаятельно получила название свое от сего Фаза Ксенофонтова.

В Куру также впадает река Алазань (о котором упоминалось в Записках о персидском походе) Алазон, Алазоний, древних географов. Река сия берет свое начало из южных Кавказских предгорий, течет чрез земли Тушинцев и Кахетию, большею частию на юг и на ю-в.-в.-ю, составляя пограничную черту между Грузнею и Чарскими лезгинскими обществами (о которых также упоминалось в прежних записках моих) и между Нухинским владением; впадает в левый берег Куры у Самухской волости, принявши прежде в себя быструю реку Пору, чаятельно Плиниев — Камбиз. Глубина и длина течения, заключающая около 200 верст, вмещает Алазань в число знатнейших кавказских рек, но она не столь быстра, как другие нагорные реки. Птолемей упоминает о следующих албанских городах, находившихся на правом берегу Алазани Тагода, Сануа, Диглане, Нига, от коих не осталось ни малейших следов и даже местоположение оных неизвестно.

_______________________________

3 сентября 1828. года. Кр. Карс

Давно уже не принимался я за мои записки 29, хотя имел много свободного времени; зато перед отправлением их к вам писал слишком много — до усталости и, по закону вознаграждения, сушествующему [139] в природе, мне нужен был отдых; теперь опять родится охота марать бумагу — и вот краткое изложение того, о чем я не говорил прежде.

Генерал Красовский, в начале текущего года, поручил мне : заняться составлением подробного Статистического описания Эриванской области. Чтобы исполнить это в некотором систематическом порядке, нужно было приготовить программу, по которой бы; собирая сведения, можно было впоследствии склеить нечто целое, хотя немного соответствующее цели, важности предмета и занимательности мест, наполняющих эту классическую страну, эту колыбель древнего мира. Я видел невозможность с успехом окончить столь обширное дело, требующее глубоких сведений; но от меня не требовали произведения образцового, и поощряемый неизъяснимо лестным для меня вниманием, я с полным усердием приступил к работе. Никогда не трудился я с таким рвением, потому что никогда не был так ободряем; решительно могу сказать, что, кроме самых необходимых часов для сна, не давал я себе ни, минуты отдыха — даже в продолжение обеда не оставлял занятий своих, и все делалось так охотно, что не чувствовал надобности принуждать себя; напротив, меня до чрезвычайности занимало это поручение, ибо я не успел еще отвыкнуть от сидячей жизни, к которой приучила меня прежняя служба. Грудь моя начинала опять болеть — я не заботился о том; генерал же, ожидая отпуска водам, спешил для того, чтобы прежде отъезда видеть начало своего предприятия. Невозможное становится возможным для начальника, одаренного способностью владеть волею подчиненных своих. Я сам не воображал, что, не имея никаких книг для руководства, прежде нескольких месяцев успею обдумать план, расположить порядок и составить подробнейшую программу 30, которая бы могла быть утверждена его превосходительством; вместо того недели в две все было готово и вопросы розданы по принадлежности. Я терпеть не могу переписывать набело, а тут не тяготило меня и это; несколько экземпляров программы и листов до 50-тн моих записок, которые генерал хотел иметь у себя, поспели в начале февраля, и я, сделавшись свободнее, ожидал сведений от разных лиц, в особенности от архиепископа Нерсеса, обширные познания которого во всем, относящемся к этому краю, могли ручаться за верность наших описаний. Отъезжая в Тифлис, генерал взял меня с собою, дабы дать мне способ воспользоваться замечаниями и наставлениями армянского ученого Чирбета, бывшего профессором, в Париже и известного своими сочинениями о Востоке 31. Отъезд его превосходительства в Россию прекратил наши занятия, и я отправился к полку, прибывшему уже из Эривани к турецкой границе; [140] но прежде, нежели пущусь в настоящее, сообщу вам еще некоторые сведения о прошедшем.

Вы знаете уже, каковы весна и лето в тех местах, где я был в минувшую войну, — теперь поговорим об остальных временах года.

Вспомните, что в Джангили зной усилился в августе месяце, то же было и в Эриванской равнине, что мы весьма испытали 17-го числа, в день жестокой битвы с главною персидскою армиею. В Эчмиадзине, около 20-го числа, пошел дождь с градом и дня три стояла довольно холодная погода, на большом Арарате много прибавилось снега, забелели вершины и маленького братца его и Ала-геза и других подростков их. После этого перелома жары стали сносны. Чем далее, тем время становилось приятнее, ночи постепенно делались холоднее, но дни и в начале декабря были довольно теплые. Наконец, установились морозы, доходившие градусов до 13-ти; выпадал снег, таял при солнце и вообще во всю зиму не держался в равнине, тогда как не только на высоких горах, но и на возвышенностях, ее окружающих, была зима, очень похожая на вашу, — реки, однако, не замерзали, хотя жители уверяют, что Занга весьма часто покрывается льдом.

В феврале начались весенние оттепели, 21-го числа я оставил Эривань и не знаю, когда установилась там настоящая весна. Мы ехали чрез делижанское ущелье, где всегда идут вьючные караваны зимою, когда сообщение чрез Баш-абарань делается невозможным, по причине сильных метелей в местах ненаселенных. И по нашей дороге едва была пробита тропинка; встречающиеся, сворачивая с нее, вязли в снегу, из коего лошадь с трудом выбивалась; для верблюдов же нужно было прорывать обход — иначе они ни за что в свете не решались посторониться.

Так было до границ Грузии, где разительная перемена представилась нам. Спускаясь в ущелье к с. Делижану, мы въезжали в царство весны. Прекрасный лес обрадовал глаза наши, доселе страдавшие от утомительной белизны снега, ярко отражающего лучи солнца; деревья развивались, теплота оживляла нас. С этой стороны, сама природа отделяет Грузию от Эриванской области, на которую положена печать отвержения.

Дорога эта может быть исправлена для прохода повозок — по ней от Эривани до Тифлиса около 260 верст.

Верстах в 10-ти от Тифлиса, близ сел. Саганлуга, путь этот соединяется с тем, по которому шли войска в Персию, через Коды и Шулаверы. Над берегом быстрой Куры устроена отличнейшая дорога. Сады, протягивающиеся по обоим берегам, госпитальные строения за рекою, беспрерывное движение туда и сюда едущих [141] и мало помалу открывающийся Тифлис, с множеством прекрасных зданий своих, не может не нравиться — особенно в стране пустоты, дикости, уныния и всего неприятного.

Я не заметил, чтобы в городе вновь были выстроены хорошие дома, которые бы могли украсить его, несмотря на то Тифлис принял совершенно другой вид со времени прибытия военного губернатора Сипягина. Многие площади выровнены, улицы также, сделаны тротуары, фасадам домов и лавок приданы украшения, раскрашенные заборы скрывают недоделанное — порядок, устройство, чистота показывают деятельность полиции. Словом, лучшие части города достигают возможного совершенства, и если генерал Сипягин долго пробудет здесь, то немудрено, что Тифлис станет красивее Москвы. Пленные персияне не даром ели хлеб русский — они много помогли этому быстрому изменению. Аббас-Мирза должен быть очень благодарен за образование воинов его, между коими найдет теперь искусных исправителей дорог, строителей мостов, нивелировщиков, каменщиков и проч. У него не было пионеров — теперь они готовы.

Желающие могут весьма приятно проводить время в Тифлисе, общество здесь очень хорошее, но многие жалуются на несогласие его — впрочем, это вещь весьма обыкновенная, разве в других местах все живут ладно, разве в других местах не бывает маленьких ссор, небольших сплетен, невинного злословия и тому подобных развлечений... Мне кажется, где столкнулись четыре мужчины и три женщины — там верно найдете пять партий... Ainsi va la monde.

При встречах генерала Красовского было заметно нечто более присвоенного его чину — это личное уважение. Депутация армян тифлисских благодарила его за услуги, сказанные им народу армянскому. Патриарх церкви их, Ефрем-старец, ступающий в гроб, благодарил его за избавление первопрестольного монастыря Эчмиадзина от мести врагов христианства и за попечения об угнетенных чадах его (Генерал Красовский, с 3-тысячым отрядом, 17 августа, 1827 года, при сел. Ушагине, разбил 60 тысячное скопище персиян, и тем избавил от гибели Эчмиадзинский монастырь. (Прим, автора)).

Здесь получил я уведомление о производстве моем в унтер-офицеры; мир с Персиею был заключен 10 февраля, в селении Туркменчае, но загорающаяся война с Турциею подавала мне новую надежду — обратить на себя внимание начальства и, освободясь из настоящего положения, успокоить людей, принимавших во мне участие. [142]

28 апреля генерал отправился в Россию, а в первых числах мая и я выехал из Тифлиса, по прошлогодней дороге на Джелал-Оглу и Амамлы, откуда шли тогда через Памбу; теперь же взял я вправо на Бекант, в с. Гумри (Нынешний Александрополь) до которого от Тифлиса менее 200 верст. Места эти лежат на возвышенностях и во всех отношениях были бы хороши, если бы лес был ближе. Грунт земли прекрасный, и жители могли бы быть весьма достаточны, когда бы полная уверенность в постоянной безопасности изменила их образ жизни и образовала из них хороших домоводов.

Перейдя кавказскую линию, вы не встречаете почти нигде постоянной оседлости, видимое изобилие зажиточных селений русских редко где порадует сердце ваше — деревни более похожи на продолжительный лагерь, нежели на вековое жительство, необходимость издавна ввела обычай скрывать достаток свой. Привыкнув бояться друг друга, грабить один другого, обитатели несчастных этих стран, сообразно с тем устраивают и хозяйство свое. Земля служит хранилищем всех их сокровищ, ямы готовы, лишние вещи всегда в них спрятаны; при малейшей опасности остальные: туда же зарываются, и семейства, забравши только самое необходимое, уносят в неприступные горы, ущелья, непроходимые леса и жизнь, и страх свой. Не так ли бедовали и предки наши, не такую ли жизнь влачили и все народы прежде, нежели благоприятные обстоятельства научили их наслаждаться ею?

Вы, народы дикие, никогда еще не прославленные гражданственностию, образованием своим, вы можете быть уверены, что придет и ваша череда — блистать на театре мира; но ты, некогда: знаменитая Армения, ты, оставившая нам столько памятников могущества, богатства и искусств своих, памятников, доселе изумляющих нас — что предстоит тебе? Явишься ли ты снова на поприще славы, или грустным сынам твоим определено вечно унылое существование? Важные события должны раскрыться в нашем столетии, ему, кажется, следует решить вопрос: могут ли возрождаться царства, отжившие свой век? Умы и души всех обращены на Грецию и с невольным трепетом сердца каждый ожидает развязки великого дела.

Человек родится, растет, живет, дряхлеет, и смерть сносит его в вечность без надежды на возвращение к прежнему. Этим путем следуют и гражданские общества; но некоторые из них не совсем скрылись с лица земли и, сохраняя хотя тень бытия своего все еще существуют, — могут ли эти питать надежду снова приблизиться [143] к цвету лет своих? Закон природы и соображение причин, долженствующих иметь влияние на будущую участь их, убеждают меня, что возрождения не будет; но блистательная кончина, после унизительной, бедственной старости, может быть уделом некогда знаменитых. Так, муж достойный, гонимый роком, оканчивает иногда политическую жизнь свою, но благоприятные для него обстоятельства нередко вызывают его опять на ту стезю, по коей он столь славно протекал, и последние минуты его земного существования часто блистают ярче прежних. Почему то же не может случиться и с целым народом? Но герой тот никогда не возвращается от лет преклонных к летам мужества; ослабели силы его и должен покориться неизменному правилу, на котором устроил премудрый зиждитель все творение свое, то же должно совершаться и с царствами — по крайней мере, мне так кажется...

4 сентября

В Гумрах назначено было сборное место войск, выступающих в Турцию; в июне стянулись туда все отряды, транспорты, парки, артиллерия и прибыл корпусный командир, а 14-го числа (14 июня 1828 г.) перешли р. Арпачай — нашу границу.

Какая разница с Персиею! Повсюду растилались перед нами плодоносные нивы, тучные пастбища и нигде бесплодие не оскорбляло взора, — воздух прекрасный и здоровый. Мне ежеминутно воображались ваши места, только горы окрестные выше ваших и местами скалистые берега речек нарушали подобие. Повторяю- это не Персия, здесь весьма возможно жить и человеку, которого ничто особенное не привязывает к России, много выгоды найдет он оставаться тут, когда области эти поступят под наше правление. Решительно скажу, что немногие из лучших губерний сравняются с ними, жаль только, что по дороге нашей нигде не было кустарников — зато другие части Карского пашалыка (а также и Ахалцихский) изобилуют огромными строевыми лесами, откуда вывозят дерево и в пограничную Грузию, и в Эриванскую, и Нахичеванскую провинции, названные ныне Армянскою областью.

Главные занятия жителей состоят в скотоводстве и землепашестве, хлеба имеют они в изобилии, не только для собственных потребностей, но и продают в Эрзерум, Баязет, Грузию, Армянскую область, снабжая им и куртинцев. Если, по присоединении этих [144] пашалыков к нашим владениям, отрасли сельского домоводства поощрением приведены будут в надлежащее положение, то я уверен, что для войск грузинских не будет надобности в доставлении провианта из России, что составляет величайшие для казны издержки. Думаю также, что, обративши на этот предмет настоящее внимание, можно в несколько спокойных лет, за потреблением, приготовить такие запасы, которые, обеспечив на значительное время продовольствие корпуса здешнего, предохранят и жителей Грузии от недостатка, ныне существующего в местах, разоренных в 1826 году персиянами, где, по причине смутных обстоятельств и по неимению семян, обыватели с тех пор не засевают полей своих, кое-как перебиваясь для прокормления семейств большею частью довольствующихся кислым молоком, сыром различными солеными травами и т. п., не имея иногда куска хлеба

Сколько я успел узнать, то население Карского пашалыка нельзя назвать малым, хотя на пути нашем не слишком много деревень, и в тех не было ни души — армян угнали турки далее во внутренность, опасаясь их преданности к русским, татары же сами оставили жилища свои, избегая ужасов войны. Им простительно они судят по себе и не верят, что неприятель может не только не грабить но даже оказывать помощь покорным. Впрочем для нас уход их был выгоден, потому что если б они остались то домов не стали бы ломать, и мы нуждались бы в дровах.

Авангарду случилось сталкиваться с турецкими разъездами, мы же, не встречая нигде ни малейшего препятствия ни от неприятеля, ни от дороги, которая везде хороша, остановились 18-го числа ночевать верстах в 5-ти от Карса, по прямому направлению, близ сел. Азаткева.

На другой день двинулись в боевом порядке для обозрения крепости, авангард скоро встретил толпы неприятельской конницы и пошла перестрелка; приближение главных сил наших отодвигало мало-помалу наездников; наконец, подойдя к скату последних высот, мы остановились против крепости, ближе пушечного выстрела.

Небольшое число неприятеля рассыпалось внизу и по обеим сторонам речки, выискивая места, куда ударить; большая же часть, бросилась к правому флангу нашему, где на прекрасной равнине загорелось славное кавалерийское дело. Линейные казаки доказывали, что они не напрасно славятся храбростию и искусством своим; воспитанники горцев, они не боятся своих истинно-воинственных соседей, — туркам ли, страшным только в первом натиске, испугать молодцев этих, линейцы ли будут ожидать на себя нападения неприятеля, когда сами могут ударить на него? Они не [145] любят тратить порох и пули — холодное оружие вернее им кажется-человек до 500 самых ближайших, следовательно, самых запальчивых турок гарцевали перед ними — их было не более 150 человек, но они не думали о том и стояли, потому что не велено было нападать; не слишком совались и османы, видя непоколебимую стойкость удалых, коих сердца кипели нетерпением — смирить кичливость гордых всадников, но еще было не время. Наконец пришло ожидаемое позволение — шашки в руки, ногайки хлопнули по бокам коней и исчезло пространство, разделяющее противников: все смешалось и началась потеха на черкесский образец. Валится простреленный казак, но не одного турка растоптали уже копыта лошади его и скоро делибаши (обрекшиеся на смерть) понеслись искать не смерти, а спасения в бегстве, не заботясь более об увозе трупов погибших своих товарищей. Я не видывал подобной картины; вот совершенная отважность, и мне кажется что, не имея полной уверенности в ловкости своей, нельзя так решительно бросаться в средину неприятеля, несравненно легче идти сомкнутым строем. Что касается до меня, то я охотнее соглашусь втрое долее стоять под картечью, нежели быть в такой каше. Не гуляли и уланы наши; живописные, правильные движения их и стройные нападения устрашали турок. Но где драгуны, гроза лучших наездников Персии? Всегдашние противники лезгин — они привыкли к боевой жизни и дышат войною. Едва, храбрейший из полков европейской кавалерии устоит против решительных ударов их фронта, и никакие толпы азиятцев не выдержат отчаянного напора их; соединяя достоинство войск регулярных с частною ловкостью и отважностью наездников, драгуны наши столько же будут ужасны первым, как и последним. И кони их питомцы горских табунов, неутомимые, послушные, быстро разносят гибель повсюду, нет им препятствии — они с малолетства привыкли скакать по каменьям, взбираться на скалы, спускаться с утесов и, кажется, с кровью вливается в них бесстрашие и бодрость. Надобно видеть нижегородский драгунский полк — что за люди! Широкоплечие усачи эти, без сомнения, не повторяют сабельных ударов своих — и одного достаточно для сильнейшего из врагов; но в этот день они не испытали тяжести пуки драгунов и напуганные линейцами, обратились в бегство, гранаты и другие закуски совсем отогнали их; но огонь с башен не умолкал, только напрасны были усилия сбить нас с места. Воображаю изумление жителей...

Из города, расположенного амфитеатром, им все было видно, как на ладони. Что должны были они думать, смотря на сражающихся под стенами их и, в особенности, замечая спокойную готовность [146] пехоты нашей; там резервы, облокотись на ружья, ожидают приказания двинуться на подкрепление стрелков своих, здесь ружья составлены в козлы и люди лежат вблизи ядра и гранаты валятся вокруг, не рассматривая их положения. Это не люди — должны были думать осажденные — и сомнения пет, что день этот имел большое влияние на дух гарнизона, который не мог уже вполне сохранить надежду противустать столь необыкновенному мужеству. И в самом деле, кого не изумит такое хладнокровное невнимание к смерти. Надобно отдать справедливость кавказскому корпусу у него могут учиться воевать самые лучшие войска в свете.

По окончании рекогносцировки отошли в лагерь на правом берегу реки, по эрзерумской дороге, на которую стали мы, сделавши 18-го числа фланговое движение от сел. Меликева

От Гумр до Карса верст 70.

Кр. Карс расположена на утесистом изгибе речки Карс-чае и совершенно неправильной фигуры. Восточный и северный фасы, составляя между собою тупой угол, имеют сажен по 300 длину, — южный, начинаясь от ю.-в. башни прямою линиею, потом изгибается и, сливаясь с западным, описывает род дуги, заключающей в, изломах своих вместе с прямою линиею саж. 450.

Цитадель неприступна с внешних сторон (северной и западной. висящих над непроходимыми скалами, возносящимися над речкою), отсюда крепость ограждена только одною стеною, но остальные бока защищаются двумя, из коих внутренняя выше наружной, — они построены из гладких, довольно больших каменных плит, довольно высоки, не толсты и, конечно, не могут выдержать столь сильного действия осадных орудий, как кирпичные в Сардар-абаде и Эривани; однако недостаток этот вознаграждается местностью и вооружением: несколько башен, весьма хорошо сложенных и усеянных пушками, защищают каждый фас. Близ зяпадного — лежит армянский форштат, отделяясь от него рекою, на коей три моста каменных, прекрасно устроенных; два татарских форштата примыкают к южной и восточной стенам и над последнею возвышается Карадаг (черная гора), командующая крепостью но ее обстреливают 22 орудия и при хорошем их действии едва ли неприятельская батарея долго удержится на ней. У подошвы горы лежит наша дорога из Гумр и как высота эта в 1807 году была занята русскими, принужденными впоследствии без успеха снять осаду, то на вершине ее турки устроили теперь каменный редут для 4-х орудии, с деревянным бруствером, и соединили его рвом с крепостью, проведя также ров со стороны равнины к концу форштата. [147]

Смотря на эти работы, нельзя не жалеть о тех, которых изнуряли столь бесполезными трудами, — надобно сказать, что верст на несколько вокруг Карса земля чрезвычайно камениста; взглянувши в ров, вы видите глыбы камня и аспида, взломанные и взорванные порохом, а во многих местах ничто не помогало и поневоле оставлены проходы. До 10-ти тысяч человек ежедневно сгоняли на, работу в течение нескольких месяцев и не сделали никакой пользы, а, вероятно, многие здоровьем и жизнию заплатили за столь мудрое распоряжение своих повелителей.

Южный форштат, лежащий со стороны обширной равнины на небольшом возвышении, обрывающемся высоким утесом к речке, — сверх множества огней с трехъярусных батарей и из цитадели., защищается отдельными башнями, соединенными стенкою для ружейной обороны, и осаждающему трудно устраивать туг свои батарей — их могут задушить, а они, кроме ю.-в. угла, не будут вредить укреплениям, прикрытым строениями.

Остаются только высоты над армянским форштатом и одно возвышение на противоположном (правом) берегу реки, представляющие некоторую возможность приступить к осаде; отсюда начались паши атаки.

23 сентября

Невыгодное для нас местоположение, каменистый грунт, препятствующий осадным работам, совершенное неимение леса на туры и фашины долженствовали очень затруднять инженеров наших и вероятно, были причиною, замедлявшею начало решительной осады. В три дня ничего не сделано важного, кроме того, что заняты некоторые высоты, не слишком упорно удерживаемые осажденными, которые между тем рылись, как кроты, устраивая свои внешние укрепления; ничто не было забыто: бревны, каменья, шанцы, батареи, долженствовали на каждом шагу затруднять наше приближение. Множество разноцветных знамен развевались в этих укреплениях, густые толпы, раскиданные на большом пространстве, показывали силу гарнизона, частые выстрелы по всем направлениям, многочисленность их артиллерии.

Наконец, с 22 на 23 июня и нам приказано взяться за дело; к рассвету на возвышениях левого берега сделаны две батареи, против западной стороны укреплений, а на правом главная, образующая первую параллель. Дабы скрыть от осаждаемых настоящие намерения наши, с вечера еще часть кавалерии с 4-мя конными орудиями пошла к укреплению Карадаг, а батальон пехоты, [148] при двух легких орудиях, растянувшись как можно длиннее заходил в тыл цитадели. Гарнизон, считая движения эти за приготовления к действительному приступу, почти все силы свои обратит к угрожаемым местам, производя сильный пушечный и ружейный огонь на стук барабанов, звук труб и громогласное ура мало препятствуя в тишине производимым траншейным работам.

С восхождением солнца действие 20-ти батарейных орудий 6-ти легких и 4-х мортир изумили турок; цитадель, крепость и башни форштата начали отстреливаться, дым, не успевая разноситься покрыл окрестности; беспрерывные взрывы гранат и бомб свист ядер, показывали, что с обеих сторон не шутя намерены драться и что не легко будет овладеть Карсом. Брустверы наших батарей загорались от вспышек пороха при своих выстрелах и разваливались от неприятельских, очень метко пускаемых.

С нашей стороны понесли уже несколько человек раненых; положение турок было еще хуже. Скоро замечено волнение между защищающими укрепленную высоту над армянским форштатом и командир роты 09-го егерского полка, прикрывавший всю ночь работы центра решился без приказания двинуться вперед и занять кладбище. Пули и картечь посыпались на приближающихся, но Лабинцов, видя возможность овладеть высотою и батареею на оной устроенною, дождавшись на своем месте егерей 42-го полка бросился на шанцы неприятельские. Пустивши батальный огонь, турки не успели более зарядить ружья и таким же образом разрядивши пистолеты свои, принялись за сабли, кинжалы, а некоторые вздумали отбиваться каменьями, — без выстрела подошли наши к шанцам и закипела рукопашная схватка. Ужасны были минуты эти; две роты 42-го егерского полка, поспешавшие с кладбища на подкрепление Лабинцову, видят, что новые толпы бешеных несутся на них и продолжают путь. С яростным криком напали турки и резня распространилась: храбрость должна была уступить множеству. Сомкнувши роту свою, Лабинцов, всегда впереди бросается в сечу и принятый с двух сторон штыками, неприятель смешался и побежал. Егеря заняли батарею, где взяли 4 знамя 2 орудия, палатки и множество разного оружия; кучи камней другой ряд шанцев, другое кладбище, начинающийся строения, на каждом шагу представляли бегущим возможность останавливаться и оказывать необыкновенно упорную защиту; но нельзя уже было удержать ея им не успевали они устраиваться, штыки уничтожали все покушения и на плечах спасающихся внеслись мы в форштаты. Тут некоторые из них засели в домах, другие рассыпались по улицам, третьи стремглав бежали к крепости. Много наших побито и переранено из окон, каждое строение надо было брать штурмом, [149] но никакие препятствия не могли остановить предприимчивых, и скоро весь армянский форштат очищен с помощью остальных рот 42-го егерского полка и 2-го батальона 39-го.

Когда здесь свирепело столь жестокое поражение, две роты грузинского гренадерского полка, в брод, неся сумы с патронами на головах, перешли через реку, потом через крайний мост и с батальоном эриванских карабинеров заняли южный форштат; части этих же полков овладели Карадагом, а три роты ширванского с 2-мя орудиями, спустясь с горы, стали против западных ворот, сверх того, до 20-ти орудий расставлены в разных местах и все пушки, найденные в занятых нами укреплениях, тоже обращены были против крепости и без пощады громили се! Все это сделалось так быстро и с таким неизъяснимым единодушием, что отчаянно защищающиеся турки совершенно потерялись и не понимали, что вокруг их происходит, а беспрерывная пушечная пальба со всех сторон еще сильнее распространяла между ними ужас. Несколько раз опускались знамена на башнях, в знак того, что крепость покоряется, — отбой прекращал ружейный огонь, умолкали и орудия. Вдруг раздавался выстрел с крыши, или из окна, мало-помалу, снова загоралась стрельба и снова свистели пули, лопались гранаты и сыпалась картечь. Более десяти раз повторялось это; но вот, в нескольких местах, показались наши на стенах, на бастионах — и стих звук оружия и прекратилось кровопролитие — турки, видя невозможность устоять, решились сдаться. Испуганный паша с важнейшими чиновниками скрылся в цитадель, пославши к графу с предложением условий. Вся крепость в наших руках и часть войск стояла у запертых ворот цитадели, и стены оной усеяны были гарнизоном, который с обращенными на нас ружьями ожидал окончания переговоров. На улицах страшное смятение, вооруженных неприятелей повсюду гораздо более, нежели наших, но они испытали, что ни многолюдство, ни завалы, ни самые стены, не спасают их и жестокий урок, им данный, отнимал у самых решительных последнюю отважность; всякий уверился в невозможности противостоять, и ожидая грабежа, убийств, удивлялись, видя, что за несколько минут, столь ужасные воины, все истребляющие, смирно стояли, отдыхая на ружьях своих, на которых не запеклась еще кровь мусульманская. Иные, улыбаясь, смотрели на проходящих противников, разговаривая с товарищами, иные отирали пот, пыль с разгоревшегося лица своего, — а тут, обрызганный мозгом убитого, очищал с себя бедственные признаки сражения.

Корпусный командир 32 прибыл из лагеря на главную батарею, к нему и от него скакали офицеры с донесениями и приказаниями, [150] важные турецкие чиновники тихо ездили на гордых жеребцах своих, сохранивших свойственную им бодрость и в те минуты, когда сердца всадников наполнялись унынием и робостью. Пешие продирались между нами, конница, остановившаяся в разных местах, кидала свирепые взгляды, но взгляды эти никого не пугали. Быстро, приготовлены средства — заставить трепетать засевших в цитадели, если бы они осмелились держаться; но они все видели, отворили ворота, и с покорностью предстал бледный паша перед графом. Эриванским.

Более 1350 человек достались в плен во время приступа, в цитадели взято 5-ть тысяч, в том числе двухбунчужный — Магмет-Эмин-паша, начальник кавалерии — Вали-ага, и много разных чиновников. Тысячи три конных успели пробиться между кавалерийскими разъездами нашими и скрылись в горах. Убитыми и ранеными турки потеряли до 2-х тысяч, — всего же гарнизона была до 11-ти тысяч. В крепости и на батареях взято пушек и мортир 151, отбито 30 знамен, приобретены огромные артиллерийские запасы, множество разного рода оружия, пионерных инструментов и, большой хлебный магазин.

С нашей стороны убито: обер-офицеров 1, нижних чинов 33,, ранено штаб-офицер 1, обер-офицеров 13, нижних чинов 216.


Комментарии

21. После освобождения Еревана от персидского ига (1 октября 1827 г.) было организовано Ереванское временное управление под начальством генерала А. И. Красовского.

22. Должно быть: Оганаванк.

23. Названия селений искажены. Должно быть: Кизилтамур, Франганоц, Агавнатун, Кзнаур, Акори (с. 121) и. т. д.

24. Хронологическая последовательность записок здесь нарушена.

25. Здесь опущено примерно 20 страниц, где говорится о какой-то любовной истории, не имеющей отношения к нашей теме.

26. Очевидно, это примечание Лачинов добавил позже, при пересмотре своей рукописи.

27. См. С. Броневский. Новейшие географические и исторические сведения о Кавказе, ч. 1-2, М., 1823.

28. Иначе говоря: «между Западной и Восточной Арменией».

29. Записки Лачинова от 3, 4, 23, 25, 30 сентября, 20, 21 октября, 25 ноября и 2 декабря («Письмо из Карса») 1828 г. публикуются здесь в том виде, в каком они были напечатаны в «Кавказском сборнике» (см. 1876, № 1). В редакционном примечании отмечается: «Помещаемый здесь отрывок, составляя только часть записок Лачинова, названных им «Моя Исповедь», изложен в письмах к друзьям или быть может, к родным (что вернее), фамилии которых автор, однако, не называет...» («Кавказский сборник», Тифлис, 1876, № 1, с. 124).

30. Е. Лачинов действительно выполнил поручение генерала Красовского и составил план статистического описания Эриванской области. Этот документ, под заглавием «Подробная программа для составления полного статистического описания Эриванской области» хранится в Центральном государственном военно-историческом архиве СССР (ф. 35, оп. 5, д. 2448). Хотя он подписан генерал-лейтенантом Красовским (дата 25 января 1828 г.) нет сомнения, что его автор Лачинов (см. сообщение В. Туняна в «Историко-филологическом журнале», 1982, № 2).

31. Востоковед-арменовед Шапан Джрпет (Джрпетян) в 1828 г. преподавал в Тифлисской армянской школе Нерсесян.

32. Генерал И. Ф. Паскевич.

Текст воспроизведен по изданию: Декабристы об Армении и Закавказье. (Сборник документов и материалов), Часть первая. Ереван. АН АрмССР. 1985

© текст - Нерсисян М. Г. 1985
© сетевая версия - Тhietmar. 2017

© OCR - Николаева Е. В. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© АН АрмССР. 1985