ФРЕДЕРИК ДЮБУА ДЕ МОНПЕРЭ

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ КАВКАЗА

У ЧЕРКЕСОВ И АБХАЗОВ, В КОЛХИДЕ, В ГРУЗИИ, В АРМЕНИИ И В КРЫМУ

VOYAGE AUTOUR DU GAUCASE, CHEZ LES TCHERKESSES ET LES ABKHASES, EN COLCHIDE, EN GEORGIE, EN ARMENIE ET EN CRIMEE

Обязанности крепостного.

Крепостной работает на полях князя и обязан платитъ ему, по древним обычаям, некоторую поземельную подать. Мне неизвестно, так ли велика эта дань, как в Кабарде, где крепостной обязан платить четырнадцать мешков проса за пару быков, которых он употребляет для обработки своих полей.

Главная обязанность крепостного — это всегда следовать за своим властелином и защищать его.

Черкесский дворянин.

Черкесский дворянин, по самому своему воспитанию, предводитель разбойников, настоящий гверильяс 15. Честь и слава натухаджей, шапсугов и абадзехов заключается в том, чтобы вернуться из набега нагруженными богатой добычей и привести с собой множество пленников; в этом единственный их талант, единственная наука, будь то князь или вассал. Как только решен набег, на русских ли или черкесов, с которыми находятся во вражде, сейчас же собрание, созванное по этому случаю, выбирает себе предводителя, но только на время похода; этот выбор свободен и падает на самого смелого, князя или дворянина, сумевшего лучше сплотить вокруг себя приверженцев.

Все в жизни князя или дворянина отражает их порочную склонность к грабежам и приключениям — их нравы, [43] занятия, чувства, воспитание. Нигде гордость своим дворянским происхождением не доходит до таких крайних пределов, как среди дворян Черкесии, и поэтому неравные браки — величайший позор.

Брак.

Подобно тому, как это было в Лакедемонии 16, черкес, вступивший в брак, не смеет видеться на людях со своей женой; он может посещать ее только тайком; заговорить с ним о его жене или хотя бы спросить о ее здоровье — верх неучтивости. Только возраст может внести некоторое смягчение в этот церемониал.

Воспитание.

Среди князей в обычае доверять заботам вассала своих сыновей с малых лет; вассал берет себе княжеского сына, тренирует его во всех физических упражнениях, верховой езде, а также учит его прибегать к хитрости во время опасных предприятий; это Пелей, доверяющий своего сына Ахиллеса попечениям центавра Хирона. Мы видим, что и сейчас все происходит так же, как и во времена Интериано (Реннеггс приводит весьма любопытные подробности о том, как совершалось это своего рода присвоение ребенка; автор рассказывает, сколько самых кропотливых, тщательных усилий употреблял аталык в присутствии семи свидетелей и при их содействии для того, чтобы можно было впоследствии установить его тождество с тем юношей, который вернется в отчий дом. V. I, 251). Та же система воспитания существует у абхазов и отчасти у грузин. Родители ничего не платят воспитателю, или по-турецки «аталыку», ни за его труды, ни за содержание ребенка. Но когда воспитанник становится юношей, его отец начинает уделять аталыку лучшую часть своей добычи, которую он сможет приобрести грабежом или войной. Аталык учит также юношу великому искусству красноречия и рассуждения для того, чтобы он мог впоследствии блистать на собраниях, или своего рода импровизированных сеймах, на которых обсуждаются все дела, связанные с интересами народа.

Аталык также часто берет на себя заботу о женитьбе своего воспитанника; как только юноша находит себе подходящую девушку, он похищает ее при помощи своих друзей и затем вносит сообща с ними калым, или выкуп, родителям девушки, как плату за нее; этот калым устанавливается по взаимному соглашению и состоит из ружей, [44] сабель, быков, лошадей и т. д. (Этот обычай снова переносит нас к героическим временам Греции: Агамемнон, желая отдать одну из своих дочерей Ахиллу для того, чтобы умилостивить его за похищение пленницы Бризеис, говорит, что он не только не потребует обычных в таких случаях даров, но сам наделит свою дочь неисчислимыми богатствами. Iliade, ch. IX, p. 151, trad. de Bitaube); но при этом за неравный брак своего воспитанника аталык отвечает головой.

Если муж не находит невинности в женщине, на которой он женился, он имеет право, сохраняя калым, отослать ее к родным, и они убивают свою дочь или продают ее в рабство.

Обычно отец видится со своим сыном только после его женитьбы; тогда именно наступает время его возвращения в отчий дом; в честь его появления устраивается большой праздник, на который приглашаются все родственники; после празднества аталык возвращается к себе, осыпанный подарками; с этих пор он пользуется правами родственника в семье своего воспитанника, и ничто уже не может их нарушить; если он крепостной, его возводят в дворянство. К тому же воспитанник сохраняет ничем непоколебимую привязанность к своему аталыку, и это легко понять, имея в виду ту отчужденность, которая должна царить между отцом и сыном, так поздно узнавшими друг друга.

Дочери кабардинских князей воспитываются так же, как и сыновья: их передают воспитателям, которые заботятся о том, чтобы девушки научились женским рукоделиям, и выдают их замуж, стараясь найти им мужа приличного ранга, так как и за брак княжеских дочерей аталык отвечает своей головой. Я не знаю, распространена ли такая система воспитания девушек среди черкесских племен, населяющих побережье.

Черкес морских берегов довольно высок ростом, строен станом и тонок в талии; непрестанно стараясь еще более усилить этот вид красоты, он затягивает себя кожаным поясом. Его походка грациозна и легка, его голова овальной формы; по образцу магометан он бреет голову, но оставляет усы и отпускает свою черную негустую бороду; черны и его глубоко сидящие глаза; его не длинный тонкий нос ? довольно правильной формы; костяк челюсти длинен и ярко выражен (Эдвардс находит в лицах черкесов сходство с изображениями на памятниках Пантикапеи).

Нередко также можно встретить черкесов с волосами и бородой каштанового цвета.

Черкес хороший наездник и хороший ходок; его современный костюм — все те же облегающие штаны и [45] долгополая верхняя одежда древних германских рас или «sermedje» литовцев наших дней; такую же одежду мы можем увидеть и на фигурах, изображенных на памятниках Пантикапеи (Voyez Atlas, 4 serie, pl. 24, fig. 1 et pl. 17 mem.).

Под верхнюю одежду они надевают рубашку из крашеного холста, шелка или бумажной материи, не снимая до тех пор, пока она не обратится в лохмотья; штаны из сукна желтовато-зеленого цвета или же из холста; они стягиваются под рубашкой, как это принято у русских; штанины облегают икры ног, образуя складки под коленками, и заправлены в войлочные коричневого цвета сапожки, на которые натянуты туфли, сделанные из одного куска кожи; они вырисовывают форму ноги и сшиты изнутри посередине; маленькие вставки из двух кусочков кожи, на сгибе ноги, заменяют союзки.

Верхняя длинная одежда, по-черкесски «tchok» или «tsich», охватывает талию и не имеет воротника; это точный покрой одежды скифа или сармата, изображенного в виде статуэтки из обожженной глины, которую я срисовал и поместил в атласе. С обеих сторон на груди два маленьких кармана или чаще два ряда маленьких трубочек, или патронных гильз, из дерева, камыша или металла. У более богатых крышечки этих трубочек прикреплены к плечу маленькими серебряными цепочками.

Все богатство черкеса заключается в оружии и лошадях. Тот самый черкес, который едва имеет во что одеться и где укрыться, может обладать ружьем стоимостью в несколько сот рублей, а также кинжалами и саблями под стать ружью. Как только он собирается выходить из дома, он украшает себя этим оружием, его сабля, или шашка (tchacheka) по турецкому образцу висит сбоку в ножнах по самую головку рукоятки, изогнутую и обычно из серебра. Он носит ружье на перевязи в футляре из черного войлока, прикрепляя этот футляр двумя кольцами из красного сафьяна к ремню. Кинжал он затыкает за пояс, где кроме того висит огниво, кожаная сумочка с трутом и кремнем, нож в ножнах, или petchak, как называют в Бахчисарае, кисет с табаком и, наконец, маленький ящичек с красивым узором сернистого серебра, где он держит сало, которым смазывает свои пули для того, чтобы они лучше скользили. В руке у него маленькая рогатка, сделанная из двух тросточек; на нее он опирает свое ружье при стрельбе.

Вот вооружение почти всех народов Кавказа. Кольчуги, стальные шлемы, нарукавники и стальные латные [46] рукавицы (Voy. Pallas, Voyage dans le midi de la Russie, atlas. Voy. aussi mon tlas, 3-е serie, pl. 26), — все, что так часто можно было встретить в Кабарде, — очень редки среди черкесов запада. Шапка черкеса, называемая им «pakhо» (paqа) представляет нечто вроде камилавки, окаймленной мехом с длинной шерстью, спускающейся ему на лоб. Фригийский колпак, с его капюшоном и более или менее длинными концами, как его изображают на памятниках и этрусских вазах древней Пантикапеи, сохранился, главным образом, среди убыхов, сахов и абхазов. Турки называют его «bachelik», абхазы — «ghetaph» [axtarpa]. Нам известно, что за племенем огоров укрепилась кличка «Черный колпак» (Tchornykalpak), вследствие их обыкновения носить башлык черного цвета. Литовцы носят и сейчас такой капюшон, но без длинных концов, совершенно подобный тому, который изображен в моем атласе (Гамба (Voy I, 91) говорит, что башлык в большом ходу среди матросов Средиземного моря и в особенности среди греков Архи…. 4-е serie, pl. 24, fig. I.).

Для полноты картины черкесского костюма я добавлю еще войлочный плащ; это не что иное, как хламида древних; черкес никогда не расстается во время своих блужданий с этим плащом, называя его «djako» (takua); этот плащ в употреблении также среди всех других кавказских, а также армянских племен и известен под названием «bourca», «japoundji» и т. д.

Женщины и их одежда.

Черкешенки могут поспорить своей красотой с грузинками, и не знаешь, за кем из них признать первенство.

Тетбу, который наблюдал черкешенок больше, чем приходилось видеть их мне, говорит, что черты лица у них обыкновенно крупные и правильные; голова овальной формы (Так же рисует их наружность и Паллас (I, р. 483)). Их глаза, которые они считают одним из своих самых сильных орудий, обыкновенно черные, при этом блестящие и красивого разреза; брови очерчены резко; цвет лица они имеют оливковый.

Уже лет с десяти — двенадцати девочки начинают носить как бы корсет, или широкий пояс из кожи, который зашивается на теле; девушки дворянки застегивают этот пояс [47] серебряными застежками. Этот корсет так сжимает талию, что едва ли найдутся другие женщины, у которых она была бы такой тонкой; вместе с тем пояс этот сильно стесняет грудь, что может совершенно остановить ее развитие. Все молодые черкешенки отличаются такой плоской грудью (gorge), что это невольно бросается в глаза и поражает. Только в день свадьбы супруг имеет право острием кинжала расшить корсет своей молодой жены. Ради гибкости и тонкости талии, непременного условия красоты, по мнению черкесов, молодых девушек кормят впроголодь: им дают только молоко, пироги, тесто из проса 17.

Если женщины должны иметь тонкий стан выше бедер, то нижняя часть тела должна быть широкой и живот выдаваться вперед, что нам показалось бы уродством.

Как и татарки, черкешенки заплетают волосы в мелкие косички и распускают их по плечам. Платье, стянутое поясом с застежкой, шаровары, выглядывающие из-под платья, рубашка, подвязанная шнуром — вот одежда черкешенки.

Молодые жены начинают носить костюм замужней женщины только после первых родов; с этих пор они начинают покрывать голову белым платком, который гладко облегает лоб и завязывается под подбородком.

Тетбу де Мариньи не одобрял их походки, находя ее медленной и небрежной, но, быть может, согласиться с ним означало бы судить на основании исключений. Автор находил их умными; они отличаются живым воображением, которое влечет их к сильным страстям. Они любят славу и гордятся своими мужьями, если они приобретают ее в боях.

Молодые девушки научаются, живя у своих аталыков, вышивать, ткать галуны, шить платья, плести корзины, цыновки из соломы и другим легким и приятным женским работам. Они не находятся в заточении подобно женщинам Востока, но, напротив, принимают участие в одинаковых развлечениях с юношами; в них незаметно ни робости, ни застенчивости; если посторонний приходит к их родным, они прислуживают ему.

Танцы черкесов ничуть не отличаются от танцев всех других кавказских племен. Они танцуют, выделывая затейливые па и прыжки, подобно казакам, которые, быть может, сами заимствовали от них свой любимый танец. Их музыка — это скрипка с тремя струнами, свирель и, как у ногайских татар, бубны; все это составляет гармонию не из самых приятных. [48]

Черкесы имеют своих трубадуров или поэтов, называемых kikoakoa (giaguakua) и неприкосновенных для всех, даже для воров. Их инструмент — гитара с двумя или тремя струнами; стоит им показать свою гитару, чтобы перед ними открылся свободный путь повсюду. В песнях без рифмы они сохранили воспоминания о некоторых эпохах истории своей родины и ее сказания, подобно бардам франков и кельтов, а также древней Ирландии.

К какому бы классу черкес ни принадлежал, он всегда ленив и, насколько возможно, уклоняется от работы, если она чуть-чуть потруднее; он предпочитает подвергаться опасностям разбойной жизни, чем заниматься трудом, который мог бы дать ему насущный хлеб. Это в особенности верно в отношении натухаджей, шапсугов, убыхов и всех горных племен в местностях с неблагоприятными условиями почвы. Там крестьянин-черкес возлагает на женщину почти все заботы по хозяйству; женщины даже обрабатывают землю, вскапывая ее мотыгой, так как здесь не знают плуга. Тогда-то эти прилежные хозяйки в своем усердии сбрасывают с себя даже панталоны для того, чтобы не разорвать их, и остаются в одной рубашке.

Мы видим, что женщина здесь, как у всех народов, для которых грабеж — честь и слава, находится в большом подчинении у мужчины, являясь скорее его служанкой, чем товарищем или помощницей.

Я говорил уже о том, что здесь покупают себе жену, внося за нее большой выкуп, достигающий иногда нескольких тысяч франков; от этого обыкновения до продажи своей дочери или племянницы чужестранцу один только шаг.

Во все времена древняя Зихия (Zykhie), в наши дни морской берег Черкесии и Абхазии, была рынком рабов; вот уже несколько тысячелетий как это продолжается; можно смело сказать, что несколько миллионов обитателей этого края было таким образом продано и увезено в другие страны. Если бы я с большей смелостью мог судить о путях провидения, я подумал бы, что его намерением было воссоздать, обновить другие вырождающиеся расы смешением их с прекрасной черкесской нацией. Но не нам измерить всю глубину высшего разума.

Страбон, Прокопий, Интериано и все современные авторы говорят об этой торговле рабами. Как бы потребностью это стало для этих народов, но, однако, и для черкеса есть грань, которую он не переступает. [49]

Никогда ни князь, ни дворянин не продадут свою дочь или сына, разве только они дадут серьезный повод для его гнева; но все же отцу дано право продажи своих детей, хотя этим правом пользуются только бедняки, которых толкает на это их нищета, тем более, что все они очерствели вследствие своей постоянной разбойничьей жизни. Не всегда с осуждением относится дочь к этому варварскому поступку своего отца; если девушка красива, она надеется занять место в турецком гареме; благодаря своей склонности к романтическим мечтаниям, она быстро успокаивается: та или другая, некогда проданная также в рабство, получила свободу и вернулась в свой родной край с небольшим состоянием, и рассказы этой бывшей невольницы о роскошном, блестящем убранстве гарема ее утешают.

Брат имеет право продать свою сестру, если у них нет родителей. Муж также продает свою жену, уличенную в прелюбодеянии.

Но черкес не продает другого черкеса, страшась кровного закона, или кровавой мести, которая будет так же беспощадна к нему, как к убийце; я даже говорил о том, что князь не мог продать крепостного, разве только за измену или вероломство, и при этом по решению суда, вынесенному народным собранием.

Черкес имеет это право только в отношении своего невольника и пленника, но продает он их не всегда. Русских черкесы любят, так как знают, что они трудолюбивые и искусные работники; черкес хорошо умеет ценить эти качества и поэтому вовсе не жесток с ними, если видит их усердие; напротив, он обращается со своим пленником мягко ради собственной своей выгоды, лишая себя иногда одежды для того, чтобы отдать ее пленнику, привлечь его к себе и склонить остаться; в особенности он старается женить его, думая, что жена и дети гораздо вернее удержат его, чем какие-либо другие узы. Другую цель преследует еще черкес женитьбой своих рабов: рождающиеся дети также его невольники и поэтому они представляют богатство, которым черкес может распорядиться, как захочет, и он так и поступает без зазрения совести; горькая участь ожидает этих детей пленников, в особенности если они красивы и стройны: властелин отнимает их у родителей и отправляет куда-либо на воспитание для того, чтобы продать затем туркам, и эти бедные, несчастные люди составляют главный фонд торговли рабами. Дальше мы увидим, что этот варварский обычай распространен и у абхазов. Продолжали бы [50] заниматься этим торгом и мингрельцы и гурийцы, если бы Россия суровыми мерами не навела там порядка.

Строже всего следят черкесы за тем, чтобы их рабы и пленники никогда не имели оружия.

Законодательство.

Законы черкесского рыцарства, следуя названию Палласа (Pallas, Voyage dans les contrees merid., etc., I, 440), основаны на трех главных принципах: гостеприимстве, уважении к старикам и праве возмездия.

Я сообщил уже рассказ Интериано о черкесском гостеприимстве его времени, начала XVI века; ничто не изменилось с тех пор, и все так же ненарушим закон гостеприимства. Хозяин защищает своего гостя, если бы даже грозила опасность его собственной жизни и жизни его близких; он не отпускает гостя от себя иначе, как только под охраной всадников и поручив его заботам своих союзников; убийство человека, которому оказано было гостеприимство, отомщается с такой же яростью, как и смерть близкого родственника (Гостеприимство черкесов то же, что и в героические времена Греции; прочтите о том, как Диомед, встретив Глокуса во время битвы под Троей, говорит ему о священных узах гостеприимства, которые связывали их. Illiade, chant VI, p. 107). Посторонний, который отдает себя под защиту женщины или сможет прикоснуться губами к ее груди, сейчас же становится неприкосновенным, как родной брат, хотя бы это был враг семьи и даже убийца близкого родственника.

Этот причудливый способ усыновления, о котором сообщает Паллас, еще сохранился у натухаджей, как рассказывает о том Тетбу де Мариньи и как подтвердил мне Тауш.

Настолько велико уважение к старикам или к старшим людям вообще, что при входе такого лица ты обязан встать, хотя бы это и был человек ниже тебя по происхождению. Этот обычай наблюдается как среди мужчин, так и среди женщин, и разрешается сесть только после того, как старший скажет «tize» (tэs — адыгейское «сядь»), что означает «сядь». Черкес — верный блюститель этого неудобного обычая даже в кругу своей семьи.

Закон крови.

Мы знаем, что такое закон крови или наше возмездие (talion), но нигде закон отмщения не выполняется с такой [51] яростью и неумолимостью, как у черкесов и всех других народов Кавказа. Всякая пролитая кровь должна быть отомщена; уже от рождения на самого близкого родственника, как бы по наследству, падает обязанность убить рано или поздно виновника преступления; черкес должен отомстить за своего гостя, открыто или хитростью, или же он подвергнется изгнанию, как трус. Эта ненависть переходит из поколения в поколение, охватывая иногда всю касту или часть племени, и если впродолжение этой мстительной борьбы умирает виновный, месть не считается завершенной, и она падает на самого близкого родственника умершего и затем на следующего до тех пор, пока эта жажда мести, наконец, не утолится, или кровь не выкупят ценой, размеры которой определяются посредниками, или же, наконец, враждующие стороны не поладят между собой путем какого-нибудь брачного союза.

Вот ужасные принципы, следствием которых является состояние непрерывной войны и недоверия, которое царит между черкесскими племенами, родами и семьями. Никто не выходит из дома иначе, как вооруженным. В таких случаях кровавой мести самые грозные мстители — это князья и дворяне: они никогда не соглашаются на thlil ouassa (адыгейское «tle uassa» — плата за кровь) или плату за кровь («Жестокий! Нередко человек принимает выкуп за кровь, прощая убийство своего брата или даже сына; убийца отдает часть своих богатств и остается в том же городе, но что касается тебя...» с такими словами обращается Аякс к Ахиллу (Iliade, ch. IX, p. 165, trad. Bitaube). Мы видим, насколько древен этот обычай мести, заменявший закон в те времена, когда царило право сильного.) и требуют кровь за кровь. Этот антихристианский обычай мести, на первый взгляд, странно противоречит чувству гостеприимства, уважения к старикам; но закон этот является только их прямым следствием; из-за преувеличенного уважения к гостю, родственнику, другу, черкес считает себя обязанным мстить за их обиды, смывая их кровью.

Вот великие принципы черкесского права; у них нет никакого писаного кодекса; всякое дело административного свойства передается на обсуждение народного собрания, или своего рода сейма, созываемого в лесу; здесь старейшие имеют наибольшее влияние; князья, дворяне и даже крепостные пользуются совещательным голосом (Это те же собрания греческих героев под Троей). Ни постоянный суд, ни полиция, ни какая другая власть не направляют правосудия в определенное русло, не следят за выполнением законности и не преследуют виновного. Все [52] тяжбы, раздоры между родами и племенами, воровство, убийства и т. д. — все это разбирается и решается на этих неожиданно созываемых собраниях; число избираемых судей зависит от важности дела; по делу об убийстве их выбирают приблизительно пятнадцать. Судьи заседают для решения только определенного дела (См. странные решения этих собраний: Taitbout de Marigny ed. Klapr., I, 291 (Voyage de Jean Potocki)). Как мы видим, нет более ярого республиканца, чем черкес, несмотря на принципы феодализма, разделяющие народ на резко разграниченные между собой касты. Сам князь вынужден всегда советоваться с собранием относительно всякого дела, если оно не имеет отношения к внутреннему распорядку его семьи или хозяйства.

Обычай требует, чтобы обнаруженное воровство было наказано во много раз большим возмещением ценности похищенного. Неразоблаченное воровство, как это было и в Спарте, ставится в похвалу; самый большой упрек, какой может сделать юноше молодая девушка, по словам Тетбу де Мариньи, это сказать, что он не сумел еще даже увести коровы. Но собственность, однако, признается неприкосновенной среди тех, кто связан узами родства, гостеприимства и дружбы.

Отцеубийство осуждено на позор и бесчестие; наказание за прелюбодеяние жены зависит от мужа, который может или прибегнуть к кровавой мести, искалечить жену, отсечь ей уши, сбрить волосы, отрезать рукава ее одежды, отослать с позором к ее родным или же, наконец, помириться с соблазнителем за некоторую сумму денег. Редко случается, чтобы муж прибегал к таким крайним мерам, как убийство виновного и изуродование жены, так как, несмотря на его справедливый гнев, за родными виновных всегда остается право кровавой мести за их смерть или за каждую искалеченную часть их тела.

Религия.

Указать религию черкесов очень трудно, настолько тесно слились у них христианство, магометанство и язычество.

В одиннадцатом и двенадцатом столетиях русские князья Тмутаракани, а также цари Грузии обратили их до известной степени в христианство. Но князья черкесско-кабардинские, явившиеся из Крыма для того, чтобы [53] завоевать часть Черкесии в начале пятнадцатого столетия, были магометанами. Начиная с середины шестнадцатого столетия, Россия и татары-магометане, оспаривая друг у друга Черкесию, столкнули между собой в этой стране христианство и исламизм в открытой борьбе. Каждая из этих сторон стремилась повлиять на черкесский народ своими религиозными воззрениями, и эта борьба продолжалась до наших дней. К каким последствиям привела она? К глубокому равнодушию как к той, так и к другой религии и полному возврату к древним суевериям.

Мы не найдем в истории примера, чтобы одна религия заменила другую без всякого смешения с нею; всегда новая религия прививается к старой. Проповедники новой религиозной системы из политических соображений потворствуют такой прививке новой веры на основе старой, для того, чтобы не слишком встревожить отсталое население.

Стоит только проследить внимательно пути развития нашего христианства в его подробностях, и мы увидим, что оно изменилось на тысячу ладов, несмотря на свою кажущуюся правоверность; каждый народ примешал к нему какой-нибудь древний праздник или обряд, сохранил воспоминание о каком-нибудь древнем культе. Не трудно было бы произвести такой анализ в отношении христианства тех нескольких народов, которые я изучал во время своих путешествий.

Только черкесские князья и знать — мусульмане соблюдают магометанские обряды, но они выполняют их только ради успокоения совести и с полным равнодушием, насмехаясь зачастую над всеми этими церемониями.

Черкес из народа в сущности все тот же язычник.

Обитатели морских берегов еще празднуют, по традиции, пасху, сами не зная в память какого события, и в течение пятнадцати дней перед праздником не едят яиц, как бы в подражание посту. У них имеются деревья, отмеченные крестом, которые они почитают; топор никогда не прикасается к ним; эти деревья находятся в священных лесах, всеми охраняемых; в определенные дни устраиваются празднования вокруг них. Пейсоннель, рассказывая о таких священных деревьях, упоминает об одном, которое находилось в центре страны и называлось Panagiasan; культ, которым его окружали, представлял самое настоящее идолопоклонство.

Мотрей, который объездил этот край в 1711 году, так же рассказывает о том, что горные черкесы устраивали [54] процессии с горящими факелами вокруг священных деревьев и у подножия их приносили в жертву различных животных: волов, баранов, ягнят, коз и овец. Их маги или священники, избираемые среди самых престарелых из них, раздавали мясо жертвенных животных, а также относили его больным и тем бедным, которые отсутствовали. Эти своеобразные священники не умели ни читать, ни писать, и только довольствовались повторением нескольких установленных молитв, которые они передавали своим преемникам такими же неизменными, какими получали сами.

Во все времена народы Кавказа склонялись к друидизму (Прокопий (Bello Goth., liv. IV, p. 471) определенно говорит, что абасги еще в его время поклонялись лесам и рощам, принимая их за богов), т. е. они всегда благоговейно чтили древние деревья, веря, что в них обитают незримые божества. Это древнее почитание деревьев, это преклонение перед ними слилось в большей или меньшей степени с христианской религией.

Нет ни одной церкви, ни одной часовни в Колхиде, вблизи которых не было бы нескольких старых деревьев, осеняющих их своей листвой или только окружающих кольцом. Абхазы, сохранившие больше следов христианства, чем черкесы, также имеют свои священные деревья.

Возможно, что проповедники христианства воспользовались этим почитанием деревьев, вырезав на них изображение креста. Быть может, деревянные часовни, выстроенные рядом с этими деревьями, исчезли, и обычаи христианства таким образом слились с друидизмом.

Еще в наше время, как рассказывает Тетбу де Мариньи (Taitbout de Marigny, ed. Klaproth, I, 307, dans le Voyage de Jean Potocki), в окрестностях Геленджика можно увидеть, как священники в простых бурках, или войлочных плащах, приближаются, окруженные толпой народа, хранящего глубокое молчание, к кресту, который стоит в лесу, придавая ему священное значение; здесь они возносят творцу моления, в которых просят о сохранении полей, даровании обильной жатвы и избавлении от чумы. Несколько маленьких свечей прикреплены к кресту; над одной из них они сжигают клочок шерсти, взятой от быка, который должен быть принесен в жертву; на голову быка они возливают бузу, принесенную в дар богу так же, как и пресный хлеб, приготовляемый с сыром. Вся церемония заканчивается [55] пиршеством, устройству которого каждый из окружных жителей содействует по мере средств, и затем танцами и играми.

Такое жертвоприношение представляет одну из особенностей христианства всех племен Кавказа; им сопровождаются все большие праздники в Осетии, Раче, Мингрелии и Абхазии; даже армяне его сохранили; это не жертвоприношение в истинном смысле, но так как всем этим праздникам предшествуют долгие посты, то заклание быка в первый день праздника рассматривается как своего рода благословение мяса, предназначенного для еды в первый раз после поста, что принято у греков, католиков Литвы, Польши и т. д.

Имеются у черкесов малые божества, как бы христианские святые, слитые с языческими божествами. Так у них есть Мериса — покровительница пчел; они уверяют, что в то время, когда погибли все пчелы, одна из них уцелела и приютилась в рукаве Мерисы, которая ее там и сохранила; от этой одной пчелы произошли все наши пчелы. День Мерисы празднуется летом (Taitbout de Marigny, ed. Klapr, I, 308 et seq.). Мерису называют также Мереим и говорят, что это матерь божья.

Сеосерес (адыгейское souzeref — пророк, посредник между богом и людьми) — большой любитель путешествий, и ему подчиняются ветры и воды; его особенно почитают шапсуги и натухаджи. Его образ — молодое грушевое дерево, срубленное в лесу, которое несут, обрубив ветки и оставив только суки, к себе домой для того, чтобы поклоняться ему, как божеству — покровителю стад. Почти в каждой семье есть такое божество; осенью, в день его празднования, его торжественно вносят в дом при громе инструментов, употребляемых для религиозных церемоний, и радостных криках всех обитателей жилья, поздравляющих божество с благополучным прибытием; оно уставлено маленькими свечками, и на его верхушке прикреплен круг сыра; вокруг него пьют бузу, едят, поют; затем его отсылают обратно, водворяя на старое место во дворе, где, прислоненное к изгороди, без всяких знаков своего божественного происхождения, оно проводит все остальное время года.

Тлябзе (Tliebse) — царь, покровитель кузнецов. В день его празднования совершают возлияния над сошником и топором.

Другие святые или малые боги: Ноакаче (Noakatche), Иемик (Yemik) и Месте (Meste); каждому из них посвящается особый день. [56]

Хотя у черкесов нет бога грома, но они думают, что быть убитым молнией — признак святости, весть об особом благословении, которую приносит ангел; пораженного молнией хоронят самым торжественным образом, и родители радуются той чести, которая выпала на их долю. При грохоте, который производит ангел во время своего воздушного пробега, жители сбегаются толпами, и, когда в течение некоторого времени его не слышно, они молят о его возвращении.

Похоронный обряд.

Черкесский похоронный обряд, как это наблюдается повсюду, видоизменяется в зависимости от местности, а также общественного положения покойного.

У натухаджей тело, зашитое в белое полотно, после нескольких песнопений, как бы военных песней древних германцев, и своеобразного надгробного слова, опускается в могилу, подобную тем, которые я описал выше; его кладут головой на восток, и при этом на бок, как это принято у мусульман. При этой церемонии присутствует мулла, если он имеется. В течение целого года постель покойного и его оружие свято сберегаются на том самом месте, где они находились при его жизни. В определенное время приходят родители и друзья умершего, выражая ударами в грудь свое отчаяние; в это время вдова также выказывает признаки своего горя, раздирая лицо и руки до крови (Кабардинцы ударяют себя плетью по лицу для того, чтобы уже своим внешним видом выявить следы печали: ранить себя до крови в знак печали в обычае среди всех народов Кавказа. Древние племена скифов в Крыму терзали себе тело острыми кремнями для высечки огня, бросая их здесь же у могилы; в древних курганах находят такие кремни, разбросанные вокруг останков тела.)

Один из этих дней назначается для большого пиршества, которое всегда должно следовать за похоронами; богатые, пользующиеся всем в изобилии, устраивают этот пир тотчас после похорон, но бедные часто откладывают его на несколько месяцев до той поры, пока смогут собрать все необходимые продукты. Поминки устраиваются насколько возможно многолюдные; в них участвуют иногда до четырехсот человек; все это происходит в священном лесу в тени деревьев, там, где совершаются, как я рассказывал, все религиозные церемонии. Простой народ варит только мясо и просяную кашу (du caсhat de millet); в этом заключается все пиршество, и это уже большая роскошь, так как [57] черкес обыкновенно отличается большой воздержанностью и умеренностью в пище, довольствуясь своей просяной кашей, которую он ест с вареным или запеченым, в форме пирога, тестом.

Пир сопровождается играми, во время которых раздаются призы в честь покойного, подобно тому, как это происходило и на похоронах Патрокла 18. Вот быстро мчащийся всадник подхватывает на всем ходу несколько свертков материи, но они становятся наградой самых искусных бегунов, которые несутся также верхом для того, чтобы, догнав, перехватить приз за скорость; бегом и другими упражнениями заканчиваются игры (Интериано среди черкесских игр своего времени упоминает об одном обыкновении, о котором я не осмелюсь рассказать, настолько оно было бы оскорбительно для наших нравов; пусть те, кто пожелает узнать в чем оно заключалось, прочтут об этом в очерке Интериано, собрание Рамузио, т. II, стр. 197).

Рейнеггс сообщает еще один обычай черкесов, а именно, принесение в жертву пленников и невольников теням своих умерших родных и друзей (Reineggs, I, 259), как приносит их в жертву Ахилл на могиле Патрокла. Этот обычай, несомненно, уже не существует, и он должен был давно уже отжить ко времени путешествия Рейнеггса, по словам которого его друзья черкесы уверяли, что они считают такое пролитие крови весьма целительным средством для успокоения душ усопших.

Черкесы выкупают тела убитых на войне; их герольды являются договариваться о выкупе тела убитого взамен лошадей, быков или других предметов. Снова перед нами Гомер, когда он рисует картину выкупа тела Гектора.

Письмена.

В наши дни черкесы так же не умеют писать, как они не умели и во времена Интериано; предания и воспоминания о великих эпохах их истории сохраняются в песнях. Имея мало торговых и промышленных сношений, они ие испытывают необходимости в этом могущественном орудии, и для них гонец является как бы живым письмом. Когда этот способ недостаточен, они обращаются к каким-нибудь турецким муллам, которые живут между ними, с просьбой написать их послание, и муллы оказывают им эту услугу. Единственные иероглифы, известные черкесам, это знаки, которыми они отмечают своих коней 19. [58]

Когда собираются, при наступлении осени, со своими соучастниками, в набеги князья и дворяне, они говорят, желая утаить смысл своих речей от других, на совершенно своеобразном языке, называемом ими «такобза» и не имеющем никакого сходства с черкесским, но народу не разрешают говорить на этом языке. Из всех авторов только Рейнеггс (Reineggs, II, 248) приводит несколько примеров этого жаргона, который, весьма возможно, представляет какой-нибудь оригинальный язык и доказывает, что в черкесском народе имеются различные элементы и что князья и дворяне — пришельцы, внедрившиеся здесь силой и хитростью (Jean Potocki. Voyge, etc., t. I, 168).

Промыслы и торговля.

Промыслов и торговли почти нет в Черкесии. Сношения, которые они до сих пор имели с Турцией, проявлялись только в бедной меновой торговле. Главной основой этих сношений всегда были невольники; я не буду повторять того, что я говорил по этому поводу раньше. Весь промысел черкесов вращался вокруг способов добыть эту как бы разменную монету набегами на территорию русских и враждебных племен, а так же морским разбоем, причем этот последний способ остался все тем же, каким был во времена Страбона, хотя с тех пор скоро уже минет девятнадцать веков. То военное судно, под командою капитана Вульфа, которое приняло меня на свой борт, уже два раза получало приказание отправиться в погоню за галерами черкесских пиратов, и мне было удобно их наблюдать. Я заметил только одно изменение: их галеры большего размера и вмещают обыкновенно больше людей; можно насчитать в них до 60— 70 человек (Эти галеры называются по-черкесски kaf или kouafa, а также kamara; по-абхазски akhbat; на языке турецко-ногайском ghemet). Они идут только на веслах, скользя вдоль берега; Мамайский порт (близ Туапсе), знаменитый уже в древности своими пиратами, и сейчас центральный пункт черкесских корсаров.

В каждой семье женщины занимаются изготовлением почти всех предметов, необходимых в хозяйстве: они ткут своего рода сукно, редкого тканья, цвета желтовато-зеленого или серого; умеют также изготовлять войлочные плащи или накидки, по-русски «бурка», по-черкесски — “djako'" [qakua], шьют обувь, одежду и даже берут на себя [59] изготовление седельных подушек, перевязей и футляров для ружей и сабель.

Как мы видим, потребности черкесов не велики.

Ввоз.

Самая насущная необходимость для черкесов — это соль, так как в их крае ее нет и следа, и они должны получать этот продукт из Керчи. С тех пор, как Россия объявила им войну, они совершенно лишены этого продукта и начинают, как говорят, привыкать обходиться без него, но это не мешает им приходить в ярость от этого лишения.

Турки привозят им грубый холст, шелковые материи, хлопок, свинец, ружья, сабли, пистолеты, сафьян, так как ни одного из этих предметов черкесы не изготовляют сами 20.

Единственное производство, которое черкесы довели до значительного совершенства, это ювелирное. Среди них имеются очень ловкие мастера, в особенности что касается искусства обработки серебра узорами черненного, сернистого серебра; они покрывают такими рисунками рукоятки пистолетов, сабель, ножны кинжалов; они умеют также украшать дула ружей, делая насечки и прокладывая тонкие серебряные нити (damasciner). Они делают очаровательные маленькие ящички, красивые пуговицы для поясов, застежки, кольца, кубки, чаши и т. д.

Но искусство обрабатывать кожу не идет дальше прокатывания сырой кожи между деревянными валами; для смягчения они смазывают ее салом. Кожа эта употребляется для всевозможных целей, — перевязей, обуви и пр., и отличается необыкновенной крепостью и прочностью.

Вывоз.

С морских берегов Черкесии вывозят мед, воск, бычачьи и козьи кожи, меха, а также зерновой хлеб, который турки перевозят в Анатолию, а именно пшеницу, рожь и маис. Во многих местностях морского побережья можно увидеть прекрасные строевые леса, состоящие из дубов, ясеней и сосен. Вблизи Гагр самшит растет в изобилии.

У черкесов много скота: лошадей, быков, коров, баранов и в особенности коз. Некоторые из собственников имеют более тысячи баранов и пятисот коз, но все это скот мелкой породы. Здесь есть также особая порода овец с толстыми хвостами (tchamtoukh) и шерстью различных цветов средней мягкости. То там, то здесь можно увидеть [60] несколько штук рогатого скота крупных размеров, тайком уведенных из Анапы, но они не умеют использовать этот скот. Дикие яблоки и груши у них в изобилии, есть также продолговатой формы слива, но нет вишен. Виноградные лозы повсюду в диком состоянии и дают мелкий виноград; из него не приготовляют вина у натухаджей, и только, приближаясь к Абхазии, в краю убыхов, сахов и других племен, можно увидеть, что жители занимаются этой отраслью хозяйства; вино, изготовляемое этими племенами, хорошего качества.

Пища.

Обычная пища черкесов — это густое месиво, сваренное из просяной крупы (panicum miliare), вид поленты, польской или вообще славянской каши (весьма замечательна однородность главного кушанья всех кавказских племен, а также славянских, которые тянутся цепью до Адриатического залива, причем то же явление можно проследить до самой Индии, вареный рис или плов — вот главная основа еды всего центра Азии до Армении и Грузии. Племена Колхиды питаются густой кашей, называемой «гоми» и изготовляемой из итальянского проса (panicum italicum). Черкесы заменили это просо обыкновенным (p. miliare); все казачьи и польские племена едят подобную же кашу, но приготовленную из гречневой крупы; литовцы и латыши варят более жидкую кашицу из ячменной крупы (dichgrutz). Южные славяне до Иллирии приготовляют это гоми, или кашу из муки маиса; повсюду это основное национальное блюдо); они едят это кушанье с тестом, запеченным в форме пирога, как это делается в Грузии; к этому они присоединяют в виде напитка бузу (буза — пиво, приготовляемое из проса), мед и кислое молоко, и в особо важных случаях они добавляют еще и мясо, вареное или простым способом зажаренное (один из способов жарить мясо следующий: мясо режут на мелкие куски и насаживают их на маленькие железные вертела, — словно подражая греческим героям под Троей, — и подвергают затем действию раскаленных углей. Татары называют эту еду «tchislik».)

В княжеских семьях едят более изысканно; там нередко можно увидеть плов, рагу, блюда, приготовленные с медом и маслом и т. д. Но ни у князей, ни у народа нет определенных часов еды; каждый ест когда проголодается, отец в одной стороне, мать в другой, каждый ребенок в своем углу; только, принимая посторонних, соблюдают больше церемоний, но, роскошно угощая своих гостей, черкесы считают стыдом и против правил вежливости есть самим в присутствии гостя.

Самая необычайная воздержанность царит между этими людьми, когда они находятся в пути: немного кислого, [61] замешанного на меду теста из просяной муки, в сумке, привешенной к седлу, — вот все, что им служит едой в течение нескольких дней.

Также нетребователен черкес и в отношении своего сна. Если черкес этот не князь, не дворянин, он растягивается на земле, подостлав свою бурку, которая и заменяет ему постель; зимой устраиваются возле огня: места, наиболее близкие к огню, самые заманчивые, и предназначаются для главных лиц семьи и посторонних; остальные спасаются от холода, как могут (Лаэрт, отец Улисса, спал также зимой, завернутый в негодные плащи и окруженный своими рабами вблизи огня, во прахе. Odyssee, ch. XI, v. 189.)

Сколько античной Греции, сколько Греции времен Гомера находим мы среди черкесов.

Разве феодализм современной Черкесии не является феодализмом скептухов Греции, главную основу которого составляли пленники и рабы. Агамемнон, Улисс, Ахилл на своих легких быстроходных судах внезапно нападающие на богатые города, которые они грабят, уводя в плен жителей, могли бы найти множество своих живых образов среди наших черкесов Мамая и Джухубу.

Черкесы в наши дни поступают, как Парис, похищающий Елену и сидонянок.

Все то, что я говорил о воспитании мужчин и женщин, женских работах, о том стыде, который падает на мужа, если его увидят с женой, о пище, похоронах, могилах, друидизме и т. д. — все ведет нас в античную Грецию, и это заставляет нас признать, что здесь существовала какая-то греческая колонизация и производились в древности частые сношения с Грецией, если черкесы могли сохранить столько особенностей первобытных греческих нравов. Но, как я уже сказал раньше, следует спросить себя о том, какая нация давала культуру и какая воспринимала.

Но что более всего меня поражает в этой картине черкесских нравов, которую я изобразил, это странное сходство между черкесами с одной стороны и литовцами и латышами с другой.

Типы построек, расположение домов, селения, одежда, религиозные верования, поклонение деревьям и грому, излюбленные кушанья, закон гостеприимства, древний феодализм и т. д. — вот все те звенья, что связывают эти далекие друг от друга народы. Однако, это нации совершенно различных рас, так как литовцы относятся скорее к расе индо-германской, между тем черкесы в родстве с финнами. [62]

Мы знаем, что черкесы не меняли места своего пребывания. Каким же образом некоторые из их нравов мы встречаем у этих народов севера?

Кажется, что это раскрывает перед нашим взором важное историческое явление, а именно, что этот литовский народ, один из наиболее тесно связанных с санскритской ветвью, не всегда находился на севере, но что он, несомненно, был у подножья Кавказа и, быть может, в глубине времен выступал на этой арене под названием, которое мы уже забыли.

Не происходят ли литовцы, особенно яствинги, одно из самых интересных литовских племен, от аланских, или оссетских племен, или ассов, которые имеют также столько аналогии с санскритскими расами и вместе с тем, оставаясь на склонах Кавказа, сохранили весьма большое сходство в нравах с племенами черкесов. Историки всегда подозревали, что они пришли с юга и представляют остатки ясзигов (Jaszyghes) 21.

Летты, братья литовцев, сильно смешались с финнами (В продолжение нескольких лет, проведенных мною в Курляндии и Литве, я произвел многочисленные исследования относительно истории, нравов, памятников этих стран; быть может, я смогу когда-нибудь опубликовать результаты этой работы.)

Амазонки.

Не поразительно ли, наконец, то обстоятельство, что у черкесов мы находим такое причудливое разобщение мужчин и женщин, — в той именно стране, где, по мнению, древних, находились амазонки и савроматы гюнократумены.

Как бы не казалась невероятной эта история или сказка об амазонках, она должна иметь основание; в этом был уже убежден Страбон, и предания, сохраненные самими черкесами, служат тому доказательством. Вот это переданное Рейнеггсом сказание (I, 238), которое взял на себя труд проверить правдивый исследователь Ив. Потоцкий.

В те времена, говорят кабардинцы, когда наши предки обитали по берегам Черного моря, они часто воевали с эммечами, народом женщин, которые жили в местности, где горы Черкесии и Сванетии образуют угол, и распространялись до современной Малой Кабарды. Они не допускали в свою среду никаких мужчин, но принимали каждую смелую женщину, если она желала участвовать в их походах и вступить в их товарищество. После одной [63] длительной войны без всякого решительного успеха для той или другой стороны оба войска снова встретились для того, чтобы начать битву, когда вдруг предводительница эммечей, владевшая даром пророчества, потребовала тайного свидания с Тульмом, вождем черкесов, который также обладал даром провидения. В пространстве между двумя войсками раскидывают шатер; туда отправляются пророк и пророчица; несколько часов спустя пророчица выходит и объявляет своим воинственным подругам, что она побеждена и желает взять Тульма себе в мужья; вражда прекращена, и она советует им поступить так же, как она, и избрать себе мужа среди врагов; так и случилось: черкесы, наши предки, радостные вернулись со своими новыми подругами в свои жилища.

Это предание о существовании эммечей подтверждается фактом, который сообщает отец Ламберти (P. Archange Lamberti, Recueil de voyages au Nord, t. VII, p. 180 ot 181; ср. с тем, что рассказывает о черкешенках La Motraye, (t, II, p. 84)): во времена автора, когда Дадиан воевал с племенами, населявшими высокие горы на запад от Эльбруса, на поле битвы между убитыми нашли много вооруженных женщин в кирасах. Дадиан обещал большую награду тому, кто приведет такую женщину живой.

Теперь я снова возвращаюсь к истории отношений Черкесии с Россией.

По Адрианопольскому договору, заключенному 2-го сентября 1829 года, Турция уступила России все верховные права, какие только она могла иметь над Черкесией и всем берегом Черного моря от Анапы до крепости св. Николая. Тогда-то именно Россия решила не на шутку положить конец, силою оружия, этому состоянию тревоги, этой партизанской войне гверильясов, разбою, всему, что продолжалось уже столько лет.

Старались заключать мирные договоры с черкесами, но в стране, разделенной на столько враждующих и независимых сторон, сколько найдется чуть-чуть смелых голов, связать себя с одним означало объявить войну другому.

Пытались соблазнить черкесских вождей военными чинами и пенсиями, но черкесы увидели в этом только доказательство слабости русских, а не средство, которое употребляет более сильная и разумная нация ради избежания пролития крови. [64]

Когда черкесские отряды нападали на русские деревни, уводя пленников для того, чтобы обратить их в рабов, им воздавали злом за зло, но обыкновенно возмездие это падало на невинных, и в этой стране мести русские приобретали себе новых ожесточенных врагов, разжигая ничем неугасимую ненависть.

Положение России было чрезвычайно затруднительно; приходилось примириться с положением дел и всё оставить так, как было.

Император Николай, с ловкостью умевший ухватиться за самые действительные меры, не колебался ни минуты и сейчас же после заключения адрианопольского мира объявил войну Черкесии, выражая намерение воспользоваться всеми правами, которые представлял этот договор. План войны был принят уже десять лет тому назад, и его выполнение преследуется с упорством и сейчас, хотя до разрешения поставленной задачи еще весьма далеко.

Фельдмаршал граф Паскевич первый взялся за это большое предприятие; в то время полагали, что враждебные выступления испугают черкесов, и они быстро покорятся, но случилось обратное: воинственный пыл черкесов разгорелся еще сильнее вследствие ожесточенности русских, и последние были отброшены в то время, когда здесь еще находился фельдмаршал Паскевич. Когда он покинул Кавказ, почти не было заметно никаких успехов в достижении этого грандиозного проекта.

Не был счастливее и генерал Эмануель, заменивший фельдмаршала Паскевича; впрочем, он сохранял командование слишком короткое время для того, чтобы можно было достигнуть блестящих успехов; генерал завоевал только Эльбрус в результате экспедиции, наполовину разведочной, наполовину научной, которая принесла такие прекрасные результаты для знакомства с краем.

После генерала Эмануеля отдельным кавказским корпусом командовал барон Розен, отозванный вскоре другой войной на восток от кавказской горной цепи; это была война такая же трудная, как и черкесская, но окончившаяся со славой для русских; дело касалось укрощения непримиримого Кази-Муллы в его убежище, долине Гамри (Очевидно, Гимры).

В 1834 г. во главе корпуса, который должен был выступать против черкесов, был поставлен генерал Вильяминов, находившийся в распоряжении барона Розена.

С тех пор был установлен особый план, который отчасти уже начали выполнять и в предшествующие годы. Этот [65] план заключается в том, чтобы шаг за шагом твердой ногой становиться на территории черкесов, изолировать их войсковыми линиями, которые пересекут их страну в различных направлениях, отрезать им возможность помощи со стороны Турции, а также и других государств, если бы они пожелали принять участие в их судьбе.

Первая экспедиция под командой самого генерала Вильяминова состоялась в сентябре 1834 г.; ее целью было ознакомиться с местностью, расположенной между рекой Кубанью и Геленджиком, а также убедиться, какой самый надежный, удобный и легкий путь можно открыть между этой крепостью и кавказской военной линией.

Единственный путь в Геленджик лежал морем; доставка снабжения была очень трудна и зависела от времени года; иногда не имели бесконечно долгое время никаких сведений о том, что происходило в крепости, и она представляла как бы маленький остров, затерянный в океане.

Только двумя проходами можно было проникнуть из станицы Огинской, на реке Кубани, в Геленджик; один из них пролегал, поднимаясь по реке Атакум (Или Адагум), ущельем Адербей, длиной в 15 верст, затем селением того же названия и, наконец, вдоль реки Мезиппе.

Другой проход, через Добе, казалось, был наиболее доступным; на всем этом расстоянии в 80-т верст пришлось бы построить только один мост над небольшим водоемом со стоячей водой.

Первый путь представлял непобедимые трудности. Триста повозок, нагруженные снабжением, должны были следовать за войском, и несомненным являлось, что отряд, атакованный в длинном ущелье Адербей, оказался бы связанным обозом, и черкесы имели бы время сокрушить его, взобравшись на высоты.

Решено было подниматься вдоль реки Шадотопш, долина которой была настолько узка, что повозки должны были продвигаться вереницей. Стояли лагерем десять дней, прежде чем могли очистить местность от черкесов. Затем двинулись в дорогу не без больших предосторожностей; находились в пути десять часов, пока не взобрались на гребень гор, отделяющих долину Шадотопш от долины Атсесбохо; понадобилось не более часа для того, чтобы спуститься и дойти до Геленджика, где отважный экспедиционный корпус встретили криками «ура»: в первый раз [66] русская армия перевалила через отрог Кавказского горного хребта.

Когда возвращались, избрали другой путь: прошли ущельем Тачагус, спустились в селение Добе и оттуда, поднимаясь по цепи холмов, которые тянутся вдоль моря, достигли гребня вблизи источников реки На; эта маленькая речка впадает ниже в Шадотопш, которая бежит затем к морю и вливается в него на несколько верст дальше от реки Атакума или Адокау; от последней реки берет свое название и этот округ натухаджей, как я уже говорил об этом выше.

В Огинскую вернулись очень довольные этой экспедицией, совершенной ими не с таким уже большим уроном, несмотря на то, что край этот один из самых трудных, какие только мне известны, для перехода армии; все долины, среди этой формации мелового сланца и мела, так узки и тесны и так много здесь ущелий, что ты можешь быть на каждом шагу остановлен. Черкесы, притаясь в кустах по утесистым склонам, держат в своих руках жизнь тех, кто проходит у их ног. Достаточно иметь несколько пушек для того, чтобы обратить эти ущелья в неприступные. Сколько необходимо преодолеть трудностей, сколько проявить мужества для того, чтобы оттеснить и изгнать из его позиций этот воинственный народ.

Вторая экспедиция, произведенная в 1835 г., имела целью расчистить дорогу, которую открыли себе в предыдущем году, и сделать ее такой широкой, чтобы несколько повозок могли пройти по ней рядом; построили крепость Абин и св. Николая на Атакуме и намеревались овладеть позицией селения Добе. Планы русских сначала ведь заключались в том, чтобы укрепиться в Суджук-Кале, но все морские офицеры заявили, что бухта эта, открытая для северо-восточных ветров, не надежна и опасна для военных судов в бурное время и что несравненно было бы лучше в бухте Добе, так как она наиболее защищена и надежна для якоря.

Третья экспедиция началась в мае 1836 г.; произвели разведку вблизи Пшада и Суджук-Кале; прежде чем начать экспедицию, генерал Вильяминов обнародовал воззвание к черкесам, в котором им предлагали сдаться России и исполнять Адрианопольский договор. Ответ, данный генералу, если верить напечатанному в аугсбургской газете вслед за прокламацией, служит доказательством иезуитизма Англии, стремившейся подчинить себе Черкесию наперекор России. [67]

В этом году потеряли много офицеров в одном из ущелий. Генерал, командир экспедиционного корпуса, предупрежденный об опасности продвижения войска по ущелью, не хотел слушаться доводов благоразумия, и не успел он сделать несколько шагов по ущелью, как его настигла пуля. «Я не смею уже отступать», сказал генерал, и войско пробилось за ним сквозь ущелье. Но черкесы убили человек двадцать офицеров, так как они не любят стрелять в простых солдат и метят только в их начальников, которых они прекрасно узнают; впрочем офицеры стараются последнее время, насколько возможно, не отличаться от рядовых солдат ни своей одеждой, ни своими лошадьми.

Вот результаты последних военных операций, которые производились на суше.

Военные действия со стороны моря должны были согласоваться с этими планами, и Россия держала в Черном море флотилию судов, которая в состоянии была бы выполнить ее проекты. Два рейса для крейсерства были установлены вдоль берегов: суда, стоявшие в Геленджике, должны были, главным образом, не спускать глаз с морских берегов до Гагр, другие, находившиеся в Сухум-Кале, зорко наблюдать за Абхазией.

Запретили иностранным судам приближаться к берегам Черкесии, объяснив это запрещение как необходимую санитарную меру. Эта блокада была обнародована, и каждый обязан был о ней знать. Это было единственное средство отрезать черкесам всякую помощь.

В результате этого эмбарго морских берегов Черкесии была произведена в 1832 г. конфискация семи турецких судов; они были отведены в Феодосию и Керчь, где их продали вместе с грузом. Команда этих судов, в количестве 150 человек, была освобождена. Прибыль от продажи призового судна принадлежит военным кораблям, его захватившим.

Сказать, что турки имеют право жаловаться на несправедливость такой конфискации, было бы неправильно. Когда Россия наложила эмбарго на эту страну, она сейчас же осведомила об этом турецкое правительство, и султан, хорошо сознавая, что он уступил все свои права России, строго запретил всем своим подданным заниматься торговлей с черкесами. Много раз паши возобновляли этот приказ по просьбе русского посланника и консулов, в особенности консула в Трапезунде, откуда выходят почти все суда, направляющиеся в Черкесию. Много усилий употребил [68] трапезундский паша для того, чтобы разъяснить жителям, к каким последствиям могут привести их поступки, а также убедить их в том, что, если русские сожгут или конфискуют их суда или груз, султан даже и не подумает о том, чтобы заявить хотя бы малейший протест по этому поводу, и таким образом они будут действовать за свой страх и риск.. Поэтому турки знают, что их ожидает, но слишком велика нажива в случае удачи и непреодолима приманка, чтобы устоять против соблазна и не затеять что-либо рискованное. Они всегда надеются проскользнуть незамеченными вдоль берегов, которые мешают своей высотой крейсирующим военным судам увидеть их маленькие суда, и раз они уже на месте, черкесы встречают их с распростертыми объятиями, готовые защищать до последних пределов.

В результате экспедиций 1833 г. было сожжено русскими всего шестнадцать небольших судов и семь товарных складов.

Между тем война России с Черкесией привлекла к себе взоры всех европейских стран, которые ревниво относились к усилению могущества России и успехам ее оружия на Востоке и Турции.

Тем более Англия не могла стерпеть, чтобы какое-либо государство употребляло все меры для обеспечения мира на своих границах, и готова была даже оспаривать это право у России, та самая Англия, которая ни у кого не спрашивала разрешения отправиться в Индию для того, чтобы утвердить там свое могущество и оттеснить непокорные племена, пытавшиеся подорвать незыблемость ее власти.

Изо всей силы кричали об этом также и французы, те самые французы, которые еще хуже поступали в Алжире. Мы спросим их — имели ли они больше прав замирять покоренную страну теми способами, которые они употребляли, чем Россия, усмиряя Кавказ, с которым она находится в войне в течение многих веков?

Во всяком случае подождем с терпением результатов этой ожесточенной борьбы, которая становится все более грозной и вместе с тем все более интересной, так как благодаря этой борьбе, черкесский народ, до сих пор неведомый, выявится в совершенно ином свете. Своим стремлением покорить черкесов не расшевелит ли Россия их промышленность, не пробудит ли их энергию, их разум? Не заставит ли она силою обстоятельств объединить свои интересы, избрать вождя и сплотиться в одну нацию? Не в первый раз в истории мы увидели бы, как неведомый [69] до тех пор народ, разделенный своими интересами, пробудился при виде все возрастающей опасности и вышел из состояния равнодушия и темноты перед лицом грозного врага для того, чтобы занять свое место среди других народов и выполнять между ними свое назначение.

Грузия и Сельджукиды, Швейцария и ее борьба с Австрией, Голландия и ее войны с Испанией, Литва и Тевтонский орден — вот примеры таких явлений в истории, не слишком уже отдаленных от нас.


Комментарии

14. Сравнение абхазо-адыгейских языков с финскими языками допустимо лишь в свете единства языкотворческого (глоттогонического) процесса. Ни о каком «родстве» здесь, разумеется, не может быть и речи.

15. Гверильяс — от испан. guerilla, что значит «малая война». Здесь «гверильяс» употребляется в смысле «иррегулярный воин».

16. Лакедемония — или Лакония, область в древней Греции.

17. Автор имеет в виду ту тестообразную массу из просяной (пшенной) муки, которая по-абхазски называется «abэsta», по-грузински — гоми.

18. Патрокл — один из героев «Илиады», пышные похороны которого подробно описаны в поэме.

19. Речь идет о т. наз. «тамгах», которые имели родовое происхождение.

20. Автор ошибается, т. к. несмотря на ввоз оружия и холста, эти предметы производились на месте. В Абхазии же, кроме этого, занимались хлопководством и шелководством. Привозными продуктами пользовались преимущественно привилегированные сословия, а трудящиеся крестьяне обходились продуктами домашних промыслов.

21. Автор справедливо отмечает очевидное сходство нравов и обычаев, бытовавших у черкесов, с общественным строем древних греков героической эпохи. Однако, автор ошибается, когда он называет общественный строй греков феодализмом. Черкесов роднит с древними греками не феодальная структура их общества, а тот пережиточный патриархально-родовой уклад, который сохранялся в системе абхазо-адыгейского феодализма до последнего времени. Никак нельзя согласиться с автором, когда он именует родоплеменной строй греков героической эпохи «древним феодализмом». Это обычная для буржуазного ученого модернизация истории.

Вопрос о сходстве социальных форм черкесов и древних греков, черкесов и литовцев автор пытается разрешить в свете расовой теории. Автор тщетно ищет исторические корни этого сходства в миграциях (переселениях). Марксистско-ленинская историческая наука рассматривает вопрос о сходстве культурных форм в свете единства культуротворческого процесса. Общность культурных форм обусловлена однородностью социально-экономической структуры, однородностью способа производства.

22. Автор ошибается, называя «саша» черкесским племенем. Это одно из племен убыхов.

23. Джихи, джихеты или джигеты — это не черкесское, а абхазское племя, называвшее себя «садзами» (абх. asaзkua).

24. «Князь Нарчук» — это Нарчоу Инал-Ипа, абхазский тавад, владевший низменностью в устье р. Бзыби.

(пер. Н. А. Данкевич-Пущиной)
Текст воспроизведен по изданию: Фредерик Дюбуа де Монпере. Путешествие вокруг Кавказа. Том I. (Грузинский филиал АН СССР. Труды института абхазской культуры. Выпуск VI. Свидетельства иностранцев об Абхазии). Сухуми. Абгиз. 1937

© текст - Данкевич-Пущина Н. А. 1937
© сетевая версия - Тhietmar. 2008
© OCR - Дудов М. 2008
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Абгиз. 1937