ДРОЗДОВ И.

НАЧАЛО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ШАМИЛЯ

(1834-1836 г.).

I.

Мюридизм на восточном Кавказе. Шамиль. Отношения его к Кази-мулле и Гамзат-беку. Избрание Шамиля имамом Дагестана и Чечни. Первые неудачи его в столкновениях с г.-м. Ланским и полковником Клюки-фон-Клугенау. Уничтожение Гимр, занятие Гергебиля и разорение Гоцатля. Утверждение Аслан-хана казикумухского аварским владетелем. Внутреннее управление Шамиля. Шариат.

В начале тридцатых годов в селении Яраг проживал мулла Магомет, главный кадий, пользовавшийся в Дагестане большим уважением за свою ученость и благочестивую жизнь. Под личиною благочестия мулла этот скрывал ярый фанатизм и властолюбие, и сначала в тиши, а затем явно, стал проповедывать в кюринском владении шариат, с помощью преданных ему мулл. В основе этого учения лежала мысль соединить в лице мюршида духовную и светскую власть, подобно персидским владыкам из дома Сефидов, среди которых в 1528 году прославился Мюршид-Измаил; цель же этого учения состояла в освобождении магометан из-под власти неверных, ибо правоверные должны быть свободны, равноправны и никому не платить подать, а главное — вести с ними газават, т. е. священную войну. Народу суровому, привыкшему к насилию и грабежам, проповедь пришлась по душе, направляя в лучшую сторону его воинственные силы, и из владения кюринского, куда она впервые проникла, быстро распространилась по всему Дагестану. Народ, подстрекаемый сторонниками [251] муллы, получившими название мюридов, заволновался, и газават сделался для него заповедным словом. Шамилю в то время было 25 лет от роду. Ревностно изучая коран и продолжая посещать всех выдающихся по знаниям и уму мулл и кадиев, он был точным и преданным последователем учения муллы Магомета, которого нередко посещал в Яраге. Серьезная, степенная и положительная натура молодого человека, поглощенного новым учением, уже тогда показывала, что он далеко не останется равнодушным зрителем борьбы, взволновавшей его родину, а основательная религиозная подготовка, при поголовном невежестве горцев, предрекала ему выдающуюся роль в этой борьбе.

Шамиль родился в 1798 году в аварском селении, койсубулинского общества, Гимры. Родителями его были уздень Дэнгау-Магомет и дочь аварского бека Пир-Булаха — Баху-Меседу. Первое имя, данное Шамилю при рождении, было Али, но до шестилетнего возраста мальчик был так слаб, что родители, опасаясь за жизнь его и веря в народные приметы, решили к имени Али добавить имя Шамуил, переделанного впоследствии в "Шамиль." По странной случайности, с этой поры Шамуил начал быстро поправляться, и наконец окреп до того, что легко переносил и холод, и непогоду, не подвергаясь никаким болезням. Мальчик был очень живой, подвижной, страстно любил гимнастические упражнения и фехтования шашкой или кинжалом, целые дни прыгал или фехтовал с воображаемым противником; в искусстве бегать или прыгать не было равных ему — он шутя перепрыгивал через ямы в 12 аршин ширины или подпрыгивал выше роста взрослого человека, что впоследствии очень пригодилось ему. Товарищем и другом детства его был сосед-мальчик Магомет, бывший четырьмя годами старше Шамуила, изучавший коран под руководством гимринского муллы. Сосредоточенный и [252] задумчивый, Магомет, передавая впечатления и сущность уроков учителя, не мог не иметь влияния на восприимчивого и страстного Шамуила. Последний всею душою отдался изучению корана, и из резвого мальчугана начал постепенно образовываться фанатик и аскет. Мальчики эти были как бы отмечены судьбой для видной деятельности на Кавказе. Из одного вышел Гази-Магомет или, как называли его, Кази-мулла, из другого — Шамиль.

На характер Шамиля, его замкнутость и раздражительность, имели влияние и семейные неурядицы. Отец его, Дэнгау-Магома, был горький пьяница, а мать, как и все женщины Востока, безответная рабыня да еще постоянно пьяного мужа. Домашние сцены и уличные насмешки глубоко оскорбляли Шамиля. Несколько раз он заставлял отца присягать на коране, что тот бросит постыдную слабость, но, присягнув сегодня, Дэнгау на другой день напивался еще сильнее. Однажды, выведенный из себя насмешками гимринцев над отцом, Шамиль вбежал в комнату и, приставив к своей шее обнаженный кинжал, объявил отцу, что ежели он не перестанет пить, то зарежет себя на его глазах. Угроза подействовала и Дэнгау перестал пить. Дружеские отношения между Магометом и Шамилем с возрастом их все более и более крепли. Они вместе продолжали изучать коран под руководством известных в крае ученых мулл и, разъезжая для этого то вместе, то порознь, изучали новые местности и новые общества. Близ с. Танус, куда Шамиль ходил на уроки к мулле, и до настоящего времени есть камень с высеченными на нем следами от ног Шамиля. Вот, что говорят об этом камне: прослышав, что в Танусе находится очень мудрый истолкователь корана, Шамиль пожелал брать у него уроки. Присоединившись к гимринской молодежи, ходившей туда же и с тою же целью, Шамиль [253] отправился в Танус. В это время ему было 20 лет. На пути, близ селения, находился камень высотою в рост человека, до того сглаженный, что на него, невзирая на усилия молодых людей, никто не мог взобраться, и потому приходилось обходить кругом значительное расстояние. Завидев этот камень, Шамиль разбежался и взлетел на него как птица. Случай этот, как он ни маловажен, разнесся по всем уголкам ближних и дальних селений Дагестана, и суеверный народ придал Шамилю сверхъестественную силу, с помощью которой он мог творить почти чудеса. С 1826 года Кази-мулла появился на поприще деятельности уже как имам Чечни и Дагестана, а Шамиль остался по-прежнему его другом. Он был его постоянным спутником, помогал во всем, а иногда и замещал имама во время долговременных отлучек его из Гимр. В 1831 году, отправляясь в набег к кумыкам и на Кизляр, Кази-мулла поручил Шамилю управлять покорными ему обществами и укрепить Гимры. И то, и другое Шамиль исполнил блистательно. В это время Шамиль еще не был ни муллою, ни мюридом, как его ошибочно называли тогда в наших официальных документах; он был просто деятельным помощником и советчиком Кази-муллы во всех его серьезных предприятиях. Лишь после смерти последнего, в 1832 году на штурме Гимр, Шамиль едва не был избран имамом, но тяжко раненый на этом же штурме, принужден был лечиться в продолжении полугода у тестя своего, знаменитого в то время врача Абдул-Азиса. Болезнью Шамиля воспользовался первый мюрид, Кази-муллы Гамзат-бек, провозгласивший себя имамом, впрочем не надолго. В сентябре 1834 года он был умерщвлен, и в конце этого же месяца Шамиль был избран имамом, на 36-м году от рождения. При Гамзат-беке Шамиль играл ту же роль помощника, и хотя одно время Гамзат [254] сомневался в нем, но Шамиль, всегда покорный и далекий от интриг, рассеял подозрения его. Шамиль знал и достоинства, и дурные качества Гамзата. Он видел, что необузданный и пылкий имам не долго будет властвовать и сам себя обречет на гибель. Так и случилось. Для поддержания власти нового имама необходимо было занять аварское плоскогорье, составлявшее центр Дагестана. Гамзат, по совету Шамиля, осадил Хунзах, чтобы силою заставить ханшу Паху-Бике и ее сыновей присоединиться к союзу с ним, но, судя по заявлению Шамиля, истребление ханской фамилии не имелось в виду. Верность союзу должна была обеспечиться выдачею младшего сына ханши, Булач-хана, аманатом. Булач-хан был выдан Гамзату заложником и отправлен в Гоцатль к дяде Гамзата, Имаму-Али, а старшие братья его, Нуцал-хан и Умма-хан, предательски убиты в лагере Гамзата, который, заняв Хунзах и ханский дворец, в присутствии своем приказал обезглавить и престарелую Паху-Бике. Шамиль присутствовал до последней минуты на хунзахской драме.

Известие о смерти Гамзата застало Шамиля в Гимрах. Он немедленно послал во все подвластные общества письменные извещения о событии, приглашая народ и всех почетных лиц собраться для избрания нового имама в урочище Готлокаль ¹, расположенное по средине хребта Арак-тау. 20-го сентября 1834 года в Готлокаль прибыло множество народа, ученые муллы и кадии, между которыми личными качествами и ученостью отличались Абдулла из Ашильты, Кура-Магомет из Чирката, Сагид из Игали, Худанитиль-Магома из Гоцатля и Газио из Караты. Шамиль приехал из Гимр со свитою из мюридов, между которыми особенною преданностью к нему отличались чеченец Ташав-хаджи и Кибит-Магома. Объявив народу о смерти [255] Гамзат-бека, Шамиль предложил избрать преемника ему. Едва окончил он речь, как все присутствующие избрали его имамом, но Шамиль отказался, ссылаясь на то, что высокое достоинство это и власть сопряжены с ответственностью, крайне обременительны и влекут за собою много неприятностей. Готовый служить родине в качестве второстепенного лица, как при Кази-мулле и Гамзат-беке, он предложил избрать имамом Сагида игалинского. Но Сагид объявил избирателям, что он слишком слаб характером для звания, которое, помимо учености, требует твердой и непреклонной воли, мужества и опытности в деле управления народом. С своей стороны, находя все названные качества в Шамиле, он предложил совету убедить Шамиля принять власть имама. Шамиль опять отказался и указал на Газио каратинского, а затем на нескольких других кандидатов; но когда Сагид игалинский указал снова на Шамиля как на единственного человека, способного водворить порядок в народе, и что от него требуется жертва для родины, Шамиль, как бы уступая насилию избирателей, согласился, но поставил непременным условием беспрекословное повиновение ему во всех мерах, к которым он сочтет нужным прибегать. Все присутствующие дали торжественное обещание повиноваться ему беспрекословно, затем объявили имамом и поздравили при восторженных кликах сборища. Таким образом исполнилась заветная мечта Шамиля — быть владыкою, но не путем насилия, а единодушным избранием народа. За новым имамом было много опыта и много знаний; ему добровольно подчинились почти все дагестанские и некоторые чеченские общества; оставалось одно — продолжать дело своих предшественников.

Возвратившись в Гимры, Шамиль нашел селение разоренным русскими войсками, проводником которых был некто Улубей. В присутствии всех гимринцев Шамиль [256] собственноручно снес ему голову, обещая такую же быструю расправу и всем изменникам. Затем, по определению совета, он приказал казнить Булач-хана аварского, бывшего аманатом в Гоцатле, на чем особенно настаивал Сагид игалинский, опасавшийся мести Булач-хана за смерть матери и братьев. Булач-хан был сброшен со скалы в Аварское Койсу, по словам Шамиля — живым, а по другим сведениям, его сначала задушили и затем сбросили в Койсу.

Истребление аварской владетельной семьи и убийство Гамзат-бека не могли обойтись, по мнению корпусного командира барона Розена, без обычного кровомщения, а потому, чтобы предотвратить возможные беспокойства, он приказал г.-м. Ланскому уничтожить Гимры, полагая что этим будет обеспечено дальнейшее движение войск в Нагорный Дагестан. 13-го сентября Ланской выступил из Темир-Хан-Шуры с 10-ю ротами Апшеронского и столько же генерал-фельдмаршала князя Варшавского пехотных полков, одним баталионом Мингрельского егерского полка, 200 донскими и 80-ю линейными казаками, 4-мя горными единорогами, 4-мя кегорновыми мортирками и 500 человек пешей и конной милиции, собранной из владений Шамхала тарковского и хана мехтулинского. На другой день, до рассвета, отряд спустился по эрпелинской тропинке в гимринскую теснину, и только тогда движение его было открыто, ибо все дороги, ведущие к Гимрам, за несколько дней до того были заняты нашими пикетами. Отряд достиг без сопротивления до самого селения, где жители открыли сильную перестрелку и старались удержать войска, дабы дать время удалиться своим семействам, уже переправлявшимся через Койсу, но вынуждены были бежать к Унцукулю и Ашильте, преследуемые нашими войсками. По дороге к последней деревне был наведен через Койсу узкий мост, позади [257] коего устроены завалы с бойницами и с фланговою обороною, где, несмотря на отчаянное сопротивление, две роты Апшеронского пехотного и Мингрельского егерского полков перешли с примерною неустрашимостью через завалы и овладели ими. После этого приступлено к решительному разорению Гимр с окрестными садами и виноградниками, за неоднократное вероломство гимринцев и за измену присяге, данной в 1832 году после гибели Кази-муллы. 16-го сентября Ланской начал обратное следование; неприятель несколько раз бросался на ариергард, состоявший из баталиона Апшеронского пехотного полка с 2-мя орудиями и казаками, но, понеся чувствительную потерю, прекратил преследование. С нашей стороны в продолжении всей экспедиции убиты: обер-офицер 1, нижних чинов 8, милиционеров 4; ранены: обер-офицеров 2, нижних чинов 23, милиционеров 6 и взято в плен 5 казаков, оставшихся при отступлении и потерявших лошадей. Генерал-маиор Ланской во время экспедиции тяжело заболел и вскоре потом умер в Темир-Хан-Шуре. После кончины его и по тяжкой болезни командира 1-й бригады 21-й пехотной дивизии генерал-маиора Реута, командир Апшеронского пехотного полка полковник Клюки-фон-Клугенау, приняв командование над отрядом, продолжал действовать, сообразно с наставлениями, данными корпусным командиром покойному г.-м. Ланскому, а так как барон Розен, несмотря на смерть Гамзат-бека, не отменил предположенную экспедицию в Аварию для восстановления спокойствия в Нагорном Дагестане и водворения в Аварии благонадежного правителя, то полковник Клугенау предпринял новую экспедицию. Оставив для охранения Темир-Хан-Шуры и владений шамхала пять рот Апшеронского пехотного и две роты Тифлисского егерского полков, с достаточным числом милиции из шамхальского и мехтулинского владений, он выступил 2-го октября из [258] Темир-Хан-Шуры с 3-мя баталионами Апшеронского, 3-мя баталионами князя Варшавского пехотных подков, 6-ю ротами Тифлисского и 2-мя баталионами Мингрельского егерских полков, 8-ю легкими и столько же горными орудиями, 250-ю донских и 200 линейных казаков, через сс. Параул, Кака-Шуру, Урму и Лаваши, куда прибыл 5-го октября. Здесь встретили его акушинский Магомет-кадий с другими кадиями и почетными акушинскими старшинами, которые изъявили готовность содействовать нашим войскам. От д. Лаваши к с. Ходжал-Махи разработка довольно трудной дороги задержала Клугенау два дня; то же самое препятствие встретилось при следовании от последнего селения к койсубулинскому с. Гергебилю, лежащему на берегу Койсу, от которого вела удобнейшая дорога в Аварию. 11-го октября отряд занял Гергебиль, достигнув без выстрела этого важного по своему местоположению пункта, до которого русские войска никогда еще не доходили. Такой счастливый исход следовало приписать примерному наказанию Гимр, убедившему в бесполезности сопротивления нашим требованиям. Цель занятия Гергебиля преимущественно состояла в том, чтобы появлением наших войск в горах рассеять мюридов, заставить аварцев признать над собою правителем нашего ставленника и держать в спокойствии не только Аварию, но и другие горные общества. Правителем предназначался корпусным командиром г.-м. Аслан-хан казикумухский и кюринский, имевший большое влияние в горах. Хан выступил верхнею дорогою в Аварию, для удержания жителей андаляльского и других обществ от присоединения к приверженцам Гамзат-бека, приготовлявшимся к защите в д. Гоцатль; сына же своего Махмед-мирзу он отправил к полк. Клугенау, с двумя тысячами человек казикумухской милиции. 15-го октября отряд наш выступил из Гергебиля, в числе 3500 человек регулярной пехоты, 6 легких [259] и 8 горных орудий с казаками и 1000 человек казикумухской милиции, оставив вагенбург под прикрытием части пехоты и шамхальской милиции при 2-х легких орудиях. Переправившись через Казикумухский Койсу и пройдя с. Кикуны, Клугенау узнал, что Шамиль расположился близ д. Могох со скопищем, состоящим из 1000 человек, и устроил завалы на левом берегу Аварского Койсу, у впадения в эту реку Казикумухского Койсу, чтобы при движении наших войск далее в Аварию атаковать их с фланга или тыла. Клугенау, для обеспечения своего следования, решил сперва атаковать Шамиля. Устроив на правом берегу Аварского Койсу батарею против неприятельских завалов, удачным действием артиллерии он скоро успел расстроить горцев и повредить завалы, а потом, под прикрытием того же артиллерийского огня, переправил через реку стрелков, посадив их на лошадей позади казаков, и вслед затем казикумухскую конницу. Неприятель, уже расстроенный действием артиллерии, заметив это движение, оставил свои завалы и частью рассеялся по горам, а частью бежал по ущелью Койсу, успешно преследуемый казикумухскою конницею. После дела к Клугенау явились могохские старшины с изъявлением безусловной покорности; он взял с них аманатов для лучшего обеспечения своего дальнейшего следования и вытребовал скот для отряда. На другой день Клугенау отправил легкие орудия в вагенбург, ибо дальнейший путь был совершенно непроходим для полевой артиллерии, и продолжал следовать к Гоцатлю. Дорога в Гоцатль переходила через Аварское Койсу против д. Джалда, жители которой составляли одно общество с гоцатлинцами. Джалда расположена на левом берегу сказанной реки, в местности весьма удобной к защите, причем главное препятствие представляет широкий и быстрый Койсу. Поэтому Клугенау, заняв позицию на правом берегу реки и устроив [260] батарею, под прикрытием ее переправил через Койсу с правой стороны деревни два баталиона пехоты с двумя горными орудиями, а с левой стороны послал казикумухскую милицию в обход. Жители, заметив, что с двух сторон их обходят, оставили деревню и удалились в горы, после чего Клугенау беспрепятственно переправился с остальною частью отряда, занял деревню и окружающие ее высоты и расположился лагерем. Гоцатлинцы, чтобы дать время своим семействам спастись и вывезти имущество, заняли перевал между деревнями Джалда и Гоцатлем и устроили на нем крепкие завалы. Узнав об этом, Клугенау, 17-го октября, сделал рекогносцировку перевала, а 18-го выступил к Гоцатлю, оставив две роты с одним орудием в Джалде, для обеспечения своего тыла. По приближении наших войск, неприятель, не доверяя своим силам, оставил завалы на перевале, и отряд прошел беспрепятственно до селения. В крайних домах жители пытались остановить нас, но, опрокинутые, отступили к своим семействам и имуществам, скрываемым частью в старом Гоцатле, частью же в близлежащих скалах. Для занятия старого Гоцатля Клугенау отправил три баталиона пехоты и часть конницы; жители, не решившись защищаться, разбежались и скрылись с своими семействами в ближайших ущельях, оставив в добычу нашим войскам несколько сот штук рогатого скота и много имущества. Получив потом сведение, где именно гоцатлинцы скрыли свое главное имущество, Клугенау отрядил для овладения их убежищем три баталиона пехоты и 4 горных единорога, под командою генерального штаба капитана Ковалевского. Имущество находилось в ущельи, вход в которое, состоявший из двух отвесных скал, был заперт крепкими завалами, защищаемыми главными мюридами. Пещеры в стенах ущелья, заслоненные спереди мешками и корзинами с землею, давали неприятелю [261] совершенно безопасное убежище от ружейных выстрелов. Прямой натиск был совершенно бесполезен и сопряжен с значительною потерею, а потому Ковалевский сначала отвлек двумя баталионами внимание неприятеля от самой неприступной части ущелья, а затем, действием из орудий занимая неприятеля, удержал его в завалах, между тем как 6 рот с двумя кегорновыми мортирками, посланные им в обход по узкой скалистой тропинке, ударили на неприятеля во фланг и в тыл; солдаты, спускаясь постепенно, врывались в завалы и наконец взяли их после отчаянного сопротивления. Сражение продолжалось более трех часов; мюриды, не видя спасения, дрались с ожесточением и оставили на месте 73 человека. Все имущество их, состоявшее из богатого оружия и дорогих вещей, похищенных ими при разграблении Хунзаха и в других местах, досталось в руки наших солдат и казикумухской милиции.

На другой день по занятии Гоцатля прибыли к Клугенау аварские старшины и все заговорщики, участвовавшие в убийстве Гамзат-бека, изъявляя желание от имени всего народа иметь своим правителем Аслан-хана, покуда недавно родившийся сын последнего хана аварского, Нуцал-хан, не достигнет совершеннолетия. 19-го числа прибыл к отряду Аслан-хан, успевший во время своего движения верхнею дорогою склонить на свою сторону андаляльское и другие общества, старшины которых приехали с ним и также выразили желание иметь его своим правителем. 20-го числа все главные беки и старшины аварские торжественным образом приняли присягу на верноподданство Государю Императору и в повиновении вновь избранному правителю своему Аслан-хану. 21-го и 22-го числа отряд занимался разрушением с. Гоцатля, как опасного гнезда, из которого возникло столько зловредных замыслов и покушений. 23-го октября Клугенау выступил из Гоцатля и соединился с вагенбургом; [262] проходя через с. Джалда, он истребил и эту деревню. С нашей стороны в продолжении всей экспедиции убито: обер-офицеров 2, нижних чинов 17; ранено: обер-офицеров 5 и нижних чинов 63, считая милиционеров.

По окончании экспедиции почетнейшие койсубулинские жители приехали к шамхалу, во время проезда его через Араканы, с просьбою возобновить прежние мирные сношения между ними и его подвластными; они обязались затем собрать старшин всех койсубулинских деревень и явиться с ними в Тарки для принятия присяги на верноподданство Государю Императору и для отдачи аманатов, по назначению шамхала. Жители деревень Гергебиля и Кикуны покорились безусловно своему прежнему владельцу Ахмет-хану мехтулинскому и выдали ему 25 мюридов. Гумбетовцы прислали своих старшин в Гергебиль, к Клугенау, с изъявлением готовности повиноваться Аслан-хану, как главному и признанному правительством начальнику в горном Дагестане. Гимринцы, расселились по разным селениям и лишь впоследствии вернулись на прежнее местожительство.

К переменам во внутреннем управлении подвластных обществ Шамиль приступил в 1835 году при содействии мулл Абдуллы ашильтинского, Кура-Магомета чиркатского, Сагида игалинского, Худанитиль-Магомы гоцатлинского, Газио каратинского, мюридов Кибит-Магомы тилитлинского в Дагестане и Ташав-хаджи в Чечне и Ичкерии. Сущность их состояла в следующем. Весь Дагестан и Чечня разделялись на округи или наибства, под управлением наибов, назначаемых имамом. Наибам предоставлялась власть исполнительная, административная, военная и судебная. Дела тяжебные, гражданские должны разбираться по смыслу корана муллами, кадиями и муфтиями. В селениях для этой цели предназначалось несколько мулл и один кадий, а в наибстве один муфтий. Помощниками наибов, кроме мюридов, назначались [263] из жителей наибства пятисотенные, сотенные и десятские. Вне резиденции наиба имам назначал дебиров (нечто вроде исправников), но с ограниченными нравами, как власть исполнительную. В распоряжении дебиров, кроме пятисотенных, сотенных и десятских, находились татели, на обязанности которых лежало наблюдение за точным исполнением жителями правил религии. Наиб, как представитель военной власти, наблюдал за отбыванием воинской повинности, исправностью вооружения и караулов и, в случае надобности, мог посылать мелкие партии для набегов в наши пределы. Жалобы на незаконные действия наибов приносились имаму и рассматривались в верховном совете, под личным председательством Шамиля, равно как и дела уголовные по преступлениям, за которые виновные подлежали смертной казни. Для удобства сношений наибств с имамом, несколько таковых соединены были под управлением мудиров. Для наблюдения за правильностью служебных действий наибов и других должностных лиц назначались особые агенты, мухтасибы, имена которых были неизвестны. О всяком злоупотреблении мухтасибы должны были немедленно доносить имаму. В эти должности назначались люди безукоризненной честности, по избранию самого Шамиля. Всеми делами по управлению краем заведывал верховный совет, под председательством имама. Занятия совета происходили ежедневно, за исключением пятницы, дня посвященного молитве. Стража телохранителей Шамиля состояла из 120-ти мюридов, 12-ти онбаши (десятников) и начальника стражи. В караул для охраны дома имама назначалось десять мюридов с десятником, которые помещались в караульном доме и в продолжении семи дней, до смены их новым караулом, получали продовольствие из кухни имама. В пятницу во время торжественного шествия имама на молитву вся стража, с обнаженными шашками, выстраивалась шпалерами от его дома [264] до мечети. Как в реформах Шамиля, так и в обстановке его нельзя не заметить стремления к правильно организованному государству и положению самостоятельного владетеля. Для осуществления планов, намеченных Шамилем, требовались громадный труд и страшная сила воли. Ему предстояло бороться не только с необузданными горцами, но и с муллами, кадиями и различными эфенди, властвовавшими и грабившими народ вполне бесконтрольно и безнаказанно. В последнем случае Шамилю угрожала серьезная опасность и немалое противодействие, но он был осторожен и медленно подвигался к цели. Весь 1835 год он только подготовлял почву и старался приобретать сторонников. Углубившись в чтение и толкование корана, проповедуя и рассылая проповеди по дагестанским обществам, он изображал из себя набожного и скромного имама, преданного посту и молитве за грешников, отступающих от правил шариата. Первые действия его не давали никакого основания думать, что он намерен забрать в свои руки светскую власть; все сводилось к учению шариата. "Шариат написан пророком — говорил он народу — пророк писал только то, что говорил ему Бог. Значит человек, не исполняющий требований шариата, не исполняет требований Бога; такой человек не должен жить ни одной минуты. Если я сделаю что-либо противное шариату — сейчас же рубите мне голову; если вы не будете исполнять его, я буду рубить вам головы." В шариате, о распространении которого так заботился Шамиль, он видел главнейшую основу упорядочения народной жизни и посредством его рассчитывал утвердить свою власть. Шариат — прямая дорога, путь, ведущий к блаженству небесному всякого, кто идет по нем. Он составлял отдел корана и продиктован Магомету ангелом Джабраилом (Гавриилом). Истинный мусульманин, верующий в Бога, в Его пророка Магомета и желающий удостоиться благ [265] небесных, по требованию шариата, должен отрешиться от всякого соблазна, который заключается в роскоши жизни и одежды, в публичных развлечениях, в играх, плясках, общениях с женщинами, кроме жены, в употреблении вина хотя бы в самых малых количествах. Хороший мусульманин должен отрешиться от всего сказанного, неуклонно исполнять правила эти, совершать ежедневно пять раз моление и намазы, презирать и истреблять неверных, памятуя, что чем более он истребит неверных, тем ближе будет ко всем блаженствам рая. Проповедуя такое учение, Шамиль стремился создать воинствующих женатых монахов. Идеал Шамиля был недоступен большинству, но, не страшась препятствий, которые представлялись ему на каждом шагу, он вводил учение это своею железною рукою и достигал цели настолько, насколько необходимо ему было для удовлетворения своих властолюбивых замыслов. Еще при жизни Кази-муллы он нередко беседовал с ним на эту тему, но Кази-мулла, слишком занятый столкновениями с русскими отрядами, преследовавшими его со всех сторон, откладывал вопросы об упорядочении страны внутри до более благоприятного времени. (Сначала к Шамилю примкнуло меньшинство, но это меньшинство было сильно влиянием своим и фанатически предано новому учению. Никто из приближенных Шамиля не усматривал в нем честолюбца, а все считали его чуть ли не святым, заботящимся лишь о спасении правоверных душ ²). [266]

II.

Недостаток войск на Кавказе. Значение некоторых стратегических дорог в Дагестане. Рекогносцировка Гордеева. Опасность, угрожавшая Шамилю. Двусмысленное поведение шамхала тарковского. Письмо койсубулинцев шамхалу. Деятельность Кибит-Магомы в Дагестане. Тилитлинская драма. Заблуждения г.-м. Клугенау о намерениях Шамиля. Воззвания Шамиля. Деятельность Ташав-хаджи в Чечне. Действия подполковника Пулло на кумыкской плоскости в 1835 году.

Успеху распространения мюридизма и утверждению власти Шамиля в Чечне и Дагестане немало содействовал недостаток войск на Кавказе. Хотя в 1835 году отдельный кавказский корпус состоял из 90 баталионов пехоты, 36-ти полков кавалерии и 64-х полевых орудий, но наличный состав не превышал 30-ти тысяч человек. Войска нигде не сосредоточились значительными массами, а были разбросаны на протяжении более 2000 верст по обеим сторонам кавказского хребта, на постах, в укреплениях и штаб-квартирах, составлявших отчасти непрерывную цепь кордонных линий. Во всех частях существовал большой некомплект, и для действующих отрядов приходилось пополнять баталионы на счет остающихся частей и восполнять недостаток сил решительностью действий и быстротой движений. Последнее обстоятельство, вообще говоря, и было причиною такого громадного уменьшения наличного состава людей, так как форсированные марши сильно истощали силы солдат и войска теряли далеко не столько от неприятельского огня, сколько от непосильных трудов и вредных климатических условий. Арена действий Шамиля представляла дикую местность, доступную только пешим и вьюкам, но не регулярным войскам с их громоздким колесным обозом и артиллерией. Чтобы проникнуть в дебри Чечни и Дагестана необходимо было прежде всего прорезать их путями, и в этом смысле кавказским начальством намечены два пути: 1) от с. Гудермес через кр. Внезапную до Темир-Хан-Шуры и 2) из Кахетии через Аварию, через ту же Шуру до кр. [267] Бурной. Первое направление, обеспечивая кумыкское владение, вместе с тем приближало нас к границам мичикского, аухского и салатавского обществ, вынуждая их или подчиниться к нам, или отодвинуться в горы; второе направление отрезывало 12 обществ, живущих между рр. Аварским и Кара-Койсу. Невзирая, однако, на всю важность этих дорог, дававших нам доступ в Чечню и Дагестан, у нас не было свободных войск, чтобы сформировать достаточной силы отряды для работ на этих стратегических линиях, а также содержания на них оборонительных постов и укреплений. Вопреки высочайше утвержденному плану наших военных действий в 1835 году, в котором предполагались к проведению упомянутые дорожные линии, барон Розен отношением своим к князю Чернышеву ³ просил разрешения Государя Императора, в виду недостатка войск, не проводить означенных линий, а ограничиться в нынешнем году лишь устройством паромной переправы через р. Сулак у Чир-юрта, для связи левого фланга с тарковским шамхальством, а из Кахетии предпринять тайную рекогносцировку местностей через лезгинские общества. Эти полумеры были ошибкой, значительно повлиявшей на дальнейший ход наших дел. Действительно, если бы мы, опираясь на содействие преданного нам нового правителя Аварии Аслан-хана казикумухского, утвердились в Хунзахе и овладели серединою Дагестана — течением Аварского Койсу — то пропаганда Шамиля была бы здесь ничтожна; настойчивыми же действиями с Сунжи против Чечни мы могли пресечь и здесь распространение мюридизма. Таким образом, недостаток войск был непосредственной причиной, помешавшей нам подавить власть Шамиля в самом ее зародыше. Современникам, впрочем, эти обстоятельства [268] не были достаточно ясны, судя по тому, что общее внимание было тогда обращено на черноморскую линию, на которую и расходовались наши войсковые силы в ущерб другим, более важным частям Кавказа.

"Тайное" исследование намеченного пути из Кахетии было возложено на топографа кол. секр. Гордеева, но при обстановке, не предвещавшей успеха. Пограничные с Кахетией и лезгинской кордонной линией общества — дидойское, анцухское, капучинское — были нам, по-видимому, покорны и управлялись приставом князем Иосифом Бебурашвили Вачнадзе, но покорность эта вытекала из необходимости лезгин иметь сношения с Кахетией, куда они спускались для заработков и промена своего сырья на хлеб, соль и фабричные продукты. Старшины их периодически приезжали в с. Гавазы и сдавали приставу собранную с населения незначительную подать, уверяя в своей неизменной преданности, что однако не мешало лезгинам отдавать дань наследию предков и изредка делать разбойничьи налеты на кахетинские селения. Таковы были степень лезгинской покорности и номинальная власть пристава, к которому был прикомандирован Гордеев в качестве помощника с тайным поручением произвести рекогносцировку из Кахетии через Дагестан к Шуре. 31-го мая Гордеев с приставом кн. Вачнадзе и 6-ю лезгинами выехал из кахетинского селения Чеканы. От Сацхенис он двинулся в горы по тропам, доступным лишь козам да лезгинским лошадкам. Подвергаясь ежеминутно опасности упасть с кручи или быть перебитою "покорными" лезгинами, партия с величайшим трудом достигла аула Калыки (Халак?), сделав в 10 дней только 63 версты. Далее жители под различными угрозами не пустили. В сущности оказалось, что командировка Гордеева была отлично известна горцам. Провожатые лезгины, не стесняясь, со смехом, спрашивали у Гордеева: "можно ли здесь [269] проехать в дрожках?" — и ему приходилось съемку производить с лошади, на глаз, что, разумеется не обусловливало ее точности. Отсюда они вернулись назад в Телав. В поданной объяснительной записке Гордеев высказывает причины невозможности дальнейшего производства съемки и между прочим подает мысль о заселении джаро-белаканского округа ссыльными молоканами для образования казачьих станиц, взамен кахетинских милиционеров, отбывавших нехотя и крайне плохо кордонную повинность. Несложным устройством парома у Чир-юрта были закончены работы в Дагестане, предначертанные в 1835 году.

Если с одной стороны наша бездеятельность развязывала руки Шамилю и его сторонникам, то с другой стороны нельзя не признать, что имаму сопутствовало необыкновенное счастье. Обстоятельства самого угрожающего свойства обращались почти всегда в его пользу и там, где другой понес бы поражение, Шамиль выходил победителем. К описываемому времени относится событие, чуть не ставшее роковым в жизни Шамиля. Между двумя соседними обществами койсубулинским и гимринским существовал всегдашний антагонизм. Первое, жившее на плоскости, было более склонно к мирному существованию, легко признавало нашу власть и при посредстве шамхала тарковского приняло присягу. Чтобы обезопасить себя от набегов ближайших своих соседей, койсубулинцы усиленно просили шамхала и состоящего при нем пристава штабс-капитана Сумбатова побудить и гимринцев, вернувшихся после разгрома, дать такую же присягу, но при непременном условии, чтобы она дана была в Тарках. Во время торжественной дачи присяги койсубулинцы надеялись вернуть контрибуцию, захваченную некогда у них Гамзат-беком. Однако гимринцы приняли присягу у себя в Гимрах, а контрибуцию вернул почему-то шамхал. Под предлогом каких-то счетов, [270] койсубулинцы внезапно нагрянули на Гимры, окружили деревню и решили перебить остававшихся еще в ней жителей. В Гимрах находился в это время Шамиль с главнейшими своими сторонниками; конечная гибель ожидала их, но совсем непонятное вмешательство шамхала и прапорщика нашей милиции Юсуф-бека, приказавших койсубулинцам выпустить пленников, не тронув волоска на голове их, спасло им жизнь. Штабс-капитан Сумбатов, приславший донесение об этом, приводит письмо ⁴ к шамхалу от 14-го апреля старшин сс. Анди, Гумбета, Караты, Богуляла и Койсубу:

"Мы окружили Шамиля и его мюридов в Гимрах. Выхода им не было, а Шамиль был бы взят нами в плен и убит как вредный человек; но каранайский Юсуф-бек, присланный вами, сказал, что вы примирились с Шамилем и чтобы мы не трогали его. Из страха заслужить негодование ваше, мы оставили Гимры и возвратились по домам. Если приказание ваше дано было для водворения спокойствия между мусульманами, то мы докладываем вам, что пока жив Шамиль спокойствия не будет, и его необходимо убить, ибо мы знаем, кто вреден и достоин смерти. Случай захватить Шамиля и истребить мюридов по воле вашей упущен, но действия наши можно возобновить. Если вы прикажете, мы соберем ополчение и при содействии вашем и русских войск достигнем цели; в противном случае произойдет общее возмущение Дагестана, о чем мы неоднократно доносили вам, но вы нам не верили и не верите. Теперь, если вы благосклонно отнесетесь к усердию нашему в видах общей пользы и исполните просьбу нашу, заняв вашими и русскими войсками Салатавию и Гимры, то все главные возмутители погибнут, ибо все мы дружно возьмемся за это дело. Если же вы почему-либо сочтете невозможным исполнить просьбу нашу, то разрешите нам истребить Шамиля, его мюридов и всех его сообщников, и в Дагестане водворится спокойствие." [271]

Письмо это невольно заставляет подозревать шамхала в неискреннем и двуличном отношении его к русскому правительству. Был случай очень удобный без вмешательства нашего уничтожить Шамиля, но шамхал запретил койсубулинцам вредить имаму и, чтобы успокоить их, заплатил 500 руб. из собственных денег. На приведенное здесь письмо шамхал ничего не ответил. Шамиль был спасен, и, мало того, измена койсубулинцев мюридизму косвенно способствовала скорейшему объединению прочих народностей Дагестана и Чечни. В Дагестане действовал в пользу Шамиля знаменитый фанатик Кибит-Магома, в Чечне — Ташав-хаджи. Эти суровые последователи Шамиля отбирали у горцев заложников, пополняя ими ряды мюридов, приводили к присяге Шамилю, водворяли новое административное устройство и в крайних случаях не стеснялись прибегать к силе оружия. Терроризированное население по течениям рек Андийского, Аварского и Кара-Койсу находилось в постоянной тревоге от нападений шаек Кибит-Магомы, расправлявшихся с непокорными с истинно-зверскою беспощадностью. Так, например, Кибит-Магома, склонив к присяге Шамилю большинство жителей с. Тилитль, встретил сопротивление со стороны местных князей фамилии Канчо, претендовавших на власть и естественно сопротивлявшихся демократическому учению Шамиля. Глава этой фамилии старик Омар-Канчо, не встретив поддержки в тилитлинцах, среди которых Кибит-Магома, как уроженец этого селения, имел большое влияние, затянул на время переговоры с Кибит-Магомою, а сам тайно послал нарочного в Унцукуль с просьбою поддержать его и спасти свою фамилию от притязаний и угроз Кибит-Магомы. Унцукульцы, враждовавшие против Шамиля, немедленно выступили в значительных силах к Тилитлю, но Кибит-Магома выслал к ним [272] навстречу мюрида, который поклялся, что Канчо помирился с Кибит-Магомою и просит их возвратиться домой. Унцукульцы поверили и возвратились. Тогда Кибит-Магома загнал всю фамилию князей с их приверженцами в дом, окружил его со всех сторон вооруженными мюридами и велел поджечь. Несчастные долгое время отстреливались, но наконец, задыхаясь от дыма, начали выбегать и разумеется все погибли под ударами разъяренных мюридов. Так было уничтожено 45 душ мужчин, женщин и детей. А в это время Шамиль, не выезжая из Гимр, своим видимым бездействием вводил нас в полное заблуждение. Командующий войсками северного Дагестана генерал-маиор Клюки-фон-Клугенау ⁵ доносил, например, генералам Реуту, Фролову и барону Розену, что в горах все спокойно и Шамиль намерен переселиться из Гимр в Ашильту, где думает заняться принадлежавшими ему садами и полевыми угодьями. Шамиль действительно скоро переехал из Гимр в Ашильту, но не ради хозяйственных дел, а потому, что гимринцы стали выражать ему свою неприязнь, грозившую перейти в открытую борьбу. Хитрый и ловкий имам вел свою политику весьма тонко, одновременно обманывал и русских, и горцев, выставляя в глазах и тех, и других истинными виновниками беспорядков и насилий Кибит-Магому и Ташав-хаджи. Уклоняясь от личных отношений к дагестанским обществам, чтобы не компрометировать высокое достоинство имама, и предоставив водворение своей власти своим агентам, Шамиль однако считал необходимым посылать по временам письма в непокорные общества. Вот одно из них:

"Письмо от гимринского Шамиля к жителю койсубулинского общества Махмуду-оглы. Я слышал, что с унцукульским кадием Нур-Махмадом вы ссоритесь по поводу водворения шариата в [273] Унцукуле Ибраимиловым, Раджаб-иль-Махмадом и игалинским кадием Сагидом. Вы сами должны содействовать им, а не противодействовать. Не верьте людям, старающимся опровергать шариат и вводящим вас в заблуждение. Приезжайте ко мне в Гимры и я публично, в присутствии ученых людей, открою вам истины святого шариата, вводимого мною в народе к благополучию его на земле, и открываю ему путь к блаженству в жизни вечной, загробной. Вы сделаете великое преступление и против народа, и против меня, продолжая сопротивляться моим требованиям. Помните, что власть восторжествует и виновные будут наказаны. Не думайте, что лучи святого шариата когда-либо погаснут. Нет! они не погаснут и, распространяясь по всем племенам и селениям, озарят их святым блеском. Разумейте сие!"

Письмо это было написано Шамилем еще в апреле месяце 1835 года, а в июне того же года Клугенау в донесениях своих начальству изображал его мирным деятелем, удалившимся с арены политических действий в с. Ашильту для занятий сельским хозяйством.

Деятельность Ташав-хаджи, беглого кумыка из андреевского аула, в Ичкерии и Чечне была весьма успешна. Жители аулов Эрсеной, Шали, Атаги, Чахкери и Устар-Гардоя, в феврале месяце 1835 года, хотя и оказывали ему сопротивление, но весьма слабое, и после незначительных перестрелок обыкновенно принимали присягу на повиновение Шамилю, выдавали аманатов и снабжали войско Ташава-хаджи хлебом, солью и мясом. Ташав-хаджи старался прорваться к кумыкам, но, потерпев поражение при нападении на кумыкский аул Старый юрт, отступил, ограничившись десятком лошадей, отбитых им у кумыков. Кумыками в то время управлял в качестве нашего пристава полковник русской службы князь Муса Хасаев, человек вполне преданный правительству. Еще предшественники Шамиля Кази-мулла и Гамзат-бек пытались овладеть населением кумыкской [274] плоскости, но попытки их были неудачны, ибо местность, на которой жили кумыки была легко доступна для наступлений русских отрядов, а потому кумыкам, хотя втайне и сочувствовавшим шариату и Шамилю, трудно было открыто выражать свои чувства. Ташав-хаджи, сознавая это, считал, однако не лишним написать полковнику кн. Мусе Хасаеву следующее письмо:

"Вы не соблюдаете правил корана. Грех вам! и за это постигнет вас тяжкое наказание. Вы находитесь в общении с неверными и даже посылаете сыновей своих к ним на воспитание, и таким образом подрываете чистоту религии; ибо дети ваши, увлекаясь праздностью и великолепием неверных, становятся и сами неверными. Опомнитесь! Исполняйте в точности шариат, и тогда с Божьей помощью в течении 10-15 лет вы устроите у себя благополучие и безопасность от нападения соседей, а, соединившись с нами, не будете бояться неверных и они вас не покорят."

На письмо это князь Хасаев не отвечал, а препроводил его к начальнику сунженской линии командиру Куринского егерского полка полковнику Пулло. Резиденция Ташав-хаджи, откуда он предпринимал нашествия на ближайшие к Сунже покорные нам чеченские аулы, находилась на Мичике, близ аула Гансол. Там у него выстроено было укрепление, окруженное глубоким рвом, бруствер которого защищался с наружной стороны палисадом из толстых, высоких и заостренных бревен. Внутри этого укрепления, кроме дома, в котором жил Ташав-хаджи, находилась казарма на сто мюридов, конюшни для лошадей их и амбары для продовольственных запасов. Укрепление расположено было в дремучем лесу; доступы к нему ограждались на большом пространстве со сторон, наиболее доступных, завалами из срубленных громадных вековых деревьев.

Водворяя мюридизм в Чечне, Ташав-хаджи не [275] оставлял в покое и терскую линию. Ежедневные тревоги от мелких партий хищников, прорывавшихся за кордон по Тереку, держали войска, составлявшие кордон, постоянно под ружьем и на конях. Положение жителей в станицах было еще тяжелее, ибо, ежеминутно ожидая нападений, они не могли спокойно заниматься хозяйством, хлебопашеством и покосом. Такое напряженное состояние вырабатывало в них прекрасные боевые качества, но в ущерб экономического положения. Чтобы сдерживать хищничество чеченцев, предпринимались набеги наших отрядов в пределы неприятеля, у которого мы жгли аулы, отбивали баранов, иногда брали в плен несколько мужчин и женщин, приводили к присяге напуганных дикарей, в залог верности брали от них аманатов и, в сущности не сделав ничего, возвращались на Сунжу с транспортом убитых и раненых офицеров и нижних чинов. Аулы возобновлялись, и к разоренным жителям, на смену нам, являлся Ташав-хаджи, который, также как и мы, у тех же жителей отбирал аманатов и заставлял их присягать Шамилю и принимать шариат.

Нападение Ташав-хаджи на Старый юрт побудило начальника сунженской линии прикрыть кумыкскую плоскость подвижным отрядом из одного баталиона куринцев с 2-мя орудиями и наказать чеченцев. Составив отряд из 1200 человек Куринского пехотного полка, 500 казаков Моздокского и Гребенского полков, под начальством ротмистра графа Стенбока, 200 милиционеров, 4-х орудий № 5 батареи 20-й артиллерийской бригады и 3-х конных казачьих орудий № 6 роты, полковник Пулло выступил из крепости Грозной 12-го апреля в 8 часов пополудни на Аргун. После 35-ти верстного перехода по ханкальскому ущелью, на рассвете, не замеченный горцами, он подошел к непокорному аулу Энгелик. Здесь он построил войска в боевой [276] порядок и выслал казаков с милициею, под начальством графа Стенбока, и резерв из баталиона маиора Бирзуля вперед, обхватить аул со всех сторон. Невзирая на весьма трудную местность, казаки быстро окружили аул, а не отстававшая от них пехота ворвалась в середину селения — и участь Энгелика была решена. Чеченцы, засев в саклях, стали отстреливаться; почти каждый дом, каждый двор приходилось брать штурмом и с трудом сломить упорство неприятеля. Спасавшиеся бегством из аула попадали под шашки казаков, остающиеся в ауле погибали под ударами штыков. Пощажены были те, которые сдались добровольно. К 8-ми часам утра от аула Энгелика осталась лишь груда сожженных саклей. Истребив Энгелик, Пулло возвратился через аулы Гелен-Гойту, Эхшпатой-Гойту и Текли. Но возвратный путь был тяжелее. Гром выстрелов и пожар Энгелика собрали массы чеченцев, под предводительством Ташав-хаджи. Горцы с остервенением кидались на отступающий отряд и гибли на штыках куринцев, которым не раз приходилось переходить в атаку и штыками отбрасывать неприятеля. Лишь с наступлением ночи прекратилось преследование и отряд расположился близ аула Тепли. На следующий день утром Пулло, сделав рекогносцировку к аулу Устар-Гардой, возвратился в Грозную. В этом набеге взято в плен 16 душ чеченцев разного пола и разных возрастов и отбито 200 штук разного скота. На штурме Энгелика и при отступлении отряд потерял убитыми нижних чинов 2-х; ранеными обер-офицера 1, казаков 2, рядовых 7; контужеными обер-офицера 1, рядовых 5. Лошадей убито и ранено 10.

В продолжении 1835 года Пулло сделал еще несколько набегов, все более и более углубляясь в неприятельские земли. Один из наиболее смелых налетов совершен был 30-го июля на Мичик, с целью наказать аулы [277] Дурнай-юрт, Бамат-юрт и Казбек-юрт. Отряд состоял из 4-х баталионов Куринского пехотного полка (1919 штыков), 470 казаков Моздокского и Гребенского полков, 65 кумыкских всадников, 3-х орудий 5-й батареи 20-й бригады и 7-ми конных казачьих орудий № 6 роты. Перевалив через качкалыковский хребет на южный склон его, в долину Мичика, Пулло уничтожил все три аула, сжег громадное количество сена, истребил созревший хлеб на корне и, потеряв убитыми 2-х, ранеными 28 и контужеными 5 нижних чинов, отступил вниз по Мичику и Хулхулау на Умахан-юрт и Сунжу в Грозную ⁶.

III.

Переписка Шамиля с генералом Клугенау. Тревоги на терской линии. Нападение на станицу Парубочевскую на Тереке. Неудовольствие Императора Николая 1-го по поводу оплошности передовых линий. Попытка полковника Пулло уничтожить укрепление Зандак. Наступление генерала Реута к с. Ирганай на Аварском Койсу. Наступление его же к Гергебилю и Гоцатлю. Назначение Ахмет-хана мехтулинского правителем Аварии. Посылка в Дагестан и Чечню проповедника Эфенди-Тазадина-Мустафина с целью противодействовать пропаганде Шамиля. Тайные экспедиции полковника генерального штаба Гене и топографа Фейзулина.

Популярность Шамиля в 1836 г. увеличивалась ежедневно, и мюриды его начали появляться даже в отдаленных лезгинских обществах. Пограничные с Кахетией дидойское, капучинское, анцухское и бохнадальское общества, которыми будто бы управлял наш пристав, высылали шайки хищников, прорывавшихся через лезгинскую кордонную линию и грабивших кахетинские селения. Начальник Джаро-Белаканского округа генерал-маиор князь Севарсемидзе, имея в своем распоряжении лишь баталион пехоты, полк донских [278] казаков да несколько сотен плохо вооруженной Кахетинской милиции, едва достаточных для содержания постов но кордону, не мог и помышлять о наступлениях в горы, чтобы наказывать хищников, и ограничивался лишь задержанием лезгинских баранов, которых на зиму спускали с гор на алазанскую долину. Немедленно же являлись лезгинские старшины, говорили о своей преданности, а набеги объясняли прорывом через горные тропинки горцев из дальних обществ. Отсутствие ясных улик вынуждало верить этим россказням, арестованные стада возвращались обратно и грабежи продолжались по-прежнему.

Но на левом фланге энергичные действия полковника Пулло причиняли Шамилю значительные беспокойства. Чтобы обезопасить себя с этой стороны он старался всеми мерами усыпить подозрения генерал-маиора Клюки-фон-Клугенау, положение которого было таково, что поневоле приходилось оказывать доверие имаму. В распоряжении командующего войсками в Дагестане находился только один Апшеронский пехотный полк, имевший, вследствие убыли нижних чинов, всего лишь 2500 рядовых, занятых постройкой Темир-Хан-Шуринского и Низового укреплений, пришедших в самое жалкое состояние. Профили укреплений были весьма слабы, рвы засыпались от времени и не представляли препятствий даже для всадника; госпиталь помещался в турлучных сырых казармах, а между тем в нем находилось свыше 400 больных; солдатские семейства на форштате помещались в землянках, да и сам командующий войсками с семейством жил в домике из саманного кирпича, в трех небольших комнатках. Низовое укрепление, в котором находились интендантские и артиллерийские склады, было в еще худшем состоянии. Уменьшенный болезнями, занятый постройками, Апшеронский полк в случае тревоги с трудом мог выставить более трех баталионов по 500 [279] штыков. На работы же выходил весь полк, занимаясь в то же время кошением сена, полковыми и ротными огородами и т. п. При таких условиях Клугенау вынужден был смотреть сквозь пальцы на действия Шамиля и в душе даже благодарил его за то, что он оставляет границы наши в покое. Хитрый и опытный Шамиль знал не хуже нас истинное положение Темир-Хан-Шуры, но, имея пока много хлопот по внутреннему управлению Дагестаном, считал преждевременным вторжение в наши пределы и письмами старался успокаивать генерала Клугенау. В апреле 1836 г. он прислал следующее письмо:

"От Шамиля к темир-хан-шуринскому начальнику. Считаю необходимым сообщить вам, что пока я нахожусь в живых, вы найдете во мне усердного и неспособного на измену слугу русского правительства, хотя доносчики и стараются оклеветать меня перед вами. Я лишь недавно узнал о том, что шайкою жителей Анху взят в плен ваш солдат. В шайке этой участвовало несколько человек из Ашильты. В это время я находился в Гимрах и, конечно, не мог своевременно узнать и должным образом распорядиться, т. е. немедленно освободить солдата и отправить его в Темир-Хан-Шуру. Исполнив это теперь не без труда, ибо солдат был увлечен в еще непокорное мне селение Баклана гумбетовского общества, я посылаю его к вам. О событиях в горах сообщаю вам, что жители анкратльского общества не покоряются мне и стараются вредить мне, но и я, по милости Божией, не остаюсь в долгу им и наказываю их. Я прошу вас об одном: не мешайте нам драться между собою. Храбрейший из нас конечно останется победителем, необузданные смирятся, власть и порядок восторжествуют и тогда будет с Божией помощью общее спокойствие. Шамиль, раб Божий."

Письмо это отчасти искательное и даже смиренное, показывало однако, что Шамиль считал свою власть законной, неоспоримой и всячески старался ее увеличить. Положение между тем Кавказа и Закавказья продолжало быть [280] тревожным. На левом фланге Ташав-хаджи буквально не давал покоя ни жителям станиц, ни маленьким гарнизонам постов терской и сунженской кордонных линий. На персидской и турецкой границах курды вторгались в наши пределы и почти безнаказанно грабили и увозили в плен наших подданных. Эти беспорядки вызвали неудовольствие Императора Николая I-го — и барону Розену было сделано замечание ⁷ за оплошность войск, охранявших линию нашу по Тереку. Корпусный командир оправдывался малым числом войск, что было отчасти справедливо, так как, напр., по Тереку, от Моздока до Каспийского моря, кордон занимали 1220 казаков, на протяжении 250-ти верст. Сил этих хватало, да и то не всегда, отражать набеги горцев. 11-го января командиру Гребенского линейного казачьего полка удалось с одною своею сотнею (110 ч.), отразить нападение на Паробочевскую станицу, при поддержке двух рот Куринского егерского полка (150 ч.), переправиться через Терек и преследовать остатки шайки за качкалыковский хребет, но это не всегда случалось. Нападения повторялись и держали в напряженном состоянии наши станицы и посты. В ночь с 6-го на 7-е июля горцы, подкравшись к парому на Миатлинской переправе вырезали пост, обрубили якорный канат и украли якорь с канатом. Начальник сунженской линии предпринял наконец набег в Чечню, имея в виду уничтожить укрепленный хутор Ташава-хаджи. Составив отряд из 1-го и 3-го баталионов Куринского егерского полка, сводного баталиона из рот того же полка, сотни казаков Моздокского и двух сотен Гребенского полков и 6-ти полевых орудий, всего 1650 штыков, 325 сабель и 6-ти орудий, полковник Пулло ночью 16-го марта выступил из крепости Грозной, перевалил через гудермесский хребет и остановился на р. Мичике, не доходя шести верст до хутора Ташав-хаджи. [281] Назначив в распоряжение командира 2-го баталиона маиора Бирзуля пять рот для нападения на хутор, Пулло с остальными войсками расположился невдалеке от небольшого аула Бейбулат-юрта. Маиор Бирзуль переправился через Мичик, почти бегом бросился к хутору, но рассвет открыл наши войска: чеченцы проснулись, заняли многочисленные завалы, заграждавшие путь к хутору — и куринцы были встречены метким и сильным огнем. Штурмуя почти на каждой сотне шагов завалы и выгоняя оттуда чеченцев штыками, маиор Бирзуль был уже недалеко от хутора, когда Пулло, выслав к нему в подкрепление две роты, приказал отступать на главные силы отряда к аулу Бейбулат-юрту, соединиться с ним и уничтожить этот ауд. Это несвоевременное отступление сопровождалось горячим боем, заставившим нас потерять убитыми одного офицера и 2-х рядовых, ранеными одного офицера и 19 нижних чинов и контуженым одного штаб-офицера. Немного спустя Пулло отразил и прогнал скопища Ташав-хаджи от аула Старый Аксай, жители которого, кумыки, до прибытия наших войск мужественно выдержали трехдневную осаду и несколько штурмов, произведенных чеченцами. Потерпев здесь неудачу и сильное поражение, Ташав-хаджи с остатками разбитого скопища бежал в Ичкерию, в свое новое местопребывание — близ аула Зандак. Изредка предпринимая экспедиции в Чечню, полковник Пулло между прочим возобновил просеку, сделанную в 1822 году Алексеем Петровичем Ермоловым от д. Ойсунгур через качкалыковский хребет к р. Мичику. Из всех экспедиций Пулло, эта была более целесообразная; но, к сожалению, в то время рубка просек и проложение дорог, как верный способ завоевания края, не усвоился еще в должной мере кавказским начальством.

Барон Розен не разделял оптимизма генерала [282] Клугенау и находил положение дел довольно опасным. Чтобы пресечь дальнейшее развитие мюридизма он признал необходимым произвести наступление в Чечню и Дагестан и силою оружия образумить легковерных горцев. Конечными пунктами наступления назначены были: для чеченского отряда ичкеринский аул Зандак, местопребывание Ташав-хаджи, и Ирганай, в северном Дагестане, для дагестанского отряда. На усиление войск левого фланга был командирован из Закавказья, в распоряжение полковника Пулло, 1-й баталион Мингрельского егерского полка.

21-го августа 1836 года Пулло сосредоточил на р. Яман-су отряд из 1-го, 3-го, 4-го баталионов Куринского егерского полка, 3-х сборных рот того же полка и одной роты Мингрельского егерского полка, 303 казаков Моздокского полка, 230 казаков Гребенского полка, 20 милиционеров кумык, 4-х орудий № 5 пешей легкой батареи 20-й артиллерийской бригады, 4-х конных казачьих орудий роты № 6 и 2-х кегорновых мортир; всего 2030 штыков пехоты, 621 сабель и 10 орудий. В ночь с 22-го на 23-е августа, скрытно переведя отряд на р. Ярык-су, Пулло направился вверх по течению этой реки ауховским ущельем к д. Зандак. Отряд наступал двумя колоннами: в первой, под начальством генерального штаба полковника Ковалевского, находилось 6 рот Куринского егерского полка, 2 конных орудия, две мортиры и 400 казаков; во 2-й, под командою подполковника Пантелеева, были остальные 10 рот пехоты, 6 орудий, 130 казаков Моздокского полка и вьючный обоз всего отряда. Проводником был ауховский мулла Дукай. Беспрерывные подъемы и спуски в лесной чаще, темная ночь, частые переправы через Ярык-су, вздувшуюся от проливного дождя, чрезвычайно затрудняли движение, но, невзирая на эти препятствия и более чем 30-ти верстный переход, колонна Ковалевского в 4 часа утра поднялась на плоскость [283] за Кишень-Аухом, в 6-ти верстах от Зандака, и остановилась в ожидании подхода главных сил и дальнейших распоряжений. Опасаясь, что наступающий рассвет откроет горцам отряд, Пулло приказал Ковалевскому немедленно атаковать Зандак. Разделив казаков на две колонны, граф Стенбок, начальник кавалерии колонны, боковыми тропами обскакал деревню с обеих сторон и занял все выходы из нее. Вслед за кавалерией куринцы бросились на аул с фронта. Атака была произведена так быстро и неожиданно, что жители не успели приготовиться к отпору и скрыть свои семейства. Оправившись от охватившего их ужаса, ичкеринцы с бешенством отчаяния кидались на войска, но падали под ударами штыков и прикладов. Даже женщины и дети принимали участие в сопротивлении. Восходящее солнце осветило ужасную картину истребления Зандака, ужасную потому, что на этот раз не щадили ни женщин, ни детей... Потеря ичкеринцев состояла из 40-ка убитых и 70-ти раненых душ обоего пола. Взято в плен 31 человек обоего пода, отбито 584 штуки рогатого скота и казаки захватили все имущество, среди которого было много ценных серебряных и золотых вещей. Наша потеря состояла из одного обер-офицера (подпоручика Катьялова, салатавского пристава), 4-х рядовых Куринского полка и 2-х казаков Моздокского полка убитых ⁸; 2-х обер-офицеров и 19 рядовых Куринского полка и 11 казаков раненых. Лошадей убито и ранено 24.

Страх был настолько велик, что оставшиеся в живых жители Зандака и соседних аулов прислали своих старшин с заявлениями покорности русскому правительству и на первый раз выразили это тем, что при отступлении отряда не было произведено ни ичкеринцами, ни чеченцами [284] ни одного выстрела. Полковник Пулло привел старшин и почетных лиц к присяге, но и он, и присягнувшие сознавали, что эта присяга пустой звук, что этот набег лишь возбудит страсти, уйдут наши войска — и власть Шамиля сейчас же утвердится в присягнувших деревнях. К сожалению, в массе жертв не было Ташав-хаджи, смерть которого не могла не отразиться на успехах мюридизма.

Одновременного наступления дагестанского отряда с чеченским не состоялось, ибо генерал Реут, сделав еще в июле рекогносцировку из Темир-Хан-Шуры к с. Ирганай, на Аварском Койсу, донес корпусному командиру, что, но мнению его, экспедицию в Анди, Гумбет и Салатавию необходимо отложить до сентября, ибо она может принести пользу лишь при полной уверенности в успехе, а для этого надо усилить число войск, так как имеющихся в Темир-Хан-Шуре слишком мало. По соображениям генерала Реута, наступление отряда за Койсу могло быть произведено по нескольким направлениям: через Эрпели и Ирганай к Унцукулю, переправившись через Койсу у Ирганая; через Каранай и Ишкарты, влево от Гимр, по мосту через Койсу, и через Акушу и Аварию. По первому из этих направлений следовать нельзя, ибо ирганайский мост был сломан Шамилем, а брод через Койсу в этом месте, очень быстром и глубоком, невозможен. Но если бы мост и не был разрушен, то отряд, переправившись через Койсу даже при условии, что ирганайцы не станут сопротивляться, должен будет наступать по узкой и открытой тропе берегом Койсу на протяжении 5-ти верст, под неприятельскими выстрелами с противоположного берега реки, откуда горцы, скрываясь за скалами и камнями, могли безнаказанно истребить отряд поодиночке, не подвергаясь сами ни малейшей опасности. Переправа через Койсу ниже Гимр тоже почти невозможна, ибо мост состоит из двух [285] бревен, перекинутых через реку, и защищен завалами по обе стороны реки, спуски к которой ступенями, пробитыми в скалах, так трудны, что навьюченная лошадь не в состоянии пройти. Овладеть же переправой этой врасплох не предвидится возможности, ибо на койсубулинском хребте находятся неприятельские караулы. Наступлению через Гимры представлялись такие же препятствия как и через Ирганай. В виду изложенного, генерал Реут предпочитал наступление к Унцукулю и далее через Акушу и Аварию; но для такого наступления, вследствие кружности пути, 3-х свободных баталионов Апшеронского полка было слишком недостаточно. Даже с присоединением к ним двух баталионов куринцев не составлялся отряд такой силы, действия которого были бы обеспечены. Донося об этом корпусному командиру, Реут просил отложить серьезную экспедицию до осени, ограничиваясь рекогносцировкой, которую он уже произвел 21-го июля. Составив отряд из трех баталионов Апшеронского полка и 8-ми горных орудий, Реут выступил из Темир-Хан-Шуры по направлению к Ирганаю через Эрпели и койсубулинский хребет. Для успеха этого предприятия послан был в ночь с 20-го на 21-е июля один баталион апшеронцев с 4-мя кегорновыми мортирками, под начальством Клугенау. Быстро перевалив через койсубулинский хребет, Клугенау соединился с 1500 шамхальскими всадниками, под начальством маиора Абу-Муселима и полковника Ахмет-хана мехтулинского, ожидавших его у подножия койсубулинского хребта, и немедленно занял вход в ирганайское ущелье. 22-го спустился в этом же направлении и Реут и тотчас же направился вместе с Клугенау к с. Ирганай, которое и занято было без сопротивления. 23-го Реут сделал рекогносцировку к с. Зыряны, под прикрытием шамхальской и мехтулинской кавалерии, оставив отряд на позиции в Ирганае. 24-го из сс. Кутых, [286] Араканы, Ирганай и Гимры прибыли старшины с уверениями в своей покорности и с объяснением, что ежели они и нарушали присягу, то лишь в силу крайности, но что они, как и всегда, преданы русскому правительству. Пройденный Реутом путь был нанесен на план штабс-капитаном генерального штаба Бергенгеймом. 25-го отряд возвратился тем же путем в Темир-Хан-Шуру. Четырехдневный поход к Ирганаю был, впрочем, не бесполезен, ибо мы ознакомились с местностью, неизвестною нам до сих пор.

Не лишены интереса письма Шамиля к Реуту. В первом из них, от 7-го августа, он писал:

"Уведомляю вас, что вы не знаете, что случилось между мною и вашим Великим Государем. Мир был заключен мною по приказанию шамхала Сулейман-хана и генерал-маиора Клюки-фон-Клугенау через гимринского кадия Ших-Магомета и каранайского Юсуф-бека, и я не нарушу своего слова, покуда буду жив, если вы оставите меня на прежних условиях, в чем клянусь Богом, а клятва эта, по нашей вере, очень важная. В начале мира я сделал условие восстановить шариат в пароде, в чем и имею успех, после чего не поеду никуда и останусь в своем доме в Ашильте, если вы будете продолжать дружество и братство между нами... Подумайте об этом! и будем действовать для удовлетворения взаимных нужд."

В другом, от 16-го августа, тоже ген. Реуту, он пишет следующее:

"От Шамиля господину кубинскому генералу. Прошу вас уведомить меня, по какой причине вы прибыли сюда? Если для нарушения заключенного нами мира, то не оставьте о сем меня известить и вместе с тем возвратить нам наших аманатов. Если же прибыли не для возмущения, а только для успокоения, то почему вы делаете такие дела, кои неприличны перед Государем Российским (т. е. тайно приходили в селение Ирганай). Если же, наконец, вам угодно истребить меня, то знайте, что вы этого не можете сделать, [287] ибо мой защитник Бог. Не верьте людям, распускающим клевету на меня. При сем уведомляю вас, что до сих пор я не допускал к вам злонамеренных людей, но отныне препятствовать им вторгаться в пределы ваши для разбоев и грабежей не стану."

В письмах этих Шамиль говорит как владетельная особа. Мира с ним никто не заключал, да и не мог заключить, но, очевидно, в сношениях с ним генерала Клугенау и шамхала тарковского кроется какое-то недоразумение со стороны Шамиля, основанное, вероятно, на личных его соображениях. Получив сведения о намерении Шамиля вторгнуться в Аварию и силою подчинить ее себе, Реут предписал правителю Аварии Магомет-мирзе принять энергические меры к уничтожению замыслов имама, а сам с отрядом из трех сводных баталионов Апшеронского полка, 4-х легких, 4-х горных единорогов, 4-х кегорновых мортирок 19-й артиллерийской бригады и сотни казаков Донского № 12 полка, 26-го сентября выступил из Темир-Хан-Шуры к Гергебилю через Дженгутай, Оглы и Аймяки. Вместе с сим сделано распоряжение двум баталионам Куринского полка, немедленно выступить из Андреевой деревни в Темир-Хан-Шуру и, приняв там сформированный для отряда провиантский транспорт, продолжать следование до д. Оглы, где и присоединиться к отряду. Не ожидая прибытия куринцев, Реут 30-го сентября выступил из с. Оглы и, перевалив через хребет над Казикумухским Койсу близ Гергебиля, 1-го октября расположился лагерем на левом берегу Койсу, с тем, чтобы отсюда предпринять наступление к Гоцатлю, не зная еще, что Гоцатль уже был занят казикумухским ханом. Шамиль со скопищем более 3000 человек пехоты и всадников находился в с. Буцра, откуда наблюдал за действиями нашего отряда. Убедившись, что Реут намерен лишь восстановить границы Аварии и водворить в ней порядок, он распустил [288] свое войско и с небольшим числом мюридов возвратился в резиденцию свою Ашильты, твердо уверенный, что Авария рук его не минует, ибо более чем половина населения ханства уже приняла шариат. Посетив Гоцатль и одобрив распоряжения Магомет-мирзы для водворения порядка в этом селении, Реут возвратился в Гергебиль.

Из всей аварской ханской фамилии пощажена была жена Абу-Нуцала, на которую не поднялась рука убийцы, благодаря ее беременности. В 1835 году у нее родился мальчик, наследник ханства, за малолетством которого назначен был правителем Аварии генерал Аслан-хан казикумухский, а за смертью его, сын его поручик Магомет-мирза. Находя необходимым установить в Аварии твердую власть, Реут предложил Магомет-мирзе звание правителя Аварии до совершеннолетия наследника. Магомет-мирза от предлагаемого звания отказался, ссылаясь на слабость здоровья и неудобство поселиться в Хунзахе, столице Аварии, причем указал на родственника малолетнего хана, полковника Ахмет-хана мехтулинского. Ахмет-хан изъявил согласие, но при условии получать субсидию от правительства на содержание необходимого числа войск для поддержания внутреннего порядка и отражения нападений Шамиля. Допустив Ахмет-хана к исправлению должности правителя Аварии, Реут вручил ему как бы в задаток будущей субсидии тысячу рублей (ханы аварские получали 2000 руб. пенсии в год). Барон Розен утвердил распоряжение Реута, хотя не считал его выбор удачным, зная пристрастие Ахмет-хана к горячим напиткам. Новому правителю Аварии, сверх получаемого им содержания по чину полковника и по званию мехтулинского хана, назначено было 1200 руб. в год и тысяча рублей ему же на содержание милиции в Аварии.

Разработав вьючную тропу от Гергебиля до с. Аймяки, генерал Реут выступил обратно в Темир-Хан-Шуру, [289] куда и прибыл 12-го октября. Расстроенное и слабое здоровье вынудило его еще в июле месяце просить корпусного командира об увольнении от должности военно-окружного начальника в Дагестане, возложив обязанность эту на генерала Клугенау, как человека опытного и знакомого с краем. Розен не совсем соглашался с мнением Реута о Клугенау и положил такую резолюцию на его письмо:

"Reoute se dedit du commandement pendant l'automne. Je n'ais personne en vue pour ce moment. Kluky doit sentir maintenant sa betise, mais je ne lui confierais pas le detachement avant de l'avoir vu personellement, et je vous prie de faire preparer un papier pour qu'il m'arrive ici au plutot" ⁹.

Если и в самом деле Клугенау вступал в непонятные сношения с Шамилем, что, впрочем, опровергнул своим объяснением, то, как опытный боевой генерал, он был незаменим. Двукратное наступление генерала Реута, сначала к Ирганаю, а потом в Гергебиль, в виду скопищ Шамиля без выстрела, невольно вызывает недоумение: не было ли заключено с ним какого-нибудь условия? Шамиль видел маленькие отряды, забиравшиеся в горные трущобы, где сотня-другая мюридов могла причинить им огромный вред, между тем он не только беспрепятственно пропускал наши войска, но и распускал перед ними свои скопища. Если бы он считал необходимым поддержать обаяние свое между горцами, то достаточно было или не допустить наши войска к Ирганаю и границам Аварии, иди нанести нам вред, более чем чувствительный. Очевидно, Шамиль не придавал движениям Реута никакого значения ни в настоящем, ни в будущем. Он понимал, что временные успехи наши не повредят ему, а потому и не [290] сопротивлялся. Попытки наши уничтожить значение его в Дагестане и Чечне не достигали цели. Влияние Шамиля распространилось и на лезгинские общества, пограничные с Кахетией, и не проходило дня без тревог по бежаньянской и лезгинской кордонным линиям. Беспрерывные вторжения лезгин мелкими и крупными партиями в пределы Кахетии, увод в плен жителей, угон скота, разбои, грабежи, убийства, поджоги домов держали безоружное население в страшно напряженном состоянии. Весь ужас такого положения можно понять, лишь испытав его хотя на мгновение. Между тем пограничные лезгины считались нашими верноподданными и ими как будто управлял наш пристав, в данном случае князь Вачнадзе. Но что мог сделать Вачнадзе с населением, к которому он мог являться изредка, в качестве гостя, рискуя при этом своей головой. Судя по донесениям пограничных начальников о присягах на верноподданство различных чеченских и дагестанских обществ, можно было утвердительно сказать, что Кавказ наш, а на самом деле это было не так и этими присягами мы приучали и без того по природе вероломных дикарей к еще большему вероломству, к клятвопреступничеству. Шамиль знал свойства населения Дагестана и Чечни и водворял власть свою насилием, а потому успехи его были и быстры, и несомненны. Он не входил с обществами ни в какие условия, а требовал безусловного повиновения и, что всего важнее, имел средства подчинить себе непокорных. Экспедиции Реута были предприняты с целью уронить авторитет Шамиля. Результат получился отрицательный — Шамиль во мнении горцев поднялся еще выше. Не рассчитывая силою оружия сокрушить значение имама, барон Розен испросил дозволение послать в Дагестан и Чечню знаменитого в то

время в казанской губернии проповедника, эфенди Тазадин-Мустафина, в качестве путешественника, но с целью [291] красноречием этого муллы обратить горцев на путь истинный, подчинить их русскому правительству и истребить или выдать нам живьем Шамиля. Розен, описав вкратце историю падения грузинского царства при царе Ираклие и присоединения этого царства к России, предложил почтенному эфенди отправиться к непокорным нам племенам восточного Кавказа, силою проповеди отторгнуть их от Шамиля и подчинить их российскому правительству. Эфенди согласился и 29-го июня выехал из Тифлиса. 30-го он прибыл в Закаталы к начальнику округа генералу кн. Севарсемидзе, а 1-го июля отправился исполнять возложенную на него миссию, начав с ханства елисуйского, которым в то время владел маиор Даниель-султан, впоследствии генерал-маиор и преданнейший друг и слуга Шамиля. Путешествие эфенди по ханствам аварскому, казикумухскому, кюринскому, мехтулинскому, шамхальству тарковскому и приставству кумыкскому совершилось вполне благополучно. Проповеди его слушались с подобающим благоговением, ибо ханства эти управлялись подвластными нам ханами и находились на окраинах Дагестана, а потому, при содействии их, эфенди безбоязненно исполнял свою миссию; но в центр Дагестана он не рискнул ехать. Общество андаляльское, например, узнав о проповедях его, прислало к нему письмо, в котором заявило, что оно повинуется только имаму Шамилю, который ничего вредного для российского правительства не проповедует, учит их повиновению и благочестию, а потому в поездке его к ним и проповедях не нуждается. Попытка Тазадин-Мустафина проникнуть в Чечню тоже не увенчалась успехом. Ташав-хаджи написал ему довольно длинное письмо, в котором, назвав его шпионом русского правительства, советовал не показываться в пределах Чечни, во избежание личной опасности. Письмо это Ташав-хаджи заключил весьма оригинально: [292]

"Я, полномочный визирь пребывающего в сей стране имама Шамиля, предписываю вам, чтоб вы без дозволения нашего не разъезжали бы в сих странах, и если вы не глупы, то должны удалиться прежде, чем вам будет нанесен вред. Я, Хаджи-Ташав, происходящий от колена царя Давида, желая сделать вам благодеяние, предуведомляю вас о том."

Миновав Чечню, где и в самом деле могло ему крепко не поздоровиться, Тазадин-Мустафин побывал у мирных кумыков и затем, добравшись до ближайшей почтовой станции на Тереке, возвратился в Тифлис, но уже не как эфенди, а как шейх-уль-ислам и даже муфтий, как величали его горцы в подвластных нам ханствах. Так и подписывался он в донесениях своих барону Розену, который в отношении своем к министру внутренних дел, от 23-го июля назвал Тазадин-Мустафина шейх-уль-исламом и муфтием и, не усматривая в этом ничего серьезного, просил об утверждении его в названном достоинстве. Просьба Розена была уважена и Тазадин-Мустафин вернулся в Тифлис с громким титулом шейх-уль-ислама и муфтия и с полными карманами денег ¹⁰, ничего не сделав и ничего не израсходовав на свой путь. Но милость Розена на этом не остановилась. Вновь пожалованного шейх-уль-ислама и муфтия он, по желанию сего последнего, представил к чину капитана, в который тот и был произведен. Из экскурсий Тазадина по Дагестану в Тифлисе узнали лишь то, что Ташав-хаджи был визирь или первый министр Шамиля и что он происходил из колена царя Давида. Между тем Ташав-хаджи, продолжая свою административную деятельность, усилил свои набеги на терскую линию, угрожал даже Кизляру. Тревоги по линии и еще не изгладившееся воспоминание о нападении Кази-муллы на город в 1831 году сильно напугали кизлярских армян. [293] Комендант, подполковник Фрей, не рассчитывая на самозащиту армян, просил командующего войсками кавказской линии о назначении в Кизляр двух рот пехоты и взвода орудий на всякий случай и для ободрения упавших духом армян. Кизлярские армяне весьма настойчиво просили корпусного командира прислать к ним солдат и пушек, иначе они ни торговать, ни хозяйничать не могли, а воевать не умеют; подполковник же Фрей объявил жителям, что в случае нападения Ташава-хаджи на город, он примет в крепость только женщин. Ни солдат, ни пушек кизлярцам не дали, а подполковника Фрея корпусный командир отрешил от должности за малодушие и нераспорядительность. Опасений за Кизляр не могло быть, ибо впереди, на кумыкской плоскости, находились войска, мимо которых крупные партии чеченцев пройти не могли, не подвергаясь опасности быть отрезанными, а против мелких шаек хищников, пробирающихся за Терек, достаточно было и местных армянских караулов, вследствие чего, кизлярцам в просьбе их было отказано.

В общем характере военных действий наших на Кавказе и в Закавказье 1836 год, также как и в 1835, был оборонительный, потому что несколько набегов начальника сунженской линии полковника Пулло на границе Чечни и начальника правого фланга генерал-маиора Засса за Кубань нельзя назвать серьезными наступлениями. Полагаясь на тишину, наступившую после смерти Кази-муллы, корпусный командир приказал собирать сведения о дорогах к Темир-Хан-Шуре из Кахетии и джарской области тайными командировками по этим направлениям топографов и полковника генерального штаба Гене. В 1835 году коллежский секретарь Гордеев собрал сведения о пути от кахетинского с. Гавазы до с. Калаки, и пройденный им путь на протяжении 63-х верст оказался местами крайне затруднительным для [294] движения войск с тяжестями. В 1836 году возложено было на полковника Гене поручение исследовать путь с противоположной стороны, от Темир-Хан-Шуры через Казикумух, Хунзах и кейсерухское ущелье в Кахетию же. Прибыв в Кумух в конце июля месяца, полковник Гене застал владетеля казикумухского полковника Нуцал-хана тяжко больным, что препятствовало ему, Нуцал-хану, предпринять наступление к Хунзаху для отражения Шамиля, действовавшего в это время в Аварии с целью овладеть Хунзахом. Не имея возможности лично предводительствовать собранными войсками, Нуцал-хан поручил их брату своему Мамед-мирзе, но при этом решительно воспротивился намерению Гене находиться при войсках, дозволив это состоявшему при нем топографу 2-го класса Фейзулину, которому и поручено было снять на план местности до Хунзаха. Личное же обозрение Хунзаха и окрестностей его, примыкающих к границам казикумухского ханства, Нуцал-хан отклонил до своего выздоровления. Чтобы не терять времени даром, Гене занялся обозрением местностей, пограничных с Аварией. В одной из поездок своих, узнав о смерти Нуцал-хана, он немедленно возвратился в Кумух, с надеждою, что наследник Нуцал-хана, брат его Мамед-мирза, доставит ему возможность быть в Хунзахе, а оттуда проехать через кейсерухское общество в джарскую область. Но Мамед-мирза отказал в этой просьбе, ссылаясь на то, что он еще не утвержден в достоинстве хана русским правительством. Настойчиво преследуя свое намерение, Гене решил исполнить это предприятие с помощью знакомых ему горцев, чохского жителя Ибрагима и двух других. Заручившись письмами от Реута и шамхала тарковского к согратльскому кадию, Гене в сопровождении этих горцев прибыл в Чох, откуда послал письма к кадию с просьбою допустить его в Согратль или прибыть в Чох для [295] личных с ним объяснений; но и в той, и другой просьбах согратльский кадий отказал наотрез, ссылаясь на тяжкую болезнь. Гене, проживавший в Чохе в доме Ибрагима, едва не был убит подосланным из Согратля горцем, но Ибрагим, быстро сообразив опасность, которой подвергался полковник, выхватил кинжал и заколол горца. Сцена эта произошла в присутствии брата согратльского кадия, присланного к Гене для объяснений и извинений. Положение Гене в Чохе становилось крайне опасным не только для него, но и для Ибрагима, а потому он решил возвратиться в Кумух. 15-го октября, за час до рассвета, Гене в сопровождении Ибрагима чохского и еще одного горца тайно вышел из Чоха и по едва проходимой горной тропе, рискуя каждую минуту оборваться в пропасть, прибыл в Кумух. Путь этот, хотя и весьма трудный, был избран Ибрагимом в предположении, что если из Чоха будет погоня за ними, то никому и в голову не придет направиться по этой тропе. А погоня действительно была, но по другой более удобной дороге. Благополучно прибыв в Кумух, хотя и с израненными ногами и руками, Гене все-таки не отступил от намерения своего исследовать путь через Аварию и Кейсерух в Джары и Закаталы, но вступивший в управление ханством Мамед-мирза отказал исполнить его желание, находя таковое решительно невозможным не только для русского офицера, которого ожидает гибель, но даже для своих подвластных. Тайная экспедиция эта тем не менее была не бесполезна, так как трехмесячное пребывание Гене в Кумухе и Чохе и его поездки по окрестностям дали ему возможность составить карту местностей, до тех пор совсем нам неизвестных. Путь от Закатал до Темир-Хан-Шуры, по повелению Розена, был исследован топографом Фейзулиным, который из Закатал, в качестве пленника, был проведен мехтулинским жителем Гасаном [296] Курбан-оглы через Мукратль, Андалял, Согратль, Чох, Кегер-Салты и далее по левому берегу Кара-Койсу до Гергебиля и Темир-Хан-Шуры. И в этой экспедиции Фейзулину и Гасану пришлось перенести труды неимоверные, а нередко и опасности. На годатлинском мосту через Койсу они были остановлены мюридами, чинившими мост, через который их пропустили лишь после весьма тщательных опросов о том, что они за люди, куда и зачем направляются. Чтобы отвлечь всякие подозрения, Гасан вел Фейзулина на веревке, а на ночлегах надевал на него колодки.

Обозревая наши действия в 1835 и 1836 годах на восточном Кавказе, нельзя не прийти к заключению, что обстоятельства складывались в пользу Шамиля и несомненный во вред нам, и годы эти могут быть названы роковыми для многих лет войны нашей на Кавказе. В 1835 году сами горцы порывались уничтожить Шамиля, но этому воспротивился шамхал тарковский. Случай этот прекрасно характеризирует отношения горцев к Шамилю, но этим мы не воспользовались, и Шамиль, хотя и не без противодействия жителей, начал успешно устанавливать свою власть. В 1836 году сопротивление также было оказано ему некоторыми обществами, но весьма слабое. Экспедиции Пулло и Реута дали результаты отрицательные. Власть Шамиля еще более усилилась и, наоборот, значение наше ослабело.

И. Дроздов.

Комментарии

1. Слово аварское, означает "средняя рука", "центр".

2. Сведения о Шамиле и его управлении, конечно, не новы, но Редакция помещает их как собранные из библиографически редких и уже давно не встречаемых в продаже источников. Ред.

3. Отношение к военному министру от 17-го января 1835 г. арх. окр. шт. № 42 1836 года.

4. Архив кавк. окр. штаба. Рапорт шт.-кап. Сумбатова 22-го марта 1835 г. № 1.

5. 3-го июня 1835 года № 383.

6. Донесение начальника лезгинской кордонной линии 18-го апреля № 134. Арх. окр. штаба.

7. Отношение военного министра 25-го октября 1836 г. № 6958. Арх. окр. штаба.

8. Куринского полка штабс-капитан Васильев и Моздокского полка корнет Вахан-Аду.

9. Реут на осень отказывается от командования. Я сейчас не имею в виду никого. Клюки теперь должен сознавать свое безрассудство, но я не доверю ему отряда до личного свидания с ним. Прошу приказать заготовить ему предписание немедленно прибыть ко мне.

10. Он получил 750 р. и 180 червонцев.

Текст воспроизведен по изданию: Начало деятельности Шамиля (1834-1836 гг.) // Кавказский сборник, Том 20. 1899

© текст - Дроздов И. 1899
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Karaiskender. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1899