ДЖЕЙМС БЭЛЛ

ДНЕВНИК ПРЕБЫВАНИЯ В ЧЕРКЕСИИ

В ТЕЧЕНИИ 1837-1839 ГОДОВ

JOURNAL ОF A RESIDENCE IN CIRCASSIA DURING THE YEARS 1837, 1838 AND 1839

ТОМ 1

Глава 7

ПРЕБЫВАНИЕ В СЕМЕЗЕ.

Зену, пятница, 16. — Вчера, к вечеру, мы прибыли в эту прекрасную и богатую маленькую долину и сегодня утром вновь отправились в путь к Семезу, хотя некоторые наши кони решили по-другому. Так как здесь не боятся воров, их оставили пастись на всю ночь без надзора и не связав ног, посчитав достаточным загон, в котором они находились. Их, однако, там не оказалось: двух из самых лучших коней — г-на Л. и Чурука — этим утром не хватало. Сперва это не вызвало какой-либо тревоги, но такое продолжалось недолго, так как конь Чурука был обнаружен недалеко от этого места, а один человек, сюда прибывший, сообщил нам, что видел другого на горе, приблизительно в пяти милях отсюда, где [172] тот щипал траву с табуном других лошадей. Этим утром его нам возвратили, и человек, который это сделал, сообщил, что все местные жители были на ногах и спешили помочь найти то, что «принадлежало англичанину»!

Здесь есть один русский пленник, человек с тонкой и лукавой внешностью, который, как утверждают, является великолепным ремесленником. Похоже, его не держат в строгости, хотя, как говорят, он часто пытался бежать; но различие в интеллектуальной культуре между ним и черкесами весьма очевидно, и то, что у них является свободой слова, у него переходит в фамильярность, что для него повлечет за собой более чем неприятности, если он вообще возвратится в свою родную неволю.

Эта долина (или, скорее, ложбина) не имеет и двух миль длины, но ее трава по густоте и богатству сравнима с наилучшими из того, что я видел. С севера ее закрывает белая и мелкослоистая выступающая скала. Приблизительно посреди долины наш хозяин (аталык одного из сыновей Индара-Оку, приказавшего ему предоставить нам все, в чем мы будем нуждаться) указал нам на холмик, увенчанный огромным деревом; этот холм, сказал он нам, когда-то служил местом расположения христианской церкви, а на одном из камней был крест. Эти камни, однако, были столь погребены в высокой траве, что тут и там заметен был лишь угол, указывающий, что они были обтесаны.

Во время нашего вчерашнего пути мы посетили в Пшате семью в местечке, где она ныне постоянно проживает, после того как русское вторжение изгнало ее из долины. Этот их дом расположен посреди дубового леса, между двумя возвышенностями, чьи ручьи Табех и Семез (обретающие название Пшат после своего слияния) создают своего [173] рода полуостров. Дорогу нам указывал Чурук, зять Индара-Оку; по прибытии к огороженному травой месту он попросил нас там остановиться и подождать. Через мгновение из рощицы вышли и направились в нашу сторону старый вождь, его сыновья и многочисленные люди их свиты. Неоднократные извинения были сделаны нам, что нас встречают вне дома, но иначе не могло быть ввиду того, что их еще жилище не было достроено и что они, их жены и их семьи в тот момент все располагались под открытым небом. Были принесены и расстелены на траве циновки и подушки, и вскоре после этого нам поднесли горячее угощение. В течение этого времени достаточно активным образом велась беседа в основном с Ногаем, старшим сыном вождя, которому, говорят, шестьдесят пять лет; но его живость, атлетические формы и походка придают ему абсолютную внешность человека, на пятнадцать лет моложе.

Он с большим пылом говорил о необоснованных подозрениях, объектом которых они были из-за того, что некогда торговали с русскими. Он добавил, что теперь они живут как бы на лезвии сабли, хотя всегда участвовали в войне; он заметил, что их отец в последнее время тоже несколько раз высказывал желание отправиться сражаться, но они воспрепятствовали из-за его возраста. Он рассказал нам, какое удовлетворение испытал, узнав, что вожди вмешались, чтобы защитить товары английских негоциантов; прецедент, заметил он нам, могущий внести во всех отношениях большую стабильность в коммерческие дела. И это тем более необходимо, добавил он, что отношения, перед тем существовавшие между вождями и их подневольными, позволявшие первым осуществлять некоторую степень контроля, в ходе последней войны в значительной мере устарели и [174] вышли из употребления, позволив последним отныне отправляться, куда им заблагорассудится без совета или указания их владык. Он объяснил нам, что из-за этого семья князя Пшемафа (живущая в этих окрестностях) за короткое время потеряла более тысячи вассалов. Мы дали обещание потребовать на ближайшем съезде восстановить справедливость по отношению к этой семье и задались целью предостеречь простой народ от заблуждения оказаться слишком легковерным в вопросе измены, что принесло столько бед полякам во время последней войны, которую они вели за свою независимость. Индар-Оку казался весьма признательным за наше обещание и бросил нам среди прочих выражений фразу: «После Бога — англичане!»

Считаю своевременным сказать что-нибудь о фактах, относящихся к затруднениям, что г-н Л. имел в отношениях с хаджи по поводу товаров, которые он привез с собой. Этот хаджи, будучи весьма осведомленным относительно торговли в этом крае, получил поручение константинопольского оптового торговца скупить товары и по той же причине г-н Л. оставил ему заботу распоряжаться ими здесь. Среди прочих доказательств, однако, что он предоставил вскоре по поводу своих намерений, была покупка с частью товаров двух рабов — девушки и мальчика — и это вопреки четким указаниям, им полученным. По турецким законам, ни один христианин не может отстаивать свое право на мусульманских рабов, и намерением хаджи, похоже, было всем завладеть. Когда ему сообщили решение лишить его всего, он стал униженно упрашивать, чтобы так с ним не поступали; затем оказался охвачен мыслями о мести.

Вот что произошло. В этот вечер я оставался один в доме для гостей (г-н Л. предпочел спать al fresco), когда Георгий, его слуга, грек, [175] стремительно вошел, схватил свои пистолеты и висевшую на стене саблю и столь поспешно, и с таким волнением сунул их себе за пояс, что я уже не сомневался в том, что на нас напали русские. В течение всего этого времени я смог вырвать из него на его плохом франко-итальянском языке несколько бессвязных слов, среди которых я различил слово femina. Когда мой испуг сменился любопытством, я вышел, чтобы отправиться за сведениями и нашел всех: хаджи, женщин Хусейна (в их ночной одежде) и т. д., и т. д., — охваченных большим волнением и громким спором по поводу молодой рабыни, которая сбежала и добралась до гор. Отсутствовал также сын нашего хозяина; и главный вопрос заключался в том, чтобы узнать, должно ли рассматривать это бегство простой любовной историей, или результатом страха, что, как предположили все, внушил девушке хаджи, заявляя ей, что она окажется в руках гяуров. Часть ночи прошла в угрозах в адрес хаджи и поисках двух беглецов, хотя ни те, ни другие результата не дали.

На следующее утро, страстно желая избежать позора, что падет на него, если иностранцы что-то потеряли под его крышей, наш хозяин нам предложил: в случае, если его сын окажется виновником похищения молодой рабыни с целью жениться на ней, отдать одну из своих дочерей вместо той, что мы потеряли! Добавив, что, если он окажется виновным в большой непристойности, он немедленно уплатит за нее обычный штраф в шестьсот пиастров. После того девушка была возвращена (я не знаю как); она не была девственницей, когда ее покупали, и было решено возвратить ее семье, которой будет отдана цена ее покупки. Эта история важна прежде всего тем, что дала повод демонстрации всеобщей заинтересованности в том, чтобы община не оказалась обесчещенной в глазах [176] иностранцев каким-либо нарушением их прав собственности.

Семез, среда 21. — В последний понедельник я вернулся в прежние места расположения и г-н Л. должен оставаться здесь вместе со мной до той поры, пока вожди не будут готовы отправиться с нами на планируемый в Абазаке съезд. Всякая крупная операция против русских должна быть отложена, пока не созреет общий план действий. Наш хозяин — Кехри-Ку Шамуз — отсутствовал (и я не сомневаюсь, что по делам государственным); но его жена следит за тем, чтобы нам полностью давали все необходимое; однако подобно ангелу хранителю или источнику, скрытому в недрах гор, тот, кто так о нас заботился, оставался незримым. Я не уверен, что до сих пор видел даже краешек ее платья. Эта осторожность обычно соблюдается женами вождей, которые, подобно Шамузу, долго жили в Турции; исключение ими делается только для членов того же братства.

Нет необходимости детально описывать наше сюда путешествие ввиду того, что уже прежде я проезжал почти ту же самую местность. На этот раз, однако, не торопясь и имея лишь легкий багаж, мы воспользовались местными знакомыми Хатукоя, геленджикского вождя, чтобы еще ближе подойти, чего я не сделал в первый раз, к двум фортам, рядом с которыми пролегала наша дорога, и чтобы исследовать ущелье, находящееся в начале линии последнего наступления русских, предполагая, что они попытаются вновь пройти по этому пути; поэтому мы хотели посмотреть, можно ли было принять меры, дабы создать им какие-нибудь препятствия.

Это ущелье расположено в начале маленькой долины Мезип, сразу же к востоку от Геленджика; в своем течении к морю ее омывает Сюча. Если [177] бы русские оказались запертыми в ущелье, их наступление могло стать весьма затруднительным, но мы увидели, что они предусмотрели это и поэтому начали свои операции с того, чтобы покрыть соседние высоты огромными скоплениями стрелков; к такому непривычному способу ведения боя окрестные черкесы еще недостаточно готовы, ибо их представления, как и представления древних персов, не выходят за пределы кавалерийской атаки на ровной территории. В этом они не имеют себе равных. Мы часто их поучали относительно необходимости отвечать скрытой в кустах войной, подобно тому, как они сражаются с русскими в горах, и избегать баталий на равнинах, как главной причины потерь, что они несут, а также еще более укреплять ущелья искусственными оборонительными сооружениями. Но я сомневаюсь, однако, что в этом отношении во время нынешней кампании будет что-нибудь сделано; и дай бог, чтобы эта кампания стала последней, что допускает Англия!

Так как г-н Л. никогда не видел Геленджика, а мы хотели разузнать состояние его фортификаций, то попросили вождей найти нам жилище по соседству. Они в том преуспели с некоторыми трудностями (из-за необходимости гарантировать нам «надлежащий» прием) в деревушке очень доброго старца, на северо-восточном склоне геленджикских возвышенностей. Однако его дом для гостей не был еще достроен, мебель не была полностью перенесена в это новое жилище (на гору, на другой стороне которой находилась вражеская крепость!), и нам пришлось довольствоваться тем, что было: деревянным домом (чьи щели еще не были укреплены плетнем), а в качестве матраца — свежей травой. Тем не менее еда, нам предложенная, была разнообразной и обильной. Мы устремились на [178] вершину возвышенностей до отметки приблизительно в три мили от форта и я нашел его более правильно укрепленным (только со стороны суши), чем ожидал, судя по тому, что видел со стороны бухты. Были лишь земляные валы, но имелось достаточно много углов, чтобы весьма затруднить днем приближение черкесов, которых не достает пушка. Под защитой батарей паслось многочисленное стадо крупного скота и можно было заметить также несколько стогов сена: находясь там, мы увидели, как черкесы составляли свой план. Я узнал, что с этой целью собрались две сотни их.

В понедельник утром мы вновь взобрались на возвышенности и на конях проследовали по линии их вершин (богатой травой, которой я вновь восхитился) в намерении рассмотреть форт под названием Доба, или Алексадринский, построенный напротив входа в бухту Семез или Суджук-Кале, но не для того, чтобы контролировать его или препятствовать входу в него кораблей. Форт маленький и окружен земляными стенами, но у него также достаточно бастионов, чтобы попытка захвата его стала для черкесов предприятием гибельным. Я вынужден был заметить, что у них определенно есть пушки; нам сообщили, что они взяли с собой дюжину орудий, но у них нет в достаточном количестве пороха, чтобы воспользоваться им.

Вчера мы отправились со всеми мужчинами этой деревушки на похороны по анапской дороге, но вся церемония, свидетелями которой мы стали и в которой мы приняли участие, заключалась в потреблении большого количества еды дюжиной персон, сидевшей на траве под деревьями маленького холмика. Самую многочисленную группу составляли женщины, чьи головы и плечи (как у турков) были покрыты белой вуалью; впрочем, они находились на весьма почтительном [179] расстоянии, чтобы мы могли хорошо различить их лица и то, что они делали. Во время пиршества двое или трое мужчин скакали на конях от одного места к другому, чтобы бдить за тем, чтобы все гости были надлежащим образом обслужены.

В числе наших блюд было великолепное баранье седло — кусок, всегда оставляемый черкесами тем, кого они хотят удостоить особой чести. Баран был обычной здесь породы, а его жировое утолщение исключительно вкусным. Никто из не знакомых этой семьи не был приглашен на это погребальное пиршество, но когда день его стал известен, все соседи (и даже чужаки, случайно оказавшиеся здесь) отправились на него, предполагая, что в ответ на угощение они помолятся за душу умершего. Я надеюсь, что этого они от нас не ждут. Частью церемонии или завершением сборища, в особенности на похоронах какого-либо вождя, являются скачки и стрельба холостыми патронами.

Однако вместо того, чтобы дожидаться этого развлечения, мы вновь сели на коней и возобновили свой путь в Анапу. Преодолев лишь какой-то десяток миль от этого места, находясь на вершине горы, мы восхитились прекрасным видом и смогли сложить объективное представление о местности: однако сама крепость была скрыта от нас вершиной, что возвышалась между ею и нами. Я был несколько разочарован, видя, в какой степени край, расположенный между долинами Анапа и Семез, снабжен оборонительными естественными барьерами. Возвышенности образуют восточную сторону Семезской долины, простираясь до Анапской, но постепенно теряют свою высоту; на западе все пространство до моря покрыто холмами, некоторые из них достаточно высоки и лесисты, чтобы подступы к ним оказались весьма [180] трудными, но тоже постепенно уменьшались до уровня холмов, что расположены перед Анапой.

Между этими двумя рядами холмов простирается группа более мелких и имеющих сравнительно легкий подступ холмиков, представляющих собой слабую преграду; и я не смог удержаться от удивления, что в течение десяти лет войны и с преимуществами, что наука и превосходство средств предоставляют русским, им не удалось завладеть всем краем, расположенным между морем и линией от Анапы до Геленджика. Это едва ли выглядит оборонительным сооружением полевого типа; и то, что это еще не было сделано, свидетельствует также о том, что огромные военные силы, направленные против яростного сопротивления черкесов, во всяком случае, желание, сохраняющееся у русских их применить, не попытаются в который раз это сделать. Некоторые могут подумать и, вероятно, обоснованно, что это отсутствие успеха позволяет во многом поставить под сомнение степень их возможностей.

С возвышенности, что мы посетили, князь Пшемаф, нас сопровождавший, показал нам священное место (каковым они справедливо его считают), где Дауд-Бей как раз три года назад имел встречу с окрестными вождями и впервые вдохновил их мыслью объединения, как нации, с другими жителями горных областей под одной властью и одним знаменем.

Среда, 28. — Уже восемь дней г-н Л. и я были заняты составлением писем в Англию и, когда этот необходимый труд едва был завершен (по крайней мере, для меня из-за стоящей жары), мы решили, что если некоторые иные обязательные дела смогут быть разрешены здесь в два или три дня, поторопить сбор всех, кто пообещал сопровождать нас в Абазак, и отправиться туда, чтобы провести [181] там съезд. Некоторые персоны, в том числе наш хозяин, похоже, были против того, чтобы мы осуществили эту поездку, в то время как другие решительно выступали за нее, но если только первые не приведут лучшие доводы, коих они до сих пор не дали в поддержку своей точки зрения, мы здесь не задержимся.

Составление писем не было, однако, нашим единственным занятием, так как у нас были частые визиты, которые всегда влекли за собой долгие беседы. В числе этих визитов было и посещение нас шапсугским судьей, принесшим нам известие о бое, происшедшем близ Пшата, когда жители Жюбги и Чепсина, объединившись и атаковав команду русских фуражиров, принудили их отступить в лагерь вместе с пушками, не дав тем осуществить перевозки.

В последнее воскресенье нас информировали, что отряд русских войск был переправлен в Тоапсе на двух линейных кораблях и одном пароходе с целью сжечь там два турецких судна. Русские добрались до последних, когда небольшое число черкесов, там находившихся, атаковали солдат с такой яростью, что вынудили их бежать до своих кораблей, не предав огню эти два судна и даже бросив за собой, в своей поспешности одну спущенную ими на берег пушку. Многие черкесы были убиты огнем с кораблей; но оставшиеся в живых вскоре собрались на берегу в столь внушительных силах, что русские, более ничего не пытаясь делать, вновь приготовились к отплытию. В этом сражении, говорят, они потеряли двести человек (частично из-за огня своих собственных кораблей).

Двое людей из Сючи привезли более важную нам новость о том, что многочисленная русская эскадра (речь идет более чем о тридцати парусах) появилась в водах Вардана и Хисы; что, так как [182] ветер был неблагоприятным для высадки там, корабли спустились к Ардлеру и высадили на берег весьма значительные силы, но пока войска пребывали еще в беспорядке на прибрежной полосе, пятьдесят пять черкесов, главным образом, дворяне и окрестные владельцы, бросились с саблями в руке в середину «москов» (именно так русских постоянно называют здесь) и произвели среди них такое опустошение, что корабли, находившиеся на бакштаге, стали стрелять без различия и в друзей, и во врагов, вследствие чего были убиты сорок черкесов и среди них, о чем я узнал с болью, — Бейс-лам-Бей из Ардлера и двое его братьев. Бейслам-Бей был вождем, о котором я слышал всегда лишь весьма уважительные слова.

Эти люди сообщили также, что русская армия из Сухум-кале не смогла проникнуть далее Гагры; что все побережье к северу от этого места было сильно укреплено на манер, мною ранее описанный; что десять тысяч черкесов, прибывших частью с гор внутренних областей, соединились и согласились остаться на побережье по просьбе жителей этой части края, полагаясь на их обещание обеспечить их продуктами; что грузины и азрасы, живущие по соседству с Сухум-кале, составляющие значительную долю гарнизона этой крепости, тайно сообщили черкесам, что они вынуждены примкнуть к экспедиции против своей воли, получив обещание, что их не заставят сражаться, только, говорят им, чтобы придать экспедиции внушительный вид и, что если их принудят выступить против черкесов, они будут стрелять в воздух.

Индар-Оку отправил узнать для себя, не могли бы ему сообщить место в здешних окрестностях, чтобы там поселить свою семью, ввиду того, что он хочет удалиться от соседства с русскими. Этот демарш, бесспорно, разумен, и я надеюсь, что он [183] посодействует предоставлению этому вождю доверия его соотечественников.

Вчера по пути в Адувхау мы испытали большое разочарование, узнав, что один сосед нашего хозяина недавно нашел здесь, возделывая землю, вазу, внутри которой оказались несколько монет и книга в медном футляре. На наш вопрос о том, что стало с этими предметами, мы узнали, что все было утеряно, за исключением трех фрагментов медного футляра, что я получил в обмен на бритву, тем самым показывая, что мы желаем покупать такого рода вещи. Эти фрагменты имели на своей поверхности несколько древних арабских букв, а сама книга, говорят нам, не была на турецком языке. Мы купили еще несколько монет, кои нам повстречались, и, как могли, распространили весть о своем желании заполучить и многие другие, им подобные.

Могло бы показаться, что мы могли, если хотим, сойти здесь у большого числа этих добрых людей за правоверных мусульман. Однажды к нам был прислан мальчик, чтобы попросить нас написать несколько строф из Корана для его больной сестры, желая затем сделать с их помощью водный настой и заставить ее выпить, дабы излечиться. Вместо этого я предложил некоторые лекарства, но мальчик отказался от них, как не являющихся тем, за чем его отправили. Это ошибочное мнение о нашей религиозной принадлежности проистекает, вероятно, из того, что они знают, что уже давно существуют дружеские отношения между англичанами и турками и что на востоке объединение народов, как правило, носит не политический, а религиозный характер.

Эту неделю мы оставались почти полностью одни ввиду того, что хозяин наш отсутствовал и что князь Пшемаф, здесь живущий, отправился, [184] как и вся мужская часть поселения, на свадьбу, что праздновалась недалеко отсюда. Статус новобрачных не был признан достаточным, чтобы мы могли принять приглашение на ней присутствовать; но мы послали на нее нашего представителя в лице верного Георгия Луки, который повез маленький подарок невесте: подарок, который он, однако, отдал более красивой девушке, проявившей к нему большое внимание. В качестве развлечений у них были песни, танцы (в которых принимали участие оба пола), скачки, стрельба и бои на палках. Лука признался, что завоевал ее, красотку, своей ловкостью и доблестью в двух последних состязаниях; тогда как я предполагаю, что он обязан тому серебряному патронташу, сабле в медных ножнах и двуствольному пистолету, что по этому случаю я одолжил ему; на что он ответил, что здесь все девушки предпочитают храбрость богатству (предпочтение, которое он видел и многочисленные доказательства которого ему рассказывали) и что песни, что они с самым большим удовольствием слушали, прославляли достоинство и силу.

Как бы то ни было, отец молодой особы в среду приехал сюда искать Луку (который, между прочим, весьма добрый малый), чтобы увезти его к себе и показать дочь. Они вместе отобедали, одни за столом, и она вновь выразила ему свою преданность и намерение, в коем пребывала, сопровождать его в Константинополь. Он возвратился сюда абсолютно восторженный победой, им достигнутой, обнаружив здесь значительно большую свободу манер, не существующую у турок, среди которых он шесть лет назад провел значительную часть своей жизни.

Житель окрестностей дважды приносил нам поднос с белыми тутовыми ягодами, которые я с большим удовольствием испробовал, увидев в них [185] еще один источник будущего богатства этого края в разведении шелковичного червя, а многие гористые места побережья не могли бы более выгодным образом быть заняты, чем этой культурой. Я видел дерево очень больших размеров и дал советы, как вносить его семена в землю. В этой части края имеется лишь малое число этих деревьев и нет никаких шелковичных червей. В Пшате, в Тоапсе и в других местах побережья к югу уже, однако, получали шелк. Сегодня нам принесли широкую вазу с земляникой, чей аромат был просто чудесным.

Наши многочисленные гости и их свита расходуют здесь столько продовольствия, что мы попробовали приказать купить несколько баранов за наш счет и с удовольствием увидели двоих или троих из числа гостей (доблестного хана и судью из Адугума) в качестве наших последователей, привезших с собой по одному ягненку, чтобы внести свой вклад в общее потребление.

Прошедшие чума и война, конечно, сократили население и разорили многие эти провинции. Первая стоила за очень короткое время нашему хозяину Шамузу сорока пяти жизней его подневольных. Это бедствие миновало, как я о том уже сказал, и, к счастью, оно не продолжалось достаточно долго, чтобы присоединиться к другому, которое грозит этой стране голодом, если продлится еще хотя бы один год.

Температура в полдень в тени и при северном ветре уже некоторое время часто достигала 80° по Фаренгейту; ночью она снижается до 10-12 (чуть более 5° по Реомюру).

Сегодня с севера возвратились два юных сына нашего хозяина. Старший, вместе со ста пятьюдесятью другими черкесами, совершил набег на русскую территорию, где захватил двадцать восемь коней и двух быков, и откуда возвратился, не имея [186] ни одного раненого, обнаружив форты, в окрестностях которых эти животные и были похищены у захваченных врасплох солдат. (Эта разведка породила мысль о более крупномасштабных операциях против самих фортов).

Сын Шамуза (или, скорее, племянник, которого он усыновил после смерти его отца), убитый во время последней кампании на пятнадцатом году своей жизни, имел двенадцать ранений, полученных в разных стычках!

Мехмет-эфенди несколько дней назад шутя говорил, что если когда-нибудь черкесы уступят России, они предложат ей сорок тысяч всадников, чтобы уничтожить Турцию и таким образом отомстить за то, как она с ними обращалась; Селим, джанатский князь (майор в турецкой кавалерии), недавно в точности повторил эту шутку. Более глубокие чувства, коими шутки, как правило, не являются, порою обретают форму. Этот бей сказал г-ну Л., что может, если это ему угодно, жениться на его сестре, ввиду того, что у него нет к тому предубеждений. Если судить по чертам лица брата, сестра должна быть красивой.

Четверг, 29. — После того как я написал предшествующие строки, мы узнали, что в северной части Абазака уже состоялся съезд и что те, кто на нем собрался, поклялись на Коране поддерживать жителей этих провинций и действовать вместе с ними в войне против русских. Мы пока еще не выяснили, по какой причине нас не пригласили участвовать в этом съезде. Может быть, из-за страха наших местных друзей потерять нас, нас, в качестве знака их авторитетности.

Налет, мною предусмотренный, на скот геленджикского гарнизона был успешно осуществлен. Были приведены двадцать шесть голов, а многие другие были убиты. На юге произошли новые бои, [187] но подробности о них до нас еще не дошли. В сражении были убиты три зятя нашего хозяина! Сообщение этой новости нашей хозяйке (очень энергичной женщине) вызвало взрыв самого душераздирающего горя.

В Екатеринодар прибыло войсковое подкрепление — вероятно, чтобы восстановить гарнизоны фортов, оставленных без защиты, о чем я говорил выше. При всем том прибытие этих войск, связанное с обстоятельством сооружения еще одного форта, недавно воздвигнутого на Кубани близ Анапы, и ожидание, куда направится на новое нападение пшатская армия, после того как она построила форт, заставляют здешних вождей беспокойно гадать, откуда начнется скорое наступление. Таковой, вероятно, является причина промедления, что они демонстрируют (промедление, которое, по нашему мнению, было вредным) в осуществлении некоторых мер, нами им рекомендованных, и в необходимости которых они как будто убедились. В числе этих мер находится постоянное поддержание маленькой походной армии, чтобы мешать русским фуражирам, и выслеживание моментов благоприятных атак в случае, если русские покинут свои нынешние позиции до той поры, пока не сможет осуществиться вынашиваемое черкесами крупное объединение. Трудность соединения и транспортировки достаточного количества провизии является главным препятствием, мешающим собиранию значительных сил в постоянную крупную армию.

Черкесы, как никогда, демонстрируют свою решимость сопротивляться и скорее погибнут со своими семьями, чем согласятся на позорный мир с Россией; однако усилия, что последняя продолжает прилагать, дабы их покорить, явно их тревожат. Мы высказали им наше мнение, что именно [188] страх перед английским вмешательством толкнул Россию на безнадежные, крайние меры, к которым она сейчас прибегла; и чем больше мы их перебираем, тем больше укрепляемся в нашем убеждении, что данное предположение весьма обоснованно. Я надеюсь, что и их страхи тоже. Какой другой мотив мог принудить Россию ускорить столь непродуманным способом свое требование рекрутов из числа восточных черкесов Кубани, кабардинцев и ногайцев, и подвергнуть себя опасности натолкнуться на отказ это сделать? Какой другой мотив, кроме этого страха, мог заставить ее набирать половину своей армии вторжения на юге из грузин и азраев, первых, еще недавно пытавшихся сбросить ее ярмо, и вторых, над которыми она еще своей власти не установила?

Я не думаю, что смогу лучше завершить длинные отступления этой главы, чем переписывая здесь сделанный мною вчера перевод черкесской песни, исполнение которой я слушал и в которой я, думаю, заметил определенные, в высшей степени поэтические мысли. Мотив песни необычно грустный, и князь Джанат, брат умершего героя, когда участвовал в ее исполнении, наклонял голову к своей груди и вытирал свои слезы. Необходимо объяснить, что герой песни назван «последним из своего рода», потому что Селим с давних пор отсутствовал (он был в Турции), и о нем не было известий, что породило сомнение в том, что он еще жив.

Надгробная хвала князю Пшугую

Он еще не достиг годов возмужалости, а мужество его уже было зрелым. Он погиб не защищая село, где он родился, а демонстрируя свою доблесть. Он услышал музыку рыжеволосого московского командира и, потрясая своей саблей, устремился в [189] середину врагов. Он был последним в своем роде, и его наследство перешло в чужие руки. Волосы его сестры были черными и сверкали, как черный шелк, но в своей скорби она вырвала их, так как погиб вождь из ее рода...

Он бросился на боевого коня рыжеволосого командира. Генерал убежал, но скакун, на котором тот восседал, принадлежавший дворянскому роду Трам, и чехол скакуна остались в руках Пшугуя.

Утром он вышел из дома для заключения мира, а вечером его принесли завернутым в саван. «Хвала Богу, — закричала его мать, — за то, что ты пал на поле чести, а не в поисках добра!»

Дважды во время сражения он менял боевого коня, но сердце его не менялось. Так пал Пшугуй. Когда женщины села, за которых сражался Пшугуй, увидели его лежащим перед ними мертвым, они разорвали свою одежду и закричали: «Мы потеряли нашего князя-освободителя!» (Его сабля спасла их от плена). Душа Пшугуя взлетела; но его тело и его оружие не попали в руки врага.

Когда он обнажил свое смертоносное ружье, ужас охватил московитов, столь много их пало под его стремительными выстрелами.

Солнце полностью осветило его алую одежду и, подобно солнцу, он ослеплял всех посреди поля сражения. Его черный конь носился по жаркому месту боя быстрый, как хищная птица, а рукоятка сабли Пшугуя покраснела от крови, что рекой стекала с нее.

Испуская последний вздох, он говорил: «Отведите моего верного скакуна к моей возлюбленной, дочери моего хозяина; увидев его, она решит, что еще видит своего Пшугуя».

Друзья оплакали его; но их слезы были каплями воды, а слезы его сестры были слезами крови. Молодым он пал мученической смертью на поле брани! [190]

Глава 8

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕБЫВАНИЯ В СЕМЕЗЕ. ВЗГЛЯД НА СТРОЕНИЕ ЧЕРКЕССКОГО ОБЩЕСТВА.

Cемез, близ Суджук-Кале, 1 июля 1837 года. — Хаджи-Исмаель, судья из Адугума, провел здесь пару дней, и у нас с ним было несколько достаточно интересных бесед, так как ум его, не будучи глубоким, не лишен был ни деятельности, ни желания познания. По его словам (Далее у нас будет еще один достойный доверия свидетель, рассказывающий о прошлом с таким же сожалением, как этот с умилением. Я могу лишь беспристрастно процитировать их свидетельства), лишь каких-то шестьдесят лет назад в этом крае была введена общая система религиозных правил и общественного порядка. До того времени раздоры и междоусобные войны постоянно раздирали его и единственная видимость [191] религии заключалась в нескольких безликих обрядах, исполняемых перед крестом.

Говоря об их нынешней религиозной системе, он сослался на четыре книги, на которых основан ее авторитет, — 1. Библию, а значит, как о том я могу судить, часть Ветхого Завета; 2. Псалмы Давида; 3. Книги евангелистов; 4. Коран. Но он считает, что откровение Магомета, полученное непосредственно от Бога, имеет право на большее почтение, чем откровение Христа, полученное через посредничество архангела Михаила. Не встретив возражений относительно такой точки зрения (так как прозелитизм не является нашей миссией) и так как мы согласились даже, что Коран выгодно отличается моральными предписаниями, что в нем рассыпаны, и что Магомет основал религию, что предпочтительнее жалкой подделки христианства, господствовавшей в его крае, он расхрабрился, как мне показалось, и попытался доказать и другое: а именно, что знания, содержащиеся в Коране, достаточны, и никакая другая книга не нужна. Эта сфера, однако, была менее опасной для спора в такого рода беседе, и мы подвергли этот тезис критике; мы принудили его отказаться от него и даже выразить необходимость овладения более широкими знаниями; на что г-н Л., как бы в доказательство тому, подарил ему историю Турции, написанную на турецком языке.

Хаджи-Исмаель привел нам новые примеры равенства, что добиваются нижние классы в соответствии с принципами Корана, и он сказал нам, что они применяют здесь наказания даже к дворянам, — две сотни бычьих голов за убийство, двадцать четыре — за совращение и так далее. Я огорчен, однако, узнав, что эти черкесские воины еще не дошли до признания достоинства прекрасного пола; так как штраф, налагаемый за убийство [192] женщины, штраф, предназначенный для безопасности беззащитных существ, который по этой причине должен бы быть более значительным, чем за убийство мужчины, был установлен лишь в половину последнего! По этому вопросу, призвав на помощь всё, что мы знаем об англичанке как жене, матери и дочери, мы энергично ополчились против гетерогенных воззрений черкесов (некоторые при этом присутствовали); и если мы не добились успеха в наших усилиях убедить их в заблуждении, в коем те пребывали, принижая ум и назначение женщины, я все же надеюсь, что, по крайней мере, мы заслужили его.

Я собрал некоторые новые представления относительно иных регламентирующих правил братства. Так, я узнал, что после смерти одного из его членов, жена остается принадлежностью всего братства, как будучи купленная одним из них; она отдается замуж бесплатно другому члену при условии, что он будет воспитывать ее детей, если таковые у нее есть; если женщина очень стара, чтобы вновь выйти замуж, общество обязано содержать ее, В случае, если она добьется разрешения выйти замуж за человека из иного братства, требуется, чтобы она рассталась со своими детьми, которые должны остаться в семье их отца.

Хаджи-Исмаель, узнав что у нас есть несколько дел для обсуждения с вождями, рядом с ним живущими, предложил нам написать все то, что мы пожелали бы или самим сообщить о том тем, кто каждую пятницу в большом числе собирается в его мечети для молитв. Мы предпочли бы созыв нового съезда, как только будет возможно это сделать.

Юноша, которого я видел раненым в Пшате, умер. Шамуз освободил одного из немногих рабов, у него оставшихся, а также всю его семью. Такие [193] акты благосклонности часто происходят «для души» (таково употребляемое в связи с этим здесь выражение). Этим человеком был тот, кто прислуживал нам во время нашей поездки на юг. Шамуз освободил также отца этого человека, ныне умершего, в награду за долгие годы верной службы. Рабства, в нашем понимании этого слова, здесь не существует, и этот термин абсолютно не применим, когда речь идет о положении черкесов самого низшего класса.

Когда человек из этого класса передается от одного землевладельца к другому, ему, в качестве оплаты за службу, отдается определенное количество скота или товаров, ныне в стоимостном выражении равных пятнадцати-двадцати фунтам стерлингов; но такого рода передачи не могут происходить без согласия крепостного, и он получает за свою службу жилище, содержание, одежду и некоторое ежегодное пособие. Когда он хочет жениться, его хозяин должен заплатить за него стоимость его избранницы. Что касается детей, то мальчики продолжают служить хозяину, а когда девочки выходят замуж, деньги, выплаченные в качестве выкупа мужем, делятся между хозяином и отцом.

Если хозяин бьет или как-то иначе дурно обращается с крепостным, последний имеет право потребовать, чтобы его продали другому. Он может также купить себе свободу, цена которой сегодня равна тридцати быкам. Штрафы, к коим могут привести его преступления, должны выплачиваться хозяином; таким образом наш хозяин недавно выплатил двести быков за убийство, совершенное одним из его крепостных, а сейчас должен выплатить шестьдесят быков за того же человека, сбежавшего в Россию с женщиной, принадлежавшей другому владельцу. [194]

Эти люди возделывают землю, ухаживают за конями и скотом и служат в доме для гостей; но остальные крепостные работы, как рубка леса и доставка воды, как правило, поручаются русским пленникам. Черкесский крепостной не может быть «принужден» хозяином идти на войну, а во время поездки считается более чем обязательным брать человека, добровольно согласившегося служить хозяину. Я уже говорил о низких ценах у русских; когда происходит обмен пленниками, тот, кто имеет родственника для выкупа, покупает русского раба, чтобы отдать того в обмен.

Землевладение здесь основано на примитивном начале; никто у этого простого народа не питает мысли присвоить более значительный участок земли, чем он может с пользой использовать, и потому своим считается лишь тот участок, который огорожен для конкретной культуры. Пастбища остаются в общем пользовании жителей местности и редко когда огораживаются, и всякий, находящий незанятый участок земли, может поселиться на нем и огородить его. В действительности, земля считается государственной собственностью, и человек может иметь какую-то часть территории лишь в качестве временного акта владения ею. Не требуется никакого рода выплат никакому, стоящему выше тебя. Единственный случай, мне рассказанный, в котором речь шла о выплатах, касался богатого человека, давшего одному очень бедному человеку средства для возделывания земли, после чего произведенное было поделено между ними поровну.

Общественное мнение и установившийся обычай выглядят как высший закон этой страны; и в целом я лишь восхищался царящим порядком, результатом которых тот был. Конечно, совершаются насилия и некоторые иные серьезные [195] преступления; но они проистекают главным образом из распрей или их последствий и, можно сказать, что они редки; нравственность, доброе согласие, спокойствие и обходительность, что в большинстве своем характеризуют их отношения, таковы, что лишь очень малое число стран с писаными законами и всем сложным механизмом, которые обычно считаются необходимыми для поддержания законности, могли бы похвастаться, что в такой же степени владеют всем мною перечисленным. Если тип воспитанности и не очень здесь возвышенный, он, тем не менее, таков, что все пытаются ему следовать и это большинству доступно; крайности роскоши и нищеты, изощренной изысканности и унижения здесь в равной степени неизвестны.

Ячмень, овес и рожь, что посеяли осенью, уже десять дней как можно жать серпом, особенно ячмень; и, наконец, началась жатва. Пшеница, которой я видел засеянным лишь одно поле, кукуруза и просо высевались лишь весной, и я думаю, что потребуется по крайней мере один месяц, чтобы две последние культуры созрели.

Каковыми бы ни были юрисдикция и авторитет, которыми когда-то мог обладать очень древний род Басти-Ку Пшемафа, местного князя, я не вижу ничего подобного, что было бы гарантировано ему, за исключением главного места за столом или на диване. На советах он и иные персоны его ранга, если только они не преклонных лет, всегда уступают место своим старейшинам и тем, кто в состоянии поддерживать публичные дебаты.

Среда, 5. — В воскресенье в полдень мы проехали на конях по анапской равнине, дабы составить общее представление о ней и встретиться там с вождями, с которыми мы должны были на следующий день заняться государственными делами. [196]

Мы поселились у Субаша, богатого владельца из класса тфокотль, или среднего класса, и старого аталыка Тугуза. Это добрый старик семидесяти лет, но еще полный огня, которому не дашь более пятидесяти или пятидесяти пяти лет, когда он опоясан оружием и сидит на коне. Все его сыновья погибли на войне, а в прошлом году весь его урожай был уничтожен, скот угнан этими русскими «соседями»; однако он остается на том же месте, в укрепленной части маленькой рощицы в долине, перед которой простираются заболоченные участки земли, могущие остановить непрошенных гостей.

В понедельник, после обеда из десятка блюд, видя, что произошла какая-то размолвка по поводу встречи, мы решили посвятить день визиту к русским; Субаш, хорошо знавший их окрестности, взял на себя обязанности нашего проводника. Приблизительно двухчасовой путь привел нас к реке, на берегах которой мы спешились, чтобы помолиться. Еще через час мы оказались посреди пересеченной местности, усеянной деревьями и рощами, где нас предупредили о необходимости следовать далее медленно, пока один из семи слуг, нас сопровождавших, не поедет вперед и не проверит кустарники, чтобы заручиться, что там нет в засаде русских, как те часто делают, чтобы подстрелить отважившихся забраться слишком далеко. Когда эта разведка и проверка кустов завершились, не побеспокоив при этом дичи, мы достигли самой высокой части отлогого участка, и наш взгляд мог охватить все это поселение — самое первое из завоеваний и приобретений русских в Черкесии.

Анапа располагалась приблизительно в миле от того места, где слева от нас оканчивались некоторые низкие холмы, и в пяти милях от той точки, где находились мы и откуда она выглядела черным [197] бугорком, возвышающимся на берегу моря; чуть далее на север, в прибрежной бухточке, стоял на якоре маленький корабль. Справа от нас, приблизительно в трех с половиной милях от Анапы на плато маленькой возвышенности мы заметили вереницу домов и ветряных мельниц, окруженных земляным валом. Именно это черкесы назвали новым земледельческим поселением. На две мили далее и чуть правее мы увидели на самой высокой части возвышенности редут с земляными стенами.

Пока мы изучали эти интересные объекты, я удивился (как это уже было в Пшате), увидев, как один из наших (тоже восседавший на белом коне и потому еще более заметный) устремился к месту в полудосягаемости пушки редута и продолжал медленно приближаться к нему. Десять человек из нашего отряда, включая г-на Л., устремились друг за другом к форту, оставив четверых из нас на возвышенности — двух черкесов, меня и слугу. Я с беспокойством смотрел, как они таким образом подвергались бесполезной опасности, когда оставалось столь мало времени, чтобы наследовать Анапу поближе (приближался вечер), оставляя баз внимания тем самым и, как мне казалось, неразумным образом главную цель нашей прогулки.

Поэтому, оставив одного из черкесов моего сопровождения на возвышенности, чтобы сообщать остальным в нашем отряде, куда мы отправились, я попросил второго черкеса провести меня через лесосеку в долине, что располагалась слева от лас еще до возвышенностей, над Анапой. Я обнаружил лесок, полностью состоящий из молодых дубов, чьи ветки столь переплелись, что иногда наши кони буквально опутывались ими и с трудом прокладывали себе путь. Моральный эффект этого препятствия не ослаб, как это можно было бы предположить, мыслью, что время от времени [198] посещало меня, о том, что мы могли бы стать свидетелями описанной в «Даме с озера» сцены, — неожиданного появления из кустарников отряда «готовых к бою воинов». Но пока мое воображение таким образом воскрешало в памяти предполагаемую опасность, мои страхи вдруг обратились к г-ну Л. и его команде из-за трех пушечных выстрелов, дым от которых, столбами вращаясь, поднялся над заросшей лесом возвышенностью, что располагалась позади нас, и еще более вселивших в нас тревогу, мешая увидеть, не был ли кто-нибудь из наших друзей задет ими.

Моим первым порывом было повернуть поводья и отправиться в том удостовериться; но измерив взглядом проделанный нами путь, я ощутил, что мы проехали уже значительную часть долины и за время, пока мы будем возвращаться, наши друзья могут быть отброшены к северной ее части, а мы, трое, вполне можем оказаться в руках врага. Поэтому я решил продолжать продвигаться к возвышенностям в надежде, что те, по поводу которых я был столь обеспокоен: г-н Л., самый юный сын Шамуза (очаровательное дитя) и наш старый хозяин Субаш — не пострадали и воспользовались предостережением не подвергать себя новым опасностям.

Посреди этой борьбы мыслей и чувств, что еще более увеличилось Лукой, время от времени кричавшим на французском: «Что мы скажем Кехри-Ку, если погибнет его внук?» (однако отец мальчика отправил его подобно другим на войну), мы, наконец, после многих тягот достигли склона горы, откуда мы могли лучше рассмотреть Анапу, а также новые колониальные поселения и редуты, еще более численно увеличившиеся на этой территории. Но наш интерес к этой сцене угас. Мы обошли возвышенности, рассчитывая найти более [199] безопасный путь назад; и полные тревог за наших друзей, мы спустились с холма и вновь сделав крюк, оказались в долине. Для нас оставались лишь два солнечных часа, и мы проделали пятичасовой путь, пока достигли Семеза.

Прогулка на анапские возвышенности заняла значительно большее, чем я ожидал, время; нам казалось весьма вероятным, что пока мы отсутствовали, наши друзья покинули место дорогой, какой мы следовали сюда или совсем иной; и в конечном счете нам казалось безрассудным рисковать, троим нападая на русский дозор, когда его внимание было уже обострено, и мы пребывали в неведении относительно того, что же произошло за время нашего долгого отсутствия. Эти соображения побудили меня возвратиться назад; я лишь оставил одного черкеса, жившего по соседству, предупредить наших друзей о том, что с нами стало, и после этого я и Лука — мы отправились в путь, вынужденные немало стараться, чтобы вновь найти дорогу до деревушки Субаша. Мы, наконец, сумели сделать это после нескольких ошибок, но наши страхи увеличились, когда мы узнали, что никто из нашего отряда не вернулся. Оставалась еще надежда, что они отправились более прямым путем, чтобы возвратиться в Семез, и что туда же отправился и Субаш.

Поэтому мы вновь тронулись в путь с человеком, шедшим пешком, коего я взял сопровождать нас и служить нам проводником, и к десяти часам ночи мы достигли Семеза; к большому нашему ужасу, там ни о ком ничего не слышали. Я еще не решил (даже для себя), как действовать, когда возвращаясь, чтобы выяснить, кто только что прибыл, признал Ногая, спокойно вешавшего на стену свое ружье; через несколько минут после того явились и другие, в том числе и старый Субаш. [200] Мрачное беспокойство и молчание последних шести часов сменились после этого крайне противоположными шумом и радостью, а участники приключения стали рассказывать об обстоятельствах происшедшего все вместе и одновременно на трех разных языках.

Группа столь близко подошла к форту, что русские пустили друг за другом три снаряда, чтобы отогнать ее. Вскоре на вершине горы, где построен маленький кругообразный форт, они заметили двух всадников. Первый снаряд прошел рядом с г-ном Л., который находился в это время точно напротив двух всадников и в стороне от остальных своих друзей. Он принял этих двух людей за Пшемафа и другого черкеса и галопом помчался навстречу им. К счастью, между ними было небольшое болото, которое его конь не захотел преодолевать, и это дало ему вовремя заметить свою ошибку. Русские, со своей стороны, галопом помчались назад к поселению, и почти тотчас же появился отряд приблизительно из трехсот солдат, чтобы отогнать примеченных ими семь человек, коих они, без сомнения, сочли за авангард более многочисленного войска. Гарнизон редута в момент тревоги был занят сенокосом, но достаточно далеко от досягаемости батарей. Осман, один из наших, захватил добротную военную шинель, принадлежавшую одному из солдат. Удовлетворив таким образом свое любопытство, захватив добычу и вызвав у противника ложную тревогу, наши друзья взяли наиболее короткий обратный путь к Семезу.

Край, простирающийся до Анапы, демонстрировал все свидетельства плодородия и древней культуры. В некоторых местах, посреди густой травы, росло такое количество злаковых растений, что на расстоянии можно подумать, что перед вами возделанные хлебные поля. На достаточно [201] широком участке моя лошадь едва прокладывала себе путь через цветущие травы высотой в девять-десять футов, которые она жадно поедала. Огромные территории, полностью лишенные деревьев, свидетельствовали о том, что мне рассказывали, что когда-то население этой долины было весьма значительным; в то время как на других участках обширные лесополосы дубов свидетельствуют также, что природа пытается восстановить свои права на этой спорной территории.

Сегодняшние новости касаются многочисленного отряда черкесов, перешедшего Кубань в Адугуме, после чего часто слышны были пушка и ружейная стрельба.

Вчера по приглашению, полученному шесть дней назад, мы присутствовали на свадьбе или, скорее, на праздничной помолвке сына одного богатого торговца, жившего в окрестностях. Деревушка, в которой он обитает, расположена в центре долины; но я предполагаю, что пир под открытым небом может привлечь больше гостей, чем то допускают запасы продуктов, и, по этой причине, данное празднество проводилось в узкой ложбине, недалеко от нашего местопребывания. Мы отправились, как и дамы (но не вместе), в путь между девятью и десятью часами и обнаружили уже весьма многолюдное сборище и широкий круг танцующих представителей обоего пола. Мне только досадно, что в этом развлечении, судя по тому, что я видел и прежде, черкесы не проявляют ни изысканности, ни изобретательности. Круг состоял попеременно из мужчин и девушек; каждый мужчина держал под руки двух девушек, между которыми он находился, и переплетая с их пальцами свои.

Хозяин церемоний, — с длинной ровной палкой в руке для поддержания порядка, — музыканты и другие люди размещались в середине круга; [202] некоторые из них присоединяли свои голоса как аккомпанемент к инструментальной музыке, инструментами были флейта в три пальца и двуструнная скрипка, как я уже описывал.

Что касается танца, то он просто состоял из покачивания тела вперед и назад (в это же время весь круг медленно поворачивался), напоминавшего приготовление к прыжку, который участники производили на цыпочках время от времени. Иногда лишь часть круга устремлялась вперед, тем самым сообщая остальным волнообразное движение; в других случаях все танцоры одновременно останавливались. Иногда, когда кто-то из хрупких танцовщиц чувствовала себя слишком уставшей от давки, жары и пыли, она возвращалась к группе женщин, стоявшей поблизости; а другие, дабы заполнить пустоту, подводились к кругу их матерями; и вне всякого сомнения, в выборе этих замен (как то я себе заметил) пускалась в оборот немалая толика материнской осмотрительности и проницательности. Эта фигура танцевалась все время, что мы там находились, и она продолжалась до захода солнца, так как она казалась такой же привлекательной для воображения молодых черкесов, как самая соблазнительная кадриль для воображения англичан. Но необходимо, чтобы даже к этому мирному развлечению примешивалось что-нибудь воинственное, чтобы возбудить фантазию черкеса. Так, время от времени над головами танцующих участников круга производились пистолетные выстрелы, а танцоры, кроме того, беспрестанно подвергались опасности быть выпихнутыми из круга группой всадников (в этом, но не в танце, принимали участие некоторые командиры), которые толкали пеших молодых людей, крича, чтобы напугать лошадей и ударяя их ветками деревьев. Однако ничто из происходящего как бы не производило ни [203] малейшего эффекта на нервы дам, молодых или старых; и даже инцидент, значительно более тревожный, о котором я собираюсь рассказать, инцидент, абсолютно не редкий, я думаю, не вызовет у них ни один из тех шумных симптомов испуга, что малозначительные причины часто исторгают из европейских женщин.

Пока с бугорка г-н Л. и я созерцали танцоров, мы увидели, как посреди небольшой группы присутствующих быстро поднялся и опустился на голову одного из участников шест, причем с такой силой, что человек, получивший, удар, тотчас же упал на землю. Молодые люди, находившиеся в танцевальном круге, остановились, чтобы броситься к этой группе и окружить нападающего; после этого последовала свирепая и шумная стычка. В это время женщины удалились, и мы спустились, чтобы посмотреть раненого — высокого юношу, которого отвели под дерево, где у него с головы сильно шла кровь. Удар, к счастью, был нанесен по стороне, защищенной шерстью его шапки из бараньей шкуры; в противном случае череп неизбежно был бы проломлен, если только черкесские черепа не прочнее наших. Юноша не произнес ни одного жалобного слова, В перекрестном огне объяснений, для нас устроенном, единственное, что мы поняли, что это был родственник Чурука-Оку Тугуза, который видел, как один из его крепостных убил какого-то родственника нападавшего; последний тем более достоин был осуждения, что хозяин празднества, начиная его, по обычаю заявил, что все присутствующие отложат свои распри, если такие между ними имеются. Следовательно, мы открыто продемонстрировали, сколь сильно мы оскорблены поведением нападавшего, и заявили о нашем решении покинуть это место, если того не изгонят. Но он имел благоразумие не [204] дожидаться, пока его выгонят. Тотчас после этого из нескольких домов, в кои удалились женщины, они вновь стали возвращаться назад, и развлечения возобновились без иных перерывов, если только не принять за таковой обильный обед.

Не менее интересным для нас было представшее перед нами зрелище, так как в нем участвовали от трех до четырех сотен человек, разделившихся в соответствии с их положением или желанием на дюжину отдельных групп, обслуживанием которых активно были заняты три или четыре человека на конях и столько же пеших, быстро снующих туда-сюда с блюдами, тарелками и т. д. в руках. Женщины обедали отдельно в домах, и их частое мелькание между этими домами, медленной и величественной походкой, было для меня самой грациозной частью их дневных занятий. Другими развлечениями празднества стали скачки и стрельба холостыми патронами. Мы ушли вскоре после обеда, предварительно отправив подарок невесте. Новое застолье будет организовано во время свадьбы.

Последующие сведения по поводу причины нападения, свидетелями которого мы являлись, дали нам возможность узнать, что юноша, ставший жертвой (после того он явился сюда и, похоже, более не чувствовал удара) присутствовал с тридцатью или сорока членами двух братств при расправе над одним человеком, оказавшимся неисправимым вором; и родственник этого человека считал себя обязанным отомстить за его смерть, так как судебное разбирательство и приговор не были окружены обычными формальностями из-за отсутствия при том командиров или глав обществ. Предписанные формальности таковы, что каждый человек должен быть судим (о чем я скажу позже) старейшинами двух заинтересованных братств [205] и наказан своим собственным обществом; что за первое и второе воровство должны быть наложены меньшие взыскания, а за третье — штраф в две сотни быков или последует смерть; а если смертная казнь произведена не собственным братством, а другими, теми, кто принял участие в незаконном решении, должны быть выплачены две сотни быков братству и семье казненного человека. Юноша подвергся порицанию за то, что появился на празднестве до того, как ссора, которая неизбежно должна была произойти из-за неправильных решений братств, была бы урегулирована каким-нибудь соглашением, тем более, что он мог ожидать, что кто-то из противоположной стороны тоже будет на нем присутствовать.

В южном направлении долго были слышны звуки пушки.

Богатый армянский торговец, находящийся здесь сегодня, является аталыком одного из сыновей Мансура, что подтверждает до некоторой степени либеральный дух мусульман этих мест. Однако я по этому поводу слышал упрек в адрес Мансура, но этот упрек, похоже, был внушен мнением отдельных лиц.

Мы только что купили показанную нам на вчерашнем празднестве золотую монету. Описание этой монеты и некоторых других, нами приобретенных в Натухаче, припасено для «Приложения». Нам показали также прекрасные козьи шкуры, дубленные здесь и изготовленные.

Невозможно найти здесь более убедительного свидетельства бедности, до которой доведены жители этой области войной, чем просьбы ими нам высказанные, оказать помощь жене и семье Сефир-бея. Душа этой женщины стала испытывать беспокойство по поводу долгого отсутствия ее мужа; но говорят, что наше присутствие в [206] некоторой степени возвратило ей надежду. Она и ее муж поражены одной и той же болезнью королевской щедростью. Подарок ей от нас полученный (этот подарок пустячный) был воспринят с ее стороны как весьма почетный.

У меня еще сохранялся достаточный запас чая, что позволяло нам потчевать наших гостей напитком, им очень нравившимся; но мои запасы сахара, будучи почти исчерпанными, вынудили нас купить немного меда, и нам его сегодня принесли в козьей шкуре, — в своего рода сосуде, обыкновенно более всего употребляемого для всяких продуктов. Мой чай побудил наших черкесов продемонстрировать и свой: а именно траву, произрастающую в диком состоянии и притом очень обильно в этой долине, которую используют как заменитель то чая, то табака! На эту траву им указал где-то десяток лет назад один бухарский хаджа. Из нее был приготовлен сносный настой, который мы будем пить и которым будем восхищаться, когда будет исчерпан наш индийский чай. Я сохранил образцы этого растения.

Четверг, 6. — Наконец началась жатва ячменя, то, что я торопил их сделать уже восемь дней назад; теперь большая засуха приведет к значительной потере урожая из-за упущенного времени. Их серпы напоминают наши, но те, что я видел, плачевно поизносились. Сегодня в полдень и еще несколько часов после того термометр в тени показывал 82°; в десять часов утра температура составляла 68° (20° по Цельсию, 16° по Реомюру).

Кроме мириадов обычных мух, у нас здесь есть и другие, того же размера и той же формы (более светлые по цвету), но иного поведения; так как они садятся на кожу осторожнее первых, укус их острого жала является первым ощущением, предупреждающим об их присутствии. [207]

Князь Пшемаф, как мне кажется, оказался в незавидном положении. Семья его находится в Константинополе; он недостаточно годен для государственных дел; еще нет войны, за исключением случайных стычек с фуражирами армии в Пшате; а его ранг не позволяет ему примкнуть к набегам на русскую территорию или на скот гарнизонов соседних фортов. Надзор за нашими действиями и нашими занятиями доставлял ему некоторое время развлечение, но я боюсь, что эта забава ему надоела, так как временами он вынужден прибегать к своей скрипке (на которой играл весьма плохо), чтобы облегчить «бремя своего существования». Если восстановится в этом крае мир, этот князь, как и многие иные, рангом пониже и схожие по характеру, лишатся своего главного «занятия» и, если только его не заменит активная коммерция и не заставит их пристраститься к более крупномасштабному земледелию, они будут обречены погибнуть от скуки, так как необходимо помнить, что здесь нет ни городов, ни деревень, где люди, сидящие без дела, могли бы собраться, чтобы помочь друг другу убить своего самого главного врага — время. Счастлив край, чьи дети должны ежедневно исполнять достаточно обязанностей!

Суббота, 8. — В одной из стычек в Пшате были ранены внук и двое крепостных Индара-Оку. Первый, будучи еще очень юным, был окружен и вырвался, уже получив ранения. Почти ежедневно к нам приходят русские дезертиры и сообщают об ожидании английского и французского флотов; и это к большому удовольствию русских солдат, которые устали от этой долгой войны и хотят, чтобы она, не важно как, закончилась.

У нас сегодня здесь был слепой юноша, игравший нам на черкесской флейте и выглядевший (furore dulci plenus) чрезвычайно вдохновленным [208] Божественным или демоническим духом музыки; то, как он крутил своими лишенными света зрачками, иногда странным образом махал рукой, чтобы отмерять такт певцам, ему подпевавшим, создавало впечатление, что он почти прозрел, столь натянутыми и подвижными были вены и мускулы его шеи и лица. Он казался нам совершенным мастером своего инструмента.

Понедельник, 10. — Один армянин, недавно побывавший в Анапе, говорит, что решено поселить пятнадцать тысяч переселенцев рядом с этой крепостью. Император должен снабдить их скотом и утварью, чтобы заранее возместить им потери, которые могут у них быть из-за набегов черкесов, и чтобы претендовать затем на половину их прибылей. В данный момент гарнизон Анапы и ее угодий состоит из двух тысяч человек. Вновь требовали рекрутов у жителей Псадуга, которые опять послали сообщение абазакам, что их намерением было противиться этому требованию и что они хотят знать, поддержат ли их, если они будут вынуждены бежать. Абазаки ответили утвердительно и взяли в том на себя клятвенное обещание.

Сегодня нас посетил один русский солдат, поселившийся в этих окрестностях, с которым мы какое-то время беседовали. Он рассказал нам, что попав в плен, он привязался к этому краю и решил здесь обосноваться. С этим намерением он получил разрешение возвратиться в Россию. По причине, мне неизвестной, он был брошен в тюрьму и оставался там заточенным четырнадцать месяцев; получил двести ударов кнутом, затем вновь был отправлен в армию и отослан в Анапу. Там он и осуществил задуманный им план. Он уговорил дезертировать с ним двадцать пять человек. Он, его жена и пять человек ночью спустились с верхней части стен с помощью веревки; но остальные были [209] обнаружены и арестованы. Он нарисовал нам жуткую, хорошо знакомую картину жизни русского солдата и рассказал, что все его прежние товарищи устали от этой долгой войны.

Термометр в это утро, в четыре часа, удерживался на 55°; в полдень и до двух часов он достигал показателя на 15—20° и выше. Но до настоящего времени я всегда замечал, что дневная жара смягчалась дующим то с одного, то с другого места морским ветром. Какое-то время преобладали южные ветры.

Среди многочисленных дезертиров, что ежедневно прибывают к нам из русских фортов и лагерей, бытует устойчивое мнение, что Россия в ожидании войны с Англией и Францией. Некоторые (magna si licet componere parvis) упоминали также мое имя; говорят, что обещана награда тому, кто выдаст нас русским. Но нас оберегали так, чтобы освободить Россию от этих расходов, ибо губернатор Анапы сообщил нам, что был бы рад принять нас в крепости, К тому же он потешался надо мной, демонстрируя удивление тем, что мой брат не переправил какой-то груз оружия и боеприпасов для моих друзей-черкесов.

Это сообщение прибыло к нам с помощью гонцов, отправленных к этому чиновнику (не уведомив нас) с копией ответа Вельяминова на послание черкесов и возражения последних. Он, похоже, осуждал письмо Вельяминова и обещал посланникам переслать корреспонденцию своему правительству. Он присовокупил к этому удивительную историю по поводу султана, который, якобы, отрекся от престола в пользу своего сына и прибудет в Одессу, дабы встретиться там с императором и потребовать возвращения Крыма, угрожая в случае отказа неизбежной войной. Эта сказка об отречении султана дошла до нас и по другому каналу. [210]

Таковы жалкие уловки, к коим прибегают русские, с целью (как мне кажется) отвлечь черкесов и тем самым выиграть время для строительства фортов и набора новых войск для их разгрома.

Сосредотачивая порой свои силы для сурового наказания какого-нибудь племени; угрожая одним и льстя обещаниями мира, дружбы и иных привилегий другим, русские, конечно, преуспели в значительной степени в осуществлении политики divide ut impera. Именно подобными средствами им удалось наказать карачаевцев (у верховья Кубани) и привязать вождей Псадуга и более восточных провинций договорами взаимной дружбы, в то же самое время опустошая территорию их ближайших соседей в Шапсуге и Натухаче. На это соглашение и обязательство, кое оно на них накладывает, до сих пор ссылались эти вожди в качестве причины, что не позволяет им оказывать помощь жителям двух последних провинций; они также подчеркивали открытый и беззащитный характер части края, что они занимают, в качестве еще одного для них повода не подвергать себя ярости русских, будучи в неуверенности относительно поддержки со стороны абазаков.

Таковы составные части, что мы пытаемся объединить в общее движение, и я привнесу в эти усилия еще большую отвагу, когда новости из Англии доведут до нас, будут ли наши действия здесь более активными и масштабными.

Псадуг простирается от Шепса (крепость Екатеринодар расположен напротив слияния рек Шепс и Кубань) до Пшиша, между Кубанью и границей Абазака, образуя таким образом квадрат. Главным вождем этой области является князь Атшайгуг-Оку-Пшугуй, который может поднять на ноги, говорят, от пяти до шести тысяч человек и который не позволил русским ни построить форты, ни [211] ввести войска в пределы своей территории. Между Пшишем и Буюк Лабой (или Большой Лабой), у слияния которой (с Кубанью) находится крепость Усть-Лабинская, расположены области Хатукой, Темиргуй, Макош и т. д., вступившие вместе с Псадугом в общие ряды взаимной дружбы. К востоку от Лабы простирается огромная равнина, лишенная лесов, годных для сжигания и, следовательно, заселенная лишь ланями, лисами и т. д. Именно у этих областей, как в Бесни, что расположен к северо-востоку, русские недавно просили войск; но вожди, имеющие больше власти, чем командиры Натухача и Шапсуга, до сих пор неизменно отказывали в этой просьбе и, более того, пользовались всеми возможностями, чтобы поддержать две последние области в их сопротивлении и сообщать им все сведения, что они могли раздобыть относительно намерений и передвижений русских.

Вторник, 11 — Здесь у нас сегодня вынесен приговор по делу о воровстве. Собрание состояло из областного судьи (с большой книгой турецкого законодательства), нашего почтенного хозяина и дюжины других старейшин, или заседателей. Число последних варьируется в соответствии с важностью дела; но минимум составляют шесть человек с каждой заинтересованной стороны на процессе. Проступок, о котором шла речь, заключался в краже топора; но так как это был второй случай, в котором уличался обвиняемый, наказание должно было непременно быть более суровым. Поэтому сперва было высказано согласие относительно штрафа в виде двадцати четырех быков; но, беря во внимание бедность вора, штраф, после долгого спора, был уменьшен до пятнадцати быков.

Во время этих судебных разбирательств вызываются свидетели, которые проверяются сперва относительно их вероисповедания; если они [212] мусульмане, их заставляют клясться на Коране говорить правду. Но их свидетельство, однако, имеет вес лишь относительно степени доверия к ним; показание человека плохой репутации считается неприемлемым. Обвиняемый тоже участвует в разбирательстве, и ему позволено защищаться и оспаривать свидетельства. Судебное разбирательство, как это можно предположить (когда характер свидетелей порой становился предметом обсуждения), часто бывает скучным, долгим и занимает несколько следующих один за другим дней, иногда целые недели; и в течение всего этого времени, если дело было достаточно важным, чтобы приехать издалека, истец и защитник должны были соответственно участвовать в беседах со своими заседателями и свидетелями. Выигрывающая сторона тоже должна выплатить судье вознаграждение в виде 2-4 процентов. Это составляет все расходы, которые две стороны обязаны будут нести. Именно братства должны исполнить приговор суда, и каждое братство должно оказать помощь семье своих членов, в установленных пропорциях уплатив штрафы, наложенные за убийство или любое другое преступление или правонарушение. Виновному или его семье предоставляется время (и часто значительное) для оплаты части штрафа, наложенного на него; но в таких случаях, как убийство или иное серьезное преступление, если оплата слишком затягивается, налагается смерть. Каждый отдельный человек (включая крепостных) входит в то или иное братство, так как с самого рождения его считают принадлежащим братству, членом которого является его отец.

Часто случается, что крепостных отпускают на волю, и тогда они могут вступить в братство, давая клятву придерживаться его предписаний и платить свою долю его штрафов.

Каждое [213] братство возглавляется его старейшинами без всякого избрания: белизна бороды в сочетании с доброй славой является единственным основанием для уважения и превосходства как на советах, так и в других местах; в иных отношениях среди членов каждого братства царит полное равенство, и сколь многочисленными ни были бы семьи, входящие в братство, они не могут заключать между своими членами браки, так как такие браки считаются кровосмесительными.

Штрафы, как я сказал выше, смягчаются, если виновный беден, за исключением случаев оскорбления лица: в этих случаях оглашенный штраф должен обязательно быть выплачен.

Число членов братства не устанавливается; оно варьируется от пятнадцати-двадцати до двух-трех тысяч. Маленькие братства часто соединяются в одно, более крупное; но хотя братство всегда платит (пропорционально) штрафы за убийства, совершенные его членами, обыкновенно, когда тот же человек бывает виновным в двух или трех убийствах, оно карает его смертью или продает как раба: эти наказания налагаются также в иных случаях закоренелой преступности; выносится смертный приговор (бросают осужденного со связанными руками или в море, или в реку).

Сообщаться с русскими с намерением предательства своих соотечественников означает в высшей степени преступление, которое карается рабством или смертью, кроме конфискации всего, чем владеет виновный, и продажи в рабство всех членов его семьи; выручка от продажи при этом делится между теми, кто раскрыл преступление или содействовал наказанию виновного. Штрафы за гражданские преступления налагаются на членов братства, к которому принадлежит лицо, совершившее преступление, и раздаются между [214] членами братства пострадавшей стороны; все они, а в случае убийства, — самые близкие родственники, получают лишь (даже если преступник выплатил все) часть штрафа, разве что чуть большую, чем остальные члены братства.

Человек, приговоренный к смерти своим собственным братством, имеет возможность, если может, сбежать к какому-нибудь члену другого братства и сделать его своим кунаком; а кунак вместе с обществом, в которое он входит, обязан защитить его или за него заплатить. Простой народ недавно увеличил, как я уже о том сказал, свои штрафы за убийство до уровня дворян — двести быков. Штраф за убийство князя сохранялся здесь до последнего времени; и, каковым он еще существует в восточных областях, приблизительно в десять раз больший, а штраф за убийство хана или султана относительно суммы его остается вообще неопределенным.

Говорят, что эти братства очень древние; и кажется странным, что столь своеобразная черта черкесского общества не была упомянута, насколько мне известно, ни одним автором, описывающим этот край; эти братства, по сути дела, образуют правительство Черкесии, и всякое улучшение, что захотят внести в управление краем, должно опираться на них в силу того, что эти братства имеют глубокие корни в чувствах и привычках этого народа.

Чужак, получающий в качестве кунака жителя этого края, не только имеет право требовать себе защиты и гостеприимства (которое столь же нерушимо у черкесов, как и у арабов), но и все братства его хозяина в равной степени несут ответственность за его безопасность и благополучие, и все их члены считают себя обязанными отомстить за обиды и оскорбления, объектом которых явился [215] или он мог бы стать. Если ему удается весьма расположить к себе семью, его заставляют принять в рот вдох матери, и с этого времени он считается как бы одним из сыновей последней.

Наш хозяин Кехри-Ку (или, скорее, Шамуз, так как прозвище редко употребляется) увидел сожженными русскими в прошлом году не только свой дом, построенный по-турецки, но и большую часть зерновых; вот почему он позволил нам купить немного зерна и кое-какие иные продукты для угощений в доме гостей. Мы также купили несколько баранов, но в этом случае он резко возразил, и так как его члены семьи были отосланы для своей безопасности в одну из неизвестных мне горных областей, ему пришлось занять баранов у своих соседей, после того как нами посланные для этого люди не привезли их. Поэтому мы встретили его этим вечером достаточно далеко от дома, в верхней части долины, с ягненком, предназначенным для нашего обеда и помещенным перед ним на его коне, его, человека, чей авторитет в этих двух областях едва ли у кого-нибудь мог быть выше!

По нашему возвращению он слегка поругал нас, г-на Л. и меня, за наши далекие прогулки. Здесь, как и в других местах, я едва ли мог убедить черкесов в их пользе, так как они сами совершают их лишь с определенной целью: наши ежедневные прогулки казались им годными лишь для изнашивания башмаков или для того, чтобы загнать лошадей. Несоблюдение ими обеденного часа казалось нам еще одним недопустимым фактом в их домашней жизни. У нас были два главных обеда и иногда — два дополнительных. Два первых могли состояться в любой час; один — с девяти часов утра до четырех часов после полудня, другой — с семи до одиннадцати часов вечера, и подобное отнюдь было не свойственно лишь этому дому. [216]

Я думаю, что местные люди удивлены нашей причудой, видя, как мы все дни едим мясо; так как большая часть жителей, богатых или бедных, довольствуется растительной пищей и молоком, за исключением случаев, когда у них оказываются гости. Мы попытались тоже самое делать в течение двух или трех дней, пока отсутствовал наш хозяин и пока у нас не было визитов, но наши английские желудки взбунтовались; мы приказали купить нам немного баранины, и с того времени это свойство наших привычек никак более не страдало.

Князь Пшемаф, еще один житель этой деревушки, обычно одаривает нас своим участием в наших мясных обедах (он менее склонен разделять мнение остальных) и тем самым мы имеем многочисленные возможности узнать историю его семьи и мнение человека его ранга относительно революций и нынешнего положения черкесского общества; род его, как говорят, считается очень древним, а его основатель, как утверждают, первым поселился не только в этой части края, но и занимал значительную толику южного побережья, где имел бесспорное верховенство; номинальная власть этого князя еще и сегодня простирается до Чепсина, по-другому говоря, приблизительно на семьдесят миль. Формально он выше Индара-Оку, который не является «пши», по-другому говоря, князем; но к нему сохранились лишь внешние знаки уважения, что еще оказывают его чину: от всего могущества его предков не осталось и тени. Его взгляды, которые легко можно себе представить, не благосклонны к происшедшим переменам: тем не менее он принимает самое активное участие в военных действиях против русских.

(пер. К. А. Мальбахова)
Текст воспроизведен по изданию: Джеймс Бэлл. Дневник пребывания в Черкесии в течении 1837-1839 годов. Том 1. Нальчик. Эль-Фа. 2007

© текст - Мальбахов К. А. 2007
© сетевая версия - Thietmar. 2009
©
OCR - Анцокъо. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Эль-Фа. 2007