ДЖЕЙМС БЭЛЛ

ДНЕВНИК ПРЕБЫВАНИЯ В ЧЕРКЕСИИ

В ТЕЧЕНИИ 1837-1839 ГОДОВ

JOURNAL ОF A RESIDENCE IN CIRCASSIA DURING THE YEARS 1837, 1838 AND 1839

ТОМ 1

Глава 3

КОРОТКИЙ ВИЗИТ К ВОЖДЯМ СЕВЕРА. ОБРАТНАЯ ПОЕЗДКА К ЮГУ.

Cюча, вторник, 2 мая. — Может быть, мой рассказ покажется чересчур переполненным мелкими деталями. Мое намерение заключается в том, чтобы ничего не упустить даже из того, что может показаться излишним, и так как я предполагаю, что когда я лучше привыкну к обычаям этой страны и когда мое внимание будет занято вещами более важными, многие из этих мелких штрихов, которые служат лучшему познанию характера уроженцев края, ускользнут от моего внимания. Поэтому я намерен ничего не опускать. Те, кто действительно пожелает узнать получше этот народ, не упрекнут меня за решение, что я принял. [62]

Вчера утром, рано позавтракав, я отправился на лошади в Сючу в компании Ахмета, его сына и нескольких людей. Как и перед тем, наш путь лежал вдоль прибрежной полосы. В первый час дороги между морем и возвышенностями повстречалось узкое пространство волнистой почвы, изобильной и вспаханной; дальше к морю приближались скалы. Если обогнуть небольшой отрог, то перед взором развертывается великолепная бухта Мамай. Она выглядит густо покрытой деревьями вплоть до взморья, над которым возвышаются на небольшом расстоянии лесистые холмы разнообразных форм, за которыми поднимается линия гор, отвесных и снежных, являющихся частью большого хребта, простирающегося до Гагр, где он и обрывается. В нынешнем положении страны я не мог без удовольствия смотреть на эту огромную преграду вторжению.

Мне множество раз говорили о бухте Мамай как о превосходной и безопасной якорной стоянке для больших кораблей, и все же мне не показалось, что они долго могут здесь оставаться в безопасности, принимая во внимание, что угол слишком округленный. Бухта повернута лицом на юго-запад. Однако меня заверили, что, так как якорная стоянка здесь столь удобна, а ветра с моря дуют с такой малой силой (что происходит из-за холмов, на небольшом расстоянии возвышающихся над бухтой), большие корабли могут здесь пребывать без всякой опасности. Именно поэтому черкесы страшились атаки на этом участке побережья, сходной с той, что была направлена на территорию Бейслама из Ардлера, и о которой я сию же минуту расскажу.

Обойдя высокий мыс, о котором я упомянул, я обнаружил песчаный берег, почти полностью покрытый толстыми осколками рыхлого, разного [63] обличия камня, оторвавшегося от нависшего над нами выступа, чья передняя часть была увеличена пышными деревьями, хотя море подточило их основания. Пласты, таким образом обнаженные, были многочисленными и выглядывали под слегка наклоненным углом; наверху почва казалась богатой и глубокой. Затем мы достигли Терампсе, самую значительную после Сюбеша реку, из всех тех, что я видел на этом побережье. Она казалась слишком глубокой, чтобы мы могли перейти ее вброд у ее устья, вот почему мы покинули прибрежную полосу и, следуя по тропинке через лес на берегах реки, мы вскоре достигли места, откуда предстал прекрасный пейзаж: богатая долина (хотя и небольших размеров), посреди которой поднимается на достаточно большую высоту холм конической формы, многочисленные другие, еще более примечательной формы, все покрытые прекрасными лесами, и вереница снежных остроконечных горных вершин, сияющих на горизонте. Эта долина с ее рекой и возвышенностями образуют один из тех шедевров природы, что даже кисть может редко воспроизвести. Жители активно были заняты обработкой земли — черноватой и глубокой почвы — с помощью плугов, чей плоский и сделанный из железных копьев лемех лишь рыхлит землю; рукоятки плуга, кроме того, почти перпендикулярны и, следовательно, столь коротки, что действие пахаря сводится к самому слабому.

Возвратившись к побережью, мы обнаружили крутой откос дороги в девяносто футов подъема, который за исключением слоев камня больше напоминал массу корнеобитаемой земли, чья значительная часть была разворочена морем и обрушилась на песчаный берег со всеми деревьями, которые ее увенчивали, образуя, таким образом, выступ, который, дабы его обогнуть, вынуждал нас [64] ступить в воду. Это была главным образом вязкая и голубоватая глина, в которой прорастала новая древовидная растительность. Над этими обломками я увидел на отмели несколько блоков каменной кладки и, подняв глаза, заметил посреди листвы следы длинной массивной крепостной стены. Мне сказали, что то были остатки генуэзского форта и что на некоторых камнях были надписи; я задался целью по возвращению с севера исследовать их.

За крутым выступом следовал неровный участок земли, покрытый исполинскими деревьями, за исключением одного места, куда меня отвели и где ожидалось, что русские осуществляют высадку своих войск; это было маленькое, поросшее травой плато на краю узкой долины Псикха, или Мамай. Вдоль передней части этого плато и на вершине одной из самых высоких точек выступа, к юго-востоку, черкесы построили семь или восемь парапетов грубой работы, но некоторые будут не без пользы: одни из этих построек состоят из двойного ряда крепких столбов, вколоченных в землю и прочно связанных вместе; промежуток заполнен камнями и землей, над всем этим — большие деревья, расположенные так, что могут защитить головы стрелков, в то время как ниже умело подготовлено достаточное пространство для оружия. Другие являются простыми траншеями, в которых должны будут находиться воины, с толстым брусом, помещенным на внешнем краю, чтобы лучше их защищать; в брусе по всей длине проделаны выемки для ружей.

Покидая Мамай, мы вновь двинулись к побережью, но скоро повернули налево и вошли в лес, состоящий из великолепных буков. Тропинка, что пересекла этот лес, направляясь на восток, была полна столь глубоких топей и сопровождалась часто оврагами столь ухабистыми, [65] перегороженными упавшими деревьями, что мне легко было видеть, что мой черкесский конь не был, похоже, приучен к удовольствиям на дороге с препятствиями. Получаса продвижения по этим отвратительным дорогам достаточным был для нас, чтобы достичь деревушки, окруженной мощным укреплением и расположенной на склоне красивого зеленого холма, — именно там проживает в данный момент Хасан-Бей, в то время как кони его пасутся в Хисе. Он принял меня с большим радушием. Дом для гостей, хотя и похожий по размещению на другие, маленький, неудобный и грубо отстроенный, но Хасан-Бей и наш хозяин разместили меня на весьма уютном диване, на котором я сидел; лишь какие-то мгновения прошли, пока накрывали богатый стол из горячих блюд с изобилием вина и водки.

Большая долина, расположенная с восточной стороны, упомянутая во время этого обеда, вызвала во мне желание ее увидеть. Когда мы встали из-за стола, Хасан повел меня на вершину не столь удаленной возвышенности, откуда открывается прекрасная панорама. На северо-западе возвышались зеленые холмы, украшенные деревушками, затем лес гигантских буков, а в просвете — кусочек моря, которое в этот момент заходящее солнце превращало в богатую скатерть из золота; на юго-востоке простираются долина Сючи со всей бурной рекой, с лесистыми берегами, пышными пастбищами, виноградниками, фруктовыми садами, и деревушка, зажатая между холмами, столь же по виду плодородными, над которыми возвышаются другие, покрытые более густыми лесами, и в качестве последнего пояса укреплений — чрезвычайно неровные громады Центрального горного хребта со своим сверкающим снежным покровом. Конусообразная возвышенность непосредственно [66] за Сючей указана была мне как граница между территорией адыгов и черкесов (Факт, показывающий устойчивость географии племен этого побережья, — у Арриана (Peripl, Rjnt Еuх) Acheus (река Сюча) тоже является границей, разделяющей зихов, или черкесов на севере, и более южное племя — санигов, коих другие авторы называли сагидами и кои под этим последним названием соответствовали тогдашнему племени сахисов, занимавших в то время те же населенные пункты (См. работу Арриана «Путешествие вокруг Эвксинского моря»; Дюбуа де Монпере «Путешествие вокруг Кавказа». I, 200); и мне показали на северо-востоке другую возвышенность, по соседству с которой недавно нашли железо. Мне также сказали, что с другой стороны Сючи находится холодный источник, сильно насыщенный серой. Просветление в некоторой части деревьев, что покрывали долину, как мне показалось, улучшило ее состояние, позволив распространить культивирование и выгон до такой степени, что было необходимо многочисленным деревушкам, что окружали его, но мне сказали, что многие местные жители (коих насчитывалось в целом до пяти тысяч) покинули его и направились к Мамаю, принимая во внимание больший избыток леса и то, столь тот щедр в предоставлении людям пропитания и столь трудно в таких местах переправиться.

У меня был достаточно долгий разговор с Хасан-Беем (который выглядел более информированным, чем те, с коими я прежде встречался) относительно ситуации и будущего его страны, коей недостает хорошего управления: он хочет, чтобы, по крайней мере, в первое время руководителем правительства был англичанин или, во всяком случае, иностранец, который мог бы проявить некую строгость, дабы привести жителей (особенно [67] южных) к манерам, более правильным. Я согласился с ним, что во многом он прав, но выразил ему надежду, что они найдут возможности улучшить и укрепить правительство сами.

Мне неприятно было обнаружить здесь, лучше сказать со всеми, некоего тифлисского армянина с абсолютно мрачным лицом, тем более, что все мои усилия держать его в стороне от наших бесед часто рассматривались его бестактностью и их снисходительностью. По его словам, он выручил за немногие годы благодаря благородству людей, среди которых он живет, сумму около двух тысяч фунтов стерлингов (и это следующим, весьма необычным образом: каждые три или четыре месяца он отправлялся к русским или в Константинополь, где русские почти одинаково хозяйничают, и покупал товары низкого качества, которые он распространял здесь среди друзей). После какого-то времени он увидел, что каждый из тех, коих он таким образом вознаградил, попросил в ответ презента, который, как он сказал, имел значительно большую ценность, чем его подарок. Наконец, он стал вместе с одним мусульманом покупать молодых женщин для Константинополя и в данный момент у него есть восемь девушек, ждущих туда своей отправки; эта отправка, если бы это зависело от меня, не произошла столь скоро. У меня была долгая встреча с Хасан-Беем относительно глупости, что позволяют этому человеку в нынешней обстановке проезжать и переезжать таким образом через русскую и турецкую территории, где, несомненно, кто-нибудь занимающийся подобным ремеслом, торгует также сведениями, что он получает относительно состояния Черкесии, и обладает разрешением нарушать санитарные законы русских. Хасан пообещал в этот раз задержать его, но я боюсь, что коварство армянина [68] восторжествует над недоверием, что я пытаюсь вызвать среди его доверчивых друзей.

Дом семьи находится здесь на очень близком расстоянии от дома, предназначенного гостям, — они разделены лишь изгородью. До сегодняшнего времени я смог заметить женщин и неполностью и украдкой, тем не менее ко мне был отправлен образчик их в лице дочери Хасана, ребенок четырех лет, полная резвости, очень мило украшенная чалмой из муслина апельсинового цвета, в штанах и в куртке с широкими белыми рукавами, изящно отделанными фестонами из шелковых и золотых нитей.

Хасан сказал мне, что его семья родом из Турции и что он не претендует быть причисленным к местным вождям, хотя его судьба может сравниться с судьбой большинства из них. У меня были доказательства, что та была весьма известной. Вчера вечером нам подали чаю с большим количеством сахара в сервизе из золоченного фарфора с водой, содержащейся в прекрасной бронзовой вазе. Затем наступила очередь отменного и обильного ужина по-турецки, что украсили красивые ножи с рукоятками из слоновой кости, такие же вилки и массивные подсвечники, фанерованные серебром, а также вино весьма удовлетворительного сорта и водка, тоже местная, еще лучше; то и другое щедро предлагались гостям. И в ответ на некоторые подарки, что я сделал ему и его жене, он принудил меня принять (ибо действительно, думая об армянине, я вовсе не чувствовал себя расположенным брать что-либо) коробку для пороха и патронную сумку с патронами, висевшими на десяти массивных цепочках и оправленными украшениями из позолоченного серебра, прося в то же время меня вернуться, провести столько времени, сколько мне ни пожелается, в его доме в Хисе; что я найду, [69] уверял он, более удобным, чем тот, в котором он сейчас живет; последний, действительно, мало сочетается со всем, что я только что упомянул, ибо это очень скромная хижина со стенами из плетня, покрытого соломой. Он мне, помимо этого, показал седло, покрытое русской кожей с украшениями из позолоченного серебра, а также уздечку, не менее изящно украшенную, образуя одну из пятнадцати схожих конских сбруй, которые он собирается подарить с таким же количеством коней вождю Азре, чей сын привел ему грузинского скакуна и пятнадцать крепостных.

Хаджи, четверг, 4 мая. — Позавчера утром в ранний час, когда мы завтракали, старый Али-Ахмет, князь Сючи, которого я выше упомянул, приехал на встречу со мной: с его стороны было невежливо, невзирая на его ранг, прервать мой завтрак, поэтому его завтрак был подан ему на траве, на небольшом пригорке. После обычных приветствий, я объяснил ему предмет моего нынешнего приезда в страну, о чем он узнал с большим удовольствием; затем я выразил ему надежду, в коей я пребывал, что Англия сможет вскоре вмешаться в их пользу, принимая во внимание тот факт, что продолжающаяся война тяжелым бременем лежала на них. Он сказал мне (Хасан-Бей уже однажды высказал схожее замечание), что Англия и другие европейские державы вмешались в пользу Греции (Россия, чего нельзя забывать, была в том подстрекательницей), хотя эта страна не сражалась за свою свободу и четверти того времени, что воевала Черкесия. Русские, добавил он, не могут покорить эту страну. С помощью их кораблей и их пушек они могут овладеть еще несколькими пунктами на нашем побережье, но даже допуская, что они могут стать хозяевами всего побережья, это не изменит ничего в нашей решимости сопротивляться до конца: если [70] они захватят эти возвышенности, мы отступим к этим снежным горам (старый вождь пальцем показал на восток) и будем там сражаться.

Я ему дал, сколь мог, надежду, что Англия ощутит справедливость их прав, призывая до того времени поддерживать мужество его соотечественников, затем попросил его простить за поспешность моего нынешнего визита в эту часть края, принимая во внимание, что моя главная цель — отправиться в очаг нынешней войны, на север.

Затем меня попросили рецепты для старого вождя, и я ему дал их в той степени, в коей то позволяют мои медицинские знания; но я боюсь, что мои инструкции не будут исполняться, учитывая, что они заключаются главным образом в ограничениях еды и питья, чрезмерность которых мне казались причиной его болезни. Простившись с ним, я подарил ему (по совету Хасана) общественного мнения ради английское двуствольное охотничье ружье. Этим подарком, сказали мне, он остался весьма довольным. Этот вождь был человеком, упомянутым (в Portfolio), который получил от русских огромную сумму денег, чтобы позволить их армии без всяких тревог пройти вдоль побережья. Он взял деньги, раздал их среди своих соседей, затем, собрав отряд черкесов, отбросил русских и устроил над ними большую резню.

После этого свидания я выехал из Сючи, дабы возвратиться в Вардан, сопровождаемый Хасаном, Ахметом, их сыновьями и подчиненными; когда мы вышли на прибрежную полосу, мы образовывали возбужденную и красивую со стороны группу всадников, несущихся галопом. На расстоянии друг от друга некоторые из нашей толпы (вожди и другие) устремлялись вперед и устраивали скачки; и если случалось, что один из всадников терял свою шапку, то та сразу же становилась для [71] кого-нибудь из тех, кто следовал за ним, мишенью для пистолетных и ружейных выстрелов. Особенно я восхитился проворством, с коей самый юный сын Ахмета схватил свое ружье, что он носил крест-накрест, зарядил его и выстрелил в шапку одного из участников скачки, который опережал его лишь на самую малость; в тот момент, пустив своих коней во весь опор, Хасан-Бей поднял свою шапку на острие своей сабли как мишень в тире для кого-нибудь из тех, кто скакал за ним. Одним словом, они почти беспрестанно пользуются в пути своим стрелковым оружием, чем, похоже, доказывают, что пороху у них хватает.

Я узнал, что в прошлом году, незадолго до приезда г-на С. (несомненно, г-на Спенсера) черкесы, разделенные на три отряда каждый приблизительно в сто пятьдесят человек, атаковали и взяли штурмом крепость Гагры, чей гарнизон был разбит или взят в плен. Когда они возвращались после этого, ими совершенного подвига, увозя в своих лодках своих мертвых и своих раненых, несколько русских кораблей с войсками на борту приблизились, чтобы атаковать место остановки Бейслама-Бея в Ардлере. Но черкесы, окопавшиеся за укреплениями, схожими с теми, что я описал в Мамае, отбросили их, не потеряв ни одного человека, в то время как убитыми и ранеными русские потеряли приблизительно семьдесят человек.

Мы вновь немного отдохнули в Мамае и вновь испытали скорость грузинского скакуна, которого Хасан-Бей, похоже, постоянно держал при себе, хотя и не седлая его. Он говорит, что намеревается отправить его в Константинополь в подарок Дауд-Бею, который, похоже, повсеместно известен по имени и репутации среди мужчин и даже детей этого края. Там мы также провели осмотр мечей, и некоторые из тех, что я видел, показались мне [72] настоящими toledes, особенно меч Ахмета, имеющий абсолютный блеск серебра и на котором выгравировано испанское слово cavalero с девизом Ad majorem Dei. Другое значение имеет испанское слово «кавалер» с посвящением Богу (какие размышления порождают эти богохульства!) и надписью Anno, 1664. Возраст оружия к тому же было засвидетельствовано его состоянием, как и перо Бернеса (популярного шотландского поэта); оно было «использовано до основания».

Вчера утром я хотел покинуть Вардан в ранний час, но Ахмет выглядел столь мало расположенным предоставить мне средства, дабы отправиться в путь, что я почувствовал себя счастливым, когда к полудню увидел прибытие Хазеши, одного из северных посланцев (который согласился подождать, чтобы взять меня с собой) и моего энергичного друга Ахмаджана. Я мог теперь ехать. Мы достигли этой очаровательной долины приблизительно за час до захода солнца, и там мы встретили Кехри-Ку Шамуза, другого из числа посланцев, который выехал из Вардана, чтобы встретиться со мной, но некоторые недомогания вынудили его остановиться здесь. Это высокий, худощавый и хорошо сложенный старец, у которого, как снег, белая борода, развитый лоб, светло-коричневые и пронизывающие глаза и живое выражение лица, хотя и несколько саркастическое. Его костюм состоит из anteri и штанов из хлопка белого цвета, темно-коричневого цвета балахона, обшитого серебряным галуном, и шапки из шерсти черного барана. Я узнал, что это один из самых влиятельных членов дворянского могущественного рода Чупако. Он попросил меня дать ему назначения врача, что я и сделал, и услышал иные просьбы такого же жанра со стороны нашего хозяина, его жены и одного друга, но их единственная болезнь, похоже, [73] была из тех, что не вылечивается, — старость. Один из них консультировался со мной по поводу зуба, который шевелился.

Долина Хаджи имеет в длину приблизительно одну милю; она продолговатой формы, простирается с юга на север и заканчивается с этой стороны несколькими высокими холмами, вытягивающимися в форме конуса и лесистыми на вершине. По мере того как я к ним приближался, преодолев некоторое пространство очень хорошо возделанных земель (которые даже получили перекрестную вспашку, а затем были отмотыжены и обработаны граблями), вступив на луг, опоясанный хорошей оградой, украшенный большим числом великолепных ореховых деревьев и пересеченный прозрачным течением быстрой речки Хаджи и, видя с моей левой стороны лес из красивых деревьев, служащих подпоркой для самых роскошных виноградных кустов, — я не мог отречься от мысли, что у основания этих холмов я обнаружу величественное жилище богатого и счастливого владельца этой радостной долины. Продолжая двигаться вперед, я обнаружил у подножья возвышенностей маленькое зеленое огороженное место, окруженное внутренней обороной и имеющее с одной стороны три весьма опрятных хижины, одна из которых была из глины, а иные — с пристройкой. То, что я увидел, все более и более убеждает меня, что владелец, каким бы далеким он ни был от владельца Олкэма, является в этих землях одним из первых поборников сельской экономики. Вскоре после нашего прибытия женщины отправили в дом наших хозяев большое количество лесных и грецких орехов, каштанов и винограда, чтобы отвлечь нас до наступления часа ужина, который оказался весьма вкусным и из числа самых плотных. [74]

Сюбеш, вечер, четверг. — Мы очень рано этим утром покинули Хаджи после великолепного завтрака, и нас сопровождали до границ долины наш добрый старый хозяин и двадцать его соседей. Прибыв сюда, я встретил Кодера и его корабль, обоих хорошо пристроенных: первый — в хижине из убористой плетенки, построенной специально для него и его команды, а шхуна, скрепленная стойками, — на мели в прибрежной полосе. Кодер находит, что русские канониры целятся лучше, чем я считаю, в силу того, что они попали в его корабль шесть раз, — дважды — в паруса, дважды — в такелаж, два выстрела задели кормовую часть. Старый Кодер, надо отдать ему должное, держался во время погони мужественно у своего руля, а люди его экипажа, особенно Осман, бригадир и капеллан, действовали в конце очень хорошо.

Ашамиш-Хаджи-Али, весьма приятной наружности старик, прибыл с юга какое-то время назад, дабы засвидетельствовать ко мне свое почтение. Слуги (таков обычай) поспешили освободить его от оружия. Когда он вышел, я встал и подал ему руку, затем, сделав ему знак сесть на диван, напротив огня, я дал ему пример, сев сам. Из-за отсутствия серебряной вышивки на его гимнастерке я подумал, что, возможно, он не принадлежал к дворянству и что в этом была причина некоего стеснения, с коим он встретил мое предложение; или, может быть, как иностранцу, обычай давал мне право сесть первым. Но в этом я совершил нарушение воспитанности: хотя я здесь иностранец, более высокой важности, чем старец, и хотя, причисленный в сознании народа к верхам их главных дворян, а то и выше, мне недостаточно было, чтобы я указал ему сесть — я должен был продолжать стоять, пока он не сядет (в знак почтительности, что [75] здесь всегда оказывают старикам, независимо от их ранга).

Этот урок мне был преподан Зази-Оку-Али, которого я попросил просветить меня относительно местных обычаев, коих я еще не знал. Он дал мне возможность попросить его, извиняясь за неполноценность черкесских обычаев в сравнении с обычаями Англии! (Те, кто путешествовал на Востоке, ощутят цену всего, что имеет отношение к знанию обычаев, — незнание их всегда будет крайне вредным для влиятельности путешественника, каким бы образованным и хорошо подготовленным в то время он ни был). Мой слуга пришел сообщить мне, что вожди севера, узнав особые обстоятельства поведения Ахмета, которого они считают человеком, не оказавшим мне должного почтения и внимания, очень злы на него, что они решили послать ему свое порицание и потребовать от него возвращения подарков, что я сделал, принимая во внимание, что они очень боятся, что если я сообщу о его поведении Дауд-Бею, англичане изменят свое мнение относительно большинства черкесов. Они говорят, что и прежде это был человек плохой репутации и что очень печально, что я оказался в его руках. Я рассеял опасение относительно того, что англичане осудят всех за ошибки одного, и попытался предупредить всякую последующую вспышку их дружеского гнева. Ахмет серьезно меня обманывал и очень сильно помешал, но мне не следует торопиться демонстрировать мнение, что я имею относительно его поведения, и лучше проникнуть с этого времени в мотивы, коими он руководствовался, а также мотивы одних, кто наказывает других, в чьих руках я сегодня нахожусь.

По нашему приезду сюда море сильно штормило, чтобы позволить нам незамедлительно [76] воспользоваться лодкой, которая привезла посланников, тем более, что она должна была взять с собой четырнадцать человек помимо багажа. Оставаясь приблизительно с час, пока ветер ослабнет, мы решили переждать ночь в хижине, где поселились после своего прибытия сюда посланцы. Мы пошли пешком: кони, что нам предоставил Хаджи, были уже отосланы обратно, и я не мог удержаться от удивления по поводу энергичности старого Кехри-Ку, который, будучи еще больным, стал гоняться за лошадью, что паслась на поле, с намерением мне ее привести. Конечно, я ему это запретил.

Наш путь шел по верху узкой долины, лежавшей непосредственно к северу от той, где я перед тем проживал. Эта долина столь незначительна в ширину, что с высоты, на которой находилась хижина, казалось, что полдюжиной прыжков я мог бы перепрыгнуть с одного холма на другой. На этом тесном пространстве, что остается между ними, течет прозрачный ручей, пробивающийся через зеленые выгоны к морю, чьи возвышенности позволяют заметить лишь узкое пространство.

Пятница, 5. — Я боюсь, как бы мы не задержались здесь из-за недомогания старого Шамуза, у которого жар и головная боль: он в открытой пристройке на побережье заснул в промокшей одежде. У него столь мал опыт болезни, что я не могу добиться, чтобы он принимал меры предосторожности; мне было невозможно запретить ему выходить в одной своей одежде из хлопка во время холодных ветров и грозового дождя, что были у нас в это утро. Он принял мои медикаменты, но не доверился им одним, ибо вытащил из своего кармана маленький пакетик бумажных лоскутиков, на которых написаны тексты Корана, и собрав несколько остатков огня, сверху положил парочку этих маленьких [77] бумаг, нахлобучил на голову одеяло и таким образом совершил свою магическую ингаляцию.

Месгаху, суббота, 6. — Я еще не завершил предшествующий параграф относительно боязни, что у меня была, задержаться из-за болезни Шамуза, когда позвали грузиться, и до того как я засвидетельствовал ему мое опасение относительно неблагоразумности, что была у него, отправиться в море в открытой лодке при его состоянии здоровья и в такое время, как он уже первым из нас пустился в дорогу.

Мы отправились в путь где-то в полдень. Ветер дул с юга на восток, и он с таким порывом набрасывался на нас из узких долин, перед коими мы проходили, что мы вынуждены были полностью отказаться от нашего большого паруса и внимательно наблюдать за другим. Верно, что не было особой опасности опрокинуться, так как в добавление к нашей группе из четырнадцати человек у нас были товары одного из синопских пассажиров, коего знал Али и коего он любезно взял с собой. Но существовал большой риск, если море разыгралось бы ввиду того, что внутри наш планшир находился приблизительно в девяти дюймах от воды. Мы жались к берегу, чтобы иметь возможность достичь его, если произойдет что-либо непредвиденное. В течение двухчасового плавания (со скоростью приблизительно четыре мили в час) мы прошли перед возвышенностями, что резко обрывались у берега; эти возвышенности очень лесисты и частично возделаны. К двум часам после полудня мы приблизились к тому, что издали приняли за низкий и удлиненный мыс, оно оказалось лишь частью прибрежной полосы между возвышенностями и морем и могло быть через какое-то время приведено к настоящему уровню широкой и бурной Ваей, чья стремительность была отмечена [78] подъемом и крутизной холмов, закрывавших верховную часть долины с восточной стороны. Перед тем как добраться туда, нам пришлось высадить на землю четырех людей, чтобы разгрузить нашу лодку, которая дала течь. Мы также пережили сильные дожди, после чего небо прояснилось, а когда ветер стал более южным, я получил предельное удовольствие созерцать побережье; несмотря на попутный ветер, нам пришлось почти постоянно грести. Гребцы не вызывали сочувствия, принимая во внимание, что это занятие напоминало, скорее, развлечение, а не труд для этих энергичных черкесов, полных страсти и силы, которые почти без перерыва (чему служил примером их капитан Али) пели огромное разнообразие своих песен. Тем не менее это размеренное движение весел часто прерывалось вспышкой восторженного труда посреди криков, раскатов смеха, из-за чего можно было принять их за сумасшедших.

Когда мы миновали Ваю, возвышенности стали менее лесистыми и внешне менее плодородными (хотя столь же хорошо возделанные); этот новый вид тянется в течение последующих двенадцати или четырнадцати миль. В половине пятого мы прошли перед рекой, называемой Аш, и немного позже, в пять часов, — перед другой речкой под названием Макупс (это, и первая и вторая, — мелкие речки, особенно последняя). В половине седьмого был дан приказ плыть к берегу и войти в устье третей речки под названием Шепс. Но с прибоем, что в этот момент разбивался о берег, и нашим все еще тяжелым грузом это было не легким делом, вот почему потребовались вся расторопность нашего благородного капитана и его зычный голос, дабы достичь этой цели. Один из наших молодых ребят (все наполовину обнажились для этого маневрирования) проворно прыгнул в море, как [79] только мы приблизились к подводным скалам, и, плывя между ними, смог направить судно, когда оно оказалось поблизости от них. Короче говоря, все счастливо достигли берега, за исключением меня, которого один из членов команды взвалил на свои плечи с почетной благовоспитанностью, пока мы не оказались достаточно близко к берегу, чтобы он мог твердо сохранять свое равновесие, после чего он споткнулся подо мной и мне пришлось кое-как добираться до берега в своих больших сапогах. И не было там доброго огня, у которого можно было бы обсушиться. В связи с этим военным положением на побережье все жилища находятся на некотором расстоянии от моря. Тем не менее, как это по правде происходит повсюду, куда причаливают турецкие корабли, нам предоставили два неплохих деревянных навеса, служащих ближайшим приютом для пассажиров и товаров. Мы завладели ими, мы — это славный малый с кормы и наши вещи, занявшие один ангар, и гребцы, с кухонной утварью обустроившись в другом. Два огромных костра, снабжаемые лесом, что выбрасывает море (во множестве имеющимся вдоль всего побережья), вскоре запылали между нами, и на одном из них был подвешен огромный котел с пастой. Эта паста (без единой крупицы соли для приправы), кусок белого затвердевшего сыра и настоящий постный суп из кукурузы и фасоли составляли наш обед, обед простой, но которому все искренне отдали должное. Если у вас в этот вечер в Лондоне были бы лучшие блюда, подумал я про себя, может быть, у меня был бы лучший аппетит.

Я с огорчением вижу, что помимо Шамуза, другой старый вождь — Навруз, дядя Али, и один из его посланцев, коего я еще видел садящимся на судно, тоже были охвачены лихорадкой, что имеет ту же самую причину. У нас конец сезона дождей, [80] и из того, что мне рассказывали, я заключил, что, так как этот сезон продолжается, лихорадка весьма распространилась.

Наш отход ко сну был делом очень простым. Больные вожди прилегли на землю у костра, самый страдающий из двоих — на циновке торговца, а Шамуз, — завернувшись в свое фетровое пальто. Мои предостережения по этому поводу и относительно иных моментов (как, к примеру, когда он спустился в море, чтобы помочь вытянуть корабль на берег) ничему не способствовали: «Я воин, — отвечал мне старый вождь, — и к тому же воин молодой, хотя борода моя и белая». Это, действительно, говорят, один из самых мужественных, самых деятельных воинов, — всегда первый там, где появляются русские. Я с сожалением узнал, что Алибе Семез, один из вождей, которые в войне на Кубане более всего отличились своим мужеством и поведением и которому был предназначен один из самых лучших подарков, недавно был убит. В тот момент, когда он погиб, его сын, юноша четырнадцати лет, сражавшийся рядом с ним, спрыгнул на землю, чтобы унести тело своего отца, но сабли русских всадников вскоре уложили и его рядом с отцом. Говорят, что утрата его болью отдалась на всем севере.

Этим утром, на рассвете, мы покинули наше ложе из земли и дерева и, поев немного холодной пасты и несколько крутых яиц (принесенных одним из окрестных жителей, заметившим этой ночью по кострам, зажженным на прибрежной полосе, присутствие здесь чужих людей), мы вновь пустили нашу лодку в море и ближе к половине седьмого отплыли в Чепс. Чуть менее чем через час мы оказались напротив большой бухты и широкой долины под названием Тоапсе. М. Дюбуа (Путешествие вокруг Кавказа. I, 198) отождествляет [81] Туабсе и Тхапсе с бухтой Мамай. Здесь имеет место путаница, что произойдет и в другом месте. Также упомянутая только что река Аш, как мне кажется, напоминает Ашаю Арриана и Птолемея (Puraia axaia, Achaia antigua, Axaia Kwmr, Vicus Achaia), которую M. Дюбуа надеется обнаружить севернее Пшата; расстояния от Перипла и нынешних населенных пунктов совпадают столь же точно, что и названия, между тем как Пшат избегает этого двойного совпадения.

Окрестности, говорят, густонаселенны и богаты. Начиная с Макупсы возвышенности вновь стали лесистыми и плодоносными. Мы обнаружили в бухте Тоапсе один из трех кораблей, коих Хасан-Бей использует в своей торговле с Константинополем; он прибыл недавно, и мы увидели на суше черкесов, деятельно занятых снятием груза, что они уносили на телеги.

К западу от Тоапсе находится высокий мыс приблизительно в полмили под названием Агадче; он, несомненно, будет неисчерпаемым источником ценных исследований для геолога, который его посетит. Его пласты формируют всякого рода неровности и некоторые из них отвесные. Выдающиеся вперед утесы образуют впадину, в которой находится маленький выступ, в то время как у основания высокого мыса, обращенного на север, находятся несколько утесов; бок пластов обращен к морю (вместо того, чтобы иметь их края, повернутые, как все остальные, к югу). Издали один из них имеет вид хорошо сделанного плетня. Эта часть побережья часто, говорят, посещается в определенное время года миллионами рыб. Когда наши гребцы следовали вдоль берега, они запели живую песню, адресованную царю рыб, песню, к которой присоединились Али и остальные. Здесь, говорят, прячется в пещерах скал животное, [82] которого именуют морским медведем: по описанию, это не может быть похоже, но я не могу разведать, кем это животное в самом деле является.

В лесах, что покрывают самую значительную часть возвышенностей, охватываемых взором, похоже, преобладает дуб, однако, говорят, что в окрестностях во множестве имеется орех. Что касается самшита, которым южное побережье, говорят, может снабжать в неограниченном количестве и самого высокого качества, район, где он произрастает, заканчивается близ Ваи.

К половине десятого мы прошли перед другой маленькой бухточкой под названием Нибу, и через час пятеро из нас, средь которых и старый Шамуз, высадились на берег, дабы разгрузить лодку. Мы сперва шли вдоль песчаного берега, затем прямо через возвышенности и леса (почти все стоящие из прекрасных дубов), где тропинки стали крутыми, а грязь — столь глубокой, что для нас было немалым удовольствием встретить Хамти (одного из синопских пассажиров), который предоставил нам лошадей. В полдень мы вновь увидели море, где нашли нашу лодку, поставленную на два якоря в этой маленькой бухточке, и нашего торговца, приведенного в отчаяние по поводу его груза, что был попорчен морем и что он в этот момент укладывал (дабы его высушить) на песчаном берегу.

Жюбга, понедельник, 8. — Мы провели полную удовольствия жизнь в Месгаху: нашим намерением не было оставаться там ввиду того, что села удалены от побережья, но море становилось все более и более опасным. Али, полный жизни и деятельности, уехал почти сразу же после того, как мы высадились на берег, дабы отправиться на поиски местных жилищ и принести нам продовольствие и, когда он через короткое время возвратился, его сопровождали толпа мужчин и детей с козой, [83] молоком, медом и т. д., которые составили отменный и весьма обильный наш обед. Пока он готовился, наши матросы, не менее умело пользующиеся топором, чем какой-нибудь житель Кентукки, возвели два деревянных барака, которые накрыли нашими парусами. Два больных вождя заняли один из этих двух бараков, а мы, остальные, здоровые, оккупировали другой барак. Два огромных костра горели между нами и уменьшали колючий холод вечернего морского ветра; третий костер, для приготовления еды, с ложем из травы и папоротника, дополнял все временное сооружение наших отважных матросов.

Перед ужином тем не менее случились два происшествия, которые, как мне кажется, оба заслуживают упоминания, несмотря на то, что разнились по своей значимости. Первое заключалось в том, что мне побрили голову, дабы я выглядел менее чужаком (на манер местных жителей), и это по требованию двух вождей и руками одного из них, — цирюльника, весьма умелого; второе происшествие заключается в случайном упоминании Али о том, что значительное количество железа было найдено с другой стороны холма, что прилегает к маленькой бухточке, в которой мы, как говорят американцы, расположились лагерем.

Хотя и приближались сумерки, я незамедлительно отправился туда, дабы исследовать жильную породу; я обнаружил в изобилии рудные образцы близ поверхности черноватого и рыхлого грунта; образцы показались мне очень тяжелыми и богатыми металлом. Этот содержащий железо пласт помещался во впадине, которая показалась мне состоящей из песчаного красноватого камня. В сходящемся направлении утесов, там, где они оказываются на противоположных к пласту [84] сторонах (я заключаю), они находятся под рудой и это отложение покоится на песчаном камне.

После нашего ужина, что мы отведали среди огромной толпы слуг и зрителей, я стал спрашивать себя, как мы употребим остаток вечера; я с удовольствием увидел, как образуется круг, предваряющий некое увеселение: сперва это было хлопанье в такт руками, затем несколько более высоких нот, которые постепенно сменились живым мотивом, к которому присоединилось большинство из тех, кто образовывал круг; затем, наконец, один из наших слуг — мальчик со странной внешностью, вырядившийся в длинный сюртук, напоминающий ирландский, полностью разорванный, — набрался смелости, устремился на открытое пространство близ костров и стал танцевать. Голос певцов все выше и выше, а хлопанье руками — все более и более сильное; все это, смешавшись с возгласами одобрения и криками, вскоре возбудило его на подвиги ловкости и энергии, коими был бы доволен сам Тэм O' Шантер: большое число его шагов было терпимым; но то, что он сделал ловче всего, — это когда он встал на кончики пальцев и начал крутиться вокруг себя с исключительной быстротой. В конце одного из этих пируэтов танцор ничком упал на траву и странным голосом чревовещателя стал стонать и плакаться, как если бы был серьезно ранен. Я не буду описывать сцену буффонады, что затем последовала, ибо я не сомневаюсь, что ее импровизации, кои я не понимал и кои вызывали взрывы смеха во всем круге, не были лучшей частью.

Впрочем, его подражания коту, собаке и т. д. были в своем жанре безукоризненными; он использовал привычную привилегию шутов, приближаясь к баракам и резко разговаривая с дворянами таким образом, что это вызывало веселье, веселье, [85] которое он еще более усилил, нанеся Али, чьим крепостным он был, два или три приличных удара палкой по плечам. Мой богатырского склада друг получил их в качестве шутки, как если бы те были нанесены актером. Я забавлялся в течение нашего перехода тем, что заставил этого странного мальчика гримасничать, дабы возбудить «в его глазах демона смеха», одного из самых необычных, коих я когда-либо видел.

Когда сцена завершилась, я сделал тому, кто дал козу, маленький подарок, которого тот не ожидал. Он и толпа его соседей после того отправились назад, к своим жилищам, неся факелы из соснового дерева, чей свет производил яркое сценическое зрелище на лесных тропах и творил финал в полном соответствии с нашей драмой. Мы после того прилегли рядом на наших ложах из папоротника, расположив тела, наполовину укрытыми нашими бурками от ночной росы, ногами — к раздутым заново кострам, и наслаждались коротким, но глубоким отдыхом.

Звезды еще сияли, когда крики, коими Али поднял своих матросов, вынудили нас всех покинуть наши ложа из вересковых зарослей. Шамуз, умывшись в маленькой речушке и совершив свои молитвы на песчаном берегу, был в числе первых, кто готов был отправиться дальше. Лодка была снята с мели и нагружена, и мы отправились в путь до восхода солнца, который принес нам приятный южный бриз; через час мы достигли удобной бухточки и прелестной долины под названием Ту, где, как говорят, есть хорошее пристанище и хорошая якорная стоянка совсем близко к берегу для крупных кораблей; ее окрестности богаты и весьма густонаселенны. (М. Дюбуа де Монпере сообщает, что недалеко от аула Ту встречаются близ [86] моря весьма значительные руины древней крепости (Путешествие вокруг Кавказа. I, 194)).

Час спустя мы были перед бухточкой и долиной Негипсикуа (Нигепсуку у М. Дюбуа), еще через полчаса мы миновали большой утес, к северо-западу от которого находится залив под названием Клуф, примечательной красоты, где защита от южных и восточных ветров, по меньшей мере, близ берега, нам казалась милейшей.

С этой точки побережье все более клонится на запад, следовательно, нас южный ветер нес на берег и с порывами, столь сильными и столь переменчивыми, что, несмотря на мое нетерпение двигаться вперед, я был весьма рад, когда Али решился причалить ввиду того, что манера, с коей, как я увидел, он управляет лодкой, рождала во мне более высокое мнение о его храбрости, чем о его мастерстве. Мы высадились в восемь часов на достаточно открытой части берега, где ветер не ослабевал. Али отправил на поиски коней, исходя из того, что мы пребывали лишь в десятке миль от его дома. Вскоре были найдены верховые животные для него, старых больных вождей, мне и моему слуге, и после простого завтрака, принесенного нам обитателем самой близкой хижины, мы направились на юг.

В течение двух или трех миль мы шли вдоль песчаного берега, пока наш путь не оказался прегражден огромными скалами, находившимися у основания линии уступов. Мы повернули к возвышенностям. Я с удивлением увидел, что даже в лесу карликовых дубов, через который мы проходили, и где почва явно была неплодородной, имелись изгороди и траншеи не только вдоль дороги, но и в других местах: знаки полного раздела владений. Али поехал вперед, дабы сделать в своем поселке необходимые приготовления для нашего приема. [87]

С вершины откосов, о коих только что говорилось, я увидел грядки, простирающиеся от горы, на которой я находился, достаточно далеко к южному берегу под прозрачной водой по тому изгибу, что опоясывает побережье. В этом направлении, а также в сторону открытого моря — Понта Эвксинского — картина открывалась великолепная; на море не виден был ни один русский парус. Вот уже семнадцать дней, что я нахожусь на этом побережье, я прошел вдоль значительной части его и в течение всего этого времени, хотя я постоянно искал взглядом русские корабли и не переставал о них осведомляться, мне случилось лишь единственный раз их увидеть: то были два парусника, предположительно русских, но которые были на очень большом расстоянии, чтобы можно было их таковыми признать. Ничто: ни погода, ни ветер — не мешало им идти туда, куда им хотелось. Блокада, на самом деле, похоже, является лишь простой насмешкой, исключая случая, когда какой-нибудь корабль не оказывается на пересечении, или когда русские отваживаются украдкой и под покровом ночи подойти и сжечь то, что они смогли найти неохраняемым на песчаном берегу, как они недавно попытались то сделать в Ту с двумя кораблями. Мне множество раз говорили, что сто пятьдесят кораблей постоянно используются в торговле, которая осуществляется между этим краем и Турцией наперекор блокаде.

Достигнув края этих крутых вершин, мы оказались близ большой песчаной бухты, куда впадает река и где открывается широкая долина, оба именуемые Шапсикуа (Шаспуку у М. Дюбуа де Монпере). Корабль Хасан-Бея стоял на якоре в этой бухте, покинув Тоапсе, когда усилился ветер, а на песчаном берегу пребывало предложенное мне судно в Синоп в качестве лучшего парусника, чем [88] те, что я выбрал для своего переезда. Он оказался посреди русских крейсеров и, вынужденный бежать к берегу из-за бури на море, получил повреждения, из-за которых соль, что была на борту, была испорчена.

Наш путь лежал вдоль берега, полного скал; молодой и сильный конь, на котором я восседал, похоже, привык преодолевать препятствия этой каменистой земли, а также узкие тропы, что следовали вдоль края некоторых откосов, что мы преодолевали и что могло вызвать у меня головокружение, если бы не сноровка моей лошади, сноровка, которая полностью могла бы сравниться с ловкостью коз. Вдоль низких холмов, перед которыми мы в то время проходили, я признал черноватый и слегка плотный грунт, похожий на тот, что содержал в себе железную руду Месгаху, и мне не потребовалось долгого поиска, дабы обнаружить здесь тот же минерал, который выглядел в равной степени богатым. Этот грунт здесь разбросан на огромном пространстве.

Проехав верхом две или три мили вдоль песчаного берега, мы прибыли к другой просторной и песчаной бухте, напоминавшей предшествующую; я был рад узнать, что это была бухта Жюбге, та, которую я хотел достичь на «Vixen». Когда мы вошли в нее, то были встречены одним из молодых братьев Зази-Оку, который спешился, дабы поздравить нас с прибытием. С каждой стороны бухты располагались возвышенности, и сразу же за песчаным берегом начинался прекрасный лес из огромных и величественных дубов, где мы встретили Али, возвращающегося для того, чтобы сопроводить нас. По ту сторону этого леса перед нами предстала большая и зеленая долина, пересеченная достаточно широкой рекой, где в безопасности стояли на якорях два турецких судна, в то [89] время как капитаны и оба экипажа курили, сидя на берегу. Именно здесь происходил главный театр последнего сражения, о котором деревья в лесу уже во время моего прохождения дали не одно свидетельство.

Приблизительно через милю, въезжая в долину, мы повернули немного направо и там, у подножья низкого и лесистого холма, мы встретили многочисленные жилища семьи Зази-Оку, расположенные в огороженном пространстве вместительного и хорошо укрепленного лесопарка, при входе в который нас приветствовали двумя пушечными выстрелами. Дом для гостей здесь превосходил все мною до того виденные, и там я был встречен старшим братом Али — Мехметом с самым большим радушием и неоднократными, хорошо сложенными фразами вежливости, среди которых была следующая: «С этого момента [мы вас] должны охранять, как отца и мать», к чему я отнесся с некой мысленной оговоркой. В то же время Мехмет попросил меня согласиться поменяться с ним одеждой, как бы перевоплотиться в черкеса, тем самым втиснув свои мускулистые плечи в мой узкий костюм и дав мне возможность насладиться удобством просторной туники из коричневого драпа, обшитого серебряным галуном вокруг полы, рукавов и карманов для патронов спереди. Я был в лесу, дабы узреть следы (помимо пуль, что мне принесли) сражения, что было здесь недавно дано, следы, что это сражение оставило в огромном количестве пулевых отметин и сломанных веток.

Русский генерал попробовал сперва договориться, превознося мощь России и страшные последствия, что может иметь сопротивление, на что Мехмет ответил лишь вызовом спешиться и сразиться. Некоторое время корабли обстреливали местность из орудий, а четыре батальона, [90] составляющие приблизительно три тысячи человек, высадились в одном из уголков бухты под прикрытием их огня. Внезапность атаки не дала черкесам времени собрать сколько-нибудь значительные силы, но непосредственная близость жилищ дала возможность тысяче воинов, что оставались сгруппированными под укрытием, что им представили склоны долины, дождаться, пока русская пехота не начала продвигаться по лесу. После того последовала смертельная схватка и закончилась, как я о том уже сказал, поражением русских, которые были отброшены на половине пути к поселку, чье уничтожение, несомненно, было целью, которую они вынашивали, высаживаясь на землю. Род Али потерял в этом сражении около двадцати пяти своих членов.

На этом, своего рода, хуторе живут не менее тридцати поляков и семь русских, дезертиров и пленников. В числе последних находится и захваченный Али унтер-офицер; тот сейчас носит на ногах тяжелую цепь ввиду того, что дважды пытался бежать. Русские пленники время от времени обмениваются на черкесов, оказавшихся в таком же положении, но я рад был узнать, что тех, кто дезертировал, в обмен не включают, будь то русские или поляки. Их или держат при себе, на хуторе, в качестве слуг, или продают, если они того предпочитают, турецким торговцам, ибо неволя в Турции менее мучительна, чем здесь, а и, скорее, освобождение (так скажем через пять или шесть лет) более вероятно. Один из поляков, молодой человек, дезертировавший из Геленджика, покрутившись какое-то время вокруг дома для гостей, наконец, отважился в него войти, когда удостоверился, что я остался один с моим слугой (который говорит по-польски), чтобы узнать, какие новости или какое утешение я мог бы ему представить по [91] поводу его страны. Я как мог успокоил его, и пока он меня слушал, слезы катились по его щекам.

С другой стороны леса, так же как и в некоторых аналогичных населенных пунктах других точек побережья, я заметил деревянные кресты, что там были воздвигнуты; они разной формы, поперечная часть в некоторых случаях находилась на верху вертикальной части, а в иных случаях — немного ниже: и первые, и вторые более или менее украшены резьбой. Согласно тому, рассказала мне эта семья, культ этих крестов был некогда весьма распространен и привлекал очень большое число поклонников; но после какого-то времени он стал редким и частичным в связи с тем, что многие люди осуждают этот религиозный обряд и высмеивают его. Кто мог бы сказать, до какой степени эта русская война способствовала здесь появлению у людей презрительного отношения к религии креста?

Шамуз выразил сожаление, что забыл показать мне на южном побережье места, где найден был уголь, но он пообещал отвезти меня в другие места на севере, где этот уголь используется как топливо.

Здесь, как и на юге, у меня был непрерывный ряд посетителей, среди которых самым интересным, как из-за его мускулистого вида и внешности, в которой есть что-то от льва, так и из-за его репутации смелого и дерзкого человека, был старый хаджи Гуз-Бег Шапсук, который только что покинул меня и оставил в моем воображении глубокое впечатление ужаса, что его гнев может породить в обыкновенном противнике; вчера он покинул окрестности Кубани и пересек горы, что нас разделяют, почти не давая своему коню время перевести дух, дабы увидеть англичанина и послушать его новости. Он и единственный слуга, его [92] сопровождавший, сообщили нам, что четыре русских батальона с пушкой и так далее уже пересекли Кубань и что имели место несколько стычек, но без особых последствий, ибо черкесы еще не объединили свои силы. Многочисленные войска, что они повстречали направляясь на север, возвещали тем временем, что скоро будет дано сражение.

Все люди, коих я встретил здесь, выражают ту же решимость, что и южане, — сопротивляться до последнего предела и защищать гору за горой, при всем том у них есть явное желание, чтобы европейские державы (особенно Англия) вмешались в войну в их пользу или, по крайней мере, снабдили их средствами, дабы продолжить ее, — пушками, порохом или же одной только серой.

Самым большим их опасением, похоже, было то, что русские с помощью своего морского флота начнут захватывать самые доступные позиции побережья, в частности, бухту Семез, где располагалась старая крепость Суджук-Кале. Здесь я услышал повторение того же рассуждения, что и на юге; они говорят, что эта страна была всегда свободной; что раз Греция после столь короткой борьбы была освобождена европейским вмешательством, они заслуживают значительно большей помощи такого рода, они. которые сражаются более столетия во имя сохранения своей независимости.

То, как русские ведут войну на севере страны, в моих глазах представляло собой в высшей степени варварство: подразделения входят ночью в села и не только уводят женщин, детей и скот, но и уродуют тела тех мужчин, кто был убит, сопротивляясь им. Было известно о приблизительно тридцати женщинах и детях таким образом похищенных ночью в одном из сел, расположенных на востоке, на Кубани, и так как по этой причине жители этого района пребывали в большом отчаянии, сразу [93] же после получения этой новости отсюда было отправлено, дабы поддерживать их мужество, письмо, сообщавшее о моем прибытии. Это чувство, говорят, разделяется всеми, даже женщинами и детьми, и моя главная задача, к тому же и самая мучительная, заключается и должна быть в том, чтобы удержать их от чрезмерной надежды на немедленные действия Англии, — в неведении, в коей я пребываю относительно политики, что могла бы быть выбрана, — и убедить их полагаться, прежде всего, на самих себя.

Глава 4

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПШАТА В СЕМЕЗ.

Пшат, четверг, 11 мая 1837 года. — Вчера утром, после хорошего завтрака, я покинул Жюбгу (Жюбга является Джувгой, или Джукубу у Дюбуа де Монпере (Voyage autour de Caucase. I, 188), который признает в этом названии Lazica vetus Арриана и который вновь обнаруживает его на средневековых картах с описанием портов и берегов под именами Альба Зега и Альба Зикхия. Зих является сегодня названием аула или села, расположенного несколько выше (или севернее) долины Жюбги); в честь нашего отплытия прозвучал для нас салют пушек, и четверо добрых братьев со своими семьями и своими гостями, числом приблизительно в сорок человек, сопровождали меня до прибрежной [95] полосы, где было приготовлено судно, чтобы доставить меня сюда.

Хусейн и двое наиболее молодых братьев Зази-Оку (которые оба уже были ранены в походе на Кубань) сели на судно вместе со мною; Шамуз, оставивший мне своего прекрасного слугу, предпочел совершить переезд на коне. В десять часов мы покинули бухту Жюбгу. Корабли не могли бы в безопасности долго оставаться здесь на якоре; но Али сказал, что если бы война закончилась, то он немедленно открыл бы на реке канал, который, вероятно, мог быть проходимым для судов с водоизмещением от восьми-десяти до ста тонн. Через полтора часа (мы шли со скоростью четыре или пять узлов) мы прибыли к маленькой речушке, впадающей в бухточку и орошающей милую долину под названием Чепсин. В бухте была большая лодка, занятая погрузкой провиантов для южной области, где обработка земли была в прошлом году прекращена из-за чумы, туда занесенной, и войдя в реку, дабы сменить нескольких наших гребцов, мы обнаружили там турецкое судно, только что прибывшее из Требизонда. Эта река на некотором расстоянии от своего устья выглядит достаточно глубокой, и мне показалось, что судно от ста пятидесяти тонн найдет здесь достаточно воды, если только найти проходимый бар, так как сейчас он таковым еще является (ни эта маленькая бухта Чопсин, ни река, которая в нее впадает и которая выглядит одной из самых примечательных на побережье, не упомянуты путешественниками, предшествующими М. Бэллу. Весьма обоснованно М. Дюбуа де Монпере говорит об этом побережье, что оно более незнакомо, чем побережье Новой Голландии).

В два часа мы снова отправились в путь, приобретя двух, полных задора юношей, которые [96] гребли и пели весь остаток дня с ни на миг не ослабевающей энергией. Один из них казался также завзятым остряком и, видя новое появление шута Месгаху в числе гребцов, я весьма забавлялся тем, что наблюдал за его постоянными попытками привлечь внимание своими насмешками и шутками и за стоическим безразличием, с коим остальные их выслушивали. Но все охотно присоединились к зазвучавшей песне. Время от времени она попеременно усиливалась в три голоса и большинство их, будучи полными и звучными, создавали действительно дивное впечатление на этом спокойном летнем море и в эту великолепную погоду.

Эффект в немалой степени усиливался пейзажем. С правой от нас стороны были прибрежные отвесные скалы с остроконечными вершинами высотой от пятидесяти до ста футов, с вершин которых опускались пологим скатом на некотором расстоянии прекрасные луга, хлебные поля и лесные насаждения с разнообразными тут и там селами; в то время как позади нас, к юго-востоку, все побережье, вплоть до Гагры, с его горами, выступами, бухточками и заливами развертывалось перед нашим взором. Конечно, ближе к Гагре, на этом расстоянии видны лишь горы. Они как бы простираются до моря и покрыты ослепительным снежным убором, который часто, как мне говорили, они сохраняют весь год.

В четыре часа мы достигли маленькой долины под названием Беши. Мыс под тем же именем, что ее ограничивает на западе, имеет значительный выступ и образует вместе с Иилдуком (это тоже огромный мыс) на северо-западе две выступающие вперед головы широкого песчаного залива Пшат, где я высадился в пять часов, завершив, таким образом, свое прибрежное путешествие. Самой примечательной чертой этого побережья является то, [97] что на всем протяжении, представшем предо мною с прибрежной полосы, преобладает крупнозернистый песок, который образует, исключая небольшое число малопротяженных мест, где его обхватывают утесы, большую сносную дорогу для коней и пешеходов. Эта своего рода естественная дорога будет в целом труднопроходимой для повозок, но она остается очень полезной жителям (особенно зимой) из-за гористой и трудной природы всего прилегающего края. Второй чертой, считая по важности, является то, что почти все уступы (из них ни один не является очень высоким), которые окаймляют большую часть залива, как правило, состоят из тонкослоистых утесов, малозначительных каменистых глыб, нигде не показывающихся, за исключением места вблизи Вардана. Край большинства этих пластов направлен к морю, а утес, как правило, образует очень острый с горизонтом угол.

После Клуфа в юго-восточном направлении пласты обычно наклоняются на северо-запад, в то время как на северо-западе от этого залива, откуда берег более клонится к западу, пласты, как правило, накрениваются на восток. Но тут и там видно много других уклонов, и близ Пшата на краю холма я увидел место, где пласты были концентрические. Остается надеяться, что какой-нибудь опытный английский геолог вскоре объездит это побережье, что он найдет, я не сомневаюсь, в том большой интерес. Можно отметить третью черту этой части побережья, составляющую более общий интерес: а именно, что хотя она дает большое число бухт, нет ни одной, которая своей формой и своей глубиной могла бы укрывать от южных и западных ветров. Пшат — одна из самых лучших, хотя и очень открытая. Тем не менее вдоль побережья якорная стоянка обычно превосходная и говорят, что морские ветры с неистовой силой дуют здесь крайне редко. [98]

При высадке один из Зази-Оку сразу же уехал, чтобы добыть иное транспортное средство ввиду того, что село, в котором живет Индар-Оку, вождь этих мест, расположено на расстоянии в четыре или пять миль от моря. Деревянный крест водружен на опушке небольшого леса близ побережья. Молодой вождь не смог добыть для меня ничего лучше, как огромную повозку с быками, которая служила для транспортировки моего багажа и оказанию мне помощи в переправке через неглубокого, но быстрого русла Пшата. В пути он заметил двух щипавших траву коней, очень скоро он поймал одного, взнуздал его и привел ко мне. Наша дорога, как я уже о том сказал, шла вверх по долине Пшата в течение четырех или пяти миль; что касается реки, то она в этот момент напоминает маленький прозрачный ручеек, который, правда, совершает большие разрушения зимой, так как смыла или покрыла камнями почву большей части долины, а в одном месте ее каменистое русло, как мне показалось, имело ширину в полмили. Уже ярко сияли луна и звезды, когда мы достигли села, где я в данный момент и пишу; здесь я обрел новый и очень чистый дом для гостей с красивой оградой, а диван был украшен красивой циновкой, турецким ковром и шелковыми подушками. Вскоре после того подали горячий ужин, в котором участвовал один из сыновей вождя, и я весьма рано лег спать, дабы компенсировать предшествующую ночь, часть которой я провел за письмом.

Пятница, 12. — Вчера утром перед моим вторым завтраком вошел Шамуз и, пожелав мне доброго утра, сказал мне, что приехал ночью, но найдя дверь запертой и чуя абсолютную тишину, он не захотел меня беспокоить ввиду того, что я нуждался в отдыхе, и поэтому лег спать в другом месте. После завтрака мой хозяин, Индар-Оку, [99] которому «сто зим окрасили в белый цвет бороду» (между прочим, он носит лишь усы; наблюдения, что я сделал позже, заставляют меня думать, что когда-то это было черкесской модой, особенно у поклонников креста), нанес мне визит.

Я сказал ему, что был счастлив непосредственно познакомиться с ним ввиду того, что уже знал о нем и по тому, что прочитал, и по тому, что услышал в разговорах; он ответил, что думает, что о нем сказали и хорошее, и плохое, но тем не менее он все же рад видеть и принимать, насколько в его силах, хорошо (как это он поступил по отношению ко мне) тех, кто приезжает к нему, добавив, что когда я отправился на юг, это было слишком далеко, чтобы он попытался следовать за мною, но когда он узнал, что я отправился к его дому, радость мешала ему спать всю ночь: ждал, что ему вот-вот сообщат о моем прибытии и что он все равно не смог бы отдыхать, пока не пришел повидаться со мною.

«Мы слишком бедны, — продолжил старый вождь, — чтобы достойно вознаградить англичан за то, что они думают о нас в нашей беде, но Бог их вознаградит, и именно о том я прошу его каждый день в моих молитвах. Сейчас я стар и весьма немощен, и мое единственное желание — увидеть, перед тем как умереть, мою страну свободной и пребывающей в мире». Я сказал ему, что наилучшими средствами для старости были бы покой, отсутствие забот и тревог, что он должен верить, что дело его страны ныне находится на этапе достижения успеха. «Как могу я отдыхать, — ответил он, — когда мое сердце терзается тревогой по поводу моей страны?» После этого он попросил (то, что делается всегда) у меня позволения удалиться.

Я описываю встречу тем более охотно, что я не знаю, на каких основаниях могла распространиться мысль, что этот вождь является другом России, [100] чему я не вижу никаких доказательств; и его соотечественники, коих я расспрашивал о нем, все отвечали, что когда-то он был ярым сторонником торговых отношений с Россией (демонстрирует всегда большое уважение к г-ну де Мариньи), но он изменил точку зрения и принял участие в войне против русских на Кубани. К тому же сейчас на его реке на якоре стоит турецкое судно (в нарушение русских законов), его порт недавно был атакован с целью разрушить один или два других, которые здесь находились во время нескольких вооруженных нападений, и он отправил одного из своих сыновей ко мне в Жюбгу. Его село в любом случае находится достаточно далеко от досягаемости пушек его «друзей» — у подножья нескольких возвышенностей, которые предоставили бы хорошее убежище в случае вражеского визита.

Окрестности здесь менее богаты, чем в Жюбге, и значительно менее, чем окрестные районы Мамая и Сючи; тем не менее нет никаких бедных, а обработка земли как в долине, так и на многих холмах, где она простирается до трех четвертей их высоты, весьма значительна. Так как продуктов вывозится очень мало, это свидетельствует о том, что край густо населен. Похоже, существует некое затруднение в том, чтобы раздобыть коней даже в этом богатом поселении, но эта трудность (чисто случайная) проистекает из того, что несколько лошадей отправили вместе с двумя сыновьями вождей, которые уехали во внутренние области, дабы подышать воздухом, ибо один из них был болен, в то время как остальные сопровождали того, кто отправился в Жюбгу; и, наконец, немалое число коней было принесено в дар, как и многочисленные ценные вещи, членам семьи, чья юная и красивая дочь выдана была недавно замуж за одного из сыновей Индара-Оку. [101]

Во всей Черкесии, говорят мне, существуют братства и многочисленные, подобного рода, союзы. Их характерная черта — это то, что те, кто в них входит, держатся вместе, защищая друг друга и внося свой вклад в штрафные взыскания, коим подвергаются те, кто провинится в убийствах или других преступлениях, но эта взаимная ответственность следует лишь раз или в крайнем случае два раза: если преступление повторяется, то общество берет на себя наказание отдельного человека и иногда это наказание — лишение жизни. Все сообщество в целом обязано также приходить на помощь тем своим членам, кто может оказаться в беде. Во время своих поездок они входят в дома друг друга столь свободно, как если бы они в самом деле были братьями. «Брат» не может жениться на дочери одного из этих соучастников, и объединение специально следит за тем, чтобы никакой «брат» не опозорил себя браком с тем, кто ниже его по рангу в этих местах, каким бы тот ни был, так как имеются братства дворян разных степеней, а также свободных людей; братства, куда также включены их крепостные. Каждое братство имеет свое отличительное название.

Семья Индара-Оку исповедует культ креста, и детали, относящиеся к этому культу, что мой слуга получил здесь от одного из русских рабов, весьма отличны от тех, что были у меня ранее, и приняли оттенок взглядов Мехмета, от которого я и заполучил эти детали. Русский говорит, что обряды проводятся в воскресенье раз в два месяца и что если мы останемся до ближайшего воскресенья, мы сможем увидеть старого Индара-Оку и его семью спускающимися вместе с другими к кресту для поклонения ему. Обряды, говорят мне, выглядят следующим образом: религиозное братство становится на колени в непосредственной [102] близости от креста, и каждый произносит свои молитвы, после чего два старца приближаются к кресту, держа в руке хлеб или пасту, а также напиток под названием шуат, или бозе. Они взывают к небесному благоволению этого хлеба и этого напитка, затем распределяют их среди присутствующих. Если у меня окажется благоприятный случай, я попытаюсь заполучить впоследствии более точные сведения.

Лука издает постоянные возгласы удивления по поводу огромного числа русских и поляков, коих он повсюду встречает. В этом поселении трое или четверо русских.

Вдруг мое внимание оказалось прикованным к коню чистой гнедой масти, которого я увидел привязанным к дереву. Я спустился, чтобы рассмотреть и справиться о его стоимости. Это жеребец шести лет. Он был предложен мне за пятьсот пиастров (около ста двадцати франков); если такого рода торговля имеет здесь какую-нибудь аналогию с английским торгашеством, само собой разумеется, что я мог бы заиметь коня за значительно меньшую стоимость, чем у меня запросили.

Куаквуз, 13 мая. — Вчера я покинул Пшат после второго визита, что нанес мне вождь, Индар-Оку, который, будучи старым, еще не потерял ни одного зуба. Один из его главных подчиненных, его внук, и еще другой сопровождали меня; оба пешком, и мы еще не были особо далеки, когда к нам присоединился один поляк; я был очень доволен видеть его на коне и вооруженным, как и другие, а еще более — узнать, что он был свободен и что его конь составлял его личную собственность, как и его оружие. По тому, что он мне сказал, поляку здесь очень легко обрести свободу и лишь по неведению другие ее не заполучили. Он сказал мне, что имеет собственный дом и что щедро вознаграждается в [103] качестве врача, получив некоторые медицинские знания в Варшаве.

Но его рассказ о том, как он избежал военной кабалы русских, является самым необычным. Он сказал, что условия, в которых он пребывал в роли русского солдата, привели его полностью в отчаяние, вследствие чего он добился свидания с генералом в Анапе и сказал ему, что, что бы ни происходило, он не останется в армии; если бы генерал захотел дать ему разрешение ее покинуть, он передал бы ему желаемую тем денежную сумму. Сделка была заключена; он приехал сюда и уже вернулся в окрестности Анапы, где участвовал в бою против русских.

Наша дорога после Пшата поднималась в течение трех часов по широким протокам, что вырыла для себя река под тем же названием; затем мы преодолели узкую ложбину маленького ручья, текущего с запада, дабы влиться в реку Пшат; затем, после этого ручья, наш путь посреди лесов, идущих в гору возвышенностей, а в некоторых местах — среди глубоких топей, стал очень извилистым и трудным. По мере того, как мы двигались вперед, плодородие почвы, казалось, увеличилось, но ни одного дерева, которые являются выносливыми, значительных не было размеров. Вдоль долины Пшата и далее на нашем пути на ближних горах значительная часть склонов редела из-за обработки их поверхности, когда мы приблизились к возделанным участкам, чтобы лучше их разглядеть, мы нашли их полностью огороженными прочным плетнем. Вокруг хижин в избытке домашняя птица, в самых удаленных реках можно заметить также диких уток. Приблизительно через три с половиною часа мы достигли верхней точки ущелья (невысокой, но неровной и труднопроходимой), что отделяет долину Пшата от долины [104] Сючи, спускающейся к Геленджику; дойдя до этой последней долины, я нашел ее ровной, умеренно широкой, полной изобилия богатой зелени, огороженной горами, пышно одетой в дубравы и другие, обычно здесь растущие деревья.

Прибыв сюда, мы отдохнули, и, дав возможность нашим лошадям пощипать траву, сами устроили себе легкий завтрак. Вскоре к нам присоединился один вождь, чей род, как утверждают, очень древний, первоначально жил в районе Семеза (или Суджука). Вместе с ним пришел человек, хорошо говорящий на турецком; намерение их обоих было присоединиться к нам и возвратиться вместе с нами. Число людей, коих я встретил до сего дня и могущих говорить на турецком, весьма значительно; многие умеют также читать и писать на этом языке.

Вдоль всего пути я видел изобилие грушевых деревьев и диких яблонь, плоды их, как утверждают, отменны; каждое дуновение ветра доносит теперь до нас запах боярышника и жимолости. Мы пересекли Сючи, которая течет с юго-востока на северо-запад и следуем за ней приблизительно полтора часа, но затем мы вынуждены были ее покинуть ввиду того, что она впадает в залив Геленджик, который в данный момент пребывает в руках русских. Дорога через этот залив, должно быть, была привычной, пока ее не захватили; с этого момента остаток нашего пути был очень трудным. Мы некоторое время шли вверх по течению ручья, впадающего на севере в Сючу, я обнаружил на ее берегах милую деревушку посреди богатой зелени и такого изобилия скота, а также домашней птицы, что нищенствующий Кэмпбэлл мог бы здесь остановиться и сказать себе, опершись на толстые изгороди, что окружали каждое жилище: «О, такой дом мне нравится!» А между тем этот дом, который [105] кажется столь радующим взор и столь безмятежным для всадника, расположен лишь в каком-нибудь часе пути от вражеской крепости!

Сразу же после этой деревни наш путь резко повернул влево, и распределение нашего багажа между лошадьми свидетельствовало, что он вскоре станет еще более трудным; именно так и произошло: он шел по топи, загромождениям, густым кустарникам и крутым подъемам; я редко видел путь, с коим можно было сравнить этот. С его высшей точки взор охватывал целый мир гор, лесов, лугов и рек. На большом числе участков (на опушке леса) я заметил маленькие, поросшие травой пространства, где были размещены многочисленные могилы, накрытые камнем. Наверху и у основания каждого из этих камней располагались кусочки деревянной скульптуры, среди которых почти неизменно были крест и маленький, узловатый столб, служивший коновязью для визитеров; мне рассказали, что привычно было здесь совершать молитвы.

Спустившись с возвышенности, о которой только что упоминалось, я и те, кто шел впереди, пустили коней пастись на большом лугу и стали ждать, когда к нам прибудет наш багаж; после этого мы вновь сели на коней и приблизительно через милю оказались в иных лесах из более крупных деревьев, среди которых усматривались многочисленные деревни. На наш вопрос (как ответили в первой из этих деревень) мы не можем найти для себя здесь жилья (похоже, в этот момент здесь было много путников); но наша просьба дать отдохнуть была принята, и мы все разом были устроены, за исключением тех двоих, что присоединились к нам на Сюче (они нашли для себя место поблизости).

Жители поселка являются лишь мелкими собственниками (не дворянами); жилища их выглядели бедными по меблировке; их одежда — еще [106] более скромная (некоторые дети были полуодетыми, а другие — абсолютно раздетыми); их дома для гостей построены лучше тех, что были на юге; хотя их блюда не были столь изысканными, как некоторые из тех, что подавались мне у вождей, они здесь вполне обильные, не менее питательные и подаются с той же опрятностью и с тем же этикетом.

В этой долине много высоких стройных деревьев, а почва выглядит повсюду необычайно богатой; деревушек тоже много, хотя гора, возвышающаяся на западе, является единственным барьером, что отделяет от русского гарнизона в Геленджике. Мир в этой долине, однако, был недавно несколько нарушен: русские, находящиеся по соседству, то ли принужденные по оплошности своими офицерами по продовольствию, то ли просто движимые страстью творить зло, впервые в этом году попытались четыре раза тайно угнать скот. Последняя из этих попыток имела место лишь каких-то пятнадцать дней назад, и русские были решительно отражены, хотя во всех этих случаях их было столько же, что и черкесов, которые состояли лишь из воинов (то есть тех мужчин, кто в состоянии носить оружие) этого и соседнего сел (где-то пятьдесят человек). Потребовалась отправка из Геленджика пушки, чтобы солдаты смогли осуществить свое отступление.

Больше не должно быть, чтобы черкесы были захвачены врасплох; исходя из этого, теперь у них постоянно выставлены часовые, находящиеся на соседних возвышенностях для приглядывания за передвижениями гарнизона. Шамуз рассказывал мне прошлой ночью, что в течение этого года он потерял двух братьев, сражавшихся против русских, но эта потеря, как говорит он, не печалит его: они погибли со славой и он еще надеется умереть так [107] же. В целом, говорит он, я потерял в этой войне тридцать два родственника. (Это старый, опытный солдат, который сражался против французов в Египте, где был серьезно ранен; находился на борту турецкого военного судна, когда адмирал Дакворт захватил Дарданеллы. Он говорит, что его родственник Индар-Оку был в свое время очень храбрым и очень непримиримым воином).

Но кони готовы, и мне надо вставать.

Адувхау, воскресенье, 14. — Вчера мы отправились в путь только к полудню с целью, как я предполагаю, дать отдохнуть лошадям, принадлежащим вождям, что сопровождают нас, тем более, что коней в пути не меняли. В течение трех часов приблизительно наш путь шел через леса из великолепных дубов и буков, где то тут, то там имелись открытые и огороженные участки для разведения культур. Эта часть края имеет пересеченную поверхность, и мы встретили в одном месте склон столь крутой, что чтобы взобраться на него, использовали здесь своего рода лестничный марш для коней. Слева от нас, непосредственно к востоку от Геленджика, располагались высокие горы, частью возделанные до половины и более их высоты; справа от нас были другие горы меньшей высоты. В этой части нашего пути мы миновали два маленьких ручейка, — сперва Мазеп, затем Шабзи, оба впадают в Кубань. Мы остановились на краю леса, близ последней из этих двух рек, чтобы совершить молитвы и легкий завтрак, как и вчера; последний состоял попросту из привычных черкесам военных припасов, провианта, что они носят перед собой в своего рода бурдюке, висящем на ленчике седла: это смесь муки (проса, я думаю) и меда, что называют «гомиль». Эта смесь достигает состояния легкого брожения и может долго храниться; она придает, говорят они, им силы и [108] храбрости. Нашим напитком была вода, подаваемая в листе лопуха; из его же листьев Шамуз сделал себе ковер для своих молитв, а для коней — великолепный завтрак.

Мы оттуда достигли достаточно трудного прохода, от которого крепость Николаевская на Абуне находится, говорят мне, лишь на расстоянии приблизительно в четыре мили справа, а форт Добба — на том же расстоянии, но только слева. На узкой площадке мне показали следы пушки, с помощью которой армия Вельяминова прошла от Кубани до Геленджика, а фронт лесистой возвышенности на нашей левой стороне был мне указан как позиция, что выбрали черкесы и где они собрались дабы атаковать русских, что, как мне сказали, оказалось весьма эффективным. Деятельный маленький старик, сопровождавший нас пешком (дабы привести своих коней), коего мне описали как храброго и неутомимого воина, был ранен в этой схватке, в которой другой наш спутник потерял брата.

Мы встретили близ этого места двоих людей, возвращавшихся с севера. Они сообщили нам, что близ Анапы произошел бой; один из них, с перевязанной бинтом головой и с чертами поразительно красивыми, был очень доволен, что оказался там ранен. Они говорили, что все готовились в тот день к общему наступлению; сообщили нам также о смерти еще одного родственника Шамуза из-за ран, полученных в недавнем сражении, — новой жертве резни, что русские, похоже, решили учинить по отношению к мужской части родни этого старого воина.

Затем мы вошли в лощину, самую красивую, самую богатую и самую широкую, что я до того видел. Мы по ней скакали верхом около двух часов, не увидя ни скота, ни жителей, кои ушли в соседние горы, ибо русская армия совершила здесь больше [109] опустошений, чем в каком-либо ином месте своего продвижения, и почти каждый день, говорят, ожидается новая опустошительная экспедиция. При всем том долина была чрезвычайно густонаселенной, и всюду мы видели о том доказательство в разрушенных изгородях, домах в руинах или превращенных в пепел так называемыми защитниками этого края. Именно по той дороге Вельяминов и его армия в прошлое лето после попытки захватить и удержать Суджук-Кале, возвратились с Доббы на Кубань, и так как их артиллерия (без которой они не способны почти ничего сделать в этом крае) могла действовать здесь лучше, чем в иных местах, именно в этой долине они совершили самые большие разрушения. Я с трудом пытался представить себе, созерцая восхитительные красоты этих мест, что война могла принести сюда свои неистовства. Русские оставались здесь двадцать четыре дня, и в течение всего этого времени бои были практически беспрестанными. Черкесы оценивают еще мощь армии Вельяминова в двадцать тысяч человек, но один старый турок, дом которого я занимал, человек мудрый и весьма рассудительный, говорит, что у него имеются десять тысяч пехотинцев и пять тысяч кавалеристов.

За несколько дней до прибытия «Vixen» Вельяминов, видя свою армию почти дезорганизованной неоднократными сражениями, а своих солдат — столь подавленными, что многие из них бросали оружие, решил вновь перейти Кубань и уже его артиллерия переправилась (вероятно, чтобы ее спасти, что бы ни случилось с людьми). Остаток армии неизбежно был бы уничтожен, перед тем как смог бы в свою очередь переправиться, ибо численность черкесов была огромна, если бы русский генерал не спасся с помощью хитрости. Он им сказал, что война закончилась, так как его [110] правительство убедилось, что англичане решили вмешаться и что император отправил ему письмо, в котором предписал прекратить военные действия. Видя, что черкесы все еще сомневаются, он удостоверил правдивость своих слов торжественной клятвой и предложил показать полученное им письмо. Клятва была произнесена в присутствии главного судьи и других старейшин, и армии было разрешено перейти Кубань. В этом году возобновление военных действий показало черкесам меру русской чести, и я надеюсь, что этот опыт не будет для них потерянным.

Покидая дорогу, что ведет в Доббу, мы повернули направо и возвратились к лесистым возвышенностям, там я вновь обнаружил абсолютно не пострадавшие дома и ограды и продолжающиеся сельскохозяйственные работы в других местах, расположенных в долине, что доказывает, что русские не осмеливаются ступать за пределы открытых и ровных мест и что их здесь не боятся. Авторитетное турецкое лицо, участвовавшее в боях, рассказал, что, когда русские двинулись вперед, четыре тысячи черкесов собрались и атаковали их; что черкесы, до некоторой степени все являющиеся добровольцами, имея с собой свою провизию, предполагая, что русские выполнили то, что хотели, достигнув Геленджика и Доббы, и останутся там надолго, разошлись, дабы возвратиться к себе; что, когда русские двинулись из Доббы к Кубани, лишь какая-то одна тысяча черкесов собралась, чтобы воспротивиться их движению, но если бы там было большее число местных жителей, ни один русский не достиг бы Кубани из-за деморализации и замешательства, в которых те пребывали; столь значительным было бы число совсем уничтоженного и брошенного ими оружия во время их отступления. [111]

Эта деревушка находится лишь в получасе езды всадника от той части долины, что пересекают русские; она состоит из двадцати домов, расположенных у подножья восточных возвышенностей, и здесь проживают несколько турецких торговцев.

Один из них принял и поселил нас — меня, моего слугу и слугу Шамуза, который более работал на меня, чем на своего хозяина. Остальная часть нашей группы отправилась искать пристанища в другом месте. Пища у нас восхитительная и в изобилии, ибо ее поставляют три семьи, и каждый прием пищи является своего рода пикником; некоторые блюда иногда дублируются, что не мешает моей обязанности испробовать все, чтобы не обижать тех, кто их готовит. Паста здесь лучше, чем на юге, как по качеству, так и по приготовлению, но для меня самым примечательным блюдом была смесь масла и меда, которую едят со сладкими пирожками. Что касается масла, то оно было лучшим во всех отношениях, что я еще встречал после моего отъезда из Англии, и равное по качеству тому, что производит большинство наших фермеров. Когда торговля будет свободной, этот товар должен стать предметом значительного экспорта в Константинополь, куда ввозится огромное количество плохого русского масла.

Пастбища превосходны в течение значительной части года. Энергия Шамуза увеличивается по мере его продвижения на север. Он говорит, что теперь чувствует себя абсолютно хорошо (и в грозовую погоду с проливным дождем) и что я теперь более не среди южных варваров (это несправедливое выражение и некоторые предшествующие происшествия были первыми признаками зависти, что я заметил между южными и северными черкесами, — чувство, которое далее стало более явным); [112] что я могу спокойно отдыхать и считать себя как дома (по-другому говоря, мы приближаемся к его дому и к его родному району).

Лука заключил для меня, к моему удовлетворению, обмен своих часов на часы генерала Вельяминова. Вот как эти последние попали в руки черкесов. Фургон, перевозивший его багаж, был атакован, и часть того, что было в нем, была уничтожена, а тот, кто нес ответственность за этот багаж, боясь мести своего хозяина, спрятался с часами последнего и с некоторой суммой денег, кои ему было поручено охранять. Этот случай порождал две очевидные мысли: прежде всего, что русские солдаты думают, что большего милосердия можно ожидать от их врагов, чем от их офицеров; затем, что во время марша Вельяминова не могло быть большого порядка.

Вчера вечером солнце зашло с плохими предзнаменованиями, и всю ночь шел проливной дождь, дул яростный ветер. Этот дом из всех тех, что я уже видел, накрыт хуже всего (его владельцем является турок); я был ночью разбужен дождем и глиной, что падали мне на голову. Вскоре после того один черкес, который вошел (я не знаю как) в мою комнату, накрыл меня фетровым манто. Таковы бескорыстные заботы, что я обнаруживаю здесь со стороны этих людей.

Семез, близ Суджук-Кале, воскресный вечер. — Сегодня в полдень мы покинули Адувхау, дабы отправиться сюда. Достигнув вершины горы, мы оказались во власти сильного юго-восточного ветра, силу которого ничто не могло преградить, но, что касается меня, я едва заметил эту помеху, столь я наслаждался созерцанием прекрасной картины, открывшейся перед нами: вдали на горизонте простирались Черное море и ближе к нам — красивая бухта Суджук с долиной и возвышенностями, ее [113] прикрывающими; но то, что привлекло внимание черкесов, был русский военный корабль или торговое судно. Его снасти заставляли меня склониться к последнему предположению; тогда один из черкесов воскликнул, что они попытаются овладеть им. Спуск к бухте исключительно скор. Мы пересекли лес, чтобы проникнуть в центр долины. Вокруг этого леса мы увидели большие огороженные участки, чьи плетенные изгороди частично были разрушены, как и участки уже возделанной земли, теперь запущенные, ибо прошлогоднее вторжение вынудило большинство жителей отправиться на поиски более безопасного жилища среди соседних возвышенностей. В глубине леса, однако, то тут, то там можно было заметить одну или две богатые лужайки с домом и небольшим числом скота. Все более незащищенные дома были сожжены в прошлом году русскими, которые тогда разрушили дом Шамуза, построенный на константинопольский манер, вынудив таким образом и его пойти искать, подобно другим, более высокое место и более скромное жилище. Достигнув середины бухты, мы заметили, что Шамуз исчез, и я понял, что он отправился заняться своими приготовлениями к атаке на корабль, но после я узнал, что судно было военным кораблем.

Единственным событием, до сих пор произошедшим близ Анапы, было нападение, совершенное малочисленным отрядом черкесов на скот военных поселенцев. Колонисты бежали, а кавалерийский корпус, пытаясь взять реванш, произвел вылазку, отбитую черкесами, но они тоже были отброшены отрядом пехоты, подкрепленным пушкой. Во время, когда я находился здесь с «Vixen», один вождь сказал мне, что он хотел бы отправиться в Анапу повидать одного турка, своих личных друзей, удерживаемых русскими, но он [114] посчитал обязанным предупредить меня о своем намерении, чтобы я информировал о том Дауд-Бея (Дауд является турецкой формой имени Давид); это имя, которым черкесы называли Уркварта, прежде секретаря лорда Посонби, посла Англии в Порте. Г-н Уркварт, посетивший в 1831 году часть Европейской Турции, опубликовал об этой стране содержательную работу, скорее, политическую и административную, чем географическую, которую он перевел на французский язык под заглавием «Турция, ее ресурсы, ее муниципальное управление, ее торговля и т. д.» (Париж: Arthus Bertrand, 1836). Г-н Уркварт совершил после этого (в 1834 году) с миссией, точная природа которой нам неизвестна, поездку в Черкесию, поездку, о которой он ничего не опубликовал, боясь чтобы его не приняли за предателя. Вслед за его визитом, кажется, этот турок (который является на самом деле армянином, хотя и турецким подданным) вышел из крепости вместе с одним греком (я не знаю как) с некоторыми товарами, но другие черкесы отказались покупать эти товары (хотя среди них была соль), как будучи товарами русскими, и после того их задержали, как и их владельцев. Сразу же пришли проконсультироваться со мною, чтобы узнать, не посоветую ли я им, как поступать. Я отказался вмешиваться, но сказал им, что, по моему мнению, они абсолютно правы считать подозрительными каждого человека и каждую вещь, исходящих из русских мест расположения, и что им лучше всего задержать этих людей здесь и следить, чтобы они не переписывались.

Вторник, 16. — Семез расположен в достаточно открытой небольшой ложбине, недалеко от долины, но он прислоняется к лесистым возвышенностям, которые, как я это увидел во время прогулки, что совершил (один и вооруженный лишь [115] кнутом), представляют достаточно запутанные теснины, могущие служить убежищем. Дом для гостей лучше выстроен и лучше покрыт из всех таковых, что я до сих пор занимал, и он наполовину окружен деревьями и кустиками, среди которых имеется большое число диких розовых кустов. Диван покрыт шелком, имеет спинку, украшенную золотыми нитями; ночью я лежал на малинового цвета шелковой подушке и у меня было полосатое шелковое одеяло. Наши застолья многолюдны, а блюда превосходны. Единственное, от чего я страдал, — это столь долго оставаться дома (со скрещенными ногами на диване, дабы принимать гостей) рядом с большим костром, горящим и днем, и ночью, хотя температура в пять часов утра была от 55 до 60 (от 13° до 15° по термометру Цельсия, или от 10° до 12° по термометру Реомюра). У нас здесь есть очень хорошее мыло, которое делают сами (из пепла костров добывают необходимую щелочь). Так как госпожа Кехри-Ку сегодня занята стиркой моих вещей, она попросила меня позволить ей отложить смену моей туники, покуда не закончится стирка.

Вожди и их спутники обычно проводят здесь часть дня, чтобы пострелять холостыми патронами; щит, расположенный с другой стороны ложбины, служит мишенью. Я предложил маленький приз, чтобы соперничать в стрельбе, и его выиграл один из вождей. Дети и взрослые мужчины — все являются отважными стрелками. Сегодня я вновь встретился с несколькими друзьями, с коими я в прошлом познакомился, и могу заверить, что посреди стольких незнакомых лиц радость увидеть человека даже едва знакомого, является отнюдь не малым удовольствием. Среди прочих прибыл и Мехмет-эфенди (эфенди — это выражение вежливости на турецком языке, что соответствует [116] французскому «месье» или английскому «джентельмен»), который дважды обнял меня и в самом деле, видимо, испытывал то, что говорил, — что у него нет слов, чтобы выразить радость, что вызвало мое возвращение, и счастье, что я смог ускользнуть от русских. Он сказал шутя, как то мне уже говорили иные на юге, что то, что они могли бы сделать наилучшего, — это удержать меня здесь в качестве гарантии поддержки Англии. Четыре русских батальона, мною упомянутых, пересекли Кубань с пушкой с целью снабдить продовольствием гарнизон одной из недавно отстроенных на Абуне крепостей. В числе этих гостей присутствует человек, левая нога которого была прострелена пулей в бою с ними.

Среда, 17. — В пять часов утра термометр показывал 55, Другой из моих старых друзей, человек с очень благородным лицом, являющийся аталыком, или опекуном старшего сына Шамуза, показал мне несколько древних медных монет, найденных в Чепсине, где также обнаружены были многие другие монеты из серебра, как и мечи, луки, стрелы и т. д., в древних захоронениях. Он пообещал показать мне свою коллекцию, и я попытаюсь заполучить несколько монет, но, увы! Большинство серебряных монет были переплавлены. (Г-н Тэбу де Марьины (Путешествие в край черкесов. С. 339) тоже останавливается на некоторых деталях относительно древностей, найденных на этом побережье. Посмотрите по этому поводу Дюбуа де Монпере (Путешествие вокруг Кавказа. I, 183).

Вот каковой была этим утром часть приветствия Шамуза: «Вы, англичане, изобрели первые машины, пароходы, адские машины, чтобы взрывать корабли, и многие другие удивительные вещи, но я не могу вам сделать комплимент относительно ваших штанов, которые слишком узки» [117] (именно это я и заметил по собственному горькому опыту, усаживаясь на его диван).

Я уже слышал, как говорили, но в этом отношении я едва ли могу поверить в то, что мне рассказывали, что черкесы освятили свое национальное знамя как Санджак-шериф (священное знамя турок), но теперь я не могу в том сомневаться: до сих пор, для большей безопасности, знамя хранилось в деревне Мехмета-эфенди (который здесь главный судья), и он сказал мне, что предпочтение, что ему было представлено этим выбором, не вызвало зависти; при этом ссылался на то, что несколько вождей утверждали, что они должны были хранить его поочередно, чтобы навлечь на свои дома небесное благословение.

Прибыло письмо из Константинополя, и судья позвал всех моих многочисленных гостей отправиться на лужайку послушать его чтение. Оно было от одного из их соотечественников, который должен был приехать со мной; он советовал им набраться смелости и не уступать ни пяди земли русским с учетом того, что можно было в скором ожидать помощи Англии и что тогда дело неизбежно завершится благоприятным для них образом. Кто-то также прибыл из глубокого тыла; он говорит, что область, откуда русские увели тридцать женщин и детей, из-за этого была крайне обеспокоена, ибо положение этой области было абсолютно незащищенным, но, что новость о моем приезде столь подняла дух жителей, что они в отместку совершили набег и только что возвратили двадцать пять женщин и детей, плюс взяли человека, которого они захватили на северном берегу Кубани; при этом ни один из них не был даже ранен. Такова цивилизация, что Россия утверждает в этой части мира! [118]

Я надеюсь быть в состоянии дать образчик и ее военного красноречия — цитирую письмо, что Вельяминов написал прошлой зимой черкесам. Это, действительно, любопытный документ, где говорится, что «Россия никогда не вела воин, в коих она не победила; что она завоевала Францию и что, убив ее сыновей, она увела в плен ее дочерей; что Турция и Персия, оказавшись доведенными до немощности, сегодня распростерты у ее ног; что Англия не посмеет сюда вмешаться ввиду того, что ее жители зависят от России из-за ежедневного хлеба; что, одним словом существуют лишь две власти: Бога — на небе и императора — на земле, и что если небесный свод обрушится, он может быть поддержан миллионами русских штыков». Я надеюсь, что не испортил впечатления от оригинала.

Я хочу отправиться на Кубань и в тыл, чтобы продолжить сбор данных относительно торговли и положения края, но меня просят отложить мой отъезд на день или два, ибо здесь ожидаются многочисленный корпус вождей, которые отправили четырех или пятерых посланников, дабы уведомить их о моем приезде. Мне говорят, что, когда эти вожди будут здесь, мне будет предоставлен надлежащий эскорт. Чувства почтения людей, которые я видел по отношению к Уркварту, англичанам, превосходит все, что я мог бы себе представить. Они все желают не только дружбы и помощи Англии, но и чтобы она приняла этот край в число своих подданных.

Один черкес и двое армян пришли умолять меня заступиться за торговцев из Анапы. Я отказался вмешиваться, разве что посоветовал, что пока пусть их товары будут размещены в надежном месте, что именно это им следует прежде всего сделать.

(пер. К. А. Мальбахова)
Текст воспроизведен по изданию: Джеймс Бэлл. Дневник пребывания в Черкесии в течении 1837-1839 годов. Том 1. Нальчик. Эль-Фа. 2007

© текст - Мальбахов К. А. 2007
© сетевая версия - Thietmar. 2009
©
OCR - Анцокъо. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Эль-Фа. 2007