С наступлением нового, 1853 года, войска левого фланга начали сосредоточиваться для зимней экспедиции в двух пунктах: в Грозной, под личным предводительством князя Барятинского, и в укреплении Куринском, под командою Якова Петровича, — этого «bete noire» горцев левого фланга, как выразился про него в своих записках один из участников этой экспедиции.

Цель предстоящего движения заключалась в том, чтобы занять берега Мичика и вырубить несколько новых просек, долженствовавших соединить передовую Кумыкскую линию с некоторыми пунктами Большой Чечни, где продолжало гнездиться значительное, враждебное нам население.

Горцы давно уже были в сборе, а между тем князь Барятинский все еще медлил начать наступательные действия. Он знал, что скопище терпит большую нужду в продовольствии, знал, что продовольствия получить им негде, так как значительное количество хлеба и сена истреблено было нами в минувший летний поход, что затруднения поэтому прогрессивно пойдут увеличиваться с каждым днем и что остается, следовательно, терпеливо ожидать благоприятной минуты, когда между чеченцами и дагестанцами возникнут распри из-за куска насущного хлеба. Поэтому он только 27 января выступил с отрядом из Грозной, а 29 утром расположился лагерем в окрестностях Куринского укрепления, где, таким образом, сосредоточилось 11 баталионов пехоты, 11 сотен казаков, два дивизиона драгун и 32 орудия. Яков Петрович вступил в командование всею кавалериею.

На следующее утро князь Барятинский, в сопровождении Бакланова, лично осмотрел неприятельскую позицию и, убедившись в ее неприступности со стороны Куринского, решился избрать другую дорогу для наступления, именно по Гассан-Винскому ущелью. В тот же день войска произвели рекогносцировку нового пути и приступили к его разработке; а для того, чтобы отвлечь внимание горцев, Яков Петрович произвел несколько успешных демонстраций на Мичике. Во время одной из них, 6 февраля, когда с обеих сторон гремела сильная канонада, войска наши, снявшись с позиции, быстро прошли по Гассан-Винскому ущелью и, таким образом, без выстрела заняли малодоступные Хоби-Шавдонские высоты.

Теперь оставалось штурмовать самый Мичик.

11 февраля произведена была усиленная рекогносцировка берегов этой реки, под прикрытием всей кавалерии, которая, спустившись под начальством генерала Бакланова, с Хоби-Шавдонских высот подошла на картечный выстрел к неприятельской позиции и открыла [123] сильный огонь из орудий по аулу Гурдали-Юрту. Рекогносцировка показала князю Барятинскому, что удобнейший путь для переправы, несмотря на труднодоступную местность и на то, что дороги к нему были испорчены горцами, находится именно здесь, и что ключ неприятельской позиции составляет мыс, образуемый слиянием Гонзолки с Мичиком, на котором горцы собрались в значительном числе и поставили батарею, чтобы поражать атакующие колонны анфиладным огнем из орудий.

Мичик здесь не широк, но протекает в обрывистых берегах и притом в глубине, более чем на десять сажен. Спуститься с этой кручи под огнем неприятеля и затем штурмовать отвесный противоположный берег было делом рискованным. К тому же переправу сторожили двадцать тысяч горцев, прибывших с Шамилем, и десять орудий, грозно смотревших с батарей, хорошо прикрытых фашинами и земляными насыпями. Кроме Шамиля при скопище находился сын его Кази-Магомет и Даниэль-Бек — Елисуйский султан, что давало повод предполагать силы горцев гораздо сильнейшими. У нас определяли эти силы в 12 тысяч пехоты и в 8 тысяч кавалерии; но самые лучшие лазутчики, не имевшие ни привычки, ни надобности увеличивать число неприятеля, утверждали, что 20 тысяч было только с Шамилем и что другие 20 тысяч прибыли с Кази-Магомою и Даниэль-султаном.

Вечером 16 февраля, — рассказывает Бакланов, — я был неожиданно позван к князю Барятинскому, и между нами произошел следующий разговор.

— Дед! сказал мне Барятинский: здесь нам не перейти через Мичик. Хорошо если мы, потеряв тысячу людей, овладеем переправою; но что будет тогда, когда мы потеряем больше, и все-таки возвратимся назад без успеха... Ты хорошо знаешь здешнюю местность, нельзя ли сделать обход, чтобы атаковать позицию с фланга?

— На это я ничего не могу отвечать теперь: дайте мне время, по крайней мере два дня, и тогда я обстоятельно доложу вам то, что узнаю.

— Нет! время не терпит: хочу знать непременно сегодня же, а с рассветом ты, дед, должен уже выйти из лагеря.

Делать было нечего, и я, возвратившись назад, приказал позвать к себе Скопина, знаменитого начальника моей пластунской команды.

— Помнишь ли ты, Скопин, — спросил я у него: то место на Мичике, куда мы ездили с тобою вдвоем еще в начале 46 года?

Скопин, немного подумав, отвечал утвердительно. — Помню, сказал он: это место будет отсюда не ближе 15 верст; там еще на самом берегу Мичика лежит большая, вросшая в землю скала, на которой ваше превосходительство тогда отдыхали. [124]

— Так. Садись же сейчас на коня и поезжай на это самое место, осмотри там переправу, — и чтобы к свету я непременно знал обо всех подробностях.

Скопин отвечал мне: «слушаю» и попросил только позволения взять с собою Шапошникова, своего земляка и товарища.

Через десять минут оба они подъехали к моей палатке сказать, что готовы в дорогу.

— Ну, во святой час! Исполните — спасибо, не исполните — живым назад не возвращаться!

Была уже ночь, когда Скопин и Шапошников, одетые чеченцами, выехали из лагеря под предлогом заложить секрет за нашею сторожевою цепью. Чтобы исполнить поручение, им нужно было сделать в течение ночи больше тридцати пяти верст и сделать их без дороги, по дремучему лесу, который был наполнен чеченцами. Но двое наших молодцов не думали об опасности. К счастью, собственная сметка, да ветер, гудевший по лесу и заглушавший топот копыт, дали им возможность счастливо избегнуть встречи с чеченскими разъездами. В полночь они были уже на Мичике, возле знакомого камня, и к свету возвратились в лагерь с известием, что переправа есть и что она не наблюдается горцами, которые по всей вероятности не подозревали даже существования этого брода. Спуск к реке, по словам Скопина, был отлогий, но подъем на противоположный берег оканчивался такою кручею, которая была недоступна для артиллерии, тем более, что вся заросла густыми кустами орешника.

— А сколько надобно времени, чтобы срыть эту кручу и вырубить орешник? спросил их Бакланов.

— Четверть часа, много — двадцать минут! отвечали оба.

— Хорошо. Отдохните и никому ни слова о том, где вы были, — сказал им Яков Петрович и поспешил с ответом к Барятинскому.

«Лагерь — рассказывает Яков Петрович: спал глубочайшим сном; но в палатке князя горели свечи. — Я позвонил и был немедленно принят.

— Ну, что? с какими вестями? берешься? — спросил меня Барятинский.

— Берусь, но попрошу позволения выступить немедленно.

— С Богом, дед! помни: теперь от тебя будет зависеть успех и неудача всей экспедиции. Сколько тебе нужно войска?

— Я возьму с собою два полка казаков, дивизион драгун, три батальона пехоты и восемь орудий

— Хорошо. Затем раздвинув полы палатки, Барятинский показал мне рукою на синеющийся за Мичиком лес и спросил:

— В котором часу ты будешь на этом месте?

Я отвечал ему: в полдень. Но помните, если, паче всякого [125] чаяния, движение мое будет открыто, и вы услышите страшную канонаду в лесу — не посылайте ко мне на выручку ни одного человека. Всякая помощь будет уже бесполезна. Та местность, по которой я поведу отряд, такова, что всякое подкрепление только бесполезно увеличит наши потери».

Как ни старались в лагере скрыть выступление войск, однако же известие об этом скоро облетело весь стан. «Бакланов пошел — непременно штурм будет» — толковали между собою солдаты.

Пользуясь густым предрассветным туманом, отряд Якова Петровича сделал обходное движение по северо-восточному склону Качкалыковского хребта, прошел мимо Куринского укрепления и затем, повернув левым плечом, втянулся в сплошные леса, расстилавшиеся вплоть до самого Мячика. В этой экспедиции Бакланов сосредоточил, так сказать, все свои блистательные военные способности. Он чувствовал, что от него зависит спасение края, честь русского оружия, — а раз принявшись за дело, сумел довести его до конца без колебаний, с тою решимостью, которая соответствовала серьезности и важности самой минуты. Весь риск предприятия заключался в движении по лесу, где горцы имели полную возможность поставить наш отряд в такое положение, которое было испытано нами в Даргинской, Ичкерийской и тому подобных, кровавых экспедициях, доныне сохраняющихся в памяти старых кавказцев. Солдаты инстинктивно это почувствовали, как только очутились в глухом, бездорожном лесу, посреди непроницаемой тьмы, препятствовавшей видеть предметы на самом близком от нас расстоянии. Доверчиво и с любовью — говорит один очевидец — смотрели однако же солдаты на своего командира, которого нравственная сила и популярность были так велики, что заставляли людей охотно верить тому, что он заговорен от смерти и знает заговор против всякой вражеской силы.

Колонна прошла уже половину пути, как начал брезжить первый утренний свет, и сквозь прозрачные, быстро поднимавшиеся кверху волны тумана обрисовались неподвижные, строго очерченные силуэты далеких гор. Вот показался и Мичик. Высланная вперед учебная сотня с саперною казачьей командою живо вырубила орешник, срыла кручь и устроила свободный проход для артиллерии. В ту же минуту пронесся через речку черный значок Бакланова. Главная опасность уже миновала, оставалось перейти только один болотистый ручей; но здесь одно из орудий, сорвавшись как-то с рук поддерживавших его солдат, рухнуло в тину и загрузло, так что никакие усилия не могли его сдвинуть с места. Доложили об этом Бакланову. Слегка поморщился Яков Петрович, предвидя, что переправа может затянуться надолго, но, тем не менее, въехав в ручей, он соскочил с коня и, стоя по пояс в воде, схватился рукою за хобот орудия. Солдаты, увлеченные его примером, столпились кругом и загрузнувшая пушка разом выхвачена была ими на берег. [126]

Переправив отряд, Бакланов с конницею пошел на рысях, приказав пехоте следовать за собою форсированным маршем. Вдали, по направлению к аулу Гурдали-Юрту, гремела уже артиллерия и слышалась трескотня ружейной перестрелки. Это Барятинский, спустившийся с Хоби-Шавдонских высот, старался отвлечь внимание горцев от нашего обходного движения. Между тем солнце быстро поднималось на полдень, а вместе с тем приближалось и время, назначенное к штурму мичиковских завалов. Яков Петрович приказал ускорить движение, — и вот лес начал редеть, показалась опушка, а за нею расстилалась уже роковая поляна, высились завалы и мелькали значки Шамилевых мюридов. Остановив отряд, Бакланов поехал вперед — обозреть неприятельскую позицию и к крайней досаде и огорчению увидел, что неприятельские орудия, стоявшие обыкновенно по эту сторону Гонзолки, теперь перевезены в редут и, следовательно, находились вне всякой опасности от нашей атаки. Самые берега Гонзолки были так круты, что перейти через нее на этой поляне было невозможно, а между тем обойти препятствие значило потерять два-три часа, тогда как каждая минута была дорога для отряда. Обсудив все это, Бакланов решился ограничиться истреблением только тех партий, которые были по эту сторону речки, и затем уже, когда смятение и страх распространятся в завалах, скакать вдоль по Гонзолке к известному броду и там стараться перехватить бегущее скопище. С этою мыслию Яков Петрович возвратился назад и приказал готовиться к атаке.

Между тем главный отряд наш, спустившийся с Хоби-Шавдонских высот в исходе 8 часа утра, завязал, как мы сказали, серьезное дело. 14 орудий неумолкаемым огнем громили Гурдали-Юрт, находившийся в центре неприятельского расположения.

В то же время пехота, выдвинутая из лагеря и снабженная фашинником и штурмовыми лестницами, стояла наготове, чтобы по первому сигналу спуститься в Мичик и штурмовать его крутой противоположный берег. Наступил уже полдень, а между тем колонна Бакланова все еще не показывалась. Барятинский в нетерпеливом ожидании смотрел на часы; наконец стрелка остановилась на половине первого. В эту минуту вдали, патом берегу Мичика, послышалось знакомое «ура». — «Это Бакланов» сказал Барятинский, — и двинул войска к переправе.

Нельзя передать словами тот панический страх, который охватил неприятеля, когда из леса вдруг выдвинулась масса нашей кавалерии и вслед за своим бесстрашным начальником устремилась к завалам. Впереди всех несся страшный, черный значок, хорошо известный каждому чеченцу. «Боклю, Боклю!» — раздалось в толпах озадаченных горцев, и все, что имело способность бежать — побежало. В одну минуту завалы опустели, и наша пехота почти без выстрела [127] перешла через Мичик. Вся слава и честь переправы бесспорно принадлежали Бакланову.

Надо было видеть — говорит очевидец — эту несущуюся лаву кавалерии. Казалось, ничто не в состоянии было выдержать ее удара и, действительно, она уничтожала все, что попадалось ей на пути и, проносясь через сбитых горцев, оставляла заботу докалывать их бежавшим за нею баталионам Куринского полка. Панический страх охватил неприятеля, и чеченцы, бросая оружие, спешили догонять свои удиравшие с поля брани орудия. — Издали казалось, что вот-вот кавалерия наша нагрянет и отрежет путь отступления этим орудиям; но к удивлению всех она вдруг остановилась, круто повернула направо и, вытянувшись в линию, начала постепенно скрываться из вида.

Причиною этого были крутые берега Гонзолки, о которых мы говорили. И неприятель, и наши казаки мчались теперь на одной высоте, отделенные друг от друга непроходимым оврагом. Но вот кавалерия завернула левым плечом, перескочила брод и, выстроившись, с гиком понеслась в атаку. К сожалению, орудия и большая часть чеченской кавалерии в это время уже проскакали, так что Яков Петрович успел отрезать только один арьергард, который и пал под ударами наших казаков. Эске, один из отважнейших сподвижников Шамиля, получил тяжелую рану и был оставлен на месте сражения, что дало повод считать его даже убитым. Таким образом, занятие неприступных берегов Мичика и поражение многотысячного скопища, предвидимого лично Шамилем, стоило нам двух офицеров и девяти нижних чинов ранеными. Торжество в отряде было всеобщее. Да и было чему порадоваться — говорит очевидец: никто не воображал, чтобы этот день нам стоил так дешево.

Разрушив главный завал с помощью сапер и гальванической роты, войска отведены были назад и заняли по-прежнему лагерь на Хоби-Шавдонских высотах. На той стороне Мимика для наблюдения за неприятелем и для прикрытия занятой нами позиции оставлен был особый отряд из двух баталионов пехоты при двух орудиях, который и стал в самом углу, образуемом слиянием Гонзолки и Мичика.

Ночь, однако же прошла совершенно спокойно. В лагере, торжествовавшем победу, никто не ложился спать до зари, и в каждом отдельном кружке офицеров только и слышались, что оживленные толки о событиях минувшего дня. Повсюду гремело «ура», повсюду раздавались лихие военные песни, и среди всех этих ликовавших кружков —говорит очевидец — невольно повторялось каждым имя Бакланова; у всех врезалась в память молодецкая атака кавалерии с несущимся впереди лихим начальником; везде предлагались тосты в честь Якова Петровича, и при этом все невольно проклинали Гонзолку — виновницу нашего неполного успеха. [128]

Князь Барятинский, отдавая полную справедливость заслугам Бакланова, называл его «виновником блистательной победы» и в своем представлении к главнокомандующему ходатайствовал о награждении его орденом св. великомученика и победоносца Георгия 3-го класса. Ходатайство это осталось однако же без последствий, и Якову Петровичу пожалован был впоследствии только орден св. Станислава 1-й степени.

Занятием берегов Мичика цель нашей экспедиции была достигнута; на следующий день мы разорили аулы: Аку-Юрт, Большие и Малые Гурдали, сделали движение к Мазлыгашам и, разрушив его, занялись рубкою просек и уничтожением береговых завалов, тянувшихся на протяжении семи верст и стоивших горцам более нежели месячной работы. Затем дли рекогносцировки наших новых владений и вместе с тем для истребления соседних аулов: Денги-Юрт и Али-Юрт, с прилегавшими к ним хуторами, назначен был особый летучий отряд, под начальством генерал-маиора Бакланова.

Отряд этот выступил из лагеря 25-го февраля.

Пройдя последний аул — рассказывает Яков Петрович: — я наткнулся на Шавдон, небольшой ручей сажени в три шириною. Воды в нем было на четверть, но топь стояла такая, что несколько смельчаков, сунувшихся в него, загрузли с конями и были едва спасены от неминуемой смерти. Пришлось хлопотать об устройстве перекидного моста. По ту сторону Шавдона торчали срубленные пни — остатки бывшего когда-то здесь дремучего леса. За этими пнями скрывалась, как оказалось впоследствии, партия абреков, давно уже следившая за нашим отрядом Занятый своими распоряжениями, я не обращал внимания на то, что делается кругом; а между тем из-за этих пней и колод десятки винтовок были наведены на меня. Я бы жестоко поплатился за свою неосторожность, если бы мой знаменитый Скопин был менее внимателен. Заметив опасность, он быстро выехал вперед и заслонил меня своею честною, богатырскою грудью. Я не успел опомниться, как грянул залп нескольких ружей, и Скопин, облитый кровью, обратился ко мне со словами:

— Это готовилось вашему превосходительству. Будьте вперед осторожнее: вы еще не раз пригодитесь нашей матушке-службе.

Пуля раздробила ему плечо. И я, и весь отряд были поражены великодушным поступком моего боевого соратника. Это был пример настоящей, заправской отваги и полного самопожертвования. Скопин имел в это время три знака отличия Военного Ордена и за спасение мне жизни произведен был в хорунжие.

Уничтожением аулов Донги и Али-юртов окончились военные действия чеченского отряда, и 9-го марта войска получили приказание возвратиться по своим квартирам.

В этот день поутру офицеры драгунских дивизионов зашли [129] проститься со своим любимым начальником кавалерии. Яков Петрович также собирался к отъезду. На бурках и коврах, разостланных на снегу, под чистым небом, расселась честная компания. Жженка и шампанское полились рекою. Дивизионы, совершенно готовые к маршу, стояли в стороне; держа лошадей в поводу, и та же заветная чарка обходила драгунов, которые пели про то, что

Нет, не грех им погулять,
Выпить чарочку, другую —
Лишь бы грудью постоять
За Царя и Русь святую!

Офицеры вторили песне. Разговоры становились живее, одушевленнее. Наконец завязался спор о сметливости и несметливости нашего фронтового солдата. Бакланов разумеется стоял за казаков. «Нижегородцы — говорил он: — незаменимые в массе, должны уступить казаку в одиночном бою, где сметка и расторопность играют первую роль. Офицеры не соглашались, приводя много примеров из одиночных схваток нижегородцев с горцами. «А вот мы это испытаем» — сказал Бакланов и, не вставая с места, крикнул: «Драгуны — садись!» Драгуны, видя, что вся честная компания далека от того, чтобы подняться в поход, сметили желание храброго начальника и, сев на землю, закурили трубки. Яков Петрович пришел в восторг. «Я проиграл пари, — говорит он — но был утешен находчивостью молодцов драгунов». Он отослал им собственную чарку вина, офицеры прибавили свои, — и пир продолжался до самого полудня. Наконец все сели на коней и шумные, оживленные берега Мичика опустели надолго.

По возвращении в Куринское, Яков Петрович 11 мая участвовал в весьма удачной последней стычке с партиею абреков, которая, возвращаясь от Амир-Аджи-Юрта, под предводительством известного наездника Трома, была настигнута им на речке Нефтянке, близ Исти-Су, и разбита наголову. Замечательно, что это последнее дело произошло именно в тот самый день, когда в Петербурге состоялся высочайший приказ о новом служебном назначении Якова Петровича.

Надо сказать, что еще в конце 1852 года князь Воронцов ходатайствовал о назначении Якова Петровича состоять в своем распоряжении по званию командира Отдельного Кавказского корпуса, «для исполнения — как он выражался в письме к военному министру — различных военных порученностей, которые должны были дать более широкую деятельность этому храброму, полезному и опытному генералу».

Ходатайство это встретило тогда затруднение, потому что в числе генералов, положенных состоять при войсках Отдельного Кавказского корпуса, не было вакансий; но так как открытия вакансии скоро и не предвиделось, то князь Воронцов вошел с вторичным представлением, настойчиво ссылаясь на крайнюю необходимость иметь при себе [130] генерала, боевые способности которого он имел время узнать и оценить в продолжение восьмилетнего управления своего Кавказом.

«По докладу нового ходатайства Вашего Государю Императору — писал ему на это военный министр от 30 января 1853 года: — Его Величество соизволил допустить на этот раз изъятие собственно для генерал-маиора Бакланова в уважение его заслуг и настоятельного Вашего о нем ходатайства».

Высочайший приказ об этом назначении состоялся 11 мая 1853 года, а в начале июня Яков Петрович, сдав 17 полк войсковому старшине Полякову — старому своему боевому соратнику, отправился в Грозную. Здесь, в заключение, не будет лишним прибавить, что именно этот 17 полк Яков Петрович — как говорит составитель его некролога: — успел довести до такого состояния в боевом отношении, что он положительно не уступал не только линейцам, но вполне мог заменить и регулярную кавалерию. Надо было видеть сноровку людей при исполнении ими кордонной службы, надо было видеть их лихость в бою и бесстрашие, чтобы понять, почему чеченцы издали привыкли узнавать этот полк и боялись его как огня.

Везде — в пылу сражения, под неприятельским огнем, в смелой кавалерийской атаке с шашкою наголо хладнокровный и стремительный Яков Петрович разжигал сердца своих подчиненных и непреодолимо увлекал их по пути победы и славы. Дух, положенный им в основу полка и честная, богатырская служба казаков — вот лучшие памятники, оставленные им по себе в стенах Куринского укрепления.

XII.

В конце 1853 года положение наше на Кавказе было весьма затруднительное. Турецкая война, отозвавшая на дальние границы значительное число войск, обнажила линии и заставила нас ограничиваться более наблюдением за неприятелем, чем наступательными действиями. Вопрос о покорении Чечни, близившийся уже к окончательному решению, опять отодвинулся на несколько лет и мог быть приведен в исполнение только спустя четыре года, когда войска освободились из Турции.

Начальник левого фланга Кавказской линии генерал-адъютант князь Барятинский — назначен был начальником главного штаба Кавказского корпуса и выехал из Грозной. Перемена начальника в подобные критические минуты всегда более или менее отзывается на крае, а потому с понятным нетерпением все ожидали решения вопроса: кто будет назначен? К счастью выбор князя Воронцова остановился на лице, пользовавшемся на Кавказе всеобщим уважением. Это был [131] генерал-маиор, барон Александр Евстафьевич Врангель, стяжавший впоследствии такую громкую известность своими действиями при покорении Восточного Кавказа.

Начало турецкой войны, разумеется, возродило в душе Шамиля большие надежды и воспламенила уже угасавший фанатизм чеченских племен обещанием помощи со стороны Хункара, предпринимавшего войну, как говорили народу, для освобождения кавказских племен и для поддержания в них исламизма.

Силы, которые тогда находились в распоряжении нового начальника левого фланга, были ничтожны и не могли идти в параллель с теми обширными средствами, которыми располагал его противник. За исключением войск, специально предназначаемых для обороны Кумыкских владений и за отделением двух баталионов Куринского полка на Кавказско-Турецкую границу, пехота левого фланга состояла всего из четырех действующих и четырех линейных баталионов, расположенных по укреплениям на Нижне-Сунженской и передовой Чеченской линиях.

Последняя из них, заложенная в Малой Чечне, почти у подножия Черных гор, состояла из трех укреплений: Воздвиженского, Ачхоевского и Урус-Мартанского, соединенных между собою широкими просеками. Прежде, до начала турецкой войны, в каждом из этих укреплений находились более или менее сильные, подвижные резервы, которые могли действовать в тыл неприятельским партиям, пробирающимся на Сунжу, а потому и держали в руках все непокорное, враждебное нам население, густо расположившееся в лесах отдельными хуторами, или небольшими аулами. Теперь для охраны всей этой линии на протяжении нескольких десятков верст помимо двух линейных баталионов, занятых постоянною службою в Ачхое и Воздвиженской, — мы имели здесь только один куринский баталион, который и должен был поспевать везде, где только появлялась опасность.

Нижне-Сунженская линия находилась в несколько лучших условиях. Здесь кроме укреплений — Закан-Юрта, Грозной, Тепли-Кичу, Умахан-Юрта и Горячеводска, находились еще поселения 2-го Сунженского казачьего полка ⁶³, которые давали возможность занимать укрепления одним линейным баталионом, а другой — держать на сообщении Грозной с Терскою линиею. К тому же в самой Грозной, как в центре, где помещался штаб командующего войсками левого фланга, собраны были в виде подвижного резерва два баталиона куринцев и баталион Кабардинского полка, притянутый сюда из Кумыкских владений. [132]

Кавалерия, подведомственная начальнику левого фланга, состояла из четырех полков Кавказского казачьего линейного войска. Это были полки: Моздокский, Гребенской, Кизлярский и 2-й Сунженский, тогда еще не вполне устроенный и сформированный. Большинство их однако же занято было содержанием обширных кордонов, а потому и требовать их в экспедиции большими частями было невозможно, особенно, если принять в соображение тревожное положение станиц по Сунже и Тереку. Поэтому боевая служба в отрядах возлагалась почти исключительно на одни донские казачьи полки, которые, за исключением небольших частей, раскинутых по укреплениям, оставались свободными и по мере надобности могли сосредоточиваться в более или менее сильные кавалерийские резервы. Но так как из пяти полков, находившихся здесь на службе, три: 17, 18 и 36 — стояли на Кумыкской плоскости, то в непосредственном ведении барона Врангеля оставались только два: 10 и 20, расположенные частью по Нижне-Сунженской, а частью по передовой Чеченской линии. К этому числу кавалерии следует добавить еще две сотни Дунайского казачьего войска и конную туземную милицию, которую мы могли собирать из кумыков и мирных чеченцев, живших под стенами наших укреплений.

В таком положении были дела, когда Яков Петрович Бакланов, сдав командуемый им 17-й полк, прибыл в Грозную и был назначен начальником всей кавалерии левого фланга Кавказской линии.

В сущности с званием начальника кавалерии не было сопряжено в то время никакого определенного служебного положения. При нем даже не было ни штаба, ни адъютанта ⁶⁴, и самая кавалерия подчинялась ему собственно только во время одних экспедиций, так что в остальное время звание это могло почитаться официальным титулом без всяких прав и значения.

Очевидно, что подобная роль не могла удовлетворить стремлениям Якова Петровича, и жажда более широкой деятельности заставила его наконец хлопотать о переводе в южную армию. Война на Дунае, принимавшая тогда громадные размеры, манила его к себе и обещала деятельность, какую не мог представить ему Кавказ, который в виду мирового события, должен был временно ограничиться только оборонительными действиями. Ничего не загадывая вперед, Яков Петрович не раз высказывал в кругу своих собеседников, что масса донских казаков, находившаяся при южной армии далеко не приносила той пользы, которую по старинным заслугам донцов в праве были от нее ожидать и требовать. Причина тому, по мнению его, заключалась единственно в недостатке энергической власти, способной устранить те злоупотребления, которые обыкновенно низводили донские полки на степень этапных [133] команд, лишая их возможности действовать в поле, как действовали их отцы и деды, озаренные вечною славою двенадцатого года. Горчаков сознавал это сам и принялся хлопотать о переводе к себе Бакланова, но пока об этом шла переписка, Яков Петрович со всею энергиею, свойственною его кипучей натуре, принялся за дело, которое было у него под руками.

Надо сказать, что лето 1853 года было тревожное, и лазутчики поминутно извещали о сборе значительных неприятельских партий, намеревавшихся сделать нападение, но куда — этого положительно не было известно. С большим трудом узнали только, что партия готовилась к нападению в ночь на 28-е августа. Известие об этом получено было накануне, а потому собирать войска было некогда, и Бакланов выступил из Грозной с тем, что было у него под рукою, а именно с сотней Гребенского полка при одном орудии и с пятью наскоро созванными сотнями грозненской милиции.

Когда мы на самом свету переправились через Сушку — рассказывает Яков Петрович: — проводник чеченец показал мне на один разрушенный аул и сказал: — «это Алды, — а вон и место, где были перебиты ваши казачьи офицеры!»

Происшествие это, действительно случившееся за несколько месяцев до описываемого нами события, было тогда еще в свежей памяти у всех, живущих на Сунженской линии. Яков Петрович передает об этом следующие подробности.

Однажды, в теплый мартовский день к станице Ахан-Юртовской подъехали четыре горца и, сделав залп из винтовок, убили солдата. Как раз в это самое время из ворот Алхан-Юрта выезжала целая компания офицеров, гостившая в станице и теперь, разъезжавшаяся по своим домам. Здесь были: станичный начальник есаул Баскаков, Сунженского полка два брата Старицкие — один подполковник, а другой — войсковой старшина, Моздокского полка есаул Дадымов и хорунжий Киселев. С ними был конвой из 22 отборных линейцев. Баскаков и Старицкие — как говорит Бакланов — принадлежали к разряду тех казаков, для которых опасность составляет потребность и главную поэзию их жизни, поэтому увидеть горцев и броситься за ними в погоню — для них было делом одной минуты. К сожалению, на этот раз желание во чтобы то ни стало нагнать и наказать чеченцев увлекло их за пределы всякого благоразумия. Во весь карьер проскакали они пятнадцать верст; но здесь, у бывшего аула Алдов, их ожидала засада; храбрецы наши мгновенно окруженные многочисленным скопищем и после геройской обороны, были перебиты все до последнего человека.

Миновав этот аул и поднявшись в гору, Яков Петрович решился остановиться, так как Алдинские высоты составляли центральный пункт между крепостями Грозной. Воздвиженской и [134] укреплениями Урус-Мартаном и Закан-Юртом. Отсюда конный отряд наш мог с одинаковым удобством броситься на неприятельскую партию, у какого бы из этих пунктов она ни появилась.

Действительно, едва наша конница успела расседлать часть своих лошадей, как сильный ружейный огонь в стороне Воздвиженской поднял всех на ноги. Бакланов, скомандовав: «на-конь»! — во главе отряда понесся на выстрелы, и менее нежели в два часа проскакав расстояние в 25 верст, явился на берегу Аргуна в ту самую минуту, когда неприятель готовился торжествовать победу.

Оказалось, что партия, приблизившись к Воздвиженской крепости, бросилась на мирный аул Атаги. Командовавший войсками в крепости полковник Ляшенко, наскоро собрав полусотню донских казаков, 50 конных атагинцев и две слабые роты Куринского полка, пустился с ними преследовать партию, отнявшую у жителей почти весь скот и быстро уходившую к переправе через Аргун у Большого Чечен. После нескольких безуспешных попыток остановить неприятеля, Ляшенке удалось наконец с одною кавалериею отрезать ему переправу; но эта горсть сама очутилась в критическом положении, так как неприятель, заметив ее малочисленность, вознамерился покончить с нею одним решительным ударом. К счастью в эту самую минуту Бакланов с сотнею Гребенского полка налетел на горцев.

Тогда, в свою очередь, охваченный с обеих сторон и угрожаемый конечным истреблением неприятель, покинув добычу, начал кидаться в Аргун прямо с обрывистого берега, по уйти от смерти удалось немногим, так как подоспевшие куринцы рассыпали цепь и долго еще провожали бежавших меткими ружейными выстрелами. С нашей стороны убито при этом четыре атагинских всадника, ранено 15 казаков и выбыло 22 лошади; зато в руках гребенцов осталось 15 изрубленных тел и богатая добыча лошадьми и оружием.

Необыкновенная быстрота, с которою Яков Петрович совершил свое движение с Алдинскнх высот, верность его военного взгляда и совершенное знание им образа действия горцев доставили нам блистательный успех, вырвав из рук неприятеля победу и добычу. Чеченцы почувствовали скоро, какого неугомонного врага послал им Аллах, — и имя Бакланова грозою пронеслось по отдаленным аулам Чечни

Таким образом, неудача, испытанная чеченцами при нападении на Атаги и поражение затем партии их на Аргуне, имели ближайшим следствием то, что целая осень прошла спокойно. Только зимою, в начале декабря месяца, наибы и представители от всех племен, подвластных Шамилю, опять съезжались в Ведень для совещания об открытии решительных военных действий против левого фланга. Совещания длились более двух недель и из повсеместно отданных чеченцам приказаний быть в постоянной готовности к сбору, можно [135] было заключить, что военные действия должны были открыться в весьма непродолжительном времени.

Вместе с этим решением совета Талгику, — одному из известных наибов Большой Чечни — приказано было озаботиться заселением разрушенных аулов в Ханкальском ущелье, занятие которого Шамиль считал совершенно необходимым для будущих военных действий.

Ханкальское ущелье лежит в семи верстах от Грозной, между реками Аргуном и Гойтою. Это две отдельные высокие горы, которые образуют между собою теснину, известную под именем Ханкальского ущелья. И горы, и теснина покрыты были сплошными дремучими лесами, которые издавна служили притоном всех хищнических партий, собирающихся против Сунжи. Важность тех мест, которые занимали аулы в Ханкальском ущелье, была оценена еще прежним начальником левого фланга князем Барятинским, который в конце 1852 года уничтожил эти аулы, а семейства чеченцев переселил на плоскость. Теперь, с выступлением части войск в Азиатскую Турцию, Шамиль, считая, что средства, оставшиеся на левом фланге, недостаточны для того, чтобы воспрепятствовать его замыслам, убедил чеченцев воспользоваться этим временем и возобновить разрушенные аулы.

Получив известие о приготовлениях неприятеля, Врангель счел лучшим средством вырубить лес по всему протяжению Ханкальского склона, особенно со стороны Аргуна, и, таким образом, проложить удобную дорогу ко всем тем местам, на которых чеченцы думали вновь поселиться.

Вырубка леса поручена была Якову Петровичу, отряд которого, составленный из баталиона пехоты, трех Сунженских сотен, сводного Донского казачьего полка и двух конных орудий, на рассвете 18 декабря занял Ханкальскую гору. Неприятель, никак не ожидавший подобного движения и не зная о цели его, только к полудню стал показываться отдельными небольшими партиями, которые оставались однако же на том берегу Аргуна. Между тем наши войска беспрепятственно продолжали вырубку леса и к вечеру без выстрела возвратились в Грозную.

Только теперь, по осмотре на месте наших работ, чеченцы догадались в чем дело и решились упорно защищать Ханкальское ущелье; но при первой попытке помешать работам, Яков Петрович напомнил им о себе таким ужасным разгромом, что, по словам самих чеченцев, они от стыда и огромности потерь не решались несколько дней являться в свои аулы.

Это славное дело произошло 19 Декабря 1853 года.

Накануне вечером, едва Яков Петрович возвратился в Грозную, как прискакал лазутчик с известием, что Талгик объявил на утро поголовный сбор во всех аулах своего наибства и что Шамиль, [136] к которому он отправил донесение о наших работах, немедленно отрядил на помощь к нему первую, случившуюся под руками партию тавлинцев. Общее сборное место этим отрядам назначено было на Джалке.

Вследствие этих известий, утром 19 числа колонна генерал-маиора Бакланова выступила к Ханкальскому ущелью, усиленная еще небольшим отрядом из Воздвиженской крепости, который, в составе нескольких рот Куринского полка, трех сотен донцов и четырех пеших орудий, должен был прибыть туда под командою полковника Ляшенки. В 10 часов утра приехал на Ханкальскую гору и сам начальник левого фланга генерал-маиор, барон Врангель.

На пути получены были им новые сведения, что партии чеченцев уже остановились на Джалке и только ожидают прибытия тавлинцев, чтобы атаковать Ханкальское ущелье, или броситься на одно из наших укреплении. Талгику предоставлено было в этом случае действовать совершенно свободно с одним непременным условием — не допустить наших войск до занятия тех мест, которые предназначались имамом для поселения новых аулов.

Между тем с прибытием войск из Воздвиженской, вырубка леса пошла еще быстрее чем накануне. Однако же совершенное отсутствие неприятеля и неизвестность о его намерениях тревожили всех. Стали наконец опасаться нападения на наши пределы. Врангель предполагал не без основания, что сбор неприятеля в таких значительных силах не может долго оставаться в бездействии и что вероятно он скоро появится на Сунже, или в другом месте около нашей линии. Бакланов был того же самого мнения. Поэтому в полдень решились прекратить работы и отодвинуться к Грозной, откуда удобнее можно было подать помощь тому или другому угрожаемому пункту. Но не успел еще отряд наш тронуться с места, как частые пушечные выстрелы с башни Старо-Юртовского аула, а потом из укрепления Тепли-Кичу, показали, что на одно из этих мест произведено нападение, но на которое — угадать было трудно, тем более, что туман, бывший весь этот день, не позволял ничего различать даже на близком расстоянии. К этим пушечным выстрелам скоро прибавились новые, гремевшие со стороны Чартугаевской переправы.

По первым выстрелам сводный Донской казачий полк и две сотни сунженцев, под командою Якова Петровича, в карьер понеслись прямо к Тепли-Кичу. Четыре сотни линейцев, под командою подполковника Товбича, скакали несколько левее, с тем чтобы, смотря по надобности, присоединиться к Бакланову или к колонне барона Врангеля, которая двинулась на Чартугаевский аул, где также, судя по выстрелам, можно было ожидать переправы сильного неприятеля. Наконец вся остальная пехота с орудиями форсированным маршем была направлена в Грозную, откуда должна была идти к Старому [137] Юрту, или заменить собою в Грозной те части, которые уже вышли оттуда на помощь к атакованным жителям.

Между тем обстоятельства скоро выяснили нам действия неприятеля. Талгик с рассветом этого дня действительно хотел занять Ханкальскую гору, но, предупрежденный нашими войсками, остановился, так как ему приходилось переправляться через Аргун почти на наших глазах, а это он почитал неудобным, тем более, что в этих местах берега Аргуна почти отвесны и не ниже десяти с половиною сажен. К тому же в случае неудачной попытки овладеть горою мы имели возможность отрезать ему ближайшую и единственно удобную переправу у Большого Чечен. По этому поводу у Талгика начались совещания с другими наибами, а между тем пока они шли, партия остановилась на Джалке и в нерешимости простояла здесь до 8 часов утра. В это время прискакали сюда два горца с известием, что у Чартугаевской переправы находится для рубки дров слабая колонна из двух рот 11 кавказского линейного баталиона при одном орудии. Тогда вся партия, простиравшаяся свыше двух тысяч пеших и конных чеченцев, двинулась к Чартугаю. Нападение произведено было неожиданное, и чеченцы, прорвав нашу слабую цепь, не только захватили несколько повозок, быков и пленных, но даже со всех сторон атаковали орудие. К счастью меткий картечный выстрел отбросил их назад, а между тем по тревоге подоспела из Горячеводского укрепления еще одна рота и другое орудие. Талгик вовремя увидел подкрепление и, полагая его, как думают, гораздо сильнее, чем оно было на самом деле, а, может быть, просто, удовольствовавшись приобретенною добычею, повернул назад и, перейдя без всякой помехи на правую сторону Сунжи, потянулся к Аргуну, где думал переправиться у Устар-Гордоя.

В это самое время к Устар-Гордою же, только с другой стороны его, от Ханкальского ущелья быстро приближался Бакланов. Приветливо светило зимнее кавказское солнце, рассеяв наконец туман, с утра висевший над землею тяжелою свинцовою завесою; легкий морозец приятно освежал усталые члены. Неприятель, довольный добычею, двигался сплошными лесами, покрывавшими правый берег Сунжи, и потому считал себя в совершенной безопасности. До Гордоя оставалось две-три версты, но тут начиналась поляна, на которой и казаки, и горцы очутились почти одновременно. Не давая неприятелю времени опомниться, Бакланов тотчас повел на него лихую атаку.... Сотня за сотнею в карьер выносились из леса, быстро развертывали фронт и с гиком как ураган летели на растерявшихся и в конец ошеломленных чеченцев, в одну минуту неприятель был смят, опрокинут и искал спасения в бегстве. Небольшая часть его бросилась к Сунже, а остальные — и конные и пешие, смешавшись в одну толпу, спешили укрыться в лесах за топким болотистым ручьем, который пересекал поляну. [138]

«Еще ни разу не удавалось и свежей неприятельской партии удачно отступить перед Баклановым, — писал в своем донесении Врангель: — теперь же трупы их в одну минуту покрыли всю поляну от аула Гордоя вплоть до Шавдонки».

Здесь, за этим болотным ручьем, Талгик именем веры заклинал чеченцев остановиться, чтобы дать отпор наседавшим казакам. Он успел собрать вокруг себя около трехсот отважных мюридов, которые спешились и, положив на присошки ружья, в грозном молчании выжидали казачью атаку. Вид был настолько внушителен, что передние сотни действительно смешались.... Но вот несется Бакланов, и по его заветному кличу: С Богом, вперед! — офицеры первые бросаются в топкий ручей, за ними несутся казаки... Залп из трехсот винтовок, на расстоянии тридцати пяти шагов встречает храбрых; но не успел рассеяться дым, а ураган стремительной и бурной атаки уже налетел на горцев....

В минуту происшедшей здесь рукопашной свалки старший сын Якова Петровича получил тяжелую рану и был оставлен на месте сражения. ⁶⁵ Когда это случилось, Бакланов не видел, потому что был в другой стороне, — и вдруг совершенно неожиданно наткнулся на командира казачьего полка полковника Ежова, который стоял пешком и плакал.

— Что это значит? спросил у него Бакланов.

— Разве не видите в крови вашего храброго сына? отвечал ему Ежов.

— Так что же? — возразил на это Бакланов: — пал молодец казак, оттого что был впереди, — а вы по какому праву остались над одним, когда восемьсот сынов вашего полка, быть может, в эту самую минуту требуют вашей помощи и не видят вас перед собою!.... На-конь — и к полку!....

Грозно сверкнувшая шашка заставила храбрейшего из храбрых полковника тотчас же исполнить приказание. За ним во главе резерва пронесся Бакланов. Он опасался, что впереди, в лесах, могут оказаться еще свежие силы горцев, которые вырвут у него победу, и потому спешил довершить поражение.

Но эти опасения были совершенно напрасны. Лес, вернейшее убежище чеченцев, на этот раз только задерживал их поспешное бегство; они толпами гибли в нем под ударами казаков и устлали своими трупами пространство до самого Аргуна, где остатки партии рассеялись, так что преследовать их дальше было уже бесполезно.

Прибывшие ночью лазутчики говорили, что весть о поражении партии навела на всю Чечню такое уныние, что даже семейства убитых не решались идти на место этого побоища отыскивать тела, погибших [139] родственников. Талгик, еще поутру гордо говоривший своим приближенным, что каждый мюрид привезет с собою две русские головы, теперь скрывался в лесу, не смея показаться в ауле. Чеченцы, по показаниям лазутчиков, сами боялись определить в точности свою потерю: так она поразила их своею огромностью. Из числа самых замечательных лиц, известных своею храбростью, погибли мюриды: Даут-Гаджи и Гази. В наших руках осталось более ста пятидесяти тел с оружием, множество лошадей и вся добыча, взятая горцами у Чартугая.

В отряде Якова Петровича убиты были два казака, ранены: хорунжий Бакланов и 12 нижних чипов, лошадей выбыло более шестидесяти.

«Осмеливаюсь обратить внимание Вашей Светлости, — писал генерал-маиор, барон Врангель в своем донесении князю Воронцову: — на главного виновника этого дела, генерал-маиора Бакланова. Хладнокровие, распорядительность и личное мужество его, не знающее ни преград, ни препятствий, — давно уже известны и достойно оценены Вашею Светлостью. 19 числа все качества эти проявились самым блистательным образом. Он первый угадал направление партии, неутомимо скакал за нею на протяжении 18 верст и в критическую минуту, когда чеченцы, остановленные в бегстве угрозами Талгика, за топкою и вязкою Шавдонкою готовились встретить казаков убийственным залпом почти в упор, — достаточно было одного слова бесстрашного начальника: «с Богом! вперед!» — и все от штаб-офицера до последнего казака ринулись, презирая явную смерть.»

«Доверие, — заканчивает Врангель свое донесение, — которым пользуется генерал Бакланов во всех войсках левого фланга — безгранично.»

По ходатайству князя Воронцова, Якову Петровичу за отличия, оказанные им в последнем сражении, пожалована была 19 февраля 1854 года аренда по тысячи рублей серебром в год на 12 лет.

XIII.

Начало 1854 года было еще тревожнее чем конец 53-го. По распоряжению Шамиля духовенство употребляло все средства возбудить воинственный фанатизм непокорных племен. Муллы с Кораном в руках объезжали и ближние, и дальние аулы, благовествуя народу об успехах турецкого оружия, о слабости наших военных средств и о близости грозного часа общей борьбы для свержения ига неверных.

7 и 8 февраля лазутчики постоянно давали знать, что на Мичик прибывают конные партии из разных окрестных племен. В ночь на 9 число получено было окончательное известие, что неприятель, оставив на Мичике сильный резерв на случай отступления с добычею, [140] намерен спуститься с гор двумя частями, из которых одна пойдет между Куринским и Герзель-Аулом, а другая — между Герзель-Аулом и Хасав-Юртом. В то же самое время небольшая, но самая отважная и доброконная партия должна была броситься к Амир-Аджи-Юрту, так чтобы тревога повсеместно охватила Кумыкскую плоскость и помешала нашим войскам сосредоточиться на том, или другом пункте. Главная цель этого набега, как говорили лазутчики, заключалась в том, чтобы напасть на мирные аулы и силою оружия заставить их отторгнуться от нашего владычества.

С Кумыкской плоскости требовали помощь, поэтому утром 9 числа Яков Петрович с небольшим отрядом из кабардинского баталиона и сводного Донского линейного казачьего полка при двух орудиях выступил из Грозной, намереваясь пробраться в знакомые места к Умахан-Юрту, чтобы действовать в тыл неприятельскому скопищу. Быстрая молва о том, что «Бакланов идет», опередила однако же наши войска и распространила смятение и страх по всем окрестным аулам. Когда Войска прошли Тепли-Кичу, Бакланов заметил по правую сторону Сунжи быстро приближавшуюся к нам массу кавалерии. Судя по направлению, откуда явилась партия, можно было предположить, что это резерв, оставленный горцами на Мичике. Несколько пушечных выстрелов рассеяли однако же чеченцев, а между тем Яков Петрович, наблюдавший в подзорную трубу, увидел, что новая, еще сильнейшая партия, стоявшая по-видимому в Качкалыковских горах, в карьер перенеслась обратно через Мичик и скрылась за редутом. Затем со всех сторон начали показываться уже небольшие, отдельные кучки всадников, которые также поспешно убирались за Мичик. Яков Петрович послал им вдогонку два, три ядра, и возвратился в Грозную, будучи уверен, что потрясенное скопище соберется не скоро.

Таким образом первая попытка чеченских наибов перейти к наступлению была при самом начале расстроена искусным движением Якова Петровича. Кумыкская плоскость вздохнула свободно, но ненадолго.

27 февраля Шамиль с огромною свитою лично прибыл в Чечню и, остановившись в Гельдегене, собрал сюда наибов всех подвластных ему племен для совещания о плане будущих действий. Совещания продолжались три дня и, наконец, по совету старого Джамал-Эддина, решено было с первым подножным кормом направить все силы на левый фланг Кавказской линии, откуда владычеству Шамиля угрожала наибольшая опасность. Военные действия предположено было продолжать здесь до тех пор, пока не очистятся от снега горные дороги, а затем, разгромив, что только будет возможно на наших передовых линиях, перенести театр войны в нагорную часть Дагестана.

Шамиль одобрил этот план, но прежде чем приступить к его исполнению, приказал наибам собрать самые точные и верные сведения о числе и расположении наших войск. Вследствие этого Талгик [141] и Батаго — наибы большой Чечни и Аргунского ущелья, условились между собою собрать сильную партию в 3500 человек и 5 Марта открыто переправиться через Сунжу.

Известия об этом получены были в Грозной 3 марта вечером, а ночью Яков Петрович был уже в Тепли-Кичу, где получил известие, что партия в шестьсот человек стоит на правой стороне Аргуна, верстах в пяти от укрепления. Лазутчики, посланные туда на разведки, возвратились назад с известием, что горцы стоят в совершенном расплохе, так как опасаются, чтобы разъезды и дальние караулы не обнаружили заблаговременно их сборов. Тогда Бакланов решился воспользоваться таким благоприятным обстоятельством и не откладывать атаки далее, так как силы неприятеля увеличивались с каждым днем новыми толпами, подходившими из разных аулов. Зная, что местность от самого Тепли-Кичу до Аргуна такова, что неприятелю трудно будет увидеть приближение отряда, Яков Петрович оставил пехоту на Сунже, чтобы на всякий случай иметь в своих руках переправу, а сам с восемью казачьими сотнями быстро пошел на неприятеля.

В полдень казаки, переправляясь через Аргун, были открыты чеченским разъездом, который, заметив черный значок, понесся назад и криком: «Боклю! Боклю!» — распространил всеобщее смятение. Крик этот подхватила вся партия, стоявшая на бивуаке, и, вскочив на коней, рассеялась так быстро, что в четверть часа равнина совершенно опустела, только на горизонте виднелись уходившие, одиночные всадники, которых, разумеется, преследовать было уже бесполезно.

Прошел после этого день, и к нам опять явился новый лазутчик — известный Салтахан-Губаханов, который, рискуя жизнью, пробрался сквозь неприятельские ведеты. Он сообщил, что партия, стоявшая на Аргуне, окончательно рассеялась, но что другая, собирающаяся на речке Тенге, в трех верстах от Урус-Мартана, намеревается произвести 6 марта нападение на Алхан-Юртовскую станицу.

Известие эго получено было в два часа ночи, а в три — Бакланов с восемью казачьими сотнями и взводом конной артиллерии рысью шел уже по дороге к Урус-Мартану. Здесь во время часового привала присоединилась к нему еще сотня казаков, и Яков Петрович немедленно двинулся дальше, приказав подполковнику Барабашу с баталионом Куринского полка и двумя орудиями, взятыми из укрепления, следовать за ним и стать как раз на половине густого орешника, который начинается тотчас же за разоренным аулом Белготоем и тянется на протяжении трех верст.

За этим кустарником по левому берегу Тенги лежала обширная поляна, окаймленная с запада густыми вековыми лесами, с юга — частыми кустами орешника, о котором мы говорили, а с востока и севера — крутыми берегами Тенги, недоступной в этих [142] местах для переправы. Крепкая позиция тщательно была оберегаема горцами, а потому, как только голова нашей колонны показалась из-за кустов на поляну, неприятель встретил ее сильным ружейным огнем; но Сунженская сотня, под командою храброго поискового старшины Федюшкина, без выстрела ринулась в шашки. «Федюшкин — говорит Бакланов: а вслед за ним хорунжий Офреин ⁶⁶ — первыми врубились в неприятели. Под обоими убиты были лошади и у обоих во многих местах были прострелены и порублены черкески и шапки.»

Между тем под прикрытием этой атаки остальные сотни, вышедшие из-за кустарника, развернулись вправо и, также, не отвечая на выстрелы, без гика и ура кинулись в пики. Длинная кавалерийская линия, вся объятая непроницаемым облаком пыли, нанеслась на неприятеля и охватила его так быстро, что в одну минуту горцы были сбиты и оставили в наших руках девятнадцать тел.

Увлеченная успехом конница наша по пятам преследовала неприятеля в лес, сожгла несколько разбросанных в нем хуторов и мимоходом захватила значительное стадо.

Когда казаки возвращались назад, вправо от них появилась новая партия, скакавшая во весь опор из горных аулов. Однако же не осмелилась вступить с нами в дело и, остановившись вне выстрела, издали следила за нашею колонною. Только когда казаки втянулись в орешник и на поляне остался один арьергард из сотни Донского № 26 полка, горцы с отчаянным мужеством ринулись в шашки, но были отброшены и за попытку заплатили шестью трупами, оставшимися на месте. Ожесточенный неприятель тотчас возобновил нападение, чтобы поднять тела, но принятый батальным огнем подоспевшего сюда куринского баталиона, опять повернул назад и, устроившись, в третий раз устремился в атаку. Редко неприятель дрался с таким отчаянным мужеством. Казалось, что потери только ожесточили чеченцев и, действительно, они увлеклись до того, что по следам отступавшей пехоты выскочили наконец на чистое поле; но здесь, охваченные тройными силами казаков, были перебиты почти поголовно.

С нашей стороны в этом горячем бою двое нижних чинов были убиты и 23 ранены.

«Только с известною опытностью генерал-маиора Бакланова и его совершенным знанием местности, образа здешней войны и характера народа, — писал барон Врангель в своем донесении: — можно было в два дня дойти до этих результатов с такою, сравнительно ничтожною потерею. Можно быть уверенным, что всякому другому начальнику для достижения таких же результатов потребовалось бы и более продолжительное время, и большие средства и, главное, большие потери». [143]

Между тем наступила весна, — время, обещанное Шамилем для действия в Чечне. Но дни проходили за днями, а о сборе чеченцев не было никакого известия. Наконец, 26 Июня, барон Николаи ⁶⁷ прислал одного офицера, который передал начальнику левого фланга, что Шамиль находится уже в Гельдегене и что военные действия откроются им против Кумыкской плоскости. Лазутчики, напротив, давали знать о том, что неприятель собирается против Нижне-Сунженской линии; а генерал-адъютант князь Орбелиани, командовавший войсками в Прикаспийском крае, писал о непременном намерении Шамиля идти в Шамхальские владения. Вследствие таких разноречивых показаний Врангель предписал барону Николаи выступить к Чир-Юрту, а Бакланову с баталионом пехоты и двумя казачьими полками занять Умахан-Юрт, откуда, как из центрального пункта, можно было подать помощь и на Кумыкскую плоскость, и на Нижне-Сунженскую линию.

Бакланов, выступив ночью 26 Июня, к свету был уже в Умахан-Юрте, сделав сорокаверстный переход, менее нежели в шесть часов времени, не смотря на распутицу и грязные, размытые дождями дороги.

К вечеру того же дня обстоятельства разъяснились: Шамиль бросился на Лезгинскую линию. Лазутчики говорили, что до прибытия Бакланова, он намеревался простоять у Гельдегена по крайней мере три дня, колеблясь между решением идти в Дагестан, или на Лезгинскую линию; но получив известие о быстром прибытии сильного кавалерийского резерва на Кумыкскую плоскость — через два часа отдал приказ о выступлении. Мы не будем говорить здесь о вторжении многочисленных скопищ Шамиля в цветущую Кахетию, о славном бое под Шильдами, о разорении богатых Цинондал и о пленении семейств князей Чавчавадзе и Орбелиани. Все это выходит за пределы нашей статьи. Чеченский отряд не мог отвратить тяжелого удара и оставался безучастным зрителем совершавшихся событий. Одно, что он мог сделать, — и действительно сделал — это попытку отвлечь большую часть чеченцев от сборов Шамиля и заставить их как можно скорее возвратиться назад для защиты собственных семей.

С этою целью предположено было, не теряя времени, двинуться в Большую Чечню со стороны Аргуна и в землю ауховцев — со стороны Хасав-Юрта. Не касаясь подробностей последней экспедиции, как прямо не относящейся к нашему рассказу, скажем, что в Большой Чечне предположено было приступить к истреблению посевов пшена и кукурузы по левому берегу Шавдонки и далее, до самого Басса, на огромном пространстве прекрасно возделанных полей, которые можно было назвать житницею этого края.

«Благодаря особой распорядительности генерала Бакланова, — писал барон Врангель в своем донесении: исполнение всех этих [144] предположений увенчалось не только полным успехом, но превзошло все мои расчеты и ожидания».

Действительно, Яков Петрович, возвратившийся вечером 29 числа из Умахан-Юрта, утром 30-го отправился уже в крепость Воздвиженскую, где сосредоточивалось несколько баталионов пехоты, одиннадцать орудий и 23 сотни кавалерии.

1-го июля весь этот отряд переправился через Аргун; 2-го числа была произведена усиленная рекогносцировка берегов Шавдонки, а 3-го — в то самое время, когда мы получили известие, что большая часть чеченцев, находившихся в походе с Шамилем, поспешно возвращается назад, Яков Петрович со всею кавалериею, имея за собою особый эшелон из двух баталионов пехоты и шести орудии, — двинулся для истребления посевов.

Перейдя через лес, который отделяет Шалинскую поляну от Мезинских нолей, конница наша выстроилась развернутым фронтом, побригадно, на богатых и хорошо возделанных пашнях мезинских аулов. Пехота в густых колоннах стала правее. Часть ее готовилась уже занять перелески, чтобы облегчить коннице истребление посевов — как вдруг в стороне, в полуверсте от нашего фронта, появилась конная партия с двумя орудиями. Но едва грянула первая неприятельская пушка, как Яков Петрович со всею кавалериею ринулся в атаку, смял неприятеля и загнал его в Черные горы, где горцы укрылись в глубоком лесистом ущелье.

Бакланов, доскакав до леса на картечный выстрел, остановился и, видя, что дальнейшее преследование поведет без особенной пользы к большим потерям, открыл по неприятелю огонь из орудий. Между тем подоспела пехота; она заняла лесную опушку и, таким образом заперев горцам выход из ущелья, прикрыла конницу, которая теперь свободно могла заняться истреблением посевов. Огромное пространство кукурузных полей, богатых урожаем нынешнего года, было вытоптано, так что там, где стояла или двигалась масса нашей кавалерии, остались одни оголенные и почерневшие пространства.

Окончив истребление нив, лежавших по Шавдонке, Яков Петрович стянул отряд, чтобы возвратиться в лагерь, но едва пехота очистила опушку, как горцы целыми массами хлынули за нею из леса. Однако же первые толпы, которые позволили себе отойти несколько далее, мгновенно были атакованы во фланг донским полковником Ежовым и снова отброшены в Черные горы. После этого отступление наше продолжалось довольно спокойно, и только при выходе уже на поляну к самому лагерю, партия человек в триста, засевшая в кустах, неожиданно открыла огонь по Сунженской сотне, шедшей в голове кавалерии. Хорунжий Офреин, смело бросившийся в кусты, выбил оттуда чеченцев и новым стремительным ударом в шашки нагнал их прямо на конницу Бакланова. «Сколько затем [145] ускакало горцев — говорит Яков Петрович: — не знаю, но здесь, на самом месте схватки, казаки мои собрали более ста тел, с которых одежда и оружие доставили им богатую добычу».

На следующий день отряд наш снова перешел Шавдонку. На этот раз — говорит один из участников этой экспедиции: — истребление полей предоставлено было пехоте; вся же кавалерия, под командою Бакланова, отправилась за Басс, где, как говорили, стояло главное сборище чеченцев, под начальством Талгика. Пехота наша двигалась между Шавдонкою и Бассом при беспрерывном бое в боковых цепях, где перестрелка не умолкала в продолжение двух с половиною часов. Наконец раздались пушечные выстрелы и в колонне Бакланова, а через час не больше, огромная масса чеченской кавалерии в страшном беспорядке промчалась мимо нас по ту сторону Басса, так близко от берега, что два орудия, стоявшие в правой цени, успели сделать несколько картечных выстрелов, прежде чем неприятель исчез в лесистых верховьях Басса.

Неожиданное появление здесь неприятеля, очевидно разбитого и искавшего спасение в бегстве, разъяснилось впоследствии следующим образом. Когда Бакланов переправился за Басс, неприятель тотчас стянул свои силы и, пользуясь пересеченною местностью, которая препятствовала нам броситься в атаку, открыл огонь из орудий. Ядра ложились в самую колонну; но кавалерия, не смотря на то, стройно подвигалась вперед, истребляя по пути посевы. При беспрерывном ружейном и пушечном огне, Бакланов подошел наконец к канаве, которая перерезывала поле и через которую по высоте воды переправиться было невозможно. Здесь произошла невольная остановка: но именно эту-то остановку чеченцы приняли за приготовление к решительной атаке и под влиянием панического страха, не слушая больше угроз и увещания своих наибов, повернули назад и пронеслись через поляну, на которой, как мы говорили, и попали под выстрелы наших орудий.

Затем неприятель, напуганный нашими успехами, уже нигде не осмеливался защищать свою собственность и, 5 июля, отряд, истребив последние чеченские нивы, возвратился в Грозную.

— «Успехом этой экспедиции — писал военному министру командовавший войсками Отдельного Кавказского корпуса генерал от кавалерии Реад: ⁶⁸ я обязан особенно нравственному влиянию на горцев генерал-маиора Бакланова, которому и выразил уже благодарность в приказе по корпусу за его постоянную, деятельную и опытную распорядительность».

Истребление значительных посевов между Аргуном, Шавдоном и Джалкою поставили чеченцев в весьма затруднительное положение, увеличившееся особенно тем, что частые сборы в течение лета помешали и в остальных местах заняться своевременною уборкою полей, [146] так что с приближением осени приходилось исключительно озаботиться перевозкою в аулы и сена, и хлеба. Талгик, опасаясь при этом нападения с нашей стороны на рабочих, просил Шамиля прислать к нему сильную партию, хотя на то время, когда жители будут производить уборку полей в низовьях Аргуна и Джалки, как в местах ближайших к нашим укреплениям. Шамиль, признавая справедливость этого требования, обещал отправить в Чечню две тысячи тавлинцев; а между тем, чтобы отвлечь внимание русских, Эске и Талгик условились между собою произвести нападение на Сунжу и целью для этого избрали мирный Тепли-Кичинский аул. Самое нападение предположено было произвести 26 августа, а сборным местом для партий назначена поляна, лежавшая на Аргуне, верстах в четырех ниже Устар-Гордоевской переправы.

Как только об этом получены были сведения в Грозной, Бакланов скрытно сосредоточил в Алдах одиннадцать сотен казаков и, переправившись через Аргун выше Гордоя, как снег на голову явился посреди ошеломленного сбора. Нельзя пересказать того переполоха, смятения и страха, которые охватили чеченцев в первую минуту появления казаков: все кинулись в разные стороны, оставив на месте все, чего не могли захватить с собою на седла. Между тем Бакланов, повернув вниз по Аргуну, бросился уничтожать чеченские запасы и сжег до семи тысяч копен свежего сена. Только теперь Эске и Талгик успели собрать триста, четыреста всадников; но эти толпы были отброшены казаками Ежова, а вслед затем искусно наведены на засаду, устроенную Яковом Петровичем и, принятые оттуда картечью и беглым ружейным огнем, рассеяны с огромною потерею.

Таким образом, нападение не состоялось; но тем не менее, едва Яков Петрович возвратился домой, как должен был снова идти за Аргун, вследствие известия о появлении тавлинцев, которых Талгик расположил для обороны полей частью у бывшего аула Гурдали-Юрта, а частью против Устар-Гордоевской переправы.

Вечером 31 августа Бакланов приехал в укрепление Тепли-Кичу и здесь сосредоточил 14 казачьих сотен при двух полевых орудиях ⁶⁹. Решено было с рассветом 1 сентября переправиться через Аргун и затем, отбросив тавлинскую партию, истребить до чиста все запасы сена и хлеба, которые находились в этих местах; «но истребить» — как говорил Яков Петрович своим казакам: — уже так, чтобы чеченцам нечего было и заботиться о их перевозке.»

Неприятель встретил нас на Аргуне и завязал перестрелку. Густые перелески с полянами, сплошь уставленными копнами сена, мешали казакам действовать решительно, однако же две удачные атаки, произведенные Моздокским полком, отбросили горцев, и Бакланов, [147] воспользовавшись этим, быстро двинулся к Джалке, сжигая все встречаемые им на пути запасы.

В версте от этой речки он остановился. Впереди на огромном пространстве лежало перед ним кукурузное поле, смотревшее подозрительно. Опытный глаз его предугадал засаду, и, действительно, тавлинцы, успевшие сбежаться на тревогу, засели в кукурузе и здесь думали остановить дальнейшее движение нашей кавалерии.

Бакланов, хорошо зная окрестную местность, тотчас приказал Моздокскому полку обскакать это поле, а сам, спешив три сотни Донского № 19 полка, велел им атаковать тавлинцев. Казаки были встречены сильным ружейным огнем, но залп картечью и молодецкий удар совершенно смешали неприятеля, он бросился через поляну в лес, — но пока Яков Петрович преследовал его по пятам, моздокцы налетели с боку и сбросили его в Джалку.

Между тем лес оказался также занятым горцами. Бакланов выдвинул против них артиллерию, и пока картечь валила лесные деревья, казаки, прикрываясь огромными копнами сена незаметно подобрались к самой опушке — и вдруг, по данному знаку, стремительно кинулись в дротики.

Выбитые из леса горцы бросились к Джалке и с ужасом увидели казачий полк, который во весь опор летел на переправу — это был полк Ежова, посланный Баклановым отрезать неприятелю последний путь отступления. Еще минута — и гибель горцев становилась уже неизбежною. Тогда столпившиеся на берегу чеченцы и тавлинцы стали бросаться с кручи, надеясь вплавь достигнуть противоположного берега; но это удалось немногим, потому что одни мгновенно поглощались волнами, других валила картечь, а третьи находили смерть под ударами ожесточенных казаков.

Истребление партии стоило нам 60 лошадей и 37 казаков, из которых трое были убиты, а остальные ранены; в наших же руках осталось 54 тела, более двухсот лошадей и множество оружия.

«Совершенным поражением партии и истреблением громадного количества запасов, простиравшихся до ста пятидесяти тысяч копен хлеба и сена — писал в своем донесении начальник левого фланга: — я преимущественно обязан генералу Бакланову — его распорядительности и знанию духа и характера неприятеля, которые выказались при этом трудном движении также блистательно, как и во всех его предыдущих действиях».

Но этим не окончился ряд тех ударов, которые ожидали Большую Чечню. Еще оставались нетронутыми большие запасы, собранные в долине при самом слиянии Аргуна и Сунжи. Яков Петрович знал, что эти запасы приготовлены для продовольствия конницы во время зимних экспедиций и взялся их уничтожить.

С этою целью 8-го сентября он выступил из Грозной с особою [148] колонною, расположившеюся сперва фуражировать на берегу Аргуна, около Топли; но из того обстоятельства, что колонным начальником был сам Яков Петрович, многие заключали, что дело непременно окончится боем. «Не такой он орел задался, чтобы сено косить; за этим бы, пожалуй, и другого послали»! — говорили солдаты. — И, действительно, фуражировка окончилась скоро. Яков Петрович отправил обозы назад, а сам с казаками вдруг повернул в сторону и скрылся в дремучих лесах, лежавших по правому берегу Сунжи. — Никем незамеченный, быстро достигнул он верховий Аргуна и разослал всю кавалерию жечь чеченское сено. Казаки добросовестно принялись за работу, и через несколько минут огромное пространство, занятое необозримыми скирдами сена, представляло собою сплошное огненное море. Черный, удушливый дым непроницаемою завесою повис над окрестностью, только тогда неприятель догадался о нашем присутствии и поднял тревогу; но дело истребления было уже окончено, и, казаки посреди массы переливающегося огня поспешно стали отходить от Аргуна.

Таким образом истреблено было более двухсот тысяч пудов сена, и эта мера вместе с предыдущим разорением чеченцев заставила многие племена изъявить нам покорность. Узнав об этом, наибы — Талгик и Эске решились не допустить переселенцев на Сунжу и с этою целью стали между Аргуном и Джалкою, на высотах Гойте-Корт.

Врангель, в свою очередь, решился атаковать эту позицию и вечером 14-го сентября выступил из Грозной с двумя баталионами пехоты и двумя казачьими полками ⁷⁰, которые были отданы в непосредственное ведение генерала Бакланова.

Пехота находилась еще в часовом расстоянии от Гойте-Корта, как Яков Петрович со своими полками и взводом артиллерии, скрытно пробравшись кустарником, огибающим правый фланг неприятеля, вдруг с отчаянным гиком кинулся на гору. Впереди всех скакал Бакланов на лихом кабардинском коне с обнаженною шашкою... В одну минуту налетел он на скопище, сбросил его вниз, и пока донцы преследовали разбитого Талийка, не давая ему времени устроиться, Яков Петрович поставил на высоте два наши орудия. Напрасно Эске, стоявший с мичиковцами несколько левее, подоспел на помощь, старался обратно овладеть высотами. Ужасный ружейный ⁷¹ и пушечный огонь не позволял ему приблизиться к нашей позиции и целые толпы как хлебные колосья валились под градом картечи. Бой загорелся серьезный. Между тем к нам подоспела рота пехоты и три орудия из колонны Врангеля. Тогда, предоставив пехоте честь защищать высоты, Яков Петрович спустился вниз с Сунженским полком, и, выбрав момент, когда партия Эске снова устремилась на приступ, ударил ей во [149] фланг, отбросил назад и, пользуясь всеобщим замешательством, кинулся истреблять собранный хлеб, которого и сжег до ста пятидесяти тысяч копен. Все это произошло так быстро, что горцы опомнились только тогда, когда барон Врангель, пропустив за себя переселенцев, начал отступление. Эске, пытавшийся поправить дело, во главе тысячной партии бросился на правую цепь, но в ту же самую минуту Бакланов, зорко следивший за его движениями, ударил во фланг и совершенно рассеял чеченцев.

В этом горячем бою вся наша потеря заключалась в одном убитом и 16 раненых казаках.

«Если совершенное поражение неприятеля обошлось для нас так дешево — доносил барон Врангель: — то этим я обязан только генералу Бакланову, показавшему при этом свое обычное мужество и распорядительность».

Отдыхать нашим войскам пришлось однако же недолго. С половины сентября Шамиль начал опять делать обширные приготовления для вторжения в наши пределы. Огромные скопища его расположились в Шали — в центральном пункте Большой Чечни — откуда с одинаковым удобством могли появиться и на Кумыкской плоскости, и у Грозной, и у Воздвиженской. Мучительная неизвестность тяготела тогда над нашими войсками. В Грозной собрано было три баталиона пехоты и вся кавалерия; но так как по слухам опасность угрожала преимущественно Кумыкским владениям, то 2-го октября Яков Петрович с большею половиною этого отряда получил приказание двинуться к Умахан-Юрту; но не прошли войска и половины дороги, как нарочный возвратил их назад, вследствие новых известий, указывавших уже на непременное движение Шамиля на Сунжу. Замаскировав таким образом настоящие спои намерения, Шамиль вдруг бросился на Кумыкскую плоскость, и здесь 3-го октября у небольшого аула Исти-Су произошла известная кровопролитная битва, в которой скопища Шамиля были разбиты на голову. Весь грозненский отряд поспешил на помощь к войскам барона Николаи; но прибыл уже по окончании дела и тотчас же должен был возвратиться назад, так как Шамиль, собрав разбитые скопища у Маиортупа, по-прежнему продолжал угрожать Нижне-Сунженской линии. Но это продолжалось недолго: быстрое сосредоточение наших войск из Грозной, Прикаспийского края и Владикавказа заставили его отказаться от своих несбыточных целей, и 11-го октября скопища его разошлись по домам.

26-го ноября в Грозной опять получены были сведения, что горцы собираются напасть на один из пунктов Нижне-Сунженской линии. Бакланов ночью выступил с конным резервом из Грозной и на походе, подходя к Алхан-Юрту, увидел тревогу на линии. Оказалось, что горцы угнали весь алхан-юртовский скот; но так как о направлении неприятеля не было никакого известия, то Яков Петрович, [150] остановившись под самою станицею, разослал разъезды с приказанием, как только откроют сакму, известить его сигнальными ружейными выстрелами.

Недолго стояли казаки с поводом в руке, скоро вдали зарокотали ружейные выстрелы, и Бакланов, скомандовав: «на-конь»! понесся наперерез неприятельской партии, но на пути встретил Сунженских казаков, уже возвращавшихся назад с отбитою добычею.

Затем наступила пора обычной зимней экспедиции, в продолжение которой предположено было в этом году устроить просеку по берегу Гойты. а затем перейти на Шалинскую поляну и расчистить оттуда прямое сообщение к Умахан-Юргу. Шамиль, предугадывая это намерение, стал стягивать значительные силы в Малую Чечню. Тогда барон Врангель также решился изменить план своих действий и начать работы сперва по Джалке, причем предположено было нанести сильный удар враждебному нам населению, именно в таких местах, где еще наши войска не появлялись ни разу.

4-го декабря отряд, выступивший из Грозной, ночевал при устье Аргуна, а на следующий день, переправившись за Сунжу у Дахин-Ирзау, приблизился к аулу Халин. Два баталиона: кабардинский и апшеронский ⁷², следовавшие в голове отряда, тотчас перестроились в штурмовые колонны и двинулись на приступ, а вся кавалерия, под личною командою Якова Петровича, обскакав аул, ворвалась в него с другой стороны. Не смотря на это, жители, поклявшиеся умереть с оружием в руках, честно сдержали свое обещание и пали над развалинами своего аула. Бой окончился в сумерках, а потому отряд, переночевав на месте сражения, на следующий день возвратился к Дахин-Ирзау окольною дорогою. При этом движении Яков Петрович со своими казаками истребил еще шесть аулов, жители которых в ужасе бежали в леса, покинув на произвол судьбы свои семьи и имущество. В ту же ночь нарочные чеченцы поскакали к Шамилю с известием о постигшем их бедствии и с просьбою о помощи.

7-го декабря кавалерия отряда была усилена еще тремя сотнями Моздкского полка, прибывшими с линии, а 8-го весь отряд произвел демонстрацию на Сунже, где начал устраивать мост, распуская слух, что идет на Кумыкскую плоскость, с тем, чтобы со стороны Куринского укрепления проникнуть в Маиортуп и Шали.

Демонстрация эта увенчалась полным успехом. Шамиль, встревоженный полученным известием, со всеми силами бросился к Шали, а Яков Петрович, пользуясь этою ошибкою, повернул на Джалку и 9-го декабря, не смотря на беспрерывный бой, кипевший в авангарде, и в боковых цепях, в продолжение шести часов истребил еще 10 неприятельских аулов.

11 числа отряд возвратился на прежнюю позицию к разоренному [151] аулу Халин и нашел его снова занятым горцами, которые, засев за обгорелыми стенами сакель, встретили нас меткими выстрелами. Следовавшие в голове колонны милиция и сотня Сунженского полка, командою подполковника Белика, стремительно бросились в аул и, поддержанные небольшою частью пехоты, выбили горцев, которые оставили на месте 27 тел; но и с нашей стороны потеря оказалась весьма значительною. Яков Петрович говорит, что, сколько помнит, то в этой схватке мы потеряли пять офицеров и до сорока нижних чинов убитыми и ранеными.

12 числа отряд перешел на правую сторону Аргуна и почти в то же самое время Шамиль прибыл на Джалку, где к величайшей досаде узнал, что отряд отошел к Умахан-Юрту.

С этого дня до 18 числа включительно войска были заняты рубкою леса; неприятель тревожил нас слабо; но близость Шамиля заставляла назначать в прикрытие рабочих ежедневно всю кавалерию, так что Яков Петрович в продолжение нескольких дней, можно сказать, не слезал с коня. Наконец, когда просека доведена была от Умахан-Юрта до Джалки и войска отдохнули два дня в Воздвиженской крепости, Врангель перевел отряд на Шалинскую поляну, где вырубка леса пошла так успешно, что к вечеру 23 числа широкая просека от знаменитого Шалинского окопа была доведена до речки Шавдонки, причем все когда-то бывшие здесь неприятельские укрепления были окончательно срыты, засыпаны и уничтожены. После этого отряд на рождественские праздники был распущен по своим квартирам.

Бездействие Шамиля, простоявшего все время на Джалке с 10-ти тысячным скопищем при шести орудиях, можно объяснить себе только утратою в нем старинной энергии: годы брали свое, и счастливая звезда имама видимо клонилась к закату. Сам он распускал в свое оправдание самые невероятные слухи, из которых наиболее распространенный был тот, что русский государь будто бы присылал в наш отряд четырех своих адъютантов для убеждения в действительных силах Шамиля с тем, что если эти силы окажутся слабыми, то войска левого фланга весною будут передвинуты в Турцию, на этом основании Шамиль приказывал будто бы не драться с русскими до времени, а затем когда войска уйдут и на линии останутся по крепостям одни гарнизоны, — тогда ударить на них со всеми силами и овладеть тем краем. Неизвестно, верили, или не верили горцы подобным объяснениям, однако же начало 1855 года не принесло им ничего, кроме нового разорения и новых потерь, от которых они оправились не скоро.

Как только окончились праздники, войска опять сосредоточились в Грозной и 4 января двинулись на Аргун к Теплинской переправе. Яков Петрович со всею конницею, состоявшею из двух донских и двух линейных кавказских полков, следовал впереди и, перейдя [152] Аргун, направился к Джалке. Здесь, у разоренного аула Элдырхан, служившего как бы центральною позицией для наших действий, он остановился с донцами, приказав войсковому старшине Федюшкину с Сунженским полком идти по левому берегу Джалки, чтобы захватить то население, которое возвратилось в аулы, разоренные при нашем первом движении, а полковнику барону Розену с моздокскими и гребенскими казаками — по правому берегу, чтобы захватить ту добычу, которая успеет уйти от Федюшкина.

Проскакав в карьер почти до самого места, где Джалка сливается с Сунжею, Федюшкин на всем этом пространстве нашел только один аул Цацурик, занятый жителями. Часть их, вздумавшая защищаться, была истреблена; остальные бежали на правую сторону и попали в руки барона Розена.

5 числа пехота приступила к вырубке Герзелинского леса, а три полка кавалерии и баталион тенгинцев, ⁷³ под командою Бакланова, отправлены были для истребления аулов — Висен и Мараш, занятых еще чеченским населением. Известные почти неприступным положением и богатством жителей аулы эти расположены были по обоим берегам речки Дахи-Шавдонки и примыкали к густому, непроходимому лесу. Не смотря на это, оба аула один за другим были взяты безостановочною атакою тенгинцев и казаков. Та же участь постигла два сильные аула: Галгай и Таубулат, лежавшие на правом берегу той же самой реки. Жители их частью были изрублены, частью захвачены в плен, а самые аулы со всем имуществом, оставленным в них горцами, были преданы пламени. Через три дня Яков Петрович снова посетил эти места; но не нашел ни одной живой души. Жители бежали в Нагорную Чечню — и берега Дахи-Шавдонки были безлюдны и пусты.

Эта экспедиция и истребление более двадцати чеченских аулов были лебединою песней Якова Петровича на левом фланге. С этих пор он не участвовал более в делах с кавказскими горцами, и последнею боевою наградою его в этом краю — было монаршее благоволение, объявленное; ему за отличия, оказанные в делах с неприятелем в течение всего 1854 года.

В заключение, мы считаем у места привести здесь песню, сложенную донскими казаками про своего богатыря-начальника, и получившую на Кавказе всеобщую известность.

Вот эта в высшей степени характерная песня:

Честь прадедов-атаманов,
Богатырь, боец лихой,
Разудалый наш герой!
        Славой честью завидной
        Ты сумел себя покрыть: [153]
        Про тебя ей-ей не стыдно
        Песню громкую сложить!
Ты геройскими делами
Славу дедов и отцов
Воскресил опять меж нами, —
Ты — казак из казаков!
Шашка, пика, верный конь,
        Рой наездников любимый —
        С ними ты не отразимый
        Мчишься в воду и в огонь.
Древней славы Ермаковой
Над тобою блещет луч;
Ты, как сокол из-за туч,
Бьешь сноровкою Платовой.
        Честь геройскую любя,
        Мчишься в бой напропалую:
        За Царя и Русь Святую
        Не жалеешь сам себя.
Бают: ⁷⁴ вольный по горам,
По кустам, тернам колючим
Лезешь змеем здесь и там;
Серым волком в поле рыщешь,
        Вредишь лешим по горам.
        И себе ты славы ищешь
        И несешь ты смерть врагам,
        Ходишь в шапке невидимке.
В скороходах сапогах
И летишь на бурке-сивке,
Как колдун на облаках.
Свиснешь — лист с дерев валится,
        Гаркнешь — в миг перед тобой
        Рать удалая родится —
        Точно в сказочке какой!
Сыт железной просфорою,
Спишь на конском арчаке, —
И за то прослыл грозою
В Малой и в Большой Чечне.
        И за то тебе мы, воин,
        Песню громкую споем:
        Ты герой наш, — ты достоин
        Называться казаком!

Комментарии

63. Это были станицы: Самашинская, Закан-Юртовская, Грозненская и Алхан-Юртовская из которых в последней, как в самой большой, помещалась полковая штаб-квартира. Самый полк впредь до окончательного своего устройства был подчинен не атаману, а начальнику левого фланга Кавказской линии.

64. Князь Воронцов для занятия этой должности при генерал-маиоре Бакланове представлял 13 линейного кавказского баталиона штабс-капитана Пистелькорса, с переводом в Кавказское линейное казачье войско; но в назначении этом было отказано.

65. Николай Яковлевич, служивший тогда в чине хорунжего. Он поднят и на носилках из пик перенесен в Грозную, где около года пролежал без движения.

66. Из разжалованных кавалерийских полковников, снова получивший офицерский чин по представлению Якова Петровича за отличие в деле 19 декабря 1853 года.

67. Командовавший войсками в Кумыкской плоскости.

68. Князь Воронцов по совершенно расстроенному здоровью оставил Кавказ в марте 1854 г.

69. Это были полки линейный, Донской № 19 и две сотни Донского № 26.

70. Полки: 2-й Сунженский и Донской № 19.

71. Спешены были четыре сотни сунженцев.

72. Баталион был прислан из Дагестана.

73. Баталион был прислан в экспедицию Владикавказского военного округа.

74. Говорят.