ЗАПИСКИ

АЛЕКСЕЯ ПЕТРОВИЧА ЕРМОЛОВА ВО ВРЕМЯ УПРАВЛЕНИЯ ГРУЗИЕЙ.

17-го числа Июня отправился я на Кавказскую Линию, и скоро прибыл к городу Андрей. Во владениях Кумыцких было покойно.

К устроению крепости нельзя было приступить, по тому что место засеяно было хлебом, и надобно было вырубать много весьма леса. Не прежде половины Июля начались работы. В близи живущие Чеченцы и народ Ауха часто беспокоили отводные караулы лагеря.

Отряд войск состоял из

2-х бат. Кабар.

1-го бат. Троиц.

пехотных пол.

3-х бат. 8-го Ег.

Один из сих последних составлен был из прибывших рекрут, которые ни на какую не употреблялись службу; баталион же Троицкого полка отделен был на прикрытие чрез Терек переправы и сообщение с Кавказскою Линией.

Артиллерии состояло

6 батарейных

6 легких

орудий.

4 конных

[80]

Линейных Казаков 300 человек.

Одна пионерная рота.

Со стороны Кубинской Провинции небольшою частию войск наблюдаемы были дороги, выходящие из Казыкумыцкого Ханства, ибо явно было неблагонамеренное поведение Сурхай-Хана, также обращали на себя внимание Табассаранцы, в совершенном возмущении бывшие.

Дабы с помощию сих народов не могли Акушинцы сделать нападение на Кубу, или разорить Ханство Кюринское, принадлежащее верному нам, Полковнику Аслан-Хану, приказано, под начальством Генерал-Маиора Князя Мадатова, составить отряд из 1500 человек пехоты, 300 Казаков и 8-ми орудий артиллерии; при нем должна была находиться конница, собранная в Ханствах Шекинском, Ширванском и Карабахском. Она значительно могла усилить отряд, но между тем не меньшую приносила пользу, служа залогом в поведении Ханов. Неохотно приняли они сие поручение, но не смели его не исполнить. Мустафа же Хан Ширванский не прислал ни одного из знатных людей, или ему близких.

Аслан-хан Кюринский с величайшим усердием присоединил к нашим войскам конницу свою и пехоту, которые набрать мог.

Генерал-Маиор Князь Мадатов, сделавший смелый марш в самые твердые места Табассарана, разбил мятежников. Жители, пребывшие верными, много способствовали ему знанием земли и дорог. Главный бунтовщик Эрсинский, Абдула-Бек, зять беглого Ших-Али-Хана, имевший большое влияние в народе, потеряв имущество, бежал в горы.

Жители города Башлы, ожидая наказания, пригласили разные народы соседних вольных обществ, и между ими отличающийся храбростию народ, называемый Кабодерги, и в силах довольно значительных вознамерились защищать город, в котором успели поправить почти все строения, в прошедшем году Генерал-Маиором Пестелем разоренные. Генерал-Маиор Князь Мадатов атаковал город, и жители, весьма не долго [81] защищавшись, рассеялись. Дом Уцмея и весь город разрушен до основания. Уцмей, с своей стороны, собрав людей, ему приверженных, войскам нашим содействовал, но сам лично, по недоверчивости, избегал случая быть при войсках.

Желая уничтожить в нем чувство недоверчивости и показать ему, сколько Начальство готово благотворить во всяком случае людям, постоянным в своих обязанностях, приказал я отпустить сына его, живущего в Дербенте в виде аманата. Лишь только получил он его, тотчас с ним и со всем семейством удалился в верхний Каракайдак, который не оказывал нам повиновения.

Генерал-Маиор Князь Мадатов имел с ним свидание, но не иначе, как поехав к нему один, тогда как он сам окружен был толпою вооруженных людей. Напрасны были старания уговорить его, чтобы возвратился. Он обещевал быть в верности непоколебимым, но приметно было желание изменить. Вскоре потом, набрав партию, делал он набеги на дорогу между Дербентом и Тарку, грабил проезжих и торгующих и вошел в связи с явными нашими врагами, думая, с помощию их, удержать за собою свои владения.

Таковы были многих надежды на Дагестан и дотоле еще могущественных Акушинцев. Генерал-Маиор Князь Мадатов, делая с отрядом движения, не давал ему по близости верного убежища. Родственники его, во вражде с ним бывшие и сильную в народе имевшие партию, действовали против него вместе с нами.

Они успели жителей города Башлы привести в раскаяние, и как они, равно жители селений Терекеминских, приняли присягу на подданство, и им позволено возвратиться на прежнее жительство.

Вместе с сим лишился Уцмей всех своих доходов. Не было средств наделять наградами приверженцев, не из чего было составить войск, и те, которые прежде обнадеживали в помощи, видя его ничтожество, к нему охладели. Прокламациею [82] объявил я его изменником, и что никто из фамилии его впредь не будет Уцмеем.

Таким образом уничтожилось достоинство Уцмея, несколько веков существовавшее в большом между здешними народами уважении.

В течении Августа месяца Аварский Хан начал собирать Горские народы, обещая им не только препятствовать нам производить работы, но прогнать нас за Терек и разорить Кизляр: легковерные последовали за ним, и их составилось не менее 6, или 7, тысяч человек. Он пришел к селению Боутугай, в 16 верстах от Андрея, лежащему на реке Койсу, и занял в ущелье весьма твердое место, которое, сверх того, укрепил завалами и окопами. Чеченцы пришли ему на помощь; жители Кумыхских владений готовы были поднять оружие, из Андрея многие из Узденей, отличнейший класс в городе составляющих, с ним соединились. Принадлежащие городу деревни, называемые Салотавскими, нам изменили; словом, все вокруг нас было в заговоре.

Чеченцы сделали нападение на табуны нашего отряда, и отогнали не менее 400 упряжных лошадей артиллерии и полкам принадлежащих. Недалеко от лагеря повсюду были неприятельские партии, сообщение с Линиею удерживаемо было большими конвоями, от самого лагеря и до переправы на Тереке. Пост на Сулаке, при селении Казиюрте, должен был я усилить двумя ротами и с двумя орудиями, ибо Дагестанцы угрожали пройти прямейшею на Кизляр дорогою.

В сем положении производил я работы даже в ночное время, при зажженных кострах, спеша сделать укрепления способными, к какой ни будь обороне, на случай нападения до прибытия войск, которых ежедневно ожидал я из России.

Первый пришел ко мне 42-й егерский полк из Таганрога, и я, дав ему самый краткий растах, в ночь на 29 число Августа, выступил, чтобы атаковать Аварского Хана. В крепости, со всем еще не вооруженной, оставил я достаточный гарнизон и несколько пушек. [83]

Неприятель впереди позиции своей встретил мой авангард сильным огнем и бросился с кинжалами. Две роты 8-го егерского полка, удивленные сею, совсем для них новою, атакою, отступили в беспорядке, но артиллерия удерживала стремление напавших. В сие время прибыли все войска, и баталион Кабардинского пехотного полка, ударив в штыки, все опрокинул, и если бы изрытые и скрытые места не способствовали бегству неприятеля, он понес бы ужасную потерю, но скоро мог он собраться позади своих окопов. Деревню Боутугай тотчас заняли наши войска. Я, избегая потери, не допустил атаковать окопы, но удовольствовался тем, что мог стеснить неприятеля в горах, отрезав сообщение с равниною, откуда получал он продовольствие, уверен будучи, что не долго в таковом останется он положении. Перестрелки продолжались с начала довольно горячие, но артиллерия наводила величайший ужас, и неприятель смешным образом прятался от оной.

В ночи на 3 число бежал с неимоверною поспешностию и в беспорядке.

В след за ним сделал я один марш в горы, но уже догнать было не возможно.

Войска возвратились в крепость, которой дано наименование Внезапная.

Между бегущими Лезгинами произошли драки и убийства. Возмутившиеся ожидали нашего наказания. Салотавские деревни просили пощады, на них наложен штраф и ежегодная дань. Таким образом вдруг в пользу нашу обратились все обстоятельства. Аварский Хан бежал в Авар, сопровождаемый проклятием разорившихся.

В город Андреи, совершенно прежде оставленный, начади жители возвращаться, но главнейшие из возмутителей подвергнуты конскрипции.

Аксаевских и Андреевских владельцев наказал я за то, что без ведома их не могли пройти Чеченцы, отогнавшие лошадей наших, что было доказано свидетелями, и они должны были доставить мне равное число из собственных лошадей. Таким образом вдруг в пользу нашу обратились все обстоятельства. [84]

Шамхал между тем, по наставлению моему, старался удерживать Акушинцев в мирном расположении. Они приезжали к нему в большом числе, под видом будто бы примирить его с соседями и заставить брата Аварского Хана возвратить захваченные у него деревни, но точное намерение их состояло в том, чтобы, пользуясь его боязнью, брать с него подарки и деньги.

Шамхал имел осторожность не верить обещаниям их и обо всем давал мне известия, прося беспрестанно о помощи.

Еще прибыли полки: Апшеронский к отряду, Куринский остановлен до особого назначения на Линии.

От Генерал-Лейтенанта Вельяминова 1-го получено известие о происшедших в Имеретии беспокойствах. Причины оных следующие.

Экзарх Грузии, Феофилакт, определен будучи для управления духовной частию в Грузии и Имеретии, не узнав подробно обстоятельств, сделал представление Синоду о многих переменах по вверенной ему части, в следствие оного уничтожалось значительное число церквей и приходов, коих причты оставались без должностей, в ожидании размещения на вакансии. Перемены сии были частию необходимы, ибо духовенство было в числе чрезмерном, церкви в бедности, и по тому без приличного благолепия; доходы без определительности, употребление оных без ясной отчетности. Перемены сии, однако же, не весьма нравились, ибо в числе духовенства в здешней стране есть люди, принадлежащие знатнейшим фамилиям, имеющие сильные связи. Их оскорбляла строгая подчиненность, уничтожившая прежнее их значение; не менее огорчало то, что не могли они употреблять доходы безотчетно и в свою пользу; но в Грузии не произвело сие ни каких худых следствий, ибо Экзарх призвал к содействию местные власти. В Имеретин же людьми неблагонамеренными между Дворянством, паче же своим Духовенством, преобразование управления истолковано было возмутительным образом, и простой народ, в невежестве своем наиболее послушный оному, по сделанным тайно внушениям, не только во многих местах не допустил посланных от Экзарха комиссаров для описания церковного имущества, но [85] угрожал оным, и они были даже в опасности потерять жизнь. Митрополит Феофилакт, которого не раз предупреждал я, что нельзя приступить к равным переменам, как по Грузии, так и по Имеретии, ибо в сей последней, по недавней ее зависимости, власти не в полном действии, и им не полное оказываемо повиновение, и что простой народ, в состоянии несравненно большого невежества, нежели в Грузии, легко может быть возбужден к беспокойствам, и надобно будет прибегать к мерам крайним для укрощения. Митрополит казался согласующимся с моим мнением, но думал, что присутствием своим удалит всякий беспорядок и успеет исполнить свое намерение, ввести новое преобразование. Он отправился в Имеретию и, пребывая в Кутайсе, управлял действиями своих комиссионеров; но когда начал народ собираться толпами, власти в округах учрежденные, не в состоянии будучи удержать его в послушании и рассеять скопища, удалились, и надобно было послать войска, для усмирения их, тогда Митрополит уехал обратно в Грузию.

Поспешность обнаружила малодушие его и робость, и он, угождая требованиям буйственного народа, приказал возвратить сделанное описание некоторой части церковных имений.

Генерал-Маиор Сысоев успел без выстрела обратить жителей в дома свои, и толпы рассеялись.

Не взирая на сие, приметно, однако же, было неудовольствие народа, известны были люди, возбуждавшие его, и нельзя было сомневаться, что при малейшем случае водворится мятеж.

Я поспешил приходящие полки из России обратить на укомплектование войск, в Имеретии и Мингрелии расположенных.

Митрополиту Феофилакту сообщил, что нельзя оставить без исполнения Высочайше утвержденное преобразование, раз уже приступивши к оному; что всякое, в подобном случае, снисхождение народам непокорливым принято будет за слабость и даже боязнь Правительства, и может иметь весьма неприятные последствия. [86]

Я объяснил ему необходимость взять двух старших Имеретинских Митрополитов, которые весьма ощутительно противились преобразованию и в народе рассеивали нелепое Высочайшей воли истолкование, самому ему, как Первосвященнику, не оказывая надлежащего уважения.

Оскорбленное самолюбие горделивого монаха одобряло мое намерение. Я сообщил Генерал-Лейтенанту Вельяминову 1-му о сделании распоряжения взять Митрополитов, сколько возможно, скромным образом и менее возбуждая негодование народа. В особенности надлежало удалить Митрополита Путателя, явно ненавидящего Российское Правительство, чего он даже и скрывать не старался.

Давно известны были поступки сего неблагонамеренного человека, но Правительство боялось беспокойств в Имеретии, и по тому оставляло его совершенно в действиях свободным.

По воспоследовавшей смерти Генерал-Маиора Исмаил-Хана Шекинского, приказал я, для описания Провинции и доходов, отправиться артиллерии Генерал-Маиору Ахвердову и Правителю канцелярии моей, Статскому Советнику Могилевскому.

Издал прокламацию, что Ханство Шекинское навсегда принимается в Российское управление.

Приказал всю фамилию Хана отправить в Елисаветполь, дабы не могла производить беспорядков; назначил всем членам оной на первый случай пристойное содержание, впредь до усмотрения, каких вознаграждений они достойны за имущество, обращаемое в распоряжение казны.

Всем Персиянам, которые некогда переселились с отцем умершего Хана, приказал я дать позволение возвратиться в Персию, если у нас остаться не пожелают.

Удерживать их я не старался; ибо они, будучи другой секты, у жителей Провинции были в ненависти, как не менее по тому, что, находясь при Хане в почетнейших должностях, озлобили народ притеснениями. [87]

Желая наказать Чеченцев, беспрерывно производящих разбой, в особенности деревни, называемые Качкалыковскими жителями, коими отогнаны у нас лошади, предположил выгнать всех их с земель Аксаевских, которые занимали они, с начала по условию, сделанному с владельцами, а потом, усилившись, удерживали против их воли.

При атаке сих деревень, лежащих в твердых и лесистых местах, знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса.

В сем намерении приказал я войска Донского Генерал-Маиору Сысоеву с небольшим отрядом войск, присоединив всех Казаков, которых по скорости собрать было возможно, окружив селение Дадан-юрт, лежащее на Тереке, предложить жителям оставить оное, и, буде станут противиться, наказать оружием, никому не давая пощады. Чеченцы не послушали предложения, защищались с ожесточением. Двор каждый почти окружен был высоким забором, и надлежало каждый штурмовать. Многие из жителей, когда врывались солдаты в дома, умерщвляли жен своих в глазах их, дабы во власть их не доставались. Многие из женщин бросались на солдат с кинжалами.

Большую часть дня продолжалось сражение самое упорное, и ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери; ибо, кроме Офицеров, простиралась оная убитыми и ранеными до двух сот человек.

Со стороны неприятеля все, бывшие с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырех сот человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты из сожаления пощадили, как уже оставшихся без всякой защиты и просивших помилования. (Но гораздо больше оных число вырезано было, или в домах погибло от действия артиллерии и пожара). Солдатам досталась добыча [88] довольно богатая, ибо жители селения были главнейшие из разбойников, и без их участия, как ближайших к Линия, почти ни одно воровство и грабеж не происходили, большая же часть имущества погибла в пламени. Селение состояло из 200 домов; 14 Сентября разорено до основания.

30 числа Сентября я сам пошел, с 6-ю баталионами и 16 орудиями артиллерии, к деревням Качкалыцким, и 2 Октября атакована деревня Горячевская, сильнейшая из них. Твердое положение оной местами укреплено было окопами; но Чеченцы, будучи выгнаны из них штыками, не могли удержаться в самой деревне, и только производили перестрелку из лесов, ее окружающих. Потеря наша была ничтожная.

Чрез день войска приблизились к деревням Ноенберды и Аллаяр-аул. Из первой выгнаты Чеченцы сильною канонадою, последняя была ими оставлена, по тому что легко могла быть окруженною. Обе разорены совершенно. При возвратном войск следовании Чеченцы показались из лесов, но перестрелка не продолжалась.

Деревня Хошгельды просила пощады, обещевая жить покойно и не делать разбоев. Аксаевские владельцы ручались за жителей оной, и им дана пощада.

Вообще Чеченцы защищались без упорности, и ни в одной из деревень не было жен и детей, имущество также было вывезено.

Пример Дадан-юрта распространил повсюду ужас, и вероятно мы нигде уже не найдем женщин и семейств.

В сие самое время Генерал-Маиор Сысоев из крепости Грозной, с баталионом 16 егерского полка и Куринским пехотным полком, вступал в Чеченскую землю, чрез урочище Хан-Кале, дабы, согласованным с разных сторон движением, развлекая силы Чеченцев, облегчить предприятие против селений Качкалыковских; 5 числа Октября войска возвратились в крепость Внезапную. [89]

Между тем получал я от Шамхала Тарковского известия, что брат изменника Аварского Хана собирает войска, дабы истребить его; что вся Мехтулинская Провинция, забыв потерпенное в прошедшем году наказание, по прежнему повинуется ему.

Акушинцы не только нс сдержали обещания смирять его и заставить возвратить захваченные у Шамхала деревни, напротив, в тайне ему благоприятствовали, желая уничтожить Шамхала, как человека, нам непоколебимо преданного, хотя по наружности показывали они ему приязненное расположение.

Шамхал оставил Тарки, где не мог защищаться против брата Аварского Хана, ибо как жители города, так и большей части его владений, готовы были на него обратиться.

Он удалился в небольшой загородный замок, и собрал около себя некоторое количество людей приверженных, решившись погибнуть, сопротивляясь. Желал я дать ему помощь, но, по обстоятельствам, не мог того сделать.

Брат Хана Аварского сделал на него нападение довольно с большими силами, и хотя Шамхал защищался отчаянно, но, конечно, должен бы был уступить им, если бы не устрашил их несколько значительный урон, от чего они поспешно разбежались.

Акушинцы заняли земли вольного общества, Гамри-Юзень называемого и нам приверженного, где расположившись, часть войск их прервала сообщение мое с отрядом Генерал-Маиора Князя Мадатова и посылаемые курьеры (верные из Татар) проезжали с большою опасностию. В надежде на силы свои и прежние успехи, Акушинцы думали понудить нас возвратить Уцмею Каракайдацкому его владения, и сей предался им совершенно. К себе Русских войск они не ожидали, почитая земли свои огражденными горами непреодолимыми.

В то же самое время на крепостцу Чираг, лежащую на границе, отделяющей Кюринское Ханство от Казыкумыцкого, сделали нападение Дагестанские народы, соседственные Акушинцам. Сии последние не могли не иметь в том участия, и [90] Сурхай-Хан Казыкумыцкий, хотя старался уверять, что народы сии перешли чрез его земли, не прося его на то согласия и когда не имел он о намерении их ни малейшего известия, но весьма ощутительна была его измена, и я приказал принять нужные против коварства его меры, запретив принимать подвластных ему Казыкумыхцев во всех наших Провинциях, дабы, потерею выгод торговли, возродить в них на него неудовольствие.

Небольшой гарнизон крепостцы Чираг отразил нападение, и неприятель рассеялся.

Если бы предприятие сие имело некоторый успех, вероятно, что Казыкумыцкое Ханство, Табассарань и с ними соединившись прочие вольные общества, вспомоществуемые сильною партиею, которую беглый Ших-Али-Хан имел в Дербенте, произвели бы беспокойство в Кубинской Провинции, где войск чрезвычайно было мало. Я должен бы был обратить туда отряд Генерал-Маиора Князя Мадатова, которому предстояло другое назначение.

Примечено так же было сомнительное поведение Мустафы, Хана Ширванского, который принимал посланных к нему Акушинцев старших, с просьбою о помощи против Русских, в отправил со обнадеживанием и щедрыми подарками. Так же служащая при войсках наших, набранная в Ханстве его, конница вся почти возвратилась в дома свои, и он не только не присылал других людей, но и ни малейшего не сделал наказания самовольно отлучившимся.

Все сии обстоятельства показывали мне необходимость идти с войском в Дагестан и наказать Акушинцев, которые служили твердою опорою всем прочим народам и могущественным своим влиянием их против нас вооружали. Известно было, что удар, им нанесенный, прочие народы, как слабейшие, удержит в страхе и покорности.

В крепости Внезапной ускорены были работы сколько возможно. Жилища для гарнизона, на зимнее время необходимые, устроены, артиллерия для вооружения крепости доставлена. Оставив один баталион в гарнизоне, для охранения оной, 11-го [91] числа Ноября выступил я в город Тарки, куда двумя днями прежде отправил часть войск с Полковником Верховским. Ему приказано было приуготовить квартиры, ибо некоторое время должен я был остановиться, дабы отряд Генерал-Маиора Князя Мадатова мог прибыть из Каракайдацкой области.

14-го Ноября пришел я в Тарки, немедленно отправил приказание Генерал-Маиору Князю Мадатову прибыть с войсками и всею Татарскою конницею в селение Карабудагент, от Тарки в 30 верстах, и, расположив оную, приехать самому за приказанием.

Начавшаяся дождливая погода вскоре переменилась на весьма холодную, и несколько дней беспрерывно шедший снег выпал в таком количестве, что артиллерия и обозы были совершенно оным покрыты. Тесные улицы города так завалены были, что прекращено было сообщение. Отряд Генерал-Маиора Князя Мадатова с величайшими затруднениями перешел из Каракайдака, испытав в пути жестокие метели и холод.

В ожидании перемены погоды, пробыл я в Тарках 17 дней, между тем подвозился из Кизляра провиянт, ибо находившийся в запасе был уже большею частию в расходе.

Акушинцам отправил я бумагу, коей требовал, чтобы они дали присягу па верность подданства Императору, прислали лучших фамилий аманатов, не давали у себя убежища неблагонамеренным и беглецам, возвратили имеющихся у них Русских пленных.

Обещал, если не согласятся, наказать оружием и взять главный город, Акуша называемый. Жителям Провинции Мехтулли, коих Акушинцы склоняли на свою сторону, послал я объявить, что если не останутся они покойными в домах своих, разорю их до основания и пленных отошлю в Россию. Сии были в ужаснейшем страхе, ибо участвовали в возмущении изменника Аварского Хана, были в сражении при Боутутае и сопровождали брата его, когда сделал он на Шамхала нападение. [92]

Сей последний, бывший главною причиною беспокойств в Дагестане, не за долго пред сим умер. Его отравила прекрасная жена его, которой начинал он замечать распутство.

К Шамхалу приезжали некоторые из старшин Акушинских под разными предлогами, по главное их желание состояло в том, чтобы узнать о числе войск наших, и точно ли есть намерение наше вступить в их землю. Всякий раз бывали они у меня, и сего не мог я скрывать от них, раз объявивши мое требование, которое, впрочем, почитали они за одне угрозы.

Шамхал имел между Акушинцами верных людей, и по тому знал обо всем, что между ими происходило, и о решительном намерении их защищаться. Достоверно известно было, что они, приуготовляя все свои силы, приглашают соседей.

Декабря 2-го числа собранные до 2 тыс. человек жители исправили дорогу, а в некоторых местах расчищали глубокий снег до самой земли, и я выступил в селение Кумторкали, авангард вошел в Мехтулинскую Провинцию. Все потребное для войск было в готовности и повсюду совершенное спокойствие. Погода стояла прекраснейшая против обыкновенной, и признака не было снега, хотя уже приближались мы к горам.

В селении Шора соединил я все войска, и отряд Генерал-Маиора Князя Мадатова прибыл из Карабудагента. Не задолго перед сим Акушинцы довольно в больших силах занимали гору Калантау, чрез которую лежит лучшая дорога в их владения. Подъем, не менее шести верст и в некоторых местах чрезвычайно крутой, затруднял всход на гору; неприятель, с удобностью защищая оный, мог причинить нам чувствительный урон; но мне удалось посредством Шамхала внушить Акушинцам, что они раздражат Русских, занимая землю, принадлежащую Мехтулинской Провинции, находящейся под их покровительством. Они оставили гору Калантау, и сие не мало облегчило мои предприятия.

Немедленно часть войск расположил я на вершине горы, и не менее трех дней продолжался подъем на гору артиллерии и сколько возможно меньшего числа прочих тягостей. Все [93] надобно было встаскивать водами; ибо, по крутизне горы, лошади не могли быть употреблены без изнурения.

Генерал-Маиор Князь Мадатов, с четырьмя баталионами пехоты и частию артиллерии, расположился у селения Урума, близ границы Акушинской.

Селение сие, принадлежащее Мехтулинцам, разорено было пребыванием войск Акушинских.

Взятые в проводники жители земли, не веря успеху предприятия нашего, посланному для обозрения мест Подполковнику Верховскому, показывали, как бы в насмешку, места, где разбиты были войска Шах-Надира, дороги, по коим спасались они рассеянные. Таково было мнение о могуществе Акушинского народа, и не мало удивляло всех появление наше в сей стране.

Предместники мои не имели такого количества войск, чтобы идти в горы почти неприступные, к народам, славящимся воинственными способностями.

12-го числа Декабря Генерал-Маиор Князь Мадатов оттеснил неприятельские передовые караулы и осмотрел им занимаемую не в дальнем расстоянии позицию.

16-го числа пришел я с остальными войсками к селению Урума, на другой день делал обозрение расположения неприятельских войск.

Приметны были многочисленные толпы, занимающие обширное пространство по хребту довольно больших возвышений, к коим доступ чрезвычайно был затруднителен по причине крутизны и защищаем укреплениями, из плитного камня построенными. Нельзя было идти по большой дороге; ибо, по мере приближения к позиции, спускалась она в глубокий и тесный овраг под самыми выстрелами.

Не возможно было при обозрении видеть всех сил неприятельских; ибо оные частию скрывались за высотами; но замечено было более десяти тысяч человек, правое крыло позиции прилегало к речке, протекающей в берегах чрезвычайно [94] утесистых, чрез которую переправа была неудобна, и по тому противоположный берег не был укреплен и только малыми охраняем караулами. Неприятельские стрелки встретили нас, не доходя далеко до позиции, дабы воспрепятствовать обозрению, перестрелка была ничтожная, я не приказал употребить артиллерии.

Со мною находился Шамхал, которому поручил я под начальство собранных, по приказанию моему, Мехтулинцев, с коими соединил он своих подвластных. Не имел я ни малейшей надобности в сей сволочи, но по тому приказал набрать оную, чтобы возродить за то вражду к ним Акушинцев и поселить раздор, полезный на предбудущее время.

В лагерь наш приезжали многие из старшин Акушинских с разными переговорами, никогда не давая прямого на требования мои ответа; вероятно, искали выиграть время, дабы умножить средства обороны; ибо усмотрено было, что работы производились, с деятельностию. Или протянуть до ненастной погоды, которой, судя по позднему времени, ожидать надлежало, что могло иметь весьма неприятные для нас последствия. Приметно было, что старались они осмотреть наши войска, но изрытое местоположение скрывало их, и по недостатку дров мало весьма было огней на бивуаках, по чему также не могли они судить о количестве.

Не преставал я настоятельно требовать ответа, представляя, сколько упорство со стороны их может быть для них пагубным; но они не только не изъявляли, по гордости своей, ни какого согласия, напротив, присланные 18 числа старшины ответствовали довольно дерзко, уверяя, впрочем, что о настоянии моем рассуждаемо будет в общем совете, которого решение сообщат они мне в непродолжительном времени.

Таковы были отзывы их и прежде, и чрез людей, подосланных от Шамхала, известно было нам, что ежедневно собираемый совет, по разности мнений, ни чего твердого поставить не может; что рассуждения многих благоразумнейших из старших остаются без внимания; что молодые люди, наиболее имеющие влияния на главного Кади, так же молодого человека, [95] желают непременно защищаться и народ к тому возбуждают, представляя, что покорностию Русским разрушат они воинственную свою славу и знаменитость между Дагестанскими народами.

Присланных старшин приказал я, угощая вежливейшим образом, задержать в лагере, и они не прежде отправились обратно, как около полуночи, а в три часа за полночь выступили войска к неприятельской позиции, отстоящей не более восьми верст. Ночь была месячная и чрезвычайно ясная, но войска приблизились почти на пушечный выстрел, не будучи примеченными. До рассвета устроились они в боевой порядок, и пять баталионов пехоты, под командою Генерал-Маиора Князя Мадатова, спустясь глубокими рытвинами к реке, перешли беспрепятственно на противный берег. Неосторожный неприятель не защищал переправы, и сие одно уже могло ручаться за успех; движение сих войск в гористом местоположении долго не было примечено, и по тому прошли они довольно большое расстояние, не будучи встречены неприятелем. Вскоре увидели мы, что из позиции большие толпы поспешно обратились против отряда Генерал-Маиора Князя Мадатова и вдруг загорелся сильный ружейный огонь. В сие время войска, при коих я находился, выслав стрелков, сбили передовые посты пред главною позициею, и батарейная артиллерия начала действовать на укрепления. Но с сей стороны менее опасался неприятель, ибо приближение к укреплениям было (как и выше сказано) чрезвычайно затруднительно. Шамхал, с своими толпами занимавший конечность правого нашего фланга, имел перестрелку с небольшими неприятельскими постами, по возвышениям поставленными, и принудил их к отступлению.

Конечно, не с сей стороны могли Акушинцы ожидать решительного нападения, но не менее отвлекало оно некоторую часть сил их, и для нас тем полезно было, что прикрывало расположением своим запасный наш парк и за войсками идущие обозы.

Приспевшие к отряду Генерал-Маиора Князя Мадатова шесть орудий устроились на продолжении укреплений, и рикошетная стрельба наносила вред полкам. 300 человек Линейных [96] Казаков, опрокинув слабую неприятельскую конницу, заняли впереди большое пространство и высоту, с которой могли легко спуститься к дороге в тылу неприятеля. Пехота отряда Генерал-Маиора Князя Мадатова поддерживала Казаков стрелками, которые в то же время начинали приближаться к дороге, угрожая овладеть оною.

В позиции неприятельской происходило величайшее смятение, и вскоре толпы бросились в поспешнейшее бегство, так что из некоторых укреплений, наиболее подверженных действию артиллерии, исчезли они мгновенно. Со стороны, где я находился, Татарская наша конница, набранная в Ханствах, с решительностию ударивши на неприятеля, бегущего по большой дороге, изрубила несколько человек и понудила его оставить дорогу. С частию войск начальник Корпусного Штаба, Генерал-Маиор Вельяминов, пошел поспешно за неприятелем, поддерживая Татарскую конницу, которую неприятель беспокоил с гор выстрелами. Пехота отряда Генерал-Маиора Князя Мадатова, переправясь обратно на наш берег речки, с ним соединилась, и селение Лаваша, лежащее в верстах четырех от нашего расположения, немедленно занято. Татарская конница и Казаки по обеим сторонам речки посланы вперед преследовать бегущих. Перекопанная во многих местах большая дорога исправлена, и на ночлег при селении Лаваша пришла к войскам вся артиллерия и обозы. Толпы Шамхаловой милиции рассеялись грабить ближайшие деревни.

В селении Лаваша захвачено несколько жителей, которые не успели увезти семейств своих и для них оставались.

Они рассказали нам, что тут было во все время пребывание главного Кади Акушинского и знатнейших из старшин. Ежедневно собирались совещания, и вчера еще уверяемы были жители, что Русские не придут; ибо, по малочисленности своей, сделать нападение не осмеливаются. Один из бывших в лагере нашем старшин, возвратясь, объявил, что нас весьма не много и войска в таком изнуренном состоянии, что против них едва ли оружие употребить достойно. По таковым известиям жители во всех далее деревнях не вывозили [97] семейств своих и имущества, и повсюду совершенное спокойствие.

Тут узнали мы, что с тремя тысячами человек находился единственный сын Сурхай-Хана Казыкумыцкого; что на помощь Акушинцам приходили Койсубукинские народы и многие другие вольные общества Дагестана, менее их значительные, и весьма правдоподобно было показание жителей, что все вообще силы составляли более двадцати тысяч человек. Уцмей Каракайдацкий, известный между здешними народами человеком отличной храбрости, с сыном своим, находился против войск левого нашего крыла, и жители селения Лаваша видели его, бежавшего ранее прочих. Вместе с ним был бунтовавший родной племянник и зять Шамхала. Ших-Али-Хан Дербентский составлял главнейшую в совещаниях особу, но в опасности не вдавался и в бегстве не был из последних. Аварский Хан не был; из его подданных приходили весьма не многие.

Судя по твердости неприятельской позиции, я решался на довольно значительную потерю, и она, конечно, была бы таковою, если бы отряд Генерал-Маиора Князя Мадатова нашел сопротивление при переправе и были заняты трудные места, которые прошел он без выстрела. Но тогда уже встретил его неприятель, когда, воспользовавшись местоположением, мог он развернуть свои силы и уже начинал обходить конечность правого его крыла, после чего вскоре укрепления подверглись действию артиллерии. Сражение вообще продолжалось около двух часов, неприятель не успел употребить четвертой части сил своих, затруднения в переправе на правый берез реки не допустили обратить таковых, которые бы в состоянии были остановить успехи Генерал-Маиора Князя Мадатова, коего решительное и весьма быстрое движение было главнейшего причиною его бегства.

Потеря наша, вместе с Татарскою конницею, не превзошла пятидесяти человек, что, конечно, не покажется вероятным.

Во весь переход 20 числа Декабря не видали мы неприятеля; посланные в разъезд партии открыли, что жители из всех деревень вывозят в горы свои семейства, угоняют стада. [98] Конница наша взяла несколько пленных, отбила обозы и множество скота. В селениях находили имущество, которое жители спасти не успевали.

Приказано было истреблять селения, и, между прочими, разорен прекраснейший городок до 800 домов, Уллу-Айя называемый. Отсюда с такою поспешностию бежали жители, что оставлено несколько грудных ребят.

Разорение нужно было, как памятник наказания гордого и ни кому доселе не покорствовавшего народа; нужно в наставление прочим народам, на коих одни примеры ужаса удобны наложить обуздание.

Многие старшины деревень пришли просить помилования; не только не тронуты деревни их, ниже не позволено войскам приближаться к оным, дабы не привести в страх жителей. На полях хлеб их, все заведения и стада их остались неприкосновенными.

Великодушная пощада, которой не ожидали, истолковала Акушинским народам, что одною покорностию могут снискать свое спасение, и уже многие являлись с уверенностию, что они найдут снисхождение.

Посланные партии к стороне главного города Акуши, отстоящего от ночлега нашего в 15 верстах, заметили чрезвычайно большое стечение в городе народа и движение необыкновенное, из чего можно было заключать, что жители приуготовляются к защите. По слухам знал я, что дорога, на расстоянии 6-ти верст к городу, проходит весьма тесною лощиною и местами, где неприятель может нанести нам большой урон, занимая окрестные и во многих пунктах неприступные высоты; что нет дороги, которою бы возможно было обойти оные, и что, сверх того, самый город лежит в самых крепчайших ущельях, среди коих отделившийся холм защищает вход в них на расстоянии не более выстрела.

Отправив с начальником Корпусного Штаба, Генерал-Маиором Вельяминовым и Генерал-Маиором Князем [99] Мадатовым, Казаков и Татарскую конницу до 1500 человек, приказал я осмотреть окрестные города места, не вступая с неприятелем в дело до прибытия пехоты, войскам приказано было выступить весьма рано. На пути встречен был я двумя из важнейших старшинами, из коих один был прежде главным Кади. Они просили, чтобы одними сутками умедлил я приближение к городу, и что, между тем, употребят они старание согласить жителей просить прощения. На ответ, что мог бы я поверить посланным с воли народа, но тогда не было бы их двое, они же не предлагают от имени его, но собственное свое старание, и по тому на одних подобных обещаниях не могу я остановить моих предприятий, и войска продолжали марш свой. Старшины уехали. Начальник Корпусного Штаба прислал сказать, что беспрепятственно дошли они до города и оный, найдя оставленный жителями его, заняли. Вскоре пришел я с войском и расположился в городе. Все окрестные горы наполнены были спасающимися жителями с их семействами и имуществом; я запретил их преследовать, хотя, рассеянными и объятыми ужасом, легко можно было овладеть ими.

В городе нашли мы несколько хлеба и ничего более.

К Шамхалу явились знакомые ему люди и посредством их вызваны многие из знатнейших старшин, а вскоре и сам главный Кади, который весьма боялся явиться, будучи причиною своевольства Акушинцев и следуя внушениям вредных нам людей, которых принимал всегда с особенным дружелюбием и оказывал им помощь.

Наконец начали появляться жители и водворяться по прежнему. В лагерь приходили женщины отыскивать грудных ребят своих, которых солдаты сберегали. Одному из знатнейших старшин возвращена молодая дочь его, которую во время плена ее содержали с должным уважением. В городе разорить приказал я несколько домов, принадлежащих друзьям беглеца Ших-Али-Хана и участвовавших с ним во всех вредных замыслах его против нас. Войскам доставлен был провиянт, в котором начинали они нуждаться. [100]

Собравшиеся жители и главнейшие из старшин всех селений приведены были к присяге на подданство Императору в великолепной городовой мечети, войска были под ружьем в сделан 101 выстрел из пушек.

Я назначил главным Кадием, бывшего в сем звании не за долго прежде и добровольно сложившего оное, старика, известного кроткими свойствами и благонамеренностию, и выбор мой был принят Акушинцами с удовольствием. От знатнейших фамилий приказал я взять 24 аманата, и назначил им пребывание в Дербенте. Наложена дань ежегодная, совершенно ничтожная, единственно в доказательство их зависимости. Они обязались никого не терпеть у себя из людей, Правительству вредных, были признательны за пощаду и видели, что от меня зависело нанести им величайшие бедствия. Мне, при выражениях весьма лестных, поднесена жителями сабля, в знак особенного уважения.

Многим из отличнейших людей, в особенности пяти Кадиям, начальствующим в Магалах или Округах, роздал я приличные подарки; некоторых, потерпевших разорение, наделил скотом, отбитым во множестве.

Во время пребывания в Акуше явился, бунтовавший, зять Шамхала и некоторые Беки, сопровождавшие в бегстве Шах-Али-Хана, прося о помиловании и позволении возвратиться на родину, и получили прощение.

Нескольких Магалов жители Казыкумыцкие, недовольные поступками Сурхай-Хана, пришли с жалобою на него и просили, чтобы я их отдал под покровительство Полковника Аслан-Хана Кюринского, которому они и присягнули в покорности. Аслан-Хан с самого начала военных действий находился с своими войсками при отряде Генерал-Маиора Князя Мадатова в Табассаранской и Каракайдацкой Провинциях и при мне, в Акуше. Ему, за непоколебимую верность и усердие Государю, обещал я Казыкумыцкое владение и достоинство Хана в непродолжительном времени.

В Акуше с достоверностию узнал я о связях Сурхай-Хана Казыкумыцкого и Мустафы Хана Ширванского с [101] Дагестаном, и о стараниях их возмущать оный против нас, думая, что тем обратят на себя большое уважение Правительства, из опасения, что они могут участвовать в намерениях народов Дагестанских. Из захваченных письменных дел главного Кади открылись тайные действия многих других изменников и злодеев, и в особенности Уцмея Каракайдацкого и Хана Аварского. Мать сего последнего, имевши двух своих дочерей в замужстве за Шамхалом, просила письмом Акушинского Кади, чтобы он старался схватить Шамхала и доставил бы ей удовольствие напиться его крови. Какие нежные чувства женщины и великодушная попечительность о зяте!

Тут же бежавший от Ших-Али-Хана казначей, долго при нем служивший, сказывал, какие и когда пособия деньгами, или в вещах, доставляла ему Персия и в каких еще в недавнем времени находился он сношениях с Наследником Аббас-Мирзою. Что почасту скудны бывали сии пособия; что недоставало на содержание, и он принужден был войти в долги и находится в беднейшем положении, ибо потеряна надежда, чтобы когда ни будь заплатить оные Персия согласилась. С начала бегства Ших-Али-Хан имел при себе довольно многочисленную свиту, желая тем придать себе более важности, и сие требовало от него больших издержек и наконец и последние средства его истощило.

26 числа Декабря выступил я из Акуши обратно, сопровождаем поставленным иною главным Кадием и всеми почетнейшими старшинами, которых и отпустил я с первого моего ночлега.

Провинция Акушинская имеет жителей не менее пятнадцати тысяч семейств, лежит вся вообще в местах гористых, среди коих заключаются не весьма обширные, но прекрасные, долины. Земля оной весьма плодородна и обработана с чрезвычайным тщанием, нет малейшего пространства невозделанного; каждого поселянина участок отделен межою. В некоторых местах произрастают хорошие леса, но рек весьма мало. Селения все обстроены опрятно, дома содержатся с особенною чистотою, которая приметна на самых дворах и гумнах. Жители [102] главного города, по близости от оного, имеют загородные дома или хутора.

Отличительные народа свойства есть добронравие и кротость. К воровству нет наклонности ни малейшей, праздность почитается пороком и ободряется трудолюбие. Но начинает вселяться разврат, от употребления горячих напитков, к которым большое имеют пристрастие. Доселе роскошнейшим служит казенное наше вино, и разве спасет их то, что Вице-Губернаторы продают вместо водки воду!..

27 числа Декабря отпустил я в дома набранную в Ханствах Татарскую конницу; отряд войск Генерал-Маиора Князя Мадатова отправился в Дербент и Кубу по квартирам.

От Генерал-Маиора Барона Вреде, командующего в Кубинской Провинции, получил известие, что Сурхай-Хан Казыкумыцкий с войсками, в числе не менее 5, или 6, т., атаковал Чирагское укрепление. Командующий в оном двумя весьма не комплектными ротами, Троицкого пехотного полка Штабс-Капитан Овечкин, защищаясь отчаянно, два раза отражал штурмовавшие толпы, но, не взирая на понесенный урон, неприятель упорствовал в намерении взять укрепление, приступил к заготовлению лестниц и, может быть, наконец преодолел бы ужасною несоразмерностию сил; ибо находившаяся в укреплении артиллерия, по причине возвышения своего, не могла вредить неприятелю до самого его приближения, и одна сторона довольно удобна была для приступа. Но внезапное известие о занятии войсками нашими Акуши, в такой привело ужас Сурхай-Хана, что не только он бежал и толпы его мгновенно рассеялись, но послал даже в город Казыкумык приказание, чтобы семейство его удалилось в горы. Он ожидал, что измена его не будет оставлена без наказания.

При нападении на Чираг случилось следующее примечательное происшествие. Вне укрепления, в близком расстоянии, находилась мечеть, обращенная в провиянтский магазин; неприятель хотел занять оную, ибо чрез то легче мог подойти к укреплению. Один молодой Офицер, защищавшись в мечети до [103] последней крайности, видя наконец, что удержать ее не в состоянии, отпустил в укрепление свою команду, сам с четырьмя человеками лучших стрелков, запасшись большим количеством патронов, засел в минарете при мечети и, производя величайший вред толпившемуся неприятелю, не допускал его приблизиться к укреплению. Не иначе мог преодолеть неприятель сего бесстрашного Офицера и его товарищей, как подкопавши основание минарета и опрокинув оный на землю. Офицеру и солдатам предложено было сдаться, но они ответствовали на то выстрелами. По сведениям, собранным после, неприятель одними убитыми имел до пятидесяти человек в продолжении полутора суток их защиты. В виду укрепления были они, уже мертвые, изрублены в мелкие части.

Прибывши 1-го числа Генваря в селение Параул, Мехтулинской Провинции, дал отдых войскам, расположа их в селениях по квартирам. После чего вскоре началась зима, и весьма жестокая. Я назначил войска, которые, под командою Подполковника Квартирмейстерской части, Верховского, должны были остаться здесь на зиму. На счет земли учредил снабжение их фуражом н дровами, перевозку провиянта из магазинов Кизлярского и Дербентского обратил в повинность Мехтулинцам и жителям Табассарана. Отряд войск сих обязан был наблюдать за поведением Акушинцев и чтобы они не могли мстить народам, нам содействовавшим.

Шамхалу, дающему собою пример постоянной верности Императору, способствовавшему нам всеми зависящими от него средствами, в награду за усердие, Высочайшим именем Государя, дал я в Мехтулинской Провинции в потомственное владение не менее 2500 семейств, что составит, по крайней мере, 10 тыс. душ, и снабдил его грамотою. В остальных деревнях учредил Наиба (правителя от Русского начальства), в пользу двух малолетных детей умершего Гассан-Хана, брата изменника Хана Аварского, которых отправил я в Россию вместе с бабкою их, тою злою и гнусною старухою, которой переписка захвачена была в Акуше.

Некоторых из старшин Мехтулинских и владельца селения Каферкумыцкого, возбуждавших в последние два года все [104] мятежи и беспокойства, участвовавших во всех предприятиях Аварского Хана и его брата, в особенности злобствовавших на Шамхала, за его приверженность Русским, отправил в Кизляр и приказал некоторых повесить, дабы беспокойные соседи Кавказской Губернии знали, что и в Дагестан простирается власть наша, и тщетны их на него надежды!

Желая осмотреть округ Гамры-Езень, отправился я чрез оный, и 17 Генваря приехал в Дербент, где нужно было мне видеть крепость, которую, не знаю по чему, спешил Инженерный Департамент приводить в оборонительное положение. Я нашел, что крепость имеет одно достоинство древности, но что бесполезно укреплять, или исправлять, оную, ибо часть возвышенная оной, или цитадель, слишком тесна для вмещения малого даже гарнизона, вся же вообще крепость потребовала бы весьма значительный расход. В общем мнении долгое время Дербент почитаем был непреодолимою твердынею, преграждающею путь от стороны России. Мог он казаться нам таковым, пока земля была нам неизвестна, но по чему так разумели о нем древние, когда довольно удобно обойти его, и если точно существовала стена, проходившая по горам, то не возможно, по крайней мере, употребить повсюду равные для защиты оной средства.

В Дербенте явился ко мне, возвратившийся из Хивы, гвардейского Генерального Штаба Капитан Муравьев. С ним приехали два посланца от Хивинского Хана, с которым желал я вступить в сношение. Они представили мне пышные письма Хана и ничтожные подарки. Я приказал им отправиться в Тифлис, где должны они были прожить зиму и весною возвратиться в отечество. Сколько ни мало благосклонен был прием, сделанный в Хиве Муравьеву, посланцы доказывали, однако же, уважение Хана к Российскому Правительству, и я имел надежду на успех в моем намерении.

В Дербенте с удовольствием взглянул я на развалины одной башни, где 24 года тому назад устроена была брешь-батарея, которою командовал я, будучи артиллерии Капитаном. В положении моем не мог я быть равнодушным к [105] воспоминанию, и если бы не хотел признаться, никто не поверит, чтобы не льстило оно честолюбию.

Во время пребывания моего в Дербенте один из Беков сделал донос на многих, находящихся в сношениях с Ших-Али-ханом и помогающих ему деньгами и вещами….. получают в возврат от Персидского Правительства, отъезжая туда не редко тайным образом с получаемыми от него свидетельствами в принятии пособия.

Доноситель знал все обстоятельно, ибо сам долгое время был их товарищем. Мошенники были большею частию пришлецы с разных стран, не уроженцы земли и люди, производящие лучший в городе торг. Они уличены были, и не могли оправдаться. Я, в страх другим, приказал произвести над ними военный суд. Полезно было рассеять сие гнездо злодеев, чрез которых Персия имела верное сношение с Дагестаном. Пример такового изыскания произвел большой страх и следствия для Правительства выгодные.

Из Дербента в Кизляр приехал я 12-го числа Февраля, с намерением отправиться в С.-Петербург, на что имел уже я позволение.

В Кизляре удержан я был множеством дел, собственно до Кавказской Губернии относящихся; был потом в Георгиевске и на минеральных водах, где, осмотрев временные ванны, по распоряжению моему вновь построенные, приказал составить архитектурные проекты для всех необходимых зданий. На сей предмет выпрошен мною был весьма искусный архитектор, и предварительно имел уже я уведомление, что, по партикулярному письму моему, Государю показанному, обещаны были деньги, и о том сообщено мне официально дежурным Генералом Главного Штаба, что Государь жалует деньги для возведения зданий.

По известию, полученному от командующего в Грузии, Генерал-Лейтенанта Вельяминова 1-го, что приказание мое исполнено и Митрополиты из Имеретии вывезены, отложил я намерение ехать в С.-Петербург, напротив поспешил возвратиться [106] в Тифлис, ибо ожидал, что в Имеретии произойдут беспокойства.

В бытность ною на Линии, командир 43-го егерского полка, Полковник Греков, делал экспедицию к Чеченцам: войска прочистили дорогу чрез урочище Хан-Кале и прорубили вновь дорогу на Гребенчуцкую поляну, на коей расположена деревня сего же имени, известная как убежище главнейших в Чечне разбойников. Полковнику Грекову старались Чеченцы делать возможные препятствия, но он, приобыкши совершенно к их образу войны, повсюду преодолел оные, и дело кончилось несколькими весьма неважными перестрелками.

В Тифлис прибыл, ни кем не ожиданный, 23-го числа Февраля. Все думали, что уехал я в Россию.

По собрании подробнейших сведений о бывших в прошедшем году в Имеретии беспокойствах, легко заметил я, сколько, по слабости своей и нерешительности, неспособен командовать в сем краю Правитель Имеретии, Генерал-Маиор Курнатовский, и я предложил ему оставить службу. Находясь долгое весьма время на Кавказской Линии, где много раз отличался он храбростию, по представлению моему был он определен в сию должность.

Его рекомендовали мне особенно хорошо. По увольнении, место его приказал я занять командиру 44 егерского полка, Полковнику Пузыревскому, Офицеру отличного усердия, расторопному и деятельному. Служа два года в той стране, знал он все обстоятельства и жителей оной; знали также, что никто скорее его смирить своевольств не в состоянии.

Один из родственников Гурийского владетельного Князя, дядя его родной, Князь Койхосро Гурьел, человек, известный непокорностию своею Правительству, явно приверженный Туркам и с ними имеющий вредные для Правительства связи, не исполнив одного из распоряжений, сделанных Полковником Пузыревским, знал, что не только не оставит он ослушания не наказанным, но может еще открыть злодеяния его, удалясь из дома своего, где боялся быть захваченным, скрывался в [107] лесах и подговорил людей, которые бы убили Полковника Пузыревского.

Вскоре представился удобный случаи для произведения сего злодеями. Полковник Пузыревский, обозревая Грузию, заехал в жилище сего Князя, и узнав, что он находится не в дальнем расстоянии, желал видеться с одним из друзей его, который, так же будучи замечен человеком неблагонамеренным, имел тогда у него свое пребывание. В проезд чрез лес, в сопровождении одного Офицера, переводчика и одного Казака, встретился он с несколькими Гурийцами, и когда спрашивал их, где их Князь, сделаны по нем ружейные выстрелы; одним из них он убит на месте, так же убит и Казак, Офицер и переводчик схвачены и увлечены. Конвойная весьма небольшая команда, которой приказал Полковник Пузыревский оставаться назади, не смея идти в лес, где слышны были выстрелы, возвратилась.

Старший военный в Имеретии начальник, Мингрельского пехотного полка командир, Подполковник Згорельский, собрал тотчас отряд войск и вступил в Гурию, в которой мятежники собрались в нескольких силах. Худо сделавши распоряжения свои и, как после узнал я, не будучи весьма храбрым человеком, при первых ничтожных препятствиях, потерявши в одной перестрелке несколько человек, не смел идти далее и возвратился. Сие ободрило мятежников, и не только усилились оные в Гурии, но водворился мятеж и в Имеретии. Невежественное и самое подлое духовенство, паче же родственники вывезенных Митрополитов, старались умножить оный. Многие из дворян были участниками, а главнейший виновник всех беспорядков, некто Князь Абашидзе, подкрепив шайки мятежников несколькими сотнями жителей Ахалцыхского Пашалыка, заставил провозглашать себя Царем Имеретийским. Мать его, ехидная старуха, от Царской фамилии происходящая, обширные имеющая связи, много ему способствовала. Отыскался и один Царевич, которого Правительство не удалило в Россию, по причине совершенно скотоподобной его глупости, и сей так же нашел людей, которые верили, что произойдет перемена в правлении, и дурак Царевич получил большое на оное [108] влияние. Все недовольные соединились, явились повсюду шайки вооруженного народа, прервалось сообщение с Грузиею. Мингрелия, одна некоторое время пребывши спокойною, последовала на конец общему движению. Владетельный Князь, Генерал-Маиор Дадиан, остался непоколебимый в верности, но родной брат его, с ребячества в России воспитанный в Пажеском Корпусе и служащий Лейб-Гвардии в Преображенском полку Офицером, получив отпуск для свидания с родственниками, завел вражду с братом, и сим не будучи воздерживаем в поведении, проводя жизнь в праздности, развратился до такой степени, что искал убить брата, в намерении сделаться вместо него владетелем, наконец следуя внушениям одного из ближайших родственников, молодого человека самых гнуснейших наклонностей, с которым вступил он в теснейшие связи дружбы, имел он тайные сношения с мятежниками Гурии и взбунтовал против Русских. Собрав шайку, напал он на команду, препровождавшую транспорт с порохом и свинцом, из Редут-Кале отправленный, но, по горячей довольно перестрелке, отбит оною, успевши, однако же, схватить приставшие две повозки. В другом случае захватил он провиянтского Комиссионера, посланного с небольшою суммою денег, но вьюки, в коих оная сумма уложена была, спасена расторопностию Казаков конвойной команды. Владетельный Князь, составив медленно часть войск своих, преследовал взбунтовавшего брата, который скрылся в горы, взятого Комиссионера вскоре доставил к начальству.

О убийстве Полковника Пузыревского узнал я 17 Апреля, немедленно в должность Правителя Имеретии определил командира 41 егерского полка, Полковника Князя Горчакова, Офицера храброго, расторопного и хороших способностей.

Для наказания мятежников отправил начальника Корпусного Штаба, Генерал-Маиора Вельяминова, которому поручено стараться истребить убийц, или, по крайней мере, жестокое преследование оных оставить памятником в земле злодейской. Войска Донского Генерал-Маиора Власова 3-го послал на дорогу между Кутайсом и Карталиниею, дабы обеспечено было сообщение. Приказал баталионам: Херсонского гренадерского, 7-го [109] карабинерного и Тифлиского пехотного полков немедленно туда следовать; хотел я отложить действия до осени, когда поросшая ужасными лесами земля может представлять более удобств для движения войск, а мятежникам менее средств укрывать семейства свои и имущества, когда переставшие жары летнего времени не будут рассевать между войсками убийственные болезни, но медлить до того времени было уже не возможно, ибо из некоторых округов начальники должны были выехать, и власть Правительства прекратилась. Во многих местах сделали мятежники нападение на посты наши, прервали между ими сообщение, и некоторым из них, по малочисленности их, надлежало уже дать помощь, дабы не впали в руки злодеев. Сверх того, люди нам приверженные и своим обязанностям не изменившие, угрожаемы были мятежниками, что разорят их, если не будут участвовать в их предприятиях, чего тем более они опасались, что уже были примеры, что некоторые принуждены к тому силою, противящиеся же наказаны истреблением домов и лишением имущества.

Войска наши должны были дать им защиту, приспеть в помощь к разбросанным нашим войскам, и так начались действия в самое знойное и нездоровое время, и число в войсках больных умножалось до чрезвычайной степени. Полковник Князь Горчаков вошел с отрядом в Рачинский округ, известный гористым и твердым своим местоположением, рассеял мятежников с большим для них уроном.

Многие из жителей, представив ему оружие, вошли в свои жилища и спокойно занялись домашними своими работами. Селения, лежащие не далеко от хребта Кавказа, не повиновались его распоряжениям, но он достиг до них и жестоким наказанием привел в послушание. Другой небольшой отряд разбил шайку Царевича Давыда, он был убит, жена и дети взяты в плен. Генерал-Маиор Власов 3-й стеснил в, так называемом, Ханском ущелье изменника Князя Абашидзе, который, истощив все способы на содержание пришедших из Ахалцыха Турок, обольщал их обнадеживанием, что введет их в Имеретию и ее предаст им на разграбление. Видя войска наши, потеряли Турки надежду на успех, возвратились в [110] свои границы; небольшое число Имеретин, бывших при нем, рассеялись, и он сам, боясь, чтобы оставшиеся, уразумев, в каком они находились бедственном положении, не вздумали, выдав его Русскому начальнику, снискать себе прощение, бежал в Ахалцых.

В непродолжительное время Имеретия приведена была в совершенное спокойствие, в некоторых местах даже составлена была милиция и она ходила с нашими войсками. Многие из главных виновников мятежа схвачены, некоторые сосланы, имения конфискованы в казну, и мужики в восхищении были, когда объявлено им, что они помещикам своим более принадлежать не будут.

После сего начальник Корпусного Штаба отправился с войском в Гурию. Мятежники до того напали на пост наш в Чехтаури, состоящий из 70 рядовых при Офицере, который, ранен будучи, взят в плен, потеря из нижних чинов простиралась до 30 человек, прочие возвратились. Убивца Полковника Пузыревского, собрав сколько можно людей, приготовлялся защищаться. В замке его, Шамокмети называемом, находился гарнизон.

Владетельный Князь хотя желал прекращения беспокойств в земле его, но ни малых не употреблял к тому средств. Хотя нельзя было упрекнуть его ни одним неблагонамеренным поступком, но окружающие его, и между ими многие известные худыми свойствами и довольно явно благоприятствующие изменникам, внушали ему недоверчивость к Правительству и боязнь наказания за происшедшие беспорядки. К начальнику Штаба он не являлся, отзываясь разными вымышленными извинениями, и сношение происходило чрез пересылаемых чиновников, иногда приезжал он близко к лагерю и предлагал свидание, делая условие в количестве людей, которые со стороны начальника Корпусного Штаба должны сопровождать его при свидании. Я, наконец, писал к нему, что если бы Правительство имело причины быть им недовольным, или бы не желало сохранить его в достоинстве владетельного Князя, укрывательство не спасет его; что достаточно мне одного слова, и он земли своей не увидит. [111] Обнадежил его в милости Государя, и что начальнику войск приказано оказывать ему всякую помощь и во всем охранять его выгоды.

Сперва приехала жена его, которую прислал он, вероятно, желая испытать, как принята будет. Оказанное ей уважение и вежливость дали ему понятие, что он не имеет причины опасаться, и он сам приехал в скором времени и уверился в намерениях начальства. Он вспомоществовал войскам доставлением провиянта и своих войск несколько сот человек просил присоединить к ним, в чем, впрочем, не было ни какой нужды.

Не дал я ему чувствовать, что перемену в поведении его отношу я не действию письма моего, но решительным успехам оружия против мятежников. Приметно весьма было, что он выжидал, какой дела примут оборот, и позволительна была некоторая ненадеянность после неудачных распоряжений Подполковника Згорельского.

Подполковник Згорельский мною представлен был в командиры полка, ибо не мог я не иметь о нем отличных мыслей, нашедши его дежурным Штаб-Офицером корпуса, в каковом звании, конечно, выгодно бы было предместнику моему иметь человека способного. Не должен я был сомневаться в храбрости его, ибо на Подполковнике видел С.-го Владимира 3-й степени, и оказанный им подвиг описан был великолепным образом.

Генерал-Маиор Вельяминов вступил в имение убийцы, атаковал замок его, Шамокмети. В лесах почти не проходимых, на скале утесистой и только с одной стороны приступной, стоит сие убежище злодея, но и в оном, не почитая себя довольно в безопасности, он не ожидал войск наших, заблаговременно удалился в леса. Войска с величайшею трудностию встащили два орудия, но столько тесно было окружающее замок место, что вместе их поставить нельзя было, и не иначе, как в ближайшем расстоянии.

Мятежники со стен с большим вредом производили ружейный огонь, но в близи действующая артиллерия немедленно [112] отбила ворота и они спустясь в отверстие, сокрытое прилегающим к замку лесом, спаслись бегством. Не было проводника, которому бы известна была сия сокрытая тропинка, а стрелки наши хотя уже и начинали со стороны оной занимать лес, но не успели овладеть оною. Мятежники понесли незначительный урон, но приобретение замка по тому было важным, что оный почитался в Гурии местом непреодолимым, и жители смотрели, какой успех будет войск наших. Самые приверженные к нам думали, что войска, встретив затруднение, отступят. Неблагонамеренные утешались, что неудача с нашей стороны будет сигналом к всеобщему возмущению Грузии.

Замок истреблен был до основания, одна только оставлена церковь. Полковнику Пузыревскому, в близком расстоянии оттуда застреленному, построена гробница. Владетельный Князь представил самого убийцу, молодого весьма человека, который, по сделанном им признании, что подговорен был на то Койхосром Гуриелом, загнан на самом месте преступления до смерти.

Начальник Корпусного Штаба, вышедши обратно из лесов, расположил войска лагерем, откуда посылаемые отряды преследовали мятежников в разных направлениях, и они, скрываясь повсюду, в местах самых неприступных, нигде не могли сыскать убежища. Койхосро Гуриел бежал в Турцию й некоторые главнейшие из злодеев, прочие рассеялись и вскоре мятеж прекращен был совершенно. Бунтующие селения были разорены и сожжены, сады и виноградники вырублены до корня и чрез многие года не придут изменники в первобытное состояние. Нищета крайняя будет их казнию.

Лишение жизни определено наказанием тому, кто примет к себе, или не объявит о появлении из Турции разбойников.

В Мингрелию не нужно было посылать войск, ибо скрывавшийся в горах брат владетеля не мог собрать большой шайки, и уже до окончания в Гурии беспокойств бежал в Турецкую крепость Поти, вместе с родственником его, который вовлек его в измену и вскоре там умер. Владетель внимательно наблюдал за ним, повсюду выставлены караулы, и он [113] собственными войсками способствовал доставлению провиянта от Редут-Кале и по реке Риону.

В Имеретии, между тем, под руководством военного начальства, приводились в известность принадлежащие церкви имущества, и все исполнилось с наилучшим порядком, к чему Митрополит Феофилакт, без посредства военной власти, не мог наклонить ни какими средствами. Описание имуществ производилось одним из Епископов Имеретинских, который, принадлежа к знатной фамилии, имел обширные связи, и чрез него удобно было внушить Князьям и Дворянству, что Правительство весьма далеко от намерения присвоить их собственность. Он действовал с усердием, ибо старался загладить вину свою, как имевший некоторое с мятежниками согласие, чего доказательства были в руках моих.

Наказывая неоднократные измены Сурхай-Хана Казыкумыцкого, злобнейшего из врагов наших и содействовавшего в прошедшем году Акушинцам, коего войска приходили им в помощь и в то же время осаждали Чирацкое укрепление, отправил я в Кубу Генерал-Маиора Князя Мадатова и, там составив отряд войск, долженствующий поступить под его команду, приказал с ним войти в Казыкумыцкое Ханство, стараться наказать жестоко изменника и, буде особенных не встретится препятствий, взять главный город.

Полковнику Аслан-Хану Кюринскому приказано собрать свои войска; к ним присоединены набранные в Табассаранской Провинции и конница от Ханств, и все они поступили в состав отряда, назначенного к действию.

Генерал-Маиор Князь Мадатов вступил по направлению от укрепления Чираг, ибо нет другой удобнейшей дороги в Казыкумыцкое Ханство. Гористое и чрезвычайно возвышенное местоположение давало возможность совершить сие предприятие в летнее время, не опасаясь от жаров худых последствий. Сурхай-Хан Казыкумыцкий, знав о приуготовлении войск, с своей стороны, предприемля все меры обороны, пригласил в помощь себе соседние общества вольного народа и, собрав все силы у [114] селения Хозрек, сделал в окрестности оного несколько отдельных укреплений. Были места, известные твердостию и трудные к преодолению или, по крайней мере, с большим весьма уроном, но не хотел Сурхай-Хан удалиться внутрь земли, ибо тогда многие деревни и более населенная часть Ханства доставались в руки наши. Аслан-Хан Кюринский, непримиримый враг его, мог воспользоваться сильными связями, которые имел он между жителей, и сии, боясь разорения, оставили бы Сурхай-Хана и, конечно, изгнали бы его из главного города.

Генерал-Маиор Князь Мадатов, не доходя не много до Хозрека, увидел неприятельскую конницу, которая, расположась на возвышении близ дороги, имела оную под выстрелами. Часть Татарской конницы нашей тотчас вступила в дело, но приведена была в беспорядок, приспевшая же пехота оттеснила неприятеля и открыла дорогу всему отряду. Пройдя непродолжительное дефиле, войскам нашим представились неприятельские окопы и все силы. Окопы прилегали к горе довольно утесистой, и вершина оной занята была большими толпами. Там был особый лагерь стражи Сурхай-Хана, который не любил подвергаться опасности и весьма часто прежде оной заботился о средствах верного отступления.

Атаку укреплений распорядил Генерал-Маиор Князь Мадатов в трех пунктах. Оной предшествовала сильная канонада, которая произвела в неприятеле приметное замешательство. Конница его, бывшая впереди, усилясь пехотою, вышедшею из окопов, составляла значительные толпы, и Генерал-Маиор Князь Мадатов должен был употребить против них особенную часть войск; после нескольких выстрелов бросились они в бегство, конница проскакала чрез селение, поспешно спасаясь, вместе с нею наша Татарская конница успела захватить часть селения. Из некоторых укреплений атакующие колонны наши встречены были сильным огнем, но оный не остановил их. Укрепления взяты штыками без выстрела. В одном из них сопротивлявшийся неприятель, в числе 180 человек, вырезан до последнего. Повсюду проникшие войска наши грозили отрезать у них отступление. [115]

Когда же увидел неприятель, что вся конница наша и часть Татарской пехоты обратились на единственную дорогу, по которой мог он надеяться отойти беспрепятственно, тогда все толпы в величайшем замешательстве, не помышляя более о защите, бросились в стремительнейшее бегство к той утесистой горе, которая находилась позади укреплении. Тесные тропинки не могли вмещать вдруг всего множества, стрелки наши преследовали бегущих, нанося им чувствительный вред. Умножила бедствия их приспевшая артиллерия, которая, расположась при подошве горы, по отлогости оной, усеянной спасающимися, производила картечные выстрелы.

Сурхай-Хан бежал при самом начале атаки на укрепления, и войска его остались без начальника. За ним последовало весьма малое число приверженцев; все, спасшиеся от поражения, рассеялись в разные стороны.

Неприятель потерял убитыми и ранеными не менее пяти сот человек, весь лагерь и одиннадцать знамен, в плен взято шесть сот три человека. Кроме сих, взяты многие Татарскими нашими войсками, но оные, по отобрании у них оружия, давали им свободу. С нашей стороны потеря Русских войск убитыми и ранеными не простиралась свыше шестидесяти человек, в Татарских войсках восемьдесят четыре человека. В числе убитых лишились мы Маиора Гасан-Аги, известного отличною храбростию, брата родного Аслан-Хана. Он, в виду войск наших, с частию конницы, подскакав на ближайшее расстояние к укреплениям, спешился и пошел на штурм, где и погиб вскоре.

Сражение происходило 12-го числа Июня; никогда Дагестан не испытал подобного поражения; войска Русские в первый раз появились в местах сих.

15 числа Генерал-Маиор Князь Мадатов занял без всякого сопротивления главный город Казыкумык, в нем найдено 9-ть пушек и 3 мортиры, оставленные некогда Шах-Надиром при покорении оного. Жители Ханства приведены к присяге на верноподданство Императору; Полковник Аслан-Хан [116] Кюринский объявлен Ханом Казыкумыцким; народ обложен податью самою ничтожною, единственно в знак зависимости. Сурхай-Хан изгнан из пределов Ханства; издана прокламация, что гнусный сей изменник и никто из роду его терпимы Правительством Российским не будут. На счет народонаселения Казыкумыцкого Ханства мнения весьма различны. Некоторые почитают оное не свыше 9 тыс. семейств, другие простирают его до 12 тыс. Большая часть селений лежит в гористых местах и хлебопашество имеет весьма скудное. Пастбищами изобилуют обширными и превосходнейшего качества, на коих в летнее время собирается скотоводство всех окрестных народов. С одних пасущихся баранов, сбирая по пяти с каждой сотни, Хан получает от 12 до 13 тысяч баранов.

Во многих местах Ханства не производится посева хлеба, ибо оный, по чрезвычайной возвышенности положения земли, не вызревает, и по тому ежегодно значительное количество хлеба ввозится из Кюринского Ханства.

Назначив Аслан-Хану пребывание в Казыкумыке, приказано ему преследовать всеми средствами изменника Сурхай-Хана; Кюринское Ханство, которым до сего управлял Аслан-Хан, оставил я в прежнем своем составе, не присоединяя к Ханству Казыкумыцкому, и назначил, чтобы в нем был особенный Наиб. Сие разделение полезно в том случае, если бы Хан вздумал выйти из послушания: всегда будет кто ни будь из родственников его служить с усердием, чтобы иметь в управлении Ханство, коего жители, приобыкши к особому управлению, далеки будут от единодушия с прочими.

Общество Кубиченцев, известное искусным изделием оружия, приняло так же присягу на верность и обложено податью. Генерал-Маиор Князь Мадатов возвратился с отрядом, и войска отпущены в их квартиры.

Акушинцы в действиях Сурхай-Хана не приняли ни какого участия, сколько ни старался он возбудить их. Они похвальным образом сохранили свои обязанности и тогда, как со стороны нашей совершенно ничего не могли опасаться; ибо отряд [117] войск под командою Полковника Верховского, занимавший зимние квартиры в Мехтулинском Округе, которому приказано было наблюдать за поведением их, выступил оттуда еще в Апреле месяце, и даже ни одного человека не оставалось во всех владениях Шамхала Тарковского.

Полковник Верховской с войсками обращен был к построению в бывшей Калчалыцкой деревне, называемой Горячевской (Истису), укрепления на 300 человек гарнизона, дабы сколько возможно препятствовать набегам Чеченцов на земли Аксаевского владения и к городу Кизляру. Войска сии были несколько усилены, и Командующий на Кавказской Линии, Генерал-Маиор Сталь 2-й, находился с ними в лагере. Чеченцы, часто появляясь в силах, атакуя передовые посты и угрожая сделать нападение на табун и сенокосы, старались препятствовать работам. Не редко происходили сшибки, и одна весьма горячая, в которой Линейные Казаки наши, несравненно менее числом, оказали особенную неустрашимость. В продолжении работ не имел неприятель ни малейшего успеха. Укрепление к осеннему времени было совершенно кончено и на первый случай необходимые жилища; наименование получила Неотступного стана; оттуда войска перешли к селению Аксай, и небольшую деревню Герзели-Аул, лежащую против оного, обратили в укрепленный пост, где и расположилась одна рота 43 егерского полка, для охранения Аксая от беспокойств, которые беспрестанно наносили ему живущие вблизи Чеченцы.

Бывший Хан Казыкумыцкий, чувствуя более и более стесняемое его положение, вознамерился бежать в Персию. Лезгины Чарского общества взялись проводить его скрытными дорогами, и он, выехав из гор с сыном и малою весьма свитою, несколико дней проживал в лесу близ селения Алмалы, в надежде переправиться чрез Куру у деревни Самуха, но, боясь расположенных во правому берегу караулов, решился ехать чрез Ханство зятя его, Генерал-Лейтенанта Мустафы Ширванского.

Комендант города Нухи, услышав о бегстве Сурхай-Хана, выслал партию Татарской конницы, дабы схватить его, если вознамерится взять путь свой чрез Шекинскую Провинцию. [118] Спастись ему совершенно было не возможно, но падает подозрение, что способствовал ему Султан Елисеуйский, по жене своей родственник ему близкий, а после дознано, что высланные с конницею Шекинские старшины, зная, по которой дороге он проезжает, с намерением отправились совершенно по другой, дабы ему не воспрепятствовать. Таким образом в длину всей Провинции безопасно проехал он в Ширванское Ханство и, в близком от главного города расстоянии, был, по приказанию Мустафы-Хана, принят одним из преданных ему Беков. Мустафа с верными своими людьми отправился должно быть за Куру и далее в Персию. Обо всем тотчас дано было мне знать, но Мустафа-Хан, оправдываясь, что, совершенно не зная о проезде Сурхай-Хана, не преставал уверять в преданности его и верности Государю. Не имел я доказательств к изобличению его до того, как потребовал от Султана Елисеуйского, чтобы немедленно прислал находящегося у него прислужника Мустафы-Хана, которому все деда его и тайны были известны. Сей открыл все его злодейства, связи в Дагестане и средства, которыми возбуждал оный — сношения с Персиею, куда весьма часто посылаемы были от него чиновники к Аббас-Мирзе и принимаемы от него приезжающие. Описал дружеские связи его с Сурхай-Ханом и что посредством его раздражает против нас Акушинцев, с каковыми поручениями сам ездил неоднократно; что всех неблагонамеренных и вредных Правительству людей принимает всегда дружественно и во всех злых совещаниях непременно участвует. Мустафа-Хан, узнавши о захвачении его прислужника, не сомневался, что, от боязни наказания, может он открыть его поступки, начал приуготовлять лошадей и вьюки, и все означало намерение побега. Состоявшему при нем Офицеру в звании Пристава подарил он деньги, чтобы не делал о том мне донесения, который немедленно обо всем уведомил. Мустафа-Хан, чрез откупщика рыбных промыслов, величайшего из мошенников, Надворного Советника Иванова, прислал письма ко всем своим знакомым, особенно при мне служащим чиновникам и переводчикам, поручая им не щадить ни денег, ни подарков, а меня уверить, что он ни в чем участия не имеет; что о проезде Сурхай-Хана не знал и пред сим задолго прервал с ним всякие связи; что хотят злодеи его [119] повредить ему клеветою, будто умышляет он бежать в Персию. С Армянином Ивановым приехал Секретарь его (Мурза Агмед), имея тысячу червонцев на подарки при первом случае, в моей Канцелярии, Иванову же поручено было, по надобности, занять на имя его большие суммы. Деньги тысячу червонцев приказал я Полицеймейстеру и Коменданту взять в казну и, вместо ответа на письма Мустафы-Хана, доставленные ко мне чрез нарочных трех чиновников, приказал я командующему в Кубе, Генерал-Маиору Барону Вреде, отправить в Ширвань два баталиона пехоты и артиллерии форсированным маршем, и туда поспешнейшим образом послал войска Донского Генерал-Маиора Власова 3-го с 800 человеками Казаков, дабы отнять средства к побегу и, буде можно, схватить Мустафу-хана. О движении войск был он предуведомлен, но с такою быстротою шли Казаки, что едва успел он переправиться за реку Куру, как они появились на берегу. Один из Беков, имевших на него вражду, собрав людей, догнал у переправы часть его вьюков и отбил несколько оных. Мустафа стрелял на него с другой стороны реки.

Два, или три, часа замедления, и он был бы в руках Казаков! Но о поспешности его можно судить по тому, что он оставил двух меньших своих дочерей, из коих одну, грудную, нашли задавленную между разбросанных сундуков и пожитков.

Из предосторожности назначил я в Ширвань войска, полагая, что Мустафа может собрать большое число приверженцев и вздумает защищаться в гористой части Ханства, но ему сопутствовали некоторые из ближайших родственников и малое весьма число Беков, прислужников; при всех вообще было с небольшим триста человек. Все прочие оставались совершенно покойными и как будто никогда не бывало Хана в Ширвани.

Генерал-Маиору Князю Мадатову и Правителю Канцелярии моей, Статскому Советнику Могилевскому, препоручено сделать описание Провинции и доходов, казне принадлежащих. Жители приведены к присяге на подданство, учрежден городовой суд. Главный город Провинции, по неудобству гористого [120] местоположения, которым жители были чрезвычайно недовольны и где Мустафа-Хан жил, вопреки желания всех, по тому только, что почитал себя в безопасности, переведен в старую Шемаху, некогда бывшую обширным городом и коего остатки свидетельствуют о его некогда великолепии.

Дочь маленькую, оставленную Мустафою-Ханом, приказал я отправить к нему, снабдив ее приличною одеждою и составить ей свиту из прежних Ханских прислужников. Жены бежавших с Ханом родственников и некоторых из Беков также отосланы. Им позволено взять движимое их имение и пристойную прислугу. Поступок сей удивил Персиян, ибо в подобных случаях, если не всегда преследуют они родственников бежавшего, то, по крайней мере, отнимают все их имущество. Мустафа-Хан тронут был до слез возвращением дочери от любимой из всех жен своих, и я имел благовидной предлог избавиться многих бесполезных людей, которые, оставаясь у нас, конечно, имели бы с бежавшими тайные сношения.

В Ширванской Провинции расположен одни баталион пехоты с четырьмя орудиями артиллерии и малым числом Казаков. Из обывательской конницы составлены караулы на Муханской степи и по левому берегу реки Куры, дабы Мустафа-Хан, живущий недалеко в пограничной Персидской Провинция, не мог предпринять чего ни будь для Ширвани вредного. Между тем, по усмирении мятежа в Имеретии и Грузии, войска начинали возвращаться к своим местам.

Владетель Мингрелии представил брата своего, который явился к нему из Турецкой крепости Поти. По важности преступления, я отправил его в гарнизоны Сибирского корпуса, донеся Императору, что решился сие сделать по тому, что не смею почитать изменника достойным служить в Гвардии при лице Его. В последствии распоряжение мое утверждено.

Чарского Общества селение Алмалы, близ коего укрывался Сурхай-Хан при побеге в Персию, приказал я наказать, что исполнено собранными в Шекинской Провинции конницею и пехотою, без всякой помощи Русских войск. После небольшой перестрелки, селение было сожжено и разграблено.

Текст воспроизведен по изданию: Записки Алексея Петровича Ермолова во время управления Грузией // Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских, Книга 2. 1866

© текст - Бодянский О. М. 1866
© сетевая версия - Thietmar. 2020
©
OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЧОИДР. 1866