-

ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM VI.

VI.

Желание персиян вступить в переговоры о мире. — Участие в этом деле английского посла в Персии. — Переписка его с Ртищевым. — Вторжение персиян в Талыши. — Приготовления обеих сторон к открытию военных действий. — Наступательный план Ртищева. — Возобновление мирных переговоров. — Заключение Гюлистанского мирного трактата.

Победы Котляревского при Асландузе и Ленкорани, а главное появление русских войск за р. Араксом произвело панику между населением и возбудило опасения Аббас-Мирзы. Сознавая, что с открытием наступательных действий со стороны России, трудно [115] будет собрать рассеянные полки и встретить неприятеля, персидский принц, через своих посланных, обратился к капитану 1-го ранга Веселого с предложением прекратить военные действия. Не имея на то никакого разрешения, Веселого вступил, однако же, в переговоры и пригласил к тому же Мир-Мустафу-хана талышинского. Узнав об этом, Ртищев просил Котляревского внушить хану, что кроме главнокомандующего никто не имеет права входить с неприятелем в какие бы то ни было сношения. Веселаго же было замечено, что обязанность его драться с неприятелем, а не принимать мирных предложений, и отвечать, что с этим следует обратиться в Тифлис к самому главнокомандующему.

Столь резкий ответ еще более озаботил Аббас-Мирзу, и он решился обратиться к самому Ртищеву, через армянского патриарха Ефрема. Главнокомандующий отвечал, что, зная миролюбивое расположение Императора, он никогда не откажется от мирных переговоров с персидским правительством, но имеет весьма малую надежду на успех.

Действительно, заключение мира с персиянами было делом далеко не легким. «Неблагонамеренность, писал Мориер к лорду Вальполю (См. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. V, № 865.), лукавство и вероломство персиян затрудняли его (заключение мира) до сих пор до невозможности, и если бы русские им не задали прошедшею зимою двух или трех уроков самых порядочных, то я никак и не поверил бы, чтобы мы могли склонить их к замирению. Люди, имеющие всю власть на границе, и в числе оных мнимый наследник Персии и один из министров шаха Мирза-Безюрг, находят в том большую выгоду, чтобы сие дело не состоялось, и они-то делали главное в том препятствие».

Предыдущие переговоры и сношения Аббас-Мирзою показали, что главным противником заключения мира был Мирза-Безюрг — дядька и наставник принца, находившегося под полным его влиянием. Следовательно, начинать снова переговоры с Аббас-Мирзою было бы бесполезно, и главнокомандующий решился начать их не иначе, как с тегеранским кабинетом. Пользуясь союзом России [116] с Англиею и участием, которое принимал сир Гор-Узелей в предшествовавших переговорах, Ртищев сообщил ему о желании персидского правительства, но выразил сомнение в успешном исполнении этого желания. Если для ведения мирных переговоров, говорил главнокомандующий, будут назначены со стороны Персии те же лица, которые наблюдают прежде всего свои личные выгоды, сопряженные с продолжением войны, чем помышляют о благе общественном; если на ведение переговоров будет иметь влияние тавризский министр (Мирза-Безюрг), который в течение шести лет ежегодно возобновлял переговоры и своею хитростию достигал того, что они прерывались, то едва ли можно ожидать каких бы то ни было успехов.

«Намерения Российской Империи к постановлению мира с Персиею самые искренние, присовокуплял Ртищев (В письме английскому послу от 18-го января 1813 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. V, № 852.); основания миру полагаемые, сколько умеренны, столько же и справедливы. Напротив того, неискренность особ, договаривающихся со стороны персидского правительства, и разные обороты, вредящие согласию, всегда затмевают справедливость и отдаляют благополучный мир. Если бы тегеранскому кабинету беспристрастно были представлены все те пользы, кои Персия приобрести может от союза со столь сильною Империею, какова Россия — вред, который она невозвратно понести может от продолжения войны с неравными силами, и истинное положение, в каковом ныне находятся дела обеих воюющих сторон, с присовокуплением также, сколь умеренна Российская Империя при всех своих преимуществах, не требуя от Персии никаких пожертвований при постановлении мира, а только удерживая свою собственность, принадлежащую ей по праву войны, то, без сомнения, тегеранский кабинет, убежденный справедливостью дела, дал бы оному другое направление и с такою же искренностью приступил бы к заключению мира, с какою желает сего события мой всемилостивейший Государь Император».

Сир Гор-Узелей отвечал, что он искренно и «всем сердцем» желает скорейшего заключения мира между Россиею и [117] Персиею; что он еще ранее писал об этом несколько писем главнокомандующему, но они были задержаны Мирзою-Безюргом, старавшимся воспрепятствовать свободной корреспонденции между английским послом и русским главнокомандующим; что, наконец, ему удалось открыть тегеранскому кабинету происки тавризского министра и заставить Баба-хана понять те выгоды, которые он приобретает с заключением мира с Россиею.

Будучи уверен, что настоящая причина, по которой Мирза-Безюрг не желал прекращать военных действий, было получение от английского правительства 200,000 туманов субсидии на военные издержки, сир Гор-Узелей заявил Баба-хану, что если со стороны России будут предложены справедливые условия мира, то английское правительство быть может почтет себя в праве прекратить субсидию, которая, по смыслу трактата, отпускается, чтобы вредить неприятелям, а не союзникам Англии.

Заявление это произвело крутой поворот в политике тегеранского кабинета и вызвало желание Баба-хана принять непосредственное участие в мирных переговорах. Он решился устранить Мирзу-Безюрга и дать полномочие находившемуся при нем английскому посланнику.

«Благодаря Бога, писал сир Узелей (В письме Ртищеву от 26-го марта 1813 г.), я был довольно счастлив в том, что обратил взоры шаха на существенные его выгоды, открыл обманы и лукавства министров, его сына (Аббас-Мирзы), и ожидаю только вашего ответа, дабы обязать Баба-хана на отправление к стопам Государя Императора своего чрезвычайного посла с употребительными в таких случаях подарками».

Ртищев отклонил отправление чрезвычайного посольства в Петербург, находя меру эту совершенно бесполезною и клонящеюся только к одной напрасной потере времени. Если цель посольства заключалась в том, чтобы через него вступить в переговоры о мире, то в этом не представлялось необходимости, так как главнокомандующий был уполномочен на все случаи и, находясь на месте, мог гораздо скорее окончить переговоры; если же целью отправления посольства было принесение подарков, то они могли быть [118] приняты только от дружественной державы, следовательно после заключения мирных условий. Тогда, писал Ртищев (В письме сир Гор Узелею от 8-го мая 1813 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 859.), «чрезвычайные послы взаимно к каждому двору должны быть с обеих сторон отправлены с приличными на таковой случай приветствиями и изъявлением дружбы».

Соглашаясь с мнением главнокомандующего, сир Гор-Узелей уведомлял, что переговоры о мире будут теперь ведены самим Баба-ханом и его первым министром Мирзою-Шефи, который вместе с тем отправляет в Тифлис своего чиновника Мамед-Али-бека с письмом, заключающим в себе изъявление дружбы и расположение к доброму согласию. Ртищев просил снабдить посланного письменным удостоверением в том, что со стороны Персии во всех пограничных местах строго воспрещены неприязненные действия. Удостоверение это было необходимо в виду того, что персидское правительство, переговариваясь о мире и желая склонить главнокомандующего на некоторые уступки, не останавливало своих обширных приготовлений и не воспрещало Аббас-Мирзе производить хищнические вторжения в наши границы.

В половине апреля персияне вторглись в Талыши, отогнали скот неподалеку от Аркеванской крепости и успели захватить в плен нескольких жителей. По просьбе Мир-Мустафы-хана из Ленкорани была выслана команда в 50 человек с одним орудием, не успевшая догнать неприятеля. Другая партия, переправившись, в мае, через Худо-аферинский мост, ворвалась в Карабаг для грабежей, но была прогнана командою, стоявшею в Хонзыряхе, и преследована до р. Боргушета. Баба-хан прибыл с войсками в урочище Уджан-Джеман в четырех агаджах за Тавризом. При нем по сведениям было 18,000 человек пехоты, 40,000 кавалерии и 20 орудий. Он намерен был, в случае неудачи переговоров, открыть военные действия под своим личным начальством и с этою целью строил укрепления в Талынях и приказал всех жителей Эриванской и Нахичеванской областей, живших вдали от укрепленных пунктов, переселить на летнее время за р. Аракс, со всем имуществом и скотом. [119]

С своей стороны Ртищев, желая прекратить вторжение персиян в наши границы и побудить их к скорейшему заключению мира, решился перенести военные действия в Персию и действовать наступательно. С этою целью предполагалось сухопутные войска двинуть к Тавризу и одновременно с этим отправить в Энзели сильную эскадру с десантом. В состав эскадры назначены: один корабль, один корвет, три брига, три люгера, два транспорта и четыре купеческие шкоута (В эскадре были следующие суда: корабль «Вулкан», корвет «Арианда:», бриги: «Ящерица», «Змия» и «Волга»; люгеры: «Белка», «Горностай» и «Щеголь»; транспорты: «Баку» и «Пчела».).

Для составления десанта формировался в Астрахани временный Ленкоранский баталион, в состав которого вошли 489 рекрут, взятых по двум наборам с Астраханской, Кавказской, Казанской и Саратовской губерний, и рота Астраханского гарнизонного баталиона. Присоединив к этому баталиону 100 человек астраханских казаков, десант в июле был отправлен к талышинским берегам, где часть баталиона велено оставить в Ленкорани, а в замен того посадить на суда из тамошнего гарнизона старых солдат и действовать по обстоятельствам против неприятеля. Для командования эскадрою и десантом назначен астраханский комендант генерал-лейтенант Ротгоф.

25-го июля эскадра с десантом прибыла к талышинским берегам (Вссподд. рапорт Ртищева, от 15-го августа 1813 г., № 140.), но в употреблении ее не представилось надобности, так как мирные переговоры с Персиею приняли благоприятный исход.

Прибывший в Тифлис персидский чиновник Мамед-Али-бек доставил главнокомандующему письмо Мирзы Шефи, в котором визирь писал об искреннем желании персидского правительства прекратить вражду с Россиею. Ртищев отвечал, что мысли его о мирных переговорах известны английскому посланнику (Письмо Ртищева мирзе Шефи, от 8-го мая 1813 г., № 81.), и в тот же день сообщил сир Гор-Узелею, что выбор места для переговоров предоставляет усмотрению тегеранского кабинета, но отказывается сам вести их, если они будут назначены в [120] Тегеране. «Мне самому принять на себя сию обязанность, писал главнокомандующий (В письме сир Гор-Узелею, от 8-го мая 1813 г., № 76. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 859.), было бы несходственно ни с высочайшею волею, ни с моими обязанностями главнокомандующего войсками и всем здешним краем, коего я ни по какому случаю без особой высочайшей воли оставить не могу». Если же персидское правительство уполномочит для ведения переговоров мирзу Шефи и назначит место где-нибудь на границе, тогда ведение переговоров Ртищев принимал на себя.

Сознавая, что всякий день промедления сопряжен с чрезвычайными издержками на содержание войск, собранных в Уджан-Джемане, Баба-хан желал скорее выйти из этого положения и распустить свои войска. Он просил сир Гор-Узелея поторопиться заключением перемирия и английский посланник предлагал Ртищеву заключить его на двенадцать месяцев. «Впрочем, писал он (В письме Ртищеву, от 28-го июня (10-го июля), из Тавриза.), если бы ваше превосходительство пожелали заключить перемирие на 15 или 16 месяцев вместо 12-ти, то я надеюсь иметь столько влияния на шаха, что склонил бы его согласиться на ваши желания».

Ртищеву предоставлялся выбор иметь свидание по поводу заключения перемирия или самому лично в Памбаках с персидским полномочным ханом эриванским, или послать от себя поверенного. В последнем случае и эриванский хан пошлет от себя брата или кого-либо другого. С заключением перемирия войска обеих сторон должны были быть распущены по квартирам, не ожидая окончательного заключения мирных условий.

«Относительно status quo ad presentem, писал сир Гор-Узелей, то, в уважение трудностей, какие я должен был превозмочь, дабы согласить на сие персиян (так как последние поражения их делали согласие сие еще более затруднительным по их гордости), я надеюсь, что ваше превосходительство охотно уступите Персии какую-нибудь малую частицу владений, через что докажется великодушие великого Государя Императора, его благодетельность и великость души, и в то же время излечатся раны, кои персияне [121] действительно чувствуют. Обстоятельство сие я прошу вас покорно принять не в виде требования со стороны Персии (ибо держава сия согласна на status quo ad presentem), но только как простую просьбу со стороны моей, как искреннего друга обеим сторонам».

Ртищев не соглашался ни на какую уступку и находил ее совершенно невозможною.

— Если в прошлом году, говорил он, когда Россия находилась в весьма затруднительном положении, в рассуждении вторжения французов, и даже в Грузии произведен был мятеж царевичем Александром, я отвергнул перемирие с Персиею единственно по поводу точно таких же требований со стороны персидского правительства, то тем более теперь я не могу и не в праве, без нарушения своих обязанностей, сделать какую-либо уступку из владений, состоящих под единственною властью Его Величества.

Вместе с тем Ртищев признавал неудобным заключать перемирие на столь продолжительный срок, так как Император поручил ему одновременно с перемирием заключить и самый мирный трактат.

— Одно перемирие, говорил главнокомандующий, сколько бы продолжительно оно ни было, не может составить обеспечения для обеих воюющих сторон. Желание же персидского правительства заключить перемирие для того, чтобы постановить прелиминарные пункты, сообщенные ему мною еще в прошлом году, доказывает только намерение продлить время и может побудить Императора заставить подписать мир силою оружия. Мир этот, конечно, не представит уже тех выгод персиянам, которые они могут приобрести теперь.

На этом основании Ртищев предлагал заключить перемирие не более как на 50 дней, которых было совершенно достаточно для постановления окончательного мира. Местом для переговоров он предлагал избрать м. Гюлистан, лежавшее в вершинах р. Тертера, почти на границе между Эриванью и Нахичеванью.

Отказ Ртищева заключить перемирие на год и уступить что-либо из занятых нами провинций произвел между персиянами некоторое колебание, «и чуть было не остались тщетны все мои [122] старания», говорил сир Гор-Узелей (Письмо сир Гор-Узелея Ртищеву, 10-го августа.). Он писал главнокомандующему, что персидское правительство и во главе его сам шах, желают особым пунктом трактата выговорить себе законное право на уступку Персии некоторых владений из состоящих уже под властью России.

Ртищев не согласился. Тогда тегеранский кабинет предложил заключить краткий трактат о мире, с тем, чтобы более подробный договор был заключен впоследствии в Петербурге. Баба-хан надеялся, что переговоры в русской столице будут для него выгоднее, и он, пользуясь великодушием Императора, успеет склонить его на уступку некоторых областей. Главнокомандующий не согласился и на это предложение; он настаивал на заключении полного или окончательного трактата и грозил прекращением переговоров. Но, чтобы отчасти удовлетворить желанию Баба-хана, генерал Ртищев обещал по заключении договора составить особый акт, по которому будет предоставлено Персии, по отправлении посла в Петербург, просить у Императора «о всех надобностях и желаниях, какие имеет персидское правительство» не как требование, подлежащее непременному удовлетворению, а единственно как просьба, исполнение которой зависит от усмотрения Императора (Письмо Ртищева английскому послу, от 24-го августа. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. V, № 873.).

Видя такую неуступчивость со стороны России, зная о появлении уже флота с десантом у талышинских берегов и о готовности русских войск вступить в пределы Персии, Баба-хан принужден был согласиться с требованиями главнокомандующего и назначил своим уполномоченным Мирзу-Абуль-Хасан-хана, бывшего перед тем чрезвычайным послом в Англии, а местом переговоров избрал м. Гюлистан, в Карабаге, при речке Зейве.

Отправив на встречу персидского уполномоченного маиора Мандрыкина, исправлявшего должность дежурного генерала армии, главнокомандующий 10-го сентября выехал из Тифлиса в Гюлистан. Остановившись в Елисаветполе, в ожидании известия о прибытии [123] персидского уполномоченного к нашим границам, Ртищев получил донесение от маиора Мандрыкина, что Мирза-Абуль-Хасан выехал из Тавриза 20-го сентября и 23-го числа прибудет в Гюлистан. Главнокомандующий поторопился отъездом из Елисаветполя, и 21-го числа был уже на месте. Он отправил в различные пункты своих адъютантов с небольшими отрядами казаков, чтобы приветствовать персидского уполномоченного, сопровождаемого четырьмя почетными чиновниками и 350 человек конвоя. 27-го сентября Мирза-Абуль-Хасан-хан прибыл в Гюлистан и остановился в приготовленном для него лагере, против лагеря наших войск. В тот же самый день он имел свидание с Ртищевым в особой палатке, назначенной собственно для переговоров и поставленной посредине между обоими лагерями.

После взаимных визитов и размена полномочий, приступлено было к переговорам о перемирии, и 1-го октября акт этот был подписан. Обе стороны обязались в течение 50 дней, т. е. до 21-го ноября, не предпринимать никаких военных действий или хищничеств и немедленно приступить к переговорам о мире на основании status quo ad presentem. В случае же, если бы не последовало соглашения между уполномоченными, и заключение мира не состоялось, то неприятельские действия не прежде могли быть открыты, как через 20 дней после прекращения переговоров, т. е. «через такое время, в которое уполномоченный со стороны персидского правительства может, с оказанием ему всех почестей, свободно и со всею безопасностью быть препровожден за границу». Предложивши затем Мирза-Абуль-Хасан-хану приступить безотлагательно к заключению мирных условий, Ртищев получил от него заявление, что из особого уважения к русскому главнокомандующему и ценя искреннее его расположение к персидскому правительству, он предоставляет ему самому, на основании status quo ad presentem, составить краткий трактат и предложить статьи оного на общее обсуждение. С своей стороны Мирза-Абуль-Хасан-хан просил уважить только одну просьбу, чтобы прежде всего согласиться в сепаратном акте, так как этим документом обеспечивалось «право персидскому правительству надеяться на удовлетворение в просьбах, кои будут по заключении мирного трактата представлены [124] высочайшему российскому двору через полномочного персидского посланника».

— Следуя общим правилам, отвечал на это Ртищев, сепаратный пункт должен быть постановлен тогда, когда мы согласимся уже в главных основаниях мирного трактата и подпишем его.

— По наставлениям мне данным, заметил Мирза-Абуль, я обязан первоначально иметь переговор о сепаратном акте и, только удостоверясь в согласии вашем постановить оный сходно с желанием персидского правительства, приступить уже к переговорам о статьях самого мира.

Не находя ничего важного в такой просьбе и несогласного с видами нашего правительства, Ртищев не отвечал прямым отказом.

— Хотя с моей стороны, говорил он, как английский министр, так и персидское правительство предварены уже письменно, что я не прежде могу согласиться на постановление сепаратного пункта, как после подписания настоящего трактата, но, имея искреннее расположение стараться по мере моей возможности о сближении истинных польз обеих высоких держав и с удовольствием желая оказать особое уважение к личным достоинствам вашим, я охотно готов удовлетворить вашему желанию.

Тогда Мирза-Абуль-Хассан-хан представил Ртищеву записку, данную ему от тегеранского двора, какого содержания должен быть заключен сепаратный акт. Тегеранский двор желал включить в мирный трактат особый параграф, по которому полномочному персидскому послу, имеющему отправиться в Петербург по заключении мира, было бы предоставлено право просить Императора о возвращении Персии некоторых владений, отходящих по трактату к составу России, с тем условием, чтобы просьба эта была уважена петербургским кабинетом. Ртищев был удивлен такому домогательству тегеранского двора и тем более, что об этом были уже переговоры, и персидское правительство согласилось отказаться от своих требований. Он заявил персидскому уполномоченному, что готов заключить сепаратный параграф, но на основаниях предложенного им содержания и с некоторыми переменами, [125] наиболее соответствующими желаниям Персии. При этом Ртищев старался изложить сепаратный параграф с возможною ясностью и настоять на том, чтобы из него были исключены все те выражения, которые могли бы присвоить персидскому правительству право ожидать непременного удовлетворения в своих просьбах, когда они будут представлены нашему правительству. После продолжительных споров и весьма долгих убеждений, Мирза-Абуль-Хассан-хан согласился наконец принять сепаратный акт, предложенный Ртищевым, но просил прежде окончательного утверждения отправить его в Тегеран с нарочным курьером «для испрошения от своего государя согласия, в коем он хотя не сомневается нимало, но дабы отклонить от себя всякую клевету со стороны сильной партии, недоброжелательствующей совершенно миру и вредящей собственно его лицу». Персидский уполномоченный заявил, что меру эту он признает необходимою для собственной безопасности. Ртищев не вполне верил такому заявлению и предполагал, что Мирза или ограничен в данном ему полномочии, или имеет поручение протянуть переговоры и тем дать возможность своему правительству выиграть время и приготовиться к новым военным действиям. Главнокомандующий убеждал персидского уполномоченного действовать самостоятельно и решительно на основании данных ему полномочий и не скрыл от него, что в противном случае, не желая быть обманутым, принужден будет прервать переговоры. В данном случае Ртищев согласился, чтобы «на сей один только раз» курьер был отправлен в Тегеран, но и то при условии, чтобы не ожидая ответа приступить к дальнейшей разработке условий мирного трактата.

С отправленным в Тегеран курьером Ртищев писал сир Гор-Узелею (В письме от 1-го октября 1813 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. V, № 878.). — «Я покорнейше прошу ваше превосходительство употребить и с своей стороны уважаемое Персиею старание ваше, чтобы в разрешении, какое дано будет персидским правительством уполномоченному Мирза-Абуль-Хасан-хану, по предмету нынешнего представления его о сепаратном пункте, не заключалось ничего противного основанию status quo ad presentem, [126] и чтобы последовало сие разрешение со всевозможною скоростию и с предоставлением ему полного права, как полномочному, действовать прямо от своего лица, не прибегая к пересылкам через курьеров, для испрашивания разрешения, так как сие не будет более мною принято. В противном случае, как первое, так и последнее может уверить меня в нерасположении персидского правительства к миру и довести постановленное перемирение до разрыва, тем более, что давно уже прибыли ко мне в лагерь важные депутаты со стороны всего туркменского и иомудского народов, ищущих покровительства Е. И. В., с коими, однако же, во уважение расположения моего заключить мир с Персиею, доселе еще не имел я никаких переговоров по делу их миссии, и что для того всякая напрасная потеря времени могла бы сделаться вредною для пользы службы моего великого и всемилостивейшего Государя Императора.»

Между тем в ожидании ответа из Тегерана переговоры о мире продолжались ежедневно, и вопрос о будущих границах между двумя державами и перечисление владений, поступающих в подданство России, встретил немаловажные затруднения. Не имея ни малейшего понятия о географической карте и не зная в точности, какие именно места находились в действительном владении России и Персии, Мирза-Абуль-Хассан-хан поступал нерешительно и долго не соглашался на предложенные Ртищевым границы, опасаясь лишиться части владений, принадлежащих Персии. Он просил обозначить их одним общим перечнем главных пограничных провинций, состоящих в непосредственном владении каждой стороны, с присовокуплением, что «границу между ними должны составлять прежние межи, издревле существующие». Такое обозначение границ было крайне неудобно, могло возбудить в будущем споры, но упорство персидского уполномоченного было столь велико, что Ртищев вынужден был, по вопросу о границах, предоставить право обеим державам по заключении мира и ратификации трактата назначить взаимных комиссаров для разграничения. Под руководством главнокомандующего комиссары должны были определить и обозначить действительную черту границ на основании status quo ad presentem. [127]

«Сим средством, писал Ртищев, на которое Мирза-Абуль-Хассан-хан по убедительным моим внушениям наконец изъявил свое согласие, удержано мною в вечном подданстве Российской Империи и Талышинское ханство, которое в продолжение войны с Персиею несколько раз переходило из рук в руки и которое по положению своему весьма для России важно во многих отношениях, ибо через удержание в наших руках креп. Ленкорани, постановив теперь в Талышах твердый пункт, мы можем иметь в здешнем крае превосходную пристань на Каспийском море, удобную для военных судов и полезную как для коммерции, так и для свободного сообщения.»

Пристань эта была важна для нас еще и по удобству наблюдения за единством русского флага на Каспийском море.

Соглашаясь, после долгих убеждений, признать наш флаг господствующим на Каспийском море, Мирза-Абуль-Хассан-хан просил, чтобы в особое для него одолжение уступить Персии хотя малую часть земли, для доказательства уважения и доброжелательства России к повелителю Персии, что могло бы также служить и ему защитою от «злобствующих клевет недоброжелательствующих миру». Ртищев согласился на это и предложил оставить Мигри с окрестностями в зависимости Персии, что и было принято Абуль-Хассан-ханом с особою благодарностью. — Таким образом мигринский округ был отделен от Карабага и предоставлен во власть Персии. Округ этот был ни что иное, как пустое гористое место, без жителей, большая часть которых в разные времена была увлечена персиянами за Аракс, а остальные по всегдашней опасности от неприятеля рассеялись по другим округам Карабага. Самое укрепление Мигри было оставлено нами по убийственному климату, причинившему нам в течение двух лет потерю более 800 человек из одного баталиона, комплектованного два раза.

Уступка хотя бесплодного и вредного в климатическом отношении округа побудила однако же Мирзу-Абуль-Хассан-хана согласиться на все остальные предложенные ему условия, и 12-го октября 1813 г. Гюлистанский мирный трактат был подписан уполномоченными. По этому трактату каждая из [128] договаривающихся сторон осталась при владении теми землями, ханствами и провинциями, «какие ныне находятся в совершенной их власти». Таким образом к составу России присоединены на вечные времена ханства: Карабагское (Шушинское), Ганжинское (давно уже переименованное в Елисаветпольскую провинцию), Шекинское (Нухинское), Ширванское (Шемахинское), Дербентское, Кубинское, Бакинское и Талышинское, с теми землями этого последнего ханства, «которые ныне состоят во власти Российской Империи». При этом весь Дагестан, Грузия с Шурагельскою провинциею и все земли и владения между вновь постановленною границею и Кавказскою линиею признаны Персиею принадлежащими России. Статья пятая мирного трактата подтверждала единство русского флага на Каспийском море, и никакая другая держава, даже и Персия, не могла иметь военных судов на этом море. Обе договаривающиеся державы постановили произвести размен пленных, дозволить всем бежавшим во время войны возвратиться в свои жилища, покровительствовать торговле и иметь в наиболее важных торговых пунктах своих консулов или агентов. Персидское правительство обязалось взимать не более пяти процентов пошлины с русских товаров и только один раз, куда бы потом русские купцы с своими товарами ни ехали; «более же никаких сборов, податей, налогов и пошлин ни под каким предлогом и вымыслом не требовать».

Весьма значительные уступки, сделанные Персиею в пользу России, побудили Императора Александра I принять на себя ручательство в охранении престолонаследия и внутреннего спокойствия в Персии. В четвертой статье трактата было сказано, что «Его Величество Император Всероссийский, в оказание взаимной приязни своей к его величеству шаху персидскому и в доказательство искреннего желания своего видеть в Персии самодержавие и господственную власть на прочном основании, сим, торжественно за себя и преемников своих, обещает тому из сыновей персидского шаха, который от него назначен будет наследником персидского государства, оказывать помощь в случае надобности, дабы никакие внешние неприятели не могли мешаться в дела персидского государства и дабы помощию высочайшего российского двора [129] персидский двор был подкрепляем. Впрочем, если по делам персидского государства произойдут споры между шахскими сыновьями, то Российская Империя не войдет в оное до того времени, пока владеющий тогда шах не будет просить об оной».

Обязательство об охранении престолонаследия не могло загладить того неприятного впечатления, которое возбуждалось у каждого из персиян при мысли об уступке земель, и, взглянув на карту, не трудно сказать, что уступка эта должна была быть очень чувствительна для тегеранского двора. Поэтому генерал от инфантерии Ртищев, особым сепаратным актом, предоставил право тегеранскому двору просить Императора Александра I о возвращении Персии хотя некоторых из уступленных земель. «Посланник, сказано было в сепаратном акте (Арх. М. И. Д., 1-7, 1816-1818.), имеющий отправиться от персидского двора, с поздравлением к российскому двору, повеленные ему от своего шаха просьбы представит на волю великого Императора. Главнокомандующий российский обещает по возможности употребить старание о просьбах Персии.»

Итак на долю Ртищева выпало восстановить мирные отношения между двумя державами.

«Мир с Персиею, сказано в высочайшем манифесте 16-го июля 1818 г., оградил спокойствием и безопасностию восточные пределы России. Он заключен был в час решительный, тогда когда Европа увидела новую судьбу свою, и единодушие сие увенчалось победою».

«Всевышний, писал военный министр князь Горчаков Ртищеву (В письме от 20-го ноября 1813 г., № 2270.), благословляя на Рейне успехи оружия нашего, на спасение Европы подъятого, благословил восстановить тишину и спокойствие на Араксе. Вы виновник сего последнего заключением столь давно желаемого и столь достохвального мира с Персиею. Вам предоставлено было прекратить семнадцать лет беспрерывно продолжавшуюся войну — сие да пребудет вам памятником!

Как верный сын отечества, как чтущий вас, разделяю я с вами ту приятность, которую вы ощущаете. Надеюсь скоро [130] поздравить вас с возведением вас в высшую степень. Сего испрашивал я у всемилостивейшего Государя нашего, как справедливо вами заслуженного. Наслаждайтесь спокойствием после трудов ваших».

В награду за труды по заключению мира Ртищев был произведен в генералы от инфантерии. Шах пожаловал ему знаки ордена Льва и Солнца (На ордене и звезде была сделана следующая надпись в стихах: «Так как посредником дружбы Фетх-Али-Шаха с Российским Императором был доброжелатель Ртищев, то орден Персидского государства украсил его подобно как солнце отражает луч свой на луну».) на золотой с эмалью цепи, для ношения на шее, с зеленою шелковою лентою через плечо и приказал отпустить ему в подарок 500 тавризских батманов шелку. Мирза-Абуль-Хасан-хан был назначен чрезвычайным посланником в Петербург и награжден шахом подарками, состоявшими из ножа, сабли, кинжала, усыпанного бриллиантами, и нити жемчуга (100 зерен), полной лошадиной сбруи украшенной алмазами и разной одежды из тирмэ. Сир Гор-Узелей получил письменное изъявление благодарности за свое участие в переговорах как от шаха, так от наследника и многих министров. «В самом деле, писал он (Послу в Константинополе Миттону 2-го ноября 1813 г. Арх. Минис. Иностр. дел 1-13, 1802-16 № 3.), я обязан всем неограниченной доверенности шаха к моим советам и тому (деньгам), что я привез с собою в Адербейджан для своего подкрепления».

Заключение Гюлистанского мира, прибавлял Узелей, произвело «необычайную радость между персиянами всякого состояния». Надеясь возвратить хотя часть уступленного России по трактату, шах торопился отправлением посольства в Петербург, и 21-го июня 1814 года Мирза-Абуль-Хасан-хан прибыл уже в Тифлис в звании чрезвычайного посла персидского шаха. Он имел с собою ратификованный трактат, привел двух слонов, несколько разной породы персидских жеребцов, назначенных в подарок Императору и привез значительное число вещей, состоявших из сабель древних шахов, драгоценных каменьев, жемчуга и дорогих шалей. Он намерен был немедленно ехать в Петербург, [131] но политические обстоятельства в Европе были причиною того, что не только путешествие Мирзы-Абуль-Хассан-хана замедлилось, но и самая ратификация Императора Александра 1 последовала тогда, когда Ртищева не было уже на Кавказе.

VII.

Отношения между Россиею и Турциею после Бухарестского мира. — Вопрос о возвращении туркам некоторых крепостей в Закавказье. — Интриги Порты среди горцев и кабардинцев. — Волнения в Абхазии. — Посылка турецкого уполномоченного в Петербург для переговоров о крепостях. — Ответ ему данный. — Приближение эрзерумского сераскира к нашим границам. — Меры, принятые Ртищевым к отклонению могущих произойти неприязненных действий. — Прекращение притязаний Порты.

С заключением Гюлистанского трактата окончились военные действия на Кавказе, и генерал-лейтенанту Ртищеву оставалось обратить внимание на внутреннее положение вверенного ему края и сгладить те недоразумения, которые встречались от неясности и неполноты мирных трактатов, заключенных как с Персиею, так и с Турциею.

16-го мая 1812 года был подписан в Бухаресте мирный договор России с Турциею. В VI статье этого акта было сказано что границы в Азии восстановляются так, как были прежде, до войны. На этом основании Россия обязывалась возвратить Порте все те занятые нами укрепленные пункты, которые находились за чертою наших владений.

«По смыслу оной статьи ясно разумеется, писал граф Румянцов Ртищеву (В письме от 5-го августа 1812 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 917.), что она отнюдь не относится до владений и областей, которые прежде и в продолжение последней войны нашей с Портою добровольно покорились скипетру его величества и присоединились к Российской империи; а потому и никакие притязания со стороны Порты на сии области и владения не должны быть нами [132] приняты и не могут быть уважены. Содержание оной статьи касается. единственно до тех только крепостей и замков с землями к ним принадлежащими, которые в нынешнюю войну у турок завоеваны силою оружия».

Для сохранения полного доверия к русскому правительству тех владельцев и ханов, которые добровольно признали над собою власть России, необходимо было удержать за собою все пограничные владения, и потому Император Александр I повелел Ртищеву резиденцию абхазского владетеля, крепость Сухум-кале, не смотря ни на какие домогательства Порты, не отдавать во власть ее. Ртищев возвратил туркам крепости Ахалкалаки и Поти, первую 29-го октября, вторую 7-го декабря и на домогательство Порты получить в свои руки Сухум-кале отвечал, что сделать этого не может.

— Абхазское владение, говорил он, никогда Порте непосредственно не принадлежало, всегда сохраняло свою независимость, а потому и в мирном трактате о нем ничего не упомянуто.

Отказ Ртищева заставил Порту прибегнуть к обыкновенным ее мерам — к распространению ложных слухов и к возбуждению магометанского населения против России. Распуская слухи, что по Бухарестскому миру все магометане будут переселены в Турцию, анапский паша волновал живших в черте нашего кордона ногайцев и кабардинцев.

Когда русское правительство вступило в сношение с кабардинцами, тогда оно имело дело с двумя или тремя владельцами. Существовавший в Кабарде обычай, по которому отец семейства делил свое имение на столько частей, сколько у него было сыновей, сделал то, что в короткий сравнительно промежуток времени число владельцев увеличилось до 200 человек. Будучи независимы друг от друга, они преследовали свои личные интересы, не считали нужным исполнять условий, заключенных с русским правительством, и часто случалось, что, переговариваясь с русским правительством о мире и добром согласии, владелец в то же время посылал своих подвластных в набег в русские владения, чтобы получить на свою долю часть добычи. Производство в чины и денежные награды кабардинским владельцам мало помогали делу, потому что ими пользовались такие лица, которым подчинялось не более [133] двадцатой части населения; остальные сохраняли постоянные сношения с враждебными нам закубанцами и вместе с ними хищничали в наших пределах.

С другой стороны многие военнослужащие, как доносил Ртищев (В отношении князю Горчакову, 14-го декабря, № 123.), «из высших и нижних чинов, быв расположены на одном месте более 15 лет, занимаются менее службою, чем своим хозяйством, как-то: построением собственных домов, развитием скота, овощей и тому подобного». Начальство, допуская подобные занятия, тем самым допускало нижним чинам сводить «как с внутренними, так и с заграничными народами знакомство, более ко вреду благосостояния всего кавказского народа, нежели к пользе оного служащее». Казаки тайком хищничали вместе с закубанцами, и прорывы хищников в наши пределы стали повторяться чаще и чаще (Рапорт генер.-маиора Дельпоцо Ртищеву, 18-го марта 1814 г., № 153.). Знакомство горцев и частные сношения с жителями на линии давали им средства узнавать о силе русских войск расположенных в каждой крепости, на каждом пикете и кордоне. Пользуясь этими сведениями, горцы шли за добычей почти безнаказанно, тем более что начальство не принимало почти никаких мер к прекращению хищничества. Командовавший войсками на линии генерал-маиор Портнягин злоупотреблял здесь властью точно так же как злоупотреблял ею в Грузии (Рапорт Ртищева кн. Горчакову, 31-го июля, № 105.). Он не столько заботился о безопасности края, сколько об увеличении своего благосостояния: вмешивался в гражданские дела, доставлявшие ему известную прибыль, не исполнял приказаний главнокомандующего, принимал подарки, притеснял чиновников и отличался полнейшею бездеятельностью относительно обеспечения границы. Турецкий чиновник Сеид-Ахмед-эфенди, находясь за Кубанью, свободно переговаривался с ногайцами относительно переселения их в Турцию. Он уверял их, что по последнему мирному трактату России с Портою все ногайцы могут, если желают, перейти в Турцию, где получат удобные земли для поселения, деньги и свободу религии. Нагайцы перестали обрабатывать землю и в течение нескольких [134] месяцев собирались к переселению. Портнягин знал это и не принимал никаких мер. Ахмед-эфенди с 1,500 человек закубанцев подошел к Кубани и с согласия Портнягина виделся с ногайскими мурзами и старшинами. Он убедил ногайцев, что если они останутся в пределах России, то будут обложены новыми податями и обязаны нести рекрутскую повинность, что они не сохранят тогда магометанской религии и будут преданы проклятию. Ногайцы были не довольны русским правлением «за необращение к ним ни малейшего внимания, также за то, что самые справедливейшие их просьбы оставляются начальством в пренебрежении, и что все притеснения, терпимые ими от воровства, делаемого у них казаками, не только никогда почти не удовлетворяются, но не редко случается, что когда открыты бывают самые следы похищения, то вместо розыска искавшие бывают захватываемы и содержимы долгое время под караулом» (Отношение Ртищева князю Горчакову, 5-го января 1814 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. V, № 982.).

Таким образом притесняемые тем же Портнягиным ногайцы решились переселиться, и 6-го сентября 1813 года Ахмед-эфенди беспрепятственно вступил в пределы Кавказской губернии. Он переправился через р. Кубань в таком месте, где в двух верстах находилась крепость с войсками и сам генерал Портнягин. В течение пяти дней Ахмед оставался в наших владениях, поднял 2,000 ногайских аулов с населением до 27,000 душ обоего пола и спокойно, никем не тревожимый, ушел с ними за р. Кубань. Ногайцы переправлялись через реку в виду наших войск, успевших только захватить часть скота, о задержании которого Портнягин донес как о неприятельской добыче, взятой войсками от народа, состоявшего в подданстве России (Отношение князя Горчакова Ртищеву, 9-го декабря 1813 г., № 226. Рапорт Ртищева князю Горчакову, 5-го января 1814 г., № 5. В 1814 году ногайцы, в числе 140 семей, пожелали возвратиться на Кавказскую линию. Их поселили около Темнолесской станицы с целью удалить во внутренность губернии (Рапорт генерал-маиора Дельпоцо, 24-го июля 1814 года, № 487).). Имея личную вражду с ногайским приставом султаном Менгли-Гиреем и из мести к нему допустив переселение ногайцев, [135] Портнягин обвинял во всем султана и не смотря на то, что тот был предан России и подчинен министерству иностранных дел, Портнягин самовольно удалил его от управления ногайцами. Главнокомандующий напротив находил, что все беспорядки на Кавказской линии происходят от злоупотреблений Портнягина. «Доколе, писал он (Отношение Ртищева князю Горчакову, 14-го декабря 1813 г., № 123.), генерал-маиор Портнягин будет оставаться командующим войсками на Кавказской линии и не переменит он своего поведения, до того времени не может быть водворено тишины и спокойствия. Я убедительнейше прошу взять его из моей команды, чтобы я не мог ответствовать за беспорядки и впредь какие на Кавказской линии в командование его последовать могут».

Император Александр I повелел за противозаконные поступки генерал-маиора Портнягина предать его суду, а начальником Кавказской линии и командующим там войсками назначить бывшего во Владикавказе комендантом генерал-маиора Дельпоцо (Рескрипт Ртищеву 19-го октября 1813 г.).

Пока высочайшее повеление достигло до главнокомандующего, Портнягин успел произвести две экспедиции за Кубанью, разорил несколько аулов и восстановил тем все население. Этим случаем старались воспользоваться турки, распускавшие слухи о близком разрыве с Россиею и приглашавшие закубанцев действовать с ними против врагов магометан. «По всеобщему притом слуху за Кубанью, писал Ртищев (Письмо Ртищева к т. с. Вейдемейеру, от 10-го июня 1815 года. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 956.), ожидают в непродолжительном времени прибытия из Константинополя назыря Сеид-Ахмед-эфендия, который будто бы, по уважению к единодушному желанию всех закубанских народов, назначен Портою Оттоманскою главнокомандующим пашою в Анапу».

Ахмед действительно прибыл и стал укреплять Анапу. Он уговорил черкесские племена отправить депутацию в Константинополь с просьбою поддержать их неприязненные действия против России (Тоже, от 15-го июля 1815 г. Там же, № 960.). Порта приняла прибывших весьма благосклонно, но не давала решительного ответа в ожидании, какой оборот примут [136] домогательства ее о возвращении Россиею укрепленных пунктов в Закавказье. Чтобы вернее достигнуть желаемого, турецкое правительство вскоре после заключения Бухарестского мира отправило эмиссаров в Мингрелию, Гурию, Абхазию и в Закубанье, с поручением склонять население на сторону Турции и объявить ему, что по трактату все эти владения уступлены Порте. Сообщая, что Мингрелия, Гурия, Абхазия и Имеретия с давних пор принадлежат высокой Порте и что Россия не имеет никакого права на эти земли, трапезондский сераскир вызывал в Поти владетелей для совещаний о подданстве султану и о недопущении к себе ни одного русского, «считая себя освобожденными от них» (Письма трапезондского сераскира владетелям Мингрелии и Гурии. Акт. Кав. Арх. Ком., т. V, № 589.).

Получив такое письмо, князь Леван Дадиани представил его Ртищеву и отвечал посланному, что он предпочтет смерть подданству султана. «Скорее подставлю обнаженную выю мою обнаженному мечу, писал он главнокомандующему (В письме от 16-го марта 1813 года. Там же, № 588.), но уже не выйду из рабства обожаемого и августейшего Государя. Несколько раз присягал я ангелоподобному российскому Императору и как нарушу обещание и клятву мою? Лучше бы было мне не родиться, нежели слышать об этом. Если бы даже он (султан турецкий) наполнил дом мой множеством разнообразной славы, возложил на меня венец и облек в порфиру, то и тогда немыслимо, чтоб я вышел из подданства счастливейшему и непорочному российскому престолу».

Князья Дадиани и Гуриели просили защитить их от притязаний турок, возмущающих их подданных и в особенности абхазцев, среди которых было много сторонников Порты, вследствие кровавой вражды, существовавшей между двумя родными братьями, спорившими за право владения страною. Ртищев приказал усилить сухумский гарнизон одною ротою Белевского полка (Предписание генерал-маиору Симоновичу, 16-го мая 1813 г., № 90.) и тем поддержал владельца Абхазии Сефер-Али-бея, принявшего христианство и названного Георгием Шервашидзе. С своей стороны турки [137] распространяли слух, что Абхазия уступлена Порте, которая утвердила законным владельцем Арслан-бея. В Абхазии произошло волнение, и сторонники враждующих братьев разделились на две партии, причем Порта всеми силами старалась усилить партию Арслана. По ее интригам преданный нам полковник князь Манучар Шервашидзе, зять владетельного князя мингрельского Левана Дадиани, был убит родным братом, передавшимся на сторону турок. Вслед за этим политическим убийством партия турок, вместе с Арслан-беем явилась в Абхазии с намерением силою овладеть Сухумом, Редут-кале и Анаклиею. Расположившись в сел. Гудаве, на границе Абхазии с Мингрелиею, турки ожидали прибытия из Поти подкреплений, отправленных на лодках. На требование выйти из наших границ они отвечали, что донесут об этом трапезондскому сераскиру, но сами этого сделать не могут (Отношение Ртищева графу Румянцову, 6-го сентября 1813 г. Ак. Кав. Арх. Ком. т. V № 936.). Тогда находившийся с войсками в Имеретии полковник Мерлини, по приказанию главнокомандующего, отправил отряд под начальством маиора 15-го егерского полка князя Кутиева, который, присоединив к себе войска Дадиана Мингрельского, разогнал собравшуюся толпу без выстрела. Арслан-бей с десятью человеками своих приверженцев бежал и скрылся в соседних с Абхазиею горах, а оставленный им на произвол народ явился с покорностию, присягнул на верность и выдал аманатов (Рапорт Симоновича Ртищеву 24-го сентября 1813 г. Там же, № 597.).

Видя неудачу в этом направлении, эрзерумский сераскир, Ахмед паша, тот самый, который подписал мирные условия в Бухаресте, обратился к Ртищеву с официальным письмом, в котором, по повелению султана, требовал, «чтобы царство Имеретинское, также княжества Гуриельское, Мингрельское и Абхазское и разные другие крепости, к сим владениям принадлежащие, кои в краю здешнем состоят непосредственно в подданстве Российской империи, были немедленно отданы под власть Порты Оттоманской (Отношение Ртищева т. с. Италинскому 7-го июля 1813 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. ?, № 931.)».

Ртищев отвечал, что Имеретия и Гурия более 40 лет уже не [138] зависят от Порты и добровольно поступили в подданство России, что оне давно составляют одну из российских провинций; что Мингрелия и Абхазия до присоединения к России точно также не зависели ни от какой державы. Присоединение этих областей к русской державе, писал Ртищев (В письме эрзерумскому сераскиру 29-го ноября 1813 г. Акты Кавказ. Арх. Ком., т. V, № 940.), «происходило вовремя теснейшей дружбы, существовавшей между Россиею и Портою Оттоманскою, т. е. за несколько лет до последовавшего разрыва мира, и Порта ни в то время, ни по прекращении войны в 1807 году, которая вскоре потом опять возобновилась, даже до сего времени не делала притязаний своих на сии владения, потому что и не имела на то права, так как все сии владения, управляемые своими собственными и притом самовластными владельцами, не подлежали никакой над ними законной власти Порты».

Не ограничиваясь только этим ответом, главнокомандующий для лучшего обеспечения того края отправил в Имеретию два баталиона и усилил небольшим отрядом гарнизон Редут-кале, находившийся всего в 30 верстах от Поти. Движение этих войск до того испугало трепизондского пашу, что он, опасаясь нападения, сжег весь потийский форштадт и собственный дом, а находившегося у него под покровительством беглого имеретинского царя Соломона взял в крепость, в которой и сам заперся (Донесение Ртищева гр. Румянцову, 2-го января 1814 г. Там же, № 941.). Паша донес, что русские самовольно вступили в Абхазское владение, усиливают там войска и таким образом приближаются к Анатолии, что считал он весьма опасным для Порты. Донесение это не произвело того впечатления в Константинополе, на которое рассчитывал паша. Порта не считала возможным становиться в неприязненные отношения к России, после блистательных успехов наших во Франции, хотя и смотрела на них неприязненно. В случае успеха Наполеона турецкое правительство намерено было, по покорении Сербии, учредить в Шумле главную квартиру верховного визиря и при первом удобном случае вторгнуться в пределы России. Случай этот не представился и получаемые ежедневно сведения об успехах союзников заставили Порту отозвать [139] верховного визиря в Константинополь. Рейс-эфенди заявил только нашему посланнику Италинскому крайнее сожаление, что Россия, в отношении азиятских владений, будто бы принадлежащих султану, пользуется могуществом своих сил и первенствующим положением в Европе. Наш посланник отвечал относительно этих владений то же, что писал Ртищев эрзерумскому сераскиру, и рейс-эфенди, по обстоятельствам, принужден был удовольствоваться таким ответом.

«Министры, писал Италинский (Ртищеву в письме от 4-го января 1814 года. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. V, № 942.), с которыми нахожусь я в сношении по делам текущим, не представляются в прежнем их жестоком и угрюмом виде. Но все сие происходит из одного повиновения силе обстоятельств, преодолевающей ненависть к нам правителей империи сей. Я не сомневаюсь, что они везде, где могут открыть себе тайные пути для направлений по оным усилий своих вредить нам, всякая в сем виде деятельность употреблена будет».

Такой вывод был сделан из тех поступков Порты, которые совершались на глазах нашего посланника и состояли в поддержке и обнадеживании имеретинского царя Соломона.

Проживая в Эрзеруме, Соломон находился в самом бедственном положении, и сераскир помогал ему из одного человеколюбия. Вся свита беглого имеретинского царя, состоявшая первоначально из 400 человек, разбежалась, и при нем осталось нс более 25 человек, но и те, точно так же как и сам Соломон, распродали своих лошадей, оружие и имущество, чтобы на вырученные деньги поддержать свое существование. В таком безвыходном положении бывший царь естественно употреблял все усилия к тому, чтобы возвратить себе потерянное владение или по крайней мере получить от турецкого правительства денежное пособие. С этою целью он отправил в Константинополь зятя своего князя Малхаза Андроникова с чиновником эрзерумского сераскира с просьбою о присылке войск и денег (Донесение Ртищева графу Румянцову 15-го мая 1813 года. Акт. Кавк, Арх. Ком., т. V, № 1044.). [140]

Порта приняла посланного благосклонно, поместила его на жительство у греческого патриарха и, не отказывая в просьбе, затягивала окончательный ответ (Соломон не дождался от Порты помощи; 7-го января 1815 года скончался в Трепизонде. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. V, № 570.). Решение вопроса о помощи Соломону турецкое правительство ставило в зависимость от результата посылки своего курьера в главную квартиру русского государя.

Видя, что главнокомандующий на Кавказе и представитель России в Константинополе не соглашаются ни на какие территориальные уступки, Порта решилась обратиться прямо к императору Александру. В депеше графу Нессельроде рейс-эфенди Галиб, бывший в Бухаресте первым полномочным при заключении мирных условий, подробно развил мнимые свои права на требуемые Турциею пункты и просил принять в уважение его доказательства. Ответ на домогательство султана был получен весьма скоро в Константинополе, и Италинскому поручено было объявить турецкому министерству о падении Бонапарта, о возведении Людовика XVIII на престол и обнадежить Порту в искреннем расположении императора Александра.

— Сходственно с оными расположениями, говорил Италинский, Его Величество желает, чтобы Порта, отвергая всякие коварные советы и внушения, наблюдала в отношениях своих с Россиею правила доброго соседства и постановления существующих трактатов; желает, затем, чтобы она была уверена в благонамерениях и усердии его к империи Оттоманской. По предмету же представлений ее о возвращении нескольких мест в Азии, которых она не почитает принадлежностью России, Государь Император обещает рассмотреть оные со всею существу их приличною умеренностию и снисхождением, коль скоро позволят нынешние Его Величества упражнения, спокойствие и благоденствие Европы на непоколебимом основании утвердить имеющие.

Выслушав столь резкое и решительное заявление русского посла, Порта приняла его с наружным видом признательности, но в действительности с сознанием, что все эти обещания в будущем могут быть легко преданы забвению. Она покорилась [141] необходимости потому, писал Италинский (В письме Ртищеву от 17-го мая 1814 года. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. V, № 949.), что «Россия, представляясь теперь Порте во сне и наяву страшилищем, от которого ничто не может ей обещать наступления, принудила ее принять вид кротости и добросердечия». Обвиняя как в заключении мира, так и в неуспехе своих домогательств рейс-эфенди Галиба, султан, по совету своих приближенных, лишил его всех чинов и отправил в ссылку. «Новый рейс-эфенди, писал Италинский (В письме Ртищеву от 16-го июня 1814 г. Там же, № 950.), добр и со способностями, но качества сии остаются в совершенной праздности: будучи творение врагов предместника своего, он единственно вдохновениями их живет и действует в новом звании своем». Когда наш посланник потребовал от Порты отправки фирмана пограничным пашам, чтобы они не предпринимали никаких неприязненных действий и чтобы наши транспортные суда были пропущены до р. Риону, то рейс-эфенди отвечал, что Порта не согласна, опасаясь, что Россия может основать на этом в пользу свою право, предосудительное желаемому со стороны Порты окончанию дела». Что же касается до фирманов пограничным пашам, то рейс-эфенди хотя и обещал исполнить желание нашего посла, но медлил своим распоряжением, и турки производили хищничества в наших пределах. В конце 1814 года сын кобулетского бека ворвался в Гурию с 500 челов. турецких войск и разграбил м. Озургеты. Часто турки, переправляясь на лодках через р. Рион и скрываясь в чаще лесов, стреляли по нашей команде, расположенной у пристани, где выгружался провиант; они нападали на наши небольшие команды, находившиеся у Редут-кале, и захватывали в плен одиночных людей.

Бегство Наполеона с острова Эльбы и переворот, им сделанный в делах Европы, произвели сильное впечатление в Константинополе, тем более, что вскоре в столицу султана явился французский агент Жобер, знакомый туркам по прежним сношениям с Наполеоном. Порта втайне радовалась такому обороту дел в Европе, но не решалась открыто признать в Жобере [142] представителя Франции. Она приказала снять герб Наполеона, самовольно выставленный Жобером на доме французского посольства, что и было исполнено особым отрядом янычар, для того назначенным (Отношение Италинского Ртищеву 16-го июня 1815 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. V, № 957.). Хотя Порта и заявила, что не потерпит никаких трехцветных знаков Наполеонова владычества, что она признает законным государем Франции короля Людовика XVIII, но Жобер оставался в Константинополе и переговаривался с влиятельными лицами. Турецкое правительство прислушивалось к гулу европейских выстрелов и, готовясь извлечь из них пользу, подготовляло для того почву. Оно отправило в наши пограничные владения своих посланных, распускавших слухи, что все союзные державы, отклонясь от России, присоединились к Наполеону и что находящиеся в Закавказье войска вызываются в Россию для защиты собственных ее границ. Считая неудобным выжидать окончания борьбы в Европе и полагая, что главнокомандующий на Кавказе будет теперь более уступчив, Порта предписала эрзерумскому сераскиру вновь потребовать уступки провинций и поддержать свое требование военными демонстрациями.

В половине июня 1815 г. эрзерумский сераскир, под предлогом наказания ахалцыхского Селим-паши, собрал до 15,000 войск, подошел к имеретинским границам и остановился недалеко от Ахалцыха. Он прислал к Ртищеву своего чиновника с письменным требованием, чтобы ему были уступлены Имеретия, Гурия, Мингрелия и Абхазия, как собственность, принадлежащая Порте, и чтобы русские войска очистили крепости Кутаис, Багдад, Шаропань, Кемгал (Редут-кале) и Анаклию. Предуведомленный заранее о движении сераскира, главнокомандующий хотя и располагал весьма ограниченным числом войск (Защищая границу, имевшую до 1500 верст протяжения, содержа гарнизоны более чем в 20 крепостях и редутах, Ртищев имел в своем распоряжении только две дивизии и один драгунский полк. В них недоставало по старому положению 6,450 челов., а по новому штату 20,250 челов. и сверх того 247 человек штаб и обер-офицеров. Для действий в поле главнокомандующий, при всех усилиях, мог собрать отряд от 3 до 4 тысяч человек.), но успел [143] сосредоточить их в трех небольших отрядах, расположенных в таких пунктах, из которых они могли двинуться в Ахалцыхский пашалык и выйти в тыл туркам. В то же самое время владетели Гурии и Мингрелии были приглашены содействовать своими силами русским войскам, если бы неприятель покусился вторгнуться в Имеретию, а командующему войсками в Крыму была отправлена просьба немедленно командировать из черноморского флота эскадру судов с десантом, для крейсерования у наших берегов (Отношение Ртищева генералу Рудзевичу от 4-го июля 1815 года. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. V, № 958.), и посадить на нее потийский гарнизон (Гарнизон этот был сформирован по высочайшему повелению для крепости Поти, когда она была взята у турок. По заключении же мира, когда Поти была возвращена Порте, то гарнизон этот оставался в Крыму до дальнейшего назначения.). Сделав все эти распоряжения, Ртищев отвечал сераскиру, что требование, «дабы я, очистив от российских войск Имеретию, Гурию, Мингрелию, Сухум-кале, Анаклию и Кемгал (Редут-кале), также крепости Багдадиэ, Кутаис и Шаропань, отдал бы вам на основании мирных условий, как принадлежность Порты, — то позвольте мне отвечать вам на сие со всею искренностью, что требование такового рода для меня уже не новое. Предместники ваши, сераскир Эмин-паша и также Ахмед-паша., равным образом требовали от меня уступки сих владений... Предместники вашего высокостепенства, по благоразумию своему, вняли истине моих доказательств и не входили более ко мне с своими о сем требованиями. Сама Порта, убедясь справедливыми представлениями по сему предмету полномочного российского посла, находящегося при высочайшем турецком дворе, которому я сообщил подробно все сведения, до сего касающиеся, оставила было через своих главнокомандующих в здешнем крае продолжать притязания на земли, вами упоминаемые, и, как мне известно, обратилась по законному порядку к объяснениям с кабинетом Его Величества. Но по какому поводу вы изволили возобновить сии предложения, — мне неизвестно».

Ртищев говорил, что, не находя в трактате ни малейшего намека на уступку требуемых провинций и не имея на то [144] высочайшего повеления, он не уступит четверти аршина и будет защищаться силою оружия. — «Думаю также, присовокуплял он (В письме от 7-го июля 1815 г. Ак. Кав. Арх. Ком т. V, № 959.), что и вы без особой воли вашего государя не покуситесь ни на какое насилие, без объявления войны самими государями, по существующим правилам во всем свете. А потому, если вы имеете от своего государя фирман, чтобы начать войну, то обяжите меня присылкою копии с онаго, дабы, при неизбежном в сем случае кровопролитии, мы оба могли оправдать себя перед судом всей Европы — ваше высокостепенство в том, что действовали по воле султана вашего государя, а я, что при всех миролюбивых расположениях моего великого Императора, чуждающегося всякого напрасного пролития крови человеческой, невольно вынужден был встретиться с вами в поле и насилие ваше отвратить силою оружия».

Сераскир не отвечал на это письмо, а полученные в Константинополе известия о новых успехах русского оружия во Франции заставили Порту отложить до времени свои притязания. В половине августа сераскир поспешно отступил и главнокомандующий получил возможность принять меры к водворению спокойствия в Грузии и в сопредельных ей мусульманских провинциях.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том VI. СПб. 1888