ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

XVIII.

Приготовления Персии и Турции к открытию военных действий. — Состояние кавказской линии. — Положение поселенных казаков и предположение о преобразовании их административного устройства. — Меновая торговля, как средство к сближению с горцами. — Положение Закавказья в начале 1811 года. — Увольнение Тормасова от управления краем. — Внутренние преобразования.

В конце 1810 года Персия и Турция, по настоянию Англии, заключили между собою союзно-наступательный трактат против России, и тогда же Порта отправила к Баба-хану своего визиря-азима (великого визиря), который в начале 1811 года проехал через Тавриз в Тегеран с большою суммою денег.

Баба-хан принял посланного с большим почетом, обещал точно исполнить данные обязательства и приступил к значительным военным приготовлениям. В Персии заготовлялся провиант, увеличивалась численность артиллерии и формировались регулярные войска, известные под именем сарбазов. Англия щедрою рукою сыпала деньги для того только, чтобы поддержать в Тегеране неприязнь к России. В 1810 году она доставила в Персию 20 тыс. ружей, а теперь заменила своего агента полномочным министром, в свите которого было отправлено много инженерных и артиллерийских офицеров, предназначенных для обучения персиян литью орудий, исправлению крепостей и постройке новых. По предложению прибывших офицеров, в Персии уменьшено было число кавалерии и, взамен того, приступлено к увеличению числа пехоты и к формированию новых полков. [404]

«Все сие, доносил Тормасов (Военному министру, от 8-го марта 1811 г. Акты. Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 1152.), ежели при начале не будет решительным ударом ниспровергнуто, может сих соседей Грузии, при столь деятельной помощи постороннего влияния, сделать, наконец, опасными. Доныне персидские напряжения противу нас состоят в действии многочисленными дикими народами, Грузию окружающими, коих правительство персидское с помощию английского золота возбуждает к возмущениям и набегам, а войска Его Императорского Величества принуждает быть везде в оборонительном положении. Отнять же у Персии способ воевать чужими руками есть, по мнению моему, единый тот, чтобы нанести внутри государства сильный удар, после чего хищные соседи Грузии могут нами самими употреблены быть орудием против Персии; но для сей операции надобно в здешний край ввести еще дивизию войск, которая бы заняла кордонную стражу кавказской линии и привела в устройство разных горских народов, обитающих в горах Кавказских; а войска 19-й дивизии, ныне линию занимающие, как уже приобыкшие к здешнему климату, и войска 20-й дивизии, находящиеся здесь, могут войти двумя колоннами в самое сердце Персии и в одну кампанию окончить все дела здешнего края, занять нужные границы, усмирить всех хищных народов, удалить навсегда от Персии всех иностранных совещателей и, сделав с персиянами союз, заставить их просвещаться под нашими наставлениями, не принимая влияния других держав».

Персияне сами чувствовали, что рано или поздно Россия будет иметь на них влияние гораздо большее, чем все остальные европейские державы. Истинно государственные люди сознавали всю пользу от союза с Россиею. Они знали, что льстивые обещания тогдашних союзников Персии не могли быть надежны, что Франция весьма отдалена, что Англия хотя и утвердилась в Бендер-Бушире на берегу Персидского залива, но непрочно; что Порта Оттоманская, по различию религии, всегда была и будет врагом Персии, и хотя через постороннее влияние обе державы доведены до союза, но союз этот не может быть [405] продолжителен. Вот почему тегеранский двор, приготовляясь к открытию военных действий, в то же самое время старался убедить Тормасова в своем миролюбивом расположении. Мирза Безюрк отправил письмо армянскому патриарху Ефрему, прося его узнать о причине, почему русские не желают заключить перемирия, тогда как Персия искренно того желает. Тормасов объяснил Ефрему все подробности переговоров и, имея достоверные сведения о приготовлениях персиян к открытию военных действий, сообщил, как бы в виде секрета, что по его ходатайству в скором времени будет прислано 50 тыс. войск для окончательного решения дел с Персиею (Тормасов графу Румянцеву, от 24-го февраля 1811 г. № 31.).

Сообщение это произвело на тегеранский двор впечатление, противоположное тому, какое ожидал главнокомандующий. Тормасов надеялся своим заявлением побудить персиян к скорейшему заключению мира, так сказать, постращать их, но на деле вышло совершенно противное. Тегеранский двор вывел заключение, что русское правительство не идет на мирные соглашения, потому что желает сделать новые территориальные приобретения. Баба-хан решился энергически противиться таким притязаниям России и спешил открытием военных действий.

Находившимся вблизи нашей границы персидским отрядам приказано открыть наступательные действия, состоявшие в том, что, собравшись в разных пунктах, по несколько сот человек, персияне врывались в наши пределы, нападали на первые встречные селения, жгли дома, поля, уводили беззащитных людей, скот и затем быстро уходили в свои пределы. Высылаемые против них наши войска обыкновенно приходили на место грабежа в то время, когда персиян уже не было. Нашей пехоте трудно было угоняться за конными хищниками, и, следовательно, прекратить подобные набеги и грабежи можно было только при содействии местного населения и правителей мусульманских провинций. На содействие последних не только нельзя было рассчитывать, но главнокомандующий должен был считать выгодным для себя то, что они оставались покойными и [406] безучастными к тем постоянным внушениям, которые получали из Персии и Турции.

Обе державы отправили в Дагестан, в Закубанье и в мусульманские провинции своих агентов с возмутительными фирманами. Один из таких турецких посланных был задержан Джафар-Кули-ханом шекинским, арестован, и бывшие при нем 32 пакета представлены главнокомандующему. Из всех фирманов, найденных в этих пакетах, видно было, что Порта употребляла чрезвычайные усилия к тому, чтобы с открытием военных действий поднять все мусульманское население края, как подвластное России, так и многочисленные горские племена, жившие по соседству с Кавказскою линиею. Все правоверные во имя веры призывались к восстанию против неверных и к совокупному действию против России.

Кабардинское духовенство прежде других откликнулось на такое приглашение и приняло деятельное участие в волнении народа. Муллы собирались для совещаний, на которых прежде всего постановляли прекратить всякие ссоры, споры, обиды и дружно соединиться против общего врага мусульман. Стремясь к объединению горских племен, муллы являлись опасными для нас проповедниками и по доходившим сведениям достигали своей цели. Разнообразные племена закубанцев были близки к соединению и производили весьма частые набеги в Ставропольский и Александровский уезды. Для наказания их генерал Булгаков ходил с отрядом на р. Белую (Шавкучу), разорял их селения, брал штурмом завалы, проникал в такие места, которые горцы считали недоступными (Воен. Учен. Арх., д. 3873, ч. II.); но все эти экспедиции не приводили ни к какому конечному результату. Отправив, с приближением наших отрядов, свои семейства и имущество в горы, закубанцы скоро устраивали свои незатейливые хижины на новых местах или возвращались на старые и хищничали по-прежнему. За неимением достаточного числа войск, местное начальство принуждено было сделать распоряжение, чтобы жители не ходили поодиночке в лесу, остерегались в ночное время [407] оставаться в поле; чтобы учредили между собою караульную очередь и дозорный обход и имели при себе оружие, для отражения внезапного нападения неприятеля.

С этою целью всем чиновникам были розданы ружья. Для защиты селений от хищников приказано окопать их рвом, обнести валом и составить из жителей команду, которую и подчинить офицерам. Тем жителям, которые не имели ружей, в случае тревоги, приказано выходить с косами на сборные пункты, избираемые преимущественно в церковной ограде, как наиболее удобной для обороны. Впереди станиц выставлялись бекеты, а у входов — часовые на целые сутки; пушечный выстрел был сигналом тревоги и просьбою о помощи у соседних отрядов войск.

Постоянное тревожное состояние, в котором находились жители, с течением времени, делало их отчасти равнодушными к опасностям, и находившиеся на постах казаки часто занимали их в половинном числе, по ночам спали и не слыхали, как хищники проходили мимо их не более как в 20-ти шагах. Часто путеводителями горцев в их набегах были армяне, имевшие тесную связь с черкесами. Они сообщали горцам число наших войск, стоявших на границе, указывали места, удобные для переправы хищников, и служа им проводниками, получали за это часть добычи (Акты Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 1254.).

«Довольно известно по всей линии, писал впоследствии Дюк-де-Ришелье (В отношении Ртищеву, от 23-го октября 1811 г, № 4087.), сколь вредны для нас торговые промыслы армян с горскими народами. Сии бесчеловечные, не чувствуя благодеяний Российской державы, принявшей их под свое покровительство, жертвуют долгом чести и благодарности для своего корыстолюбия. Ненавистный торг пленными российскими подданными единственно через них производится: нужно спросить только тех, которых несчастие привело в их руки, чтобы удостовериться, что жестокие поступки их с сими несчастными превосходят все меры. Сами черкесы гораздо лучше обращаются с своими пленными, нежели армяне. Кроме того, они [408] доставляют закубанским народам, нам неприязненным, разные товары, даже серу, порох, свинец, и, что всего ужаснее, служат им проводниками при нападениях на границы наши, показывая дороги, которые им известны, потому что они, живя с нами, имеют случай обо всем подробно осведомиться. Такие поступки тем отвратительнее, что нахичеванские армяне, называющиеся российскими поданными и облагодетельствованные Россиею, суть по большей части главнейшими орудиями несчастий, случающихся на линии».

Эти несчастия, тяжело отзываясь на населении, не могли быть оставлены без внимания, и начальство пришло к убеждению в необходимости подвинуться вперед и, заняв часть территории горцев, сократить линию обороны, занимавшую в то время более 700 верст протяжения.

На этом основании было предположено учредить посты: один на р. Сунже, при селении Казах-кичу, другой — в 35-ти верстах от селения Назран и третий еще ниже по р. Сунже. Таким образом, явилась бы новая линия впереди р. Терека, но для защиты ее необходимо было не менее трех баталионов пехоты, а этого числа войск взять было не откуда, хотя никто не отрицал, что завладеть всею р. Сунжею до самого впадения ее в р. Терек было бы весьма полезно для нас. Тогда отошло бы в наши пределы значительное пространство земли, покрытой лесом, служившим постоянно местом сбора для хищников.

Увеличение на линии русского поселения, конечно, лучше всего удовлетворило бы этой последней цели, и наше правительство, начиная с 1800 года, принимало меры к водворению на Кавказской линии поселенцев из внутренних губерний России. Переселение это шло, однако же, весьма медленно, а охотников находилось весьма мало. Так, в 1800 году прибыли в селение Безопасное, Ставропольского уезда, только одна семья, в которой было две души мужеского пола. Затем, число поселенцев постепенно увеличивалось, и в 1811 году на Кавказской линии было поселено из великорусских губерний 1,631 семья, [409] в числе которых насчитывалось 4,901 человек мужеского пола (В 1802 году, в 36-ти верстах от Георгиевска, близ константиногорских минеральных вод, поселилась колония шотландцев, с целью учредить в горах протестантское миссионерство. В 1810 году население колонии увеличилось прибытием 123 человек немцев из саратовских колоний. В 1804 году переселилось на линию 146 семей (403 человека мужеского пола), в 1805 году 178 семей (420 чел. мужеск. пола), в 1806 году 277 семей (727 чел. мужск. пола), в 1807 году 362 семьи (1,006 чел. муж пола), в 1808 году три семьи (9 чел. муж. пола), в 1809 году 151 семья (396 чел. муж. пола) и в 1810 году 224 семьи (603 чел. муж. пола). Все эти переселенцы были водворены в селениях: Безопасном, Преградном, Медвежском, Летникском, Пещанокопском, Среднеегорлыцком, Новалександровском, Успенском и Новоегорлыцком. Сверх того, в 1810 году было переселено из Курской губернии 217 семей (912 чел. муж. пола) и из Тульской губернии 73 семьи (395 чел. муж. пола). Оне были поселены в Ставропольском уезде, в селениях: Новорожественском, Рожественском, Новотроицком и Покровском; в Георгиевском уезде, в селениях: Верхне-Подгорном и Нижне-Подгорном и Александровского уезда в селении Медведицком.).

При водворении переселенцев на новых местах жительства межевая комиссия принуждена была отрезать для них часть земли, принадлежавшей казакам, и лишить последних искони принадлежавших им земельных участков. В 1811 году на Кавказской линии было три поселенных войска, пять казачьих полков и одна горская команда.

В них насчитывалось:

Постоянные жалобы казаков на стеснение их земельными участками и, вместе с тем, необходимость в лучшем охранении Кавказской линии вызвали предположение о переселении казаков на новые места. При этом предполагалось преобразовать поселенные полки и дать им такое устройство, чтобы они могли выставить большее число казаков для сторожевой службы.

С этою целию предполагалось станицы: Донскую, Московскую, Ставропольскую, Северную, Александровскую, Темнолесскую и Воровколесскую, как удаленные от передовых постов, подвинуть к Кубани, и поселить на пространстве от Прочного окопа до Баталпашинской переправы, а одну из них в вершине Кумы или Подкумка. Георгиевскую станицу предположено подать в вершину реки Залки, а станицы Марьинскую и Павловскую переселить на р. Малку. Переселение произвести в два года, сначала четыре первые станицы, а на второй год остальные.

Переселяя казаков на новые места, правительство намерено было составить из всех поселенных войск одно, назначить им общего атамана, отвести землю, предоставить, в виде льготы, пользоваться безденежно солью из озер и дозволить торговать между собою вином.

Ссылаясь на свое бедственное состояние и постоянное разорение от набегов и хищничества горцев, казаки просили не переселять их, так как переселение это вызвало бы еще большее экономическое расстройство. Входя в положение казачьего населения, Тормасов предполагал казаков не переселять, но привести в известность их земли, определить привилегии и увеличить число служащих казаков.

Главнокомандующий находил, что если к казакам присоединить окоченских и новокрещеных татар, кочевавших в степи и живших около Кизляра, то можно будет составить двенадцать полков, а если, сверх того, обратить в казаки тысячу семейств казенных поселян Кавказской губернии, то, в таком случае, число служащих казаков можно будет довести до 10,000 человек (Отношение главнокомандующего военному министру, 28-го февраля 1811 г, № 52.) [411]

Цифра эта более чем вдвое превышала число действительно служащих казаков (В 1811 году все число служащих казаков простиралось до 4,181 человека.) и, конечно, послужила бы к значительно большему обеспечению Кавказской линии от хищнических набегов горцев.

«Устроение Кавказской линии, писал Тормасов (В отношении военному министру, от 12-го октября 1810 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 1257.), сие мудрое предначертание, необходимое для удержания сильного народа, состоящего хотя в зависимости, но не в прямом подданстве, не могло быть принято ими (кабардинцами) равнодушно: они взирали на учреждение сие неспокойным оком и даже старались испровергнуть оное, но, испытав недостаток сил своих против могущества России, присягнули в верности и покорности. Тогда можно было, приближаясь к их обычаям, к природным им свойствам, к общему умоначертанию и даже ко внутреннему управлению, покровительствовать их и благотворением, сопряженным со строгою справедливостью, привлечь их навсегда. Сколько пользы было бы для России, если бы сей многочисленный и воинственный народ, завлекаемый чувствованиями признательности, соделался членом обширной Российской Империи, чему и прочие горские народы, конечно бы, последовали.

Вместо того, расширение Кавказской линии, на счет лучшей их земли, сделало кабардинцев к нам недоверчивыми, жестокости начальников привели их в уныние, система, принятая, чтобы через сокровенные пружины производить вражду между владельцами, узденями и народом и содержать посреди их междоусобие, родила в них привычку к войне; наконец, суетное желание некоторых из начальствовавших на линии, чтобы отличить себя военными действиями против кабардинцев, вместо того, чтобы привлечь их к себе через кроткое и справедливое ими управление, ввело почти в обыкновение, чтобы каждый год действовать против них или других народов войсками, нередко без всякой причины. Таковыми мерами кабардинцы ожесточены до того, что хотя они и не имеют и тени своей [412] прежней могущественности, следовательно при последнем изнеможении своем питают, однако же, доныне неодолимый дух мщения против России, не взирая даже на последнее опустошение, произведенное среди их моровою язвою, которая слишком две трети их поглотила».

Естественно, что при таких условиях горские народы не могли быть привязаны к России, и хотя некоторые, по слабости своей, скрывали свою неприязнь, показывали вид покорности, покорялись, давали аманатов и присягали, но при первом случае обнаруживали свое нерасположение. Чтобы привлечь горцев на свою сторону, Тормасов решился принять иной способ действий и прежде всего прекратить всякое сообщение с Турциею, расположить к себе духовенство, имеющее сильное влияние на народ, покровительствовать мирным жителям предоставлением им всех возможных выгод, привлекать горцев в наши города, где устроить мечети, жилища для духовенства и школы для образования юношества и, наконец, учредить торговое сообщение между ними и жителями Кавказской губернии. Одним словом, главнокомандующий решился действовать на нравственность горцев, стараться смягчить их нравы, при помощи меновой торговли и частых сношений сблизить их с нами. С этою последнею целью всем горским племенам было объявлено, что если они останутся спокойными, то в разных местах будет заведена для них меновая торговля и будет продаваться соль и хлеб, по самым низким ценам. Министру внутренних дел предоставлено определить пункты, в которых должны быть запасы соли для беспошлинной продажи и назначены места для карантинов. Кавказскому гражданскому губернатору отпущено 5,000 рублей, на которые и были закуплены хлеб и соль. Продукты эти продавались в карантинах: Наурском — для чеченцев, в Прохладном и Константиногорском для кабардинцев, а в Овечебродском и Усть-Лабинском — для закубанцев. Впоследствии был открыт меновой двор и в Кизляре. Хлеб продавался или на наличные деньги, или выменивался на воск, медь, масло, сало, бревна, доски, кожи и другие материалы. Для более точного определения нужд и желаний горских народов и [413] преимущественно кабардинцев предполагалось вызвать их депутатов в Петербург. Такой вызов, по-видимому, согласовался и с желанием самих кабардинцев. 9-го июля 1810 года представители народа, в числе до тысячи человек, явились на берег р. Малки, против селения Прохладного, приняли торжественную присягу на верность, обещались оставаться покойными и просили об отправлении депутатов в Петербург (Акты Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 1326.). Просьба их была уважена, но впоследствии оказалось, что она была высказана с единственною целью, чтобы рельефнее выставить покорность и тем прикрыть свои сношения с врагами России.

В октябре владельцы, уздени и народ собрались опять в значительном числе за р. Малкою, против сел. Прохладного. К собравшимся выехал генерал Булгаков, и на вопрос его о причине сбора, кабардинский владелец, полковник князь Измаил Атажуков, самым наглым образом запрещал собравшимся отвечать на вопрос генерала. На приказание Булгакова молчать, Атажуков отвечал, что он собрал владельцев для своей надобности.

— Без разрешения вы не в праве делать такое собрание, — заметил Булгаков.

— Что вы шутите что ли? — отвечал дерзко Атажуков. — Я происхожу из древней княжеской фамилии и, будучи старее всех прочих кабардинских князей, во всякое время имею право делать подобное собрание.

Булгаков обратился к собранию, спрашивая, чего оно желает, но не получил ответа.

— Готовы ли депутаты для отправления к Высочайшему двору? — спросил он.

— Готовы, готовы! — кричал за всех Атажуков. — Я доверенное лицо от всего кабардинского народа и все, что нужно вам от народа, будет ответствовано от меня.

Вслед затем он сочинил от имени народа просьбу, в которой просил о возвращении всего того, что было отнято у кабардинцев силою оружия. В этой просьбе нельзя было не [414] видеть постороннего влияния, и, действительно, это было то самое время, когда посланные Турции появились среди горских народов. Кабардинский владелец Арслан-бей Мисостов получил большие подарки от турецкого двора, а хромой закубанский султан был назначен сераскиром или верховным начальником всех народов мухамеданского вероисповедания, начиная от Черного до Каспийского моря (Донесение Булгакова Тормасову, от 29-го ноября 1810 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 1362.). В горах появился фирман султана, требовавший, чтобы все горские племена повиновались власти и воле назначаемого сераскира. Союзные державы уведомляли всех правоверных, что они одновременно откроют действия против России; что персияне двинутся: на Карабаг, Елисаветполь, Памбаки и Шурагель, а турецкие войска соберутся в Эрзеруме, Карсе и Баязете; наступательные действия против Имеретии и Карталинии возлагались на пашу ахалцыхского и войска, сосредоточенные в Трапезонте.

Сурхай-хан казикумухский разослал возмутительные письма по Дагестану, обещаясь присоединиться со своими войсками ко всем восставшим против России. Многие горские общества отправили в Тавриз к Аббас-Мирзе своих посланных, с просьбою оказать содействие, при их нападении на Ширвань, Шеку и другие ханства. Табасаранцы волновались и по проискам Ших-Али изгнали многих беков, а некоторых даже и умертвили. Бедственное положение Ших-Али, доносил полковник Адреяно (Генерал-маиору Репину, от 7-го января 1811 г., № 25.), «привело к сожалению всех горских народов, и все публично говорят, что надобно вооружиться и идти просить русских дать ему какое-нибудь место, а не то стараться завладеть для него каким-нибудь городом или дать ему хлеба». С этою последнею целью акушенцы и даргинцы собирались вооруженными толпами и вели переговоры с Сурхай-ханом. Ших-Али успел послать преданного себе человека в Кубу, чтобы склонить жителей к восстанию. Прикинувшийся раскаявшимся и желающим скрыться от преследований своего бывшего хана посланный был впущен в город. Оставшись [415] наедине с эфенди Хассаном, посланный убеждал его оставить русских и присоединиться к бывшему хану, объявляя, что акушенцы, аварский хан и Сурхай-хан решились действовать единодушно. Скопище это располагало двинуться через Табасарань и, подходя к Кубинской провинции, разделиться на три отряда. Предположения сообщников Ших-Али не осуществились; посланный был арестован, осужден в 24 часа и повешен на площади в городе Кубе.

Тормасов просил хана шекинского посоветовать Сурхаю не принимать участия в волнениях, помнить, кто он и кто «всесильный Русский Император», и заметить, что русское правительство оставляет его спокойным до тех только пор, пока не обнаружит, «какой он держится политики: персидской или дагестанской». Сурхаю приказано было напомнить, что противник его Аслан-бек находится под покровительством России, что Кюринское владение принадлежит ему по праву и будет отдано тотчас же, как только обнаружатся истинные намерения Сурхай-хана.

Эта последняя угроза заставила Сурхая прибегнуть к двуличию и отправить своего посланного в Тифлис с заявлением своей преданности. Приняв его ласково, Тормасов не считал, однако же, необходимым скрывать, что не доверяет хану казикумухскому и не может положиться на его обещание. Это огорчило Сурхая, и он жаловался на несправедливость главнокомандующего. «Посланный мною человек в Тифлис, писал он генералу Репину (Приложение к рапорту Репина Тормасову, от 15-го июля, № 891.), возвратился и ничего для меня хорошего, по желанию и обнадеживанию, не привез, и сие меня крайне огорчает. За всем тем, когда я уже расположился служить Государю Императору, то и хочу доказать, что не переменю своего слова, хотя дагестанцы всегда более уважают, кто к ним благосклонен и не откладывает в даль обещаний».

Таково было положение наших дел в Закавказье в начале 1811 года, когда Тормасов получил секретное отношение военного министра, в котором была объявлена Высочайшая воля [416] об отделении из войск, находившихся под его начальством, и отправлении в Россию четырех полков: двух драгунских (Таганрогского и Владимирского) и двух пехотных (Севастопольского мушкетерского и 46-го егерского). Такое распоряжение, вызванное политическим положением России и приготовлениями к борьбе с Наполеоном, поставило Тормасова в самое критическое положение. На Кавказской линии происходили волнения, и обширное пространство от Черного до Каспийского моря, более 1,500 верст, охранялось в Закавказье одною 20-ю дивизиею, с прибавлением двух полков (Белевского и Севастопольского) от 19-й дивизии. Все это пространство было заселено народами вооруженными, в большинстве враждебными России и находившимися в непосредственном соприкосновении с Персиею и Турциею — двумя державами, также находившимися в неприязненных отношениях к Империи. Военные действия не прекращались ни с Персиею, ни с Турциею и, следовательно, для охранения границ и поддержания внутреннего спокойствия необходимо было занимать достаточно сильными гарнизонами многие укрепленные посты (Так, на берегу Черного моря были следующие крепости и оборонительные пункты: Сухум, Поти, Редут-кале и Анаклия; в Имеретии — Кутаис, Багдад, Шаропани, Чхери и Модинахе; в Грузии — Тифлис; на турецкой границе — Сурам и Гори; к стороне лезгин — Ананур, Телав и Сигнах; на персидской границе — Елисаветполь, Караклис, Гумри, Артик и Бекант; в ханствах: Нуха, Шуша, Фит-даг, Куба и укрепление Мигри; на берегу Каспийского моря — Баку и Дербент.) и иметь отряды в пограничных округах, каковыми были: ханство Карабагское и провинции Елисаветпольская, Памбакская и Шурагельская.

Очевидно, что при подобном положении дел, тех сил, которыми располагал Тормасов, было недостаточно для прочного обеспечения границы, а тем более, он не мог отделить от себя ни малейшей части войск. Исполняя Высочайшее повеление, он предписал драгунским полкам следовать в Россию и вместе с тем просил об увольнении его по расстроенному здоровью от звания главнокомандующего.

«Снисходя на прошение ваше, отвечал Император [417] Александр (В рескрипте от 6-го июля 1811 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 59.), я увольняю вас от командования в Грузии, для поправления здоровья, и позволяю вам приехать в С.-Петербург. Начальство над войсками там находящимися и управление сим краем по части гражданской повелеваю сдать генерал-лейтенанту маркизу Паулуччи.

Быв всегда доволен отличным вашим служением, я желаю, для пользы общественной, чтобы отдохновение от дел послужило к совершенному и скорому восстановлению вашего здоровья».

Так кончилась деятельность А. П. Тормасова на Кавказе, деятельность плодотворная, но крайне тяжелая. Вступив в начальствование краем и командование войсками в то время, когда Россия вела войну с Турциею и Персиею, А. П. Тормасов, с весьма ограниченными средствами, сумел сохранить все сделанные нами в том краю приобретения, одержал несколько побед над турками и персиянами и, усмирив волнения в Кубе, Имеретии, дал последней новое административное устройство. Человек с большою энергиею и высокообразованный, он принес бы огромную пользу краю, но, беспрерывно занятый военными действиями, мог уделить лишь часть своей деятельности на внутренние преобразования. По его ходатайству учрежден в Грузии приказ общественного призрения, на устройство которого отпущено из государственного казначейства 15,000 рублей ассигнациями. Заботясь о благосостоянии жителей, главнокомандующий положил в Тифлисе основание городской полиции и сделал распоряжение, чтобы в городе не строили более землянок, а возводили дома по утвержденным планам и притом не в земле, а на горизонте.

Грузинское духовенство обратило на себя особенное внимание Тормасова. До вступления его в управление краем, духовенство было на столько забыто, что неизвестно было ни число церквей, ни число церковнослужителей. Большинство священников было крайне невежественно, почти безграмотно и не имело определенных приходов. Малограмотность духовенства происходила от [418] того, что каждый епископ мог постригать в священники без ведома духовного правления и единственно из личных выгод. Многие крестьяне, желавшие избавиться от власти помещиков или не нести повинностей, постригались в духовное звание и тем избегали от взноса податей и прочих сборов.

Произвольная раздача католикосом царевичем Антонием церковного имущества некоторым частным лицам, обратила на себя внимание нашего правительства. Император Александр поручил Тормасову войти в ближайшее рассмотрение вопроса о преобразовании духовенства и свое заключение представить Императору (Отношение обер-прокурора главноком. 28-го сентября 1810 г., № 778.).

Крестьяне, принадлежавшие церквам, вносили подати епархиальному начальству, не дававшему никому отчета в их употреблении. Само духовенство не имело никакого сведения о своих доходах, «ибо не одни епархиальные архиереи, но и принадлежащие церквам дворяне обоюдно пользуются доходами, без всякого положительного назначения и единственно по позволению грузинского католикоса».

Принадлежавшие церквам крестьяне платили в казну только один сурсат, состоящий в том, что каждое семейство вносило в год по три коды хлеба или деньгами по рублю.

Первым делом Тормасова было привести в известность число духовенства. В 1811 году в Грузии оказалось: 13 епархий, 7 архиереев, 799 церквей, 746 священников, 146 диаконов и 661 церковник. Тормасов находил, что для управления духовною частию Грузии необходимо устроить дикастерию, в состав которой назначить архиереев, под председательством управляющего духовенством в Грузии. При этом, архиерею мцхетскому и карталинскому, как главному, предоставить звание митрополита и экзарха над Грузиею и быть ему под ведомством святейшего синода. Католикоса царевича Антония предполагалось удалить от управления, дать ему пенсию, и под предлогом окончательного решения вопроса об устройстве духовенства вызвать в Петербург. Ссылаясь на свое нездоровье, [419] Антоний долгое время отказывался от поездки, и хотя в ноябре 1810 года он отправился в путь, но преобразование по духовной части в Грузии последовало гораздо позже чем Тормасов оставил край, передав его в управление маркиза Паулуччи.

XIX.

Назначение маркиза Паулуччи главнокомандующим в Закавказье. — Его характеристика и приказы. — Намерение персиян вторгнуться в наши пределы. — Происки Ших-Али, бывшего хана дербентского и кубинского. — Сбор значительной партии лезгин в Табасаранском ущелье. — Бой генерал-маиора Гурьева у м. Зиахур и генерал-маиора Хатунцева у сел. Рустов. — Экспедиция Хатунцева в Кюринскую область. — Занятие г. Кюры. — Назначение Аслан-бека правителем Кюринской области. — Экспедиция Котляревского в Ахалцыхский пашалык. — Штурм креп. Ахалкалаки.

Столкновения и пререкания, существовавшие на Кавказской линии между властями гражданскою и военною, принудили правительство поставить во главе их одного общего начальника, и в начале 1811 года управление Кавказским краем было разделено на две части: в Закавказье остался Тормасов, а кавказским и астраханским губернатором был назначен генерал-лейтенант Ртищев, сначала подчиненный Тормасову, а затем, с отъездом последнего и с назначением маркиза Паулуччи, сделавшийся независимым.

«После неоднократных просьб генерала от кавалерии Тормасова, писал император Александр маркизу Паулуччи (В рескрипте от 6-го июля 1811 года.), уволив его для поправления здоровья, поручаю вам начальство над корпусом войск, находящимся в Грузии, и управление сим краем по части гражданской, на тех же самых правилах и преимуществах, какие имел ваш предместник.

«При повелении военного министра вы получите список войскам, которые составляют вверенный вам корпус, наставление о назначении пределов между Грузии и Кавказской линии и определение тех сношений, в которых поставляетесь вы с начальником последней». [420]

Границей между управлениями Кавказской линии и Грузиею назначено укрепление Владикавказ. Укрепленные посты: Балта, Ларс, Дарьял, Казбек и Коби, точно так же, как и самый Владикавказ, должны быть заняты войсками Ртищева. На него же возложено и продовольствие этих войск, но все военные распоряжения, обеспечение путей сообщения и управление народонаселением, обитавшим между Владикавказом и горою Кайшауром, возложены на маркиза Паулуччи.

Филипп Осипович маркиз Паулуччи родился в Модене в 1779 году, юношею вступил в пиемонтскуио военную службу, и затем перешел в австрийские войска. Как природный итальянец, он должен был впоследствии перейти в армию Италийского королевства, в которой дослужился до звания генерал-адъютанта и участвовал в последних походах революционных войн. Выйдя в отставку, маркиз Паулуччи в 1807 году поступил в русскую службу полковником. В этом чине он сражался с турками под начальством Михельсона, и в 1808 году, во время похода против шведов, был произведен в генерал-маиоры. 30-го июля 1810 года Паулуччи был назначен генерал-квартирмейстером и дежурным генералом к Тормасову, и за победу у Цалки произведен в генерал-лейтенанты.

Как подчиненный, маркиз Паулуччи всегда точно исполнял поручения, на него возложенные. Тормасов приказал ему окончить экспедицию в десять дней, и как мы видели, он окончил ее, не смотря на громадные препятствия, противопоставленные ему природою (См. главу XVI, стр. 354.).

«Военнослужащие должны ведать, писал он, сделавшись главнокомандующим (В приказе от 11-го октября, № 8. Тифлисский архив штаба Кавказского военного округа, д. № 309.), что лучше умереть со славою, чем жить с бесславием, и для того они, хотя бы то жизни их стоило, не должны ни одного шагу уступить неприятелю, не взирая ни на какое превосходство.

За сим предваряю я, что из офицеров всяк тот, кто [421] даст над собою верх неприятелю, предан будет военному суду и с бесчестием выгнан из службы. Господам генералам предписываю штаб и обер-офицерам внушать, а они чтоб твердили солдатам, что отечество держит нас для того единственно, чтобы мы поражали неприятелей наших, и что всемилостивейший Государь Император всещедро изливает свои милости на тех, кои против неприятеля ознаменуют себя храбростью и мужеством. И как, всякому из военнослужащих должно помнить долг службы и присяги, и противу неприятеля при всяких случаях поступать мужественно, ибо кто будет всегда иметь в мыслях, что он русский, и что его неприятель не можешь одолеть, тот всегда победит неприятеля».

Исполняя обязанности генерал-квартирмейстера и дежурного генерала, командуя различными отрядами и перенося все лишения походной жизни, маркиз Паулуччи имел возможность близко познакомиться с бытом офицеров, характером их жизни и привычками.

«Имев честь с вами служить в продолжение двух кампаний, писал он в приказе (От 25-го октября 1811 года. «Русская Старина» 1876 г. № 11.), к крайнему моему сожалению, я заметил, что многие из господ офицеров занимаются азартными играми, а некоторые из них и неумеренным употреблением горячих напитков, хотя ничто столь не достойно порицания в военном человеке, как страсть к напиткам и игре: от первого он теряет все уважение в глазах своих подчиненных и делается неспособным к делам службы; от второго он лишается времени, нужного для занятий по службе, часто вовлекаем бывает в разорение и, что еще хуже, подвергает себя лишению чести. Игра нигде не была запрещаема столь строгими законами, как в России. По званию моему, долгом себе поставляю иметь беспрерывное старание, дабы сии законы были в точности наблюдаемы: я на это употреблю всю ту деятельность, которую всегда употребляю в отправлении моей должности, и всю ту строгость, которую мне внушает [422] отвращение, которое я имею к игре и к неумеренному употреблению крепких напитков».

Человек самостоятельный и характера независимого, Паулуччи требовал, чтобы все подчиненные по делам службы обращались к нему прямо и не употребляли окольных путей для получения разрешений главнокомандующего (Приказ маркиза Паулуччи, от 17-го ноября 1811 г., № 18.).

— Я не желаю, говорил он, чтобы начальники частей письмами к чиновникам моей канцелярии или к адъютантам поручали докладывать мне о чем бы то ни было, и в последнем случае я буду считать, что они интригуют.

Сохраняя полнейшее беспристрастие, маркиз одинаково требовал точного исполнения своих приказаний как от старшего, так и от младшего. Получив донесение, что генерал-маиор князь Тамаз Орбелиани не платит повинностей, следующих с его имения, Паулуччи приказал ему внести их в пятнадцатидневный срок и присовокупил, что «в противном случае я, против воли моей, употреблю другие меры, которые может быть будут для вас неприятны, но которые я должен буду предпринять, дабы с своей стороны показать пример, что правительство следует всегда равному для каждого правосудию и не должно иметь никакого пристрастия».

Познакомившись с характером азиятцев еще до вступления своего в управление краем, маркиз Паулуччи, как человек воспитанный в иных началах, не мог понять, почему главнокомандующий должен принимать подарки от ханов и правителей областей. Обычай этот существовал давно, и ханы считали своею обязанностью присылать подарки не только вновь назначенному главнокомандующему, но и каждому лицу, в котором встречалась надобность. Так, когда генерал-маиор Хатунцев был послан к хану ширванскому, с требованием уплатить долг казне, состоявший из 23,790 червонцев, и поставить для войск 5,000 четвертей хлеба, то Мустафа-хан предложил ему в подарок 500 тагаров чалтыку (необмолоченное сарачинское пшено), что по ценности равнялось 10 тысячам рублей. [423] Хатунцев отказался от такого подарка. Хан принял этот отказ за личное оскорбление и нерасположение к нему русского правительства и, не смотря на все уверения в противном, успокоился только тогда, когда Хатунцев согласился принять чалтык, и потом представил его при рапорте главнокомандующему (Рапорт главнокомандующего военному министру 20-го ноября 1811 г., № 57.).

Привычка давать подарки так укоренилась между азиятскими владельцами, что правительство вынуждено было отпускать в распоряжение главнокомандующих особые вещи для отдаривания. Получив ханский подарок, главнокомандующий обыкновенно приказывал записать его на приход, а тот, который посылал хану, выписывал в расход. Находя подобный порядок вещей неестественным, маркиз Паулуччи признал необходимым просить ханов шекинского, ширванского, карабагского и других не присылать ему подарков.

«При самом начале вступления моего в командование всем здешним краем, писал он ханам (В циркулярном письме от 25-го сентября 1811 года.), почел за долг в полной искренности предварить ваше превосходительство, что сколь ни усердно буду я стараться, дабы поступать в соответственность ваших обыкновений, во всех тех случаях, где сие не противно будет пользам службы Государя Императора, однако же, зная обычай, здесь существовавший. что превосходительные ханы, состоящие в подданстве Его Императорского Величества и зависящие, от главнокомандующего здешним краем, каждый раз приезжающим в Грузию новым главнокомандующим делали подарки — я должен сказать, что сему обыкновению ни теперь, ни во все продолжение моего здесь командования я отнюдь следовать не буду, и какого бы рода ни были сии подарки, приняты мною не будут, равно как и посланные с оными будут отсылаться без ответа. Таким образом, через сие заблаговременное и чистосердечное объявление всем вообще ханам о правилах мною принятых, я счел нужным предохранить каждого от неудовольствия, с каковым приемлется, по здешним [424] обыкновениям, отказ в приеме подарков. За всем тем, разумея, что превосходительные ханы, делая сии подарки, имели единственно в предмете то, дабы через сей способ означить только одно дружеское их расположение, и потому отказаться мне от сего столь лестного их засвидетельствования весьма было бы для меня неприятно, то я в сем случае имею удовольствие уведомить вас, благоприятель мой, что со стороны вашей я приму за доказательство истинного вашего расположения и преданности то, когда ваше превосходительство ускорите для продовольствия войск Его Императорского Величества, коими я имею честь командовать, доставить требованный моим предместником, генералом от кавалерии Тормасовым, хлеб за цены, сходные для казны Государя Императора и необидные для жителей, дабы сим образом избежать перевозки провианта из России и сопряженных с оною больших издержек. Тогда всякое сохранение казны Его Императорского Величества через сие ваше содействие, я сочту за приятнейший мне подарок со стороны вашего превосходительства, а между тем, относя сие также к истинному усердию вашему споспешествовать пользам службы, вменю за особенный для себя долг довести о том до высочайшего сведения».

Вступив, 22-го сентября 1811 года, в командование войсками и в управление краем среди военных действий с персиянами и турками, маркиз Паулуччи должен был, прежде всего, обратить внимание на обеспечение края от внешних врагов. Персияне готовы были вторгнуться в наши пределы и вели переговоры с дагестанскими вольными обществами, в особенности с Сурхай-ханом казикумухским и Ших-Али, бывшим ханом кубинским. Неудачи, испытанные последним в борьбе с Тормасовым не уменьшили надежды на возможность возвращения ханства, и Ших-Али, полагаясь на обещания и скорую помощь персиян, разослал своих посланных в горы с приглашением печь хлеб и готовиться к походу после байрама. Многие владельцы откликнулись на приглашение, и вскоре получены были сведения, что в Аварии, Дженгутае, Акуше, Табасарани и во владениях уцмия каракайдагского собираются войска с каждых двух домов по одному человеку. «Сегодня, в [425] субботу, 20-го ряби-ус-сани, писал Джафар-Кули-хан шекинский маркизу Паулуччи, прибыл из Тавриза караван. Находящиеся в Тавризе мои приверженцы и нукеры единогласно сообщают мне, что шах-задэ (Аббас-Мирза) предполагает 17-го числа сего месяца выступить из Тавриза. Англичане советовали шах-задэ не брать с собою пехоты в бой, оставив ее вдали, а только пушки, назначив при каждой 200 человек конницы; артиллерийские лошади выбраны самые превосходные, в том соображении, что если со стороны (русских) солдат будет натиск, то взять пушки на лошадей и их увезти. Еще послан в Решт один сведущий корабельный мастер из англичан, чтобы там устроить судно, дабы вредить судам, следующим из Астрахани в Баку. Бог знает, удастся ли им устроить судно или нет».

Независимо от этого письма до маркиза Паулуччи дошли слухи, что посланный Ших-Али-ханом к Аббас-Мирзе привез ему 4,000 червонцев и известие, что шах-задэ (наследник) прибыл уже на Муганскую степь и отправил приказание Мустафе-хану ширванскому прибыть туда же с своими войсками.

Как только маркиз Паулуччи узнал об этом, он приказал генерал-маиору Хатунцеву, под предлогом осмотра баталионов, отправиться в Ширвань, послать лазутчиков узнать, действительно ли персияне находятся на Муганской степи и справиться о поведении Мустафы-хана ширванского, поступки которого заставляли подозревать измену и сношения с персиянами. Если сведения о прибытии персиян верны, то Хатунцеву приказано собрать войска, находившиеся в Ширвани, и атаковать персиян; в противном же случае двинуться против скопищ Ших-Али, взяв с собою из Ширвани только один баталион Херсонского гренадерского полка и казачий Попова 16-го полк (Предписание маркиза Паулуччи генералу Хатунцеву, 26-го октября.). [426]

Из объяснений с ширванским ханом и с начальниками наших отрядов генерал-маиор Хатунцев убедился, что Мустафа не имеет сношений с персиянами, но обнаруживает недоверчивость к русскому правительству, недоверчивость, проистекающую исключительно от подозрительного характера хана. Успокоив Мустафу и узнав, что персияне хотя и были действительно собраны на Муганской степи, но в конце октября распущены по домам, Хатунцев двинулся в Кубу, на соединение с отрядом генерал-маиора Гурьева, действовавшего уже против скопищ Ших-Али.

Получив в начале ноября сведение, что партия лезгин, числом до 6,000 человек, собралась в Табасаранском ущелье, генерал-маиор Гурьев двинулся против неприятеля, но на дороге узнал, что лезгины перешли к Самуру с целью вторгнуться в Кубинскую провинцию. Вернувшись обратно и пройдя в двое суток девяносто верст по горам и трудно доступной местности, наш отряд, в 3 часа ночи, 5-го ноября, прибыл к р. Самуру и остановился в м. Зиахур. Утром, 6-го ноября, оказалось, что все прилегающие горы усеяны лезгинами, но, не смотря на весьма крепкую позицию, занятую неприятелем, и большую численность его, генерал-маиор Гурьев решился атаковать горцев. Имея в своем распоряжении 1,348 человек Севастопольского полка, нескольких казаков и татарской конницы, Гурьев вызвал в авангард стрелков и двинулся вперед. За стрелками шли две гренадерские роты с двумя орудиями, далее две мушкетерские роты с одним орудием, обоз и ариергард; казаки же и татарская конница оставлены были назади по причине гористой местности, покрытой густым лесом и неудобной для действия кавалерии (Рапорт генерал-маиора Гурьева маркизу Паулуччи 28-го ноября, № 1043.).

Едва наши войска стали входить в ущелья гор, покрытых густым лесом, как лезгины со всех сторон насели на отряд. Неудобный строй, в который генерал-маиор Гурьев поставил свой отряд, был причиною того, что нижние чины должны были драться в одиночку без поддержки друг друга. [427] По неприступности гор артиллерия не могла принять участия в деле, и хотя в течение шести часов, до захождения солнца, кипел самый ожесточенный бой, но он окончился отступлением нашего отряда, потерявшего более 300 человек убитыми и ранеными. Неудача эта так подействовала на Гурьева, что в течение почти двух недель он не принимал никаких действий и считал свое положение безысходным. Видя бездеятельность наших войск и ободренные первым успехом, лезгины ворвались в наши пределы, и скопище Ших-Али стало постепенно возрастать. К нему пришли на помощь Аслан-хан дженгутайский и люди аварского хана, считавшегося в нашей службе в чине генерал-маиора. Громадная толпа горцев, предводительствуемая самим Ших-Али, подходила к Кубе все ближе и ближе, когда на помощь Гурьеву явился генерал-маиор Хатунцев с своим отрядом.

Оставив небольшой гарнизон в Кубе, генерал Хатунцев двинулся к деревне Рустов, с баталионом Херсонского гренадерского, баталионом 46-го егерского полков и Донским казачьим Попова 16-го полком — всего в составе 877 штыков, при двух орудиях. Подойдя к селению 21-го ноября, Хатунцев сбил неприятельские пикеты и узнал, что скопище Ших-Али, с которым был и сын Сурхай-хана казикумухского, состоит из 7,000 человек, расположенных в прилегающем к горам селении, укрепленном завалами. Не желая дать опомниться неприятелю, Хатунцев атаковал селение с трех сторон и после четырехчасового упорного боя выгнал неприятеля, захватил много пленных, отбил 30 знамен и более 350 лошадей. Атака была столь быстра, что Ших-Али бежал в ахтинские селения, не успев увезти своих вещей и бумаг, которые и были доставлены генерал-маиору Хатунцеву. Победа была полная, и горцы рассеялись в разные стороны (За это дело Хатунцев был награжден орденом св. Анны 1-й степени.).

Для окончательного умиротворения кубинской провинции необходимо было наказать Сурхай-хана, привести его к покорности и заставить подписать трактат о подданстве. Если бы Сурхай [429] не согласился на последнее, то главнокомандующий считал необходимым выгнать его из г. Кюры и область кюринскую поручить в управление его племяннику Аслан-беку.

Декабря 2-го генерал Хатунцев со своим отрядом прибыл к р. Самуру и на следующий день переправился через реку, оставив в м. Зиахуре отряд генерал-маиора Гурьева для охранения кубинской провинции и для наблюдения за движением неприятеля. Вступив во владение Сурхая, Хатунцев отправил к нему посланного с письмом, в котором требовал выдачи Ших-Али. Казикумухский хан отвечал, что он всегда был и останется верен русскому правительству, не имеет никакого соглашения с бывшим дербентским ханом, и если посылал к Ших-Али своего сына, то единственно для примирения его с русским правительством.

Хатунцев повторил свое требование, и 4-го декабря явился новый посланный с донесением, что Ших-Али находится в руках Сурхая и, следовательно, безопасен для русского правительства; выдать же его Сурхай не находит причины, но готов, впрочем, исполнить это, когда будет выдан ему изменник и бежавший от него племянник Аслан-бек. Сурхай очень хорошо понимал, что русское правительство никогда не согласится на такой размен, и потому смело предъявлял свое требование, надеясь тем избавиться от наших притязаний. С другой стороны, Хатунцев видел, что Сурхай желает только затянуть переговоры, и потому, присоединив к себе баталион Севастопольского полка и 100 человек казаков, 5-го декабря двинулся далее. На пути он сжег шесть деревень, разрешил кубинцам брать все, что им полезно, и остановился в селении Ишпик, где было достаточно провианта для отряда. Сюда прибыл новый посланный Сурхая с просьбою не разорять селений и с обещанием исполнить все требования. Хатунцев дал два часа срока, и когда от хана казикумухского не было получено ответа, он отправил, 6-го декабря, баталион 46-го егерского полка с орудием и 50 казаками для разорения соседней деревни Шехи, лежащей на горе, укрепленной и занятой лезгинами. Баталион был встречен сильным огнем спустившегося с гор [429] и занявшего соседний лес многочисленного неприятеля, и тогда на помощь егерям были высланы две роты Херсонского гренадерского полка, два орудия и 50 казаков.

После трехчасовой перестрелки лезгины были вытеснены из леса и бежали в укрепленную деревню Шехи, штурмовать которую, по отвесной крутизне горы, было почти невозможно. Отряд сжег сено и солому и присоединился к главным силам, стоявшим в деревне Ишпик. Здесь Хатунцев ожидал прибытия к себе потребованной им дербентской и табасаранской конницы, а также и Аслан-бека, находившегося во владениях уцмия каракайдагского. Сурхай укреплял селение Шехи и другое, весьма близкое с ним, селение Хутум. Оба они находились на весьма высоких горах, и казикумухский хан предполагал, что русские должны будут непременно атаковать его в этой крепкой позиции, но ошибся в своем расчете.

Как только Аслан-бек, 12-го декабря, присоединился к отряду, Хатунцев двинулся прямо на селение Кюри, главное в области того же имени. Подойдя к селению Татар-хан, отряд был встречен выстрелами лезгин, успевших занять селение прежде нашего прихода. Хатунцев атаковал неприятеля, овладел Татар-ханом с боя, рассеял лезгин и принудил предводителя их, Нуха-бека, сына Сурхая, бежать в крепость Кюри, отстоявшую в 30-ти верстах от места боя. Нуха-бек очутился в критическом положении; войска его разошлись для спасения семейств и имущества, и старшины селений со всех сторон являлись к Хатунцеву с просьбою не разорять жителей и с объявлением, что желают быть под покровительством России.

Находясь в южном Дагестане, Кюринская провинция граничила с владениями: Дербентским, Табасаранским, Казикумухским, Рутульским и Кубинским, причем от последнего она отделялась р. Самуром. Занимая пространство не более 2,000 квадратных верст и имея населения около 5,000 дворов, Кюринская провинция орошалась двумя реками: Гуриени и Кюрах-чай. Обильное хлебопашество и скотоводство составляли [430] главное занятие жителей области, отличавшихся своим трудолюбием от всех прочих обитателей Дагестана.

Кюринская крепость была расположена на р. Кюрах-чай в узком проходе, ведущем в Казикумухскую провинцию. Кюри была окружена 19-ю башнями, вооруженными пятью орудиями разных калибров. С трех сторон крепости был вырыт ров, а четвертая примыкала к курганам, на которых были построены три башни, защищавшие главную дорогу, ведущую к крепостным воротам. Сурхай заперся в крепости с тысячью человеками самых преданных ему людей Казикумухского ханства, так как кюринцы все разбежались. С Сурхаем находились все его сыновья и Ших-Али.

14-го декабря, генерал Хатунцев с отрядом подошел к кюринской крепости и в ночь отправил стрелков с приказанием вытеснить неприятеля из окопов, обстреливаемых с крепости, что и было исполнено. Неприятель был сбит со всех высот, и к главному кургану подвезены наши орудия, при помощи огня которых башня, занятая 50-ю лезгинами, была взята штурмом. Защитники башни все легли на месте, за исключением одного взятого в плен. Взятая башня командовала окружающею местностью; на нее взвезли наши орудия, и под прикрытием их огня, 150 стрелков отправлены в обход обоих флангов. Крики «ура!» по обеим сторонам крепости и артиллерийский огонь с башни привели в такое замешательство защитников, что они в беспорядке бежали в горные ворота и скрылись в ущелье, оставив на месте более 80 тел. Наши войска заняли крепость, самую значительную во всей Кюринской области, составлявшей лучшую часть владений Сурхай-хана казикумухского. Две медные пушки, три фальконета, восемь знамен, много оружия, лошадей и запас провианта достались победителям, лишившимся 12-ти убитых нижних чинов и ранеными: одного офицера и 18-ти нижних чинов. Маркиз Паулуччи и генерал-маиор Хатунцев награждены за эту победу и вообще за действия в Дагестане орденом св. Георгия 3-й степени.

Ших-Али писал, что раскаивается в своих поступках и желает быть верноподданным русского Императора. В ответ [431] на это он получил приглашение приехать в Кубу, где ему будет отведено помещение и назначено по 10 руб. в день содержания. Ших-Али отвечал, что такая цифра для него мала, и что он приедет в Кубу только тогда, когда будет отдана в его управление Кубинская провинция, «хотя на короткое время». Такое требование не могло быть удовлетворено, и переговоры с Ших-Али были прекращены, точно так же, как пришлось прекратить их и с Сурхай-ханом. Последний тотчас же после бегства своего из Кюри отправил посланного к главнокомандующему, прося его остановить движение войск. «Письмо вашего высокостепенства, — отвечал маркиз Паулуччи (В письме от 24-го декабря 1811 года, № 303.), — через чиновника вашего Ибраим-бека я получил, видел содержание оного и узнал также словесные ваши поручения, — на что сим вам ответствую. Поступки ваши мне совершенно известны, а что вы посылали своего сына с войсками в помощь бунтовщику Ших-Али-хану противу войск Его Императорского Величества, в том и сами в письме своем признаетесь. Итак, не распространяясь более, я объявляю, что вам теперь предлежит один только путь к спасению и к заглажению вашего преступления, а именно: выдать тотчас же арестованного вами Ших-Али-хана в руки генерал-маиора Хатунцева. Тогда войска, по повелению моему действующие, оставят вас в покое, владение ваше будет вам по-прежнему предоставлено, и вы с народом вашим будете счастливы. Сверх того, уверяю вас моим словом, что выданному вами Ших-Али-хану не будет сделано ни малейшего вреда, и притом я отзову в Тифлис племянника вашего Аслан-бека. Если же вы поупорствуете и не выдадите изменника Ших-Али-хана, то войска по данному от меня повелению не выйдут из вашего владения, доколе камень на камени будет оставаться, истребят жилища ваших подвластных и сожгут их деревни и имущество, понесут повсюду меч и пламя, пока сила оружия Его Императорского Величества не принудит вас исполнить мое требование, а Кюринское владение все без изъятия будет от вас отнято. Вот вам [432] последнее мое слово: избирайте, что для вас лучше, а я исполню так, как сказал».

Сурхаю было трудно исполнить требование маркиза Паулуччи потому, во-первых, что он лгал, говоря, что Ших-Али-хан находится в его руках, а во-вторых — покориться и подписать трактат было не в характере хана казикумухского, не признававшего над собою ничьей власти, кроме собственного произвола. Он счел лучшим не отвечать на письмо, и тогда маркиз Паулуччи отправил в Кюри правителя своей канцелярии, коллежского советника Могилевского, с тем, чтобы он вместе с генералом Хатунцевым заключили письменное условие с Аслан-беком и вверили ему управление всею Кюринскою областью, кроме крепости Кюри, «долженствующей состоять в непосредственном ведомстве российского коменданта и гарнизона».

Соображаясь с местными условиями и бытом населения, Могилевскому поручено было обязать Аслан-бека вносить казенные подати и повинности по примеру того, как обложены жители Кубинской и Бакинской провинций; привести его к присяге на верность, заставить к каждому пункту условий приложить свою печать, взять, в аманаты или сына его, или ближайшего родственника, с двумя детьми почетнейших старшин, и отправить их на жительство в г. Кубу.

Избирая Аслан-хана правителем, маркиз Паулуччи находил в этом лучший исход для спокойствия этой части края. «Если бы новопокоренная Кюринская область, — доносил он (Военному министру, от 9-го февраля 1812 г. № 38.), — вдавшаяся в самый Дагестан, обращена была в одну из провинций российских на основании нашего порядка, то для охранения целости ее неотменно во всякое бремя должно было бы иметь в ней сильную часть здешних войск для удержания в пределах послушания самого народа и для обуздания хищных ее соседей, чего, однако же, невозможно теперь никоим образом исполнить по военным обстоятельствам нашим с важнейшими неприятелями Грузии — персиянами и турками. Во-вторых, дикость нравов сих народов, могущих нескоро [433] умягчиться, и врожденная привязанность к прежнему ханскому правлению, также их обыкновения, кои они почитают законом, весьма отдаленные от порядка нашего правления, всегда служили поводом к многократным замешательствам, беспокойству и охлаждению к нам сих народов. Между тем как через представление сей провинции в управление хану, непосредственно от Российской Империи зависящему, который, зная свойство и образ народных мыслей, может гораздо удобнее действовать на их умы по направлению здешнего правительства, конечно, вышеупомянутые неудобства легче могут быть отклонены, ибо Аслан-хан, получивши от щедрот Его Императорского Величества сие богатое владение, должен будет для собственной своей пользы пещись об удержании своих границ, о, благосостоянии народа и о сохранений между оным спокойствия, обходясь одним небольшим гарнизоном, поставленным в крепости для защиты оной и в необходимости для поддержания его самого — следственно, сим способом, кроме значительных выгод от приумножения казенных доходов, удалена еще может быть необходимость содержать в Кюринской провинции знатную часть наших войск, кои нужны для действия против главнейших неприятелей, и избегнется вредное развлечение здешних сил, равным образом и самый народ, довольный правлением, к коему он привык, останется привязанным к своим жилищам и к местам, сохраняющим гробы их предков».

Как ни убедительны доводы главнокомандующего, но образование нового ханства нельзя признать полезным для края. Аслан-бек был прежде всего азиятец, и, следовательно, человек двуличный и коварный. Он перешел на сторону России, потому что спасал свою голову и видел прямую свою выгоду; на преданность его трудно было положиться, и его вассальные отношения не могли быть прочны. Тем не менее, недостаток войск был причиною того, что Аслан-бек был назначен правителем Кюринской области. Он обязался вносить в казну ежегодно 3,000 червонцев и 3,000 четвертей хлеба для продовольствия войск, дать в аманаты старшего сына и сыновей двух почетнейших старшин и предоставить Кюринскую крепость «в [434] единственное распоряжение и власть российскому гарнизону». За это Аслан-хану пожалован чин полковника, знаки инвеституры, дарована высочайшая грамота, утверждавшая его законным владельцем потомственно по старшинству колена, и, наконец, ему предоставлен суд, расправа и все доходы с Кюринского владения.

Извещая Сурхая о назначении Аслан-бека правителем Кюринской области, маркиз Паулуччи писал ему (В письме от 3-го февраля 1812 г., № 164.):

«Часть владения вашего отнял я потому, что вы не сдержали свято присяги, которую несколько раз давали всесильному моему Государю Императору верно служить, и за то, что вы не исполнили последнего моего повеления. Владение сие препоручил я по воле Государя высокостепенному Аслан-хану, как верноподданному Российской Империи и наследнику Казикумухскому. Теперь я сим только ограничиваюсь, а ежели вы что-нибудь еще предпримите противу войск Его Императорского Величества и противу его подданных, тогда потеряете все свое владение и будете скитаться без пристанища, как ветреный Ших-Али. У вас содержится Аслан-ханова жена, которую прошу отпустить немедленно к ее мужу; ежели же вы не сделаете мне в сем уважения, то я должен буду вашего аманата, содержащегося в Нухе, отправить в Сибирь; а ежели Аслан-ханову жену вы возвратите, то и аманат ваш будет прислан к вам».

Придавая весьма большое .значение покорению Кюринской области, прикрывавшей Дербент и Кубу со стороны Дагестана, маркиз Паулуччи заботился и об обеспечении границ наших со стороны Турции.

«Видя с прискорбием, доносил он (Военному министру, от 14-го декабря 1811 г., № 81.), что богатейшая борчалинская дистанция по смежности своей с турецкою Ахалкалакскою областью, принадлежащею Ахалцыхскому пашалыку, разоряемая набегами турок, угоном скота и увлечением жителей в плен, наипаче в последние годы, начала совершенно упадать, и недоимки в податях, следующих от оной в казну, увеличились до чрезвычайности, я решился, для благосостояния Грузии, [435] непременно истребить сие гнездо разбойников и покорить оружием самую ахалкалакскую крепость как можно поспешнее».

Скорейшее овладение крепостью признавалось необходимым еще и потому, что в то время уже шли переговоры о заключении мирных условий с Портою и, следовательно, легче было выговорить уступку России Ахалкалак в том случае, если бы крепость была покорена силою оружия. Руководимый такою двойною целью, главнокомандующий предпринял экспедицию в Алахцыхский пашалык, поручив ее известному по своим отличным военным способностям командиру Грузинского гренадерского полка, полковнику Котляревскому, которому приказано было идти по пустым местам и по дорогам, почти непроходимым в зимнее время. В состав отряда назначены: два баталиона Грузинского гренадерского полка, баталион 46-го егерского полка с двумя орудиями и 100 человек казачьего Ежова полка. Егерям приказано скрытным образом собраться в Думанисах и следовать на Цалку с тем, чтобы быть под Ахалкалаками в тот день, который назначит Котляревский. С ними должны были следовать казаки Данилова полка, собранные с постов; моуравам борчалинскому и казахскому также приказано собрать конницу и следовать за Котляревским.

В ночь с 3-го на 4-е декабря, взяв баталион Грузинского гренадерского полка без орудий и сотню казаков Ежова полка, Котляревский выступил из г. Гори. Переправясь через р. Куру, он присоединил к себе другой баталион, также без орудий. Штурмовые лестницы были при отряде и везлись на вьюках (Лестницы приготовлялись самым скрытным образом только двумя плотниками, которым Котляревский обещал особую награду.).

Три следующие дня были употреблены на переход через горы и Триалетскую степь, покрытые глубоким снегом частые и сильные метели затрудняли движение отряда. 7-го декабря Котляревский вступил в турецкие границы и остановился в ущелье, в 25 верстах от Ахалкалакской крепости. В ту же ночь, не ожидая прибытия егерского баталиона, он разделил отряд, состоявший из 1,133 человек пехоты и 100 казаков, на три главные колонны: одною — командовал сам, другою — [436] 16-го егерского полка подполковник Степанов (Бывший прежде старшим адъютантом у Тормасова.), а третьею — Грузинского полка подполковник Ушаков. Каждая колонна состояла из 200 гренадер и фузилер и 20 стрелков. Сверх того, составлены три небольшие команды, по 30 человек каждая, для фальшивых атак, и одна рота отправлена для занятия двух деревень, лежавших близ Ахалкалак.

В темную ночь отряд подошел к крепости и остановился в двух верстах от нее. Люди отдыхали в течение часа; из крепости доносились крики неприятельских часовых. В 2 часа пополуночи Котляревский, устроив вагенбург, двинулся через каменистый овраг и мост на реке Храме. Солдаты несли на себе лестницы и тихо, без шума, подвигались вперед. Турки, не предполагая, чтобы русские могли перейти в такое суровое время через снеговые горы, оставались спокойными, не имели передовых постов и заметили опасность только тогда, когда лестницы были уже приставлены к стенам. Не смотря на то, что солдаты были крайне утомлены походом, они быстро взобрались по лестницам, бросились в штыки, и в 3 часа ночи две батареи были в наших руках. Сколько ни старались потом турки удержать за собою крепость и цитадель — они должны были их очистить, не более как через полтора часа после начала атаки.

Так пала крепость, укрепленная природою и искусством, крепость, бывшая гнездом разбойников, часто опустошавших Грузию своими набегами. «Понизив надменное чело свое, доносил маркиз Паулуччи Императору, от блеска высокославного оружия, крепость повержена двумя только баталионами Грузинского гренадерского полка к священным стопам Вашего Императорского Величества» (Рапорт маркиза Паулуччи Государю Императору, 14-го декабря, № 80.).

Взятие Ахалкалак было важно для нас точно так же, как и взятие Ганжи князем Цициановым. Ахалкалаки служили ключом к Ахалцыху, из которого постоянно выходили хищнические шайки, опустошавшие Борчалинскую провинцию.

В крепости найдено два знамя, 19 орудий, 131 пуд пороху [437] и значительное количество снарядов. Гарнизон весь уничтожен, кроме 45 человек взятых в плен; с нашей стороны убит только один унтер-офицер, ранены: 1 обер-офицер, 2 унтер-офицера и 26 рядовых. Жители окрестных деревень бежали вместе со своим скотом в горы. Представляя список отличившимся, Котляревский просил награды Грузинскому гренадерскому полку, который, по его словам, сколько перенес трудов во время похода, столько же оказал, храбрости при штурме крепости (Рапорт Котляревского Паулуччи, 8-го декабря, № 136.).

Высоко ценя победу, одержанную Котляревским, главнокомандующий ходатайствовал о пожаловании Грузинскому гренадерскому полку особых знамен и о награждении тех 840 человек нижних чинов, которые штурмовали крепость, особою серебряною медалью, для ношения на груди, с изображением: на одной стороне буквы А, а на другой — «8-го декабря 1811 года». Император произвел Котляревского в генерал-маиоры, пожаловал маркизу Паулуччи орден св. Владимира 2-й степени, а Грузинскому гренадерскому полку знамена с надписью: «За отличную храбрость при взятии штурмом турецкой крепости Ахалкалаки с 7-го на 8-е декабря 1811 года» (Высочайший приказ 18-го января 1812 года. Высочайшая грамота полку из Вильны, от 25-го мая 1812 года.).

Чтобы прочно утвердиться в занятой крепости, необходимо было оставить в ней значительный гарнизон и обеспечить его продовольствием. По непроходимости дорог и зимнему времени доставка хлеба из Грузии была почти невозможна, и, следовательно, запас его можно было сделать при помощи реквизиции в соседних селениях. Между тем, назначенный в подкрепление Котляревскому баталион 46-го егерского полка все еще не прибывал; не прибывал также и Данилов с своими казаками. Котляревский принужден был послать нарочного с приказанием отыскать их и остановить в селении Котели, в 20 верстах от крепости. Прибыв туда сам 9-го декабря, Котляревский нашел селение оставленным жителями, и потому перевел войска в Ахалкалаки. В Котели было найдено только 80 [438] четвертей хлеба, а в других селениях ничего не найдено. Большинство населения с имуществом и скотом бежало или в Ахалцых, или в селения Чалдырского округа. Для отбития скота и хлеба, Котляревский взял 800 человек Грузинского гренадерского полка, присоединил к ним 60 егерей, два орудия и 150 казаков и сделал с ними поиск в чалдырских деревнях (Рапорт Котляревского маркизу Паулуччи 11-го декабря 1811 г. № 143.). Он успел отогнать 1,000 баранов и 60 штук разного скота; хлеба найдено хотя весьма мало, но, впрочем, столько, что можно было обеспечить ахалкалакский гарнизон до 1-го февраля. Приказав срыть форштат города и оставив в составе гарнизона баталион 46-го егерского полка и 30 казаков под начальством маиора Борщева, Котляревский возвратился в Грузию. Дойдя до Цалки, он отправил в Квеши бывших при отряде 368 человек пленных, а сам пошел на постоянные квартиры в г. Гори, где впрочем оставался весьма недолго. Происшествия в Карабаге весьма скоро вызвали его к новой и блестящей деятельности.

XX.

Арестование Джафар-Кули-аги карабагского. — Письмо Аббас-Мирзы Джафару. — Положение ханств: Карабагского, Ширванского и Талышенского. — Вторжение персиян в Карабаг. — Дело у Султан-Буда. — Действия Котляревского.

По дороге в Тифлис из урочища Султан-Буд-Керчи (оно же Керза-Керчи), в Карабаге, шел 16-го января 1812 года отряд русских войск, из 178 человек нижних чинов при трех офицерах. Отряд этот, бывший под начальством капитана Оловяшникова, конвоировал наследника карабагского ханства, Джафар-Кули-агу.

Окруженный войсками, Джафар ехал верхом; его держал солдат, сидевший позади на той же лошади. Переправляясь на [439] пути через р. Тертер, Джафар столкнул своего ассистента в воду, ловко повернул лошадь по течению и успел скрыться; посланные в погоню не могли уследить за его побегом.

Джафар обвинялся в переписке с Аббас-Мирзою и в намерении бежать за границу с подвластными ему джебраильцами. Поводом к его арестованию послужило перехваченное письмо Аббас-Мирзы.

«Уповая на нашу благосклонность, писал Джафару наследник персидского престола, знайте, что мы и прежде имели к вам доверие и были уверены, что вы выкажете свойственную вам энергию и окажете блистательные заслуги нашей вечной державе. А как ныне о вас доложили мне некоторые сведения, и Шефи-бек-гулям также, прибыв лично, докладывал о разных предметах, то доверие наше к вам усугубилось и сердечная наша благосклонность к вам увеличилась. Энергия и рвение вашего высокостепенства более стали очевидны. Возвращая в ваши границы Шефи-бека и Феридун-бека-гулямов, сведущих о разных обстоятельствах, я приказал им уверить вас в сердечном нашем благоволении и совершенной благосклонности. Наше предложение из их рассказов сделается вам известным.

Посылаем два приказа на имя старшин племен, Джебраилу и Джеваншир. В этих приказах мы, кроме имен Махмуд-аги и Лютф-Али-аги, известных вам особенною верностью, никого не называем. Возлагаем на вас поместить в этих приказах имена тех, которых вы найдете нужным, и уверить всех в совершенном нашем благоволении. Сами же знайте, что по получении чести представиться в наше присутствие вы будете удостоены различных знаков наших ласк и милостей. Клянусь в этом священным существом Бога и головою падишаха! Обеспечение вас относительно жизненных потребностей, также возведение вас в сан знатности и чести наилучшим образом состоится. С нашей стороны никогда не будет отказа в милости и благосклонности к вам, не говоря о возложении на вас звания хакима и прочего. Ваше [440] высокостепенство удостоитесь приличных милостей и в нашем присутствии взойдете на высокие ступени».

В то время, когда письмо это было перехвачено, Джафар находился на кочевье со всем подвластным ему народом в 90 верстах от г. Шуши. Верстах в пятнадцати от него, в урочище Султан-Буд-Керчи, стоял третий баталион Троицкого мушкетерского полка, под начальством маиора Джини, которому и поручено было арестовать Джафара. Исполнив приказание, Джини отправил арестованного в Тифлис, но Джафар, как мы видели, успел бежать и скрыться от преследования (Впоследствии была арестована и привезена в Тифлис мать Джафара, Хейр-Ниса-бегюм. Маркиз Паулуччи предложил ей или немедленно отправиться на вечное пребывание в Россию, или заплатить в казну 150,000 руб. сер., т. е. ту сумму, которая получена была сыном ее от персидского правительства. Если требование это будет исполнено, то главнокомандующий обещал дать ей паспорт на выезд за границу, куда она пожелает. Арестованная женщина охотно согласилась отдать в казну все свои драгоценности, с обязательством пополнить деньгами до 150,000 рублей, если представленные вещи оказались бы не стоящими требуемой от нее суммы. Для оценки их, по приказанию маркиза Паулуччи, была составлена особая комиссия, под председательством Котляревского, из двух штаб-офицеров, двух чиновников по назначению Мехти-Кули-хана карабагского и одного по выбору матери Джафара. Вещи эти были оценены в 20,000 рублей, и так как Хейр-Ниса-бегюм не могла уплатить остальной суммы, то и предположено было отправить ее на жительство в Воронежскую губернию. Мера эта не была приведена в исполнение потому, что в мае 1815 года Джафар просил о помиловании и добровольно возвратился в Карабаг с 300 подвластных ему семейств, удалившихся вместе с ним заграницу. Джафар был прощен и вместе с матерью водворен на жительство в Карабаге.).

Спустя пять дней после побега, Джафар писал, что находится в Карабаге, что был и будет верен России, но скрылся потому, что, посрамленный перед всеми, он был арестован как преступник. Джафар клялся, что не имел никакой переписки с Аббас-Мирзою, что фирман, перехваченный нами на дороге, не достиг еще по назначению и был первый, который написан персиянами, с целью склонить его на свою сторону (Письмо Джафара, приложенное к рапорту полковника Живковича от 21-го января 1812 г. № 34.). Это было действительно справедливо, и приказание [441] арестовать Джафара было преждевременно. Имея право, как законный наследник, на владение всем Карабагом и будучи обойден графом Гудовичем, Джафар покорился обстоятельствам, но не мог примириться с дядею Мехти-Кули-ханом, постоянно притеснявшим своего племянника.

Несогласия, существовавшие среди членов ханского дома, и сознание своих законных прав на ханское достоинство были причиною, что Джафар недоброжелательно смотрел на Мехти-Кули-хана и отдалялся от сношений с ним. Персидское правительство знало об этом и старалось привлечь на свою сторону Джафара. Аббас-Мирза написал ему письмо, которое было перехвачено нами. Сознавая свою невиновность, он просил главнокомандующего принять его под свою защиту, но маркиз Паулуччи не отвечал на письмо, и Джафар перешел в лагерь персиян, в надежде получить в свое управление обещанное ему Аббас-Мирзою Карабагское ханство.

Надежды на ханское достоинство казались Джафару тем более осуществимыми, что карабагцы готовы были передаться на сторону персиян, из ненависти к Мехти-Кули-хану. Человек жестокий и несправедливый, Мехти имел весьма малое попечение о подданных. Заботясь исключительно о своих личных удобствах, он дал неограниченную волю необузданным чиновникам, истощившим ханство до последней степени. Будучи должен казне 16,815 червонцев, Мехти собрал с жителей подать за два года вперед, но не внес ни одной копейки в уплату долга, отговариваясь тем, что население отказалось платить подати.

Имея весьма малую приверженность к России, Мехти-Кули-хан не заботился о продовольствии русских войск и, не смотря на условия трактата, не доставлял для них провианта. Маркиз Паулуччи грозил удалить его от управления Карабагом, «ибо обыватели оного, писал главнокомандующий (В письме от 9-го января 1812 г., № 39.), никогда еще не терпели таких нужд, каким подвержены они ныне при управлении вашем, чрез собственную вашу непопечительность о их [442] благе». Этою ненавистью народа к своему хану и хотел воспользоваться Джафар, надеявшийся на помощь персидских войск, собиравшихся на Мугани.

Сосредоточивая в этом пункте свои силы, Аббас-Мирза одновременно поддерживал надежды трех неприятелей России: Ших-Али, бывшего хана дербентского, Сурхай-хана казикумухского и Джафар-Кули-агу. Первые два особенно усиленно просили помощи Аббас-Мирзы, но поражение дагестанцев генерал-маиором Хатунцевым заставляло наследника персидского престола выждать когда Сурхай и Ших-Али соберут новые войска. Чтобы ободрить их к дальнейшим действиям, Аббас-Мирза обещал им помощь и в доказательство справедливости своих слов сосредоточил войска в нескольких пунктах, близких к нашим границам: в Асландузе стоял с войсками Хаджи-Мамед-хан, в Топ-Агаче на Мугани кочевал Ата-хан с 7,000 шахсеванцев и 4,000 конницы. Ших-Али и Сурхай собирали войска и, готовясь к наступлению, искали себе союзников. Казикумухский хан приглашал Мустафу-хана ширванского действовать заодно и писал, что надеется собрать до 20,000 дагестанцев.

— Я посмотрю сначала на ваш успех, — отвечал Мустафа посланному Сурхая.

Не смотря на такой отрицательный ответ, ходили слухи, что хан ширванский не был удален совершенно от двуличного поведения. Рассказывали, что он посылал своего чиновника к Аббас-Мирзе и находился в переписке с Ата-ханом (Рапорт маиора Афанасьева главнокомандующему, от 8-го января 1812 года, № 10.).

Мустафа был человек крайне недоверчивый и подозрительный. Он помнил еще свое смещение графом Зубовым, и потому имел причину не доверять нашему правительству. Зная вообще склонность к вероломству многих азиятских владетелей и то, что хан ширванский имел сильную партию приверженцев в ханствах Нухинском, Кубинском и сохранил влияние на дагестанцев, маркиз Паулуччи не мог оставить без внимания разглашений об измене Мустафы. Догадываясь, что все слухи [443] исходят преимущественно от шекинского хана, личного врага ширванского хана, главнокомандующий тем не менее откровенно высказал Мустафе о дошедших до него слухах и писал, что, зная до сих пор хана как человека преданного России, не верит этим известиям. Паулуччи просил Мустафу, в доказательство своей верности, доставить ему точное сведение: действительно ли персияне сосредоточивают свои силы на Муганской степи (Письмо маркиза Паулуччи хану ширванскому, 9-го января 1812 года, № 37.).

Мустафа отправил лазутчика на Мугань, и доставленные им сведения вполне согласовались с теми, которые были получены нами из других источников.

Передавая их посланному главнокомандующего, ширванский хан клялся в своей верности и просил не верить всем распускаемым слухам.

«Письмо вашего превосходительства я через адъютанта моего князя Чавчавадзе получил, отвечал маркиз Паулуччи (В письме от 15-го января 1812 г. № 65.), и что вы на словах ему поручили сказать, уразумел. Отвечать вам буду я лично, ибо в скором времени буду в Баку, — следовательно, буду и у вас через несколько дней. Я солдат, комплиментов не терплю; прошу и вас никаких приготовлений не делать, ибо со мною только три человека.

С сим нарочным вышлите мне под Шемаху навстречу человека своего, с словесным поручением, где вам угодно назначить со мной свидание: на Фит-даге или в другом месте».

Свидание главнокомандующего с ханом ширванским положило конец всем недоразумениям. Удивленный доверием, которое оказал ему маркиз Паулуччи, приехавший без всякого конвоя, Мустафа отвечал таким же доверием, оставался верным русскому правительству и даже, как увидим, содействовал нашим войскам в поражении персиян.

Появление последних вблизи наших границ более всего беспокоило хана талышенского, писавшего, что Баба-хан [444] обещает обратить в ничто его ханство, если Мир-Мустафа не примет сторону персиян.

Еще в конце 1811 года к талышенскому хану явился посланный, который, рисуя яркими красками могущество и силу повелителя Ирана, говорил, что шеститысячный корпус персидских войск придвинут уже к талышенским границам. Посланный спрашивал хана, которой из двух держав он намерен остаться верным: России или Персии? Мир-Мустафа уклонился от решения этого вопроса, одарил посланного подарками и обещал прислать ответ, но, вместо того, просил нашей помощи.

«Я неоднократно доносил вашему высокопревосходительству, писал, между прочим, хан талышенский (В письме на имя Тормасова, полученном 13-го ноября 1811 года.), о чинении мне полной помощи, но ничего не получал, кроме милостивых обещаний; хотя милость ваша ко мне и ходатайство о пользах моих известны всем, но в вышесказанном случае медленность не знаю по какой причине происходит. Если ваше высокопревосходительство точно не считаете меня в числе подданных высочайшего двора российского и не признаете полезным сделать распоряжение о талышенском владении, подавая помощь непобедимыми войсками, то сделайте распоряжение, чтобы по ходатайству вашему я мог отправить одного из моих детей к высочайшему двору, дабы о себе получить распоряжение... Последняя моя просьба есть та, чтобы вы, по милости вашей, назначив 400 или 500 человек непобедимого войска, под командою одного доверенного чиновника, отправили сюда, которые могли бы мне помогать на суше; служить же им провиантом и другими потребностями я могу».

Получив это письмо, маркиз Паулуччи предписал флота капитану 1-го ранга Веселаго по возможности усилить военными судами Саринский пост и, в случае нужды, оказать помощь хану со стороны моря. Посылку же пехотных войск в Талыши, по недостатку боевых сил, маркиз Паулуччи не признал возможным и в ответе своем хану, обещая помощь, [445] не упомянул о присылке пехоты. Мир-Мустафа и его подданные были крайне опечалены отказом. В ожидании нашествия персиян и опасаясь за свою участь, жители Ленкорани оставляли город; торгующее купечество спешило перевезти свои товары на остров Сару; сельское население стекалось под защиту Сенгерской крепости, выстроенной капитаном 1-го ранга Веселаго; имущество хана перевозилось туда же. Собрав с судов 95 человек солдат и вооружив до 70-ти матросов мушкетонами, Веселаго решился защищать хана от всяких покушений персиян.

«Итак, доносил он, солдат с одним полевым 3-фунтовым орудием, под командою лейтенанта Побединского, отправил в Ленкорань и велел расположиться при самой переправе, приняв выгодную позицию со всех сторон. Но как переправа сия может быть ниже к морю, то на сей случай я поставил лодку с 3-фунтовою пушкою и двумя фальконетами, под распоряжением мичмана Милюкова матрос всех оставил в крепости под командою лейтенанта Коробки для занятия оной, в случае, если многочисленность неприятеля принудит Побединского оставить Ленкорань во владычестве неприятеля, то бы укрыться под стены крепости. Крепость сию вооружил я двумя 6-фунтовыми пушками с корабля и одною 3-фунтовою, поставленною на лодке, которая примыкает к самому правому флангу крепости со стороны морца».

Для защиты берегов от неприятельских киржимов (лодок) послан люгер «Горностай», с приказанием крейсировать от Ленкорани до Энзели. Бриг «Ящерица» поставлен позади города, для воспрепятствования неприятелю прорваться в Ленкорань берегом, а бриг «Змея» расположен со стороны крепости и служил обеспечением отступления нашего в случае неудачи.

В таком положении Веселаго ожидал встречи с персиянами. Дорога, по которой шли они, вела одновременно в Талыши, Карабаг и Шемаху, а потому трудно было решить, куда направится неприятель. Сознавая однако же слабость своего отряда, Веселаго просил главнокомандующего прислать ему в помощь хотя [446] 200 человек пехоты (Рапорт капитана 1-го ранга Веселаго, 22-го января 1812 г. № 62.). В помощи этой, впрочем, не оказалось надобности, так как персияне двинулись к Карабагу, куда звал их Джафар-Кули-ага (Предписание главнокомандующего генерал-маиору Репину, 29-го января 1812 г. № 102.).

Узнав на дороге, что арестованный Джафар находится в Султан-Буде, и желая освободить его, персияне, под начальством самого Аббас-Мирзы, подошли к Араксу и, переправившись через него, двинулись двумя колоннами: одна пошла к Шах-Булаку, а другая — к Султан-Буду.

В Карабаге наши войска были разбросаны незначительными отрядами: в Мигри находилось пять рот 17-го егерского полка, по две роты стояло в м. Тугах, в 45 верстах, и в Геррусах, в 70 верстах от Шуши. В ротах, стоявших в м. Тугах, было налицо всего 140 человек, которые и были отправлены на усиление шушинского гарнизона. Из Геррус тронуть рот не было возможности по неблагонадежности населения.

По первым сведениям о движении неприятеля полковник Живкович послал из Шуши к Султан-Буду капитана Ильяшенко с 4 офицерами, 200 рядовыми 17-го егерского полка и с одним орудием. Выступив 1-го февраля и отойдя 30 верст от Шуши, отряд был встречен неприятельскими разъездами. Продолжая двигаться далее и подходя к шах-булакским садам, наш отряд был встречен персидскою конницею в числе до 2,000 человек. Пробивая себе дорогу штыками, Ильяшенко успел занять Шах-Булак, но до Султан-Буда оставалось еще 30 верст. Персияне заняли все высоты и отрезали дорогу в отряд маиора Джини.

Аббас-Мирза, между тем, с значительным числом войск подошел к Султан-Буду. В отряде его было 10,000 конницы, 8,000 пехоты, 11 орудий и 100 фальконетов, которыми командовали английские офицеры. Наш гарнизон состоял из 10 офицеров и 517 человек строевых нижних чинов Троицкого мушкетерского полка (Рапорт генерал-маиора князя Орбелиани от 2-го апреля 1812 г. Рапорт главнокомандующего военному министру 21-го марта 1812 г.). [447]

1-го февраля стали сначала показываться из леса одиночные персидские всадники, а вслед затем Аббас-Мирза всеми своими силами атаковал наш отряд, построенный в каре у своих землянок. С обеих сторон закипел жаркий бой, среди которого много офицеров выбыло из строя убитыми и ранеными. Маиор Джини был убит пулею в самом начале действий, и капитан Оловяшников (Тот самый, который конвоировал Джафар-Кули-агу.), как старший из оставшихся офицеров, принял команду. Персияне несколько раз атаковали каре, но были отбрасываемы штыками; оба наши орудия были подбиты, зарядный ящик взорван. Вечером Аббас-Мирза прислал записку, писанную по-русски, в которой требовал сдачи.

Оловяшников был в раздумье и, казалось, не знал что предпринять. Бывший при отряде Мехти-Кули-хан карабагский убеждал его не сдаваться.

— Бог даст ночью, — говорил хан, — взяв солдат и пушки без тяжестей, или успею запереться в Шах-Булаке, или скрыться в лесу и тем в состоянии буду сберечь остатки солдат и сохранить пушки.

Сначала капитан Оловяшников как будто согласился дождаться ночи и не посылать ответа Аббас-Мирзе, но потом переменил свое намерение и на предложение Мехти-Кули-хана приготовиться к отступлению отвечал, что этого не сделает. Он просил хана удалиться из отряда и притом как можно скорее.

— Вы должны уйти отсюда, — говорил Оловяшников хану: — я сам о себе позабочусь: ни в Шах-Булак, ни в другое крепкое место не пойду.

Опасаясь ответственности за то, что упустил Джафара, Оловяшников решился передаться неприятелю и просил Аббас-Мирзу поручиться, что если гарнизон сдастся, то не будет уничтожен. С письмом этим был отправлен унтер-офицер Лунев. Аббас-Мирза дал слово сохранить всем жизнь, и Оловяшников приказал отряду сложить оружие. Мехти-Кули-хан бежал в Шушу окольными путями и первый привез известие о печальной участи, постигшей баталион Троицкого полка. [448]

Успех этот обрадовал Аббас-Мирзу и в первом порыве восторга оп подарил Джафар-Кули-аге 15,000 туманов, отдал ему в управление Карадаг и обещал сделать его карабагским ханом. Преувеличивая значение одержанной победы и желая воспользоваться ее впечатлением на мусульманское население, Аббас-Мирза двинулся к Шах-Булаку и, присоединив к себе блокировавшую его кавалерию, остановился 3-го февраля лагерем в полуверсте от этого местечка. Бывшие в его отряде англичане устраивали боевой порядок. Капитан Ильяшенко, начальник отряда, показывая вид, что готовится к встрече неприятеля, занял важнейшие пункты. С наступлением ночи, при участии преданного нам Ованеса Юзбаши, Ильяшенко отправил через горы сначала бывшее при отряде орудие, а потом отступил и сам с отрядом. Двигаясь всю ночь форсированным маршем, он 4-го февраля достиг до крепости Шуши без всякого затруднения и потери (Рапорт полковника Живковича маркизу Паулуччи, 4-го февраля, № 63.).

Персияне заняли Шах-Булак, и Аббас-Мирза отправил посланного к Мустафе, хану ширванскому, с предложением присоединится к нему, за что обещал дать ему 100,000 туманов и восстановить родственника его Селима на ханстве Нухинском. Мустафа не принял предложения и выставил свою конницу по реке Куре от Сальян до Зардоба, с приказанием не пропускать никого по бакинской дороге.

Между тем, как только маркиз Паулуччи узнал о вторжении персиян в Карабаг, он тотчас же вызвал к себе полковника Котляревского, составил для него сборный отряд в 1,500 человек и приказал ему, через новую Шемаху следовать форсированными маршами к Зардобу. Прибыв на границу Карабага, Котляревский нашел дела в крайне расстроенном положении. Недоверие к нам жителей после печального дела баталиона Троицкого полка и наконец внушения, делаемые персиянами, что мы бессильны защитить население, не располагало карабагцев в нашу пользу; народ искал первого случая, чтобы передаться неприятелю. Селение Туг, с некоторыми жителями [449] других деревень — всего до 200 домов — передалось на сторону Джафара-Кули-аги и намерены были уйти за Аракс. Котляревский принужден был потребовать от хана, чтобы все селения, лежавшие вблизи Аракса, были переселены ближе к Шушинской крепости, а с тех, которых нельзя переселить, были бы взяты аманаты из лучших семейств (Рапорт Котляревского маркизу Паулуччи, 8-го марта 1812 г., № 40.). Не смотря на эти меры, жители, скрываясь по лесам, ожидали прибытия Аббас-Мирзы, который, в виду движения русских войск, хотя и отступил за реку Аракс, но обещал не позже как через два месяца придти опять и выгнать русских из Карабага. Хвастливое обещание это заставило Котляревского предпринять экспедицию за Аракс, хотя он сознавал всю трудность подобного предприятия и имел весьма малую надежду на успех. Но «цель моя, доносил Котляревский (Маркизу Паулуччи, от 12-го марта 1812 г., № 43.), состоит в том, чтобы, пренебрегая всякие трудности, переправиться за Аракс, разбить неприятеля, возвратить, сколько можно, карабагцев, в прошедшее время угнанных, и отбить скота; но ежели бы со всем усилием имел я малый успех, то и одно доказательство, что мы не слабы, принесет пользу, ибо карабагцы получат к силе нашей доверие, неприятель и другие неприязненные народы не будут мыслить, что дело баталиона Троицкого полка совершенно нас остановило, и мы избавимся чрез то внутренних врагов, коим наполнен теперь Карабаг».

Оставив необходимые посты на р. Куре, Котляревский приказал полковнику Живковичу выступить 14-го марта из Зангезурского округа с двумя ротами (250 человек) егерей и одним орудием. Присоединив к себе находившегося в Шуше маиора Дьячкова с отрядом в 200 человек пехоты, Живкович должен был сделать в сутки 70 верст и 15-го числа занять на р. Араксе известный в то время Худо-аферинский мост, исправленный персиянами для собственной переправы.

Сам Котляревский, с отрядом, состоявшим из 1,271 [450] человека строевых чинов пехоты, 200 казаков и трех орудий выступил 12-го марта из лагеря на р. Куре и предполагал двигаясь форсированным маршем, быть близ Худо-аферинского моста 15-го числа.

(Собственно в отряде Котляревского находилось:

На пути следования Котляревский рассеял партию персиян, ворвавшуюся в Карабаг для грабежей. Ночью, 13-го числа, выступив из лагеря при р. Ханашине, он разбил Джафар-Кули-агу, возвращавшегося с карабагцами от Аскарани и наткнувшегося на наш ариергард. В урочище Дашкесан Котляревский взял из отряда роты Кабардинского полка без орудий, всех казаков и несколько татар и двинулся с ними к переправе Саржаплы, в 30 верстах ниже Худо-аферинского моста. Прибыв к переправе перед утренней зарей, Котляревский настиг здесь жителей селения Туг, остановил их и под конвоем возвратил в Карабаг.

Прибыль воды в р. Араксе от дождей и оттепели сделала переправу вброд невозможною. Баталион Севастопольского полка, посланный под командою маиора Писемского к переправе Султанлу, выше саржанлинской в 10 верстах, не нашел возможным переправиться вброд. Тогда Котляревский пошел со всем отрядом к Худа-аферинскому мосту, в полном убеждении, что он занят полковником Живковичем, но, к удивлению своему, не нашел там его, и мост оказался разрушенным персиянами. Прибыль воды в ручьях и речках задержали Живковича. Остановившись с отрядом на р. Топчак, Котляревский послал приказание Живковичу присоединиться к нему как можно, скорее, что и было исполнено 16-го числа.

В тот же день Котляревский узнал, что в местечке [451] Кыз-Кала, считавшемся у персиян неприступным, находится много скота, защищаемого 150 человеками отборных куртинцев. Котляревский тотчас же отправил маиора Троицкого полка Подревского с 200 человек пехоты и несколькими казаками, который и отбил до 10,000 штук разного скота. Вернув еще три армянские деревни из числа уведенных Аббас-Мирзою, Котляревский 17-го числа двинулся обратно в Карабаг, сделав в трое суток 220 верст (Рапорт Котляревского маркизу Паулуччи, 22-го марта 1812 г., № 74.).

Хотя экспедиция эта, доставившая Котляревскому орден св. Анны 1-й степени и столовых денег по 1,200 руб. асс. (Известие о получении награды дошло до Котляревского только в феврале 1813 года. Объявить об этом досталось на долю нового главнокомандующего, генерала Ртищева. «Имевши в виду, писал он Котляревскому, высочайше повеление, сообщенное мне через военного министра, и желая, чтобы вы безотлагательно украсили себя сим знаком отличия, с толикою похвалою вами заслуженным, посылаю при сем мой собственный орден в знак истинного моего к вам усердия и позволяю вам, возложив оный на себя, носить по установленному порядку». (См. Акт. Кавк. Арх. Ком. т. V, № 527).), и не имела блестящих результатов, но цель ее — ободрить жителей Карабага и доказать, что мы в состоянии защитить их, была достигнута. До 400 семейств бежавших и увлеченных персиянами возвратились в свои жилища. Жителям селений, находившимся по ту сторону Аракса, было объявлено, что всякий, вторгнувшийся в Карабаг для грабежа или с возмутительными письмами, будет повешен (Обвещение Котляревского 19-го марта, № 59.). Объявление это однако же не вполне подействовало, и алчность туземцев к деньгам преодолевала угрозы. По Карабагу вскоре стали распространяться возмутительные письма и разного рода прокламации. Те, которые были захвачены нами, указывали на сношение с персиянами самого Мехти-Кули-хана, на желание его, а главное его матери, передаться на сторону персиян. Братья хана были точно в такой же переписке, и один из них думал уйти в Карадаг со всеми своими подвластными. Зорко следя за всеми действиями Мехти-Кули-хана, Котляревский, под благовидным предлогом оставил в Шуше его брата, задержал его мать, а с жителей [452] взял аманатов из числа самых почетных фамилий. Столь крутые меры он признавал необходимыми по крайней ограниченности своих боевых средств, усилить которые не представлялось никакой возможности, в виду возмущения, вспыхнувшего в Грузии.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887

© текст - Дубровин Н. Ф. 1887
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
© OCR - Чернозуб О. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001