ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM IV.

XVIII.

Движение к Эривани. — Состав войск. — Эчмиадзинское сражение. — Занятие предместья и садов Эривани. — Обложение крепости. — Переговоры с эриванским ханом. — Отражение атаки персидских войск. — Подданство хана хойского. — Недостаток в продовольствии. — Состояние блокирующего отряда.

При первом известии о сборе персиян у Тавриза князь Цицианов стянул войска к границам наших владений с Персиею. Тифлисский полк был отправлен в Сомхетию, причем генерал-маиору Леонтьеву, с баталионом его имени, приказано расположиться в Памбаках. Находившийся в [296] Елисаветполе полковник Карягин с двумя баталионамп 17-го егерского полка, в которых, впрочем, было не более 582 человек нижних чинов (Рапорты полковника Карягина от 12-го, 14-го и 19-го апреля 1804 года, за №№ 81, 82 и 90. Тифл. Арх. Глав. Штаба Кавк. Армии, дело № 3.), был усилен баталионом Севастопольского мушкетерского полка, Вместе с тем, полковнику Карягину приказано собрать из шамшадыльских татар конных охотников, которых и иметь при себе, точно так же как и армян, на которых можно положиться (Предписание князя Цицианова полковнику Карягину 17-го апреля. Там же.). Для большей безопасности елисаветпольских жителей, князь Цицианов приказал отправить всех жен с их семействами в Шамшадыль, где и поручить надзор за ними надежному офицеру.

С одной стороны, желая принудить эриванского хана к восстановлению Даниила на патриаршем престоле, а с другой предохранить жителей от разорения персиянами, князь Цицианов решился действовать наступательно и перенести всю тяжесть войны за границы наших владений. Не имея в своем распоряжении подвижного магазина, главнокомандующий приказал нарядить 200 арб (повозок), поровну из уездов Лорийского, Горийского и Телавского, которые и отправить к 20-му мая в Тифлис для нагрузки провиантом (Уезды Сигнахский и Ананурский были избавлены от этого наряда, первый потому, что исполнял такой же наряд во время экспедиции в Джаро-Белоканы, а второй нес эту повинность при проходе различных команд и войск из России.). Грузинским князьям и дворянам объявлено, что желающие могут следовать с русским отрядом, с тем, однако же, чтобы имели запаса продовольствия по крайней мере на шесть недель; чтобы за это не ожидали ни чинов, ни особых награждений, а побуждались одним усердием к службе. «Однако же, писал главнокомандующий (Князю Шанше Эристову 18-го мая 1804 года. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 1225.), отличившиеся из них всеконечно будут удостоены всемилостивейшего Государя Императора воззрения.»

Все предварительные распоряжения князя Цицианова и движение наших полков к границам не ускользнули от внимания ханов эриванского и нахичеванского, поставленных теперь между [297] двух огней, одинаково для них опасных. Мамед-хан понимал, однако же, что, подчинившись требованию русского правительства, он может еще рассчитывать на его великодушие, тогда как со стороны Баба-хана он должен ожидать всех бедствий: разорения владений, лишения имущества или ханства, а пожалуй и самой жизни. Казалось бы, нечего было колебаться в выборе пути к спасению; но Мамед-хан, все еще желавший сохранить независимость, не имел чистосердечного желания подчиниться России и обманом хотел получить то, чего достигают только искреннею преданностью. При первом известии о приближении персидских войск к границам его владений, Мамед-хан так струсил, что готов был согласиться на все наши требования. Он написал самое покорное письмо князю Цицианову, на которое главнокомандующий отвечал повторением прежних требований. «Хотя я, писал князь Цицианов, к шурагельскому Будаг-султану отнесся, что, гнушаясь вашим поведением и письмом, не отвечаю на ваше письмо, но дабы вы не имели причины тогда, когда постигнет вас несчастный жребий, сказать, что вы искали во мне, но я был непреклонен — оставив то, что, как я слышу ко мне послав, вы и к Баба-хану послали своего ахунда, — ответствую коротко.

Никаких словесных пересказываний я не принимаю для того, что всякий персидский хан может от них после отказаться, чему были примеры. Ни в какие переговоры я не войду, покамест вы не пришлете Давида, называющегося патриархом, и доколе не возгласите Даниила патриархом по повелению его императорского величества всемилостивейшего моего Государя.»

При этом главнокомандующий требовал присылки письма хана, за его печатью, в том, что он согласен исполнить следующие требования: 1) в Эриванской крепости поставить русские войска, «а вам вольно будет где хотите жить, в крепости или вне оной»; 2) признать российского Императора своим государем и присягнуть ему на верность; 3) давать дани по 80,000 рублей в год.

При исполнении этих требований главнокомандующий обещал хану оставление его в прежних правах и преимуществах, [298] кроме права на смертную казнь его подвластных, и объявил, что Мамеду будет дана высочайшая грамота на ханское достоинство, обеспечено имущество, защищены его владения от неприятельских вторжений и наконец употреблено все старание к возвращению из Персии ханского семейства, взятого Баба-ханом в залог верности эриванского хана.

«Вот последние мои слова, прибавлял князь Цицианов; вот вам дорога благая; буде не но ней пойдете, не я виноват буду в вашей погибели.»

Мамед-хан не соглашался на введение в Эривань русских войск, опасаясь, по своим воззрениям, что будет лишен ханства, и писал, что во всем остальном он готов исполнить требование главнокомандующего. Родственник эриванского хана Келб-Али-хан нахичеванский просил также князя Цицианова уменьшить требование и не вводить в Эривань русского гарнизона.

«Буде ни крепости, ни аманата не согласен Мамед-хан дать, писал князь Цицианов (Хану нахичеванскому от 5-го мая 1804 года.), в чем же мою волю он исполнит и чему мне будет верить?.. Буде он Персию считает сильнее России, то пусть ей покорится, а мне все равно у Баба-хановых ли войск или у Мамед-хана взять крепость.

«Впрочем, воля его или все сие принять и прислать Давида, называющегося патриархом, в знак, что на все согласен, и тогда дело окончу, продолжая путь с войсками для обороны Эривани от всех ее врагов, а паче Баба-хана сердаря войска, и пройду брать Нахичевань. Переговоры же начинать поздно, и время золотое не ждет. Клянусь вам живым Богом, скорее солнце оборотится назад, в Каспийском море не будет воды, нежели поход мой отменится. Разница только та, что или приду как брат спасать брата, или как враг наказать дерзающего противиться велению Государя государей, подобно Джевад-хану ганжинскому».

Отправивши письма к обоим ханам, князь Цицианов поручил находившемуся с баталионом в Памбаках маиору [299] Монтрезору, в случае согласия Мамед-хана исполнить наши требования, отправиться в Эривань и вручить хану высочайшую грамоту, присланную еще при генерале Кнорринге относительно возведения Даниила на патриарший престол. Тогда генерал-маиор Леонтьев должен был с двумя баталионами ринуться к Эчмиадзинскому монастырю для препровождения Даниила, а сам князь Цицианов думал пойти к Эривани для утверждения Мамед-хана в ханском достоинстве и для принятия от него присяги.

Мамед-хан молчал и не давал никакого ответа до тех пор, пока персидские войска не появились в 25-ти верстах от Эривани и через его владения не проехал в Тифлис посланный первого визиря Баба-хана с письмом к князю Цицианову. Тогда эриванский хан прислал к Монтрезору своих доверенных с уверением в своей преданности России и с просьбою защитить его от персиян, но не требовать выдачи патриарха Давида и не вводить русский гарнизон в Эриванскую крепость. Оставивши посланных Мамед-хана при себе, Монтрезор, по согласию с ними, отправил ночью в Эривань письмо, в котором требовал исполнения условий без всяких ограничений и просил хана, в случае его согласия, сопротивляться персиянам сколько возможно и уведомить о числе войск Аббас-Мирзы и царевича Александра (Рап. Монтрезора кн. Цицианову 3-го июня 1804 г., № 103.).

Мамед-хан не дал и на этот раз никакого ответа, а между тем в Тифлис прибыл персидский чиновник Якуб-бек, который и вручил князю Цицианову письмо мирзы Шефи, первого визиря Баба-хана. Стращая многочисленностию персидских войск, готовых вступить в Грузию, мирза советовал князю Цицианову оставить эту страну и вывести оттуда русские войска. Мирза Шефи писал, что повелитель Персии до сих пор терпел пребывание князя Цицианова в Тифлисе только потому, что был уверен, что он прислан для производства торговли. Но теперь, когда увидал, что русские протягивают руку притеснения в пределы Ганжи и Дагестана, шах отправил против них своего сына и наследника, а за ним следует и сам. [300]

«Если вы, писал мирза Шефи (Кн. Цицианову в письме, полученном 23-го мая. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, стр. 807, № 1665.), имеете завоевательные намерения, то просим удержаться на своем месте для того, чтобы быть очевидцем той участи, которая вас постигнет. По вспомоществованию всемогущего Бога, друг и недруг будут свидетелями, какие по реке Куре головы без тела, из двух воинств, как пузыри будут плавать и какие тела на Каспийском море приливом и отливом будут прибиваемы и отбиваемы от берега: капища ли идолов (христиан) будут сокрушены или мечети мусульман, ризы ли монахов останутся без хозяев или мечи победоносцев будут блестеть,»

Князь Цицианов принял посланного весьма холодно и даже грубо. Он сказал персиянину, что не боится угроз его повелителя, которого знает за человека, не способного ни к каким действиям; что персияне скоро узнают силу русского оружия, а он, князь Цицианов, из того драгоценного камня, который персидские шахи носят на руках выше локтя, вместо короны, сделает заднюю пряжку к своему исподнему платью. На дерзкое же и исполненное хвастовства письмо мирзы Шефи главнокомандующий отвечал требованием выдать царевичей Александра и Теймураза.

«Письмо ваше, писал князь Цицианов мирзе Шефи (От 27-го мая 1804 г. Арх. Мин. Иностр. Дел. 1-13, 1801-10, № 5.), писанное и поднесенное мне Якуб-беком, такого несоответственного слога недостойно Богом вознесенной империи, ни моему званию, ни благонравию и воспитанию, отделяющему человека от бессловесной твари, что недостойно иного ответа, как мечом и пламенем начертанного, буде стращающие в самом деле, по словам письма, придут на Куру составить телами своими наподобие валов насыпаться имеющие возвышения.

Буде же вы, блага Персии желая, опомнитесь и помыслите, что тем, кои привыкли побеждать во всех краях света, не могут быть страшны ни пустовеликолепные угрозы, ни войска персидские, многочисленные на подобие морского песка и воюющие перьями, а не мечом; буде штыки моих детей вам не нравятся, [301] пришлите ушедших из Грузии царевичей Александра и Теймураза грузинских, раздиравших Грузию междоусобною бранью, и тогда-то мир настанет, и кровию персиян не намочены будут обильные нивы.

Впрочем, воля ваша! Призываю вас, буде в состоянии испытать несметную свою силу с высокославным и непобедимым оружием его императорского величества, всемилостивейшего Государя моего. Я вас на Куре и на Гогче, по словам писем царевичей, в моих руках находящихся, готов принять штыками и ядрами.»

Полагая, что главнейшею целью присылки Якуб-бека было собрание сведений о числе русских войск и вообще о положении нашем в Грузии, князь Цицианов воспользовался тем, что войска, назначенные в экспедицию, собирались в восьми верстах от Тифлиса, в м. Саганлуге, и приказал им следовать разновременно через столицу Грузии (Всеподд. донес. кн. Цицианова 30-го мая 1804 г.).

— Стройные полки эти, говорил главнокомандующий, показывая их Якуб-беку, завтра же выступают в пределы Персии; скажите о том своему повелителю шаху.

— Войска эти, отвечал персиянин, не устрашат шаха, готового встретить неприятеля с оружием в руках.

Князь Цицианов, не ожидая столь смелого ответа, предложил послу поспешить отъездом и в тот же день оставить Тифлис (Из записок генер.-лейтен. Карпенко, Воен. Учен, Архив, д. 2416, папка 13.).

31-го мая почти все войска собрались в Саганлуге: Кавказский гренадерский полк пришел туда 29-го, Саратовский мушкетерский полк 30-го мая, а 31-го числа прибыли три эскадрона Нарвского драгунского полка и 300 казаков.

Относительно состояния этих полков князь Цицианов доносил, что Кавказский гренадерский полк «не в благовидном состоянии». О Саратовском полку писал, что он «так выправлен и поставлен в одну фигуру, так равно и одет, такой корпус офицеров имеет, что я мало ему подобных полков [302] видал. Обоз, лошади в удивительно хорошем состоянии, не смотря, что перешел с линии через ущелья по столь трудной дороге, Севастопольский же полк, при том же походе, привел обоз и лошадей в весьма плохом состоянии, а для солдат надо было отпустить 500 руб. для откармливания мясом». Эскадроны Нарвского драгунского полка пришли также в хорошем состоянии. «Попечительность шефа сего полка, генерал-маиора Портнягина, доносил главнокомандующий, превышает всякое изъяснение, ибо лошади, кормленные мякиною, через всю зиму в наилучшем теле. Люди по новому штату одеты так, как один человек. Сидят так крепко, как азиятцы. А притом хозяйственная часть в лучшем порядке. И тогда, когда я промедлил здесь от заготовления сухарного провианта на месяц, он пришел с 20-дневным (запасом) оного.»

Все число войск, которыми мог располагать князь Цицианов для действия против персиян, простиралось до 4,080 человек строевых чинов, в том числе пехоты 3,413, кавалерии 667 человек и двенадцать орудий.

(По строевому рапорту в отряде состояло:

).

Сверх того, по приглашению князя Цицианова, при отряде находились грузинские князья и дворяне с их людьми, составлявшими около 300 человек всадников.

При первом взгляде казалось бы трудно было, с такою горстью людей решиться действовать наступательно противу сорока [303] тысяч персидских войск, но, всмотревшись хорошенько, мы увидим, что вести войну оборонительную было еще труднее, потому что при обороне князь Цицианов не мог удержать персиян от вторжения в Грузию. За исключением отряда, составленного для экспедиции противу Эривани, как мы видели выше, не представлялось возможности тронуть ни одной роты, а между тем для того, чтобы с успехом вести оборонительную войну, и обеспечить от вторжения персиян тогдашние наши владения в Закавказском крае, необходимо было занять, по крайней мере, четыре главные пункта: поставить сильный отряд в Сомхетии, для воспрепятствования входа в Шурагельскую провинцию; занять на Абаране вход в Памбаки; прикрыть Делижанское ущелье при входе в Казахскую дистанцию; завладеть позициею на Кербулахе, и наконец, необходимо было значительно усилить елисаветпольский гарнизон. К тому же все эти посты должны были иметь самостоятельную оборону, так как раскинутые, на большом расстоянии друг от друга и на гористых местах, они были лишены взаимной поддержки. Следовательно, наступательное движение вызывалось необходимостью, и должно было быть произведено ранее чем персияне успеют подойти к нашим границам.

Торопясь выступить в поход, князь Цицианов, для ускорения и облегчения перехода через болотистые и горные места, приказал Кавказскому гренадерскому полку выступить двумя днями ранее остальных войск и следовать к соединению рек Арпачая с Зангою, на Шурагельской равнине. Ко дню прибытия туда полка приказано было присоединиться к нему генерал-маиору Леонтьеву с гренадерским баталионом Тифлисского полка из Лори и мушкетерским баталионом того же полка из Памбак (Письмо кн. Цицианова от 12-го июня 1804 г. «Славянин» 1827 г., ч, II, 349.).

«Полк мой, пишет Тучков, послан был вперед. Князь Цицианов не придал к оному не только части кавалерии, но даже нескольких казаков, не взирая на то, что я составлял авангард его корпуса. Никаких положительных приказаний я не получил даже и в случае встречи с персиянами, что могло [304] поставить меня в большое затруднение. Явного разрыва с ними не было и никакого объявления о войне с сею державою. Все его приказания заключались в том, чтобы, дойдя с полком моим до соединения рек Арпачая с Зангою, ожидать прибытия главных сил Цицианова.»

Чрез два перехода Тучков вступил в пределы Армении. На шестой день похода, близ урочища Карагач явились к нему в лагерь два татарина с письмом от генерал-маиора Леонтьева, в котором тот извещал, что князь Цицианов предписал ему с двумя баталионами Тифлисского полка соединиться с Кавказским гренадерским полком на реке Арпачае и потому он спрашивал, скоро ли Тучков прибудет на эту реку. Посланные в то же время показали, что они едва могли доехать по причине разъезжающих повсюду персидских партий.

Вслед затем к Тучкову прискакали два казака с новым письмом генерал-маиора Леонтьева, в котором он писал, что со всех сторон окружен неприятелем и не может оставить крепкой позиции в горах до предстоящего соединения. Казаки говорили, что в виду отряда Леонтьева находится до 20,000 персиян; что множество армянских и татарских семейств удалились из Эриванской области, и что все ущелья Пампакских гор наполнены переселенцами.

Торопясь соединиться с Леонтьевым, генерал-маиор Тучков выступил далее и, спускаясь с высоких гор на обширную долину, орошаемую небольшою речкою Арпачаем, заметил в горах палатки отряда генерала Леонтьева. Три пушечные выстрела были сигналом, по которому Леонтьев снялся с позиции.

Персидская конница, рассыпавшись по всем направлениям, следила между тем за движением обоих отрядов, что и было замечено нашими войсками. Построясь в каре, Тучков пошел с музыкою и барабанным боем на назначенное место, при соединении реки Арпачая с Зангою. Вскоре услышан был барабанный бой и отряда Леонтьева, и часа через три оба отряда соединились. Отряд Леонтьева состоял из двух баталионов Тифлисского полка, 4-х орудий, 70-ти казаков и до 100 [305] вооруженных конных армян. Сии последние были слуги двух находящихся при Леонтьеве армянских архиепископов.

Не имея от князя Цицианова никаких повелений и не зная что предпринять, Тучков и Леонтьев ограничились тем, что стали в оборонительное положение и выставили передовые посты.

Между тем прибывший в лагерь архиерей объявил им, что целый караван армянских семейств, удалявшихся из Персии, для переселения в Грузию и вступления в подданство России, находится в недальнем расстоянии от отряда, и что виденный корпус персидских войск пришел с намерением возвратить их обратно или, если найдут в том препятствие, то истребить их. Таким образом, для армянских семейств было теперь одно только спасение, немедленное действие наших войск для их защиты. Одновременно с этим известием прискакал из персидского лагеря пленный грузин, спасшийся от преследования вплавь чрез реку. Он объявил, что видимое нами войско состоит из 8-ми тысяч отборной персидской конницы, что в лагере неприятеля находятся царевичи Александр и Теймураз, Шериф-паша и сардарь Мехти-Кули-хан; что бежавший служил при нем в должности кафеджи и хотел воспользоваться прибытием войск наших, чтобы освободиться из неволи и возвратиться в свое отечество.

Получив хотя приблизительное сведение о числе неприятеля и желал спасти армян, генерал-маиор Тучков решился атаковать персиян с рассветом следующего дня. Ночью на лагерном месте устроен был вагенбург, с прикрытием из 400 человек пехоты, при двух орудиях под общим начальством маиора Осипова. «Рано утром 10-го июня отряд выступил двумя колоннами, имея около 1,800 человек пехоты, восемь орудий, всех казаков и конных грузин, прибывших с генералом Леонтьевым (Записки Тучкова (рукопись).)».

Первая колонна шла на некотором расстоянии от второй, так что голова последней была на одной линии с хвостом первой. [306]

Лишь только персияне открыли движение Тучкова, они быстро спустились с высот и близ разоренной деревни Кара-Килиса окружили его со всех сторон небольшими партиями. Обе колонны тотчас построились в каре и перекрестными выстрелами и сильным картечным огнем заставили неприятеля отступить с уроном. Пройдя две версты за деревню Кара-Килис, отряд встретил главные силы неприятеля, расположенного на окрестных холмах тремя толпами. Заметив приближение наших войск и пользуясь своей многочисленностью, персияне бросились в атаку, но встреченные сильным картечным и ружейным огнем, они должны были опять отступить и занять сначала впереди лежащие высоты, а потом остановиться на возвышении при урочище Гумри. Перед этою горою, на высоте, отделенной лощиною, остановился и наш отряд. Лощина эта имела небольшую речку, и необходимость добывания воды для обеих сторон поддерживала перестрелку.

Заметив, что за курганом, никем незанятым и лежавшим между неприятелем и нашею позициею, спускались персияне к речке небольшими толпами, и сбирались в лощине, Тучков приказал занять тот курган казаками. Неприятель стал соединять свои силы против кургана, что и заставило Тучкова усилить этот пост и послать туда 300 человек пехоты при одном орудии. Желая непременно овладеть курганом, персияне со всеми своими силами спустились с высот и двинулись в атаку. Тогда Тучков сам выступил на встречу неприятелю и, заметив при этом, что мимо кургана, по узкому ущелью, окруженному с обеих сторон утесистыми горами, пролегает дорога в неприятельский лагерь, он, оставив курган собственной защите, поспешил занять ущелье с тем, чтобы отрезать персиянам единственный путь отступления. Завязалось жаркое дело; персияне покушались пробиться сквозь наши два каре, следовавшие одно за другим чрез дефиле, но, не успев в том, с трудом возвратились на окружающие горы и спешили соединиться в своем лагере. Наши войска атаковали неприятеля, выбили его из лагеря и заставили совершенно скрыться.

Тучков успел отбить до 100 армянских семейств, [307] находившихся в плену у персиян и захватил множество лошадей, рогатого скота и разных военных и жизненных припасов. Число оставленных неприятелем убитых на месте простиралось до ста человек; с нашей стороны потери не было (Записки Тучкова (рукопись). Рапорт его же кн. Цицианову от 11-го июня 1804 г. «Славянин» 1827 г., ч. II, стр. 351-352.).

В то время, когда все это происходило, главнокомандующий шел с остальным отрядом по следам Тучкова. Слышанные впереди выстрелы заставили князя Цицианова сделать два последние перехода усиленными, так что 12-го июня он прибыл в урочище Гумри, в той же Шурагельской степи лежавшее, где и соединился с отрядом генерал-маиора Тучкова.

В Гумри прибыли к князю Цицианову посланные от Джафар-Кули-хана хойского оставившего свои владения. Джафар, по своему уму и храбрости повелевал некогда всем Адербейджаном, но впоследствии оклеветанный приближенными Баба-хана и опасаясь его мщения, оставил ханство и жил близ турецкой границы во владениях своего родственника, эриванского хана. В конце 1803 года Джафар искал русского подданства, и князь Цицианов, к которому он обращался с просьбою, не лишал его надежды, видя в таком желании существенную пользу для дел тамошнего края.

Посланные Джафара просили главнокомандующего дозволить их хану присоединиться к войскам вместе с несколькими всадниками, оставшимися ему верными. Князь Цицианов, с охотою принимая самого хана, требовал от него письменного обязательства в том, что он будет отвечать за верность своих людей и запретит им заниматься грабежом (Письмо кн. Цицианова хану хойскому 13-го июня 1804 г.). «Русские воины, писал главнокомандующий Джафару, имеют за правило бить своего неприятеля когда нужно, но не разорять его, ибо россияне не умеют, победивши неприятеля, не присоединять землю его к своему государству и, следовательно, собственность свою всякий обязан сохранять.»

Не успел князь Цицианов отправить посланных бывшего хана хойского, как к нему явились такие же от Мамед-хана [308] эриванского, с изъявлением готовности служить русскому Императору и с вопросом, останется ли главнокомандующий в Гумри или пойдет далее?

«Я не затем пришел, отвечал князь Цицианов (Хану от 14-го июня 1804 г.), чтобы стоять под Гумрами, а затем, чтобы взять Эривань. Вы говорите в письме, чтобы требовал ваших услуг, а я требую от вас крепости со всеми военными снарядами, и божусь вам живым Богом, в коего исповедую, что вашему высокостепенству другой дороги нет к спасению, как, по приближении моем в крепости, встретить меня, вынесть ключи мне и предаться священной воле всемилостивейшего и великого моего Государя Императора. Тогда все ваше счастие возвещу я вам священным именем его императорского величества, Богом вознесенной Империи Государя. Вот одна дорога вам к вашему благосостоянию; впрочем, воля ваша. Притом должен я получить, по прибытии моем к Эчмиадзину, послов от вас, из почетных, с письменным уверением и объявлением, что вы готовы при приближении моем вынести ключи от крепости, для поднесения его императорскому величеству всемилостивейшему моему Государю Императору, а потом и сдадите оную, равно как и все орудия и все снаряды нашему гарнизону. Не могу умолчать перед вашим высокостепенством, что уже персидской политике и выверткам не время. Или милости и пощады просите, или ждите жребия Джевад-хана (ганжинского), чего бы я вам не желал, но если поупорствуете один день, то я покажу, что я даром или бесполезно с непобедимыми войсками ходить не умею.»

Поручив авангард генерал-маиору Тучкову, а ариергард генерал-маиору Леонтьеву, князь Цицианов выступил 15-го июня из лагеря при местечке Гумри и на пути получил новое письмо эриванского хана, в котором тот высказывал свою радость по случаю приближения русских войск к его границам и прибавлял, что посылает в главную квартиру доверенного своего Касим-бека, «дабы он, находясь при вашем [309] сиятельстве, мог быть путеводителем и показывать везде места и дороги.»

Такая любезность была принята с должною ценою. Оставивши до времени при себе Касим-бека, князь Цицианов отправил хану небольшую записку, в которой повторил, что все его счастие зависит от исполнения прежних требований, и не ожидая ответа продолжал свое движение к Эривани.

19-го июня отряд подошел к Эчмиадзинскому монастырю, сделавши усиленный и весьма утомительный переход в 44 версты. Войска шли по гористому, каменистому и голому местоположению, во время чрезвычайного жара, при совершенном неимении воды, отчего и изнурились до крайности. Пройдя 30 верст, открылся в левой стороне большой персидский лагерь, в недальнем расстоянии от которого зажжено было несколько маяков, а с правой стороны была видна речка, текущая к Эчмиадзинскому монастырю. Вдоль реки замечено было довольно обширное место, удобное для лагеря, но так как князь Цицианов непременно хотел расположиться в монастыре и оттуда уже вести переговоры с ханом эриванским, то не смотря ни на что следовал далее.

Усталые солдаты едва передвигали ноги; весь отряд растянулся верст на десять; люди были так утомлены, что к Эчмиадзину пришло из каждого баталиона не более, как человек по 60-ти при знаменах; прочие лежали на дороге. Главнокомандующий принужден был посылать драгун и казаков подбирать усталых и понуждать тех, которые могли еще двигаться, но и при этих мерах люди собрались только к полуночи, а обозы присоединились к отряду лишь на другой день (Из записок генерал-лейтенанта Карпенко. Воен. Учен. Арх., д. № 2416, полка 13.). Конечно, если бы персияне умели следить за неприятелем и пользоваться обстоятельствами, то имели полную возможность рассеять усталые полки наши, и тогда упорство и настойчивость князя Цицианова стоили бы нам весьма дорого. Только полнейшая бездеятельность персиян спасла отряд наш от конечной гибели. [310]

Приближаясь к Эчмиадзину и верст за восемь не доходя до него, войска услышали колокольный звон, который князь Цицианов принял за приготовление к встрече его с крестами и святою водою. Он приказал тотчас же авангарду спешить к монастырю, в котором находилось до 400 человек персиян. Ошибка в предположении главнокомандующего скоро открылась. Едва только ничего не подозревавший авангард наш, состоявший из казаков и грузин, стал приближаться к садам, окружающим монастырь, как был встречен выстрелами из фальконетов и ружей стрелков, засевших в садах. Спешившиеся линейные казаки и грузины, хотя оттеснили неприятеля до стен монастыря, но занятие самого монастыря отложено было до следующего дня.

Князь Цицианов расположился лагерем вблизи Эчмиадзина, став со всеми войсками в одну линию правым флангом к главному монастырю и в расстоянии пушечного выстрела от него.

На рассвете 20-го июня, когда отставший обоз наш стал присоединяться к отряду и не успел еще построиться вагенбургом, огромные толпы персиян показались за монастырем, на высотах. Это был авангард неприятельских войск, которые, под предводительством Аббас-Мирзы, прибывши прежде русских под Эривань, расположились в ее окрестностях, где занимали довольно значительное пространство. Силы персиян простирались до 20,000 всадников; их артиллерийский парк растянут был от верхних садов Эчмиадзина до монастырей св. Рипсимы и Кайсане. Их авангард, сделавший первый нападение на русских, мог почесться сильною армиею в сравнении с отрядом князя Цицианова («Русский Инвалид» 1831 года, № 56.).

Отрядив для устройства и защиты вагенбурга один баталион Саратовского мушкетерского полка, сам главнокомандующий с отрядом подвинулся вперед к Эчмиадзину, по потом вскоре должен был переменить позицию, потому что показалось семь колонн конницы, шедших на наш лагерь с целию [311] окружить его (Рапорт князя Цицианова Государю Императору 26-го июня 1804 года. См. приложенный план сражения.). Это движение заставило князя Цицианова выдвинуть вперед два каре, под командою генерал-маиора Портнягина, с целию держать наступающие толпы в опасении быть отрезанными. Генерал-маиору Леонтьеву, с его двумя баталионами, приказано идти влево, к находящемуся впереди верстах в четырех небольшому монастырю. Тучков получил приказание следовать с его двумя баталионами вправо и занять позицию между главным монастырем и мельницею, вблизи оного находившеюся. Сам князь Цицианов, находясь между двумя малыми монастырями, которые персияне успели занять, был окружен с трех сторон неприятелем.

Наступление персидской конницы не имело, однако же, успеха. Встреченные повсюду выстрелами из орудий, наступающие не выдержали огня, не достигли до нашего лагеря и, поспешно собравшись в одну кучу, потянулись назад.

«Персияне, незнакомые еще с европейскою тактикою, сказано в «Русском Инвалиде», поражены были упорным сопротивлением малочисленного русского отряда, который они не сомневались истребить в несколько минут, — каре регулярной пехоты казались им неприступными движущимися стенами. В то же время безумолкное и правильное действие русской артиллерии, которая, поставленная на выгодных высотах, удачно поражала толпы противников и покрывала все поле трупами, приводило в ужас необразованное персидское войско.»

Вскоре беспорядок и смятение неприятеля стали общими. Персияне обратились в бегство. Аббас-Мирза останавливал бегущих, стращал своих военачальников гневом шаха и уговаривал войска к исполнению своего долга, но все было напрасно.

— Стойте! куда вы бежите? кричал он. Не срамите меня перед отцом и братьями, не заставляйте меня рассказывать о вашем стыде. Выдержите еще несколько натиск русских, и я вам ручаюсь за успех. [312]

Но войска его бежали; принужден он был и сам бежать.

Персидский отряд отступил к деревне Калагер. Персиянам удалось только увезти из нашего вагенбурга, куда пробралась одна толпа неприятельской кавалерии, несколько палаток и артельную повозку.

Перед вечером войска наши увидали небольшой отряд кавалерии, следовавший поспешно лощиною по направлению к нашей позиции. Кавалерия эта была небольшая часть драгунского полка с знаменами и литаврами, не успевшая присоединиться к своему полку и преследуемая персиянами. Стрелки, из баталионов Тучкова, засевшие в лощине, пропустив знамена и наших драгун, открыли огонь по неприятелю и, прогнав его, закончили тем действия этого дня.

Желая воспользоваться впечатлением страха, произведенным на персиян этою победою, князь Цицианов отправил обратно Касим-бека к эриванскому хану с письмом, в котором писал, что, не имея прибавить ничего к своим прежним требованиям, сообщает только о поражении многочисленной толпы персиян. «Подробности, писал князь Цицианов (В письме от 22-го июня. Арх. Мин. Иностр. Дел. 1-13, 1803 — 1805 гг., № 1.), о бывших между мною и персиянами двух сражениях почтенный Касим-бек, видевший все своими глазами, перескажет вашему высокостепенству обо всем изустно.»

На другой день сражения персияне не показывались, и князь Цицианов считал необходимым дать отдых солдатам, утомленным беспрерывными и трудными переходами и десятичасовым сражением. Сам же главнокомандующий употребил весь этот день на устройство вагенбурга, беспорядочно и наскоро поставленного, и расположил войска вокруг него лагерем, дабы удобнее было защищаться против 20,000 неприятеля. 22-го и 23-го июня персияне хотя и приходили с намерением вторично атаковать наш лагерь, но потеря их и отпор, сделанный нами в первый день сражения, т. е. 20-го числа, так напугали их, что они не подъезжали ближе самого дальнего орудийного [313] выстрела. Движение это было делаемо с единственною целию отвести воду, в чем они первое время и успели, запрудив канавы, доставлявшие воду нашему отряду, так что люди в течение целого знойного дня не имели чем утолить жажду. Около 6-ти часов пополудни несколько человек Кавказского гренадерского полка, видя, что начальство не принимает мер, сами пошли отыскивать воду.

— Куда вы идете? спросил командир полка, генерал-маиор Тучков.

— За водой, отвечали они.

— Так ли ходят за водой! Постройтесь в колонну! Вас мало, я прибавлю людей и офицеров и укажу вам дорогу.

Вызвав вперед роту своего полка, Тучков приказал идти к запрудам и разрыть их. Князь Цицианов, встретивши команду, спросил, куда она идет: ему отвечали за водою.

— Кто послал за водою? спросил он с гневом.

Узнавши, что команда послана Тучковым, он обратился к нему с замечанием.

— Как вы смеете распоряжаться в моем присутствии?

Тучков объяснил главнокомандующему причины, побудившие его сделать это распоряжение безотлагательно. Тогда князь Цицианов призвал к себе баталионного командира 9-го егерского полка маиора Карпенко и приказал ему с двумя баталионами этого полка следовать к запруде и разрыть ее.

Приказание было исполнено в точности, и хотя неприятель пытался воспрепятствовать разрытию запруды, но был прогнан, и отряд получил воду (Записки Тучкова (рукопись). Записки генерала Карпенко (рукопись).).

Во все три дня, начиная с 20-го числа, ничего замечательного не случилось, за исключением того, что 22-го числа неприятель намерен был завладеть курганом, бывшим вблизи нашего лагеря и занятым охотниками 9-го егерского полка, но был сбит и прогнан. При этом среди персидских войск замечено было одно орудие, привезенное ими из Эривани и доказывавшее, что Мамед-хан не отказывал в содействии персиянам. [314]

Ночью па 23-е число на этом кургане был построен редут, впоследствии много вредивший неприятелю.

Князь Цицианов видел, что занятие Эчмиадзинского монастыря, состоявшего из нескольких отдельных построек, окруженных обширными садами, представляло немалые затруднения для нашего отряда, и потому решился, оставив монастырь, следовать прямо к Эривани. Рано утром 25-го июня главнокомандующий оставил лагерь и перешел 12 верст вперед на реку Зангу к деревне Канакири, находившейся левее и в семи верстах от города, а от персидского лагеря в 12 верстах. Не смотря на уменьшение обоза, князь Цицианов, при вступлении в эриванское владение, имел до 500 повозок, «к защищению, доносил он, число столь несоразмерное моему отряду. Почему, узнав, что дорога лежит по степи, решился я необыкновенным строем провести оный: построя обоз в 30 веревок и окружа его каре, коего передний и задний фасы шли сдвоенными взводами для облегчения солдат, а по отбое составляли по обычаю фронт. Хотя марш сей совершенный 25-го, продолжался до 10 часов от ломки обоза, но безвредно и без потери одного человека, каре достиг до назначенного места (Рапорт князя Цицианова Государю Императору 26-го июня 1804 года. Воен. учен. Арх.).».

На половине дороги, впрочем, Аббас-Мирза со своими войсками окружил каре со всех сторон, но фланкеры и орудия весьма меткими выстрелами держали неприятеля в таком отдалении и безопасности для нашего строя, что когда каре было остановлено для починки повозки, то князь Цицианов позволил солдатам лечь отдыхать.

По приходе к реке и деревне, войска нашли ее занятою персидскими войсками, для выбития которых и был отправлен 9-й егерский полк, под начальством полковника Цеханского, исполнившего поручение «с прыткостию и храбростию». Вытесненные из деревни нашими егерями, персияне переправились через реку по пояс в воде и присоединились к главным силам, а в полночь Аббас-Мирза со всеми своими силами оставил лагерь и потянулся к Араксу, с намерением отступить [315] за эту реку. На дороге его догнал посланный Мамед-хана эриванского, который, узнавши о приближении русских войск, отправил богатые подарки наследнику персидского престола и убедительнейше просил его не уходить далеко и не оставлять его на жертву русским. Аббас-Мирза исполнил просьбу хана, вернулся назад и расположился лагерем в трех милях от Эриванской крепости .

По всем сведениям, Аббас-Мирза, намерен был наблюдать за действиями князя Цицианова и в случае надобности поддержать эриванского хана. Такое положение персидского принца видоизменяло программу главнокомандующего относительно действий его против Эривани. Атаковать форштадт и занимать сады, окружающие город, в виду персидской армии, было бы крайне рискованно и бесполезно, ибо нельзя было ожидать, чтобы Мамед-хан сдал крепость прежде, чем Аббас-Мирза будет разбит и прогнан за Аракс. Следовательно, атака персидского лагеря была неизбежна и должна была предшествовать осаде или штурму крепости.

Располагая для атаки персидского лагеря следовать налегке и оставить в Канакири весь обоз и тяжести, князь Цицианов занялся устройством вагенбурга и приведением в оборонительное положение находившегося там замка.

Во время пребывания наших войск в лагере при Канакири к главнокомандующему явился монах, который объявил, что персияне оставили Эчмиадзинский монастырь, и что в нем находится небольшой запас провианта. Князь Цицианов был крайне доволен этим известием, ибо предвидел недостаток в продовольствии и в особенности в фураже. Запасов последнего вовсе не было и, по неимению в окрестностях Эривани травы, фуражиры ездили по садам и собирали листья. По получении известия об удалении персиян из Эчмиадзина, главнокомандующий отрядил тотчас же две роты и приказал занять монастырь, что и было исполнено без всякого препятствия.

29-го июня главнокомандующий отдал приказ, по которому слабые и весь обоз, за исключением патронных и зарядных ящиков, а также запасных лафетов, оставлены в вагенбурге, [316] под прикрытием баталиона Саратовского мушкетерского полка. Отряду приказано иметь сухарей на три дня при себе и столько же на вьюках. С наступлением темноты усилить егерские пикеты, за рекою Зангою расположенные, и в полночь начать переправлять артиллерию, патронные ящики, а затем войска, которым и строиться на левом берегу реки.

Около двух часов ночи 30-го июня князь Цицианов переехал вброд через реку Зангу, а за ним стали переправляться и все остальные войска. Построившись в четыре каре, из коих егерский составлял авангард (Порядок движения был следующий: впереди всех шел каре из двух баталионов 9-го егерского полка, под начальством полковника Цеханского; за ним по порядку каре генерал-маиора Портнягина из баталиона Кавказского гренадерского и баталиона Саратовского мушкетерского полков; драгуны, казаки и грузины; каре генерал-маиора Тучкова из двух баталионов Кавказского гренадерского полка и, наконец, каре генерал-маиора Леонтьева из двух баталионов Тифлисского полка.), отряд двинулся атаковать персидский лагерь, расположенный за Эриванскою крепостью и в семи верстах от нее.

Рассветало. Восходящее солнце обещало знойный и удушливый день. Войска шли бодро и весело в боевом порядке и с музыкою, любуясь прекрасным видом окрестностей. Перед ними виднелись горы, через которые лежал их путь; с левой стороны — город, которого стены и башни усыпаны были множеством народа, собравшегося посмотреть на стройные полки русских войск, а в правой стороне красовался величественный Арарат, остроконечная глава которого, «как сединой покрытая вечным снегом», освещалась восходящим солнцем.

Небольшие партии персиян, высланные из Эривани, хотя и завязали перестрелку с нашими казаками и егерями, но были отбиты фланкерами (Записки о военных действиях против персиян (рукоп.). Воен. Учен. Арх., Д. № 2416.).

Пройдя верст пять от бывшего лагеря, войска вступили в широкое ущелье, окруженное со всех сторон высокими горами и усыпанное множеством бугров и лощин, весьма удобных для закрытия. Персиян нигде не было видно, но из предосторожности [318] князь Цицианов приказал егерскому каре, бывшему под начальством полковника Цеханского, отдать свои орудия и фронтовой обоз в следующее за ним каре и, поднявшись на высоты, следовать параллельно всему отряду, двигавшемуся по ущелью. Разделившись по баталионно, егеря быстро исполнили приказание главнокомандующего: один баталион, под начальством полковника Майкова, пошел направо; другой, под командою маиора Карпенко и при личном присутствии полковника Цеханского, двинулся налево. Лишь только егеря стали подыматься на высоты, как скрывавшиеся за ними персияне встретили их камнями и бревнами (Из записок генерала Карпенко. Боен. Учен. Арх., д. № 2416, папка 13.). Егеря оттеснили неприятеля, и весь отряд, под прикрытием егерей, продолжал свое движение вперед по ущелью. Как только Тифлисский полк, составлявший арриергард, вошел в ущелье, персияне тотчас же заняли вход и окружили наш отряд со всех сторон, так что генерал-маиор Леонтьев, находившийся со своими баталионами в хвосте, должен был вынести несколько неприятельских атак.

Между тем продолжая движение вперед и оспаривая каждый шаг у неприятеля, егеря, с свойственною им храбростью, штыками открывали путь всему отряду. Пять раз неприятель залегал за закрытиями и пять раз был сбит егерями в виду всего отряда. Около двух часов шли наше каре тихим, мерным шагом вдоль по ущелью, становившемуся все теснее и теснее. Оставивши влево дорогу, усеянную персиянами, наши баталионы, по указанию проводников, шли прямо и, наконец, уперлись почти в отвесный утес. Дорога исчезла, и голова первой колонны должна была остановиться. «Персияне, видя наше положение, пишет участник (Записки о военных действиях против персиян. Воен. Учен. Арх., д. № 2416, книга № 4.), ободрившись сим, паче начали нападать с флангов и сзади; нам же и сопротивляться было почти невозможно.» В рядах послышался ропот и крики «измена». Допрошенные проводники признались, что настоящая дорога была та, которая осталась в левой стороне; что, подходя к ней, они испуганы были сильным огнем неприятеля и, надеясь найти [318] впереди ущелья еще поворот налево, пошли дальше. Оставаться в таком положении было невозможно, идти вперед некуда, а отступать русский солдат не любит. Главнокомандующий приказал бывшим на гребне егерям круто повернуть налево, а средней колонне, бывшей под начальством генерала Тучкова и недалеко от пройденной влево дороги, вызвать охотников, стараться вытеснить персиян и, составивши таким образом авангард отряда, следовать вперед. Тучков выслал целый баталион Кавказского гренадерского полка под начальством полковника Козловского, при котором находился и поручик л.-гв. Преображенского полка граф Воронцов (Впоследствии кн. Мих. Сем. Воронцов и наместник Кавказа.), исполнявший должность бригад-маиора при отряде.

Совокупными усилиями егерей и гренадер препятствие было преодолено: отряд вышел на настоящую дорогу, хотя и не избавился от новых затруднений. Ущелье, по которому пролегала дорога, было так узко, и утесы с обеих сторон так круты, что едва можно было провозить орудия. Забравшиеся на высоты персияне будучи сами невредимы, стреляли без всякой опасности из ружей, фальконетов и трех пушек, привезенных из города. «Крутизна, мешающая им целить, пишет участник, спасла нас от погибели, но видно было, что таким образом надо идти еще несколько верст.» Подняться на гору казалось невозможным по крутизне ее и опасным по многочисленности неприятеля, но другого средства для общего спасения не было, «и тут увидели, что неустрашимости и усердию нет невозможности».

«Жадный к славе», как выразился князь Цицианов, полковник Козловский просил разрешения идти с своим баталионом прямо на гору, почти неприступную, и прогнать персиян. Получивши согласие главнокомандующего, одобрение от товарищей и напутствуемый усердным пожеланием успеха в предприятии, Козловский впереди всех полез на гору. Скинув ранцы и шинели, подобранные товарищами, гренадеры бросились за своим командиром штурмовать гору, имевшую около пятидесяти сажен почти отвесной высоты. Это было одно из самых [319] смелых предприятий, какие только случаются на войне, Множество оконечностей и каменных глыб, ожидавших только толчка или давления, чтобы стремительно полететь вниз, затрудняли движение; солдаты с трудом карабкались вверх, падали, съезжали вниз вместе с каменною глыбою, снова карабкались и медленно подвигались вперед. Крутизна горы, замедлявшая движение Козловского и его храбрых гренадер Кавказского полка, служила им вместе с тем и помощью и спасением, Огонь неприятеля скоро стал безвреден для штурмующих; все пули летели через головы, и как гора была неровна, имела уступы, бугры и большие камни, то персияне скоро потеряли входящих из виду, а о числе их и судить не могли. Ободряемые примером своего начальника и восклицанием оставшихся внизу товарищей, гренадеры силились взобраться на гору, но изнемогали и только не более 40 человек и нескольких офицеров могли дойти до ее вершины, вслед за неутомимым полковником Козловским.

Видя, что он все еще остается незаметен для неприятеля, Козловский, не давая опомниться персиянам, приказал ударить в единственный подоспевший барабан, крикнул ура! и вместе с горстью храбрых бросился в штыки. Следом за Козловским бросился и маиор Осипов, также успевший взобраться на гору с несколькими нижними чинами. Не ожидая нападения с этой стороны, персияне не смотрели уже на число атакующих, но объятые паническим страхом, кинулись в лагерь, отстоявший в трех верстах от горы, и «до того устрашились, что ни один человек не остановился и не мог потому узнать, кто за ними гнался». Не желая защищаться и в лагере, персияне оставили его и стали быстро отступать. Преследовать их князю Цицианову было нечем: баталион Козловского был без артиллерии, а кавалерия внизу и назади. Главнокомандующий не решился пустить баталион до лагеря, «почему победа, сколько ни знаменита, доносил князь Цицианов, но числом убитых неприятелей не может почитаться совершенною». Тридцать человек линейных казаков Семейного и Гребенского войска, при есаулах Суркове и Егорове, обскакав гору, успели отрезать только весьма небольшую часть бегущих и отбить 4 знамени [320] и 4 фальконета на дромадерах. Устрашенный неприятель оставил свой лагерь, бежал через Эривань, где был ограблен тамошним гарнизоном, и скрылся за рекою Араксом. В лагере им оставлено три фальконета, несколько дромадеров, 100 пуд пороху и множество медных, свинцовых и чугунных ядер, и «весь роскошный богатый персидский лагерь.»

Потерю неприятеля определить трудно, так как персияне увозили трупы с собою; с нашей же стороны убит один рядовой и ранено обер-офицеров 4, унтер-офицеров и рядовых 27 человек (За эту победу полковники Козловский и Майков и поручик гр. Воронцов получили орден св. Георгия 4-й степ., а маиор Карпенко шпагу «за храбрость».).

Пользуясь победою, главнокомандующий хотел безотлагательно идти к Эривани, что, конечно, было бы весьма полезно, но общая усталость всех чинов отряда заставила его отложить это намерение. Остановившись лагерем на реке Керкбулаг, князь Цицианов дал день отдыха отряду и приказал отслужить благодарственный молебен, после которого все генералы и штаб-офицеры собрались у него и пили за здоровье полковника Козловского, его храбрых сподвижников и обоих егерских баталионов, которым мы были обязаны одержанною победою. Вечером в лагерь явилось множество армян, пришедших с разных сторон и даже из Эривани. Они много рассказывали о состоянии крепости, и хотя все сообщенные ими сведения оказались большею частию неверными, но из них можно было вывести одно достоверное заключение, что победа эта произвела большое впечатление не только на жителей Эривани, но и на самого Мамед-хана.

Последний прислал главнокомандующему письмо, в котором уверял, что, желая для себя только спокойной жизни, он давно искал покровительства России и что еще в 1797 году посылал в Грузию, к тогдашнему главнокомандующему, для переговоров по этому делу, но что посланные его возвратились без успеха.

Эриванский хан говорил, что искание это навлекло ему многие бедствия, ибо шах персидский Ага-Магомед, уведомленный об измене эриванского хана, вытребовал его к себе и [321] непременно лишил бы жизни, если бы только «доброжелатели», при ханском дворе находившиеся, не исходатайствовали ему прощение за заслуги его предков.

«Келб-Али-хан, писал он (В письме кн. Цицианову от 3-го июля 1804 г.), лишен зрения. Сверх того, жены, дети, родственники наши и поныне находятся у него (у шаха) заложниками, будучи столько времени отлучены от нас и своего отечества. Все сие потерпели мы за то единственно, что искали покровительства России, и теперь еще, почитая для себя счастием ваше прибытие, униженно просим пощадить нас и славный наш город, коего разорение нас толико тревожит. Возвратите ему прежнюю его красоту, а нам спокойствие. Мы ничего у вас не просим, кроме убежища от мщения шаха. Что до наших заслуг, мы со всею охотою готовы служить вам, и ежели вам угодно, без всякого медления примем в крепость ваши войска, для коих только опасен здешний жаркий климат, ибо и герои не могут противиться природе. Между прочим, за нужное почитаю уведомить вас, что шах непременно будет сюда с гораздо большим числом войска; тогда-то мы понесем последние бедствия, а вы с малочисленным войском, расположенном на таком месте, может быть, не в состоянии будете отразить силы силою.»

На все эти слова, полные коварства, слова, в которых высказывались и лесть, и преданность, и желание отклонить под разными предлогами занятие крепости русскими войсками, князь Цицианов отвечал:

«Хотя, писал он (В письме от 26-го июня 1804 г. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, № 1232.), и должен я удивляться, во-первых, тому, что ваше высокостепенство, после так многих молений ко мне о защите и уверений на письме, не прислали по прибытии моем сюда от себя посланного. Во-вторых, что мне мои подчиненные донесли, что эриванские люди дерзали стрелять против непобедимых российских войск. Хотя, говорю я, по сим двум причинам не долженствовало бы мне более входить с вами в переписку, но, по обычаю европейскому, должен, не приступая [322] к атаке города, предложить сдачу оного, и если на сие письмо не получу сегодня в вечеру ответа, удовлетворительного и решительного, то Бог и штыки мне его доставят, не смотря на сто Баба-ханов, которого сын издали ездит с войском, как будто заяц, не смеющий приблизиться к стаду львов, чему и ваши люди вчера были свидетелями; и тому, что сто человек выбыли из строя, при реке, в одну минуту. Я долг мой сделал и вам сим объявляю, а ваша воля есть, каждую неделю переменяя государей своих и покровителей (буде правда, что вчера ваши эриванцы стреляли), при женоподобном персидском войске оставаться или быть уверенным, что вы во всю жизнь вашу и с глазами, с ушами и с носом пребудете.»

Хан эриванский уверял, что стрельба из крепости и неприязненные действия, открытые его подданными против русских войск, произошли помимо его воли, что он крайне недоволен этим и боится, потеряв к себе доброе расположение главнокомандующего, лишиться покровительства Государя Императора.

— Я не знаю, говорил хан, причины, почему ваше сиятельство отвергаете мою преданность? почему заслуживаю я ненависть? А потому смею утруждать и просить открыть мне причину такой вашей ко мне остуды и неблагоприятства.

Мамед-хан, по-прежнему, просил пощады, клялся в доброжелательстве к России и извинялся в том, что обстоятельства помешали ему выслать с поздравлением на встречу главнокомандующему (Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-13, 1803-1805 гг., № 1.).

«Буде вам обстоятельства помешали, отвечал на это князь Цицианов (В письме от 3-го июля 1804 года. Акты Кав. Арх. Комм., т. II, № 1234.), как вы говорите, ко мне на встречу выслать с поздравлением, — вам же хуже, для того, что мы вчера довольно побили ваших. Буде нечаянно, от непослушных вам, против воли вашей, стреляли из пушек и ружей, как говорите, на что же великому Государю государей, Императору высокой державы, Богом вознесенной, набирать к себе в подданные таких ханов, коим и их подданные не повинуются? Теперь, так как вы спрашиваете о причине, для чего я отвергаю вас [323] от преданности Государю Императору, ответствую: 1) вы ищете покровительства его императорского величества, всемилостивейшего моего солнцеподобного Государя государей, а его повеления с прошлого года или с моего приезда в Грузию, многократно повторяемых, о восстановлении Даниила на патриарший престол не исполнили; 2) просили защиты моей от персидских войск, командуемых Баба-хановым сыном, и вместо того, когда я его прогнал из Канакири, и он, устрашенный как заяц, из своего лагеря бежал в Гарни, с тем, чтобы бежать за Аракс, вы подарками, обещаниями и просьбами убедили его возвратиться и стать при Канакири, чтобы после общими силами со мною воевать. Но я, меньше хвастая и больше делая, какую победу одержал над сим женоподобным войском — вы сами ведаете, потому что вы, сделавшись его приятелем, при побеге его от меня из лагеря, оставленного нам в добычу, не помешали эриванцам на пути бегущего его ограбить. Итак я отдаюсь на суд мудрой вашей политики и вопрошаю теперь, что сильнее действует: медоточивое ли ваше перо персидское или русские штыки? Где слыхано, что вы пощады просите, а ваши люди стреляют! Наконец, по получении сего письма, извольте мне коротко отвечать — отдаете ли вы мне крепость? предаетесь ли вы моей воле? А кто вам не повинуется, выдайте мне их и будьте уверены, что жизнь его останется в безопасности. Сроку на ответ даю я до завтрашнего полудня.»

Хан отвечал, что готов сделать все, кроме сдачи города (Письмо хана от 4-го июля, Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 1235.), и потому князь Цицианов, видя, что переговоры только затягивают дело, решился силою добиться того, чего нельзя было достигнуть путем мирных сношений.

На рассвете 2-го июля главнокомандующий выступил из лагеря на реке Керкбулах, при деревне Канакири. В боевом порядке он дошел до Эриванской крепости, не встретив нигде неприятеля, точно так же как и при входе в самое предместье.

Крепость Эриванская, построенная при реке Занге на самом [324] высоком, крутом и утесистом берегу, была окружена двойною стеною. Внутренняя, сложенная из кирпича и камня, кладенного на глине, была весьма толста, довольно высока и имела 17 башен; наружная стена, отстоявшая от внутренней на расстоянии от 15 до 20 саж. и сложенная из глины и камня, была гораздо ниже и тоньше внутренней. Вокруг крепость была обнесена широким и глубоким рвом, местами наполненным водою. Крепость защищалась гарнизоном, состоявшим из 7,000 человек, и огнем 60 пушек и двух мортир.

Выбрав налево от въезда за бугром безопасное и пространное место для плацдарма, князь Цицианов отправил вправо к реке Занге на базар подполковника Симановича с баталионом Кавказского гренадерского полка, а налево в Кашагарское предместье генерал-маиора Тучкова с двумя баталионами того же полка и два баталиона Тифлисского мушкетерского полка под командою генерал-маиора Леонтьева ().

Сам же главнокомандующий с шефским баталионом Саратовского полка, под начальством генерал-маиора Портнягина, пошел в ханский сад, лежавший между позициями, занимаемыми подполковником Симоновичем, и отрядом генерал-маиора Тучкова. 9-й егерский полк был оставлен в резерве на сборном пункте, где находился и обоз, как в месте, наиболее безопасном, хотя он и состоял только из одних вьюков.

У ханского сада баталион нашел стену сломанною и неприятеля, производившего сильный огонь из караван-сарая. Три выстрела из 12-фунтовоии пушки, поставленной в улице, разогнали неприятельских стрелков, «а Бог и ура!» скоро доставили караван-сарай во власть нашу. 50 человек гренадер Саратовского полка овладели караван-сараем. Подполковник Симонович занял свою позицию также с боя, а на левом фланге сопротивления не было. Занятие предместья совершено было в 3 часа и стоило нам убитыми и ранеными: 1 офицера и 8 человек низших чинов.

На другой день князь Цицианов послал 400 человек [325] пехоты с орудием и несколькими казаками за оставшимся позади отряда вагенбургом, который и был доставлен в деревню Канакири, а затем 4-го числа переведен в предместье посланным туда отрядом. Июня 4-го. 9-й егерский полк отправлен был для занятия последнего пункта на правом берегу реки Занги, необходимого для обложения крепости против ханского дома, т. е. сады Юнжалы и бугор Мухалет. Место это было занято нашими войсками в 4 часа пополудни. Таким образом, с занятием предместья, Эриванская крепость обложена была следующим образом (См. приложенный план блокады крепости.). С правого фланга нашей линии от берега реки стоял подполковник Симонович с одним баталионом Кавказского гренадерского полка. Подле него генерал-маиор Портнягин с баталионом Саратовского мушкетерского полка, против ханского сада, где находилась и главная квартира князя Цицианова, расположившегося в довольно пространной мечети; левее, в Кашагарском предместье, стоял генерал-маиор Тучков с двумя баталионами, и затем генерал-маиор Леонтьев, также с двумя баталионами, составлял левый фланг нашего расположения. Но как строения левого фланга не достигали до реки и оставляли довольно пространное поле, то для соединения линии построены были там два редута. Для свободного сообщения вдоль линии очищено было пространство от домов, заборов и садов, и в улицах, обращенных к стороне крепости, сделаны были траверсы. При каждом отдельном отряде поставлены батареи, скоро вооруженные и готовые к открытию огня по первому приказанию. Но так как 3-го числа эриванский хан, как мы видели, «стал засылать письма» князю Цицианову через армянского патриарха Даниила, то главнокомандующий и остановился бомбардированием крепости. 4-го числа хан прислал посольство с заявлением, что ничего так не желает, как покровительства и защиты русского Императора; что дань, которую он, по обязанности своей, не платил Грузии, у него собрана за шесть лет по 40,000 руб. за каждый год, и что он готов ныне же внести ее. Князь Цицианов не думал [326] уже теперь о переговорах; он мечтал о покорении крепости и присоединении всей Эриванской области к составу Империи. «Из всех поступков князя Цицианова, говорит один из участников (Экспедиция эриванская. Воен. Учен. Арх. Дело № 2416, пап. № 4.), видно было, что он ничего так не желал, как войны, и все дела свои наклонял к оной.»

Главнокомандующий принял посланного весьма сухо и, выслушав все его предложения, «вскочил с азартом и, разругав его и хана», велел сказать, чтобы он прежде всех переговоров выдал ему патриархов Даниила и Давида и все богатства Эчмиадзинского монастыря; что не только условия о сдаче города он заключать не будет, но что и подумать о том нельзя после столь многих доказательств его вероломства, и особенно последнего, по которому он бегущего за Аракс неприятеля остановил разными подарками, для совокупного действия против русских.

Со всем тем, главнокомандующий обещал хану жизнь безбедную в России, с позволением забрать движимое имущество. Дав такой ответ, князь Цицианов требовал от хана решительного ответа через два часа.

— Этого времени, заметил персиянин, мне едва достаточно для того, чтобы дойти до крепости, а между тем нам необходимо собрать совет.

Посланный просил назначить для ответа более продолжительный срок.

«Убежденный просьбами посланника, доносил главнокомандующий (Из рапорта князя Цицианова Государю Императору 4-го июля 1804 года.), а паче для того, что, ожидая завтрашний день обоз из вагенбурга, согласился я иметь оный (ответ) через сутки, считая, что он будет не решительный. Имея же облежание крепости оконченным, открою канонаду, которая, надеюсь, сократит персидскую политику и устрашит стесненный в крепости народ, могущий от страха своей гибели выдать мне хана, как все уверяют, тем паче, что большая часть воды уже отрезана, и народ весьма ропчет, как говорят вышедшие из крепости армяне.» [327]

5-го июля, для сообщения с 9-м егерским полком, сделан был через реку Зангу мост и открыто бомбардирование крепости. Ночью отнято нами 169 штук рогатого скота, выгнанного из крепости за недостатком корма, с целию, прокравшись через нашу цепь, угнать его в горы. Поутру 6-го числа партия персиян, высланная из города, хотя и покушалась прорваться в сады, занимаемые 9-м егерским полком, но была прогнана назад. 7-го числа сделан был на кургане редут на 40 человек и одно орудие, с целию скорейшего открытия приближавшегося неприятеля. Точно также 10-го июля заложен редант, постройка которого поручена была Саратовского мушкетерского полка маиору Нольде 1-му, именем которого и названо было впоследствии это укрепление.

В тот же день прибыл в главную квартиру Джафар-Кули-хан хойский, присягнувший на верность России, получивший в подарок богатый кинжал, а впоследствии, за доказанную им приверженность к России, по 5,000 руб. ежегодного жалованья. С первых дней своего пребывания в русском лагере и во все время осады эриванской крепости, Джафар оказывал необыкновенное усердие и деятельность: рассылал своих лазутчиков, справлялся и уведомлял главнокомандующего о движении и намерениях персиян, и наконец, с своею конницею делал ночные нападения на неприятеля.

«Кроме пользы извлекаемой мною, доносил князь Цицианов (Всеподд. рапорт князя Цицианова Государю Императору 16-го июля 1804 г. Арх. Дин. Иностр. Дел. 1-13, 1803-1804 гг., № 1.), из сего нового подданного, хотя оно и на личности его собственной основано, немалой помощию он мне служить может и в переговорах по известности ему дел здешних. Эриванского хана сестру и его жену, жившую в крепости, Келб-Али-хан нахичеванский не выпустил по требованию мужа ее, хотя и брат ее на то согласен был. А Джафар-Кули-хан, сим поступком оскорбленный и враждуя издавна с ним, уловлять его старается персидскою политикою, которая превышает и Макиавелеву.» [328]

Через три дня после своего прибытия, Джафар сообщил князю Цицианову, что Келб-Али-хан нахичеванский, употреблявший все средства к тому, чтобы не допустить Мамед-хана эриванского к сдаче крепости, написал Баба-хану, что сын его Аббас-Мирза находится в опасности и без личной его помощи спасен быть не может. Баба-хан, собрав наскоро около 15,000 человек из Хоя и Тавриза, день и ночь спешил на помощь к сыну и вечером 14-го июля соединился с ним на реке Гарничае. Получивши известие, что Баба-хан намерен атаковать одновременно оба наши фланга, князь Цицианов приказал всему блокадному корпусу приготовиться к отпору, в случае нападения персиян и вылазки из города. Главнокомандующий решился, не снимая блокады, удержать все занятые посты, «хотя бы и дорого стоило, ибо я, доносил он, считал постыдным делом для войск, по обычаю европейскому, сиять блокаду для подобного неприятеля и тем выполнить его желание (Рап. князя Цицианова Г. И. 16-го июля 1804 г. Арх. М. И. Д. 1-13, 1803-1805 гг., № 1.).»

С этою целью было составлено два резервных отряда, один на левом фланге из баталиона Тифлисского полка, 100 гренадер Кавказского и 50 мушкетер Саратовского полков, при трех орудиях, под начальством генерал-маиора Леонтьева. Ему поручено было расположиться близ реданта маиора Нольде и оказывать в случае нужды помощь всему левому флангу. Второй резервный отряд был сформирован под начальством генерал-маиора Портнягина, из 170 гренадер Саратовского, 130 Кавказского полков и 100 спешенных драгун. Генерал-маиору Портнягину приказано было оказывать помощь всему правому флангу и расположиться на канагирской дороге, на которой соединялись многие пути, ведущие к Эривани. Вечером этого дня успел присоединиться к отряду транспорт с артиллерийскими снарядами и порохом, в которых начал уже ощущаться недостаток. Тотчас приказано было от всех частей послать команды за приемом снарядов и патронов. Едва только приказание это было исполнено, и снаряды были сложены на батареях кучами [329] и покрыты шинелями, как на левом фланге услышаны ружейные выстрелы.

В 2 часа пополуночи появился авангард персидских войск. Каре генерал-маиора Портнягина заняло позицию на возвышенном месте при входе в предместье, откуда войска наши вошли при занятии садов, и тем закрыло тыл блокирующих войск правого фланга. Каре генерал-маиора Леонтьева, назначенное занять место впереди бугра Мухалета и реданта, частию не успело занять этого места, а частию опасаясь, чтобы персидская пехота не ворвалась в сады, стало по левую сторону бугра и тем подвергло опасности редант маиора Нольде 1-го, который и был с большою стремительностью атакован вместе с редутом, построенным на бугре Мухалете. Наши солдаты, привыкшие, в пяти бывших сражениях, видеть персиян в отдалении не ближе пушечного выстрела, увидали их теперь ближе чем на ружейный. Эта стремительность доказывала присутствие при отряде самого Баба-хана. Посты эти были одновременно окружены огромными толпами персиян среди ночной темноты, не попрепятствовавшей видеть, что из крепости, кроме того, сделаны были вылазки. Одна толпа ударила на правый наш фланг и была отражена картечью батарей, другая, проникнув к стороне главной квартиры, была встречена сильным ружейным огнем караула князя Цицианова. По темноте ночи, неприятель полагал, что тут защищается и сосредоточен весь отряд, принял влево к караван-сараю, но и здесь, найдя оборону, подался еще левее и наткнулся на отряд подполковника Симоновича, штыками прогнавшего его до самой крепости.

В то время, как эриванцы действовали на правом фланге нашего расположения, персияне, как мы видели, атаковали наш левый фланг. Оборона реданта маиора Нольде и редута на бугре Мухалете принадлежит к числу тех действий, стойкость которых превышает всякое вероятие. Из полуторы роты, бывшей в реданте Нольде, одна рота была отряжена еще с вечера провожать прибывший из монастыря провиантский обоз до Эчмиадзинского караван-сарая. Она не успела еще возвратиться, когда редант, имевший только 56 человек гарнизона, был окружен со всех [330] сторон персидскою толпою свыше 3,000 человек. Более пяти часов гарнизон выдерживал сильный огонь и, не смотря на свою невероятную малочисленность, сумел найти средство и благоприятный момент к тому, чтобы сделать три вылазки и выбивать штыками неприятеля, засевшего за каменьями, впереди реданта бывшими. Из 4-х офицеров, находившихся в укреплении, один был убит и три ранены; патроны, бывшие в сумах, все расстреляны. Адъютант и маиор Нольде разносили их из ящика и раздавали солдатам. Баба-хан удивлялся этой геройской защите храбрых, потерявших уже 17 человек убитыми и ранеными («Русский Инвалид» 1836 г., № 104.).

Оставшиеся невредимыми защитники, при дальнейшем наступлении персиян, конечно, не могли бы удержать реданта, если бы не подоспела ему помощь. Стоявший на правом берегу реки Занги 9-го егерского полка полковник Цеханский, видя редант окруженным со всех сторон, приказал пустить несколько бомб в окружающих его персиян и выслал небольшую команду егерей из-за горы, лежащей на противоположном берегу. Персияне приняли это за наступление наших войск и, видя отступающими своих собратий, атаковавших бугор Мухалет, сами начали поспешно отступать.

Гарнизон редута на бугре Мухалете состоял из 40 человек Тифлисского полка, под начальством поручика Магданова, и имел худшую участь, чем гарнизон в реданте маиора Нольде. Окруживши со всех сторон бугор и залегши за закрытиями, неприятель открыл сильный огонь по малочисленному гарнизону. Поручик Магданов отвечал до тех пор, пока не расстрелял всех патронов, но потом, не видя помощи, теснимый персиянами, лезшими на курган, и изнемогая сам от двух ран, полученных в начале атаки, Магданов приказал бить тревогу во все барабаны, какие у него только были, с тем, чтобы обратить на себя внимание других постов. Маиор Монтрезор, услыхав тревогу, отправил тотчас же две роты Тифлисского полка под начальством маиора Токарева, но было уже поздно. [331] Токарев нашел персиян в укреплении, где поручик Магданов и большая часть его команды лежали обезглавленными. Тифлисцы жестоко отмстили за смерть своих храбрых товарищей; принятые в штыки, персияне принуждены были не отступать, а рассыпаться в разные стороны.

Каре генерал-маиора Леонтьева, имея с левой стороны горы, покрытые крупными каменьями, за которыми засел неприятель, более всех потерпело убитыми и ранеными. Для выбития его оттуда были отряжены охотники, которые хотя и вытеснили персиян, но весьма значительные силы неприятеля, с стремлением кидавшиеся как на каре, так и на пикеты, сбили с высоты наших охотников. Каре, отражая неприятеля картечью и штыками высылаемых резервов, заставило, наконец, отступить персиян с значительным уроном, отняв у них одно знамя. Поручик Лабынцов, предводительствовавший охотниками, «озлобленный полученною контузиею и почитая нарушением его чести то, что был сбит с высоты, тотчас, с прапорщиком Выскребенцовым, кинувшись на высоты, занятые неприятелем, штыками занял прежний пост; после чего Кавказского гренадерского полка капитан Кушелев с 25 гренадерами и штабс-капитан Саратовского полка Лабунский, с таким же числом мушкетер, присланные в подкрепление сему беспримерной храбрости поручику Лабынцеву, соединились, и тогда Кушелев, приняв команду, сбил храбро персиян с последней высоты и отнял у них два фальконета.»

Так кончилось дело на левом фланге, бывшем долгое время в большой опасности. Личное присутствие там Баба-хана и в двадцать раз превышающий числом неприятель делали судьбу сражения долгое время весьма сомнительною. Из главной квартиры и караван-сарая было отправлено на помощь левому флангу все, что было возможно. Оба эти пункта остались совершенно без обороны, так что для обмана персиян были поставлены по стенам караван-сарая и базара денщики, фурщики, грузины и разного рода нестроевые, которых успели собрать. Пост Кавказского гренадерского полка был самый важный из всех постов блокировавшего отряда, как примыкавший к реке [332] Занге и связывавший позицию, занимаемую 9-м егерским полком В случае успеха неприятеля и овладения этим постом, прерывалось сообщение с левым берегом реки и 9-м егерским полком, и тогда караван-сарай, в котором были все полковые тяжести и подвижной магазин, мечеть и квартира главнокомандующего, были открыты неприятелю. Тут же, у моста, построенного для соединения отрядов друг с другом, были сложены все снаряды, привезенные из Памбак накануне сражения. Словом сказать, с потерею этой позиции, снятие блокады было бы неминуемо. Конечно, персияне сделали большую ошибку в том, что не направили главных своих сил против этого пункта, составлявшего, так сказать, ключ позиции. Разбросав свои силы на многие отдельные и притом не столь важные пункты и не имея единства в действии, они тем дозволили нашим войскам оставить блокаду в прежнем положении. Тогда как, сосредоточив войска в этом пункте, они, быть может, и не нанесли бы нам поражения, но тем не менее заставили бы для отражения себя стянуть наши войска к этому пункту, и этим единственным путем достигнув до Эривани, заставить снять блокаду, в которой была вся цель их действий. Эта-то ошибка была причиною того, что князь Цицианов давал такое большое значение и упомянул в реляции об отражении вылазки Кавказского гренадерского полка подполковником Симоновичем.

«Этот храбрый офицер, писал князь Цицианов, не смотря, что им командуемый баталион большею частию занят был пикетами, со сменившимся моим караулом, присоединя еще занятых службою, сперва огнем, а потом штыками, по разломанному форштату и каменьям лазя, положил на месте до 400 человек. Упорство вылазки превзошло ожидание. В одной хижине запершиеся и окруженные нашими, 30 человек персиян, не смотря на предложение Симоновича даровать им жизнь, в случае сдачи, не согласились на то, и все до одного погибли.»

Что же касается до правого берега реки Занги, занимаемого 9-м егерским полком, то по тревоге шеф того полка, полковник Цеханский, выслал двух казаков разузнать о причине ее. Казаки не успели отъехать на значительное расстояние, как [333] персияне с криком бросились в сад против егерского обоза. Хотя полк этот состоял преимущественно из рекрут, ни разу не слышавших свиста пули, но трудами шефа, полковника Цеханского, был поставлен, по выражению князя Цицианова, «на такую ногу, что служит удивлением для целого отряда, со мною находящегося» (Всеподданнейший рапорт Князя Цицианова 16-го июля 1804 г. Арх. Мин. Иностр. Дел. 1-13, 1803-1805 гг., № 1.). Три роты с орудием были отправлены очистить сад, что ими и исполнено с отнятием одного неприятельского знамени.

Прогнанный неприятель хотя потом и порывался снова атаковать обоз, но, не видя удачи, переправился через реку Зангу и присоединился к персиянам, действовавшим по ту сторону реки.

В час пополудни сражение кончилось, и неприятель отступил на Гарничай, оставив в наших руках два знамени и два фальконета.

После сражения Баба-хан приказал повесить своего лазутчика, который донес ему, что у нас недостаток пороха и снарядов. Действительно, если бы Баба-хан атаковал несколькими часами ранее, то положение эриванского отряда было бы весьма затруднительно, так как наш транспорт с порохом, патронами и снарядами успел прибыть к отряду только перед самым началом сражения, чего лазутчик, конечно, не мог знать.

Хотя расстройство неприятеля было столь значительно, что при малейшем преследовании или ночном нападении он мог бы быть окончательно рассеян, но князь Цицианов не предпринимал ни того, ни другого, за неимением кавалерии. Главнокомандующий полагал, что с пехотою нельзя было преследовать, с чем нельзя согласиться, тем более, что, по его собственным словам, неприятель был так расстроен, «что он по одному слуху, что русские идут, на третий день, поспешно снявшись, ушел за четыре часа (мили) оттоль». Потеря наша состояла из 4-х офицеров и 58-ми нижних чинов убитыми, 7 без вести пропавшими и 9 офицеров, 108 нижних чинов [334] ранеными. Неприятель потерял 1,000 человек оставленными на месте, в том числе, по показанию пленных, 3 хана и 250 чиновников, не считая увезенных и раненых. Вылазка из города оставила на месте 500 человек. Пленных было взято очень мало, потому что князь Цицианов, не имея избытка в запасах провианта, не приказал брать в плен.

Свидетельствуя о заслугах всего отряда и представляя список удостоенным наград князь Цицианов особенно ходатайствовал за маиора Нольде, которому просил пожаловать орден св. Георгия 4-го класса, полковнику Цеханскому шпагу с золотым эфесом с надписью дня и года победы и наконец подполковнику Симоновичу следующий чин. «Повышением его в чине, доносил князь Цицианов (Во всеподданнейшем рапорте от 16-го июля 1804 года.), служба вашего императорского величества выигрывает, потому что с военными талантами и знанием офицер, каков он, чем скорее выйдет в высшие чипы, тем безопаснее ему поручить будет начальство большой части войска, к славе оружия. Усердие мое к службе вашего Императорского величества налагает на меня обязанность во всей всеподданнейшей откровенности и с стеснением сердца донесть, что никогда чиновников, незнающих своего дела, так много не было, как ныне, и не от какой иной причины, как от того, что они, проходя чины на крыльях ветра, по старшинству, а не знанию, не имеют времени приобресть военное искусство практикою, не имея понятия о теории. При таковых-то генералах и штаб-офицерах, начальствующий генерал в военное время ежедневно подвергает себя посрамлению, критике, суду и обязан бывает для оного оставить службу.»

Император Александр пожаловал всем просимые награды и в том числе самому князю Цицианову назначил орден св. Владимира 1-й степени.

После поражения под Эриванью, персидские войска разделились на две части: одна, под начальством самого Баба-хана, пошла на деревню Канакири, находившуюся в левой стороне от крепости и в одной мили от нее, а другая осталась, под [335] начальством сына Баба-хана, в лагере при Гарничае. Нельзя было не воспользоваться этим бесцельным разделением персидских сил. Как только князь Цицианов узнал об этом, он тотчас же решился сделать ночное нападение на неприятельский лагерь, и притом не употреблять при этом значительных сил. Но если Баба-хан сделал ошибку разделением своих сил и давал средства для атаки его по частям, то князь Цицианов сделал еще большую ошибку тем, что назначил для исполнения этого предприятия отряд только из 900 человек при 6-ти орудиях (В отряд этот были назначены: 170 гренадер и 210 мушкетер Саратовского полка, 190 мушкетер Тифлисского полка, 100 драгун Нарвского полка, 30 казаков, 100 грузин и 100 челов. персиян Джафар-Кули-хана хойского, при личном его начальстве.). Поручив команду шефу Нарвского драгунского полка, генерал-маиору Портнягину, главнокомандующий отправил его к персидскому лагерю ночью 24-го июля. Как тихо ни шли наши солдаты, но были замечены неприятелем ранее чем успели подойти к самому лагерю. Люди хойского хана, бывшего при генерал-маиоре Портнягине, заметив неприятельский пикет, не дали никому о том знать, и бросившись на него открыли огонь. К рассвету отряд хотя и продолжал движение, но на пути своем был несколько раз останавливаем персидскою конницею, выезжавшею с разных сторон на дорогу, по которой двигался отряд. Отражая охотниками и фланкерами неприятеля, Портнягин наткнулся на три толпы персиян, бывших под начальством самого Аббас-Мирзы. Каре наше остановилось, Аббас-Мирза, не вступая в бой, стоял в отдалении около двух верст от каре. В то же время, вправо от дороги к реке Араксу, показалась колонна с вьюками, заключавшими в себе лагерь и припасы персиян. На месте лагеря персидских войск, по-видимому, не оставалось более трех тысяч, назначенных собственно для защиты и занятия деревни Ах-Бет. Не имея цели идти на лагерь, Портнягин двинулся к стоявшим в отдалении толпам, но оне тотчас же начали отступать и подымаясь поодиночке на горы, непроходимые для сомкнутого строя, потянулись по дороге из Канакири лежащей. Туда стали [336] собираться с разных сторон и толпы персиян, под начальством вернувшегося Баба-хана, бывшего в Канакири. Ограничившись действием артиллерийского огня, Портнягин с отрядом отошел несколько назад к ключевой воде, с целью дать отдохнуть уставшему отряду. Но едва отряд успел напиться, как был окружен со всех сторон спустившимися с гор персиянами, в числе до 30,000 человек. Портнягин начал отступать, по направлению к Эривани, и в продолжение 14 1/2 часового пути отбивался от неприятеля, — то атаковывавшего его, то забегавшего вперед, чтобы отрезать ему путь отступления, — с таким успехом, что привел с собою всех раненых, не оставив на поле сражения ни одного из них (Рапорт г.м. Портнягина кн. Цицианову 27-го июля, № 268. Воен. учен. Арх. Главн. Штаба.).

Донося об этом геройском отступлении, князь Цицианов прибавлял: «город (Эривань) стрелял викторию уже, получа от Баба-хана, что он всех русских живых возьмет, но изумлен был потом, видя каре в целости возвратившимся (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 27-го июля. Там же.).»

В этом деле потеря неприятеля простиралась до 800 человек; с нашей стороны потеря заключалась в 2-х убитых и 62-х раненых. Выпущено 10,203 патрона и 76 артиллерийских снарядов.

С 24-го июля по 2-е сентября князь Цицианов простоял под Эриванью и 2-го числа должен был, за недостатком продовольствия, снять блокаду и отступить. В этот промежуток времени ничего важного относительно военных действий предпринимаемо не было, ни со стороны нашей, ни со стороны персидских войск. Наши войска приготовляли лестницы для штурма и плели туры для бреш-батареи, которая хотя и была заложена, в ночь на 23-е июля, на правом фланге против ханского дома, но не могла принести нам никакой пользы, за неимением осадных орудий, так что главнокомандующий приказал даже прекратить огонь. Однажды к Джафар-Кули-хану явился посланный от эриванского хана просить лекаря для больного [337] племянника. Джафар отправил посланного к князю Цицианову, но тот не согласился отпустить русского доктора в крепость.

— Отчего вы не стреляете но городу? спросил персиянин главнокомандующего; видно у вас нет зарядов?

— Я приказал прекратить стрельбу для сбережения жителей, которые скоро будут подданные России, отвечал князь Цицианов, а зарядов у меня много и велел ему показать недавно привезенные из Памбак.

Вскоре после того было брошено из крепости весьма удачно две бомбы, которые разорвало недалеко от сложенных зарядов. Последние, по приказанию князя Цицианова, перенесены были на другое место.

Вообще осада шла весьма вяло, и обе стороны редко открывали огонь. Баба-хан с своими войсками показывался на высотах перед нашими передовыми постами, но, не предпринимая ничего и постояв некоторое время, опять скрывался из виду. Он то уходил в деревню Шарури, то опять возвращался в Гарничай, то тянулся к речке Керк-булак. Такая бездеятельность персидских войск и самого Баба-хана была весьма выгодна для нашего отряда, терпевшего значительный недостаток в продовольствии.

Собственно говоря, недостаток в провианте стал ощущаться вскоре после прибытия к Эривани и людям производилась половинная порция хлеба, дополняемая фунтом говядины. При недостатке соли, при неимении ни вина, ни уксуса во время ужасных жаров, такое продовольствие оказывало вредное влияние на здоровье нижних чинов, и многие заболевали. Найденное небольшое количество пшеницы и муки улучшило на короткое время продовольственную часть, но за то фураж совершенно истощился. По неимению в окрестностях Эривани травы, лошадей кормили собираемыми в садах листьями, но от такой пищи оне пришли в совершенное истощение, и на поправление их не было никакой надежды.

Для продовольствия отряда, блокировавшего Эривань, было сделано распоряжение о перевозке провианта из тифлисского магазина в памбакский, а из сего последнего провиант должен [338] был доставляться в отряд (Сообщение грузинского провиантского комиссионера 17-го июля, № 131. Рапорт комиссионеров правителю Грузии 24-го июля, № 610.). Сверх того, князь Цицианов положился на казахского моурава князя Чавчавадзе, обещавшего собрать в счет подати с подчиненных ему казахских татар 3,000 код (1,000 четвертей) муки и доставить ее к отряду, но все распоряжения главнокомандующего в этом отношении оказались несостоятельными. Наряд ароб во время полевых работ был затруднителен и потому правитель Грузии князь Волконский предложил грузинским провиантским комиссионерам отправиться самим в Памбаки закупить там необходимое количество хлеба, и доставить его в Кара-Килис средствами самих продавцов (Предписание кн. Волконского грузинским комиссионерам 25-го июля, № 712.). Комиссионеры доносили, что все жители откочевали в горы, а потому трудно рассчитывать на покупку провианта, который к тому же, будучи куплен только в зерне, требовал средств и времени для обращения в муку. Комиссионеры просили князя Волконского нарядить хотя соответствующее число ароб из разных уездов Грузии для перевозки заготовленных уже 600 четвертей муки и 90 четвертей крупы, но и на это не получили согласия правителя. «На пространный и мало в себе заключающий рапорт, писал князь Волконский (Комиссионерам в предписании от 26-го июля 1804 г. Тифлисс. Арх. Канц. наместника.) комиссионерам, имею сказать и предписать исполнение приказания моего. Буде бы на месте обстоятельства вам открыли того невозможность, тогда только дозволяю донести себе о невозможности.»

Комиссионеры отправились для закупки; время уходило, а эриванский отряд остался без продовольствия, так как обещанная князем Чавчавадзе мука также не была доставлена.

Князь Цицианов писал жесткие письма князю Чавчавадзе, говорил, что вместо хлеба он имеет от него только одне персидские отговорки, укорял его в неверности, но провианта все-таки не было доставлено ни от князя Чавчавадзе, ни из Грузии от тамошних комиссионеров. Главнокомандующий [339] принужден был отправить в Тифлис для закупки хлеба бывшего при отряде комиссионера 7-го класса Дурново, но и эта посылка не имела успеха, так как все сообщения были заняты неприятелем и в самой Грузии происходили волнения.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том IV. СПб. 1886

© текст - Дубровин Н. Ф. 1886
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
© OCR - Чернозуб О. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001