-

ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM II.

III.

Поездка П. С. Потемкина в Тифлис. — Свидание его с царем Ираклием. — Характеристика лиц грузинского царского дома и их взаимные отношения. — Беспорядки во внутреннем управлении Грузии. — Плата лезгинам. — Военное устройство грузин. — Вторжение лезгин в Грузию и отражение их при помощи русских войск. — Происшествие в Ганжинском ханстве.

Обширные виды, которые имел князь Потемкин на край Адербеджанский, требовали того, чтоб исполнители его предначертаний, генерал-поручик Потемкин и царь Ираклий, короче познакомились друг с другом и личным свиданием утвердили [37] между собою связь и дружбу. «Приобретя его доверенность, писал светлейший своему брату, несомненно вы управлять им будете». С этою целью П. С. Потемкину приказано было отправиться в Грузию и взглянуть на страну, избираемую театром всех будущих действий.

Мы видели, что царь Ираклий давно искал этого свидания и когда узнал, что дела задерживают поездку Потемкина в Тифлис, то хотел сам отправиться в Стефан-Цмиду, с тем, чтобы в случае нужды ехать даже на Кавказскую линию. Готовность эта была отклонена в видах того, что поездка Потемкина в Грузию обусловливалась не одними только политическими нуждами царя, но изучением внутреннего состояния страны и собранием по возможности подробных сведений об окрестных владельцах и их отношениях, как к Грузии, так и к своим подданным.

В начале сентября генерал-поручик Потемкин, в сопровождении генерал-маиора Самойлова, отправился в Грузию. Встреченный там всеобщим восторгом, он привез, однакоже, неудовлетворительные сведения о стране и уехал с убеждением в совершенном расстройстве механизма управления. Сведения, доставленные ему полковником Бурнашевым, доктором Рейнегсом и личные наблюдения самого Потемкина убеждали в справедливости такого заключения.

Потемкин так рисовал членов грузинского царского дома.

В царе Ираклии он встретил шестидесятидвухлетнего старца, среднего роста, несколько согбенного, но бодрого. Ираклий сохранял еще пылкость характера и остроту взгляда, который он устремлял исподлобья при всяком разговоре, делая это по замечанию Потемкина «может быть для того, чтобы приметить движение лица того, с кем говорит». Человек умный и опытный, Ираклий был один из тех людей, которые могли отвечать двусмысленно (Из ордера генерал-поручика Потемкина подпоручику Чорбе от 1-го февраля 1783 года. Госуд. Арх., XXIII, № 135, карт. 45.) и вполне усвоить все особенности азиятской политики. В молодости и в зрелые годы он был необыкновенно деятелен, вспыльчив, нетерпелив и отправлял [39] сам все дела государства. Любя свое отечество, он стремился к улучшению быта своих подданных и старался дать им европейское образование. Человек в высшей степени набожный, он не только не пропускал ни одной церковной службы, но, сверх того, ежедневно часа по два молился в своем кабинете и никакое происшествие не могло прервать его молитвы.

Удрученный годами и ощущая бремя в правлении, Ираклий, года за четыре до приезда П. С. Потемкина в Тифлис, стал вводить в дела свою супругу царицу Дарью, женщину с большим здравым смыслом, но хитрую и суровую. Происходя из рода князей Тархановых, царица Дарья была третьею супругой Ираклия и имела тогда около сорока пяти лет от роду. Женщина до крайности властолюбивая, она, пользуясь расположением мужа и преклонностью его лет, мало-помалу забирала власть в свои руки, входила во все дела, участвовала в царских советах и, внушив Ираклию неограниченную к себе доверенность, скоро умела поставить себя так, что все делалось не иначе как с ее согласия. Это слепое доверие царя, передача власти в руки жены, имело впоследствии самое гибельное влияние на судьбу Грузии. Оно было поводом к раздорам в царском семействе, едва не приведшим Грузии к погибели. Покровительствуя своим детям и ненавидя родившихся от прежних жен Ираклия, царица Дарья была источником всех раздоров, неурядиц и многих бедствий в стране, достойной лучшей участи.

Происки царицы Дарьи были причиной, что Ираклий совершенно устранил от дел своего старшего сына царевича Георгия, имевшего тогда около тридцати пяти лет от роду, но родившегося от второго брака Ираклия с Анной, княжной Абашидзе. Царевич Георгий был чрезвычайно тучен, несколько апатичен, но человек не глупый. Он имел лицо доброе, душу откровенную и подобно отцу, отличался набожностию, был сведущ в священном писании и постоянно окружен духовными. Георгий не искал военной славы, был миролюбив и склонен к благоустройству. Женатый на княжне Андронниковой, он имел четырех сыновей, из коих старший Давид был [39] любим Ираклием за его остроту ума, находчивость, смелость, а впоследствии и за военные способности.

Второй сын Ираклия и первый от царицы Дарьи, царевич Юлон, пользовался особенным покровительством, но был скрытен, имел лицо притворное и, не отличаясь умом, любил пощеголять.

Царевича Вахтанга, третьего сына Ираклия, в бытность Потемкина в Тифлисе там не было. Он отправился в Имеретию сочетаться браком с княжной Цилукидзе. Остальные дети Ираклия были несовершеннолетние.

В короткое пребывание свое в Грузии генерал-поручик Потемкин вынес то убеждение, что все члены царского дома «привязаны к России, все учатся русской грамоте и несколько уже объясняться могут».

«Двор царский, доносил он (В рапорте князю Потемкину-Таврическому от 10-го октября, № 461.), в рассуждении положения земли не без великолепия, по обычаю персиян. Чиноначальники, яко все азиятцы, горды и низки, взирая с кем имеют дело; раболепны пред царем и худо исполняют его повеления. Неустройство в управлении велико; все доходы и расходы царства на откупу. Бояре обкрадывают царя; народ низкий утеснен».

Что касается положения соседних ханов, то с принятием Грузии под покровительство России все оказались союзниками ей; все они прислали в Тифлис своих представителей, чтобы поздравить Ираклия с совершившимся событием. Ханы Хойский и Шекинский клялись в своей преданности России, причем последний просил царя Ираклия, в знак союза и дружбы, разрешить ему выпуск хлеба из Грузии, так как его подданные крайне нуждались в этом. Ираклий II не отказал в просьбе, но, желая придать себе большее значение в глазах хана («Азиятские народы, писал Ираклий в одном из писем Потемкину, не прилагают проницания о прямой важности и величестве, а ограничивают свое заключение по единому только зрелищу, какое представляется. Всякое великолепие, поражающее их очи, подчиняет и их сердца».), объявил его посланному, что многого дать не может, ибо заготовляет продовольствие для русских войск, имеющих скоро вступить в Грузию. [40]

Хойский Ахмет-хан искал покровительства России, и в июле 1784 года князь Потемкин писал хану, что если он, по примеру шамхала Тарковского, пришлет письменное прошение, то будет принят под защиту России, утвержден в ханском достоинстве и получит многие милости от императрицы (Государственный Архив, XXIII, № 13, карт. 48. Арх. Кабинета Его Величества, св. 441.). Вмешательство Порты и тайные ее происки отклонили хана от преданности к России. Зная, что по своей предприимчивости и богатству Ахмет-хан пользуется большим уважением во всем Адербеджане, Порта пожаловала ему титул сераскира и передала в управление часть Адербеджана (Рапорт генерала Потемкина князю Потемкину от 10-го октября, № 461. Государственный Архив, XXIII, № 13, карт. 47.). Надеясь сделаться независимым от властителей Персии, Ахмет-хан прервал переговоры о покровительстве России.

Ближайшие соседи Грузии, ханы Эриванский и Ганжинский, считались в зависимости от царя Ираклия. Когда в конце 1783 года скончался Гуссейн-Али-хан Эриванский, то жители ханства отправили в Тифлис армянского архиерея, двух сыновей хана и нескольких знатных лиц с просьбой утвердить на ханстве старшего сына умершего. Царь утвердил этот выбор и по обычаю послал подарки вновь избранному Гуссейн-Али-Гулам-Али-хану (Рапорт полковника Бурнашева генералу Потемкину 20-го ноября. Там же, карт. 46.).

Ганжинское ханство не имело тогда хана, который был ослеплен и находился в заточении у Ибраим-хана Шушинского. Зверские поступки Мегмет-хана Ганжинского со своими подданными и неисполнение данных им обязательств заставили царя Ираклия и Ибраим-хана Шушинского, соединившись вместе, двинуться в Ганжу и силой принудить хана признать над собою власть царя Грузии. Мегмет хотел сопротивляться, но был взят в плен, ослеплен и ввергнут в заточение. Ганжа поступила в управление союзников, имевших там своих представителей или губернаторов. Совместное управление шло довольно удовлетворительно, но когда Ираклий стал искать покровительства [41] России, то Шушинский Ибраим-хан начал склонять ганжинских жителей на свою сторону. Он образовал несколько партий, произвел волнение в народе, кончившееся, однако же, тем, что в конце 1783 года ганжинцы выгнали из города обоих правителей. Ираклий не хотел отказаться от обладания Ганжинским ханством и для подчинения его своей власти просил содействия русских войск. Князь Потемкин находил притязания Ираклия на Ганжу справедливыми и писал, что царь во всяком случае должен иметь преимущество пред Шушинским Ибраим-ханом (Ордер князя Потемкина генералу Потемкину 22-го апреля 1784 года. Там же, карт. 47.).

Во время пребывания генерал-поручика Потемкина в Тифлисе, Ираклий просил его упрочить власть царя Грузии в Ганже и Эривани, истребовать от Порты повеление пашам Ахалцыхскому и Карсскому, чтоб они не держали лезгин и не делали хищнических вторжений в Грузию.

Хотя ближайший и довольно сильный в Дагестане лезгинский владелец Омар-хан Аварский и прислал своего посланного в Тифлис поздравить Ираклия и узнать о его благополучии, хотя посланный хана и уверял полковника Бурнашева, что Омар готов пожертвовать для России собственными интересами, но в действительности это был один из владельцев самых враждебных и недоброжелательных. На требование генерала Потемкина прекратить вторжения в Грузию, Омар отвечал, что лезгины вообще жадны до денег и добычи, а он человек бедный, не имеет чем платить им и потому не может удержать от грабежей и хищничества. Охотник до всякого рода поборов и подарков, Аварский хан рассчитывал, что русское правительство назначит ему жалованье, лишь бы прекратить хищничество, но в Дагестане было много вольных обществ, не зависящих от Аварского хана, и следовательно жалованье ему было бы напрасною тратой денег. Неудовлетворенный в своих желаниях, Омар-хан сбросил личину и, как увидим ниже, стал действовать неприязненно.

Из прочих владельцев Дагестана шамхал Тарковский и [42] уцмий Каракайдагский были действительно нам преданы и искали покровительства.

Муртаза-Алий шамхал Тарковский еще в январе 1784 года отправил прошение на высочайшее имя, в котором просил принять его со всеми подвластными ему народами в подданство России. «Повелите; всемилостивейшая государыня, писал он (Государственный Архив, XXIII, № 13. карт. 46.), присоединить принадлежащие мне пределы к пространному своему государству и включить меня с народом мне зависимым в число своих верноподданных». Особым письмом Муртаза-Алий просил, при заключении условий о подданстве, подчинить ему народ ингушевский, от него зависимый, на котором остались еще подати шамхалу неуплаченные.

Удовлетворяя желанию Муртазы-Алия, императрица пожаловала ему шубу, саблю и в данной ему грамоте (От 27-го февраля, II. С, З., т. XXII, 15,942.) писала, что постановление окончательных условий о подданстве поручает генерал-фельдмаршалу князю Потемкину, как главному в том крае начальнику. Кончина шамхала прервала на время переговоры и была причиной, что шамхальство было принято в подданство России гораздо позже.

Второй владелец Дагестана, Амир-Хамза уцмий Каракайдагский, также писал, что повергает себя к подножию престола и что «не соблазнят его в противную сторону ни деньги и никакое сокровище» (Письмо уцмия Потемкину. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 47.). Уцмий обещал не допускать своих подданных вторгаться в Грузию и действовать заодно с прочими лезгинскими обществами, отношения к которым царя Ираклия были странны и запутаны. Он делил все лезгинские селения на мирных и немирных. Первыми Ираклий показывал тех, которым сам платил жалованье, обязывающее их не делать набегов на Грузию, все же остальные аулы были в числе немирных. Таким образом, спокойствие Грузии зависело от количества отпускаемых царем денег, и лезгинское селение один год мирное, не получив жалованья, переходило на следующий год в число немирных. Случалось и несколько иначе: если [43] селение получало жалованье, а старшина его не получил особых подарков, то собирал себе партию и грабил грузин не стесняясь,

Приученные к тому, что Грузинский царь откупался от них подарками и деньгами, лезгины пользовались этим. Обыкновенно за получением жалованья отправлялся старшина и приводил с собою огромную толпу вооруженных, число которых доходило иногда от 600 до 700 человек. Во все время пребывания своего в Тифлисе, прибывшие вели себя весьма нагло и производили буйства, нередко оканчивавшиеся убийствами и грабежами. Царь не смел перечить незваным гостям, потому что находился в их руках и мог поплатиться за то жизнию или всем своим достоянием.

Пока вся эта толпа находилась в Грузии, царь обязан был продовольствовать ее на свой счет. «Ежели у которого из них лошадь падет, доносил полковник Бурнашев (См. список дагестанских уездов и деревень. Госуд. Арх., XXIII. № 13. карт. 47.), ружье или сабля испортится, царь за все платит. Когда ж военные их люди домой возвращаются, царь дает им подарки. Сверх того, всегда у царя живут на царском содержании до 300 или 400 человек Лезгин: ежели и те отъезжают, дает царь и им подарки».

Ежегодный расход денег на лезгин простирался от 50,000 до 60,000 рублей. Года за три до описываемого времени, Ираклий потребовал от мирных лезгин вспомогательные войска, и когда они пришли, то дал им, кроме подарков, в первый раз 100,000, в другой раз 110,000 рублей, сверх того, некоторые взяли и платье.

Таковы были отношения Грузинского царя к так называемым им жителям мирных селений; все же остальные жители гор принадлежали к числу немирных и, собираясь небольшими партиями, делали весьма частые вторжения в Грузию и разоряли население безо всякой пощады. Почти все пограничные грузинские селения были опустошены и уничтожены, поля выжжены, а жители уведены в плен и томились в неволе. Страна с [44] каждым годом разорялась все более и более; царь Ираклий не видел исхода и не знал, как помочь горю. С прибытием русских войск в Грузию, Ираклий умолял полковника Бурнашева защитить страну от хищнических вторжений и сознавался ему откровенно, что сам, собственными средствами, сделать этого не может. «Никто не станет, конечно, упрекать грузинское дворянство в недостатке храбрости, но, доносил полковник Бурнашев (Потемкину в рапорте от 2-го мая 1784 года.), «по безначалию их и беспорядку, а особливо в небытности царя и простые грузины худо слушаются своих начальников, а дворяне — никого. Сомнительно производить с ними дела заблаговременно распоряженные, да и в самом сражении ожидать точного исполнения приказов невозможно. Для преподания им образца порядка и послушания не бесполезно б было видеть им пред собою, как в обыкновенной службе, так и во время сражения наших регулярных легких войск. Небольшая часть оных могла бы послужить к совершенному воспрещению впадений частых лезгинских, как чрез недремлющее надзирание, так и чрез конечное поражение в преследованиях».

Для удовлетворения этим условиям пришлось бы ввести новые войска в Грузию, но полковник Бурнашев сам признавал это, если не совершенно невозможным, то весьма затруднительным по недостатку продовольствия.

«Хотя, писал он, усердие и готовность царская служить и споспешествовать нам не имеет по истине пределов, но по бессилию, по неимению властей подчиненных, по крайнему небрежению исполнителей его указов, не следует весьма часто по его расчетам. Прибавлю к сему видимый недостаток в деньгах, но и из тех похищают немилосердно, ибо почти нет не только книг расходных, но с нуждою и отчет словесный».

Возвысившиеся цены на хлеб и вообще недостаток его заставляли даже опасаться и за продовольствие тех двух баталионов, которые находились уже в Грузии, а между тем Ираклий уверял всех, что хлеба в Грузии много и просил прислать ему 4,000 русских войск, собственно для наказания лезгин. [40] Он настаивал на этом тем более, что на рассвете 15-го июля партия лезгин, переправившись через реку Алазань, напала на Кизихское селение Чугань. Хотя селение это было расположено на высокой горе, но жители его по беспечности, по неимению караулов и разъездов были атакованы совершенно неожиданно. Грузины не видели, как весьма значительная партия хищников спокойно подошла к подошве горы, спешилась и атаковали селение. Застигнутые врасплох жители, бросив свое имущество, спасались кто куда мог. Хищники в течение двух часов грабили и опустошали селение, убивали противящихся, забирали сколько могли людей, пожитки и весь скот. Грузины потеряли при этом нападении тринадцать человек убитыми, до семидесяти человек было уведено в плен, все имущество разграблено и самая деревня зажжена в пяти местах.

При первом нападении на Чугань, Кизихский моурав (управитель) собрал в селении Бодби всех вооруженных грузин, но не решился идти с ними на помощь атакованным, а ограничился тем, что отправил посланного к командиру Горского егерского баталиона с известием о нападении неприятеля. Посланный имел дурную лошадь, и хотя подполковник Квашнин-Самарин тотчас же выступил со своим баталионом, но не мог придти вовремя, ибо до селения Чугань было двадцать пять верст от нашего лагеря. Егеря шли все время беглым шагом, но пришли тогда, когда все уже было кончено, лишь горела деревня, да пылали стоги сена. «Отчего грузинские войска, собравшиеся в Бодби»; доносил Самарин (В рапорте полковнику Бурнашеву от 10-го июля. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 48.), «благовременной помощи подать не успели, — от робости ли сие произошло или не чаяли себя быть в состоянии, по небытности моей в то время там, мне неизвестно.

«При сем также за необходимое нахожу донести, что находящаяся здесь грузинская артиллерия, а особливо от вчерашнего перехода, почти вся рассыпалась, так что чуть держится. В случае какого движения взять оную с собою будет опасно, дабы изломавшись не замешкала баталиону и не причинила бы [46] затруднения оставлять для нее в том месте прикрытие. Действия же от нее никакого надеяться не можно» (Бурнашев послал Самарину один двенадцатифунтовый единорог русской артиллерии.).

Материальная часть артиллерии была вообще в плохом состоянии в Грузии; патронов и зарядов было недостаточно, а порох хотя и был в небольшом запасе, но «вовсе негодный, грузинской фабрики» (Рапорт полковника Бурнашева П. С. Потемкину 2-го мая 1784 года. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 45.). Получив сведения о таком неустройстве, императрица Екатерина II пожаловала Ираклию двадцать четыре орудия различных калибров и приказала отправить их в Грузию с двойным комплектом зарядов и снарядов. Генерал-поручик Потемкин, в бытность свою в Тифлисе, также обращал внимание царя Ираклия на необходимость улучшения всех боевых средств, но Ираклий откровенно признавался, что он не в силах этого сделать. Он говорил П. С. Потемкину, что хотя подданные его и весьма храбры, но не могут устоять против лезгин, одно имя которых наводит на них страх и робость. Царь просил прислать в Грузию шесть полков пехоты с полным содержанием, и когда ему было в том отказано, то просил разорить Джары и Белоканы, главные лезгинские селения, теми двумя баталионами, которые были уже в Грузии. Царь обещал обеспечить наши баталионы продовольствием и для содействия им собрать до четырех тысяч человек грузинских войск. П. С. Потемкин отвечал, что для истребления селений, удаленных от границ Грузии, необходимы значительные силы, которых нет и взять неоткуда; что к тому же от такой экспедиции нельзя предвидеть никакой пользы, потому что, завладев этими селениями, Ираклий не в состоянии будет удержать их за собою. Царь принял этот отказ с крайним огорчением, и Потемкин, видя, что беспрестанные вторжения лезгин «столь сердце его надсадили, что казалось и расположением одним наказать услаждался уже не мало», предложил Ираклию наказать ближайшие к его границам селения, дабы лезгины видели, что не всегда они могут делать нападения безнаказанно. Оставшись вполне [47] доволен этим предложением, Ираклий просил только привести его в исполнение как можно скорее.

Возвращаясь из Тифлиса в Георгиевск, генерал-поручик Потемкин оставил в Грузии прибывшего с ним генерал-маиора Самойлова, которому и поручил начальство над экспедицией. В состав отряда были назначены оба егерские баталиона с четырьмя полевыми орудиями и конвоировавшие в Грузию Потемкина эскадрон Астраханского драгунского полка и около ста человек донских и уральских казаков (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину 10-го октября, № 14. Государствен. Архив, XXIII, № 13, карт. 45.).

Наступавшая осень заставляла Самойлова торопиться выступлением в поход и окончанием экспедиции, но все усилия его в этом отношении оставались совершенно напрасными. Обещанные для содействия нашим баталионам грузинские войска не были готовы и собрались весьма медленно; они не имели ни боевых припасов, ни продовольствия. Запасов продовольствия для наших баталионов также не было, и генералу Самойлову стоило больших забот и усилий, чтобы снабдить свои войска только десятидневным провиантом. «Я голову свою вскружил, доносил он генералу Потемкину (В рапорте от 1-го октября 1784 года Государствен. Архив. XXIII. № 13. папка 47.), и с ног сбил подполковника Кишинского, чтобы достать у грузин нужное войску нашему пропитание и для такого подвига, который прямо им пользу принести должен. Я ни мало не могу в том на царя пенять — он всею душой готов исполнить все, что ни требуется от него, но подданные его совсем иные люди. Прежде нежели захотят они сделать то, что приказывается, надобно мне несколько раз к царю, к архимандриту, к мелику и к каким-то казначеям посылать, которых тщание только в том состоит, чтоб окрадывать царя. Я исключаю из числа сего архимандрита Гаиоса, который всякое от меня нужное требование тщился не только доводить до царя, но еще и ему представлять о скорейшем по оному решении».

Обеспечив себя десятидневным продовольствием, Самойлов решился выступить не дожидаясь сбора грузинских войск и [48] надеялся 4-го октября быть в Кизиках, куда в тот же день обещал прибыть и царь с тем ополчением, которое к этому времени успеет собраться. Ираклий уверял Самойлова, что в Кизихах они найдут достаточно продовольствия и что русские войска будут им обеспечены совершенно.

«Дай Боже, говорил Самойлов, чтоб они сдержали свое слово вернее прежнего», но Ираклий и в этом случае не исполнил данных обещаний.

Вместо того, чтобы 4-го октября быть в Кизихах, царь только в этот день оставил Тифлис и лишь вечером 7-го числа соединился с генералом Самойловым в селении Мачхане. Ираклий привел туда вместе со своими войсками и сто двадцать человек имеретин под начальством князя Георгия Цилукидзе, конвоировавшего новобрачных царевича Вахтанга и его супругу (Рапорт полковника Бурнашева генералу Потемкину 4-го октября. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 48.).

В Мачхане генерал-маиору Самойлову пришлось испытать то же, что испытывал он в Тифлисе и видеть во всем затруднения и крайний беспорядок. Почти в виду соединенных сил, лезгины грабили и опустошали селения, жители которых просили помощи. Самойлов настаивал на скорейшем движении вперед, но Ираклий хотя и сознавал, что движение это необходимо, медлил, отговариваясь тем, что ожидает умножения своих сил. Царь не составил еще себе программы будущих действий. Он говорил Самойлову, что следует идти к Белоканам и разорить их, а несколько часов спустя замечал, что хорошо бы было нанести первый удар селению Джарам. Ежеминутные перемены эти заставляли генерала Самойлова сожалеть, что Ираклий сам принял начальство над грузинскими войсками, а не прислал одного из своих военачальников, «ибо, доносил он, того я бы принудил ко всему, а царю только представлять лишь могу. Его высочество соглашается совсем на резоны мои, но только и всего, а поспешности не прибавляется ни мало».

Желая прервать бездеятельность, Самойлов предложил Ираклию два плана действий: или идти прямо на Белоканы, и разорив их продолжать путь к Джарам, или же разорить лежащие за [49] Алазанью лезгинские селения и потом идти другою дорогой также к Джарам. Царь предпочел последний план, как наносящий поражение большему числу селений, но все не решался выступить, говоря, что войска его не все еще собрались (Рапорты Самойлова генералу Потемкину 8-го и 9-го октября. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 47.).

Время уходило и Самойлов опасался, что экспедиция вовсе не состоится. Наступила глубокая осень; прекрасные дни сменились ненастьем и в течение четырех суток шел беспрерывно проливной дождь, вода в реке Алазани быстро подымалась и можно было ожидать, что переправа в брод окажется невозможною. Между тем, в лагере было получено известие, что партия лезгин, вторгшаяся в пределы Грузии, переправившись через реку Алазань и соединившись с несколькими стами новых хищников, двинулась было к Ганже, но, узнав о приближении русских войск, вернулась обратно. Генерал-маиор Самойлов, видя, что нам представлялся удобный случай встретиться с неприятелем не переходя реки Алазани, не стал уже более спрашивать мнения Ираклия, но тотчас же выступил из лагеря, и утром 14-го октября, близ урочища Муганлу, настиг лезгин, тянувшихся к близ лежавшему лесу, с намерением через него пробраться к Алазани. Как ни старался Самойлов пресечь неприятелю дорогу в лес, он не мог успеть в этом, ибо лезгины, заметив наши войска, пошли на рысях и скрылись в лесу. «Царь весьма желал, доносил Самойлов (Потемкину в рапорте от 14-го октября. Там же.), чтоб их в то же время наказать, но до прибытия пехоты нашей ни один из грузин к лесу не подвинулся и самые их князья стояли неподвижно».

Как только прибыла пехота, Самойлов тотчас же приступил к атаке леса. Он составил две колонны, из коих одна в двести егерей, под командой подполковника Аршеневского, назначалась для атаки леса с правой стороны; другая — изо ста егерей, под начальством поручика Голоктионова, должна была наступать с левой стороны. Общее заведывание этими двумя колоннами поручено было подполковнику принцу Гессен-Рейнсфельдскому. В резерве правой колонны находился подполковник [50] Квашнин-Самарин с Белорусским баталионом, а в резерве левой — подполковник Мерлин с Горским баталионом. На правом фланге пехоты стали казаки с несколькими стами лучших грузинских стрелков; между баталионами были драгуны, а левее всех, на открытой поляне, расположилась артиллерия и притом так, что могла обстреливать противоположный берег реки Алазани. Позади русских стояли грузинские войска, при которых находился и царь Ираклий.

Распорядившись таким образом, Самойлов двинулся в атаку. Взобравшиеся на деревья и все время следившие за движением наших войск лезгины встретили наступавших весьма сильным огнем, но после упорного пятичасового боя принуждены были отступить и поспешно переправляться через реку под огнем нашей артиллерии. Неприятель оставил до двухсот тел на месте, не считая тех, которые были увезены или утонули в реке; у нас было семнадцать убитых и раненых, в том числе тяжело ранен и вскоре умер принц Рейнсфельдский.

Переночевав на поле сражения, Самойлов, чрез урочища Карагач, Стефан-Цминду и Мачханы, 20-го октября возвратился в Тифлис. Победа эта не принесла никаких ощутительных результатов, так как все дело ограничивалось одним рассеянием толпы хищников.

«Весьма бы было полезнее, писал князь Потемкин, если бы начальный удар на лезгин произведен был сильнейшим образом по умножении войск в Грузии и если бы при самом первом случае испытали они всю тягость наших поражений, чрез то бы навсегда облегчились наши предприятия. Страх оружия российского наипаче бы распространился повсюду и сии разбойники не дерзнули бы уже когда-либо схватиться с нами». Хотя замечание это было вполне справедливо, но с другой стороны нельзя отрицать того, что и этот незначительный успех произвел огромное нравственное влияние не только на грузин, но и на самого Ираклия.

Обрадованный победой, царь устроил торжество при вступлении русских войск в свою столицу и пригласил Самойлова прямо в собор, где патриарх ожидал их для служения [51] благодарственного молебствия за дарованную победу. При провозглашении многолетия императрице произведены были пушечные выстрелы (Рапорт Самойлова Потемкину 20-го октября 1784 года.). На следующий день царь объявил Самойлову, что в патриаршей церкви будет совершено молебственное служение о здравии князя Потемкина-Таврического как покровителя Грузии. Самойлов пригласил в церковь всех офицеров, а по окончании службы ездил к царю благодарить за такое «к главному начальнику нашему уважение» (Рапорт Самойлова Потемкину 22-го октября 1784 года.).

Ираклий радовался этой победе вдвойне: во-первых, потому, что ненавистные ему лезгины потерпели поражение, а во-вторых, что последствием ее была покорность ганжинцев.

Узнав о движении русских войск к реке Алазани и видя, что лезгины их оставляют, жители Ганжи отправили своих посланных к Ираклию с объявлением, что они по-прежнему отдают себя в царское правление. Депутаты приехали в Тифлис накануне прибытия Ираклия, для которого подобное событие было самым лучшим плодом победы, ибо Ганжинское ханство приносило ему наибольшую часть доходов. Занятый покорностью Ганжи, Ираклий оставил без внимания то обстоятельство, что вскоре после победы при Муганлу, лезгины снова вторглись в его владения со стороны Ахалцыха, разорили деревню князя Орбелиани, лежавшую близ реки Куры, взяли в плен 27 человек грузин и отогнали около 1,500 штук рогатого скота (Рапорт полковника Бурнашева Потемкину 2-го ноября, № 79. Госуд. Арх.. XXXIII, № 13, папка 47.).

Не лезгины, а Ганжа привлекала теперь к себе внимание Грузинского царя. Он вошел по-прежнему в сношение с Ибраим-ханом Шушинским и союзники дали друг другу взаимное обещание завладеть снова Ганжей, иметь там своих губернаторов и по прежнему делить пополам все доходы ханства. Союзников беспокоило только вмешательство в их дела Нухинского хана, решившегося поддержать ганжинцев.

Одновременно с отправлением депутатов в Тифлис, ганжинцы послали депутатов и к Ибраим-хану Шушинскому с [52] просьбой, чтоб он освободил заключенного хана с братьями и отпустил его в Ганжу. Ибраим прогнал посланных и приказал усилить надзор за заключенным ханом. Тогда Ахмет-хан Нухинский отправил в Ганжу сына Ганжинского хана Али-Бега, которого жители приняли с восторгом и назвали своим беком. Нухинский хан прислал ему подарки и провозгласил ханом; жители встретили присланные подарки с музыкой и пальбой. Не ограничиваясь этим, Ахмет-хан предложил Ираклию прервать свои сношения с Ибраим-ханом Шушинским и тогда обещал содействовать в подчинении Ганжинского ханства царю Грузии, но с условием, чтобы там был поставлен ханом кто-либо из фамилии прежних Ганжинских ханов. Не встретив в Ираклии сочувствия своему предложению, Нухинский хан пригласил в Ганжу лезгин, которые в начале ноября, в числе 3,000 человек, переправились через Алазань и двинулись к Ганже. Желая преградить путь этой партии в Ганжу, Ираклий просил полковника Бурнашева поддержать его русскими войсками. Взяв по три роты от баталионов Горского егерского и Белорусского и два единорога, Бурнашев, 8-го ноября, выступил из Тифлиса по дороге к Ганже. В селении Марнеули, после трех переходов, получено было известие, что лезгины, следовавшие в Ганжу, повернули к Ахалцыху. Ираклий бросился их преследовать, а полковник Бурнашев пошел следом за ним (Рапорт Бурнашева Потемкину 8-го ноября, № 82. Журнал похода, приложенный к рапорту Бурнашева от 25-го ноября, № 84.). Наши егеря делали усиленные переходы, тащили на себе орудия, испытывали все лишения похода, но лезгин не догнали и, по выражению князя Потемкина, ходили «по пустому, изнурительно для российских войск и несовместно со славой ими приобретенною» (Ордер князя Потемкина генералу Потемкину 11-го января 1785 года.).

Лезгины успели пробраться в Ахалцых, куда призывал их Сулейман-паша, для совокупного действия с турецкими войсками против царя Имеретинского. [53]

IV.

Соломон, царь Имеретинский, ищет покровительства России. — Посылка в Имеретию полковника Тамары и его переговоры с царем. — Прошение Имеретин. — Кончина Соломона. — Вопрос о престолонаследии. — Борьба партий. — Провозглашение Давида Георгиевича царем Имеретии. — Поездка Бурнашева в Имеретию и ее последствия. — Князь Папуна Церетели и его интриги. — Князь Абашидзе, как претендент на Имеретинский престол. — Намерение турок вторгнуться в Имеретию. — Подложное письмо царя Давида. — Имеретинские послы в Петербурге. — Инструкции нашему посланнику в Константинополе. — Вторжение турок в Имеретию. — Отражение неприятеля. — Внутренние дела в Имеретии.

Переговоры о покровительстве, веденные царем Ираклием II с русским правительством, возбудили зависть в имеретинском царе Соломоне. Человек, искренно преданный России, Соломон давно желал подчиниться верховной власти русских императоров и на столько любил Россию, что одно слово о ней производило в нем «некоторое особливое чувствование». Посылаемых к нему русских чиновников имеретинский царь принимал всегда с особым почетом, уважением и некоторым подобострастием. Под видом сообщения заграничных известий, Соломон весьма часто присылал своих посланных на линию с письмами к генерал-поручику Потемкину, присылал ему подарки (Царь Соломон прислал генералу Потемкину сначала двух мальчиков, а потом и девушку «для услужения», Потемкин благодарил царя и писал, что принимает мальчиков только потому, что желает ему сделать угодное, но в услугах их никакой нужды не имеет. Девушку же возвратил обратно и при этом послал царю в подарок зрительную трубу, кусок материи и несколько пудов железа, в котором Соломон нуждался для покрытия церковной крыши.) и вообще всеми силами старался выказать свою преданность России.

Притесняемый турками, Соломон неоднократно умолял императрицу Екатерину II оказать ему покровительство и защиту.

«Премилосердая мать всех восточных православных христиан, писал он (В письме от 1-го сентября 1781 года. Главн. Московс. Арх. Минист. Иностран. дел.), всемилостивейшая, всеавгустейшая Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская. [54]

«С великим благоговением, подобострастием и земным поклоном, осмеливаюсь донесть я, имеретинский царь Соломон, что из единой вашей матерней щедроты изволили вы оказать божественное ваше милосердие. Вами св. церкви и народ наш избавлены от тяжкого ига неволи и дарована вольность, — за что все восточные христиане, денно и ночно, молят Бога о здравии вашем и до окончания века будут прославлять высочайшее ваше имя. Все мы, находящиеся здесь, с великим усердием желаем, помощию Христа, за вас, избавительницу нашу и всемилостивейшую монархиню, против врагов ваших турок и против всех наших неприятелей положить жизнь нашу и пролить кровь.

«Припадая к стопам вашего императорского величества, осмеливаемся мы молить о непредании забвению нас, избавленных вами от неволи и о не лишении вашей монаршей милости, покровительства и помощи. В соседстве с нами находятся весьма многие неприятели, а напротив того, нас малое число и потому не в состоянии мы делать им всегда сопротивление. Всемилостивейшая монархиня! окажите милосердие ваше и защитите вашим величеством избавленный народ, да не возымеют турки власти над святыми православными церквами.

«С берегов Черного моря чинят турки сильное на нас нападение, хватают народ наш, продают и приводят в турецкий закон и потому подвергают христиан в большое порабощение. Мы писали к турецким начальникам, чтобы они не делали такого разорения и нападения в нашем владении. Но они, не взирая на наше требование, начали еще более истреблять народ наш и потому принуждены мы были собрать наше войско и счастием вашего императорского величества одержали совершенную над ними победу, отмстили им более, чем они сделали нам вреда.

«По таким обстоятельствам сами турки, да и другие окружающие нас соседи, пришли в немалое смущение и стараются напасть на пас. Я, царь, также все духовные и светские владения моего, стоя на коленах, молим принять нас под ваше сильное покровительство и защищать вечно вами [55] избавленных от ига неволи ваших рабов. Окажите материнское ваше милосердие нам такое, какое сами соблаговолите».

Зависимость Имеретии от Порты по Кучук-Кайнарджийскому трактату лишала нас возможности приступить к немедленному исполнению желаний царя Соломона. Хотя князь Потемкин и находил шаг принятия Имеретии под покровительство России до времени весьма скользким (Письмо князя Потемкина А. А. Безбородко 5-го сентября 1785 г.), тем не менее русское правительство старалось поддержать расположение царя Соломона и обещало принять Имеретию под свое покровительство при первой возможности.

«Ея императорскому величеству благоугодно, писал князь Потемкин (В ордере П. С. Потемкину 3-го апреля 1783 года. Государств. Архив, XXIII, № 13, карт. 45.), чтобы после сего знаменитого для империи Российской дела (принятия под покровительство Грузии), примеру царя карталинского и кахетинского мог подражать и царь имеретинский Соломон, которого расположения согласуют уже сей высочайшей воле. Но как некоторая зависимость его от Порты Оттоманской заставляет удержаться произведением сего в действо, покуда не откроются удобные обстоятельства, то и нужно не упускать всего того, что только может способствовать утверждению преданности к российскому престолу имеретинского владетеля и его подданных».

Руководствуясь этим наставлением, генерал-поручик Потемкин поддерживал непрерывные сношения с Соломоном, просил его чаще присылать извещение о состоянии дел в Имеретии и Турции, и наконец, обнадеживал царя в постоянном расположении к нему русской императрицы. Взаимные сношения эти не имели серьезного характера до тех пор, пока Соломон не узнал, что трактат с Грузией уже подписан, но лишь только известие о сем дошло до Имеретии, царь тотчас же отправил письмо П. С. Потемкину, в котором просил принять и его под покровительство России, на таком же точно основании, на каком принята Грузия (Письмо Соломона генералу Потемкину 6-го сентября 1783 года. Государств. Архив, XXIII, № 13, карт. 45.). Потемкин послал [56] Соломону подарки (Часы золотые английские с репетицией, табатерку, соболий и горностаевый меха, несколько бумаги, сургучу и календарь.) и просил прислать доверенное лицо, с которым бы можно было переговорить об условиях подданства (Письмо П. С. Потемкина Соломону 24 сентября 1783 года.).

Между тем, не ожидая присылки такого лица, князь Потемкин воспользовался отправлением в Грузию полковника Тамары со знаками инвеституры и поручил ему, по окончании всех празднеств в Тифлисе, отправиться в Кутаис, для переговоров с царем имеретинским. Тамара должен был уверить Соломона в искреннем расположении к нему императрицы и светлейшего князя Потемкина и предложить ему отправить в Петербург, за подписью всех сословий народа, на высочайшее имя прошение, проект которого был передан полковнику Тамаре. В этом прошении царь должен был заявить, что главнейшую причину, побуждающую его искать покровительства России, составляют частые и весьма трудные болезненные припадки, опасение оставить Имеретию в руках малолетних и неопытных наследников и, наконец, желание избавиться от набегов турок, их грабежей и разорения его отечества. Эти три пункта, долженствовавшие служить основанием прошения, не были приняты Соломоном. При том неограниченном самовластии, которым пользовался царь над своими подданными, ему трудно было сознаться публично в своей неспособности к правлению, хотя бы и вследствие тяжкой болезни; точно также по его понятию несовместно было с достоинством царя видеть вместе со своею подписью, подписи его подданных, и наконец, по характеру азиятского населения опасно было заявлять о малолетстве и неопытности своих наследников. Основываясь на этом, Соломон говорил, что прошение должно быть подписано им одним и основано единственно на личном его желании вступить под покровительство России. Упорство Соломона и несогласие его исполнить наше требование, задержали Тамару в Имеретии и он должен был прожить там три недели, чтобы добиться какого-либо ответа. Царь долгое время не высказывал окончательного решения и тем затягивал дело. [57]

Человек безусловно храбрый, редких правил, обладавший особою способностью управлять своим народом, Соломон был малограмотен, умел только читать и, к сожалению, предавался в сильной степени пьянству, убивавшему в нем всякую деятельность мысли. «Несчастная склонность к вину, доносил Тамара (Потемкину в рапорте от 6-го марта. Государств. Архив, XXIII. № 13, карт. 47.), которая в нем кажется умножилась после того, как был я здесь в первый раз, препятствует объяснениям. Редко такой час случается, в который поговорить с ним можно по надлежащему».

После долгих усилий, полковнику Тамаре удалось, наконец, уговорить Соломона написать прошение от имени всего народа и поводом к исканию покровительства выставить вторжения турок в Имеретию. В Кутаисе были собраны представители всех сословий, которые после взаимного совещания сами составили прошение и подписали его 4-го марта 1784 года.

«Всему свету известна великая самодержица, писали имеретины (Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт, 47.), милосердие и неусыпное попечение твое о всех единоверных тебе народах, как бы оные отдалены ни были. Богом данная деснице твоей сила восстановляет народы кровию Христовою искупленные и веру его исповедующие.

«В числе тех народов и народ сея земли, непобедимым твоим оружием защищенный, пред очима врагов стоит и привлекает на себя ненасытный взор их и сердце жаждущее нашей погибели... Отдели, всемилостивейшая государыня, хотя малую частицу этого вечно славы исполненного времени твоего на выслушание по делу веры и совести приносимого к престолу твоему от толиких христиан прошения.

«Положение наше в рассуждении ближайшей беззаконной турецкой державы не может быть ни твердо, ни спокойно, пока не будем мы под защищением вашего императорского величества. Чувствования народа сего к нам ложны; их желание — отмстить нам междоусобием, порабощением и поруганием; время часто открывает глубину их сердец. [58]

Высказав, что турки всегда были непримиримыми врагами христианства и перечислив все разорения, претерпенные Имеретией от них в последнее время, подписавшиеся просили защиты и покровительства. Припадая «с преклонением голов» к престолу Всероссийскому, царь Соломон, его наследник, князья, архиереи, начальники, служители и весь народ имеретинский «повергали себя навеки подданными и рабами» русской императрицы.

«Помилуй, великая монархиня, говорили они, толикое множество единоверных тебе христиан, и, ограждая нас навсегда силою твоею, буди вечною избавительницей нашею, даруй нам, земле, народам и потомкам нашим, — желающим быть вечно твоими подданными, — отныне навсегда покровительство твое и преемников престола твоего, прими на себя имя покровительницы нашей и государыни и возложи на нас долг и звание подданных твоих, да будет то известно врагам нашим, чтобы прекратилось в них, один раз навсегда, желание господствовать над нами...

«Не менее других трудилася земля сия и народ для защищения веры христианской, а с тех времен, как озарил нас свет покровительства твоего, более пролито здесь крови и более претерпел неприятель. Не нужны и не полезны мы, государыня, ни тебе, ни преемникам твоим, но христианского закона ради, который равно как и грузины исповедают, просим быть приняты на равном с ними основании под сильное покровительство твое.

«Даруй, всемилостивейшая государыня, мне и преемникам моим ту же самую защиту, которая дарована тобою карталинскому и кахетинскому царю Ираклию и светлейшего дома его наследникам. Сохрани равно в лице моем и наследников моих права и преимущества прежних царей имеретинских. Луч милости и самодержавия твоего, всемилостивейшая государыня, да просветит наконец царство сие, настоящего оным владетеля, князей, воинство и народ. Все в сердцах своих суть рабы, все единогласно желают быть под защитой освященного твоего престола, все отвергаем в лице всего света всякую власть над [59] нами кого-либо другого, кроме Всероссийского престола и сие всеподданнейшее наше прошение подтверждаем подписанием и печатями нашими» (Прошение подписали: царь Соломон, два царевича Давида: один двоюродный брат. царя, другой племянник его, сын Арчила, брата Соломона и внук царя Соломона, владетель Гурии князь Георгий со своими сыновьями: Симеоном и Вахтангом, князья, митрополит, архиереи и многие дворяне.).

Прошение это не достигло еще до С.-Петербурга, когда в Имеретии произошла перемена в правительстве. В два часа пополудни., 23-го апреля, Соломон скончался апоплексическим ударом. Утром, в день св. Георгия, он встал совершенно здоровым, и, по отправлении утренней молитвы, хотел одеваться, но едва надел половину одного чулка, как упал и лишился языка. Находившийся при царе Соломоне доктор Виттенберг, посланный в Имеретию нашим правительством, хотя и принимал всевозможные меры к спасению, но усилия его остались напрасными (Рапорт доктора Виттенберга Потемкину 25-го апреля 1784 года.).

За три дня до своей смерти, царь Соломон отправил было депутатами в Россию своего шурина князя Зураба Церетели и князя Эристова, но кончина царя остановила их в Имеретии. Вопрос о том, кто будет преемником скончавшегося царя, живо интересовал депутатов и всю Имеретию. Соломон не имел детей мужеского пола и потому скоропостижная кончина его поставила в недоумение первейших людей Имеретии. Не зная на что решиться, они отправились к доктору Виттенбергу и спрашивали, что им делать?

— Вы, как мужи разумные, отвечал тот, — лучше меня знаете пользу отечества своего.

После взаимных совещаний, представители власти положили, по окончании церемонии погребения царя, избрать ему преемника, и тех же депутатов с письмами покойного и вновь избранного царя отправить в Россию.

В Имеретии в то время были два претендента на престол, и оба они имели имя Давида; один из них был двоюродный брат умершего (Отец Давида, царь Георгий, был младший брат отца Соломона. Этот царевич Давид за сопротивление Соломону был изгнан им из Имеретии и жил в Тифлисе, на содержании царя Ираклия, его родственника. Супруга Давида, Анна Матвеевна, урожденная княжна Орбелиани, была внукой княгини Анны Теймуразовны Орбелиани, родной сестры царя Ираклия (Рапорт Бурнашева Потемкину 7-го мая, № 34, Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 47).), лет тридцати от роду, а другой — [60] племянник, одиннадцатилетний юноша (Молодой человек этот был сын Арчила, родного брата Соломона, и внук царя Ираклия и царицы Дарьи.). Оба они имели сторонников, и располагали большими или меньшими партиями своих приверженцев. Еще при жизни Соломона, царь Ираклий старался примирить его с двоюродным братом Давидом Георгиевичем и настаивал на том, чтобы наследником имеретинского престола был внук его, царевич Давид Арчилович. Соломон уступил желанию Ираклия, дозволил Давиду Георгиевичу возвратиться в Имеретию и отдал принадлежавшие ему деревни, а одиннадцатилетнего племянника, Давида Арчиловича, признал своим наследником. Признание это не имело, однакоже, никакого значения, и после смерти Соломона произошла обыкновенная борьба партий. Одни желали возвести на престол племянника, другие — двоюродного брата (Рапорты Виттенберга Потемкину 25-го и 26-го апреля. Госуд. Арх., XXIII, № 135, карт. 47.).

— Нам надобен такой царь, — говорили приверженцы последнего, — который мог бы владеть саблей и защищать свою землю, со всех сторон окруженную неприятелем.

Споры продолжались до тех пор, пока сардарь (фельдмаршал) князь Папуна Церетели, пользовавшийся большим уважением соотечественников, не провозгласил царем своего шурина, царевича Давида Георгиевича. Женатый на родной сестре последнего, князь Церетели надеялся, что по родству и содействию к возведению на престол, он приобретет при новом царе еще большие преимущества, влияние и значение. Предложение князя Папуны Церетели было принято большинством, и 27-го апреля Давид Георгиевич был объявлен царем Имеретии. На следующий день он торжественно присягал и обязался защищать права своих подданных, править ими по законам и быть верным подданным русской императрицы. [61] Давид Георгиевич тотчас же уведомил о своем вступлении на престол генерал-поручика Потемкина и полковника Бурнашева, причем отправил к обоим прошение духовенства, князей и народа, в котором они просили исходатайствовать вновь избранному царю утверждение русского правительства. С своей стороны царь Давид, высказывая желание идти по стезям своего предшественника и отправить посольство к высочайшему двору, с изъяснением нужд и желаний имеретинского народа, просил сохранить к нему ту доверенность, которую русское правительство имело к покойному (Письмо царя Давида генералу Потемкину 1-го мая 1784 года. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 47.).

Между тем, устраненный от престолонаследия царевич Давид Арчилович, по совету своих приверженцев, обратился к Ираклию, своему деду, с просьбой защитить его право, основанное на торжественном признании его покойным царем Соломоном наследником престола (Рапорт Бурнашева П. С. Потемкину 7-го мая 1784 года, № 34. Там же.). Эта просьба царевича Давида и борьба партий готовы были породить междоусобие в Имеретии., где раздельность интересов имела место гораздо более, чем в какой-либо другой стране. Лишь только скончался царь Соломон, как владетель Мингрелии, князь Дадиан, в последнее время отложившийся от власти имеретинского царя, желая приобрести еще большую самостоятельность и независимость, стал интриговать против Имеретии, стараясь усилить борьбу партий и произвести всеобщее волнение. Дадиан отправил нарочного к находившемуся в изгнании князю Кайхосро Абашидзе, призывая его в Имеретию и обнадеживая своею помощью. Ходили слухи, что точно такой же посланный отправлен был Дадианом и в Константинополь с уведомлением, что Соломон скончался и что Порте представляется теперь самый удобный случай привести к покорности народ имеретинский.

Интриги Дадиана не остались бесследными. Князь Абашидзе прибыл в Трапезонд с намерением пробраться в Имеретию и произвести там волнение. Сулейман-паша Ахалцыхский узнав о вступлении на престол Давида, требовал, чтоб он по [62] зависимости Имеретии от Порты отправил в Константинополь посольство с просьбой об утверждении его на престоле.

Опасаясь, чтобы турецкий двор не воспользовался неизбежным волнением при перемене правления в Имеретии, наше правительство признавало необходимым как можно скорее упрочить власть царя Давида, и потому Ираклию внушено было не вмешиваться во внутренние дела Имеретии и признать установившийся там образ правления. Ираклий, хотя и считал себя оскорбленным за то, что престол, вопреки обещанию покойного Соломона, не перешел ко внуку его, Давиду Арчиловичу, согласился однакоже признать законным избрание Давида Георгиевича. «Опасаясь какого-либо беспорядка или междоусобия в Имеретии, писал Ираклий П. С. Потемкину, (В письме от 3-го мая 1784 года. Гос. Арх., XXIII, № 13, карт. 47.) я в настоящее время уклонился от моего права и дал свое согласие на признание Давида Георгиевича царем, но когда мой внук придет в совершенный возраст, тогда судьба его будет зависеть от императорского двора».

Грузинский царь просил, чтобы русское правительство обязало царя Давида отдать во владение его внука все те имения, которыми владел отец его Арчил, чтобы царь Давид признал своего племянника наследником по нем и чтобы кроме имений уступил ему две вооруженные крепости со всеми принадлежащими к ним землями. Для более успешного достижения желаемого, Ираклий старался соединить свое требование с видами политическими и говорил, что такая уступка крепостей необходима в случае уклонения царя имеретинского от интересов России, ибо тогда он может быть ослаблен противодействием царевича Давида Арчиловича (Письмо Ираклия полковнику Бурнашеву 12-го мая 1784 года. Там же.). В сущности же грузинский царь главнейшим образом хлопотал о том, чтобы внук его мог безопасно жить в Имеретии, так как опасался, чтобы люди услужливые, из угождения новому царю, не отравили его.

Образование государства внутри государства не могло быть допущено нашим правительством, как вещь крайне вредная, и потому требования Ираклия остались неудовлетворенными. Во избежание же взаимной вражды между членами царского дома и [63] возможного междоусобия, генерал-поручик Потемкин поручил полковнику Бурнашеву отправиться в Имеретию и устроить там дела царства. Бурнашев пригласил ехать с собою имеретинского католикоса Максима, давно оставившего свое отечество и жившего в Грузии (Поводом к удалению Максима из Имеретии было несогласие его на бракосочетание сына царя Соломона, царевича Александра, желавшего вторично жениться при живой жене, оставленной им в Тифлисе. Покойный царь Соломон несколько раз предлагал Максиму возвратиться в Имеретию, но тот, зная непостоянство соотечественников, оставался в Грузии.).

Максим пользовался большим уважением в Имеретии, где его присутствие, как человека преданного России, могло быть весьма полезно, не только для наших интересов, но для подкрепления царя Давида и удержания знатнейших лиц от взаимной вражды и своеволия. Царь Давид, сознавая то огромное влияние, которое имел Максим на его подданных, и нуждаясь в его содействии, также приглашал его в Имеретию. Максим и на этот раз отказывался ехать, но принужден был уступить настоянию полковника Бурнашева (Рапорт Бурнашева Потемкину от 25-го мая, № 44.).

— Одна только всеподданнейшая верность к ее императорскому величеству, говорил он, и повиновение, на кои я в бытность в России присягал, заставляют меня туда следовать. Если угодно великой всемилостивейшей государыне, то я готов и жизнию пожертвовать.

1-го июня полковник Бурнашев вместе с католикосом Максимом выехали из Тифлиса. Непроходимость рек, вследствие бывших пред тем сильных дождей, задержали их путешествие, и только 9-го июня достигли они до резиденции Давида, селения Цха-Цхоро, находившегося на Сурамской дороге, верстах в сорока от Кутаиса. Царь, духовенство, князья и множество народа выехали версты за три от селения на встречу прибывшим. «Я нашел их всех, доносил Бурнашев, (Рапорт полковника Бурнашева Потемкину 13-го июня № 51.) вооруженных партиями, с примерным беспокойством, как будто в ожидании от приезда моего своего успокоения. Всяк жаждал слушать слова, обнадеживающие их в высочайшей милости и покровительстве Екатерины Великой». [64]

Всегда предупредительные к русским, имеретины на этот раз, казалось, хотели превзойти себя. Нуждаясь теперь более чем когда-либо в покровительстве и поддержке России, царь, вельможи и даже простой народ заискивали в полковнике Бурнашеве. Они опасались, чтобы со смертию царя Соломона не прекратилось и расположение русской императрицы к Имеретии. Их успокаивало только присутствие католикоса Максима, прибытие которого в Имеретию объясняли тем, что страна эта, вероятно, не лишилась еще покровительства России. Максим был принят с особенным восторгом как царем, так и всеми его подданными. Давид тотчас же возвратил ему все права, имения и в своем письме П. С. Потемкину (Письмо Давида Потемкину от 13-го июня 1784 года. Госуд. Арх., XXIII, № 13-й, карт. 45.) называл Максима украшением страны; народ же смотрел на своего католикоса как на святого человека и единственного примирителя всех партий, враждебных друг другу (Письмо генералу Потемкину без числа от всех сословий народа. Там же, карт. 47.).

Причина беспокойного настроения имеретин скоро объяснилась: оно происходило от непрочности нового правительства, от недоверчивости друг к другу и от неопределенности положения каждого из присутствовавших. Бурнашев заметил среди собравшихся две партии, если не вполне враждебные, то по крайней мере не вошедшие в соглашение друг с другом: одна, более многочисленная, поддерживала сторону царя, другая — царевича Давида Арчиловича. Последняя состояла из толпы вооруженных, но бедных и ничтожных людей, преимущественно из тех, у коих отняты были имения покойным царем Соломоном. Терять им было нечего, а поддерживая царевича, они надеялись в случае успеха улучшить свое состояние.

Обе партии смотрели на полковника Бурнашева как на лицо, присланное русским правительством установить в Имеретии правление, а следовательно и спокойствие. В ожидании такого решения всех занимал вопрос о том, какое участие будет принято в судьбе царевича Давида Арчиловича, и если вновь [65] избранный царь будет оставлен на престоле, то удержат ли свою власть и чины те лица, которые были при покойном царе Соломоне? До окончательного разъяснения этого вопроса обе партии не сходились друг с другом.

«Необычайно видеть сии толпы вооруженные, писал Бурнашев (Генералу Потемкину от 13-го июня № 51.); каждый боярин имеет свою немалую за собою свиту таковых людей. Хотя они и все стекаются под единое покровительство всеавгустейшей нашей государыни, но беспокойство от незнания своей участи и недоверчивость между собою содержала их в крайнем мыслей кипении. Не имея страха к строгости царя Соломона, считают они, как кажется, нового своего царя яко по милости их избранного и не сильного сделать им никакого прещения».

При содействии католикоса Максима, полковнику Бурнашеву удалось примирить враждовавшие партии и восстановить спокойствие в Имеретии. Царь Давид решился дать письменное обязательство, в котором высказал будущие отношения к своим подданным. Он объявил непременное желание отправить посольство в Россию, с просьбой о покровительстве; обещал обеспечить царевича Давида и поручил его опеке католикоса Максима, как его крестного отца. Князей и дворян царь обещал оставить при занимаемых ими должностях и званиях и во всем поступать по сущей справедливости. С своей стороны князья, духовенство и дворяне письменно обязались быть верными царю и исполнять все его повеления беспрекословно (Рапорт полковника Бурнашева генералу Потемкину 26-го июня № 52.).

Бурнашев уехал из Имеретии, но спокойствие в ней не установилось. Сардарь князь Папуна Церетели первый подал повод к новым замешательствам. Провозглашая своего шурина царем имеретинским, Церетели, как мы видели, рассчитывал на многие преимущества, но, к сожалению, заметил, что Давид не оказывает ему никаких предпочтений пред другими. Он надеялся быть первым лицом в Имеретии, но увидел, что царь обращается за советами к Бурнашеву и католикосу Максиму, как человеку наиболее сведущему и опытному. Папуна Церетели [66] возненавидел этих лиц и решился противодействовать царю во всем, что не исходило из его советов. Тотчас после отъезда полковника Бурнашева он подговорил князя Беро Цилукидзе и других знатнейших лиц заявить, что они не согласны на отправление посольства в Россию; и когда царь стал настаивать на этом, то партия Церетели и Цилукидзе решилась оставить Давида. Покинув царскую резиденцию, они разъехались по домам. Удивленный таким поступком, Давид послал спросить их о причине удаления и требовал, чтобы все князья оставались при нем до отправления посольства.

— Мы о посольстве ничего не знаем, отвечали князья посланным, — и если царь хочет, то может сам ехать в Россию, а из нас никто не поедет.

Приехав сам в Кутаис и зная, что источником всех волнений князь Папуна Церетели, царь Давид просил бывшего при нем доктора Виттенберга узнать о причине неудовольствий.

— Отчего вы так поспешно оставили царя, спросил Виттенберг Папуну Церетели, — вы, который содействовали возведению его на престол?

— Нам досадно было, отвечал тот, — что царь переговаривался с полковником Бурнашевым без нашего согласия.

— Но ведь вы все тут были и также с Бурнашевым говорили.

— Правда, мы с ним говорили, но мы просили царя, чтоб он с ним никакого дела не имел, а царь делал все это нам в досаду.

— Что же вы теперь намерены делать? спросил Виттенберг.

— Возведем на престол малолетнего Давида, отвечал решительно Церетели.

Это известие встревожило царя, тем более, что, не упрочив еще за собою власти, он получал неуспокоительные известия из Турции. Порта объявила царем Имеретии находившегося в изгнании князя Кайхосро Абашидзе, искавшего престола, обещавшего турецкому правительству платить дань и посылать [67] ежегодно в Константинополь 190 мальчиков и девочек (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину 10-го октября, № 461.). Князь Абашидзе отправил письма к первейшим князьям Имеретии, в которых сообщал, что Порта обещала дать ему двенадцать тысяч войска и что в самом непродолжительном времени он явится в Имеретию.

— Мы получили письмо из Турции, говорил загадочно князь Зураб Церетели лекарю Виттенбергу, — и скоро в Имеретии произойдет нечто новое.

Виттенберг знал, на что намекает Зураб, знал, что дело идет о прокламациях князя Абашидзе и потому старался представить князю Зурабу Церетели то бедствие, в которое будет вовлечена Имеретия, если опять подпадет под власть турок, и при этом заметил, что Россия не придет уже тогда вторично к ней на помощь.

— Конечно, говорил Виттенберг, — России до Имеретии очень мало нужды; но вспомните, что потомки ваши будут оплакивать это несчастие.

— Я всею душой рад бы был, отвечал Зураб, — и желаю, чтобы Россия приняла Имеретию под свое покровительство, но что мне сделать, когда брат и Беро Цилукидзе не хотят, чтобы послы были посланы в Россию.

— Уговорите вашего брата, оставьте Цилукидзе и обратитесь к царю; Цилукидзе одному нечего будет делать.

Совет Виттенберга подействовал и князья Церетели помирились с Давидом (Письмо доктора Виттенберга генералу Потемкину от 9-го августа 1784 года. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 47.). Царь хотел воспользоваться этим примирением и наказать князей Цилукидзе. Он приказал окружить дом их в Кутаисе, с намерением захватить всю фамилию в свои руки. В то время одна из дочерей князя Цилукидзе была сговорена уже за царевича Вахтанга, сына царя Ираклия, и жених должен был в самом непродолжительном времени приехать в Кутаис. Узнав об опасности, угрожающей фамилии князей Цилукидзе, царевич Давид Арчилович, как родственник царевича Вахтанга, собрал толпу [68] вооруженных и отправился на выручку осажденных. Опасаясь кровопролития, а главное вмешательства Ираклия II, царь Давид оставил свое намерение захватить Цилукидзе, и чтобы задобрить царевича Давида, решился уступить ему, в области Раче, крепость Минду, со всеми принадлежащими к ней домами и вотчинами (Письмо царевича Давида царю Ираклию без числа. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 47.).

Князья Цилукидзе примирились с царем и присягнули быть ему верными, а Давид не только простил их, но впоследствии ходатайствовал даже одному из них, и именно сардарю, награду от щедрот императрицы (Письмо царя Давида князю Потемкину 7-го сентября 1784 года. Госуд. Арх., XV, 210.). Царевич Давид Арчилович приобрел своим поступком большое значение в Имеретии, но вместе с тем нерасположение царя и всей преданной ему партии. «Мы и Давид, племянник наш, писал царь полковнику Бурнашеву (В письме от 1-го июля. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 47.), спокойны не будем и между нами согласие и любовь совершенна быть не может, да и жизнь наша благополучна. Для того просим донести его высочеству царю (Ираклию), дабы он дозволил сего молодого человека воспитать порядочно и приказал непостоянных людей отдалить на малое время для нашей общей пользы».

Имеретинский царь видел в царевиче Давиде опасного себе соперника и потому естественно искал случая или ослабить его, или вовсе удалить из Имеретии. Возникшая между ними вражда, как увидим, была поводом ко многим волнениям в стране и без того отличавшейся полнейшим безначалием; в стране, где власть царя не была еще упрочена; где князья и народ привыкли к своеволию, где каждый искал случая ловить рыбу в мутной воде и обогатиться на счет ближнего. Только участие России, которое принимала она в единоверном ей народе, удерживало Имеретию от разложения и конечной погибели.

Зная о покровительстве России, владетель Мингрелии, князь Дадиан, оставил свои происки и признал над собой верховную власть царя имеретинского; его примеру последовал и владетель [69] Гурии. На взаимном свидании царь Давид и оба эти владельца постановили жить в мире, содействовать друг другу во всем, что касается спокойствия и целости Имеретии и в особенности действовать единодушно против внешних врагов, которые готовы уже были вторгнуться в Имеретию.

Владетель Гурии и Дадиан мингрельский получили по нескольку писем от князя Кайхосро Абашидзе, уведомлявшего о скором прибытии в Батум со многочисленным турецким войском и призывавшего их на соединение с ним, если не желают своей погибели (Письмо князя Кайхосро Абашидзе к Гуриелю. Госуд. Архив, XXIII, № 13, пап. 46.).

В мае князь Кайхосро Абашидзе прибыл к анатольскому паше Аджи-Алию и вручил ему фирман Порты, повелевающий собрать тридцать тысяч человек войска и отправиться с ними, после праздника байрама, в Имеретию для возведения князя Абашидзе на престол имеретинский.

— Сам-то я не поеду и из ближних своих чиновников тоже никого не отправлю, говорил паша одному из наших чиновников (Посланному с письмом паше от генерал-поручика Потемкина. Там же.); — а пошлю кого-нибудь из посторонних. Если Россия или Грузия вступятся за Имеретию, то, не принимая в том участия, буду смотреть на это дело как человек посторонний.

Не смея ослушаться повелений Порты, Аджи-Али-паша отправил в Поти несколько судов с провиантом и приготовлял войска для отправления туда же.

Получив сведения о намерении князя Абашидзе вторгнуться в Имеретию с турецкими войсками, царь Давид стал готовиться к обороне. Он собирал войска, и чтобы подвинуть успешнее дело защиты отечества, прибегнул к хитрости. Царь составил подложное письмо, будто бы присланное ему генералом Потемкиным, и прочел его в собрании знатных вельмож и народа. Выслушав содержание письма, в котором обещалась помощь России в том случае, если имеретины будут действовать единодушно против общих врагов отечества, все [70] собравшиеся клялись защищаться до последней капли крови и постановили отправить немедленно посольство в Россию (Письмо Виттенберга генералу Потемкину от 9-го августа 1784 года. Вот перевод письма, написанного царем Давидом от имени П. С. Потемкина и читанного в собрании. «Известие о приближении турок до меня дошло и равно я слышал, что идут напасть на вас и на вашу землю. Ими предводит один из имеретинцев именем Абашидзе Кайхосро, которому обещано царство имеретинское. С ним идут двенадцать тысяч турок воцарить его, за обещание султану поставить Имеретию как она прежде была в рабстве и с непременною платой отроками обоих полов. Но кто смеет напасть на ту землю, которую защищает ее императорское величество? Может быть они не ведают, что ее императорское величество покровительствует Имеретии и что имеретины наивернейшие подданные императорского престола.

«Покойный царь Соломон давно уже находился под сению щедрой десницы августейшей государыни. Ваша светлость, дайте всем ведать, что ежели турки приближутся к Имеретии, я имею повеление им воспрепятствовать не только разорять, но и входить в оную. Как скоро вы о том известите, я приму надлежащие меры; войска здесь готовы и никто не может им противостать. Я имею повеление никого не пускать и ныне будьте вы осторожны и храбры. Извещайте обо всем меня и присылайте послов, дабы они увидели величие и великолепие высочайшего двора» (См. Госуд. Архив, XV, № 210).).

В состав посольства были назначены католикос Максим, сардарь и салт-ухуцес князь Зураб Церетели, первый мдиван-бег князь Давид Квенихидзе и князь Бессарион Габанов. В конце августа послы оставили Имеретию и отправились в Петербург, куда и прибыли в день Рождества Христова, 25-го декабря.

На третий день после приезда, посольство было принято князем Потемкиным, величественный вид и веселое лицо которого, по выражению католикоса Максима (Госуд. Арх., XV. 210.), «обещали нам покровительство». Светлейший обнадежил их милостию императрицы, которая пожаловала посланным 8,000 руб. (Католикосу 2,000 р., князьям Церетели и Квенихидзе по 1,500 р., свите 1,000 р. и на стол 2,000 р.) и 29-го декабря удостоила их своею аудиенцией. Послы были в восторге от привета великой монархини, ее обнадеживаний и, наконец, от самой церемонии, с которою производилось их представление императрице.

Пожаловав царю орден св. апостола Андрея Первозванного и богатые подарки как ему, так и его супруге, императрица [71] писала Давиду (Царю были пожалованы: часы бриллиантовые, мех соболий, сорок соболей, мех горностаевый, три куска парчи, десять половинок сукна; царице: серьги бриллиантовые, сорок соболей, мех горностаевый и три куска парчи.): «Чувства усердия и преданности вашей и всего подвластного вам народа к нам и Империи нашей, изъясненные в письме вашем, с посланниками вашими нами полученном, мы приемлем с отличным благоволением.

«Отпуская сих посланников ваших, коих усердие к нам и ревность к добру отечества их хвалы достойны, возобновляем вашей светлости наши уверения, что мы, сохраняя вас и всех зависящих от вас в нашей императорской милости и покровительстве, не престанем пещися о благе имеретинских народов.

«Подтверждаем желание наше, чтобы ваша светлость, по примеру достославного предместника вашего блаженного Соломона, в случавшихся делах и надобностях откровенным образом относилися к нашему генерал-фельдмаршалу князю Григорию Александровичу Потемкину, которому главное начальство и управление пограничных военных наших сил и дел в том крае от нас вверено и добрые его советы принимали и исполняли (Архив Кабинета Его Величества. Св. 441.)».

В то время, когда в Петербурге для посольства праздник следовал за праздником, в Имеретии происходили другого рода события: там вторгнувшиеся турки грабили и разоряли страну.

В половине сентября, князь Кайхосро Абашидзе действительно приехал в Батум, куда вместе с ним прибыла и часть турецких войск; другая часть высадилась в Поти. Новый претендент на имеретинский престол рассылал повсюду письма, приглашая имеретин принять его сторону. Князь Абашидзе сначала предлагал Гуриелю и Дадиану союз и дружбу, но, не успев склонить их на свою сторону, стал требовать аманатов (Письмо царя Давида католикосу Максиму 20-го сентября. Рап. генерал-поруч. Потемкина князю Таврическому 10-го октября, № 461.).

Не нарушая трактатов и мирных постановлений с Портой, наше правительство могло оказать Имеретии только косвенно помощь и содействие против замыслов турок. Генерал-поручик [72] Потемкин отправил к царю Давиду некоторую сумму денег на военные потребности; для привлечения к нашим интересам Дадиана Мингрельского и под видом засвидетельствования сестры его царицы Дарьи об усердии Дадиана к России, императрица Екатерина II пожаловала ему орден св. Александра Невского с жемчужною звездой, штуку лент и десять звезд без украшений. При этом владельцу Мингрелии сообщено, что если он сохранит расположение к России и останется верным ей, то может рассчитывать и на большие милости.

Вместе с тем, императрица поручила своему посланнику в Константинополе Булгакову настоять у Порты, чтоб она оставила всякие покушения на Имеретию и Грузию. Булгаков уполномочен был заявить турецкому правительству, что Россия, вступаясь за единоверные ей народы и избавляя их от угнетений, делала это с тою целью, чтоб они навсегда были обеспечены совершенною безопасностью и имели собственное правление и что русское правительство не может смотреть равнодушно на новые бедствия «им приуготовляемые». Желая сохранить дружбу и доброе согласие с Портой Оттоманскою, русское правительство будет крайне сожалеть, если держава эта подаст повод к новым распрям своими действиями, клонящимися на угнетение народа единоверного России. Оставляя народ имеретинский в настоящем его состоянии, под управлением нынешнего царя, избранного народною волей и по указанию покойного Соломона, Порта сохранит тишину в том крае и вместе с тем докажет свое миролюбие, тогда как, напротив, всякое покушение против Грузии и Имеретии петербургский двор не может принять иначе, как за неприязненное действие против России.

В последнее время, и именно по принятии Грузии под покровительство России, пограничные с нею турецкие паши, стараясь вредить царю Ираклию, рассылали к лезгинам возмутительные письма «с выражениями непристойными» для России, а потому, чтобы «министерство турецкое отнюдь не думало, что может оно мало-помалу производить в действие вредные нам их намерения», императрица поручила Булгакову спросить Порту, по ее ли повелению рассылаются подобные [73] возмутительные воззвания или по своеволию пашей? В первом случае дать ей почувствовать, что дальнейшая рассылка подобных воззваний может произвести неприятные последствия; а во втором, то есть, если турецкое правительство сложит всю вину на пограничных пашей, требовать строгого с них взыскания, как подающих повод к нарушению мира и доброго согласия между двумя союзными державами (Рескрипт Булгакову от 7-го октября. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 49.).

«Быть может; писала императрица Екатерина в другом рескрипте Булгакову (Рескрипт от того же числа. Там же.), что министерство турецкое станет говорить о народе имеретинском, что оный есть подданный Порты Оттоманской и присвоять потому право переменять там владетелей по своей воле, но таковой перемены мы никоим образом попустить не можем; а ежели бы вы не могли успокоить Порту до такой степени, чтоб она оставила всякое движение в том крае без дальнейших изъяснений, то позволяем вам обратить дело сие в негоциацию, настоя однакожь непременно, чтобы до окончания сих переговоров, никакое препятствие не делано было нынешнему царю имеретинскому в его правлении и чтобы войска в сию землю и против оной посылаемы не были. Что же принадлежит до царя карталинского и его земель и вообще до дел в Персии, в том никакой вопрос со стороны Порты настоять не может».

Инструкции эти не достигли до Булгакова, когда турки 30-го октября, в числе 6,000 человек, вторглись в Гурию. Дойдя до Озургет, они разграбили и выжгли семь селений, рассеяли жителей, но в плен захватить ни одного не могли, ибо гурийцы, узнав о приближении неприятеля, заблаговременно скрылись в безопасные места (Письмо царя Давида католикосу Максиму в декабре без числа. Госуд. Арх., XV, 210.). Царь Давид, собрав до 4,000 имеретин, выступил с ними из Кутаиса и 3-го ноября прибыл в селение Саджевахо, в котором и остановился на несколько дней, чтобы выждать прибытия к нему новых войск. Он отправил нарочного к генерал-поручику Потемкину, прося помощи и [74] уверяя его, что все собравшиеся под его знамя имеретины горят желанием сразиться с неприятелем (Письмо Давида генералу Потемкину 3-го ноября. Госуд. Арх., XXIII, № 13, карт. 48. Рапорт Бурнашева ему же, от 8-го ноября. Там же, карт. 47.).

На последнем переходе, накануне предполагаемого сражения, к Давиду прибыл нарочный с письмом от генерала Потемкина. Царь воспользовался этим и просил посланного объехать его войска, причем приближенные Давида распустили слух, будто несколько русских полков отправлены с Кавказской линии для подкрепления имеретин, и что посланный опередил их только для того, чтобы поторопиться доставить это известие в лагерь имеретинских войск. Как ни нелепы были эти слухи, но они ободрили христианское ополчение на столько, что впоследствии Давид сожалел, что ему не пришлось сразиться с турками (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину 22-го января 1785 года, № 6. Письмо Давида Потемкину без числа. Госуд. Арх., XXIII, № 13. пап. 49 и 50.).

Зайдя в тыл неприятелю и заняв все пути отступления, царь Давид намерен был в ночь на 12-е ноября атаковать турок, но, «к оскорблению моему, писал он (В декабре католикосу Максиму. Госуд. Арх., XV, 210.), неведомо кто из нашего общества предостерег врагов моих». Терпя крайний недостаток в продовольствии, турки как только услышали о мнимом приближении русских войск и узнали, что путь отступления им отрезан, и что имеретины намерены атаковать их, не выждали нападения. Рассеявшись в разные стороны, они небольшими партиями перебрались в Поти, оставив в добычу имеретинам весь свой лагерь, обоз, тяжести, амуницию, 1,400 ружей и даже навьюченных лошадей (Рапорт П. С. Потемкина князю Потемкину 22-го января 1785 года № 6.). Предводитель турок и виновник бедствия своего отечества, князь Кайхосро Абашидзе, бежал в Трапезонт, откуда более не возвращался.

Давид торжествовал. «Ваше превосходительство, писал он Потемкину, подтверждаете нам о соединении непоколебимом; я имею честь уведомить, что единодушие ныне столь твердо, что как будто сердца всех составляли единое. Все единодушно [75] готовы защищаться, все единогласно молят Бога за августейшую пашу государыню».

С удалением турок, Имеретия вздохнула свободнее от внешних врагов, но не избавилась от внутренних беспорядков. Царь Давид для управления народом не имел тех способностей, какие имел покойный царь Соломон, не умел поставить себя относительно своих подданных и потому постоянно враждовал с вельможами. Наиболее уважаемые имеретинами князья Церетели, Цилукидзе и другие лица, не пользуясь доверенностью царя, отказались от чинов и, удалившись в свои имения, не принимали никакого участия в управлении страной. Простой народ своевольничал; не слушали ни царя, ни поставленных им правителей, избранных большею частию из числа лиц, не заслуживавших уважения. Всеми делами царства управлял бежавший из Грузии князь Элизбар Эристов, женившийся на дочери покойного царя Соломона, но мало способный к управлению государственными делами. Царь Давид, по безграмотности, по неопытности в делах и, наконец, но слабости характера только запутывал дела и обыкновенно следовал первому совету кого-либо из окружающих, набранных из людей бедных и беспокойных. Пользуясь бесхарактерностью царя, его приближенные обкрадывали Давида, претерпевавшего крайнюю бедность и бывавшего часто без хлеба. Царь принужден был, в начале 1785 года, для собственного пропитания наложить на народ новые налоги, но имеретины отказались платить их и, после народного собрания, постановили давать царю с каждого двора по червонцу, по 60 копеек вместо барана, по 6 пуд гоми, по 15 ведер вина, а затем более ничего не давать.

Примирившись с Дадианом Мингрельским; царь Давид считал его самым близким себе другом и до того подпал под его влияние, что без совета Дадиана не решался предпринять ничего сколько-нибудь важного ни по делам внешним, ни по внутренним (Вскоре после возвращения своего из похода в Кутаис, Давид нашел там посланного с письмом от Сулейман-паши Ахалцыхского. Прежде чем отвечать на письмо паши, Давид отправился за советом к Дадиану, имел с ним свидание на реке Цхенис-Цхали и только по возвращении отправил посланного с ответом.). Он отдал в управление Дадиана до 700 дворов, [76] доходы с которых предоставил в его пользу, но Дадиан, в знак благодарности, старался усилиться на счет царя и поддерживал постоянные раздоры в Имеретии (Рапорт Бурнашева генералу Потемкину 19-го августа 1785 года, № 34.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том II. СПб. 1886