БЕБУТОВ Д. О.
ЗАПИСКИ
Настала ночь. Бебутов велел отряду отступить к батарее за овраг, а укрепление разорить и сжечь.
Отряд много потерял убитыми и ранеными; в мокрой бурке самого Бебутова засело несколько пуль. Из числа штаб-офицеров осталось в живых два майора. Собравшись около огня в сакле потолковать о том кто что видел, разговорились и о старшинстве, по случаю вопроса о том, кому писать реляцию; оказалось, что майор Циклауров был старше, вследствие чего Бебутов сдал ему команду и сам уехал в Тифлис. Циклауров же в донесении о чумкескентском деле писал, что все распоряжения Бебутов делал по приказанию полковника Миклашевского, который, как мы уже видели, лежал в сакле мертвый.
Панкратьев очень опечалился смертью Миклашевского, но сознавал всю заслугу Бебутова в истреблении гнезда Кази- Муллы, исполненном с такою отвагою и находчивостью. По представлению Панкратьева грудь Бебутова украсилась георгиевским крестом.
Но падение Чумкескента не обезоружило Кази-Муллу; он собрал опять свои скопища, чтобы утвердиться в Шамхальстве, и когда Клюки-фон-Клюгенау разбил его, бросился в Чечню. Розен положил нанести ему решительный удар с двух сторон — в Чечне и в Дагестане.
Бебутов получил назначение состоять при Вельяминове, начальнике Кавказской линии, который поручил ему командование всею кавалериею в отряде, состоявшего из 2-го конно-мусульманского полка и небольшого числа казаков и милиции. Конно-мусульманский полк был один из числа пяти, сформированных графом Паскевичем во время турецкой войны, каждый из 6-ти сотен, по образцу казачьих, с сохранением народностей, господствующих на Кавказе. [75] Первый полк состоял весь из населения Карабахской провинции; второй — заключал в себе племена Ширванской и Шекинской провинций; третий — дистанционных татар; четвертый — племена Эриванской провинции, пятый — кянгерлы.
Полки имели каждый свое знамя, которое давало ему самостоятельный характер, более прочный нежели прежде, когда эти разнородные племена являлись на службу в виде местной милиции; при чем полки, командуемые военными штаб-офицерами, знакомились с дисциплиною, дотоле им совершенно чуждою. Всадники имели исправное оружие и сидели на лихих карабагских жеребцах; каждый умел драться на коне, равно как и пешком. Бебутову легко было с ними освоиться: зная хорошо и характер мусульман и общий их татарский язык он вселил к себе такое доверие, что полк бросался за ним в жаркие схватки на шашки, или мгновенно спешивался, когда нужно было подкрепить пехоту и штурмовать какое-либо укрепление.
С этим полком он отбыл всю экспедицию в Чечне (с 13-го июля по 18-е сентября 1832 года) в отряде, которым командовали попеременно: генерал князь Бекович-Черкасский, полковник Шумский, Засс, князь Дадиани, Пирятинский, — начиная с взятия селения Шельгохи (14-го июля) в земле карабулаков и истребления множества других, до обратного следования отряда и последней перестрелки (18-го сентября) у Боча-юрта. Он дрался в Гойтинском лесу с чеченцами, засевшими в завалах, и при занятии сел. Тепли (16-го августа), когда отрядом командовал сам Вельяминов. По переходе за р. Аргун, он поступил под начальство Засса; при взятии Герменчука (23-го августа) водил своих спешенных мусульман на штурм, и когда Засс был ранен, принял командование отрядом, который сдал князю Дадиани. После ежедневных перестрелок и схваток с горцами на завалах у Сала-юрта, при нападении на Кутаны в [76] Маиортупском лесу, при переходе через реку Аксай и занятии Бенойских высот (9-го сентября) под начальством начальника корпусного штаба генерала Вальховского 6, Бебутов следовал в арьергарде, при обратном движении отряда к Белгатою и Боча-юрту.
Едва кончив экспедицию, Бебутов был послан на другое поле битв — в Дагестан. Там уже был собран сильный отряд, под начальством самого корпусного командира, для преследования Кази-Муллы, укрепившегося в Гимрах. Бебутову выпало опять командовать всею кавалериею, состоявшею из 2-х конно-мусульманских и Моздокского линейного полков и грузинской милиции. Отряд выступил 6-го октября и после перестрелок с горцами при разработке дороги и по занятии передовых завалов 16-го октября подступил к Гимрам. 17-го октября, после упорного штурма, войска наши ворвались в селение. Кази-Мулла, решившийся не сдаваться ни в каком случае, заперся в башне с 15-ю избранными мюридами, в числе которых был и знаменитый впоследствии Шамиль; здесь, окруженный нашими войсками, устремившимися к башне со всех сторон, стал он отстреливаться. Наконец, когда из 15-ти мюридов некоторые были убиты, он сказал: “здесь нас перебьют живых и мы погибнем, не сделав вреда неверным; лучше выйдем и умрем, пробиваясь". С этими словами он надвинул на глаза шапку и бросился из дверей. Только что он выбежал из башни, как солдат ударил его в затылок камнем; он упал и тут же был заколот.
Смерть Кази-Муллы усмирила мюридизм, но не остановила развития его во внутреннем Дагестане в продолжение мирного 1833 года; так что в следующем, 1834 году, [77] преемник Кази-Муллы, Гамзат-бек, выступил с новыми силами, и по следам учителя своего устремился на Аварию. Он истребил дом Аварских ханов и был убит ими в Хунзахе. Главой мюридизма явился Шамиль, чтобы двадцать пять лет еще бороться с нами на Кавказе.
Бебутов в эту экспедицию, также как и в Чечне, участвовал с своими спешенными мусульманами в атаке завалов и на штурме Гимров. Мусульмане его и казаки захватили кольцо, саблю и пистолет Кази-Муллы.
Отряд оставался еще на месте 17 дней, в течение которых Бебутов занялся виноделием и сам надавил бутылок тридцать вина, которым после угощал приятелей в Тифлисе. Гимры славились своими виноградниками и особенно необыкновенной величины и отличного вкуса грушами; две такие груши он послал в подарок брату князю Василию в Эривань. По выступлении из Гимров, Бебутов отвел мусульманские полки в Шемаху и распустил их по домам.
По возвращении в Тифлис, он вскоре должен был не без досады принять должность коменданта крепости Новые Закаталы и председателя Джаро-белоканской области. Барон Розен назначил его на место Черникова, который сошел с ума, вообразив себе, что князь Андроников, командовавший на кордонной линии, сносится с горцами и хочет сдать им крепость. Назначение это обрекло Бебутова на самую несносную жизнь в стенах крепости, окруженной дикой и при том самой нездоровой местностью. Нередко случалось, что все до единого были больны лихорадкой и часовые стояли на часах в пароксизме; десятая часть гарнизона умирала от болезней. А между тем надо было бодрствовать и отбиваться от лезгин, которые в его управление два раза подкрадывались к крепости. Выдержав сам жестокую лихорадку, он к неудовольствию начальства, принужден был почти бежать в Тифлис и проситься прочь, или в свой [78] полк, вследствие чего и получил разрешение (28-го ноября 1833 г.) отправиться в полк.
Нижегородский драгунский полк, приобретший с давнего времени боевую славу, стоял в Царских Колодцах, в 90 верстах от Тифлиса. Полком командовал полковник Добров, преемник Раевского, человек кроткий и любезный, который, подымая мешки с целковыми, любил приговаривать: “тяжела драгунская служба". В этом отношении господствовала система бережливости, и бывали примеры, что на лошадей, в положенный час, навешивали пустые торбы. Зато в минуты боя драгунская шашка была грозна равно лезгину, турку и персиянину. Молодые люди из гвардии и лучшего столичного круга стремились в Нижегородский полк пробовать себя и закаливать в боевом огне; иные попадали туда за шалости и проступки большой важности, чтобы дослужиться потерянного чина или звания. Словом, Нижегородский полк был в большом ходу и заключал в себе общество людей, интересных по многим отношениям 7. Бебутов принял 1-й эскадрон и, в ожидании будущих схваток с горцами, зажил с товарищами; но не прошло и полугода, как получил повеление (15-го июля 1834 г.) сдать эскадрон, а самому отправиться в Тифлис и явиться к корпусному командиру. В Тифлисе узнал он о новом своем назначении.
Барон Розен предложил ему сформировать и отвести в Польшу сборный Закавказский конно-мусульманский полк. Бебутов согласился тем охотнее, что поручение это было ему совершенно по душе и переносило его под давно желанное начальство фельдмаршала князя Варшавского. Но дело, как увидим, было нелегкое. [79]
Мысль о сформировании этого полка подал князь Варшавский, побуждаемый к тому разными высшими уважениями, отчасти же желанием окружить себя живыми воспоминаниями славной своей кавказской жизни. Главная цель полка, как объявлено было в воззвании к мусульманскому населению, состояла в том, чтобы “доставить средство достойным молодым бекам и хорошим наездникам повидать свет, познакомиться с лучшим порядком и потом, по возвращении домой, употребить себя с большею пользою на службу в провинциях".
В то же время предполагалось сформировать сборный полк из мирных горцев; но, по обстоятельствам, предположение ограничилось сформированием только двух сотен. Соединение этих кавказских народностей клонилось быть может и к тому, чтобы на европейской границе империи показать разнообразие состава наших боевых сил.
Исполнение задуманного дела барон Розен нашел всего лучше поручить Бебутову.
Состав полка назначен был шести-сотенный, возобновляемый каждые три года посредством смены двух сотен новыми, приводимыми с Кавказа. По штату полагалось, кроме помощника полкового командира, султаны или сотенные начальники, наибы или офицеры, векили или урядники, савары или всадники (рядовые) и вьючники. Жалованье назначалось всаднику по 3 р., а векилю по 5 р. в месяц, независимо провианта, состоявшего из риса, баранины и фуражного довольствия. Одежду, вооружение и лошадь всадник должен был иметь свои.
Желающих охотников по вызову явилось более, чем было нужно; но не все удовлетворяли требуемым условиям и переборка эта стоила немалого труда. Охотники из татарских дистанций собрались в Тифлисе, а из провинций Карабагской, Ширванской, Бакинской и Армянской — в Саганлуге, [80] куда переселился и Бебутов. Хлопотливее всего было с беками; каждый из них хотел быть наибом, и на худой конец векилем; нашлись притом кандидаты и ханского рода. Однако же с небольшим в месяц Бебутов успел набрать и представить в Тифлисе полк корпусному командиру, хотя в нестройном еще виде, но со всею роскошью азиатского вооружения всадников, гарцующих на карабагских жеребцах. 1-го сентября 1834 года Бебутов выступил из Тифлиса в дальнейший поход.
Однако же, до выступления в поход Бебутов представил барону Розену проект инструкции, которую желал получить в руководство для управления полком, и между прочим, в видах сохранения европейской дисциплины, незнакомой мусульманам, исходатайствовал себе право взыскивать с них за проступки по их обычаям.
Только по переходе гор и прибытии во Владикавказ он занялся настоящею формировкою полка: разбил его на сотни, назначил султанов и каждому объяснил его обязанности. Продолжая поход далее, он уже вел полк в боевом порядке, не позволяя никому отставать или отделяться в сторону и делая на дневках, порою даже на походе, разные, первоначальные построения, употребительные в регулярных войсках, и приспособленные к азиатской коннице. Таким образом поход продолжался шесть месяцев без особенных приключений.
Бебутов не слезал почти с коня, везде сам присматривал за порядком и со всею важностью восточного сардара разбирал мелочные жалобы и сплетни, неизбежные между мусульманами. В особенности докучал ему второй помощник его, майор Асан-ага, завистливый соперник первого, которым был Сулейман-хан, сын бывшего шекинского владетеля Селима-хана. Когда в Тифлисе объявлено было о формировании полка, то Сулейман-хан [81] первый заявил желание записаться и тем увлек за собою множество беков и всадников карабагских, ширванских и шекинских. Мусульмане охотнее повиновались ему чем Асан-аге, одному из дистанционных агаларов, которых они считают всегда терекемами. Мстительный Асан-ага злобился, настраивал людей к непослушанию, сплетничал и заводил такие беспорядки, что Бебутов принужден был однажды применить к нему силу своей полномочной власти. Немало стоило ему хлопот, при вступлении полка в пределы Польши, вразумить мусульман, что они идут в Варшаву на мирную стоянку, а не воевать с поляками, как им это приходило в голову. Наконец, после 6-ти-месячного утомительного похода полк вступил в Варшаву 2-го марта 1835 года.
Вступление мусульманского полка в столицу Польши было таким явлением, которое совершенно выходило из обычного круга вещей. Жители толпились и с любопытством смотрели на эти смуглые лица под остроконечными папахами, на блестящее вооружение и золотошерстных коней, убранных персидскими чепраками, прислушиваясь не без содрогания к дико-пронзительным звукам рожков, бубнов и барабанов, гремевшим хором впереди полка. Мусульмане с своей стороны поглядывали с свойственною им важностью на жителей и красивые здания города, какого им еще не приходилось видывать.
Зачем идут эти питомцы Кавказа? с какою целью? толкам не было конца. Фельдмаршал выехал на смотр полка и благодарил Бебутова за сохранение здоровья людей и строгого порядка во время следования полка, не подавшего на пути никаких поводов к жалобам. За все это Бебутов удостоился получить Монаршее благоволение, а нижним чинам роздано денежное вознаграждение.
Полк продолжал дальнейшее следование свое в [82] Сохачев, в 46-ти верстах от Варшавы, где и расположился на постоянные квартиры, поступив под начальство походного атамана Власова, в состав иррегулярной бригады, образовавшейся из мусульман и линейных казаков, под командою полковника А. Д. Черевина, который, когда к бригаде его присоединились две сотни кавказских горцев 8, пришедшие после и расположившиеся в Калушине в шутку называл себя chef des brigands.
Положено было, чтобы из мусульманского полка две сотни постоянно находились в Варшаве для содержания с прочими войсками гарнизонной службы, вследствие чего Бебутов расположился на два дома, в Сохачеве и в Варшаве.
Отсюда начался для Бебутова мирный, продолжительный период варшавской жизни с эпизодами разных событий, вызывавших его на другую сцену.
Первым делом его было приучить своих мусульман к спокойной стоянке в крае, который так резко отличался своим характером от их обычаев и нравов; и должно сознаться, что он в этом достигнул совершенного успеха. Освоясь с выгодами европейской жизни, мусульмане скоро сдружились со своими хозяевами и хозяйками и выучились по-польски; но как в то же время им нужно было по службе знать сколько-нибудь по-русски, то оттуда образовался у них особенного рода язык, смесь польского с русским, который они потом заносили с собою на Кавказ.
В отношении военной службы Бебутов старался прежде всего развить в полку то удальство и наездничество, которое составляет тип кавказского всадника. Джигитовка и всякие гимнастические упражнения на коне доведены были до такого изящества, что появление мусульман на Саксонском плацу [83] или на Макатовском поле для смотра или ученья привлекало туда толпы любопытных зрителей. Не менее интересны были праздники, или увеселения в восточном вкусе, которые Бебутов давал у себя или в условных местах, приглашая отборное общество кавалеров и дам. Для этого он выписывал с Кавказа лучших плясунов, которые под звуки восточной музыки, при декламации и пении сидящих на ковре с поджатыми ногами мусульман, изумляли публику своими смелыми, оригинальными телодвижениями. Это подало мысль балетмейстеру варшавских театров Турчиновичу поставить на сцену балет под названием: “Персидский танец" (Perckie tanicz), который до сих пор составляет одно из любимых зрелищ, и наравне со знаменитою “свадьбою в ойцове" (Wesele w ojcowie) дается очень часто по требованию публики или проезжих гостей. Словом, мусульмане вошли в моду. Фельдмаршал любил эти забавы и притом, как страстный любитель псовой охоты, не мог обойтись без Бебутова, у которого всегда были лихие борзые собаки и ученые ястреба для птицеловства. Охотились обыкновенно в Скорневицких лесах, Ловического княжества, или в имении графа А. Потоцкого, под Виллановым и Натолином. Без Бебутова и его мусульман не могла состояться ни одна порядочная охота.
Между тем, вместе с развитием азиатского наездничества, Бебутов трудился над утверждением в полку строевой службы, чтобы мусульмане, в случае европейской войны, могли действовать наравне с регулярными войсками. С этою целью он занялся переводом на татарский язык кавалерийского устава о строевой службе и составил из него краткое извлечение под названием: “Кавказн олтара — фидан — отли мусульман полки", приноровленное к понятиям мусульман, с переводом командных слов на простонародный татарский язык, употребляемый в закавказских мусульманских провинциях. [84]
В этом кратком извлечении излагаются сначала понятия о составе мусульманского 6-ти-сотенного полка; затем говорится о конном строе — атлунизам хусусында; о встрече начальников с наставлением как отвечать, когда подъедет начальник и скажет: “здорово мусульмане!" Например: государю императору — саголсун, падишах-императур, ура; великому князю — саголсун, падишах-задэ; фельдмаршалу — саголсун, сардару валотабар, генералу — сагол, генерал; далее — о всех важнейших построениях, особенно о фланкировании — миниджимек хеуендадр, с примечанием, что во фланкеры должны уметь выходить все сотни, и фланкировать в одной цепи по своему обычаю, с соблюдением сигналов; об атаках — ииджум апормаг ичун, с изъяснением, что рассыпные атаки должны производиться со всею быстротою и удальством: не заботясь о равнении, каждый скачет вдогонку за неприятелем, стреляет и рубит с криком, по своему обычаю; наконец о церемониальном марше — гюрмат иля гюзурдан, и о сигналах, с назначением трех для сомкнутого строя (шаг — ерыш, рысь — лограм и стой — дур) и девяти для фланкеров.
Благодаря сметливости мусульман и настойчивости Бебутова, устав между ними довольно скоро усвоился, так что они стали со всею отчетливостью нести гарнизонную и полевую службу наравне с регулярной кавалерией.
Устав, однако, был еще в работе, когда полку предстояло явиться на Высочайший смотр в Калише, перед лицом государя императора и короля прусского, в присутствии иностранных принцев и военных знаменитостей, на ряду с войсками действующей армии, усиленной отрядом гвардия, приведенным из Петербурга, и с отборными прусскими войсками. На этом достопамятном смотре, продолжавшемся целый месяц (начиная с 7-го августа 1835 года), и сохранившемся в описаниях современных газет, [85] мусульманский полк участвовал во всех парадах и в общих маневрах (17-го сентября) наших войск с прусскими. На этих маневрах мусульмане, разделенные на два противоположные стана, схватились между собою так горячо, что государь, присутствовавший при этом, спросил Бебутова, как их разнять, и, переняв командное слово, сам закричал “низам", “низам", чем и положил конец схватке. Это еще более утвердило Бебутова в необходимости приучить мусульман к регулярному строю.
К исходу смотра, в один из дней отдыха, Бебутов решился задать своим мусульманам праздник со всею восточною обстановкою: велел раскинуть палатки у опушки леса, развести огни, жарить баранов, готовить плов, шашлык и т. п. Генерал Ренненкампф, узнавши об этом, напросился на пир и пригласил с собою датских принцев, при которых он состоял приставом. Вслед за ними налетели другие принцы и разные иностранные генералы. Недоставало лишь одного принца Нассауского, который в это время был у государя, и на вопрос Его Величества, куда девались прочие гости, объявил, что все они отправились на мусульманский праздник. Государь велел подать себе коня и в сопровождении принца Нассауского прибыл к месту пиршества, обласкал Бебутова и смотрел скачку лихих мусульманских наездников. По удалении Его Величества восточный пир продолжался до сумерек и сменился европейским ужином, приготовленным для высоких посетителей, которые с удовольствием запивали вкусный плов кахетинским вином, выписанным с Кавказа, и до поздней ночи забавлялись музыкою, пением и пляскою мусульман. Словом, импровизированный праздник удался совершенно. Мусульмане понравились, и двое из полка, князья Андроников и Эристов, удостоились быть причисленными к конвою государыни императрицы, находясь при ее Величестве на бессменных ординарцах. Впоследствии, в [86] 1839 году они первые поступили в конвой, составленный из мусульман при главной квартире Его Величества.
За Калишский смотр государь император наградил Бебутова чином подполковника (6-го декабря), а прусский король изъявил свое благоволение пожалованием ему ордена Красного орла. Не менее был им доволен фельдмаршал, по мысли которого собственно был создан мусульманский полк и выведен на европейскую сцену. С этой поры благоволение к нему светлейшего никогда не ослабевало и выразилось в исходатайствовании ему, не далее как через три года, полковничьего чина (22-го июня 1838 года) за Высочайший смотр, бывший в 1838-м году в Варшаве, на котором полк его снова отличился.
Уже полк один раз, в 1837 году, был возобновлен в своем составе двумя сотнями, прибывшими с Кавказа на смену двух, отправленных на родину. Вторая смена приходилась в 1839 году; но по каким-то препятствиям, возникшим от недоразумения дела, с Кавказа дали знать, что на предстоящую очередь не имеется в виду достаточного числа охотников. Вследствие этого, Бебутов отправился в отпуск, чтобы самому распорядиться укомплектованием полка, и в исходе 1838 года простился со своими мусульманами, которые провожали его до первой станции и в трогательных выражениях изъявляли ему желания доброго пути.
По приезде в Тифлис, дело тотчас выяснилось Вызов охотников производился официально через дистанционных начальников и сопровождался разного рода формальностями, которых мусульмане не любят. Бебутов обратился к ним прямо, через знатнейших беков, у которых пользовался особенным уважением, побывал сам в некоторых провинциях и в короткое время набрал две сотни настоящих охотников, не требовавших никакого пособия на обзаведение. Однако все это продлило пребывание его на Кавказе долее [87] отпускного срока, и так встревожило варшавских его мусульман, что они коллективным письмом умоляли его скорее возвратиться к ним.
Снарядив новобранцев в поход, покончив некоторые домашние дела, и не забыв притом отправить порядочный запас кахетинского вина, как для фельдмаршала, так и для собственного употребления, Бебутов возвратился в Варшаву в июне месяце 1839 года, когда одна сотня его полка ушла уже в Москву, на Бородинский смотр. Сотню повел Асанбек Агаларов, любимец его, молодой человек с возвышенными дарованиями, светскою образованностью, который впоследствии, в 1848 году, был деятельным помощником по командованию полком, и наконец, в 1852 году — полковым командиром. С Бородинского смотра кн. Андроников, о котором было упомянуто выше, повел команду мусульман для присоединения к конвою главной квартиры Его Величества.
По возвращении из отпуска Бебутов предался обычной своей жизни, наполненной преимущественно хлопотами по управлению полком, в котором он, разбирая с важностью восточного кадия самые мелочные споры между мусульманами, сводил коренные основания переведенного уже им кавалерийского устава и боролся с новыми элементами полка, подходившими периодически с Кавказа. «Зато полк был в своем роде образцовым на трех Высочайших смотрах сряду (1840, 1842, 1845 годах); мусульмане вместе с прочими войсками заслужили Монаршее благоволение, а начальник их удостоился наград 9, получил в 1845 году орден св. Владимира 3-й степени; не доставало им только показать себя в деле с неприятелем, и радость их была непритворная, когда вскоре объявлен им был поход для усмирения краковского восстания.
Уже в 1845 году над европейским горизонтом [88] нависли грозные тучи, разразившиеся вскоре необыкновенным волнением умов. Общее стремление народов к новому порядку вещей, выразившееся сперва в религиозной борьбе, перешло в область политических преобразований и затронуло щекотливые вопросы разных национальностей. Волнение началось в Швейцарии борьбою с иезуитами и восстанием вольных корпусов, требовавших преобразования Гельветического союза. В Пруссии и Саксонии религиозные прения, возбужденные католическими диссидентами, обратились в явные возмущения и подали повод к восстанию разным национальностям в Шлезвиге, Познани и Галиции. Датское и прусское правительства успели подавить волнения в самом начале; но в Галиции вопрос усложнился от столкновения крестьянского сословия с помещиками. Крестьяне не захотели слушаться своих помещиков и от угроз перешли к насилиям и убийствам; помещики (польские паны) восстали в свою очередь против австрийского правительства, подозреваемого ими в подстрекательстве крестьян и рассчитывая с одной стороны на Краков, единственный клочок польской земли, сохранивший по венскому трактату свою условную независимость под покровительством России, Австрии и Пруссии, а с другой — на одновременное восстание поляков в герцогстве Познанском и царстве Польском. Помещики успели достигнуть того, что жители Кракова, вооружившись и выгнав австрийский гарнизон, учредили у себя временное правление (февраля 10-го). Но восстание царства ограничилось ничтожным ночным нападением (того же февраля 10) Домбровского с несколькими сообщниками на город Седльцы: сообщников перехватили, а он спасся бегством. В то же время открылся заговор в Варшаве; но решительные меры, принятые фельдмаршалом, удержали в городе спокойствие и дали возможность быстро погасить возмущение в Кракове.
Фельдмаршал велел генералу Панютину, стоявшему со [89] своею дивизиею в Кельцах, немедленно двинуться к Кракову, послал к нему в помощь генерала Безака, начальника штаба артиллерии, а графу Ридигеру, корпусному командиру, поручил командование всем отрядом; в подкрепление же отряда, имевшего кавалерии всего один учебный Донской полк, и то без ружей, велел Бебутову с мусульманским полком идти со всевозможною поспешностью к Кельцам.
Бебутов на другой день по выступлении своем из Сохачева пришел в Кельцы, сделав в двое суток 160 верст; на третий же день (февраля 18-го) он с авангардом очутился уже под стенами Кракова. Австрийцы находились в Величке. Жители Кракова выслали к Бебутову тотчас депутацию объявить, что инсургенты уже ушли и просили, чтобы он скорее занял город для защиты от грабежа, которым грозят ему австрийцы. Жители, по словам депутатов, были вооружены, а потому, велев предварительно сложить оружие, Бебутов немедленно вступил в город (февраля 19-го) при восклицаниях народа: “виват", и тут же послал находившегося при нем В. И. Аничкова, адъютанта светлейшего, объявить австрийцам о своем вступлении, а генералу Панютину дал знать, что инсургенты направились к Кршешвицам, к прусской границе. Панютин поручил преследование инсургентов флигель-адъютанту князю А. И. Барятинскому, (ныне фельдмаршалу, Наместнику Кавказскому), который, возвращаясь из-за границы, изъявил желание участвовать в краковской экспедиции и был прислан фельдмаршалом в отряд. Пропустив вперед князя Барятинского с Донским учебным полком, Бебутов пошел вслед за ним. Князь Барятинский догнал инсургентов на самой границе, когда они уже перебрались на прусскую землю, почему и должен был прекратить свое преследование; навстречу же шли прусские войска под начальством генерала Бранденбурга, направляясь в Краков. [90]
Переночевав вместе с князем Барятинским в одной деревушке, Бебутов возвратился в Краков, занятый целым нашим отрядом и пруссаками; на другой день прибыл и граф Ридигер. Этим и кончилась экспедиция, к большому горю мусульман, которым хотелось так драться. Накануне выступления из Кракова Бебутов, по желанию генерала Бранденбурга, произвел скачку и джигитовку мусульман на площади перед ратушею при многочисленном стечении народа, и на другой день выступил обратно в Сохачев, потеряв, однако 27 лошадей, не от изнурения, а вследствие того, что у них от мокроты, недосмотренной всадниками, слезли копыта.
Результатом краковского восстания был договор (октября 25-го) между тремя покровительствующими державами, по которому Краков, лишенный вольности, присоединен к Австрийской империи, и против чего тотчас (ноября 11-го) протестовал Пальмерстон. Но государь император был доволен быстрым укрощением возникших волнений и, прибыв в Варшаву (мая 6-го) навстречу императрице, возвращавшейся из Палермо, изъявил свое благоволение фельдмаршалу, а войскам бывшим на смотрах роздал награды. Бебутов произведен (мая 17-го) в генерал-майоры, с оставлением командиром мусульманского полка по желанию фельдмаршала, который, полюбив искренно Бебутова, не хотел с ним расстаться, или допустить, чтобы кто-либо так хорошо управился с мусульманами.
Оставшись на прежнем своем месте, Бебутов проводил время больше в Варшаве, имея в Сохачеве надежного, подготовленного им помощника в лице Асан-бека для присмотра за стоявшими там сотнями полка, и чаще прежнего бывал приглашен в замок, где жил фельдмаршал. Светлейший любил звать ежедневно к столу своему избранных гостей; после обеда обыкновенно ездил в театр, [91] который пользовался его покровительством и прославился в особенности своею балетною труппою. Вечера проводил он за партиями виста и ералаша с приглашаемыми заблаговременно лицами из русского и польского общества. После игры любил он садиться за шахматы и состязаться с известным нашим шахматным бойцом А. Д. Петровым, что продолжалось до 4-х и до 5-ти часов утра с промежутками, в которые просил читать себе журналы, газеты, или книги исторического содержания. Любознательность его простиралась до того, что и во время всякой продолжительной поездки сидевший с ним в карете должен был ему читать что-нибудь. Вследствие этого при счастливой памяти обладал он обширными сведениями в области истории, преимущественно отечественной, следил за современною литературою и уважал писателей.
Все помнят, как Паскевич приветливо, радушно принял поэта нашего Пушкина, когда тот искал отдохновения на Кавказе. Граф Ржевусский, известный польский писатель, автор “Lestopada", “Краковского замка" и др. был всегдашним посетителем замка; Н. И. Павлищев, трудившийся над “Историческим атласом России", должен был постоянно давать ему отчет о ходе своей работы и прочитывать важнейшие места из летописи 10. Рядом с литературою шла у него музыка и знаменитый наш маэстро М. И. Глинка во время пребывания своего в Варшаве, в угодность ему, управлял сам военным оркестром, находившимся при главной квартире и исполнял в замке некоторые из своих композиций. Талантливые живописцы один за другим помещались в замке, писали для него по заказу большие картины с изображением лучших сцен из боевой жизни. Между тем, как [92] наместник царский, уполномоченный всем доверием монарха, любил он окружать себя знаками своего важного сана, и не выезжал иначе, как сопровождаемый конвоем из 4-х или 5-ти линейных казаков, которых по одежде и вооружению поляки называли “черкесами", смешивая их с настоящими горцами, находившимися при главной квартире в числе двух сотен под начальством Бебутова. Обеды и балы в торжественные дни, независимо постоянных еженедельных собраний в замке, отличались изяществом, особенно в летнее время, когда они происходили в Лазенковском дворце, среди тенистого парка, при очаровательном его освещении и звуках военных хоров и песельников. Варшавская публика любила эти гулянья и спешила занимать места в воздушном амфитеатре, чтобы любоваться театральными представлениями, сценою которым служил островок на озере, лежащий перед дворцом. Словом, Варшава кипела жизнью, которая не упадала даже и в смутную эпоху, после событий 1846-го года.
Проведя тридцать шесть лет то на коне в поле, то у стола за бумагами, Бебутов чувствовал нужду отдохнуть и рассчитаться, так сказать, с прошедшим, которое он любил поверять и отмечал в своих походных записках. Любознательность его не имела пределов. Он много читал, а что замечательнее, для чтения политических журналов, составлявших любимое его препровождение времени, выучился менее чем в два года по-французски так, что мог правильно и свободно вести на этом языке разговор о самом серьезном предмете.
Между тем, сидя в Варшаве у европейской заставы, не мог он не пожелать видеть своими глазами то, что знал из книг о цивилизации запада. Все это побудило его отправиться в отпуск за границу. В четыре месяца (с июля по октябрь 1847 года) объездил он половину Европы: [93] посетил Вену, Венецию, Рим, Палермо, Неаполь, Турин, Женеву, Брюссель, Лондон, Париж, Дрезден, Берлин и воротился полный новых впечатлений, вынесенных им из этого путешествия. По возвращении успел он еще сесть на коня и представить полк в обычном молодецком виде на Высочайшем смотру.
Путешествие его совпадало с самым напряженным состоянием Европы. Везде шумели народные сборища и как бы выжидали сигнала, чтобы ударить общую тревогу. Едва наступил 1848-й год, как февральская революция в Париже подала сигнал и пошатнула основания государственного организма в прочих частях Европы. Правительства вступили с народами в борьбу, которая наиболее усложнилась там, где рядом с государственными преобразованиями возникали еще вопросы национальностей.
В смежных с нами государствах: в Турции домогались самобытности румыны, в Австрии - славяне и мадьяры; в Пруссии — поляки. Везде происходили страшные волнения, побудившие государя императора привести часть нашей армии в военное положение и объявить манифестом (14-го марта), что мы готовы защищать неприкосновенность наших пределов.
Войска наши, придвинутые к западным границам, вскоре, по требованию Порты, под начальством Лидерса вошли в Молдавию (2-го июля) для усмирения инсургентов; со стороны Австрии и Пруссии они находились в наблюдательном положении.
На прусской границе, около Конина, был расположен под начальством генерала Реада отряд, в состав которого поступил и Бебутов с мусульманским полком и конно-горским дивизионом. Но прежде еще Бебутов, по поручению светлейшего, отправился в г. Кутно наблюдать за действиями польских инсургентов в Познани, где Домбровский и Мерославский дрались уже с пруссаками, и оттуда эмиссары [94] пробирались в Польшу возбуждать волнение, подстрекая жителей и, как носилась молва, произвести общее восстание накануне нашей Пасхи (11-го апреля). Слухи эти не оправдались, тем не менее заставили принять усиленные меры предосторожности в Варшаве и других городах.
Дальнейшие действия Бебутова ограничились мирною стоянкою командуемого им авангарда в Пыздрах и других местах. Находившийся при нем сын фельдмаршала, князь Ф. И. Варшавский, для участия в военных действиях, если бы до них дошло, командовал горским дивизионом. Но пруссаки обошлись без нашей помощи и рассеяли инсургентов, а король, по усмирении общих волнений в государстве, сам даровал Пруссии конституцию (23-го ноября). Отряд Реада, простояв еще некоторое время в Калише, был распущен, и Бебутов возвратился в Варшаву, но еще до выступления к прусской границе пожалован орденом св. Станислава 1-й степени (21-го марта 1848 г).
Но в Австрии дела усложнялись и приняли грозный оборот, когда Венгрия объявила Габсбургскому дому формальный разрыв, учредив у себя народное правление под председательством Кошута и подчинив Гергею военные силы, которые составились из венгерских полков, перешедших на сторону восставших, и из ополчения, так называемого, гонведа.
Война вспыхнула. Успех оружия, благоприятствовавший сначала австрийцам, склонился на сторону инсургентов, и в начале 1849 года, когда Виндишгреца сменил в командовании армиею Вельден (31-го марта), вся Венгрия и Трансильвания были во власти инсургентов и самая Вена в опасности. Венгерский сейм объявил (2-го апреля) Габсбургский дом низверженым с престола, а Кошута — правителем Венгрии.
В таком положении венский кабинет не просил уже, а умолял (1-го и 3-го апреля) нас о помощи, и когда с [95] нашей стороны последовало согласие, то князь Шварценберг написал (9-го апреля) князю Варшавскому: “что император России, подавая помощь, сохраняет трон Австрийской империи и спасает Европу от всеобщего разрушения власти законной". Однако, первым условием помощи с нашей стороны было, чтобы войска наши действовали отдельно от австрийских, ибо мы знали из опытов прежних времен, как накладно нам бывало подчинять войска наши венскому гохкригсрату. План фельдмаршала состоял в том, чтобы направить главные силы через Дуклу в центр Венгрии, выдвинув вперед к Иорданову отряд для демонстрации к стороне р. Ваги. Но когда Шварценберг (10-го апреля) дал знать, “что Вена в опасности, что только быстрая помощь армии к столице спасет империю", фельдмаршал отправил (15-го апреля) Панютина с его дивизиею по железной дороге из Кракова в Моравию на присоединение к австрийской армии; наконец Его Величество при свидании с императором Австрийским в Варшаве (9-го мая) согласился еще, для отвлечения венгерских войск от бана Елачича, направить корпус Лидерса из Валахии в Трансильванию и особый отряд Гротенгельма туда же от Буковины.
Главные силы, в составе трех корпусов, числом до 145-ти тысяч, под предводительством фельдмаршала, сосредоточась к Дукле, перешли границу Венгрии (5-го июня) в присутствии государя императора. Великий князь Константин Николаевич последовал за армиею. Фельдмаршал находился при левой колонне, состоявшей из корпусов (2-го и 4-го) Куприянова и Чеодаева; первую колонну (5-й корпус) вел граф Ридигер; обе они, следуя на Бартфельд (Бардино), должны были соединиться в Епериеше ( Пряшове).
Бебутов с мусульманским полком и горским дивизионом шел в авангарде главных сил; мусульмане его горели нетерпением сразиться, но неприятель отступил, [96] уклоняясь от боя. С первого же перехода, на привале, Бебутов, велев зажарить шашлык и откупорить кахетинского, имел удовольствие попотчевать ими светлейшего и его высокого спутника.
Близ Сошоса, в пол-переходе от Епериеша, арьергард Дембинского был настигнут 11-го июня и опрокинут эскадроном елисаветградских гусар, после чего авангарду армии не удалось уже иметь дела с венграми до самого вайценского сражения. Когда мы заняли Мишкольц, Дембинский быстро отступил на операционную линию свою к Пешту и Чольноку.
Жители, напуганные нелепыми рассказами о необузданности наших войск, сначала уходили из деревень в леса; но вскоре разуверились и стали приветливее, узнавая в них своих одноплеменников. Война теряла характер народной.
Между тем в войсках обнаружилась холера и, по мере углубления в край, все более и более опустошала наши ряды, так, что менее чем в три дня выбыло из фронта до 10-ти тысяч человек, из коих половина умерли. На переходе к Мишкольцу Бебутов заболел и чуть живой добрался до города. Это было причиною, что из Мишкольца послали против инсургентов, собравшихся у Розенау, не его, а генерала Засса, а мусульман с горцами повел подполковник Асан-бек. Засс наткнулся на инсургентов у Деброда; они бросились кто в болото, кто в лес; но мусульмане преследовали их по пятам и истребили почти до единого, числом до 400 человек. За это дело Асан-бек получил полковничий чин; Бебутов же был очень доволен этой первой пробой своих мусульман.
В Мишкольце мы должны были простоять шесть дней по той причине, что австрийское правительство не исполнило своих обещаний на счет продовольствия наших войск и помещения наших больных, которых везли за войсками. [97] Фельдмаршал был не в духе, но деятельностью своею все преодолел. Продовольственные запасы были наполнены, больные приютены, и в то время (24-го июня), когда Чеодаев, восстановив австрийские власти в Дебречине, двинулся обратно к Токаю на присоединение к армии, — фельдмаршал с главными силами выступил из Мишкольца к Хатвану, который центральным положением своим позволял ему действовать против Гергея, стаявшего у Коморна и против южной армии инсургентов, расположенной между Дунаем и Тиссою. В то же время, предвидя возможность со стороны Гергея обратиться на наши сообщения, фельдмаршал сделал распоряжение, чтобы генерал Сакен, оставленный для охранения Галиции, следовал от Стрые к Кашау; со стороны же запада сообщения наши прикрывались отрядом генерала Граббе в Кереште, откуда он действовал на горные комитеты.
Бебутов, едва оправившись после болезни, сел на коня и повел свою бригаду в авангарде армии. На пути следования, в Копольне и Гионгеше, фельдмаршал получил от главнокомандующего австрийскою армиею Гайнау одну за другой две депеши; первую, — что Гергей, истребив мост в Гране, пойдет вероятно на Вайцен; в таком случае он, Гайнау, оставив часть войск для блокады Коморна, со всеми прочими будет преследовать Гергея; вторую, — что он намерен блокировать Коморн, для чего и просит направить отряд Граббе к крепости, прибавив, что Гергей с своими 55-ю тысячами долго в крепости держаться не может. При таком разноречии депеш фельдмаршал решился разузнать правду сам, для чего и послал Бебутова с мусульманским полком и горским дивизионом в Вайцен и далее, приказав ему разведать самым верным образом о настоящих намерениях Гергея.
Бебутов выступил 30-го июня из Гионгеша, а главная квартира на другой день перешла в Хатван; авангард же, [98] под начальством Засса, был выдвинут к Багу, в сторону от ведущей в Пешт дороги.
Бебутов быстро понесся с своим летучим отрядом и на другие сутки (1-го июля) был уже у Вайцена, проскакав 80 верст.
Остановясь позади города, он выслал по дороге к Коморну разъезды, которые у д. Соб наткнулись на передовые войска Гергея. Оказалось, что Гергей выступил еще 1-го июля из Коморна и направлялся к Вайцену.
Бебутов немедленно дает знать о том фельдмаршалу, который вслед за получением его донесения, вечером 2-го числа велит Зассу занять утром на пути из Вайцена к Пешту селение Годелло.
Гергей выступил из Коморна 1-го июля с тем, чтобы идти в южную Венгрию на соединение с войсками Месароша, для чего и достиг форсированными маршами Вайдена и Годелло. Армия его состояла из трех корпусов — Надь-Шандора, Лейнингена, Пельтенберга, и колонны, брата его, Армина Гергея, всего числом около 35-ти тысяч при 140 орудиях.
Наткнувшись в д. Соб 2-го числа на аванпосты Бебутова, он послал уже один полк в обход, чтобы отрезать отступление Бебутову, которого малочисленные силы были ему очень известны, но одно обстоятельство заставило его отменить это распоряжение: он получил в полночь сведение, что к Бебутову на помощь прибыл отряд в 10 тысяч. Но сведение это было следствием военной хитрости, употребленной Бебутовым с тою целью, чтобы обеспечить себя на эту ночь и остановить или, по крайней мере, замедлить шествие Гергея. В 10 часов ночи, когда совершенно стемнело, он послал флигель-адъютанта князя Меньшикова с командою в Вайцен требовать от магистрата немедленной выдачи 10-ти тысяч порций хлеба и вина, с объявлением, что прибыл к нему на помощь авангард 3-го корпуса. Вслед затем Бебутов выслал [99] вперед Эиб-агу с сотнею мусульман и, выстроив свою бригаду за Вайценом, он начал медленно отступать на Уйфалу, о чем и послал донесение фельдмаршалу.
Получив это донесение в пятом часу утра 3-го июля, фельдмаршал приказал Зассу, оставив пехоту в д. Годелло, с кавалериею идти на соединение с Бебутовым, а генерала Оффенберга с 22-мя эскадронами, 24 конными орудиями двинул из Хатвана на Уйфалу к Хартияну с тем, чтобы он поддерживал и Засса и Бебутова, если бы неприятель начал их сильно теснить.
Армин Гергей 3-го числа утром, пройдя Вайцен, занял позицию у Гет-Капольны, имея сзади за собою корпус Надь-Шандора, а передовыми войсками преследуя Бебутова.
Бебутов, пройдя Хартиян, заметил, что неприятель его уже не преследует; он остановился, развернул цепь свою на равнине, простирающейся от Хартияна к Дунаю, и послал открытое о том донесение по дороге к Хатвану. В полуверсте за Уйфалу посланный встретил отряд Оффенберга, выступивший еще в 7 часов утра из Хатвана. Оффенберг продолжал свое движение и соединился с Бебутовым, который таким образом составил его авангард. К отряду прибыл и великий князь Константин Николаевич. Положено было идти вперед.
Не доходя Хартияна, часу во втором пополудни, в стороне к Вайцену послышались пушечные выстрелы. Предполагая, что Засс наткнулся на неприятеля, Оффенберг приказал идти отряду на рысях; но через четверть часа выстрелы замолкли, и отряд пошел шагом. Пройдя Хартиян, в стороне от дороги верстах в двух показалась пехота Засса, следовавшая ускоренным шагом из Годелло.
Пушечные выстрелы, послышавшиеся в стороне к Вайцену, были началом сражения, которое завязал Засс с неприятелем. Когда разъезды донесли ему, что неприятель [100] занимает позицию перед Вайценом, он немедленно выступил из Годелло, приказав следовать за собою и пехоте.
Позиция занятая Армином Гергеем перед Вайценом находилась впереди селения Дука, которое лежит в долине речки Гомбаса; между ним и селением Сёдом, верстах в 4-х от Вайцена, возвышается горный хребет, местность около Сёда покрыта виноградниками, примыкающими к Дукской горе; речка Гомбас при впадении своем в Дунай пересекает сначала железную, а потом почтовую дорогу. Венгерская артиллерия расположилась вдоль железной дороги, прикрываясь ее насыпью.
Засс, горя нетерпением сразиться с венграми, повел свои 8 эскадронов при 8 орудиях на рысях через с. Дука и без всякой предварительной рекогносцировки выскакал из виноградников на долину Гомбаса. Выдвинутая вперед конная батарея не выдержала и четверти часа огня многочисленной неприятельской артиллерии; кавалерия понесла не малый урон, и Засс принужден был отойти к с. Дука. Неприятель оставался в бездействии более часу, пока не подошла наша пехота с артиллериею. Тогда Засс вывел пехоту из виноградников на равнину и выставил свои 24 орудия против 86-ти неприятельских. Открылась канонада; было уже около трех часов пополудни.
На эту канонаду спешил Оффенберг с своим отрядом; в авангарде шел Бебутов с мусульманами и горцами. Подойдя к месту канонады в исходе четвертого часа, и видя, что Засс завязал дело с несоразмерно сильным неприятелем, Оффенберг должен был для поддержания его развернуть свою кавалерию на равнине влево от сёдских виноградников.
Бебутов, подкрепленный двумя казачьими полками, взял влево и, прикрываясь Дунаем, начал наступать против правого фланга венгров, видневшихся издали. Надь-Шандор, стоявший на этом правом фланге с своим корпусом, выслал [101] против Бебутова один гусарский полк, который и хотел его атаковать поэскадронно. Но Бебутов не долго думал и пустил мусульман и горцев в атаку, поддерживая их казаками. Первый эскадрон венгерских гусар был опрокинут и смят; за ним прочие; мусульмане втоптали их в пехоту и занеслись в тыл неприятельских батарей. В этой молодецкой схватке венгерские гусары, по свидетельству самого Гергея, который рассказывал это сам после своего плена, потеряли 72 человека убитыми и 236 ранеными. У Бебутова убито мусульман 4, ранено 47, все саблями. Будь Бебутов поддержан стоявшею за ним кавалериею, в наши руки могла бы попасть целая неприятельская батарея. Между тем атака его, о которой Гергей упоминает в своих записках, прошла не замеченною, и самое вайценское сражение представлено в реляциях, как дело завязанное Зассом без всякой нужды.
Неудовольствие свое изъявил Зассу и граф Ридигер, прибывший в половине пятого к месту сражения. Находя невозможным сняться с позиции безнаказанно, он велел продолжать канонаду, которая исподволь слабела, и в 10-м часу, с наступлением темноты, совсем прекратилась. Пехота заняла виноградники, артиллерия стала у выхода из виноградников на долину, а кавалерия позади, ближе к д. Дука. Казаки составили передовую цепь, а Бебутов с своею бригадою, отойдя после атаки своей к левому крылу нашей позиции, расположился на ночь возле кавалерии, но едва рассвело, как получил приказание присоединиться с своею бригадою к главной квартире, подошедшей со 2-м корпусом. После Ридигера приехал князь Горчаков, так что войска не знали, кто командует ими.
В этом сражении 9 тысяч наших, при 36-ти орудиях, состязались с 25 тысячами венгров, имевших у себя около 100 орудий. Потеря в людях была незначительна; [102] бой происходил исключительно между двумя артиллериями. За то у нас было подбито много орудий и потеряно до 500 лошадей. Ночь прошла спокойно.
В 11 часов ночи прибыла пехота 3-го корпуса, а к 11-ти часам утра и войска 2-го корпуса из Хартияна. Неприятель занимал сильную позицию; артиллерия его прикрывалась насыпью железной дороги. Фельдмаршал, находившийся при войсках 2-го корпуса, хотел было атаковать Гергея в четыре часа пополудни, но, боясь усталости войск, особенно 2-го корпуса, который прошел более 50-ти верст, отложил атаку до следующего дня.
Гергей знал хорошо, что перед ним сосредоточиваются главные наши силы, и потому, оставив прежнее свое намерение пробиться через Годелло, решился двинуться на соединение с южною армиею через Лошонч, Мишкольц и Токай. В ту же ночь он начал свое отступление. Перед рассветом 5-го числа, когда в Вайцене находилась еще половина корпуса Надь-Шандора и колонна Армина Гергея, мы произвели рекогносцировку. Казаки и волынские уланы ворвались в город и взяли батарею, из которой однако могли увезти только одно орудие.
В 7 часов утра Ридигер с одной пехотной бригадой и кавалериею двинулся к городу; остальная же пехота его выступала из Хартияна, находившегося верстах в 5-ти сзади. Бебутов следовал в конвое фельдмаршала, прибывшего к войскам. При занятии города мусульмане захватили 150 человек пленных и кавалерийский штандарт, который и был представлен Бебутовым в дежурство армии.
Преследование Гергея корпусом Ридигера продолжалось до Ретшага, который и занят пехотою к вечеру 5-го числа, когда Гергей с главными силами находился уже в Вадкерте. Главная квартира осталась в Вайцене. На другой день, 6-го числа, кавалерия Ридигера преследовала неприятеля до [103] Вадкерта; дальнейшее же преследование фельдмаршал поручил полковнику Хрулеву с легким отрядом. Ридигер получил приказание идти с своим корпусом прямо в Генгом; а Чеодаев — из Капольна к Мишкольцу стеречь выход неприятеля из гор; сам же фельдмаршал с корпусом Куприянова положил двинуться через Асод к Хатвану, чтобы овладеть переправою через Тиссу и дорогою в Дебречин, поддерживая в то же время австрийцев, двигавшихся из Пешта к Сегедину. Между тем Граббе от Хартияна, а Сакен от Кашау должны были наблюдать за Гергеем по токайской дороге.
Но еще ночью с 5-го на 6-е число, когда мусульмане расположились ночевать в самом Вайцене, Бебутов получил приказание со своею бригадою идти в авангард, который под начальством графа Толстого послан был в Асод для обеспечения, в особенности, дороги из Пешта в Хатван, по которой следовал наш вагенбург. Бебутов прибыл к авангарду, два дня отыскивал неприятеля по разным направлениям и, наконец, 8-го числа, когда главная квартира была в Асоде, открыл его у сел. Сомбта в числе 8-ми тысяч кавалерии, намеривавшей напасть на наш огромный вагенбург. Лишь только Толстой послал о том донесение, как получено от фельдмаршала предписание, чтобы он мусульманский полк и находившуюся в авангарде пехотную бригаду отправил в Хатван для охранения нашей коммуникационной линии от неприятельских партий. Бебутов советовал и просил Толстого остановиться исполнением предписания, зная, что часа через два неприятель атакует многочисленною кавалериею, и соображая при том, что фельдмаршал, давая предписание, не знал еще об открытии неприятеля; но Толстой, придерживаясь буквально предписания, отправил Бебутова и вслед за ним бригаду пехоты, а сам с одной гусарской бригадой выступил по направлению к Туру, и через два часа был атакован венграми, под начальством Высоцкого [104] и Перцеля, в числе 32-х эскадронов при 14-ти орудиях. Гусары наши уже были опрокинуты и рубились отчаянно, когда явился на помощь Лабинцев, который пошел с своею дивизиею на выстрелы, без всякого приказания. Артиллерия Лабинцева прогнала неприятеля картечью.
Бебутов едва успел придти в Хатван, как услышал канонаду; Толстой дрался, а он в 15-ти верстах от места сражения искал себе место для бивака; делать было нечего Но тут прискакал гонец и привез записку, писанную карандашом: “идти вам на помощь Толстому как можно скорее"; — записка была от князя Горчакова. Бебутов пошел, но не успел пройти половину дороги, как канонада затихла. Он пришел и застал только перевязку раненых, а Толстого — не в духе от полученного им из главной квартиры замечания за то, что не оставил при себе ни мусульман, ни пехоты, знавши хорошо, что неприятель открыт и не вдалеке.
Бебутов с своею бригадою возвратился в Хатван и следовал с главною квартирою к Тиссе, через Гиотот, Капольна и Мезо-Кевезд, куда и пришли 13-го числа.
Фельдмаршал намеревался, в случае если бы Гергей успел перейти Тиссу в Токае, перерезать ему дорогу в Дебречин. С этою целью, того же 13-го числа отправлен князь Горчаков с пехотною дивизиею и бригадою кавалерии в Поросло, чтобы устроить переправу через Тиссу и овладеть Тисса-Фюредом. Переправа была отнята у неприятеля с боя, и поставлены понтоны, потому что неприятель сжег мосты; 15-го числа 2-й и 3-й корпуса с главной квартирой пришли в Тисса-Фюред и оставались тут в течение следующего дня. Фельдмаршал полагал идти прямою дорогою в Дебречин, но по расспросам оказалось, что в этом направлении на первом ночлеге воды вовсе нет; вследствие чего он двинулся 17-го числа вверх по реке верст 20, до [105] сел. Чеге, откуда можно было скорее и удобнее дойти к Дебречину.
Донесения из отрядов Граббе, Сакена и Чеодаева и другие сведения о движении Гергея противоречили одно другому. О Граббе известно было, что он после дела под Гегители 16-го числа, отступил к Путноку, или около 50-ти верст назад. Это дало фельдмаршалу повод думать, что Гергей хочет броситься на наши сообщения к северу и разбить отдельно Граббе и Сакена. В этом предположении светлейший перевел 18-го числа корпус Куприянова из Чеге на ту сторону Тиссы; но чтобы выйти из неизвестности на счет армии Гергея, ибо в этот день решительно не знали куда она девалась, он призвал Бебутова и велел ему, перейдя обратно Тиссу, сделать поиски, проникнуть до самого Токая и открыть, во чтобы то ни стало, где находится Гергей; иным же путем сведений нельзя было достать, по невозможности найти ни за какие деньги лазутчиков.
Бебутов того же 18-го числа немедленно пустился с своими мусульманами в дорогу, сделал 70 верст по направлению к Токаю, столько же верст назад, шел целую ночь и к 7-ми часам утра 19-го числа доставил фельдмаршалу положительное сведение, что Гергей еще 17-го числа перешел Тиссу в Токае и направился к Дебречину, и что если он идет без дневок, то 20-го числа должен быть в Дебречине.
Из Чеге, где была главная квартира, одним усиленным переходом можно было на ночь достигнуть Дебречина; но надо было перевести назад через реку корпус Куприянова и потому в этот день, т. е. 20-го числа, армия перешла только в Уйварош, сделав 3 мили и ночевала в 3-х же милях от Дебречина.
Гергей, перейдя Тиссу 17-го числа в Токае, дошел 18-го до Ниреги-Газа, где узнал, что наша армия двинулась из Тисса-Фюреда не на Дебречин, [106] а вверх по Тиссе; но полагал также, что движение производится нами одновременно и к Дебречину; поэтому 19-го числа он пошел по гросс-вардейнской дороге, а в Дебречин направил боковую колонну под начальством Надь-Шандора с тем, чтобы он, в случае если бы был сильно атакован при Дебречине, отступал бы на Береттио-Уйфалу, к главным силам. 20-го, когда главные силы Гергея были в Нир-Адони, Надь-Шандор пришел в Дебречин, где и должен был по диспозиции оставаться весь день 21-го числа, избегая неравного боя; по прибытии в Дебречин он донес Гергею, что мы в числе 15-ти тысяч находимся в Уйвароше; после же того, до 23-го числа, он не давал Гергею о себе никакой вести.
Мы пришли в Уйварош ночью и расположились на биваке, по колено в грязи, промокшие до костей от ужасного дождя с градом, который случился в этот день. К счастью, биваки попались на каменном ячмене; снопы ячменя, овса и пшеницы послужили вместо корма лошадей, подстилки, освещения и дров. Карабагские жеребцы мусульман чрезвычайно устали и повесили шеи, а мокрые всадники обсушивались, то и дело было слышно: “ай! копак-оглы Асан, эй ит оглы обдумса". Обозы и вьюки отстали. Бебутов лежал на снопах перед огнем и дремал от чрезвычайной усталости после трехсуточного безостановочного похода. Только что старик его Федор налил ему стакан чаю, — была полночь, — как прискакал генерального штаба подполковник Болдырев с приказанием немедленно явиться к фельдмаршалу, объяснив, что наш казачий разъезд верстах в 5-ти от Уйвароша, по дороге к Дебречину, открыл неприятельский пикет. Фельдмаршал находился верстах в 5-ти позади бивака. Бебутов в данную минуту хотел было сказаться больным: он так устал, что чувствовал себя неспособным ни к малейшему движению; но усердие к службе взяло верх. [107] "Слезьте-ка с лошади и напейтесь чаю; пока выпьете вот этот стакан, мне приготовят лошадь и я высплюсь немножко", сказал он Болдыреву и заснул. Спасибо Асан-беку, он занимал гостя анекдотами и подливал ему пуншу, так что Бебутов проспал приблизительно с час, да полчаса расталкивали его, чтобы разбудить. Наконец он проснулся в то время, как Болдырев жаловался, что ему будет беда от фельдмаршала за то, что так долго не возвращается. Дорогой Бебутов утешал его и сказал ему, чтобы он ничего не боялся и доложил фельдмаршалу в присутствии его, Бебутова, что ездил по всей армии отыскивать биваки мусульман, не найдя их на указанном месте. “ Не бойтесь, — прибавил он, — я теперь нужен и мне ничего не скажут."
Так и случилось. Фельдмаршал, уже давно выжидая Бебутова, сделал замечание Болдыреву за медленность; этот отговаривался тем, что едва мог найти его. “Да где ты был, братец," сказал фельдмаршал Бебутову. “Я сам не знаю, ваша светлость; знаю только, что в темноте не мог отыскать 3-ю дивизию, на правом фланге которой мне велено быть, и я, пройдя верст пять впереди армии, остановился на большой дороге к Дебречину и к счастью отыскал корм для лошадей". “Ну и прекрасно, — заметил фельдмаршал, — я того и хотел; вперед этих господ свитских не слушай, останавливайся всегда впереди и ищи корм, только давай о себе знать, где ты остановился. Но дело в том, что ты должен сейчас же выступить, подойти к Дебречину и разведать о неприятеле: пришел ли он туда или нет, а может уже и прошел; если он там, то в каком числе; если же нет его там, то займи город. Ожидаю известия к 5-ти часам утра." “Слушаю, ваша светлость! только позвольте мне полка не брать, потому что он ужасно устал и к завтрашнему дню не будет годится." “Да как же, разве ты один поедешь?" “Нет не один, я выберу человек тридцать; остальные [108] отдохнут и завтра поработают, если Гергей примет сражение." “И то правда, сказал фельдмаршал, — но только не тридцать, а возьми две сотни." “Слушаю, ваша светлость!" отвечал Бебутов, — только вы изволили назначить сроку пять часов; отсюда до Дебречина три мили; пока дойду, будет свет. Если не встречу никакого препятствия, то и тогда к 5-ти часам нет никакой возможности доставить сведение; а я бы хотел сделать донесение положительнее". Фельдмаршал посмотрел на часы; было ровно два часа. “Два часа туда, два назад, будет шесть часов. Ну, смотри, не позже 7-ми часов я хочу знать, есть ли там неприятель и в каких силах”, сказал светлейший. Бебутов ушел, и через полчаса был уже в дороге.
В 4 часа был уже белый свет. Бебутов встретил неприятельские разъезды, которые заметив его начали уходить; мусульмане хотели за ними гнаться; “не нужно, — закричал он им, — не стрелять и не делать тревоги; в кукурузу, вправо и влево; да схватить языка без выстрела и шума". Прошли в мертвом молчании море кукурузы, вышли на чистое поле; вдали, верстах в 2-х, белелся город; неприятеля не видать, разъезды скрылись между виноградниками. Бебутов боялся засады и не решатся приблизиться к садам, когда мусульмане притащили к нему трех пленных. От них он узнал, что в эту ночь пришел Надь-Шандор с отрядом, а Гергей пошел на Гросс-Вардейн.
Вот первая его записка к фельдмаршалу. “В 4 часа утра, 21-го июля. Мусульмане схватили венгерский пикет, состоящий из 3-х человек, пленные показывают, что генерал Надь-Шандор из армии Гергея прибыл в ту ночь в Дебречин; Гергей же отступает на Гросс-Вардейн; в какой силе неприятель, не могут положительно сказать, но утверждают, что есть четыре полка кавалерии, довольно пехоты и артиллерии. Полагаю, что отряд этот должен быть силен и [109] служит прикрытием к спокойному отступлению Гергея боковыми дорогами к Гросс-Вардейну; хочу проникнуть далее к городу, не удастся ли мне обозреть лично позицию неприятеля. ”
Вторая его записка. “В 4 ? часа утра. Прогнав первые пикеты неприятельские, я приблизился на расстояние полторы версты от города; с одного небольшого кургана лично видел неприятельские биваки, расположенные под самыми садами перед городом. По огням и бивакам наверное можно заключить, что неприятель имеет довольно пехоты и кавалерии. К удивлению моему, весь лагерь стоит без всяких воинских предосторожностей: кроме 2-х или 3-х разъездов я не встретил ничего Нечаянное мое появление производит в биваках суматоху".
Третья его записка, (все три писанные карандашом, на лошади) в 5-ть часов утра. “Так как местоположение перед городом совершенно открытое и ровное кругом, то я не боялся никакого обхода, и потому остался на кургане до того времени, пока не заметил, что начала выходить против меня кавалерия в 3-х колоннах. Я отступаю на наш авангард. Мусульманам запрещено завязывать перестрелку и держу их вне пушечных выстрелов."
В четвертой записке заключалось следующее донесение: “неприятельская кавалерия, в числе шести эскадронов, преследовала меня до первой корчмы, в шести верстах от города. Здесь венгерцы остановились и прикрыли себя фланкерами. Так как на необозримом пространстве направо и налево засеяна кукуруза и нет никакой возможности для наблюдений, то и не могу вашей светлости положительно донести, что происходит в неприятельской армии. Но венгерцам ясно видно, что они имеют дело только с моими двумя сотнями. Они начали однако отступать. Я иду за ними по пятам и только боюсь, чтобы не ушли до прихода нашей армии". [110]
Пятая записка была следующего содержания: “благодаря Бога, кажется, неприятель намерен принять здесь сражение, ибо, отступив на прежнее место и прикрыв себя фланкерами, занял позицию перед городом. Мои фланкеры расположены в 50-ти шагах от неприятельских. Венгерские офицеры просят не стрелять и, сойдясь с моими, потчуют друг друга сигарами и разговаривают дружески".
В таком положении было дело до часу пополудни. В это время прискакал ко мне генерал-квартирмейстер Фрейтаг, а вслед за ним и начальник штаба армии, князь Горчаков.
— “Где неприятель?" был их первый вопрос.
— “Вот у вас перед глазами", отвечал я, указав на две цепи фланкеров.
— “Не может быть! это наши черкесы."
— “Нет, это венгерцы, только сошлись с нашими очень близко. Мы были весьма рады, когда предложили нам не стрелять, ибо, как изволите видеть, мне было бы очень неприятно завязывать перестрелку с неприятелем, у которого в резерве три густые колонны. Не угодно ли посмотреть."
— “Здесь не может быть более шести эскадронов, заметил князь Горчаков, а вот там, направо, шесть орудий".
— “Главная позиция венгерцев не видна: она скрыта за кукурузою", сказал я.
— “А кто знает? может быть, они уже и ушли", возразил князь Горчаков.
— “Если ваше сиятельство сомневаетесь, то весьма легко удостовериться: прикажите только прогнать эти эскадроны за кукурузу, тогда вся позиция выяснится как на ладони."
Между тем явился авангард и начали подходить главные силы. Князь Горчаков приказал выдвинуть уланскую бригаду и велел отбросить торчавшую перед нами венгерскую кавалерию. Наши уланы пошли рысью вперед. Собрав [111] своих мусульман, я не двигался с места, будучи уверен, что бригада прямо идет на сильные батареи. Беспокойными взорами искал я Асан-бека с полком, прибытия которого ожидал каждую минуту. Уланы, преследуя венгерскую кавалерию рысью, миновали уже кукурузу и, проскакав еще около 500 шагов по открытому пространству, вдруг были остановлены артиллерийским огнем со всей позиции. Уланы остановились, но не повернули назад. Одна наша легкая батарея вынуждена была замолчать через десять минут. Более 60-ти орудий осыпали ядрами и гранатами нашу уланскую бригаду. В это время я заметил, что Асан-бек двигался с правой стороны по кукурузе колонною прямо по направлению к этому аду, а потому я поспешил поворотить его ко мне. Тотчас по прибытии мусульманского полка, я отвел мою колонну на левый фланг нашей позиции и, остановясь вне пушечных выстрелов, приказал людям готовиться к делу. Пока приехал фельдмаршал, составлен был corps de bataille, прибыла 3-я кавалерийская дивизия и расположилась левее меня в кукурузе. Все это время я проспал и был очень рад, что меня не потребовал фельдмаршал, хотя он два раза проезжал в виду колонны. Вскоре, однако, меня разбудил один из адъютантов фельдмаршала (поручик Полуектов) восклицанием:
— “Князь! вставайте скорее! будет наступление пехоты. Вам приказано идти на левый фланг кавалерии и атаковать вовремя".
“Подкрепившись сном, я чувствовал себя совершенно бодрым, свежим и в ту же минуту принялся за дело. Я скомандовал колонне налево и попытался пройти на левый фланг 3-й дивизии, но тотчас же заметил, что на это требовалось много времени и что легко могло встретиться препятствие; к тому же дивизия принимала все влево и хотела примкнуть к лесу. Нет, — подумал я, — идите куда угодно, а я [112] выберусь на чистое поле, увижу, куда мне выгоднее будет направиться и при случае нанести удар. Для этого мне нужно было поворотить только направо и сделать несколько шагов, что мы и исполнили немедленно. Выйдя из кукурузы, я заметил, что колонна моя очутилась как раз во фланге неприятельской батареи, обстреливавшей наступление нашей пехоты. С правой стороны эту батарею прикрывали шесть эскадронов гусар, тех самых, которые поутру меня преследовали, а потом дружески разговаривали с моими офицерами.
“Я повел свою колонну рысью вперед с целью приблизиться к венгерским гусарам и отрезать батарею. Таким образом я очутился в поле, в 1000 шагах от нашей кавалерийской дивизии. Заметив еще прежде наше общее движение, неприятель начал отступать левым флангом, а потому правому его флангу приходилось быть против нашего левого и удерживать наше наступление. Неприятельская пехота расположилась в густых колоннах за батареями в лощинах, которых мы не могли видеть. Ведя свою колонну против венгерских гусар, я был почти уверен, что неприятель не выдержит атаки, ибо за мною в густых массах шла целая дивизия кавалерии”. Сделав по нас несколько продольных выстрелов, неприятельская батарея снялась с позиции и начала уходить. Я прибавил рыси и ждал, чтобы неприятель воротился, что он и не замедлил исполнить."
— “Колма!” (стройся) скомандовал я татарам “Чан, чан!” (марш, марш!)
— “Аллах!" крикнули мусульмане. “Ги-гаур!» гикнули черкесы, и понеслись. Атака была произведена, по обычаю, рассыпным строем. Погнав гусар, мы наткнулись на крайнюю колонну неприятельской пехоты, отступавшей к садам. Выдержав, к общему изумлению, залп неприятельских [113] каре, мусульмане ворвались в них с бешенным остервенением, и не более как через четверть часа пехоты не стало. Завязалась кратковременная, но ожесточенная схватка. Когда рассеялся дым, неприятеля не было: большая часть его легла на месте.
“Пехота наша с музыкою, песнями и барабанным боем двигалась между тем вперед, а артиллерия по всей линии громила неприятельские колонны. Все это происходило в виду фельдмаршала и Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Николаевича. Асан-бек с татарами настиг первые венгерские пушки, изрубил прислугу и взял два орудия. Отступление неприятеля обратилось в совершенное бегство.
“Мусульмане и горцы все рвались вперед и, так сказать, заскакались до того, что между ними начали падать ядра и гранаты наших батарей. Я послал князя Челокаева к князю Горчакову с просьбою о прекращении пальбы, а также с докладом, что я уже в городе и что мне необходим немедленно хоть один дивизион гусар для поддержания мусульман, которые преследуют венгерцев рассыпным строем. Позаботясь об обеспечении себя от выстрелов своей же артиллерии, мы ворвались в город, преследуя неприятеля по пятам. В самых улицах мусульмане взяли еще две пушки и три зарядных ящика. Получив в подкрепление гусарский дивизион, я гнал венгерцев на расстоянии десяти верст. Такая энергия и, можно сказать, упрямство истощили нас окончательно. Я остановился и велел всем трубачам подать сигнал к сбору.
“До позднего вечера и в продолжение всей ночи мусульмане и горцы приводили пленных и привозили добычу. Они отбили 417 пленных, весь обоз, имущество, транспорты с продовольствием, коляски, брички, четыре фуры с военными снарядами, два хора музыкантов со всеми инструментами, до 1,800 голов рогатого скота, 3,000 баранов. Свидетели этого [114] дела убедились, что мусульмане хороши не только на параде, но и в бою лицом в грязь не ударят. Около часа я уже стоял на биваке, когда пришла 3-я дивизия, при которой я находился и пред глазами которой была произведена атака. Солдаты, с восторгом приветствовали мусульман и называли молодцами. Полк мой в ту же минуту поделился с солдатами 3-й дивизии, уступив им 16 возов сена, несколько бочек вина, это все находилось на повозках, запряженных волами, кроме того отдали целый гурт быков и баранов.
Вечером я отправил Асан-бека в главную квартиру с трофеями, а сам, первый раз во весь поход, остановился в крестьянской избе.
На другой день я поехал к светлейшему представить записку о взятых трофеях и о моей потере. Трофеи показаны выше, а потеря была следующая: убитых всадников — 4, лошадей — 49, раненых офицеров — 2, нижних чинов — 67. Светлейший меня обнял, поцеловал и поздравил с Георгием 3-ей степени".
Из описания дела под Дебречином нельзя не видеть, что кавказская военная школа была полезна князю Давиду Осиповичу и что он умел пользоваться как местностью, так я благоприятными обстоятельствами
Мусульманскому полку пожаловано было георгиевское знамя, а горцам и линейным казакам — особое знамя с соответственною надписью.
После дебречинского дела князь Д. О. находился при главной квартире. Вскоре Гергей положил оружие.
Приведенное письмо и современные официальные сведения свидетельствуют, что во время венгерской кампании князь Д. Бебутов оказал немаловажные услуги отечеству. Как искренно князь Бебутов был привязан к своему полку, доказывает письмо его к тому же брату Василию Осиповичу:
“Я сообщил вам все, — писал он, — касательно участия, [115] которое принимал мой полк в венгерской кампании. Все отдают полную справедливость храбрости, расторопности, неутомимой службе мусульман, а я не могу не гордиться ими, этими сынами дикой Азии, покрывшими себя славою на полях западной Европы. Мало того, они показали себя с лучшей стороны и относительно общественной жизни, ибо сколько храбры и беспощадны в боях, столько же являлись ласковыми и обходительными с побежденными: они кормили пленных, дарили их деньгами. Я мог бы перечислить несколько примеров, но ограничусь сообщением лишь одного происшествия. По прибытии Гергея со всего армиею в Гросс-Вардейн, многие из его офицеров пошли в трактир обедать, имея при себе одни кошутовские ассигнации и не зная, что эти ассигнации уже были объявлены правительством недействительными. В числе русских офицеров находился и мой полковник Асан-бек. Шел общий разговор о недавних событиях. К концу обеда венгерские офицеры хотели расплатиться кошутовскими ассигнациями, трактирщик не принял этих денежных знаков, запрещенных правительством. Венгерские офицеры пришли в отчаяние: не только у них, y военных, но и во всей Венгрии не было других денег, кроме упомянутых ассигнаций. Один венгерский полковник, обратясь к своему товарищу, сказал с глубоким вздохом по-французски: “к довершению несчастия, мы должны умереть с голоду или быть бесчестными, не заплатив за обед". Узнав об этом, Асан-бек решился предложить свой кошелек к услугам венгерцев, но сделал свое предложение с такою учтивостью и ловкостью, что венгерские офицеры, несмотря на сильно развитое в них чувство самолюбия, были очарованы участием победителей и приняли дружескую услугу с признательностью. Асан-бек тут же роздал венгерцам свои деньги, кажется, больше восьмидесяти червонцев".
Вскоре по возвращении главной квартиры в Варшаву, [116] князю Д. О. пришлось быть свидетелем знаменательного события: в 1850 году император Николай Павлович праздновал пятидесятилетний юбилей службы графа Паскевича (5-го октября). Это было действительно замечательное торжество. Государь лично командовал войсками, собранными на Уяздовском плацу, вручил светлейшему новый фельдмаршальский жезл 11 и прошел перед ним с войсками церемониальным маршем. Того же 5-го октября фельдмаршал, в знак особого внимания к знаменитым подвигам и великим заслугам, получил от прусского короля назначение быть шефом прусского № 1 пехотного полка. 10-го октября австрийский император назначил графа Паскевича австрийским генерал-фельдмаршалом.
Частые посещения императором Варшавы давали возможность мусульманам отличаться на смотрах. На время отсутствия походного атамана казачьих полков, Кузнецова, князь Д. О. исправлял эту должность. Жизнь его текла мирно. Он побывал наконец и в Петербурге, который не мог не произвести на него впечатления. Посетил его в Варшаве, в 1853 году, и старший брат, Василий Осипович, с которым он так долго не виделся и к которому питал не только братскую приязнь, но и благоговейное чувство, как к главе семейства.
— Между тем на востоке собиралась гроза. Войска наши вступили уже в Дунайские княжества, и общественное внимание было устремлено на театр военных действий. Фельдмаршал, судя по запискам князя Бебутова, смотрел на эту войну с неудовольствием, считая ее бесполезною, почти предугадывая грозные ее результаты. Он предвидел даже неблагодарность Австрии. [117]
Князь Д. О. утешал себя надеждою, что при разгаре войны вспомнят и об нем. Он не ошибся: в декабре 1853 года военный министр объявил фельдмаршалу высочайшее повеление, в силу которого князь Давид Бебутов имел немедленно отправиться на Кавказ для формирования мусульманских полков.
Сдав свою бригаду, князь Д. О. поехал прямо в Петербург вслед за фельдмаршалом, который отравлялся в Дунайскую армию
Государь принял князя Д О. милостиво, представил его императрице и, позвав в кабинет, разговаривал о цели его назначения.
— “Там беспорядки, — сказал государь, — надо устроить".
Князь Бебутов объяснил, что беспорядки происходят от недостаточной организации мусульманской милиции, которую можно исправить только посредством образовании нормальных полков, по прежним примерам.
Но фельдмаршал не хотел расставаться с князем Д. О и доложил об этом государю. Кончилось тем, что князь Бебутов должен был отправиться вместо Кавказа на Дунай и состоять при особе его светлости, о чем высочайшее повеление последовало в Петербурге же, 17-го марта. В конце этого месяца фельдмаршал отправился на Дунай и 3-го апреля прибыл в Фокшаны. Князь Д. О. очень хотел взять с собою мусульман; но это было невозможно. Отправляя фельдмаршальский обоз в Бухарест, он мог только назначить в конвой сотню мусульман, сотню линейных казаков и полсотни горцев, сам же поехал на почтовых и прибыл в начале мая в Бухарест, где находилась главная квартира, перед открытием первой параллели осадных работ под Силистрией.
Фельдмаршал был в озабоченном расположении духа: его тревожило движение Австрии, которая сосредоточивала [118] войска свои в тылу нашей операционной линии, тогда как впереди англичане и французы направлялись к Варне для содействия Омеру-паше. Тотчас по прибытии на место, он отозвал генерала Липранди, чтобы очистить Малую Валахию, и разрешил приступить к осаде Силистрии не ранее 29-го апреля. Он как бы неохотно принимался за дело, и потому осада, начатая 5-го мая рекогносцировкою, в которой участвовал князь Д. О., шла медленно. Фельдмаршал даже не совершенно обложил крепость, оставив ей сообщение с Шумлою.
Князь Бебутов участвовал во всех главных делах, происходивших под Силистрией: 6-го мая находился при заложении первой параллели, 9-го в усиленной рекогносцировке на левом фланге, под начальством князя Горчакова, 22-го — при отбитии сильной вылазки турок из Арабского форта, и 28-го — в усиленной рекогносцировке, произведенной самим фельдмаршалом. Во время этой рекогносцировки князь Варшавский был контужен. Контузия была не опасна; но как она сопровождалась лихорадочным состоянием, то 1-го июня фельдмаршал переехал в Яссы, а командование армиею передал князю Горчакову с предоставлением, впрочем, себе главных распоряжений относительно военных действий. Отъезжая в Яссы, граф Паскевич велел князю Бебутову оставаться при главной квартире.
Приняв командование над армиею и энергически продолжая осаду Силистрии, князь Горчаков начал с того, что на шумлинскую дорогу выдвинул сперва отряд генерала Хрулева, потом отряд генерала Павлова, а на место последнего, 3-го июня, князя Д. О., с отрядом из 10-ти батальонов пехоты, одной бригады кавалерии, одного казачьего полка и трех батарей — с целью воспрепятствовать туркам доставлять какие бы то ни было подкрепления в Силистрию. В данной по этому случаю инструкции исчислялись с мельчайшими подробностями все движения отряда, места ночлега и т. д. Из [119] записок князя Бебутова видно, что подробности эти он предоставлял своему усмотрению и распоряжался так что неприятель до самого снятия осады ни разу не прорвался в крепость. Князь Бебутов выступил 4-го числа к деревне Колопетри; на другой же день авангард его имел стычку с турками у Бабуха и прогнал их, а 9-го числа князь Д. О. у Литницы открыл кавалерию, шедшую из Шумлы с разными запасами для Силистрии. Кавалерия эта на другой день была атакована у Вайдемаре и обращена в бегство, причем турки лишились несколько человек убитыми и потеряли вьюки с запасами.
Политические отношения сложились в это время так, что фельдмаршал находил продолжение осады Силистрии бесполезным, французы были уже в Варне; австрийцы готовились занять княжества в силу конвенции, заключенной с Портою 2-го июня. В ночь с 8-го на 9-е, когда войска готовились к штурму Силистрии, фельдмаршал прислал князю Горчакову приказание снять осаду, дав еще прежде генералу Липранди повеление совершенно очистить Малую Валахию и перейти из Слатино в Плоешти. После этого граф Паскевич оставался в Яссах до 20-го и уехал в свое поместье Гомель, сдав окончательно командование армиею князю Горчакову.
При снятии осады князь Д. О. прикрывал левый фланг, удерживая турок, покушавшихся 11-го числа преследовать нас, и отступая 12-гo и 13-го к мосту устроенному против острова Тилдихия. По переходе всех войск на левый берег Дуная, князь Бебутов, распустив отряд в свои части, явился в главную квартиру, расположенную около Урзачени. Вскоре Омер-паша начал сосредоточивать силы свои в Рущуке против Журжи, где был расположен отряд генерала Соймонова. 25-го числа завязался у них жаркий бой, заставивший Соймонова отступить к селению Фратешти, вследствие чего князь Горчаков стянул туда 46 батальонов и 180 орудий. [120]
После журжинского дела князю Д. О. поручен был ольтеницкий отряд, приобретавший важность по связи с общими операциями. Отряд состоял из 4-х батальонов, 8 эскадронов и 2 ? сотен казаков, с одною батареею.
При общем отступлении наших войск (15-го июня) к Пруту, Бебутов со своим отрядом перешел в Негоешти, а по прибытии армии в Бузео (27-го числа) отряд его был распущен, сам же он остался при главной квартире. 4-го августа получено было повеление очистить княжества и перейти за Прут. В местечке Скулянах, в штабе дунайской армии, 4-го сентября узнали о высадке союзников в Крыму. Главная квартира остановилась в Кишиневе.
За дунайскую кампанию князь Бебутов получил золотую саблю с алмазами. “Зачем я не на Кавказе?" думал он, читая реляцию о подвигах брата своего на полях кюрюк-даринских . Но разгоралась война в Крыму. В Кишиневе получено было известие об альмском сражении. Войска наши форсированным маршем спешили из Бессарабии в Крым, и не было сомнения о передвижении туда всей дунайской армии. “Авось и мне придется переведаться с французами и англичанами", мечтал князь Бебутов. Та же причина, которая помешала ему ехать на Кавказ, воспрепятствовала ехать и в Крым. Фельдмаршал прислал повеление отправить Бебутова в Варшаву. Как не любил князь Д. О. фельдмаршала, но при таком известии пригорюнился. Делать было нечего; в октябре 1854 года он отправился в Варшаву, где уже застал графа Паскевича, возвратившегося из Гомеля и вступившего в управление царством Польским.
Войска наши в составе западной армии стерегли австрийцев на границе. Фельдмаршал поручил князю Д. О.отряд в Гарволине (Варшавской губернии), но вскоре отозвал его в Варшаву.
Весть о кончине императора Николая Павловича как [121] громом поразила графа Паскевича и ускорила в нем развитие страшной болезни (скир в желудке). Крепкое сложение фельдмаршала мужественно боролось с недугом: больной выказывал бодрость, по временам чувствовал себя хорошо, занимался делами и даже собирался ехать в Петербург. Как ежедневный посетитель, князь Д. О. следил внимательно за всеми мнениями фельдмаршала о тех громадных событиях, которые совершались тогда под Севастополем и охватывали все окраины нашего отечества. Назначение князя Горчакова не удивило светлейшего, ибо он сам рекомендовал его на Дунай. Он выразился о князе Горчакове следующим образом: “Если он отделается от союзников, то достоин быть фельдмаршалом".
Граф Ридигер был отозван в Петербург для командования войсками охранявшими столицу.
С наступлением весны фельдмаршал переселился из замка в Бельведер. В это же время князь Д. О. был назначен исправляющим должность походного атамана казачьих полков западной армии.
Падение Севастополя окончательно расстроило здоровье князя Варшавского. В последних числах октября, когда болезнь усилилась, он переехал из Бельведера в замок, а 1-го ноября по телеграфу вызвал из Петербурга сына своего, князя Феодора Ивановича. При больном была дочь его, княгиня А. И. Волконская; супруга же находилась в то время за границею. Почувствовав, между тем, некоторое облегчение, фельдмаршал начал по-прежнему заниматься делами; но присланный прусским королем доктор Шевлейн нашел положение его опасным.
В пятницу, 11-го ноября, князь Иван Федорович в последний раз председательствовал в совете управления и едва мог дождаться конца заседания. В среду, 14-го ноября, у него открылось сильное кровотечение; он лишился чувств и [122] когда пришел в себя, то приказал П. Н. Очкину написать духовное завещание, в присутствии директора своей канцелярии П. Ф. Елиашевича и генерала Викинского Затем больной исповедовался и приобщился Святых Тайн. На другой день он телеграфировал государю, что, чувствуя приближение смерти, слагает с себя звание наместника. 18-го получен был ответ, чтобы в управление царством Польским вступил старший член совета, вследствие чего должность наместника принял граф Красинский.
Через два дня приехала из-за границы княгиня. Из Вены выписан был доктор Опольцер, и на консилиуме все медики произнесли свой приговор. Дни фельдмаршала были сочтены. С 6-го декабря страдания его усилились до такой степени, что к нему не допускали никого кроме семьи и самых приближенных лиц. В последние дни больной впал в бред, не прерывавшийся до самой кончины.
20-го января 1856 года князь Варшавский, граф Паскевич-Эриванский, закрыл глаза навеки в тот самый день, когда англичане взорвали корабельные доки в Севастополе. Князь Д. О., в числе самых близких людей, находился у его изголовья. Тело покойного целую неделю стояло в замковой церкви, откуда 28-го января перевезено с царскими почестями в село Ивановское (Дембин), Люблинской губернии, где и погребено в фамильном склепе. От Варшавы до Ивангорода, по обеим сторонам дороги, выходил навстречу народ; ночью окрестные жители являлись с зажженными факелами и при проезде печальной колесницы обнажали головы.
Князь Д. О. с конвоем, расставленным по дороге, провожал тело от Варшавы до Ивангорода.
1-го марта прибыл в Варшаву новый наместник и главнокомандующий западною армиею, князь М. Д. Горчаков.
В начале мая через Варшаву проезжал государь император. В записках своих князь Бебутов подробно [123] описывает высочайшее пребывание в Варшаве и приводит речь Его Величества, в которой, милостиво обращаясь к полякам, государь заметил, чтоб они “не предавались мечтаниям” (point de reveries). Балы, данные дворянством и городом в честь августейшего гостя, отличались изяществом и великолепием.
Высочайший смотр прошел блистательно. Мусульмане и линейные казаки состязались в джигитовке, которою управлял князь Д. О. Император изъявил им свое благоволение и 15-го мая выехал в Берлин.
По заключении мира военные силы начали приводиться на мирное положение. Так как новый наместник не пожелал иметь при главной квартире мусульманский полк, то генерал-майору Асан-беку поручено было отвести его на родину для расформирования. Трогательна была разлука азиатцев с князем Д. О., которого они любили как отца. Многие из мусульман понимали всю пользу, какую принесло им долговременное пребывание в царстве Польском, где они успели познакомиться с европейским бытом, что много способствовало смягчению их нравов и впоследствии неизбежно влияло на их собственный быт в закавказских провинциях. Сменявшиеся сотни заносили на родину новые понятия, новые привычки и незаметно действовали на массу своих соотчичей. Новый наместник, упраздняя мусульманский полк, руководствовался, конечно, финансовыми соображениями, потому что этот полк стоил несколько дороже казачьего, но, как справедливо заключает князь Д. О., служба мусульманских полков в царстве Польском и вообще в империи доставляла бы несомненную пользу закавказскому населению, внося в отдаленные азиатские области зачатки цивилизации и знакомство с русским языком. Сдав вскоре затем походное атаманство генералу Карпову, князь Д. О. был назначен состоять при главнокомандующем действующей армиею. Новый главнокомандующий, по старому знакомству, оказывал князю [124] Бебутову особенное расположение. Но князь Давид Осипович, при обычной деятельности своей, находил свое служебное назначение неудовлетворительным и полагал переселиться в Тифлис, к брату князю Василию Осиповичу. Между тем, он получил известие о кончине башкадыклярского героя, последовавшей 10-го марта 1857 года. Обстоятельство это и необходимость распорядится имением отзывали князя Д. О. на родину, но так как в сентябре ожидали высочайшего прибытия в Варшаву, то он отложил поездку до осени, успев, однако, побывать 28 дней за границей. По возвращении из чужих краев, он присутствовал на всех высочайших смотрах и в октябре уехал на четыре месяца в Тифлис.
В родном кругу князь Давид Осипович явился истинным миротворцем: он не только разделил наследство между братом и племянником полюбовно, без малейших споров, неизбежных в подобном деле, особенно на Кавказе, но и собственную свою часть подарил родным.
По возвращении в Варшаву, крепкое здоровье начало ему изменять. Застарелый ревматизм, следствие прежней бивачной жизни, уложил его в постель на несколько месяцев; а в следующем (1860) году князь Д. О. должен был отправиться в Карлсбад для излечения болезни.
В 1861 году обнаружились первые враждебные демонстрации поляков. Уличные варшавские беспорядки 17-го и 18-го февраля отозвались во всем царстве. Необходимо было принять меры к восстановлению порядка. Наместник командировал князя Бебутова в г. Кельцы на правах военного начальника города и уезда. В короткое время ему удалось восстановить там порядок и усмирить волнение, возбужденное злонамеренными.
По смерти князя Горчакова и во время наместничества генерал-адъютанта Сухозанета было получено донесение от радомского гражданского губернатора, графа Оппермана, что некоторые чиновники губернского правления и других [125] присутственных мест участием своим в патриотических демонстрациях навлекают на себя подозрение в неверности правительству. Для исследования этого дела князь Бебутов снова был командирован в г. Радом. Перечитывая по этому поводу всю официальную и неофициальную переписку (в бумагах князя Бебутова тщательно сохранились все даже черновые отпуски) видно, с какою заботливостью князь Д. О. входил в нужды и жалобы крестьян, томившихся под гнетом панов-помещиков. Между прочим, вот что писал он графу Опперману: “Любезный граф! Из распоряжений ваших по Меховскому и Стопницкому уездам для приведения крестьян к повиновению своим помещикам и отбывания помещичьей повинности я вижу, что вы употребляете для понуждения их военную силу. Позвольте, любезный граф, изложить вам собственное мое мнение, как я гляжу на это и какая в том опасность.
“Всем нам известно, в каком положении находится в настоящее время край. Из всех классов народонаселения: шляхта, горожане, купцы, ксендзы и чиновники, одним словом все против правительства; остается верным один только сильный элемент — хлебопашцы. Внутренние и внешние враги нашего правительства употребляют все меры, чтобы и этот элемент восстановить против правительства и поселить в нем ненависть и непримиримую вражду какими напитаны сами. Для этого они разослали своих агентов мутить помещиков, имея в виду, что правительство, прибегнув к военной силе, доставит им новые жертвы в этом классе. Мне кажется, в таком случае, надобно быть очень осторожным. Можете ли вы положиться на уездных начальников, что они не сделают какой-либо глупости? Имеют ли инструкцию военные офицеры, которых вы употребляете для усмирения крестьян или на экзекуции? Конечно, желательно было бы, чтобы крестьяне не отказывались обрабатывать землю [126] и сидели тихо; но довести их до этого силою оружия или телесными наказаниями будет крайне опасно. Не верьте тем, кто вам доносит, что убеждения не действуют на крестьян. А кто их убеждает? Их убеждают те же самые лица, которых они ненавидят и верить которым не могут. Мой совет, любезный граф, послать туда кого-нибудь поважнее, доверенное лицо, которое могло бы вразумить крестьян, растолковать им, что они должны делать. А всего бы лучше, если бы вы сами объехали губернию. Все беспорядки кончились бы разом".
Князь Бебутов был назначен комендантом города Варшавы в самое трудное время, когда уличные беспорядки стали принимать угрожающие размеры. Своею энергией, своею находчивостью и своими практическими советами он не раз бывал полезен в эту смутную пору.
В звании варшавского коменданта князь Давид Осипович оставался до кончины своей, последовавшей 11-го марта 1867 года, на 74-м году жизни и на 55 году службы.
В продолжение всей своей долговременной служебной деятельности, князь Бебутов постоянно пользовался любовью товарищей и уважением всех когда-либо его знавших. Это сочувствие выразилось красноречиво 4-го декабря 1862 году, на обеде, данном в честь князя по случаю совершившегося пятидесятилетия его службы. Несмотря на многочисленное общество, обед носил отпечаток семейного праздника, дружеского кружка. Задушевные речи, произнесенные за столом, стихотворения, прочитанные в честь маститого юбиляра, воспоминания о пройденном им с честью служебном поприще — все служило как материалом для биографии князя Давида Осиповича и в преклонных летах оставшегося тем же симпатичным человеком, каким он был в молодые годы.
Комментарии
6. Генерал Вальховский, при многих благородных качествах души, замечателен и тем, что он принадлежал к первому лицейскому выпуску (1817 года) и получил первую золотую медаль; вторая, как известно, досталась князю Горчакову, ныне министру внутренних дел.
7. Князь Давид Осипович с удовольствием вспоминает о князе Баратове, Л. С. Пушкине, родном брате поэта, Ворцеле, Корниловиче. Из Ширванского полка, стоявшего по соседству, навещали его: Вишневский, князь В. Голицын и другие. Состоя при главной квартире, Бебутов часто бывал в полку, который на летнее время располагался в Кажиори, если не уходил куда-либо в экспедицию.
8. Эти горцы точно не могли отстать от своих природных наклонностей к своеволью. Черевин однажды делал им смотр в холодное время; на нем была теплая шинель. “Что ребята, — сказал он, подойдя к фронту, — свежо на дворе?" “Да, — отозвался один чеченец, — будь это в горах, я отнял бы у тебя шинель".
9. В 1841 году — Станислава 2-й степени; в 1844 году — Анны с короною.
10. Первый экземпляр “Исторического атласа России", сочинения замечательного как подручная книга для светского и военного человека, фельдмаршал сам поднес государю императору и доставил автору драгоценный подарок в 1500 р. cep. Н. И. Павлищев, как шурин А. С. Пушкина, описал детство поэта, вошедшее в состав биографии, помещенной в сочинениях Пушкина, издания Анненкова.
11. На верхнем конце этого жезла надпись: "За пятидесятилетнюю службу генерал-фельдмаршалу графу Паскевичу-Эриванскому". На нижнем конце: “За двадцатичетырехлетнее предводительство победоносными российскими армиями в Персии, Турции, Польше и Венгрии".
Текст воспроизведен по изданию: Князь Давид Осипович Бебутов // Кавказский сборник, Том 23. 1902
© текст - ??.
1902
© сетевая версия - Тhietmar. 2010
© OCR - Валерий. 2020
© дизайн -
Войтехович А. 2001
© Кавказский
сборник. 1902