502. Письмо графа Мусина-Пушкина к е. высо-копр. Дмитрию Прокофьевичу Трощинскому, от 20-го августа 1802 года, за № 61.

Душевное почитание к благородному духу и любви к отечеству в. выс-а и милостивое дозволение ваше относиться к вам из отдаленных сих краев влагают мне ныне перо к изъявлению сердечного сожаления о видимых мною здесь происшествиях.

Участие, которое имел я по случаю первой посылки моей в присоединении Грузии к России, Всемилостивейшее доверие, в последствие коего и ныне употребляются на открытие одного из важнейших источников будущего богатства царства Грузинского, чувствовании яко Россиянина, а при том и искреннее желание поспешествовать к счастью здешнего народа, — все сии побуждения соделывают долгом для меня объясниться пред вами в положении здешнего края, предоставляя потом благоусмотрению в. выс-а, заслуживает ли сие объяснение воззрения Монаршего.

В Высочайше изданном Манифесте, при принятии Грузии в подданство, предполагаются правила, на коих устроиться должно будущее правление царства сего; и по истине оные таковы, что ожидать можно было от них благоденствия народного, внутренней тишины и обеспечения для каждого гражданина. Последствия однако же весьма различествуют с предположением. С самого прибытия моего земля сия находится в беспокойствии, а отчасти и в мятеже при присутствии войск Российских, ежедневные набеги хищных Лезгинов наносят повсюду в селениях здешних разорение и страх; дерзновение оных таково, что встревожен был даже и самый Тифлис быстрым пробегом и пальбою небольшой партии оных во время ночное под стенами оного. Таковые неудовольствия в самых окрестностях столицы здешнего царства нимало не могут приписаны быть каковому-либо недостатку в бдении со стороны военного начальства; напротив того, войска здешние в беспрерывном движении, и по истине сказать можно, что в Кавказском Гренадерском полку, под Тифлисом стоящим, и Егерском ген.-м. Лазарева едва проходит не токмо неделя, но и [396] единый день, чтоб не гонялись разными отрядами за таковыми хищниками, — редко однако же с успехом; ибо возможно ли пехоте догнать конницу, на Персидских лошадях воюющую? Казаков же здесь хотя и есть до трех полков, но кроме того, что лошади их несравненно уступают Лезгинским, как оные разделены по границе, то и не находятся нигде в достаточном количестве, чтоб отвергнуть деятельно нападения многочисленного неприятеля. Я имею при себе теперь один из главнейших отрядов казацких, составляющий не более 70-ти человек; при многих военных отрядах не более пяти и шести их находится. Лезгинов же, как слышно, в разные пределы Грузии или на границах оной ворвалось от 3-х до 4-х тысяч, — следовательно находящеюся здесь нерегулярною конницею, по положению их, успешно действовать против них невозможно.

Обстоятельства Линии Кавказской в рассуждении горцев между тем таковы, что сколько ни усердствует главнокомандующий здешними пределами генерал Кнорринг и усердие его, коему я был очевидный свидетель, по истине велико, — едва ли уделить может неизбежно нужную здесь регулярную и легкую кавалерию на подкрепление войск Российских, здесь находящихся, по малому количеству сих самых войск на Линии Кавказской и по мятежному духу Большой Кабарды и некоторых других горских обывателей. Весьма презрительно бы было по истине для Россиян тревожиться столь маловажным врагом, каковы суть Лезгинцы; но к оным присоединяются и другие беспокойства. Дом царский, из пределов здешних не отдаленный, с завистливым духом взирает на потерянную корону и разные члены оного, прежде сего между собою враждовавшие, оставя собственные несогласия, соединяются ныне единогласно, дабы всеми ухищрениями и коварством Азиатской политики навлекать Россиянам со всех сторон врагов. Бежавшие царевичи возбуждают Персиян и Имеретинцев и питают притом у Ахалцихского паши надежду участвовать в той гибели, которую они Россиянам приготовить желают. Подробность сих обстоятельств известна всеконечно в. выс-у из донесений генерала Кнорринга, и я не для того об них упоминаю, чтоб уведомить вас об чем-либо новом, но в рассуждении последствий и влияния, которые они на здешний народ имеют. Лезгинские набеги большею частью по внушениям царского дома происходят, — не в том намерении, чтоб разорять Грузию, но более для того, чтоб убедить здесь простой народ, что защита Российская к обезопасению его недостаточна. Многие из князей Грузинских, лишившиеся силою законов Российских способов грабить и притеснять подданных своих, споспешествуют в предприятиях царской фамилии; между прочим, на сих днях скопище оных, до ста человек составляющее, coбравшись в Кахетии и принудя одного из здешних почтеннейших архиереев участвовать в своем собрании, провозгласило царевича Юлона царем, которому при помянутом архиерее и присягнуло, принудя и его самого тоже сделать, и утвердив действие сие подпискою, прислало архиерея сего с объявлением о сем происшествии Правительству Российскому. Меры к усмирению сего бунта движением ген.-м. Лазарева с войском в ту же минуту приняты, и как слышал, по приближении войск Российских обратился уже в ничто, тем паче, что народ никак участвовать в заговоре сем не хотел, а присланными письменными объявлениями, уверяя о верности своей, просил единственно о защите от мятежников. С другой стороны царевич Вахтанг, имеющий владения свои при подошве смежных гор, Грузию с Россиею разделяющих, внушениями и влиянием своим над соседственными горцами старался весьма потаенно возмутить Тагаурцев на Тереке живущих и тем самым пресечь сообщение между Россиею и Грузиею, если не войсками, то по крайней мере известиями; старания сего царевича, из всего царского дома дарованиями и духом отличающегося, и которого весьма бы полезно было отличиями и щедротами привлечь на сторону Российскую, не остались безуспешными. С прошлого уже года почти всякий проезжающий Россиянин Тагаурцами ограблен, или по крайней мере платил им тяжелую дань; в том числе и я от хищничества их хотя не потерпел заслуживающего внимания убытку, но лишился важных для меня горных инструментов и некоторых других вещей и в одном месте не инако продолжать мог путь свой, как придвинув к мосту, за которым Тагаурцы возбранять мне оный хотели, из конвою моего гренадеров с примкнутыми штыками; да и сам главнокомандующий Грузиею генерал Кнорринг, на возвратном пути своем из Тифлиса в Моздок, желая наказать одного из Тагаурских владельцев, нашел такое сопротивление, которое стоило ему несколько человек убитых и 18 раненых гренадеров, а как конвой при нем находившийся недостаточен был на выполнение его предприятия, то с тех пор [397] недель на пять пресечено было всякое сообщение между Грузиею и Линией Кавказской, так что ни единая почта оттуда не доходила, да и здешние бумаги едва ли получены на Линии; нынче однако же два курьера получены, из коих один потому токмо Тагаурцами пропущен, что находился при свите Грузинского царевича Баграта, возвращающегося из России.

Все время разрыву сообщения сего между Моздоком и Тифлисом употребили недоброжелатели с величайшею деятельностью: — в течение оного усилились набеги Лезгинцев, усилилась равномерно переписка между разными соседственными владельцами и членами царского дома, ко вреду Россиян относящаяся; — произведен в Кахетии, как уже и выше сказано, бунт князей Кахетинских; распущены разные нелепые слухи к отвлечению от преданности к России народа и помещиков здешних, безрассудность коих не заслуживает того, чтоб занимать оною в. выс-о, но которая может однако же иметь немалое влияние на непросвещенных обывателей здешних. — Неоднократно в городе Тифлисе проносилась молва, будто хотят покуситься на находящихся там Россиян, по примеру в Варшаве случившемуся. Одним словом, всячески старались тревожить подданных Российских и приуготовить ожидания других к какой-либо важной перемене. Все сии обстоятельства побудили правителя Грузии, д. с. с. Коваленского, и начальствующего над войсками, в отсутствии ген.-л. Кнорринга, ген.-м. Лазарева, по неполучению никаких предписаний от главнокомандующего Грузиею, в рассуждении разрыва сообщения составить совет, к коему приглашены были несколько Россиян и Грузин, в том числе и я, как из приложенной при сем бумаги усмотреть изволите. Совет сей, уважая обстоятельства, почел, что весьма нужно пригласить с приличной вежливостью, но не принимая однако же отговорок, царевича Вахтанга, в шестидесяти верстах отсюда в деревнях своих живущего, — приехать в Тифлис, дабы находясь под, глазами Правительства, не мог он столь легко сноситься с мятежниками; когда же протоколы совета по сему предмету готовы уже были к подписанию, приехал необычайною дорогою курьер от ген.-л. Кнорринга, который привез гг. Коваленскому и Лазареву наставления почти такового же содержания, как и резолюция советом принятая; почему видя, как думал я, сообщение между Россиею и Грузиею возобновленным и не желая вмешиваться в дела, мне не порученные, а при том толико неприятные, отказался я от дальнейшего участия в оных, да и собрание совета сего пресеклось; гг. же Коваленский и Лазарев возложили на ген.-м. Тучкова привезти царевича Вахтанга в Тифлис, который, уведомясь однако же между тем о прибытии г. Тучкова и подозревая по вероятности, что связи его с мятежниками открыты, бежал из Душета с некоторыми своими приближенными и тщетно искал вооружить подданных своих. По каковой неудаче, как слышал, предлагает ныне сам чрез письмо к правителю Грузии приехать в Тифлис, если токмо возвращено будет ему имение, и притом дано уверение, что он не потерпит за сей проступок.

Среди всех сих неспокойств всякого рода деятельность и промысел здесь уничтожаются, а потому владычествует уныние, а иногда и отчаяние. Поселяне, видя со всех сторон и под самым Тифлисом даже разоряющиеся селения, не смеют приступать к сельским работам. Путешествующие по делам своим граждане и купцы, а особливо сии последние, пускаются в путь свой со страхом и некоторым образом украдкой, едва дерзая по ночам прокрадываться от селения к селению; да и мы сами или по экспедиции моей употребляемые чиновники не инако как с весьма надежными конвоями ездить по видам горным можем. Таковое состояние беспокойствия и без надежды на подпору Российскую может по истине иметь весьма зловредное влияние над здешним народом, и к прекращению оного поспешить, как кажется, должно принять единственный к обезопасению здешнего края меры, — во-первых, удалением из Грузии всех членов дома царского, которые, доколе здесь останутся, не престанут всевозможными способами стараться питать беспокойствия и мятежи, а особливо царица Дария, — женщина редкого духа и паче всех царевичей о утрате короны из дому своего сетующая, и неспокойствия в Грузии и на границе письмами и посланными своими всеми мерами питающая, в ложной надежде, что все сии неприятности побудят когда-либо Государя отозвать отсюда войска свои и предать царство сие несчастливому своему жребию. Во-вторых, усилить войско здесь находящееся регулярною кавалериею и несколькими казацкими полками, дабы не изнурялась пехота, бегая тщетно за конницею Лезгинскою. В-третьих, составить сообщение или чрез Имеретию или чрез Дагестан с Россиею, занятием оных войсками нашими. Таковое Имеретии занятие обещает несчетные выгоды Крыму лесами, при Черном море находящимися; Дагестан же коль скоро [398] будет в руках Российских, то пресекутся всякие покушения Лезгинцев на Грузию и способом Ганджи легкий откроется путь из Астрахани и внутренности России до самого Тифлиса; притеснение же, в котором Имеретия и поморские Персидские владения находятся от владельцев своих, соделает таковое занятие истинным благодеянием для многих тысяч народа, а при том в короткое время усмирится дерзновенный дух Кавказских обывателей, чрез что утвердится благосостояние не токмо Грузии, но весьма пространных пределов Российских, между Волгою и Доном лежащих. В-четвертых, почитаю что непременно нужно усмирить хищничество Тагаурцев, ибо при теперешних обстоятельствах от разрыва сообщения между Линиею и пределов Грузинских зловреднейшие произойти могут по истине последствия, да и весьма неприятное влияние на общее мнение здешних жителей рождается от ложного мнения, что не может Россия будто бы привести в повиновение толпу хищников сих, едва ли тысячу человек составляющую; приведение же их в послушание весьма легко и нужно токмо в трех местах ущелий, по коим Терек с страшною быстротою протекает, — именно же в Балте, при входе в горы и первой переправе чрез Терек; в Ларсе, самом узком проходе всего ущелья, и в Дарьяле, при вступлении в Грузинскую границу, поставить небольшие военные посты, снабдя каждый из оных хотя двумя полевыми орудиями. Чрез сие пресечется не токмо всякое хищничество Тагаурцев, но и сами горцы сии не будут сметь без дозволения Российского показаться по дороге сей; дорога же оная составляет теперь единственно возможный путь для проезда на подводах из России в Грузию, следственно и есть предмет первейшей важности для охранения царства сего. Пятое, непременно нужно снабдить Правительство достаточным количеством искусных переводчиков, могущих переводить и письменные дела и в коих здесь совершенный недостаток, так что равные члены Правления, как Грузины, так и Россияне, не разумея друг друга и не в состоянии будучи вникнуть в дела им предлагаемые, остаются почти в не деятельности, отчего и должны дела решаться более домашним производством у правителя Грузии, нежели явным и законным течением в самых палатах, что наносит, как заметно, всеобщее неудовольствие. Осмеливаюсь при сем случае напомнить в. выс-у, что весьма бы полезно было прислать сюда поскорее перевод узаконении Екатерины Великой, поднесенный Е. И. В. коллежским советником Ливотовым чрез милостивое посредство ваше и который, как думаю, остался в канцелярии вашей. Почитаю также обязанностью донести и о том, что хотя предположенное по здешним уездам земское правление со временем и будет весьма полезно, для внутреннего благосостояния Грузии, но по новости подданства и по обычаям здешним, не без ропоту поминая о прежних обрядах, как князья, так и народ оному повинуются, особливо же жалуются на многочисленность мелких чиновников, снедающих жалованьем своим доходы здешние, а иногда, как то и везде случается, от злоупотребления наносящих притеснения и частному имуществу, и кажется по истине, что часть сия требует нового соображения с образом жизни, мыслей и с обычаями Азиатскими. Наконец, поставляя всегда долгом, как уже и прежде доносил в. выс-у, не скрывать нигде от Государя и от вас истины, почитаю нужным объяснить, что те из князей здешних, которые при присоединении Грузии к России самое величайшее имели участие и в случае неудачи несли, как говорят, голову на плаху, остались не токмо ненагражденными, но даже лишились тех отличий и доходов, которые по местам своим имели тогда, когда многие из противников Российских награждены или отличиями или жалованьем. Сие, подавая первым причину к правдивому как кажется неудовольствию, подает последним, и теперь еще возмущения в Грузии питающим, повод укоризнами и насмешками над усердными сими к России князьями отвращать и их от преданности к державе Российской. Именам и достоинству сих приверженных князей прилагается при сем список; я же смею утвердительно донести, что награждением оных поощрятся все преданные к России и многие причины к неудовольствиям и мятежам пресекутся. Более же всех внимания между ими заслуживает сардал или бывший фельдмаршал здешних войск князь Иван Орбелиани, который, будучи довольно достаточный человек, не столько жалованьем, как наружным знаком милости Государевой награжден быть может. Впрочем влияние всех сих князей по фамильным связям их и уважению народному заслуживает величайшего внимания, а посему самому и усердие их, как думаю, — награды или по крайней мере того, чтоб не лишить их тех доходов по службе, которые они прежде сего получали, и пристойного от прочих отличия.

В заключение должен прибавить, что немалая [399] причина неустройства здешнего по гражданской части происходит от того, что многие ассигнованные суммы на успешное течение дел в Грузии из доходов царства сего назначены, а хотя и бессомненно, что по нескольких годах не только достаточны будут доходы сии на таковое назначение, но, как думаю, и на содержание войск, для обороны края здешнего нужных, теперешнее состояние Грузии, из притеснений несколько веков продолжавшихся проистекающее, на нынешний год доходы сии обращает почти в ничто, да и года на три или четыре непременно требовать будут денежных пособий со стороны России — пособий, которые всеконечно возвратятся в короткое время с избытком, коль скоро тишина и устройство и последствием оных поощрения сельских промыслов водворятся в пределах здешних. Мне неизвестно, донесено ли сие обстоятельство Е. И. В. в том виде, в котором представлено бы быть долженствовало, но чистейшая совесть заставляет уверить в. выс-о, что заслуживает оно величайшего уважения.

В дополнение к вышедоносимому прибавлю, что царевич Вахтанг искусными движениями ген.-м. Тучкова столько стеснен был в горах, куда было скрылся, что принужден был приехать сам к помянутому генералу и привезен им сюда в Тифлис, а как во время отсутствия секвестровано имение его, то весьма бы полезно воспользоваться сим случаем удержать и оное, яко ключ дороги из России чрез снеговые горы лежащий, и отнять сим самым способы у царевича сего возмущать горцев и питать семя мятежей в владениях своих; в замен же сего имения можно бы пожаловать ему таковое же в России, а сим самым подать повод к удалению его из Грузии, к чему также и следующее происшествие послужить может.

Как в первую мою поездку в Тифлис, проезжая чрез Душет, помянутому царевичу принадлежащий, объяснялся он тогда со мною об обстоятельствах своих в рассуждении несогласий с покойным царем, о чем и донес я в то же время в Бозе почивающему Государю, то сберег он, как кажется, некоторую ко мне доверенность и мы где встречаемся, весьма дружественно доселе обходились. Сие самое побудило меня на другой день возвращения царевича Вахтанга в Тифлис посетить его в доме царицы Дарии, куда он привезен; он говорил много о невинности и горести своей, утверждал, что для того только удалился из Душета, что будучи сын царя Ираклия, не хотел подвергнуть себя посрамлению быть привезен яко пленник казаками в город, куда прежде въезжал как почитаемый народом царевич; сокрушался также много о лишении имения, которое Правительство здешнее, как думаю, без воли Государевой возвратить ему не может. Мое дело, так как постороннего во всех сих происшествиях человека, состояло утешить его вежливыми ответами и притом изъяснением, что по известному милосердию и щедроте Е. И. В. нельзя думать, чтоб не прощен ему был сей поступок, при чем всеконечно или возвратится или заменится и потерянное имение; казалось однако же, что царевич с великою нетерпеливостью взирал на отдаленность срока такового возвращения и неоднократно говорил, что весьма бы желал, чтоб отданы были ему деревни дня через три или четыре. Сие заставляет меня думать, что потому более с прискорбием себя видит теперь лишенным способов действовать по видам своим в Душете и в горах к оному прилежащих, что теперешнее время, по всем получаемым известиям, назначено бежавшими царевичами Юлоном, Парнаозом и Александром для вступления с разных сторон в границу Грузинскую и некоторые, хотя еще и недостоверные слухи доходят, что уже Юлон с нанятыми им Лезгинцами стоит на оной границе, почему и вероятно, что и Вахтанг с своей стороны намеревался вооружить своих подданных для содействия с ними; но побег его и следующие происшествия уничтожили сии предприятия. — Вчерашнего дня посетил меня Вахтанг поутру в лагере, в котором стою, верстах в пяти от Тифлиса; наш разговор, несколько часов продолжавшийся, был сначала повеселее прежнего, а наконец и откровеннее; царевич сам шутил насчет пленения своего и некоторых приближенных его, во время побегу его здесь в Тифлисе захваченных; наконец, продолжая сей тон шутки, спрашивал, зачем не призван он простым приглашением в Тифлис, а пришла туда за ним команда? объявляя между тем опять неоднократно о своей невинности. Я таковыми же шутками отвечал ему, что почитаю его чрез чур остроумным, а при том и привязанным к бежавшим братьям своим, чтоб совершенно на слова его положиться, при чем спросил его, может ли он торжественно утвердить, что не жалеет с матерью своею о Грузинской короне, из дому Багратионов вышедшей, и просил его ответствовать мне правдиво, так как другу. — Он, по некоторой остановке, наконец решительным голосом отвечал: «Не могу! жалеем, [400] и сильно жалеем! Заслуживали бы мы почтены быть безумными, если бы таковое сожаление не существовало». — Не того ли же заслуживаете, — представил я ему, — если не делаете расчету, что всеми покушениями дома вашего и вооружениями скитающихся хищников и расслабленных войск Азийских не можете противостоять могуществу Российской Империи и войскам, от коих неоднократно трепетала вся Европа? Какие могут быть последствия для вас и для единомышленников ваших от таковых покушений, на которые, кроме нескольких мятежных князей, народ Грузинский никогда не согласится? Не нанесете ли, наконец, при гибели союзникам вашим, и разорения вашему отечеству, которое, как думаю, любите? Вы утверждаете, равно как и царица, что никакого доказательства намерений ваших нет. Я и сам уверен, что вы чрез чур остроумны, чтоб вверить таковые доказательства, а особливо письменные — в руки посторонних; но отвечайте искренно, можно ли благоразумному человеку положиться на сии уверения ваши? — Он, смеявшись, ответствовал. — «Не можно». — На что же вы жалуетесь, — продолжал я, и какие должно было принять меры прозорливое Правительство против таковых покушений, совершенно противных соизволению Г. И. Высочайшим Манифестом изъясненному? какие же последствия для вас и дому вашего все происшествия сии иметь будут? — «Весьма гибельные, ответствовал царевич, и я толико тревожусь положением моим, что не останусь, думаю, жив до ответа, из Петербурга ожидаемого». — Напрасно сомневаетесь вы, говорил я, о милосердии Е. И. В. Оное безмерно; но если позволите подать себе дружеский совет, то заслужите оное, отнесясь прямо к Е. И. В. с частным признанием как со стороны вашей, так и ее в. царицы. Я удостоверен, что гораздо приятнее будет для Государя, если, оставя все косвенные дороги, доверенностью вашею пред Императором стараться будете приобрести Его прощение, а при том и объявите, чего вы делаете в замен короны, из дому вашего вышедшей; постарайтесь равномерно усмирить мятежи Грузию изнуряющие и уговорить братьев ваших, из царства сего удалившихся, к покорности. Я уверен, что по влиянию вашему на них не безуспешно сие предпримете. Вот единственная дорога, которую по истинной к вам дружбе предложить могу к привлечению на вас благоволения Монаршего и к отвращению той гибели, которая без того вам и соучастникам вашим угрожает. — «Но не навлечется ли, ответствовал царевич, таковым признанием еще более на нас столь страшного для нас гнева Е. И. В.?» — Разве думаете вы, сказал я, что скрыты от Государя деяния ваши? оные известны Ему многими путями. Что же приятнее будет для него, узнавать об них от посторонних, или видеть собственное раскаяние ваше в чистом и искреннем признании? — На сие последнее сказал царевич, вынимая образ, который имел на груди, и со слезами на глазах! «Всячески стараться буду, переговорив с матерью моею, убедить ее к таковому пред Государем признанию и к братьям напишу». Разговор наш о сем продолжался еще часа с два, и Вахтанг поехал наконец от меня, повторяя уверения, что последует совету моему; не знаю однако же, решится ли на сие по переговоре с царицею, по правилам политики Азиатской. Дабы убедить его однако же к оному, не скрыл я от него, что я о разговоре нашем не оставлю подробнейше донести в. выс-у, дабы как он, так и мать его утвердительно знали, что не останется оное безызвестным Государю; почему и намереваюсь при первом свидании сообщить ему ту часть донесения моего, которую можно ему показать будет. Он спрашивал также, между прочим: может ли надеяться, что таковое письмо дойдет верно до рук Монарших? Я ответствовал, что имеет на сие два пути, а именно послать оное чрез ген.-л. Кнорринга и если хочет, для отвращения всякого сомнения, в дубликате чрез братьев своих, в России живущих. Вообще должен и я с своей стороны просить в. выс-о о наставлении, как мне поступать; ибо хотя и не поручено мне вмешиваться в дела здешние, но многие как из членов царского дома, так и из князей, по доверенности и благорасположению, которым я столько счастлив быть от народа здешнего почтенным, приходят и спрашивают моего совета, что случилось например и в рассуждении бунта Кахетинских князей, о коем я прежде всех был извещен приверженными к России князьями; бунт сей между тем деятельными движениями ген.-м. Лазарева, без всяких злых последствий и без пролития крови, усмирен; но твердо уверену быть можно, что вскоре опять новые мятежи родятся, если не отвращены будут единственною мерою удаления из Грузии всех членов дома Багратионова, то есть царской фамилии.

На сих днях отряженная от меня партия для распространения разведок весьма надежного золотого прииска, под прикрытием двадцати пяти человек пехоты, выдержала сильное нападение от [401] трехсот Лезгинцев, которых хотя и отразила, но с утратою пяти человек убитых и десяти раненых. Отличное поведение и храбрость унтер-офицера Тифлисского Мушкетерского полка Амельянова, малым сим отрядом командовавшего и более восьми часов выдержавшего на открытом почти месте толь сильное нападение, заслуживая с моей стороны величайшей признательности, заставляют принять смелость трудить в. выс-о покорнейшею просьбою, не возможно ли исходатайствовать ему от щедроты Монаршей чина офицерского и, по совершенной бедности, хотя рублей двести на экипировку.

При донесении в. выс-у всего вышеописанного, покорнейше прошу не иначе на оное взирать, как на знак совершенной преданности к вам и любви к отечеству; если по неизвестным мне обстоятельствам предлагаемые мною меры к усмирению здешнего края невозможны или недостаточны, то по крайней мере из всего что здесь заметить мог, кажутся доселе едиными удобными. О собственной моей экспедиции вскоре надеюсь обстоятельно донести; оная довольно успешна и, как думаю, откроет способы распространить изобилие от рудного промысла ожидаемое на немалое количество здешних обывателей.

РЕЕСТР

князьям Грузинским, показавшим особенное усердие и преданность к Державе Российской при присоединении Грузии к России, и которые еще доселе ничем не награждены.

Все сии князья были обнадежены милостями Монаршими, каковое обнадеживание и поныне остается тщетным, между же тем лишились они не только занимаемых ими прежде чинов и должностей, но сопряженных с оными выгод и доходов. Замечено мною некоторое неудовольствие князей и награждении их медалями, потому особенно, что не желают уподобиться чрез таковую награду с людьми, неимущими наследственных титулов и достоинств; по здешним обычаям — сабли, а особливо орденские были бы кажется весьма приличным награждением, ибо последние прибавляют важность собственных заслуг к достоинству дворянства, коего древностью и преимуществами толико здесь гордятся.

Подлинный подписал тайн. сов. граф Мусин-Пушкин.