-

ГРИГОРИЙ ДЕ-ВОЛЛАН

В СТРАНЕ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА

XXIII.

Поездка на острове Кю-сю. — Японские приметы. — Старинная твердыня христианства. — Каго (носилки) и новый способ езды верхом. — Кагосима — резиденция сацумского князя. — Старинный военный танец. — Опасное путешествие порогами. — Кумамото. — Вулкан Асосан и долина смерти. — Сиро в Кумамото. — Губернатор. — Квартал куртизанок. — Целебные источники. — Симабара — последний оплот христианства.

Немногим удалось побывать в тех местах, которые я посетил на Кю-Сю. Многие из путешественников ограничиваются ближайшими окрестностями Нагасаки и не заглядывают в глубь острова. [297]

Путь мой лежал на восток от Нагасаки в местечко Моги. Надо проехать сначала по городу до предместья Гунгоци мимо храма Гион и потом подняться вверх по очень хорошей дороге. Очень красив с левой стороны конусообразный холм с кудрявою растительностью на самой верхушке. Куда ни взглянешь, везде поля, на которых растет сахарный тростник, индиго, сладкий картофель, просо, рис. Обработка земли образцовая, несмотря на то, что у японцев земледельческие орудия самого первобытного свойства. Теперь после риса приготовляют почву под ячмень. Соха у них деревянная с железным наконечником. Для того, чтобы разрыхлять землю, существует инструмент в роде кирки. Но и с такими орудиями можно обработать почву самым тщательным образом, что и делают японцы и достигают очень хороших результатов. Надо сказать, что культура у них самая интенсивная; вместо того, чтобы зря разбрасывать семена, как это делается у нас, они рассаживают злаки кустом, и почва у них обработана так, как у нас огород. Если земля нехороша, то удобрение ее обильное. Всякие компосты, человеческое удобрение, растения, морские произведения — все шло на пользу земледелия. Наших мужичков-переселенцев спрашивали, что они сделали бы с такою землей. Да мы бы с голода умерли, отвечали они. У нас и случается, что навоз на юге валят прямо в реку.

Очень интересно, что у японского простолюдина существуют разные приметы. Если, например, в день Нихяку (1-го сентября н. ст.) будет буря, то урожая не будет. То же самое замечают и на Нихяку-казука (11-го сентября). Они обсуждают погоду известных знаменательных дней, как будто дело касается [298] одушевленных существ. Так, например, у японцев всегда первый сын называется Таро, второй — Джиро, третий — Сабуро, четвертый — Сиро. Важно очень, как будет вести себя Хивар первый (18-го марта).

У кладбища открывается красивый вид на город с его серыми крышами, на голубую бухту, которая кажется озером, окаймленным высокими горами. У перевала маленький трактирчик, в котором пируют какие-то японцы. Нельзя не удивляться умению японцев устраивать дороги. Вот и здесь они прорубили громадное ущелье в горе, чтобы только сократить путь. От перевала дорога идет зигзагами вниз, и наши курумаи ⁷¹ летят с головокружительною быстротой. Этот склон горы очень красив. Пашен гораздо меньше, и холмы покрыты свежею и яркою растительностью. Больше всего мне нравятся рощи из бамбуков своею свежею зеленью и своим стройным красивым видом. Недаром пословица говорит, что в Японии не найдется кривого бамбука. Это дерево играет громадную роль в домашнем обиходе японцев. Чего только не делают из бамбука. Даже и молодые ростки его годны для пищи. Любитель цветов пришел бы, конечно, в восторг от громадных камелий, которые здесь не похожи на наши жалкие тепличные растения. Нет, это большое, рослое дерево с толстым стволом и с густою зеленью. И таких деревьев целая роща.

Глядя на эти холмы, укутанные разнообразною растительностью, одна дама воскликнула в восторге: «Да это чудный ковер. Право, трудно придумать лучшую декорацию!»

Милая дама, да когда же декорации могут походить [299] на чудное создание природы, неисчерпаемой и богатой в своих проявлениях.

Красивое ущелье все расширяется, и внизу, на берегу маленького залива, показался Моги.

Увидев иностранцев, детское население Моги пришло в волнение и обступило нас с криками: «оранда джин» (голландские люди).

Странное дело, много уже перебывало иностранцев разных наций в Нагасаки и окрестностях, но простой народ все еще считает их голландцами.

Глядя на эту толпу детей, невольно подумаешь: Да кто это из путешественников приходит в восторг от японских детей? Может ли быть что-нибудь грязнее, отвратительнее, неаппетитнее на вид, как эти дети, которые не только не знают носовых платков, но, извините за выражение, никогда не сморкаются. При этом из трех детей непременно найдутся двое с накожными болезнями — с коростою на голове и на лице. Это ли красиво? Есть, конечно, очень хорошенькие, но они составляют исключение. Доктор З. зашел в одну лавчонку и, найдя там дешевые гребенки, зеркальца и всякую мелочь, накупил целую массу предметов и начал раздавать их детям. Сначала было очень весело и смешно, а потом мы и не рады были, так как все население поднялось на ноги и следовало за нами по пятам. Надо было зайти в гостиницу, при которой имеется роща из сосновых деревьев на берегу моря. Туда приносят окаменелости с оттисками растений. При гостинице есть теплые ванны. В большом бассейне полощется масса народа без различия пола и возраста.

Но вот крошечный пароходик дал свисток, и надо проститься на время с милым знакомым. Ну и [300] пароход! Как только мы вышли, началась такая качка, что все попрятались в трюм. Да и там тоже скверно. Спертый воздух и вид больных просто воротит душу. В довершение всего какая-то глупая женщина колотила ребенка в то время, когда у него была морская болезнь. О том, чтобы выйти наверх, нечего и думать. Пароходик так и ложится на бок. Так и кажется, что он не встанет. Нет, ничего, пошел, а тут громадная волна брызнет и зальет палубу. К вечеру мы добрались до Томиоки на острове Амакуса. Старичок бургомистр со старинною японскою прической, он же и содержатель гостиницы, взялся показать нам развалины старинного замка в Томиока.

На устройство замка, искусственного пруда и острова было потрачено много труда.

Когда-то, говорил нам старичок, в Томиоке было 800 домов и 3,500 жителей. Теперь их только 800 человек. Большинство жителей занято рыболовством и земледелием. Почва в Амакусе очень хорошая. Родится рис (лучшего качества), гречиха, ячмень, хлопок, сладкий картофель, сахарный тростник. Бананы, каки, пальмы попадаются на каждом шагу.

Из Томиоки в Хондо (6 ри) идет горная тропинка и надо сказать, что дорога ужасная. Для меня и Сига-сана, который сопровождал меня в качестве переводчика, были приготовлены «каго» (носилки). «Каго» представляют собой плотную плетеную корзину или ящик, в которой может поместиться человек, если он по-японски подожмет под себя ноги. К углам корзины приделаны четыре бамбуковые стойки, на которых лежит плоская крышка. Вдоль этой крышки продета длинная толстая палка, которая лежит на плечах носильщика. Берут обыкновенно двух, а иногда [301] четырех носильщиков. В руке каждого носильщика большой посох, вровень с плечом, на которое накладывается подушка. Через каждые пять минут носильщики останавливаются, чтобы переменить плечо, и для этого подпирают длинный шест своим посохом. Если сидеть на пятках, то «каго» является большим удобством, но европейцу приходится просто лежать. Но тут опять несчастье: некуда девать ноги. При этом «каго» рассчитано на маленький японский рост, и европейцу оно покажется тесным. Посидев в «каго» несколько минут, я предпочел идти пешком. Сига-сан и повар чувствовали себя отлично и, убаюканные равномерным движением «каго», заснули.

Трудно было взбираться в гору по каменистой тропинке, но прелестный вид вознаградил нас за все. Как на ладони видны были Симабара, Унзен, Кабасима, Моги со своим заливчиком, голубое море с причудливыми очертаниями берега и жемчужина Амакуса со своими зелеными горами. И что за прелесть этот чудный лес, который тянется на целые ри без признака жилья. Среди деревьев щедрою рукою рассыпаны цветы; птички поют, целые полчища уток, фазанов, пользуясь безлюдием, пролетают над вами и дразнят того, у кого есть охотничьи наклонности.

В Хондо (800 домов, 6,000 жителей) местный суд первой инстанции, банки, почта, типография и театр. В городе много солеварен. Устроены ванны из соленой воды. У Сиги-сана оказался здесь знакомый, и он пригласил нас к себе отобедать, чем Бог послал. Он, конечно, угостил нас аваби, угрем, гороховым супом, зеленью, засахаренными «каки» ⁷². За [302] исключением сладкого, все — кушанья, к которым я еще не привык, и потому пришлось все благодарить и отказываться.

Утром на другой день мы отправились на парусной лодке в Коме-но-цу (рисовая бухта). Хорошо, что в это время море только лелеяло и убаюкивало нас и можно было спокойно наслаждаться красивыми видами островков, рассыпанных по дороге дальних гор, окутанных лиловым туманом. Но с другой стороны, за отсутствием ветра, пришлось провести в море от девяти часов утра до самого захода солнца.

Каме-но-цу — маленькая бедная деревушка из 300 домов. Большая часть домов покрыта соломенными крышами. Джинрикшей нет и единственный способ передвижения — это вьючные лошади. Дом, в котором мы остановились ночевать, бумажный, и ночью было очень холодно.

Сегодня я попробовал новый способ езды верхом. На деревянное седло местного изделия навешивают с обеих сторон вьюки. В средину между вьюками кладут подушку. Вы садитесь на нее, скрестив ноги, свешиваете их вперед на шею лошади. Стремян, конечно, нет и нужно держаться одним равновесием. Особенно неудобно это положение при крутых спусках, когда буквально сползаешь на шею лошади. После нескольких дней такой езды к ней привыкаешь и чувствуешь себя, очень хорошо. Лошади здесь обыкновенно не подкованы и им на ноги надевают род соломенных сандалий, которые, конечно, нужно часто менять.

Полевая культура здесь самая разнообразная: растут хлопок, индиго, просо, ячмень, конопля, сахарный тростник, табак, сладкий картофель и всякая зелень. [303] Камелии, которых тут гибель, здесь не ценят и они идут на отопление бань.

Дорога идет сначала огородами, полями и не отличается красотою. Затем начались холмы с крутыми спусками. Очень хороша аллея из исполинских криптомерий. К сожалению, многие из них срублены во время сацумского восстания. Между рисовыми полями видны солеварни.

Не доезжая до Акуна, мы встретили веселую и нарядную толпу, которая возвращалась с мацури. С нею были бонзы и театр марионеток. Крестьяне несли в руках цветы и разные гостинцы.

Живописные окрестности Акуны напомнили мне Крым и особенно дорогу от Ялты до Гурзуфа. И тут нечто похожее на Медведь-гору. Акуна славится своею рисовою водкою. Дорога, к сожалению, не крымская. Можно утешаться, впрочем, тем, что хорошая дорога уже сооружается. Пока она не готова, приходится довольствоваться маленькою тропинкою, усеянною камнями. Это еще ничего. Из Нисикаты пришлось целое ри (3 1/3 версты) ехать по морскому берегу, и там, где берег из отлогого делается крутым, обрывистым, там наши лошади карабкались, как ни в чем не бывало, на скалы.

Были минуты, когда можно было подумать, что и лошадь и всадник, сидящий еще так неудобно, отправятся в одну из расщелин между скалами и уже не вернутся на свет Божий, но бывали минуты, когда все забывалось ради чудных красивых видов. Было что-то дикое и вместе с тем красивое в этих скалах, выступающих из моря и освещенных ярким закатом. Вдали, в белой дымке, рисовался остров Косики. [304]

С Нисикаты местность довольно населенная. Много деревень на пути, масса рабочих на государственной дороге и целые вереницы пешеходов и туристов, отправляющихся по образу пешего хождения. Увидел я здесь и традиционного, настоящего японского почтаря, бегущего со своею ношею из одного города в другой. В деревнях крестьяне приступили к молотьбе, которая совершается обыкновенно ночью при огне. Сначала снопы пропускают через гребни и колос отрывается от стебля, а затем все колосья собирают в кучу и их колотят молотком. За два ри до Сендая начинается ровная дорога, и наши лошади пошли бодрою рысью.

Река Сендай считается одною из трех больших рек на Кю-сю. Она судоходна на 16 ри. Громадный мост соединяет местечко Сендай (555 жителей) и Мукадо (1,489). Источниками дохода являются лес, чай, фарфоровые изделия, жаровни (каго-хибачи), плетеные японские шляпы. В горах есть олени. От Сендая до Ичику (4 ри) идет отличная колесная дорога и можно ехать в «баше», род крытого фургона.

Особенно мне нравится кокетливый вид японских деревень. Чувство изящного сильно развито в японском простолюдине. Каждый домик окружен зеленью, по изгороди вьются розы или клематиты. Если внутри и бедно, то цветы, растения придают дому какой-то веселый, смеющийся вид. Это не то, что наши мужики, которые первым делом уничтожают деревья. Теперь кругом Владивостока на 20 верст уже нет леса. Сначала все уничтожили, а теперь начинается посадка деревьев для сквера и садов. На половине дороги серебряный рудник Сейгано. Посредством штольни в 500 кен (в каждом кене 6 фут) серебряная руда [305] вывозится на свет Божий. В шахте работает 50 человек, получающих от 2 до 8 дол. в месяц. Ежедневная добыча 4 момме золота (каждое момме стоит 3 дол. 6 ц.) и 6 момме серебра (16 ц.). Посредством водяного двигателя приводится в движение машина, раздробляющая куски руды и превращающая ее в порошок. Еще дальше существует рудник, в котором добывается песок.

В Ичику (или Ичику-Коминато, то-есть гавань в Ичику), кроме солеварен, нет ничего интересного. Большие суда не могут стать на якорь. Мне говорили прежде, что в Сацуме очень немного иностранцев и что после восстания враждебность к ним увеличилась. Ничего этого я не заметил и не видел более веселого, добродушного народа. Какой-нибудь пустяк может рассмешить их.

В стороне от местечка Исю-Ин находится деревня Наесирогава, в которой приготовляют так-называемые сацумские фарфоровые изделия. Начали их выделывать со времени корейского похода, когда Симадцу привез корейских плотников, искусных в фарфоровом деле.

От Исю-Ин дорога идет по высокому плоскогорию с широким видом на окружающие горы. Затем дорога спускается круто в Кагосиме ⁷³ (к главному городу Сацумской провинции). Город находится на берегу красивого залива, среди которого возвышается остров Сакура-зима с вулканом. Когда-то Кагосима славилась своею населенностью и красотою своих построек. В августе 1863 г. за убийство Робертсона самураями кагосимского князя английский флот бомбардировал Кагосиму. [306] Крепость была разрушена и город сделался добычею пламени. Свирепствовавший в то время тайфун способствовал распространению пожара. Во время сацумского восстания город был взят императорскими войсками и вторично сожжен.

В настоящее время на месте, где был старинный замок, устроены казармы. Пониже их находится «кенчё» или губернское правление.

Рейд широкий, защищенный со всех сторон, считается одним из лучших в заливе. Глубина от 13 до 20 саж., так что большие казенные, военные и коммерческие суда могут стоять на якоре у самой набережной. Кагосима, еще не открытая иностранцам, имеет значение только для местной торговли и как вывозной порт для произведений губернии.

В Сацумской провинции есть золото, серебро и олово (в Таниями), сера (на острове Иводзима), медь (остров Такарадзима), селитра и камфора (в уезде Каванобе). Вследствие гор, риса обрабатывается немного.

В уездах Ибусуги и Демидзу растет табак, сладкий картофель, сахарный тростник, чай, дикое чайное масло, арбузы, лимоны, апельсины.

В уезде Исагуни — конопля, в Такае индиго, в Ата восковое дерево. На островах Хичито много тростниковых трав, из которых приготовляют цыновки, обильный лов рыбы тай, трепангов, бониты. Кагосима производит бумажную материю красно-бурого цвета, гребни, хаси (палочки для еды), фарфоровые изделия.

Когда мы ездили по городу, то Сига-сан обратил внимание на православный крест, который возвышался над одним домом. Оказалось, что тут живет японский православный священник. Мы заехали к нему, и он принял нас очень любезно, показал нам [307] маленькую домовую церковь и сообщил, что в Кагосиме православных 176 человек. Есть еще православные в Кумамото (45 человек). По его сведениям, в Кагосиме нет католиков, протестанты есть, но сколько их — он не знает. Еще одно замечание. Насколько я мог, конечно, заметить, кагосимцы отличаются от обыкновенного японского типа. Встречаешь много лиц с правильным профилем. Что касается наречия, то оно, по словам Сига-сана, другое. Он не все понимал, когда простолюдины говорили между собою.

Осмотрев город, мы отправились на сацумскую фабрику. Изделия этой фабрики отличаются легкостью веса и своим особенным желтовато-белым цветом оттенка creme. Глазурь по большей части истрескана, и трещины эти покрывают вещь, как сеткой. На фабрике в это время было 4 формовщика и 10 рисовальщиков. Формовщики получают от 25 до 50 ц. в день. Рисовальщики от 40 ц. до одного иена. Глина берется из м. Каседа (19 ри от Кагосимы) и из Кирисимы (5 ри). Доход фабрики 800 иен в месяц. При нас работали формовщики, и надо удивляться богатству фантазии этих простых рабочих, которые умеют создать фигуры, полные жизни, дать лицам столько выразительности. Они никогда не изучали анатомии, но движения тела изучены ими вполне. Правда, японец-художник для изучения тела не нуждается в анатомическом театре или в моделях. Ему стоит только пойти на улицу — и там неисчерпаемый материал для пластики.

Среди шедевров сацумского искусства, стоивших сравнительно дешево, мы видели и такие вещи, которые приготовляются специально для европейцев. Эти вещи, выйдя из сацумской фабрики, будут продаваться за старый сацума. [308]

— Отчего вы делаете эти вещи со старым гербом сацумского князя? — спросили мы надсмотрщика. — Ведь теперь фабрика уже не принадлежит сацумскому князю.

— Иностранцы дают за эти вещи дороже, считая их старинными, — был ответ.

Из фарфоровой фабрики мы отправились на бумагопрядильную фабрику, существующую уже 21 год. На фабрике работают преимущественно женщины (150) и получают — подумайте только! — от 3 до 8 центов в день (на собственном продовольствии). Когда я удивился такому дешевому труду, то мне сказали, что есть даже бесплатные работницы, которые поступают на фабрику для выучки. Рабочие получают от 4 до 28 ц. в день. Фабрика дает валового дохода 54 т. и будет давать больше, с тех пор, как началась ночная работа. Бумажная белая материя идет в военное министерство.

Хлопок, идущий на фабрику, наполовину местного происхождения (с острова Кю-сю), наполовину привозный.

По соседству с этой фабрикой был в прежнее время сталелитейный завод для литья пушек. Недалеко от завода, в местечке Исо, находится прекрасный парк сацумского князя. Парк этот особенно хорош, когда цветут вишни.

Я был в этом парке еще раз по случаю посещения Кагосимы Наследником Цесаревичем, а ныне благополучно Царствующим Государем. Сацумский князь устроил тогда праздник в честь Высокого Гостя. Одним из эпизодов этого празднества был военный танец бывших самураев князя, исполненный в старинных японских латах и доспехах. Сам [309] князь был в европейском сюртуке, когда перед ним дефилировали его оруженосцы.

Государь обратил внимание на расстроенное лицо старого князя, который не мог удержать слез при виде этой яркой картины прошлого величия.

Из Исо дорога все время идет берегом моря. Хотя сацумский князь и славился своим богатством, но очень мало сделал для благоустройства своей страны. Дорога отвратительная, местность пустынная, ненаселенная. Только изредка из-за какой-нибудь скалы выглянет какая-нибудь избушка. Жители заняты рыбной ловлей и все население мужчины, женщины, дети — гуляют без всякого стеснения нагишом. Погода действительно летняя. Пользуясь этим, я облачился в белый летний костюм и был сам не рад этому, так как мириады мошек облепили меня.

В Кадзики пришлось взять вьючных лошадей. Дорога в Мизобе своею дикою и суровою красотою напоминает швейцарские виды и была бы достойна кисти Калама. В полдень задымилась вершина Кирисимы-Ямы. По временам показывалась Кагосимская бухта и среди нее вулкан Сакуразима (вишневый остров). На вершинах гор дул пронизывающий холодный ветер. На горах растет особенный, так-называемый горный рис, не требующий орошения. В уезде, кроме того, растет сахарный тростник, табак, конопля, лен. Здесь водится много рыбы — камбала, трепанги. Производятся фарфоровые изделия, чугунные изделия, зонтики. По дороге красивый водопад и маленький пруд. Несмотря на роскошную растительность, страна бедная — мало проезжих. Хотя дорога до Мизобе и хорошая, но джинрикшей нет, потому что мало езды.

Все товары, рис, лес привозятся на вьюках или [310] быках, запряженных в дроги с двумя каменными колесами.

Мизобс — красивая деревушка, спрятавшаяся среди цветов, пальм, латаний, восковых деревьев. Оттуда уже начинается горная тропинка. Вершины гор совсем голые, лишенные растительности. В горах попадается азбест. В стороне от торной дороги, между горами Куними-даке и Ара-даке, находится рудник Ямагана (1,000 ф.). Выручка в месяц 3 кванме (3,000 момме) с 70-ю процентами золота. Рабочих 860 человек. Заработная плата от 5 ц. (дети) до 35 ц. в день. Золото разрабатывается в семи местах. На реках много мест, где промывают песок. Рудник существует с 1640 г. При руднике машина в 15-20 лошад. сил. Чистого дохода рудник дает до 15 тыс. дол. Администрация состоит только из трех лиц, из которых один получает 30, а другие 25 дол. в месяц. Прежде здесь был француз, но при нем рудник не давал дохода. Для подвоза материалов существует железная дорога.

Как мне объяснили японские инженеры, amalgamation des pyrites d’arsenic, содержащая золото, приносит мало дохода. Кругом но всей округе крестьяне кустарным способом добывают золото, и где только есть вода, там поставлена дробильная машина.

Выехали мы очень рано, когда на полях и на ближайших горах расстилался туман. В соседней деревне, в которой имеется черепичный завод, живут сто бывших вассалов сацумского князя. Эти сизоку (самураи) работают в поле и ничем не отличаются от простых крестьян. Многие из них заняты починкою дороги. Единственная разница состоит в том, что дома их как-будто красивее и изящнее на вид. [311]

На горе, близ Курино, мы увидели гейзер, действовавший с большою энергией. Затем долина суживается, и мы въезжаем в ущелье, на дне которого шумит среди порогов горная река.

Дорога от Иосиды до Стоёши напоминает мне во многих отношениях головоломные горные тропинки Черногории и Герцеговины. Так же, как и там, кругозор широкий, обнимающий собою десятки и десятки верст. Подъем на эти высоты трудный, но что сказать о спуске? Надо удивляться лошадям, которым приходится выбирать дорогу среди груды камней, точно нарочно наваленных на тропинку. В этих непроходимых дебрях, как нам рассказывал проводник, водятся дикие кабаны.

Мы спустились в равнину уже тогда, когда стемнело, когда в кустах появилась масса светлых точек. Это были светляки с мягким фосфорическим светом.

Поездка из Стоёши в Яцусиро доставила мне новые оригинальные впечатления. В первый раз мне пришлось испытать, что такое езда на плоскодонных лодках по реке, наполненной порогами.

Лодка идет сначала очень медленно, и лодочники гребут; но вот первые пороги, и лоцман едва успевает направить лодку, как она уже летит с быстротою молнии по стремнинам. Надо удивляться умению и верному глазомеру лоцманов, которые умеют направлять лодку именно туда, куда следует. На один волос выше или ниже — и лодка разобьется о скалы. Что касается меня, то я испытывал такое же впечатление, как и при катаниях с гор. Один момент, захватывающий дыхание, и не успеете опомниться, как уже все кончено. Но на реке таких мест много, и удовольствие это продолжается почти целый день. [312]

В то время, когда лодка шла плавно по реке, можно было любоваться красивыми высокими берегами, на которых растут кипарисы. Иногда показывалась хорошая деревушка, осененная высокими горами, а там дальше река суживалась до того, что лодка проходила под нависшей над нею скалой.

Дорога от Яцусиро густо населена: на каждом шагу попадаются деревни и все видимое пространство занято полями. Земледельческие орудия те же, как и в других местах: соха с железным наконечником, железная борона, а для молотьбы цепы, как у нас в Малороссии.

В Яцусиро уже был убран хлеб; в долине, окружающей Кумамото, крестьяне заняты были уборкою риса. Урожай, повидимому, был очень обильный. Кумамото (10,000 домов, 50,000 жителей), бывшая резиденция князя Хиго, находится среди плодородной равнины и по внешнему виду напоминает Сендай и Токио.

Губернатор Кумамото принял нас очень любезно, хотя и заставил нас ожидать его появления. Но это объясняется очень просто. Визит был вечером, а это такое время, когда высокопоставленные лица в Японии уже сбросили с себя европейское платье, которое они носят только днем на службе и облекаются в удобный японский кимоно, садятся на пятки и закуривают трубочку. Одеться опять в европейское платье требует времени. Губернатор — старичок, чисто выбритый, в старомодном сюртуке с маленьким галстуком. На некоторых наших старинных портретах попадаются такие чиновничьи физиономии с чисто выбритым лицом.

31 октября. Сегодня тепло, точно летом. Жарко даже в летнем платье и от горячих лучей солнца [313] надо прикрываться зонтиком. Мы наняли джинрикшей до Точиноки. Простые крестьянские дома в окрестностях Кумамото указывают на зажиточность жителей. Дома глиняные, покрытые черепицею. Хлеба, как видно около домов, много.

Да и надо сказать, японский народ умеет трудиться. Куда ни взглянешь, везде изнуренные от труда лица. Вот он, по колена в грязи, с сохою, готовит поле под рисовый посев. А чуть только отдых — веселье, смех и шутки, как будто труда и не бывало. Отсутствие нищих тоже приятно поражает путешественников. Выносливый в труде, японец довольствуется очень малым. Напр., нашим курумаям продовольствие стоило не более 5 ц. в день, а заработать он может, если пробежит верст 40 или больше, до 60 ц. При мне в харчевне с них брали по 3 ц. за обед. Дешевизна рабочих рук действительно изумительная, и вот отчего все тяжести возятся не иначе, как людьми. Громадные бревна, камни, тяжести — все переносится на людских спинах и только изредка на лошадях. Вся эта работа сопровождается криками «осой аса», смехом и прибаутками. Да, правда, неистощимое веселье у японского народа. Кажется, японцу стоит только показать палец — и он рассмеется.

Но я ничего не сказал о поездке в Точиноки. С самого Кумамото начинается подъем. По правой руке извивается быстрая река Сира-Гава. Горы, видимые сначала в лиловом тумане, подходят все ближе и ближе, и местность становится живописною.

В Татено мы слезли с джинрикшей и спустились в узкое ущелье с водопадом и несколькими домиками. Благодаря любезности губернатора, нам приготовили отдельный домик. Тут же и бассейн с горячею [314] водою. Вся местность кругом изобилует горячими источниками. В Точиноки, напр., в 1883 г. было 3,385 человек больных. Вода содержит железо, соду, кали, известь, серную кислоту и т. д. Температура 102° Фаренгейта. Вода прозрачная, без запаха и без вкуса (alkali).

Местечко, в котором мы остались ночевать, было прелестно во многих отношениях. Крутые, обрывистые горы сошлись так близко, что оставили только крохотное местечко для водопада и для маленькой площадки, на которой приютилось несколько домиков.

На другой день мы отправились пешком на вулкан Асо-сан. Из Тоноситы дорога идет вдоль по горной реке, высокие берега которой покрыты растительностью. Затем дорога сворачивает влево, и всякая растительность прекращается. Везде следы вулканической деятельности Асо-сана. Подъем в течение 3-х часов и местность однообразная. В некоторых местах лужайки с высокой травой, и там пасутся стада.

После утомительного восхождения мы добрели до первых гейзеров. Эти высокие фонтаны горячей воды — очень интересное зрелище. При выходе пара из земли слышится такой шум, как будто травят паровик. В Юнотани мы взяли горячую ванну, которая, точно рукой, сняла всякую усталость.

В Юнотани только несколько домов. Прежде эти дома были у самых гейзеров, но такое близкое соседство гейзера показалось, должно быть, не совсем безопасным, и гостиница перекочевала немного пониже.

Дальнейший путь был еще труднее и безотраднее. По временам, правда, открывался широкий вид на окрестности. После 5 часов ходьбы мы дошли до Сенжугахама, и перед нами открылась котловина (прежний [315] потухший кратер). Сильный запах серы уже давал нам знать, что мы недалеко от кратера. Еще немного и перед нами часовня и 13 шалашей, в которых живут люди, занимающиеся добычей серы. Это занятие мало оплачивается, так как 80 человек добывают 20 тысяч кин (фунтов) серы, по 1 1/2 цент. за фунт, и, кроме того, оно сопряжено с большим риском. Рабочие должны, спустившись в самый кратер, собирать серу, где ее отламывается больше. Каждую минуту их может постигнуть смерть или от удушья газом, или в случае внезапного извержения.

Надо еще упомянуть об одном обстоятельстве. Подойдя к этому поселку, мы попали в первый чайный дом, но там очень вежливо попросили нас перейти к соседям. Когда мы спросили, отчего нас не пускают, то нам объяснили, что между чайными домами установлена, по взаимному соглашению, очередь. Сегодня гости у одного, завтра у другого хозяина, так что никому не обидно.

Отсюда уже начинается долина смерти. Нигде ни травки, ни признака чего-нибудь живого. Запах серы становится просто невыносимым, но что делать: взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Из многих мест по нашей дороге вырываются тоненькие струйки пара. Японцы думают, что это души юношей, которые стараются пробиться наружу и выйти из ада, и, чтобы помешать этому, они закладывают такие места грудою камней. Самый ад рисуется японцам в виде кратера Асо-сана, и, действительно, зрелище это страшно величаво. Кратер широкий, в 21 ри в окружности, глубина 8. В глубине его слышен шум как бы от исполинского паровика, и серные испарения с грохотом вырываются из недр земли. У самого края [316] пропасти стояли идолы, пред которыми наши проводники долго молились. Сига-сан никак не решался подойти к самому краю обрыва и только ползком дошел туда и, заглянув вниз на минуту, с ужасом отшатнулся. Зрелище, действительно, достойное фантазии Данта.

На обратном пути, который был легче, мы разговорились с нашим проводником, и он поведал нам, что арендная плата в этих местах, т.-е. в долинах, где произрастает хлеб, такая, что из десяти частей семь отдается собственнику, три арендатору. Урожай сам 15 и 20. Болтая о разных вещах, он попросил у Сига-сана совета. Дело в том, что у бедного убежала жена с его приятелем и он не знал даже, где ее найти.

Спустились мы другою дорогою на Мия-дзи (150 домов, 250 жит.) и Саканаши (160 дом.). Встретил нас там чиновник в полувоенной крылатке, как изображают Мефистофеля в Фаусте. Он оказался большим весельчаком и любителем brandy whisky, я мы с ним очень скоро подружились. Тут показывают храм, построенный будто бы внуком Дзинму-Тепно, родоначальником нынешней династии.

Из Саканаши очень крутой подъем в гору. Скалы, украшенные растительностью, напоминают Хаконе. На вершине местность однообразная и ровная. Спуск отлогий. Дорога, как нам сказали, сооружена на частные средства, и за проезд по ней надо вносить несколько центов от каждого джинрикша или от каждого экипажа. Селения здесь не так богаты, большинство домов под соломенными крышами. Заметил я, между прочим, оригинальную манеру возить снопы. Их увязывают в виде вьюков на спине быка. Переезжаем в Бунго-кен. Контраст с соседним кеном [317] (губерниею) разительный. Вместо равнин и полей все горы и скалы, красивые, точно волны застывшего моря, но мало обработаны. И дорога гораздо хуже. Эта губерния славится изобилием минеральных источников. Когда-то все эти места принадлежали феодальному князю Отомо, который стремился подчинить своей власти весь остров Кю-сю. Как христианина и могущественного владельца, португальцы считали его королем. Он способствовал распространению христианства. К сожалению, он был побежден врагами, владения его были конфискованы и розданы последователям Ие-ясу Токугавы.

Город Такеда (6,000 жит.), в котором мы остановились, очень интересен развалинами окаского замка, который защищен с четырех сторон высокими утесами, а реки Исида-гава и Инаба-гава служат как бы рвом для наружного укрепления замка. Очень оригинально, что попасть можно туда только посредством тропинки, сделанной в горе. Когда-то этот замок принадлежал Сиги, из дома Отомо, но потом перешел к одному из сподвижников Токугавы.

В городе сохранились громадные амбары бывшего князя.

Из Такеды путешествие наше сопровождалось проливным дождем. Днем это было еще ничего, но ночью курумы скользили по липкой грязи и рисковали свернуть себе и нам шеи в какой-нибудь яме. Если бы мы делали это по обязанности, то, конечно, роптали бы; но так как это было в полном смысле voyage d’agrement, то надо было только подражать нашим возницам, которые с хохотом относились к этим невзгодам. Некоторые из них пробежали под проливным дождем 18 ри, или 63 версты. К ночи мы добрались до Ойта — невзрачный город (1,364 дома) на берегу реки [318] того же имени. Хорошо сохранился здесь старинный замок, в котором помещается теперь губернское правление.

Искусственная гавань находится в 3 верстах расстояния от города. Для создания этой гавани потребовалось много земляных работ и, главное, — для соединения острова Сантан с материком. Очень хорош вид на гору, на которой находится целебный источник Беппу, и на извилистые очертания берега. В городе находится памятник Отомо в виде каменной плиты. В городе есть окружный суд, базар, госпиталь, учительская семинария, учебное заведение и выставка местных произведений, которые состоят из цыновок, полотна голубоватого цвета, ниток, материи хаката-ори (которая делается из лошадиной шерсти), риса, рыбы, соли, морской травы, вермишели и т. д.

На возвратном пути погода благоприятствовала нам, и мы могли пользоваться красивыми видами по дороге из Ойта в Такеду.

Мне было приятно слышать, что из русских мне первому удалось посетить эти места. Почва здесь черноземная и очень хорошая. Но все эти места очень мало обработаны и на восточном склоне гор, как я заметил, еще не приступили к уборке хлеба. Еще одна вещь поразила меня. Я так много читал о распространении христианства в этих местах и тщетно искал этих следов в виде ли памятников или церквей. Но нигде нет и следа христианства, как-будто его здесь никогда и не было. Чему приписать такое отсутствие? Тому ли, что иезуиты вообще преувеличивали успехи христианства или беспощадному преследованию.

В Такеде гостиница очень хорошая, но она была занята пирующими по случаю рождения императора [320] (3-го ноября нов. стиля). Своим появлением мы разогнали гостей.

В Саканаши был приготовлен частный дом (бывшая дача князя Хосокава), принадлежащий теперь одному купцу. Дом действительно роскошный во всех отношениях, в японском стиле. Раздвижные стенки разрисованы очень изящно. В углу повешена дорогая картина и редкие астры. Там же я видел буцукан (рука Будды), род апельсина, имеющий странную форму пальцев, сложенных вместе, как бы для благословения.

Кроме цыновки, был еще разложен хороший ковер. Были и кое-какие бронзовые вещи. Чтобы позабавить нас, уездный начальник прислал нам сверток с рисунками, скопированными со старинной рукописи, в которой описывается нашествие монголов. Рисунков много и они очень хорошо сделаны. Замечательно то, что монголы изображены почти везде с черными лицами, тогда как японцы рисуют себя белолицыми. Эта рукопись интересна еще и тем, что в ней изображены костюмы тех времен: японцы на конях, монгольские и японские корабли, домашняя и придворная обстановка японцев. Относительно последней можно сказать, что она очень мало изменилась с того времени.

Хозяин дачи, в которой мы провели несколько часов, большой любитель цветов. У него большая коллекция астр. Также хороша у него коллекция оружия. При доме сад в японском стиле с большими каменьями странной формы, с уродливыми деревьями. Среди всей этой искусственности возвышается исполинский кедр во всей своей величественной красоте. По случаю нашего прибытия все саканашское население поднялось на ноги и остановилось у ворот дома. [321]

Из Саканаши поездка не представляла особенного удовольствия. Дождь шел с некоторыми перерывами, и мы очень поздно (в 10 часов вечера) приехали в Кумамото. Там уже ожидал нас чиновник от губернатора. Хотелось раздеться, отдохнуть от дороги, а вместо этого надо было проделывать всякие церемонии.

Бывшая дача князя Хосокавы, Сунджендзи, занимает большое пространство земли. Главный дом, к сожалению, сгорел и остались только флигеля, обращенные теперь в чайные домики. Парк в Сунджендзи устроен в японском стиле, но только en grand. Есть тут, конечно, искусственные пруды, в которых водятся караси, скалы, островки, киоски, водопады, искусственные холмики, уродливые деревья, одним словом — все, что требуется от японского сада. Но так как сад очень велик, то часть его оставлена в диком состоянии и напоминает своими аллеями и чудными исполинскими деревьями английский парк. Один из холмов сада, благодаря своему возвышенному положению, был занят во время сацумского восстания войсками.

В расстоянии одного ри от Кумамото находится храм Хионо-Миози.

Там похоронен Като-Киомаса, один из знаменитых сподвижников Хидо-иеси во время похода в Корею. О храме нечего сказать, разве только то, что к нему ведет лестница с бесчисленным количеством фонарей.

В галлерее храма много картин, изображающих военные действия в Корее и трофеи тогдашних побед.

С высоты, где находится храм, открывается красивый вид на город и на плодородную долину, которая теряется в голубоватом тумане. В храме, [322] который очень почитается японцами, много молящихся и много нищих, которые сидят на ковриках по обеим сторонам лестницы и жалобным тоном напоминают о себе. Эта толпа нищих напомнила мне родину и соборы в Испании, около которых тоже найдешь массу нищих.

Цитадель (осиро в Кумамото) считалась одною из самых замечательных в Японии. К сожалению, уцелела только одна башня и то самая маленькая, остальные сгорели. Наружные стены очень высокие и под их защитою устроены казармы, в которых находится 4,000 солдат и 200 офицеров. В артиллерийском отношении цитадель не имеет никакого значения, так как ее можно обстреливать с соседних высот. Когда мы вернулись домой, то нашли там губернаторского чиновника с громадным подносом, на котором наложены были какие-то жестянки с десятью пампельмусами.

Оказалось, что губернатор, желая ознакомить Владивосток и Россию с японскими произведениями, прислал продукты Кумамотской губернии, которая славится своими пампельмусами, рисом, пшеничною мукою и чаем.

Что касается чая, то японцы очень бы хотели завязать сношения с Россией. Сначала ими были посланы ученики в Индию, но, вернувшись оттуда, они все-таки не сумели приготовить чай по вкусу публики. Тогда начальство отправило учеников в Ханькоу и они стали приготовлять чай на китайский манер и делать даже кирпичи.

Вечером того же дня, в 6 часов, был обед у губернатора. Обед был европейский и в той же зале, где еще недавно был банкет в день рождения японского императора. [323]

Громадный стол, накрытый тогда на 60 персон, остался почему-то в том же виде, в каком он был в день банкета. Теперь на нем красовалось только 5 приборов. Громадный пустой салон, в середине которого мы приютились, плохое освещение, громадная пустая зала — все это имело очень неуютный и нежилой вид. Обед был обильный, т.-е. было много кушаний. Губернатор и его секретарь вкушали с большим аппетитом и причмокивали также весьма исправно. Когда подали шампанское, то губернатор просил снисхождения за скверный деревенский обед. Все это в порядке вещей. Замечательно, что японец всегда говорит о себе и о том, что ему принадлежит, в таком уничижительном тоне. Он говорит всегда о своем доме, как о развалине, о своей торговой фирме, как о разорившейся и, что всего лучше, свою жену называет не иначе, как «глупой». Воображаю, как бы досталось европейским мужьям, если бы они в таком тоне говорили о своих женах.

Разговор наш был и разнообразный, и оживленный.

Простившись с губернатором, мы посетили квартал куртизанок, который находится за городом.

Проехав малолюдные и темные кварталы и переехав темный мост, мы очутились в другом городе, окруженном высокими стенами и рвами и среди целого моря света. Все чайные дома (некоторые в пять этажей), гостиницы и другие здания были освещены a giorno разными лампочками и фонарями, со всех сторон слышно было пение и японская музыка. Во многих из этих домов за решетками, точно птицы в клетках, сидели разодетые, сильно нарумяненные и набеленные, неподвижные женские фигуры. При виде веселой толпы [324] мужчин и женщин и даже детей, осматривающих этих женщин с любопытством, никто не подумал бы, что это неприличный квартал, так все здесь прилично и только изредка видишь в воротах темную фигуру хозяина этого живого товара, расхваливающего его достоинства и торгующегося с покупателем.

Большинство этих «жоро» не считают постыдным свое ремесло. Отец не считает предосудительным отдать свою дочь с 12-ти лет в дом разврата и готовить из нее «жоро» или гейшу. Контракт заключается на три, пять, семь лет и плата отцу бывает от 200 до 2000 иен или рублей, с обещанием содержать девицу и дать ей артистическое образование.

Есть отцы, которые не стыдятся того, что отдали дочь в такое хорошее место, очень часто посещают ее и мирно беседуют с нею, когда она сидит за решеткой, а когда она возвращается в отчий дом, накопив приданое, она может сделать хорошую партию.

Правда, японцы старого режима приходят в эти места, тщательно закрыв лицо, так как порядочному человеку неприлично показаться с открытым лицом в таких местах, где бывает всякий сброд. Изредка увидишь полицейского, который следит за благопристойностью публики, но это совершенно напрасно, так как самая неприличная японская публика всегда прилична в высшей степени. Как ни смотрите, вы нигде не увидите пьяных, циничных женщин, как в разных вертепах Европы. Везде тишина и образцовый порядок. Это довольно странно, потому что очень хорошо знаешь, что в этом квартале шатается много всякого сброда.

Известное дело, что если японец совершил какую-нибудь крупную кражу, то он первым делом идет [325] в квартал куртизанок и несколько дней проводит в кутеже. И полиция это очень хорошо знает, и если виновник какого-нибудь преступления еще не отыскан, то сыщик направляется первым делом в Иошивару ⁷⁴, Нигон-ге или Маруяма и там обыкновенно находит то, что нужно.

Как ни презирают японцы этих женщин, но лучшего места, где можно провести весело время, они не знают. Мне случайно попался дневник одного пожилого японца, почтенного отца семейства, проехавшего для удовольствия сухим путем от Токио до Киото. И что вы думаете? Главная часть этого дневника была посвящена описанию впечатлений, испытанных в разных Иошиварах.

Губернатору очень хотелось, чтоб я посетил новый порт Мисуми, о котором он и его приближенные говорили как о новом Сингапуре. Порт этот еще не открыт иностранцам, но, по их словам, со временем будет иметь громадное значение. Я очень хорошо знаю, что у японцев всякий кулик свое болото хвалит, но отчего же не поехать и не посмотреть новое место. Дорога в Мисуми идет по сплошному огороду. Капуста и сладкий картофель да еще незаменимая для японцев редька до однообразия мелькают пред глазами. Когда кончилась эта огородная выставка, дорога пошла вдоль морского берега. Дорога образцовая, ровная, и наши курумаи пробежали 37 верст в 4 1/2 часа. Да и народ здесь под стать природе, обильной [325] земными благами, производит впечатление сытости и довольства.

Женщины, по общему отзыву, здесь самые красивые и, если верить собственным впечатлениям, то это, пожалуй, правда. В Кумамотской губернии, чаще чем в других местах, встречаются миловидные японки.

В Мисуми оказалась европейская часть: почтамт, телеграф, несколько каменных зданий на европейский лад и несколько хижин. Все улицы уже распланированы как бы для большого города. Правительство потратило на устройство порта и на дорогу в Кумамото 300 тысяч. Если взглянуть на карту, то увидишь, что несколько островов с запада, юга и востока образуют вместе с материком отлично защищенную гавань, которая обладает большою глубиной, так что большие корабли могут подойти прямо к берегу. Выходов из этой гавани тоже много (некоторые, правда, очень узкие). Движение судов пока очень незначительно. Мы застали там маленький пароходик и несколько японских джонок. Вот все, что можно сказать о будущем Сингапуре.

Утром ровно в пять часов мы уже были готовы и сели в барку, чтобы переплыть на противоположный берег. Лодочники говорили, что если мы отчалим в этот час от берега, то в шесть часов нам будет способствовать морское течение, очень сильное в этих местах. Все так и было: море было спокойно, а когда мы попали в средину морского течения, то нас понесло с большою быстротой, и после трех часов мы уже пристали к берегу в Дозаки, жалкой деревушке с несколькими домами. На берегу из камней сделаны загородки для того, чтобы задержать рыбу во время отлива. [327]

Дорога в Онзен очень нехороша, и можно было достать только вьючную лошадь или «каго» (носилки). После четырехчасовой ходьбы по каменистой дороге я добрался до Онзена, который славится своими целебными источниками и своими серными ваннами.

Солфатары в Онзене бьют не так высоко и не производят такого грандиозного впечатления, как в Асо-сане или в Юнотани.

Большая площадь занята этими солфатарами, которые фонтанами бьют из земли. Гостиница, устроенная на европейский лад, стоит недалеко от этих отдушин земли. Трудно подумать, как говорит Кемпфер, что стоишь на вулкане, глядя на эти зеленые горы, хорошенькую деревушку в лощине, на красивые очертания Амакусы, выглядывающей из синевы моря. Однако, это так. Японцы не даром называют эту местность малым адом. Целую ночь слышалось шипение этого натурального паровика, а днем целое облако пара поднимается высоко-высоко над землей. Там, где клокочут эти солфатары, надо ходить с большою осторожностью и брать провожатого, так как можно провалиться и обварить ноги. Такой случай был с одним приезжим, и он вместо того, чтобы вылечиться, лишился обеих ног.

Но есть места, в которых местные жители не подозревали присутствия солфатаров и посеяли рис, и вдруг — о ужас! — среди поля бьет горячий фонтан и все труды пропали. Места в Онзене красивые, и не будь везде таких убийственных дорог, то экскурсия эта была бы очень приятна. А воздух горный, свежий, живительный. Изредка, конечно, слышится запах серы, но это только вблизи источника. [328]

Из Онзена мы спустились в Симабару ⁷⁵. По дороге мы видели богатую ферму, и проводник рассказал нам очень подробно о жизни богатого помещика, на земле которого проживает около 700 и 800 семейств, отдающих ему три десятых урожая. Цена на землю здесь меняется и зависит от цены риса. Но изумительна здесь дешевизна рабочей платы (5 центов в день с собственным продовольствием), а потребуйте вы такого человека, то он запросит с вас не меньше доллара в день; но это потому, что у иностранца бешеные деньги. Этот помещик, обладающий таким обширным участком земли, ничем не отличается от других. Он сам, вместе с сыновьями, работает в поле и живет как и другие крестьяне. Таких разбогатевших крестьян очень много, но еще больше таких, которые разбогатели продажею саке или ростовщичеством. Последние дерут со своих должников немилосердные проценты (10% в месяц), и, благодаря отсутствию земельных банков, многие крестьяне находятся в руках этих кровопийц.

Приближаясь к Минато (гавань), дорога идет по берегу моря, и с каждым поворотом открываются все новые и чудные картины. По человек так устроен, что и красивые виды, когда их встречаешь на каждом шагу, уже не вызывают восхищения. Например, что это за прелестный вид пред глазами! Художник как будто на своей палитре нашел одну только голубую краску и дал ей только разные оттенки.

Из синего, темного моря выступают в голубой дымке остров Амакуса и полуостров Мисуми. Яркое [329] небо с прозрачным воздухом тоже голубое, но немножко светлее оттенком. Только обрывистый берег, усеянный скалами, среди которых лениво бьет волна, одет светлою сочною растительностью.

Немножко дальше — вид, напоминающий Мацусиму. Такая же масса белых островов, выглядывающих из моря. И сосны — столь любимые японцами — красуются на вершине.

В Симабаре когда-то была крепость (Сиро), которая прославилась геройскою защитой 30,000 христиан, приставших к знаменам Хотея.

Тип симабарцев показался мне красивее, благороднее, чем в остальной Японии. Не редкость встретить орлиные носы, красивый профиль и более светлый цвет кожи.

На ночлег мы попали в Козири (200 жителей). В этой деревне не останавливаются иностранцы, и появление наше было целое событие. Дом, впрочем, оказался очень приличным. Предупредительная хозяйка извинялась, что у нее не все исправно, суетилась и употребила все усилия, чтоб угодить нам.

Мы выехали рано утром. Погода была очень хорошая, только море было другое. Серое, какого-то грязного цвета, с белыми брызгами, оно мерно колыхалось у берегов. От Козири равнина все расширяется. Горы отступают на задний план и видны только издали в голубоватом тумане. Жатва во многих местах окончена, и всюду видны черные вспаханные поля. Перед школами резвятся дети или проделывают гимнастику.

В Аидзу уборка в полном разгаре, и женщины, по колена в грязи, срезают рис. Деревня имеет веселый и нарядный вид. На дворе перед домами разложены цыновки, на которых лежат кучи белого хлопка, [330] только что собранного с поля. Все, повидимому, заняты, только дети играют на улице. Впрочем, и они бывают заняты, и я видел четырехлетних детей, ведущих лошадь на водопой.

Исахай — хорошенькое местечко на берегу реки Исахай (домов 700, храмов буддийских 10). В чайном доме, в котором мы остановились, чтобы дать передохнуть нашим курумаям, Сига-сан вступил в беседу с хозяйкою и спросил ее, нет ли здесь христиан. Она отвечала, что нет. Отчего? спросил Сига-сан. Да ведь у нас деревня, извинилась как будто хозяйка.

Еще чудные, красивые картины, подъем на гору — и перед нами открывается Нагасакская бухта.

XXIV.

Праздники в Нагасаки. — Компира-Сама. — Бон-Мацури или праздник мертвых. — Девяти-дневный мацури при храме Осува.

8-го апреля н. ст. в Нагасаки празднуется «Компира Сама». Происхождение этого празднества следующее. Очень давно, в XII столетии, на горе, покрытой лесом, названной Кото-Хира-Яма ⁷⁶ в Сануки (на острове Сикоку), существовал маленький храм, посвященный первоначальному божеству Охо-Куни-Нусино-ками. Трудно было выбрать лучшее место для посвящения богу, господину земли, отцу богов, пищи и жатвы.

В это время жил уже в течение восьми лет в Сануки император Сутоку-ин, отрекшийся от [331] престола в пользу своего сына. Проведя в частной жизни двадцать три года, император умер в местечке Сиди, той же провинции. Так как для кенотафов императоров избирают возвышенное место, то выбор остановился на горе Кото-Хира, и ему стали молиться наравне с другими ками.

Храм Кото-Хира, или Компира, сделался, таким образом, святилищем для божества Охо-Куни-Нусино-ками и для Сутоку-ина и, благодаря своей святости и красоте своего положения, сделался одним из самых известных в Японии. После этого и в других местах Японии стали строить храмы, посвященные Компира-Сама, и празднование этого дня сделалось любимым праздником японцев.

В этот день в Нагасаки на гору Компира-Сама, которая находится за городом, на северной стороне, собирается громадная толпа народа. Девушки в нарядных халатах, набеленные, с цветами на голове, дети с трещотками и куклами, взрослые люди с бумажными змеями в руках, бонзы с бритою головой, масса иностранцев — все это с трудом поднимается в гору.

На пути расставлены разные японские лакомства: печенья, кушанья, игрушки самых разнообразных видов, куклы, лодки, маски, шары. Но больше всего продается бумажных змеев, так как это день, когда и стар, и млад забавляется этим зрелищем. Изнемогая от жары, толкая друг друга, толпа поднимается все выше и выше.

У храмика, который не представляет ничего особенного, всегда — толпа нищих и калек, которые надоедают своим назойливым приставаньем.

Выше храма находится холм, весь испещренный палатками, шалашами, навесами. Там кутят японцы, [332] закусывают и пьют саке ⁷⁷ и поют свои песни. У поставщика Кихе есть также палатка, в которую он и приглашает всех русских. Но пойдемте дальше. На открытых местах толпа народа с напряженным вниманием следит за тем, что делается в воздухе. Там, на фоне ясного голубого неба, летает масса бумажных змеев. Весь интерес состоит не в пускании змея, а в борьбе одного змея с другим. Змей держится на веревке, густо смазанной столярным клеем и осыпанной мелко-истолченным стеклом. Весь шик состоит в том, чтобы веревкой вашего змея перерезать веревку другого, который поднялся уже высоко на воздух. Зрители принимают самое горячее участие в борьбе, держат пари за того или другого змея, при этом выигрывают и проигрывают большие суммы. Интересно также смотреть, как две веревки встретились в воздухе и как подрезанный змей летит кувырком вниз. Срезанный змей уже делается общим достоянием, вся толпа бежит туда, где он упал, и все вырывают этого злосчастного змея друг у друга.

Как ни интересна эта игра, но она скоро утомляет. Я говорю о себе. Я знал таких любителей, которые по целым часам пускали змеев и следили за их полетом и вообще посвящали много времени на то, чтобы постигнуть эту науку.

Праздник в самом разгаре. В воздухе стоит неумолкаемый гул от радостных криков толпы, трещоток, там-тамов, среди которых выделяется пение гейш ⁷⁸ и струнные звуки самсинов. Из какой-нибудь палатки выскакивает красный и пьяный японец и [333] предлагает вам выпить с ним саке. Еще немного — и праздничное настроение этой пестрой и веселой толпы перейдет через край... Не пора ли домой?

____________________

В конце августа, 27—31-го (н. ст.), у японцев происходит Моран-бон-Мацури или просто Бон-Мацури. У японцев существует поверие, что души мертвых возвращаются к семейству на 28-й день 8-го месяца и остаются до 31-го. В это время зажигают на высоте огни (окурньи) для того, чтобы показать мертвым, как вернуться назад. В эти дни японцы ограничиваются только растительною пищей; рыбы и мяса не употребляют. Как только стемнеет, все кладбища на высоте Нагасаки освещены a giorno. Целые аллеи из разноцветных фонарей, пирамиды, фестоны, арки спускаются с одной горы на другую, и зрелище это очень эффектно. У каждого семейства есть свой участок на кладбище, и все стараются иллюминовать его как можно красивее.

На первую ночь кажется, будто город, все предместья и селения направляются к горам. Это море огня; тысячи фонарей от самых маленьких до самых внушительных размеров поднимаются в гору и это огненное море ширится, растет и сливается с ярким небосклоном. Дойдя до кладбища, японцы справляют поминки, едят, пьют, угощают соседей, ходят в гости друг к другу, пускают фейерверки, одним словом, несмотря на грустную память, веселятся напропалую.

В ночь от третьего на четвертый день души умерших провожаются в обратный путь и для этого обратного путешествия приготовляются лодки самых [334] разнообразных размеров. Теперь огненное море с неба спускается к морю.

Все население на ногах, улицы и склоны горы переполнены народом. Под звуки музыки, барабана, там-тама идут целые процессии; другие на длинном шесте несут большущий фонарь; поминутно слышен треск пущенной ракеты, и толпа гудит от восторга, если ракета рассыпалась и зажгла небо разноцветными огнями.

У пристани также густая толпа. Все готовятся спустить кораблик, сделанный из соломы, бамбука или бумаги. Кораблик этот, смотря по средствам, бывает разных размеров, с мачтами и парусами, украшенный разноцветными лентами, пестрыми бумажными фонарями. Бывают суда в несколько саженей, обильно украшенные фонарями. В кораблик кладут рис и мелкую монету. Все кораблики должны быть спущены в воду в полночь последнего дня. По этому случаю все фуне ⁷⁹ собрались у самого берега и стали рядами так, что из одной фуне можно перейти в другую, видеть своего знакомого, поговорить с ним и идти дальше.

Полночь — и начинается спуск иллюминованных корабликов. Некоторые лезут в воду, чтобы лучше спустить свое судно. Легкий ветер загнул в сторону утлое суденышко — и загорелись бумажные паруса, отчего зажглись другие. В это время полиция длинными шестами ловит и топит их. Молодежь бросается в воду, спасает свои суда, зажигает чужие — в воде начинается борьба. Многие, чтобы спастись от искр, ныряют в воду и опять появляются над водой. «Ах, [335] посмотрите, вот молодец! Ай, что это, неужели потонул? Ой, как красиво!» слышится в перемежку с веселым смехом, громкими криками, и все это сливается в один общий гул, похожий на рокот моря.

____________________

На том холме, где расположен общественный сад с его вековыми камфорными деревьями, находится и храм Сува или О-Сува. Иностранцы обыкновенно называют его храмом бронзового коня, потому что во дворе стоит бронзовый конь. К этому храму ведет бесконечная монументальная лестница. Храма О-Сувы я описывать не буду. Это — большое деревянное здание с соломенною крышей и со всеми аксессуарами, которые встречаются в храмах Синто ⁸⁰. Скажу лучше, как празднуют память этого святого.

Празднество это начинается с 1632 года. Правительство воздвигло тогда гонение против христиан, и жители Нагасаки, чтобы доказать свою верность религии предков, устроили празднество, которое состояло в том, что пред храмом давали представления исторического характера. После этого празднество повторялось каждый год на 9-11 день 10-го месяца, и потому оно названо Куничи-Мацури (девятидневного мацури). Сначала в этом празднестве участвовали все жители окрестных деревень, а потом было решено, что известные кварталы города будут принимать участие по очереди. Только квартал Маруяма Мачи (квартал проституток) имел право являться каждый год.

Приготовления делаются несколько дней раньше срока. Каждый дом посылает все свои драгоценности, [336] дорогие материи, одеяния, оружия, вазы, лакированные изделия для украшения колесниц, сопровождающих О-Сува, когда он в торжественной процессии отправляется в Охата. Там он остается всю ночь и только на другой день возвращается к себе. С утра в этот день все улицы украшаются разными материями, бамбуком и цветами.

Благодаря любезности председателя суда, я мог хорошо видеть с его балкона всю церковную процессию. Впереди показались люди, несущие громадные пики. После них шли дети, разодетые в парадные старинные костюмы, со знаменами в руках. Дети эти просто изнемогают от тяжелой ноши; рядом с ними идут их родители или опекуны и помогают им нести знамена. Но есть дети, которым никто не помогает, и надо видеть, с каким отчаянием они оглядываются по сторонам, ожидая помощи. Затем следует другая процессия детей, несущих сабли, стрелы, луки, футляры.

Одним словом, все имущество храма выносится напоказ. У детей на голове шапки из шелковой материи, похожие на тиару. За детьми идут жрецы ⁸¹ в белом одеянии и с шапкою из шелковой материи, имеющей форму рога изобилия. От солнца они прикрываются веером. Затем следует громадная толпа с золочеными носилками с маленькою шелковою занавеской. В эти носилки, как в ящик, толпа бросает деньги. Потом идут барабанщики и целый отряд музыкантов, наигрывающих очень жалобно на флейте. Музыка самая раздирательная, но костюмы музыкантов очень интересны. После того опять дети с остальным имуществом храма и еще один маленький храм, весь [337] золоченый, на носилках. Когда показывается храм, в котором пребывает божество, вся толпа хлопает в ладоши, призывая, таким образом, внимание божества, и кидает монеты в храм. Шествие замыкают жрецы верхом и в белых костюмах. Этим кончается церковная церемония, и затем начинаются уже разные «одори» или фигуры, приготовленные по этому случаю разными кварталами города Нагасаки. Надо сказать, что каждая улица старается приготовить к этому дню какую-нибудь фигуру (колоссального слона, льва, громадную джонку и т. п.) и, кроме того, дать какое-нибудь мимическое представление. Все это обходится довольно дорого, но там, где существует соревнование, уже не смотрят на издержки.

Покинем теперь гостеприимного хозяина балкона и отправимся в храм О-Сувы или соседний с ним Гион, куда все процессии или одори должны явиться.

В этот день храм неузнаваем. Там, где царствовали тишина и спокойствие, теперь гудит тысячная толпа. Большой лестницы храма не видно. Ступени ее преобразились в ложи для зрителей. С обеих сторон площади устроены также деревянные помосты для публики, и только в средине оставлено свободное место для театральных представлений. Пред вами нечто похожее на древний амфитеатр. Все эти места законтрактованы заранее; тем не менее, любители зрелищ забрались сюда уже с восходом солнца, и тогда была здесь уже большая толпа. Интересно также видеть, как громадная толпа с криком и гиком втаскивает в гору дракона гигантских размеров или большую колесницу. Просто страшно смотреть на детей, сидящих на колеснице в то время, когда ее втаскивают на ступени. Но вот она на площадке, ее обвезли кругом три [338] раза и затем начинается представление. Из двух помостов и из маленького домика импровизуется сцена. Являются актеры — иногда дети, иногда взрослые — и представляют что-нибудь комическое или бытовую сценку. Когда они кончили, то является громадная джонка с настоящими парусами и с китайскими матросами и затем дается какое-нибудь историческое представление. Исполинский шлем, громадное животное следуют одно за другим непрерывною вереницей и каждый раз при этом дается какое-нибудь представление.

Для примера назовем улицу Сакура-Мачи. Касахоку или главный предмет, выставленный улицею — вишневое дерево. При каждом касахоку имеется таре (материя, которая висит в виде бахромы из сукна с вышитою надписью названия улицы).

Являются дети с ветвями вишневого дерева в цвету и ведут следующие разговоры:

«Когда цветут вишни, то наступают счастливые дни. Нам приказано убрать храм, пойдем на ярко цветущую сцену».

После этого начинается церковный танец Утакагура (только в синтоистских храмах) со священными колокольчиками. Танец кончается припевом: «медетаси, медетаси» (поздравляем).

На второй день дети являются в красивых костюмах, с белым гербом на спине. В руках у них игрушечная лошадь, так как они празднуют день весеннего коня. Они танцуют священный танец, припевая при этом: мы «очарованы музыкой... поздравляем» (медетаси).

Исе-мачи выставила двух птиц и растение.

Сцена представляет: водопад и недалеко от него лодка. [339]

Действующие лица: Санемори, одетый в японский фрак, Хидасаемон — в высокой шляпе.

Хидасаемон. Посмотрите, г. Санемори, Исияма видна внизу. Какой прелестный вид!

Санемори. Да, лучше трудно найти.

Хидасаемон. Зачем вы пришли сюда?

Санемори. Я пришел по приказанию Каемори, чтобы вместе с Сенодзиро отыскать кого-нибудь из рода Гендзи.

Хидасаемон. Сегодня праздничный день. Прошу откушать саке за здоровье моего господина.

Санемори. Не смею отказаться.

Хидасаемон (дает ему чашку, музыка играет и гейши поют). Посмотрите, г. Санемори, около Сетасского мыса Херасаки видны факелы. Не драка ли там или, пожалуй, разбойники?

Санемори. Посмотрите туда, там плывет женщина. Она тонет, спасите ее. (Он молится О-Суве и вталкивает в лодку женщину).

Коман. Кто вы такие? Бог или Будда? Не знаю, как благодарить вас.

Санемори. Полно. Ты, впрочем, счастливо отделалась. Знай, что ты спасена, благодаря помощи Муне-мори (старшего сына дома Хейке).

Коман, услышав эти слова, хочет убежать, но ее удерживают.

Хидасаемон. Отчего ты хочешь убежать? Ты какая-то странная. Отчего ты плаваешь так далеко?

Коман. Есть причина.

Хидасаемон и Санемори просят ее сказать какая причина, но она вместо ответа бросается в воду, говоря при этом: «я думала, что избавилась от опасности, а вышло наоборот». [340]

Санемори. Смотри, у нее белый флаг.

Хидасаемон. Дружнее на весла навались... Возьмем у нее этот флаг.

Коман и другие в костюме жрецов. Ее хвалят за верность господину. Коман благодарит их и обещает наградить их, когда Кумакамару вырастет.

Хидасаемон и Санемори. Слава его будет греметь во всей стране.

Коман. Я в этом не сомневаюсь.

Хидасаемон и Санемори. И так, прощай. Свидимся, когда прославится.

Кумакамару. Медетаси, медетаси.

И так целый день. Такое разнообразие представлений даже утомительно. Да и обстановка тоже неприятна. Как нарочно, на ярко голубом небе ни одного облачка, и солнечные лучи так и обжигают вас. Беда, если вы вдруг откроете зонтик. Вся толпа заорет, как один человек: касатори (убери зонтик), и вы должны уступить ей. Я уже говорил, что часть лестницы занята публикою. Эти места бесплатные и предназначены рабочим и носильщикам. На чистую публику в этот день не обращают никакого внимания. Настоящими господами считаются беспокойные горланы, занимающие лестницу. Все их капризы исполняются беспрекословно. Старшины улицы у них заискивают, и им первым отвешиваются поклоны, когда процессия является на площадку. В толпе преобладает голубой цвет. Местами в этом голубом море видны черные сюртуки оевропеившихся японцев или желтые одежды китайцев. Как интересны для художника все эти группы! Вот посмотрите на ту старую каргу, широко открывающую свой черный рот, или эту кокетливо одетую мусуме, или этих голых, точно бронзовых, кули, или, [341] наконец, представителя юной японской интеллигенции в каске европейского образца!

Покончив обход храма, одори идет по всем улицам, заходит к знаменитым людям города; там им очень рады; их угощают на славу, а как довольны дети и прислуга, которую по какому-нибудь случаю нельзя было отпустить из дома! И так в течение трех дней только и слышно громыханье громадных колесниц, звук привешенных к ним бубенчиков и непрерывный гомон и крик толпы, которая никогда не устает смотреть на это зрелище. Когда, наконец, водворится тишина, то вы говорите: «слава Богу, кажется, кончено».

Комментарии

70. Косинкван — дом дружбы. Так называется дом, предназначенный для оффициальных приемов, балов и т. д.

71. Куруман — человек, везущий японскую ручную колясочку.

72. Японский фрукт.

73. Расстояние от Каменоцу до Кагосимы 25 ри. 30.000 жителей.

74. Иностранцы ошибочно называют эти кварталы Иошиварою. Так назван только квартал куртизанок в Токио, а в других городах он носит другое название (в Кумамото — Нигон-ге, в Нагасаки — Маруяма и т. д.).

75. Есть еще дорога в Обаму, которая славится своими целебными источниками.

76. Яма — гора.

77. Саке — рисовая водка.

78. Гейша — японская певица.

79. Фуне — японская лодка с домиком.

80. Синто — национальная религия японцев, культ предков и великих людей.

81. Я называю их жрецами, в отличие от буддийских бонз.

Текст воспроизведен по изданию: В стране восходящего солнца. Очерки и заметки о Японии Григория де-Воллана. СПб.-М. 1906