ГРИГОРИЙ ДЕ-ВОЛЛАН

В СТРАНЕ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА

В горах Японии. — Европейский Олимп. — Паломники в Чюзендзи. — Наследный принц. — Пешком через горы. — Жизнерадостный город. — Восхождение на вулкан Асама-Яма. — Мияносита. — Вместе с японскими паломниками на священную гору (Фудзи-Яма).

Летом, когда в Токио нестерпимо жарко, все, имеющие только малейшую возможность бежать оттуда, покидают душную и пыльную столицу Японии. Японские министры ищут прохлады и успокоения на берегу моря в Оисо, в разных курортах в роде Икао, Сибу и т. д. Миссионеры облюбовали местечко Каруизаву, отличающееся свежестью воздуха и высоким положением над уровнем моря. Дипломаты переселяются на Олимп... виноват, я хотел сказать — Чюзендзи, находящееся в 3 часах езды на джинрикшах от знаменитого Иикко. Никко со своими храмами и усыпальницами сегунов, расположенными в тени вековечных парков, находится уже высоко в горах; но для того, чтобы попасть в Чюзендзи — 4,375 фут над уровнем моря — надо подниматься в гору в течение 3 1/2 часов.

Дорога большею частью в отвратительном виде, и куру май, везущие маленькую японскую колясочку, просто надрываются от усилий при всяком крутом подъеме на гору, подбадривая себя громкими криками, прибаутками и веселыми шутками. Удивительный народ по [257] своей выносливости! Другие давно бы стали проклинать судьбу, ругаться, а они на все эти невзгоды и неприятности отвечают веселым смехом...

Виды восхитительные и пейзаж местами принимает грандиозный характер. Отвесные скалы причудливой формы сменяются зелеными вершинами, среди которых ярко выделяются букеты цветов. Из ущелья вдруг вырывается горный поток «Даягава» и с шумом и грохотом, выбрасывая облака водяной пыли, мчится по громадным каменьям. Несколько мостиков довольно примитивного устройства перекинуты через бурную, клокочущую воду, а в других местах дорога вьется по узкому карнизу горы. Вода, беспрепятственно падая с высоты, понемножку размывает дорогу, которую, конечно, чинят, но без прочных результатов, потому что в сезон дождей сообщение становится очень опасным и прерывается на некоторое время.

А там дальше, на красном фоне застывшей лавы, вырисовывается серебристая струя водопада и тонет в зеленой пучине леса. С каждым поворотом новая картина, и не знаешь, которая из них лучше. И что за разнообразие в красках, сколько оттенков в самой зелени, окутывающей горные вершины! При вечернем освещении вся местность является в каком-то сказочном блеске. Золотистые, пурпуровые, фиолетовые лучи полосами тянутся по скалистым карнизам гор и затем тонут в зеленой чаще и в горном потоке.

Чем выше мы поднимаемся, тем чаще встречается родная береза. Но вот еще один подъем — и мы в красивом парке, а там дальше озеро, вокруг которого несколько красивых домов японской постройки. Озеро Чюзендзи, длиною в 7 1/2, и 2 1/2 миль шириною, вулканического происхождения, с крутыми отвесными [258] берегами и чистою, прозрачною водой. Вся местность, впрочем, вулканического характера, и многие предполагают, что центром этой вулканической работы и было озеро Чюзендзи, которое по своей форме напоминает кратер вулкана.

Немного дальше по той же дороге находится японская деревня или, вернее сказать, целый ряд японских гостиниц и японский храм. Здесь же недалеко от деревни находятся дачи, занимаемые дипломатами. Тут на маленьком пространстве собрались все представители Европы. Вдали от политических забот они отдыхают в тишине, прохладе и наслаждаются прогулками, катаниями на лодке, а иногда устраивают пикники и обеды. В Чюзендзи проведен телеграф и почта приходит каждый день, но все это при благоприятных обстоятельствах. В случае непрерывных дождей, как я сказал раньше, почта не приходит и телеграф в самое нужное время не действует. Что же политика, что министерские кризисы, как они обходятся без вмешательства дипломатов, которые заперты на своем Олимпе?

Но оставим европейцев в покое — ведь мы в Японии — и займемся лучше японцами. Я только что говорил о японских гостиницах; их несколько и все они расположены на берегу, недалеко от храма. Летом они посещаются заезжими туристами, но настоящая жизнь начинается около 3-го августа, когда в Чюзендзи являются тысячи паломников. Тогда все гостиницы полнехоньки; но, кроме того, для паломников открываются громадные сараи, которые в другое время стоят заколоченными. Эти сараи принадлежат храму, который получает от паломников известную плату за восхождение на священную гору Нантай-сан. В эти дни [259] вереницы паломников тянутся непрерывною чередой от Никко до Чюзендзи. Обыкновенно паломники одеты в белый, сшитый из грубого холста или из простых мешков, костюм, который так и не переменяется во все время паломничества. Впрочем, в каждой гостинице к услугам постояльцев всегда имеется чистый юката или халат, в который облачаются японцы после ванны. У каждого паломника на голове соломенная шляпа, стоящая несколько сенов, и на плечах соломенная цыновка. В руках длинная палка с длинными полосками бумаги (гохей) и гонг или колокольчик, которым он звонит, призывая имя Будды. На ногах обычные сандалии из соломы или варадзи — самая удобная обувь для восхождения на горы. В каждой лавчонке или чайном доме паломник может купить новую пару варадзи и идти дальше. И вот почему, когда начинается паломничество, вся дорога из Никко в Чюзендзи усеяна сотнями этих сандалий. Багаж у паломника — ящик в виде буддийской молельни, в котором помещаются одежда и пища. Кроме того, каждый пилигрим имеет книгу, в которой, по прибытии на место паломничества, местный жрец делает надпись и прикладывает печать. В таком виде японцы делают легко сотни верст и не чувствуют неудобств и усталости. Между паломниками можно встретить людей богатых и принадлежащих к высшим классам общества, но во время паломничества по внешнему облику вы не отличите их от других беднейших сотоварищей. Паломничества бывают самые разнообразные. Есть короткие, как, например, посещение 33 храмов Кваннон, богини милости, или 88 храмов Кободайси, буддийского святого, основателя секты Сингон и изобретателя японского письма «хирагана и ироха». Но это ничто в [260] сравнении с Сейгадзи — паломничеством в тысячи храмов, принадлежащих секте Ничирен.

В течение трех дней в августе паломничество доходит до своего апогея, и гостиницы зарабатывают громадные деньги. Мне с большим трудом удалось отвоевать себе маленький угол за три доллара в сутки, и хозяин считал, что он сделал мне большое одолжение. И он был прав, потому что он в эти дни в каждую комнату пускал по 30 или 40 паломников, плативших ему хотя немного — от 30 до 40 центов, но эти гости были куда выгоднее заезжего иностранца.

Вечером, когда я возвращался в свою гостиницу, вся площадь белела народом. Не нашедшие приюта в гостиницах поместились лагерем на площади или в так-называемых кичиньядо (дома или сараи для паломников, в которых они платят только за дрова, нужные для варки пищи). Благодаря этим «кичиньядо», каждый даже самый бедный земледелец имеет возможность на месяц отлучиться из дома и постранствовать по Японии, и в то время, когда растущий рис не требует особенных забот, тысячи отправляются в странствие. Площадь была освещена тысячами фонарей, факелами и кострами. Рядом с гостиницами, точно грибы, выросли японские лавчонки, торгующие разною снедью. Для увеселения паломников явились сказочники, марионетки, диорамы и передвижные театры.

Добраться до своей крохотной комнаты было дело не легкое. Весь нижний этаж, все коридоры были завалены телами, т.-е. спящими паломниками. Нужна была особая осмотрительность, чтобы не наступить кому-нибудь на голову. Но не все спали. Одни, во втором этаже, уже готовились к восхождению на священную гору и пред этим подкрепляли себя едой и саке — [261] рисовой водкой. Другие целыми десятками купались в студеных водах озера (не забудьте, что это было в полночь). Купание сопровождалось криками, песнями и завываниями, как будто купавшихся жарили на медленном огне. Вы можете представить себе, какой хаос царствовал в гостинице, в которой не существует настоящих европейских стен, отделяющих одну комнату от другой, а лишь задвижные стены из бумаги. Хозяин и хозяйка с бесчисленными поклонами извинялись за причиненное беспокойство. О сне, конечна, нечего было думать, но вся картина была настолько интересна, что я спокойно ждал ухода пилигримов на гору. Но вот они готовы; с посохами и факелом в руке они двинулись к храму, где уже заранее взят билет и заплачена известная сумма за право восхождения на гору. Массивные ворота храма открываются настежь, и вся толпа с громкими песнями двинулась в гору. По прошествии некоторого времени вся гора с низа до самой вершины была точно перевита непрерывною лентой огней. Дойдя до вершины, паломники дожидаются восхода солнца, молятся и потом возвращаются домой. После ухода паломников, в два часа ночи, в гостинице водворяется тишина до 5 или 7 часов, когда паломники возвращаются и закусывают пред отправлением в обратный путь. Утром, когда я вышел из своей комнаты, все уже было чисто. «Варадзи», или соломенные сандалии, были все сгреблены в кучу и преданы сожжению, полы вычищены и блестели, точно новые, и вы не подумали бы, что тут ночевали сотни людей.

В эти дни наследный принц посетил Чюзендзи со своею свитой. Приехали они в джинрикшах. Принц был в пиджаке и в котелке, а свита в [262] сюртуках и в цилиндрах — и это было в самый зной.

Принц поместился в храме, и для его развлечения устраивали иллюминацию и японские фейерверки.

Окрестности Чюзендзи очень хороши. Лучше других прогулка в Юмото. Для сокращения пути можно поехать на лодке до соседней деревушки, и затем начинается подъем среди леса, в котором березы чередуются с соснами. На пути очень красивый водопад. После подъема начинается плоскогорие, окруженное невысокими холмами. Здесь когда-то происходило сражение. Посреди этой местности находится холм, насыпанный после сражения над телами убитых воинов. Вся эта местность не обработана, да и по соседству нет признака человеческого жилья. Вообще, как это ни странно, в Японии еще много мест, которые ждут труда человека, и о переполнении страны еще рано говорить. Но, насколько я мог заметить, японцы не любят селиться там, где не родится рис. И так, несмотря на поощрение правительства, Хоккайдо (остров Иессо) до сих пор пустует и ждет переселенцев, в то время, когда японцы тысячами переселяются на Филиппинские и Сандвичевы острова.

Недалеко от Юмото надо свернуть в сторону для того, чтобы видеть водопад, величественнее и красивее первого. После крутого подъема по тропинке вы попадаете на большую дорогу и к первому озеру. Еще один подъем — и вы на рубеже двух озер. Само Юмото расположено на берегу прелестного озера, вода которого, вследствие втекающих туда горячих серных источников, принимает молочный цвет. В Юмото что ни дом, то гостиница и в каждой гостинице ванны и большие резервуары, в которых [263] полощутся мужчины, женщины, дети и старики. Японцы этому не придают никакого значения, и вы видите нагих женщин и мужчин, выходящих из ванны и проходящих перед вами безо всякого стеснения.

Эта маленькая прогулка пешком была подготовлением к большой экскурсии по горам Японии. Но погода в Чюзендзи не предвещала ничего доброго. Густые облака ходили в стороне Асио, куда мы направлялись. Кроме носильщиков, несших наши вещи и провизию, мы взяли повара, который мог бы приготовить незатейливый обед. Подъем до Асио-тоге (перевал) не особенно трудный. Неприятнее был спуск по крутым и скользким тропинкам, главным образом потому, что я не мог вначале приспособить себе обувь. У моего спутника были удобные, приспособленные к горным тропинкам, башмаки, привезенные из Персии, и ему, привычному ходоку по горам, мои сетования на обувь казались просто бессмысленными. В конце концов я принял японскую обувь с некоторыми изменениями и благодарил судьбу.

После крутого спуска началось опасное хождение по узеньким тропинкам, с одной стороны которых были отвесные скалы, а с другой головокружительная пропасть. Малейшая неосторожность — и вы летите вниз на сотни фут. И не за что уцепиться, потому что земля и мелкий щебень под вашими ногами так и катятся вниз. Людям, у которых кружится голова, такие прогулки положительно опасны. В некоторых самых опасных местах правительство закрыло старую дорогу и провело новую по руслу реки. Но затем та же опасная тропинка на другой стороне, а местами, где тропинка прерывается ручейком или обвалом, туда перекинута доска. Такие тропинки японцы называют [264] «оя сирадзу, ко сирадзу», т.-е. тут дети забывают родителей, родители детей и только думают о собственной безопасности. Сначала, что касается меня, я старался смотреть в сторону горы и только изредка бросал мельком взгляд на разверзающуюся под ногами пропасть. При таком настроении трудно оценить красивые пейзажи, которые поминутно развертываются перед вами до самого Асио, знаменитого своими медными рудниками и заводами.

Так как в Асио мы пришли довольно рано, то, осмотрев рудники и закусив, мы двинулись в Сори. Дорога хорошая и проложена вдоль конки, перевозящей руду. С правой стороны речка, катящаяся среди громадных белых валунов, похожих на мрамор. Во время нашего пути начался дождь, который лил, не переставая, до самого Сори. Можете представить себе, с каким удовольствием мы увидели японскую гостиницу в Сори и, облачившись в удобные «юкаты», разлеглись на мягких цыновках (татами). Следующий наш ночлег был в Ханаве, где мы нашли проводника, без которого, как нам говорили, нам не добраться до Акаги-Сана. Дорога идет сначала красивыми садами, в которых растут шелковица и фруктовые деревья. Проходя мимо одной деревушки, мы увидели полицейского, который, быстро пристегивая свою саблю, последовал за нами. Это было сделано им для нашей безопасности, но мы, поблагодарив его за доброе намерение, просили его не беспокоиться, и он согласился предоставить нас нашей участи. На прощание он обратился к нашим проводникам с речью, в которой просил их быть осторожными и беречь наши дорогие персоны. Дорога, на мой взгляд, оказалась трудною и утомительною, но совсем не опасною. [265]

Но вот мы добрались до плоскогория с мелко-растущими кустарниками, между которыми, там и сям, попадается ежевика. За плоскогорием оказались окруженное растительностью озеро и храм святого Акаги-Сана. Кроме храма, имеется только постоялый двор самого примитивного устройства; состоящий из одной большой комнаты, в которой поместились все посетители, хозяин, его домочадцы и все носильщики. Тут же очаг для варки пищи, и нестерпимый дым так и ходит по всему дому. Об удобствах тут нечего было думать. При храме находится жрец (каннуси), который вместе со своим братом живет на постоялом дворе. Вечером для каждого из нас вытащили японские ватные матрацы или фтоны. Нагромоздив их целую кучу и посыпав их из осторожности персидским порошком, мы улеглись спать в многочисленной компании. Мерцающая лампа освещала десятка полтора закутанных свертков; ночью было очень прохладно; по временам то там, то сям раздавался громкий храп. На следующий день мы проплутали в горах и с большим трудом только вечером добрались до Сибукавы, откуда взяли джинрикшей до Икао, которое находится на высоте 2,700 фут над уровнем моря. Нашим курумаям пришлось порядочно потрудиться, втаскивая наши колясочки в гору, а мы могли всласть насладиться красивыми видами. Но красивых видов так много, что настал момент пресыщения и — о ужас! — я, кажется, уснул, убаюканный мерным движением экипажа. Я проснулся, когда курумаи подвезли нас к красивому чайному дому. Женская прислуга с глубокими поклонами до земли, стоя на коленах, приветствовала нас, прося отдохнуть. Цыновки были безупречной чистоты, караками или раздвижные перегородки новые, [266] с красивыми рисунками, и на татами, т.-е. на полу, в красивой позе отдыхала миловидная японка. Наши курумаи в это время побежали к колодцу и, скидывая с себя верхнее платье, совершали омовение при всей честной публике — жанровая картинка, которую встречаешь на каждом шагу в Японии.

В Икао все гостиницы были переполнены. После долгих переговоров нам отвели биллиардную, поставили там постели и от улицы отгородили нас ширмами. Икао, знаменитый своими целебными источниками, имеет очень оригинальный вид. Это в сущности одна большая и несколько боковых улиц или, вернее, лестниц, ведущих к храму и пересекаемых несколькими поперечными улицами. Вечером все это освещено сотнями огней, все эти лавочки со съестными припасами, с деревянными изделиями, разными редкостями, освещены a giorno и по лестницам беспрерывно поднимается толпа веселых, жизнерадостных людей в легких купальных юката. Хотя Икао и считается курортом, но японцы смотрят на него как на место увеселения, и потому здесь много гуляющей публики, которая не прочь попировать, послушать гейш и жить нараспашку. Тут государственные люди забывают о своих семьях и политических заботах и предаются веселию или разгулу, как обыкновенные смертные. С разных сторон слышатся звуки заунывной свирели, которыми слепой японский массажист или «амма» дает знать о своем присутствии, японская музыка и пение гейш. Но вот пестрая и веселая толпа собралась в кучу и смотрит на фейерверк, пускаемый каким-то богатым японцем для собственного увеселения.

Мой спутник был отозван по делу в Токио, и мне пришлось дальнейший путь продолжать одному. Из Икао [267] мы вернулись в Сибукаву, и оттуда конка доставила нас до Маебаси, где я расстался со своим спутником Я поехал дальше в местечко Каруйзаву.

Дорога через Усуйтоге поражает своею грандиозною красотой. Тоннелей бесчисленное множество — около 15 с одной стороны перевала и столько же с другой; а когда поезд выскакивает из тоннеля, то он буквально висит над пропастью, и перед вами открывается широкий вид на дальние горы и ущелья. И есть люди, которые толкуют об игрушечной Японии! Они, вероятно, не видели ничего, кроме ближайших окрестностей Иокогамы.

Каруйзава находится в котловине, окруженной горами, и довольно далеко от станции железной дороги. Каруйзаву, по настоящему, надо назвать Миссионополис — как место, в котором преимущественно живут миссионеры, и потому на улице видишь массу детей, катающихся на осликах в колясочках или покупающих игрушки у разносчика. За большою и единственною улицей, которая тянется довольно далеко, начинаются дачи, окруженные садами и устроенные на широкую барскую ногу. В настоящее время владельцы дач испытывают беспокойство, вследствие появления в Каруйзаве непрошенной гостьи... холеры, которая на этот раз не пощадила нескольких европейцев. Вследствие этого, акции Каруйзавы сильно упали, и в газетах возгорелась даже ожесточенная полемика о том — здоровое ли вообще место Каруйзава.

Но ведь я приехал в Каруйзаву не для отдыха или для того, чтобы пользоваться прелестным горным воздухом, а для восхождения на действующий вулкан Асама-Яму. Восхождение было решено делать ночью, пользуясь прохладою. Вечером мы двинулись в путь [268] верхами в сопровождении носильщиков и проводников с фонарями. Опять наш проводник сбился с дороги, и мы до двенадцати часов ночи бились, отыскивая тропинку, ведущую к вулкану. Там пришлось оставит лошадей и идти пешком. Когда мы обогнули маленькую Асаму-Яму (Ко-Асама), начался трудный подъем на самый вулкан. Нога утопает в рыхлой массе золы. Кончается всякая растительность, за исключением кустарника, принадлежащего к виду Poligonum. На пути мы нашли несколько спящих пилигримов, которые при нашем приближении встали и пошли дальше.

Забрезжился свет, и мы, потушив фонари, пошли бодрее к вершине. Мало-по-малу темно-красная масса вулкана выступала пред нами, а внизу, точно молочное море, плавали облака. Но вот огненное светило вынырнуло из этих облаков, и пред нами открылся широкий вид на сотни верст. Вдали, среди других высоких гор, виднелся белый конус Фудзи-Сана. Пилигримы при виде солнца опустили головы и захлопали в ладоши, как это делают японцы, когда молятся. Еще шагов двести, и мы были у обширного кратера (диаметр приблизительно 1,233 фута, глубина 750 фут), из глубины которого по временам подымался дым и доносился шум громадного паровика. Стены кратера имеют красный цвет с полосами из черной лавы. С северной стороны стенки кратера ниже, чем с южной и юго-западной. В 1783 году сильное извержение понизило стены кратера северной стороны на 150 фут. Это извержение уничтожило сотни городов и деревень и поглотило множество жертв, обратив в пустыню громадное пространство земли. Даже в Токио пепла было на вершок толщины, кругом горы на расстоянии двадцати миль пепел лежал слоем до 4 фут. [269] Скалы, вышиною от 40 до 80 фут, были выброшены вулканом с громадною силой и выкинуты на большие расстояния. Были камни, которые по измерению оказались от 120 до 264 фут. Один упал в реку и походил на остров. Шум от извержения был слышен до самого Оми и Исе (190 и 200 миль).

Стены кратера падают отвесно, и с разных сторон вырываются струйки пара, а внизу картина напоминает Дантов ад.

Скалы на вершине кратера приняли самые странные формы. Тут увидишь средневековые замки, башни, фигуры, напоминающие людской образ, и потому японцы принимают их за демонов.

Я начал делать обход кратера с той стороны, где не было дыма, и зрелище было действительно грозное и величественное. Но я успел только добраться до того места, где между стенками кратера образовалась громадная расщелина. В это время Асама-Яма, рассердясь на нашу дерзость, стал высылать нам навстречу облака едкого дыма, пропитанного серным запахом. Оставалось одно — бежать без оглядки. Бывали примеры, что люди, задыхаясь от дыма, тщетно искали спасения. Мы спешили вниз, а серый удушливый дым следовал за нами по пятам. Проводники скользили по золе, точно по паркету, и мы просто летели вниз.

У подошвы мы нашли лошадей и, несмотря на протесты конюхов, поскакали в Каруйзаву, куда мы добрались к одиннадцати часам дня. После ночи, проведенной без сна, я бросился на кушетку и проспал до самого обеда.

На другой день я отправился по железной дороге в Тойоно. Близ станции Нагано снесло мост, и нам [270] пришлось шествовать по импровизованным мосткам. Там же находится знаменитый храм Зенкодзи.

В Тойоно оказался недостаток в курумаях и пришлось довольствоваться одним на каждую колясочку, и я не мог видеть, как эти несчастные надрывались, стараясь тащить нас по скверной дороге. Только к вечеру нашлись свежие люди, и мы полетели быстрее. Дорога постепенно подымается до самого Сибу, известного своими целебными источниками и прозванного раем Японии. В этом раю не оказалось места для нас грешных, и после долгих усилий мне отвели крохотное и весьма неудобное помещение.

Сибу, построенное по склону горы, представляется ласточкиным гнездом, но все постройки скучены друг около друга, и этот японский рай не имел для меня ничего привлекательного. Из Сибу я имел намерение проехать чрез горы в Кусацу, но разыгравшийся на другой день тайфун помешал моим планам и мне пришлось тем же путем вернуться домой.

____________________

Кто из бывавших в Японии не слыхал о прелестях Мияноситы, которая, благодаря своему красивому положению в горах и минеральным источникам, сделалась любимым местопребыванием здешней публики. Хорошая и обширная гостиница, устроенная с большим комфортом на европейский лад, служит лишнею приманкой для посетителей. В Мияноситу едут спасаться от жары и комаров в летнее время, но и в другое время там много посетителей, которые живут подолгу и пользуются горячими ваннами и прогулками. Из Иокогамы можно проехать по железной дороге до Кодзу, а там надо пересесть в конку до местечка Юмото, где также есть горячие источники. [272]

Там надо взять джинрикшей до Мияноситы. Недалеко от этой местности находится местечко Тоносава с православною церковью и дачею, принадлежащею нашей духовной миссии в Токио. Мияносита славится еще своими деревянными изделиями и мебелью с инкрустациями из разных кусков дерева. Прогулки здесь очень разнообразные; обыкновенно идут пешком или берут носилки, так-называемое кресло на двух длинных палках, для которого надо напять четырех носильщиков. Побывавши в Мияносите, надо непременно посмотреть «О дзигоку» или Большой ад. Есть еще Маленький ад — «Ко дзигоку», по дороге из Мияноситы в Асиною, с довольно сильными серными источниками. Я пошел в «О дзигоку» пешком, взяв с собою проводника. Вся местность покрыта растительностью, но в лесу тишина и только изредка услышишь пение птиц. Из животных, как мне сказал проводник, здесь водятся лисицы, барсуки, дикие кабаны, олени и обезьяны. После долгого хождения по горам серный запах и высохшие деревья дали нам знать, что мы приближаемся к знаменитому аду. Черные камни, изжелта-беловатая почва — все указывает на вулканическое происхождение всей этой местности. Но вскоре мы дошли до ущелья, в котором не было признака растительности. Небольшая тропинка проложена среди желто-красноватых камней, разбросанных в беспорядке, из-под которых вырываются по временам струйки горячей желтой жидкости. Еще далее — солфатары более значительные. Можно, не ошибаясь, сказать, что гуляешь на вулкане. Вся почва минирована: стоит сунуть палку в любое место, и оттуда вырвется струйка дыма или откроется новый фонтан горячей воды. В иных местах тонкая кора проваливается, и пред вами [273] открывается целый резервуар с клокочущею желтою и черною жидкостью. Бывали случаи, что люди проваливались и дело кончалось или обжогами, или смертью. Здешние жители добывают здесь много серы, которую тут же укладывают в соломенные свертки и доставляют вниз по проволоке в ближайшее селение, откуда она на вьюках доставляется дальше.

С несколькими приятелями я решился на другой день пройти пешком в Атами (13 миль). Наша экскурсия была испорчена дождем, который шел, почти не переставая. Была только передышка, когда мы спускались в Хаконе с его красивым озером, очень глубоким и с отвесными берегами. В Хаконе находится дворец, в котором останавливается император, и несколько дач, отдаваемых в наем на лето.

Погода смилостивилась, когда мы стали спускаться к плодородной долине и зеленым дубравам Атами, расположенного на берегу моря и защищенного горами от северных ветров. Кроме того, Атами обладает гейзером, который бьет шесть раз в день на значительную высоту. Есть еще и другие горячие источники. Атами называется японскою «Riviera» и посещается преимущественно зимою, — летом там слишком душно. Мы на другой день отправились дальше. Из Атами в Одовару проложена конка, но эти маленькие вагончики везутся не лошадьми, а людьми. Дорога вьется вдоль берега моря, то поднимаясь на соседние горы, то опять опускаясь к берегу, и местами кажется весьма опасною. Люди обыкновенно в гору дружно подталкивают вагончики, а когда начинается спуск, то они цепляются за вагон, предоставив ему лететь с головокружительною быстротой на поворотах и на близких расстояниях от пропасти. Несколько раз наш вагон [274] соскакивал с рельсов. Поставить его на место, конечно, нетрудно, но это могло случиться и в опасных местах, где полотно дороги проложено по карнизу горы, круто спускающемуся к морю. Впрочем, потом такие несчастия и случались и несколько человек были убиты, вследствие беспечной отваги рабочих.

____________________

Паломничество на священную гору Японии Фудзи-Яма (гора) или Фудзи-Сан составляет сокровенное желание каждого японца. Из гор Японии Фудзи превосходит другие своей высотой (около 13,000 фут). Предание говорит, что вулкан Фудзи появился в одну ночь, так же, как и знаменитое озеро Бива. Это случилось приблизительно во времена Александра Великого. В 809 году по Р. X. построен был храм на вершине и посвящен красивой богине Конохана Саку я Химе, но есть и специальное божество для кратера — «О ана мочи но микото», или владелец великого кратера. До XIV столетия Фудзи-Сань постоянно дымился. Последнее извержение было в 1707 году, когда, как говорят, образовался горб на одной стороне конуса. Эту маленькую неровность видишь только на близком расстоянии. Лучшим временем для восхождения на гору считается от 15-го июня до 15-го сентября. Моим спутником на этот раз был мой учитель японского языка. Из Готемба мы отправились часов в пять вечера верхом до станции Таробо. При выезде наши лошади были испуганы криками толпы, смотревшей на состязание борцов. Дорога идет садами и лесом и все время перед нами виден был темно-синий конус Фудзи-Сана. Наши лошади несмотря на всякое понукание, шли шагом и останавливаясь при каждом чайном доме. Обыкновенно в это время конюхи или бетто пьют японский чай, [275] подносимый и нам в маленьких чашечках; лошадям не дают пить, а только смачивают морду брызгами воды. Не далеко от Таробо пришлось сойти с лошадей и идти пешком в гору по осыпавшейся золе. Вся местность кругом носит вулканический характер. Я не ошибусь, если скажу, что этот вулканический характер бросается в глаза на 120 миль и даже больше. Обработанная земля простирается до 1,500 фут высоты; полоса дикой болотистой растительности тянется до 4,000 фут высоты и затем начинается лес с искривленными деревьями. В чайном доме в Таробо путешественники обыкновенно запасаются длинными шестами, к которым жрец на вершине Фудзи-Ямы прикладывает печать храма, и такая палка бережется, как святыня, в семействе японца. Надо вам сказать, что вся гора для удобства паломников разделена на десять станций, из которых 9-ой не существует. Японцы назвали эти станции «шо» или «го», то-есть сосуды, которыми измеряется рис.

Там, где мы слезли и пошли пешком, господствует полная тишина, нет ни одной птицы, только в некоторых местах растет мелкий кустарник (juniper, vaccinum, lichen).

Потоки изрезали в разных направлениях рыхлые массы золы. Для того, чтобы ободрить нас, носильщики выкликали на пути: «такая-то станция», и мы подходим к ней с радостью. Сама станция представляет самое жалкое подобие человеческого жилища. Эта каменная хижина из громадных кусков черной и красной лавы, втиснутая в гору так, что только передняя сторона выходит немного наружу. Плоская крыша этой хижины только частью выходит наружу и вся завалена громадными каменьями, служащими защитою от [276] страшных бурь, господствующих на Фудзи-Сане. Перед входом земля немножко приподнята, так что вы входите как в подвал. Там, по японскому обычаю, положены цыновки и устроен очаг, но без дымовой трубы. При каждой станции от 15-го июня до 15-го сентября находится человек, который угощает вас японским чаем. Там же, с грехом пополам, можете найти яйца и незатейливый японский обед. Запасы в этих местах тем более необходимы, что в случае бури десятки пилигримов имеют только это одно прибежище от непогоды. Бывали случаи, что туристы были задержаны на какой-нибудь станции в течение двух или трех дней. Движение пилигримов уже заметно по большому количеству варадзи, которыми усыпана вся дорога до вершины. Придя на первую станцию, мы застали там большую партию пилигримов в белых одеждах. Некоторые отдыхали на японских матрацах-фтонах, другие закусывали, готовясь в путь, а некоторые затянули напев в честь Фудзи, произнося что-то в роде молитвы. Чем выше мы поднимались, тем труднее становился путь, а мой спутник, привыкший к сидячей жизни и кабинетным работам, просто изнемогал от усталости и еле передвигал ноги. Мой повар оказался молодцом и не только не уставал, но подталкивал в спину моего учителя. Наши носильщики тоже по временам садились на камни, чтобы перевести дух. На 6-й станции мы уже были на высоте 10,000 фут, и многие говорят, что тут чувствуется сильно разреженный воздух. Я этого не чувствовал даже и на самой вершине и потому только рассказываю, что некоторые чувствуют точно приступ морской болезни, а у других из носа идет кровь.

Наши носильщики несколько раз пробовали [277] замолвить словечко о том, что нам пора отдохнуть, но я нарочно, перемогая свою усталость, шел дальше. На 7-ой станции они заявили, что должны отдохнуть часа на полтора. Было уже 3 1/2 часа ночи, и я решил подчиниться. Седьмая станция была битком набита пилигримами, которые лежали, сидели, закусывали. Мне очистили один край цыновки и подложили фтон для сиденья. Подложив под голову сверток с пледами и подушками, я моментально заснул. Когда мы проснулись и надо было умыться, вода была ледяная и пальцы закоченели от холода.

Началось восхождение от 8-й до 10-й станции. Пришлось с боя брать каждый шаг, цепляясь руками, перелезать через скалы.

Начиналось утро. Весь горизонт к востоку был объят пламенем зарождающегося дня. Золотистые, розовые лучи солнца рассеяли туман, осветили верхушки гор и проникли в долины. У самых наших ног были видны красивые очертания Яманакского озера, похожего на застывшую сталь, Осима, весь берег до Мисаки; справа обрисовывались высоты Хаконе, зеленый берег и необозримое море. Сама гора при волшебном свете солнца уже не выглядывала красноватым или золотистым безупречным конусом. Это была какая-то безобразная масса неровностей и изодранная, изрезанная; зубчатая вершина указывала ясно на вулканическое происхождение Фудзи-Сана.

На вершине, до которой мы добрались с большим трудом, во впадинах горы устроены храмики. Немножко дальше — и перед нами зиял кратер или чаша около полумили ширины и около 700 фут глубины. В это время между пилигримами пронесся говор, что надо спешить вниз, потому что оставаться на вершине, в [278] виду надвигающегося тумана, очень опасно. Мой повар побежал в храм, где пилигримы сидели на циновках и молились, и за известную плату получил от главного жреца талисман, который он обещался привезти жене. Туман рассеялся, но поднялся ветер, и главный жрец, у которого надо получить разрешение спуститься в кратер, не дозволил нам этого удовольствия, о чем я нисколько не пожалел.

Спускаться обратно было гораздо легче, особенно, когда мы дошли до сыпучей золы. Мы вернулись усталые в Готембу. Гостиница была переполнена паломниками и людьми, которые на другой день собирались на праздник мацури в Иошиду. В японской гостинице с ее бумажными перегородками трудно ожидать особенной тишины: все, что говорится у соседей, слышно до последнего слова и даже видно кое-что, потому что задвижные стены закрываются очень неплотно. На этот раз в нашем соседстве собралась особенно шумная компания. Это были пилигримы только из высшего класса и обед сопровождался тостами, речью председателя, восхвалявшего подвиг восхождения на Фудзи. Оратор рассматривал этот подвиг со всех сторон и речь длилась бесконечно. После этого все сотрапезники затянули молитву в честь Фудзи и пение их продолжалось до позднего вечера. Молитва эта состояла из бормотания, прерываемого громкими возгласами, и не отличалась благозвучностью.

Из Готембы я проехал в экипаже до Иошиды по сквернейшей дороге. По дороге мы видели красивое озеро, и наш возница серьезным тоном рассказывал нам о водяном. Японцы ночью не пойдут по берегу из страха, что водяной втащит их в воду. В Иошиде все улицы были переполнены народом, везде [279] были расставлены переносные лавчонки со сластями, игрушками и разными безделушками. На каждые десять шагов стояла поленница из сухих дров в сажень и больше вышиною, а в других местах были приготовлены громадные деревянные лубки сажени в 2 1/2 вышиною. Внутренность этих лубков была наполнена сухими поленьями. К вечеру все эти колонны и костры зажигались и получалась самая оригинальная иллюминация, не говоря уже о тысячах фонарей. Оттого это празднество и называется «Хи» (то-есть огненное) мацури. Эти горящие светочи поставлены очень близко от домов, и надо удивляться, как не происходит пожара. Впрочем, все предосторожности приняты: крыши домов постоянно поливаются водою и пожарная часть наготове на случай несчастия. В числе увеселений можно назвать театр, состязание борцов и уличных певцов и рассказчиков.

По дороге в Кавагучи мы встречали все время людей, идущих на праздник. Это мне напомнило наши русские праздники, когда все окрестное население идет на храмовой праздник какого-нибудь села.

Японки, между которыми были очень миловидные, наряженные в красивые кимоно или халаты, идут своею утиною походкой на высоких копытцах или гета. Женщины остались верны своему национальному костюму и не воспринимают ни одной мелочи от своих европейских сестер. Впрочем, даже в высшем обществе, где многие японские женщины нарядились в европейское платье, они теперь возвращаются к своим национальным нарядам. Что касается мужчин — я говорю о деревенской публике — то по части костюма существует полная анархия, особенно относительно головного убора. Есть котелки, фетровые шляпы и есть [280] люди, которые, на японский лад, идут с непокрытою головой. То же и насчет обуви. Больше всего гета или деревянные подставки, играющие у японцев роль калош, но есть и ботинки европейского фасона, а иногда собственник этих ботинок шествует босиком и торжественно несет их в руке.

В Кодачи, на берегу красивого озера, нас встретило громадное детское население. Пока отыскивали лодку, я занялся осмотром храма, в котором сохранились очень красивые рисунки на караками (раздвижных стенках) и очень изящная резьба на дереве.

Озеро, по которому мы подъехали, очень красивое, большое, глубокое и с большими островами. В Нисиноуми, куда мы добрались вечером, не было гостиницы и пришлось остановиться в первом попавшемся доме. Это, конечно, причинило массу хлопот хозяевам. При обилии комаров, в каждом японском доме имеется полог, сделанный из травы и окрашенный в зеленую краску. Этот полог очень велик и занимает собою почти всю комнату, в которой почивает все семейство. На этот раз мне дали полог, сделанный из бумаги, но вполне достигающий своей цели. И в этой забытой деревушке рыболовов я нашел лакированные роскошные ширмы, которые привели бы в восторг любителей японского искусства.

Дальнейший путь пришлось делать пешком под проливным дождем. Дорога в Седзи идет по кочкам, болотам и по мелколесью.

Дождь перестал как раз во-время, когда мы подходили к восхитительному озеру Седзи. На другом берегу мы увидели дом в европейском вкусе, построенный некиим англичанином, принявшим японское имя и японское подданство. Носильщик и повар надрывали [281] свои глотки криком «Хосино-Сан», и после некоторого времени мы увидели, что от белого дома отчалила лодка. Это был сам хозяин, и мы с трудом уселись в утлой ладье. Озеро действительно прелестное и окружено высокими горами. Вдалеке видна была деревня. Озеро вулканического происхождения, очень глубокое, с прозрачною водой. Прямо перед нами возвышался стройный конус Фудзи-Сана. А что важнее всего — простите за откровенность — я, наконец, попал в европейский дом с настоящими постелями и некоторыми удобствами европейской жизни. К вечеру разыгралась буря, и наш дом, построенный на открытом месте, страшно пострадал от ветра и дождя. Дальнейший путь мой пешком сопровождался большими трудностями. Приходилось в брод переходить по горным речкам, выступившим из берегов и принявшим вид бурных потоков. Путешествие мое закончилось поездкою на лодке по порогам и стремнинам Фузикавы, и бывали минуты, когда мы подвергались серьезной опасности погибнуть в волнах этой бурной реки. [282]

____________________

Роль Нагасаки в просвещении Японии. — Паппенберг. — Русское консульство. — Европейский settlement. — Иноса. — Приезд первого министра. — Уход «Вестника». — Японский аукцион.

От Кобе начинается, прославленное своею красотою, внутреннее море Японии. В тихий, ясный, солнечный день, когда море играет точно алмазами и тихо колышется у берегов, можно подумать, что плывешь по широкой, спокойной реке. Бесчисленная масса островов, как в Мацусиме, своими причудливыми формами, своею яркою и сочною растительностью среди синего и гладкого, как зеркало, моря, радует и ласкает взор. Недаром англичане говорят, что это уголок рая или жилище каких-то фей. Нет, не феи, а люди овладели этим спокойным, красивым берегом. Куда ни взглянешь, всюду следы деятельности человека. Все эти острова возделаны самым тщательным образом. Террасами расположились пашни японцев. А там дальше красивая деревушка, вся окутанная зеленью, приютилась на самой горе. Целая флотилия: джонки, Фуне непрерывно снуют между островами, и белые паруса их, словно бабочки, весело прыгают по голубым волнам. [283] Берега то надвигаются близко, то вдруг раздвигаются и перед вами голубое озеро. За ним другое, третье, окруженное садами, рощами, скалами, деревнями, пашнями, и взор не устает при виде такого разнообразия этого богатства природы.

Простояв несколько часов в Симоносеки, мы вышли в открытое море. Опять островки с обрывистыми скалами. Это Хирадо, где Франциск Ксавье начал проповедывать христианство. Затем замечательные базальтовые скалы, похожие на ворота и образующие букву П. Еще немного и мы входим в красивый залив, окаймленный маленькими островами. А вот и Нагасаки, который в течение своей жизни пережил много интересных событий. В Нагасаки — если читатель припомнит из исторического очерка — впервые процветало христианство и в XVI столетии его можно было назвать христианским городом. Когда христианство было вырвано с корнем в Японии, там приютилась европейская цивилизация в виде голландских узников в Дециме. Как ни зорко наблюдали японские власти за варварами в Дециме, но свет европейского просвещения проникал оттуда контрабандным путем в японскую публику. Заимствования японцев начались в области хирургии и медицины. Достававшие европейские книги японцы рисковали своею головою, но смельчаки всегда найдутся, если есть что-нибудь запретное. И в Нагасаки началось просветительное движение Японии. В то время существовало две партии: консервативная, имевшая свою твердыню в Киото, и прогрессивная в Нагасаки.

В Нагасаки Ито и Иноуе убедились в безумии противиться дальше напору европеизма. Там Окума, Гото, Итагаки и Муцу, эти случайные люди японской истории, [284] ознакомились со всеми мировыми силами и подготовили реформационное движение. В Нагасаки же начал свою карьеру обладающий миллионным доходом Ивасаки.

У самого входа в Нагасакскую бухту находится скалистый остров Така-боко или, иначе называемый голландцами, Наппенберг. Предание говорит, что с крутой скалы этого острова были сброшены в море католические патеры и их последователи, в числе нескольких тысяч человек. В настоящее время Паппенберг потерял свое грозное значение и местное европейское общество пользуется им для пикников, а в жаркое время это любимое место для морских купаний. Защищенная со всех сторон довольно высокими горами. Нагасакская бухта очень любима моряками всех наций. По красоте своей она оставляет сильное и неизгладимое впечатление на зрителя. Но как бы ни была красива местность, в конце концов, она может надоесть. В этом отношении Нагасаки составляет счастливое исключение. Мне, прожившему там три года, все больше и больше нравятся красивые контуры гор, окаймляющих бухту, роскошная и яркая растительность с бесчисленными переливами и оттенками, изменчивое море, то серое и грозное, то голубое и словно, ласкающее тебя, то словно расплавленный свинец, застывший в чаше, то облитое точно пурпуром при лучах заходящего солнца. Благодаря влажности климата, растительность отличается особенной яркостью, сочностью, богатством тонов. Это не горы Греции, обожженные солнцем, не Сицилия, а это в полном смысле тропическая растительность, необузданная, не знающая, куда девать свои силы. Прогулки е окрестностях Нагасаки один восторг.

Ну что кажется особенного в этой горе? Видел ее [285] раз, да и довольно. Нет, ошибаетесь, сегодня одно освещение неба, облаков, одни переливы зелени, а завтра перед вами совсем другая картина, и только художник может уловить эту разницу, да и то едва-ли. Влажный климат, столь благодетельный для растительности, не всегда оказывается полезным для жителей. Особенно вредно действует время, когда наступает дождливый сезон.

Русское консульство, очень хорошо описано Крестовским. Сад нашего консульства, говорит Крестовский, это в своем роде маленький chef d‘oeuvre, он весь разбит на террасах, высокие стены которых, словно крепостные сооружения, сложены из дикого камня. Дорожка, иногда прерываемая рядом ступеней, зигзагами ведет между этих стен к главному дому, где живет сам консул. С галлереи дома открывается дивный вид не только на весь рейд, усеянный разнообразными судами, и на горы противоположного берега с предместьями Акамуна и Инаса, но и на Компира-Яма с ее буддийскими храмами и на часть города, приютившегося под этой последней горой, которая командует над всей окрестностью. Внизу, на набережной, идет гомон кипучей промышленной жизни, там духота стоит в воздухе, там пышет зноем от раскаленных камней и носится пыль от шоссе и такасимского угля, а здесь, на возвышенности, свежий, чистый, бальзамический воздух и масса тенистой и разнообразной зелени. Великолепные кусты больших белых роз лезут своими ветвями прямо в окна этого дома вместе с поспевающими померанцами и миканами (японскими апельсинами). Латании, саговые пальмы, лавры и сливы, разнообразные хвои, азалии, магнолии, гигантские камелии, криптомерии, клены и камфорное [286] дерево (всего не перечтешь) составляют красу я роскошь этого сада, где всегда достаточно тени и даже некоторой прохлады.

Если я после этого восторженного описания скажу, что воздух, который несется с рисовых полей, не всегда свежий, чистый и бальзамический, если я скажу, что сад слишком миниатюрен, чтобы вызвать такой восторг, то мне заметят, что я придираюсь к словам.

Картина, в общем, верна и если в нескольких местах гуще положены краски, то это зависит от настроения, расположения духа и индивидуальности чувства зрителя. И мне, который прожил несколько лет в этой обстановке, приходилось восклицать несколько раз: о, Боже мой! как тут хорошо! — кажется никогда бы не покинул этот благословенный уголок, если бы... Ну, да, если бы это было в России, а не за тридевять земель. Нагасаки, положим, не так далек от России. Рукою подать до Владивостока, флот наш стоит здесь подолгу; рядом с консульством лазарет для офицеров и команды. Кроме того, бывает много приезжих на зиму из Владивостока; затем Инаса с русскими офицерами и крепкими русскими словами в те дни, когда команду пускают на берег, жидки, бежавшие от воинской повинности, разные аферисты, которые извлекают пользу от матушки-казны... Да это разве не Россия? Нет, тысячи раз нет. Как дерево, выхваченное из земли и лишенное корней, не похоже на дерево, черпающее свои силы из почвы и служащее на радость и утеху, так и то русское, что видишь в Нагасаки, не похоже на настоящую Россию, о которой поэт сказал: [287]

Да, несмотря на долгие стоянки нашего флота в здешних водах, мы не пустили корней в стране. Разве это называется пустить корни, когда по-русски знают одни только поставщики да кабатчики, которым приходится иметь дело с нашими матросами.

Инаса изображается многими, и в том числе Крестовским, как русская деревня. А что в ней русского, кроме нескольких вывесок? О том, что так-называемые жены наших офицеров знают несколько русских слов, не стоит и говорить. На русском кладбище много уже легло русских. Там есть и часовня, а много ли, кроме Сиги, православных в Нагасаки? Да ни одного... А посмотрите на так-называемую миссионерскую гору ⁶⁹, на которой приютилась американская миссия, на церковь, на школы, устроенные миссиею для туземцев, на католическую миссию с ее школами — и вы скажете, что оттуда стараются просветить народ и воспитать его на новых началах...

Это всеми чувствуется. Всякий, более или менее образованный японец старается научиться английскому языку, а кто из них учится русскому, несмотря на то, что при близости Владивостока это знание могло бы быть ему полезно?

Но раз заговорив об Инасе, надо высказаться полнее. С тех пор, как был здесь Крестовский, произошла небольшая перемена. Морское министерство [288] арендует участок земли у г. Сиги, на котором в настоящее время имеется только баня для гг. офицеров и команды, устроенная Е. И. В. В. К. Александром Михаиловичем.

Лазарет, бывший здесь уже давно, продан на слом и новый лазарет примыкает к консульскому саду. На том же участке Е. И. В. В. К. Александр Михаилович построил часовню и дом для больных офицеров. Нет необходимости говорить, что все это находится в иностранном квартале города Нагасаки, а не в Инасе, как поведал своим читателям один из наших журналистов. Про Инасу можно сказать, что она находится против города, на северо-западной части Нагасакской бухты. Лучший дом принадлежит г. Сига. У него же есть и сад. Остальная часть его земли занята заводом, в котором приготовляются разные шипучки и делается лед, столь необходимый в этом жарком климате.

Две гостиницы (или, скорее, рестораны) О-мацу-сан и Оя-сан известны тем, что прислуга там говорит по-русски и что там умеют готовить русские кушанья.

Местоположение Инасы очень красиво, а сама деревня, несмотря на то, что там ужо посеяно немало денег, не блистает благоустройством. Бесконечная лестница ведет на гору, но если кому-нибудь придется спускаться по ней в сумерки или в нетрезвом виде (что очень часто случается с нашими матросами), то очень легко и шею сломать. Улицы грязные, немощеные, домишки жалкие, одним словом, как есть заурядная японская деревня, но с тою только разницею, что в этой деревне что ни дом, то пансион без древних языков. И все эти пансионы низшего класса. Но [289] есть и в Инасе поэтические уголки, домики, как игрушки, окруженные зеленью и цветами. В этих домиках наши офицеры устраиваются на семейном положении. Квартиры здесь недороги, от 15-ти до 30-ти долларов в месяц, но при этом много других расходов, так что жить в Инасе обходится недешево.

Каждый из офицеров держит свою фуне и платит лодочнику от 15-ти долларов и более в месяц. Нагасакские фуне с домиком похожи на гондолы. Лодочник с своим фуне находится в распоряжении хозяина во всякое время дня и ночи. Что касается семейного положения господ моряков, то лучше всего это описано Пьером Лотти в «Madame Chrysantheme».

Как M-me Chrysantheme, так и все Оюки, Оясан, Онивасан, смотрят на это дело с практической и денежной стороны. Любовь не участвует в этих семейных отношениях, основанных на коммерческой сделке. А если г. Б. уезжает, то они говорят очень основательно: «le roi est mort, vive le roi» и переходят к г. В., а после ухода г. В. к Д. и так пока она уже не сделается старухой. Многие из них, собрав небольшой капитал, находят себе настоящего мужа среди крестьян, мелких купцов, трактирщиков. Тогда они, по японскому обычаю, чернят себе зубы, выбривают брови и, пользуясь всеобщим почетом, делаются матерью семейства (раньше это бывает, но очень редко). В Европе почему-то думают, что в Японии можно жениться на срок, на месяц. Даже герой Пьера Лоти говорит: я женюсь. В этом отношении один за другим повторяют басни и мне придется рассеять еще одно всеобщее заблуждение. Эти дамы, или так-называемые жены офицеров, только [290] конкубины (мекаке) и такими они признаются и японскими властями. При конкубинате, конечно, возможны сделки на срок, но для этого не надо ехать в Японию и таких жен можно найти на любой людной улице в Европе. Что касается брака, как его понимают в Японии, то мы поговорим об этом особо.

Наши офицеры любят Инасу еще и потому, что им приятно отдохнуть на берегу вдали от начальства, пожить в своей компании, уединиться на время и кое-что почитать или даже поработать. Жизнь наших офицеров в Инасе та же, что и в уездном городе. Биллиард, обед в ресторане и карты, т.-е. неизбежный винт. Азартные игры строго преследуются начальством.

Европейский settlement в Нагасаки ничем не отличается от таких же settlement’ов в Кобе и в Иокогаме. Такие же дачи, окруженные садом, европейская гостиница Бельвю и Кука, где кормят довольно сносно, два клуба, набережная, на которой поместились большие конторы и несколько консульств. Почта и телеграф, пароходная компания Юсен-кайся, таможня. Есть и кабаки с фортепьяно и дурманом, вместо водки, для матросов всех наций. Большинство содержателей почему-то знают русский язык, хотя и признают себя австрийскими подданными. Квартал европейский называется Оура. В прежнее время, до открытия Японии иностранцам, только Голландская компания имела право торговать с Японией. Подозрительные японцы держали торгующих с ними голландцев точно в плену, дозволив им жить только на острове Децима. Без особенного разрешения не дозволялось им покидать остров и для этой цели были поставлены рогатки, охраняемые караулом. Чтобы иметь понятия о том, каким [291] испытаниям подвергались тогдашние посетители Японии, надо прочесть Кемпфера и других.

Теперь уже все это изменилось. Децима уже не остров. Река отведена в сторону, канал засыпан. Вместо этого явилась громадная площадь. Да и голландцев, торговавших с Японией, уже нет и немцы заняли их место.

Недалеко ох европейского settlement’a находится китайский квартал, отличающийся своими запахами, грязью и нечистоплотностью обывателей. Их насчитывается в Нагасаки около 692 душ. Главною улицею японской части города считается узкая, грязная Мотокагомачи. Там лучшие магазины, постоянная выставка местных произведений, торговцы редкостями, вышивками, фотографы и т. д.

Нагасаки славится своими изделиями из черепахи, и всякий русский знает черепаху-человека, Езаки, который очень искусно делает из черепахи модели судов, фуне, джонки и т. д. Самое слово черепаха-человек буквально перевод с японского, и потому все, имеющие дело с русскими, аттестуют себя всегда таким образом, как, напр., прачка-человек и т. д. Есть даже и собака-человек. Это собственно фотограф, у которого когда-то была собака. Чтобы лучше запомнили его, он стал гулять с такою кличкою и так рекомендовался всем своим новым знакомым.

В Ариме существует фабрика фарфоровых изделий, которые выставлены в так-называемом Децима-базаре.

Стоит также посмотреть приготовление камфоры, которая вывозится из Нагасаки в изрядном количестве.

Камфорное дерево срубают и разрезают на мелкие [292] куски, а затем вываривают его. После варки образуются кристаллы, которые и есть камфора. Большой процент камфоры получается из корня и потому старые корни камфорного лавра ценятся очень дорого.

Вскоре после моего приезда мне пришлось принят участие в празднике, устроенном японцами и европейцами в честь графа Ито. Общественный сад, замечательный своими исполинскими камфорными деревьями, был весь иллюминован японскими фонарями. По террасам и дорожкам обширного парка сновала нарядная и веселая толпа. В одном из балаганов около камня, поставленного в память посещения Гранта, была устроена сцена и гейши увеселяли публику музыкой и танцами. В Косинкване ⁷⁰ была уже совсем другая публика. Европейцы и японцы во фраках, моряки в мундирах топтались на месте, поглядывая на виновников торжества, на графа Ито (первого министра) и графа Ояму (военного министра). Те, в свою очередь, поглядывали на толпу фрачников и переминались в смущении с ноги на ногу. У многих зрителей, которые разглядывали с любопытством маленькую фигуру смущенного-министра, была одна и та же мысль: «неужели этот, застенчивый человек был одним из главных действующих лиц во время совершившегося переворота, неужели он помогал уничтожению феодализма, неужели он сочинил конституцию»?

Консул Энсли сказал от имени европейцев приветственную речь. Была некоторая заминка, но в общем она прошла довольно гладко.

Граф Ито ответил ему по-английски. Голос его [293] дрожал, когда он начал, но он довольно сносно вышел из затруднения. После этого опять тишина и виновники торжества в затруднении, что сказать этой громадной толпе, которая, повидимому, чего-то ждет.

Бал и ужин вывели всех из неловкого положения и были удачным финалом празднества.

Несколько офицеров пригласили меня участвовать в прогулке на водопад. Решено было взять джинрикшей, но только для города, а потом был уговор не садиться в джинрикши, а все время идти пешком. Несмотря на то, что это было в декабре, солнце пекло немилосердно и подъем в гору по очень хорошей дороге оказался утомительным для многих и большинством голосов решено было сделать привал. Дорога идет зигзагами по горе, и любителям хороших видов есть чем любоваться. Горные вершины все заняты или пашнями, или целыми рощами рослых камелий, магнолий, стройных бамбуков, отличающихся своею свежей зеленью. Красивые пальмы, раскинувшиеся веером, Целая масса цветов, рассыпанных на лужайках, заставляют вас забыть, что теперь зима и что есть места на родине, где в это время трескучий мороз и все завалено снегом.

Когда мы дошли до вершины, то вместо того, чтобы идти по хорошей, шоссированной дороге, мы пошли по прямой старой дороге, которая оказалась настоящей костоломкой. По этому образцу можно судить, каковы были дороги в Японии до реставрации (1868 г.). Прежние феодалы нарочно оставляли дороги в таком ужасном положении, находя, что бездорожье служит к их безопасности. Тем более удивительно, что в такое короткое время Япония обзавелась повсеместно отличными дорогами. В этом отношении она очень удачно [294] подражает американцам и с большим рвением устраивает дороги и основывает школы.

Спускаясь по ступеням из больших камней, мы достигли деревни, в которой жила бывшая мусумо одного из офицеров. Теперь она была уже матерью многочисленного семейства. Несмотря на свои черные зубы и отсутствие бровей, она была все-таки миловидна... Поговорив немного, мы выпили радушно предложенный чай и пошли дальше. У подошвы горы находится деревня Хими и затем уже начинается прелестный темно-синий заливчик с красивыми очертаниями берегов. Вдали, точно в дымке, Симабара. Многие уже устали, и предпочли сесть в джинрикши. Проехав среди обработанных полей, окруженных маленькими холмами, мы достигли места, откуда надо было уже идти пешком, так как нет колесной дороги.

Около водопада, конечно, есть и маленький храмик. Страшные сторожевые боги храма, или японские гог и магог, у самых ворот охраняют это место.

Клипер «Вестник» уходил домой и прощальные обеды с тостами следовали один за другим. В ответ на это «Вестник» устроил обед-монстр в ресторане Джютеи. Обед был европейский, с обильными возлияниями и закончился японской музыкой и танцами. К слову сказать, хороших ресторанов в Нагасаки довольно много. Более известный Фукуя; в нем можно получить европейский стол. Ресторан окружен большим садом и там находится японский клуб. В Сеиотеи, или у Николая (так наши моряки назвали одного японца), дают русские кушанья. Такие русские имена носят многие японцы. Так, напр., вы спросите какого-нибудь японца, прислуживавшего русским, как его зовут, и он без запинки ответит, что его [295] зовут Иваном, тогда как его настоящее имя Тойо. В Фузия можно получить тонкий японский обед.

Настал, наконец, день ухода «Вестника». Прощальный завтрак на судне в кают-компании. Громадный стол уставлен кушаньями, народу гибель и не только в кают-компании, но и в каждой каюте яблоку, кажется, негде упасть. Тосты идут один за другим, одни чокаются, другие обнимаются, одним словом, прощаются не на шутку. Офицерам надо готовиться в дорогу, не забыть того или другого, а тут от прощания и выпитого вина голова идет кругом. Но, наконец, все провожавшие покидают судно и «Вестник» с длинным, предлинным брейт-вымпелом, который развевается по ветру, плавно двигается к выходу. Целая масса фуне с мусуме провожают его некоторое время. На других фуне разные поставщики и радельцы, в роде Бенгоро, санитарки, Кихе и комп. и т. д. С судна летит целая масса старых матросских фуражек и лодочники подхватывают их, как свою добычу. Лихо прошел «Вестник» мимо «Донского», который приветствовал его громогласным ура и маршем. В воздухе стоит неумолкаемый гул, пока «Вестник» проходит мимо других судов. Но это только одно мгновенье. Скоро он исчезает за мысом и на рейде настает будничная жизнь.

Александр Алексеевич Сига, бывший секретарь японской миссии в Петербурге и ныне живущий в Нагасаки, предложил мне и некоторым офицерам пойти на аукцион японских вещей. Я думал сначала, что это аукцион на европейский лад и ошибся. Быстрая европейская продажа не по нутру медлительному жителю Востока и он придумал нечто свое. Прежде всего вся толпа сидит на цыновках (для нас достали какие-то [293 скамейки), и каждую вещь подносят, по-очереди, всем посетителям. При каждой вещи есть ящик, в роде копилки. Принесут японцу вещь, он ее рассмотрит очень подробно, если она украшена серебром или золотом, то японец попробует, серебро ли это или подделка, затем, рассмотрев вещь хорошо, пишет на маленьком билетике цену, которую он может дать, и этот билетик опускает в ящик, похожий на копилку. Затем эта вещь идет к следующему и так далее, пока она не обойдет всех посетителей... Тогда аукционер открывает ящик, сортирует все билетики и кто дал высшую цену, тому присуждается вещь. И вот в эту последнюю минуту, если кто услышит цену и она покажется ему недостаточной, то он кричит: теппо (т.-е. ружье) и выкрикивает свою цену. За этим следует уже устная переторжка.

Если вещей и посетителей много, что само собой разумеется, то подумайте только, какая это утомительная и медленная процедура. Но к чему же торопиться, скажет житель Востока и, может быть, он прав, с своей точки зрения.

Комментарии

69. Так называется один холм в европейском квартале Нагасаки.

Текст воспроизведен по изданию: В стране восходящего солнца. Очерки и заметки о Японии Григория де-Воллана. СПб.-М. 1906

© текст - де Воллан Г. 1906
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001