ГРИГОРИЙ ДЕ-ВОЛЛАН

В СТРАНЕ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА

XIX.

Мори-Мороран. — Сендайский даймио и его самураи. — Миссионеры. — Военные поселения. — Айны. — Их жизнь и домашняя обстановка. — Из Ароя в Читосе. — Японский Чикаго. — Парадный японский обед. — Порунайские копи и пенитенциарная колония. — В гостях у японца.

Дорога в Мори очень нехорошая: ухабы и колеи на каждом шагу. Мы спускаемся к заливу (Vulcano Вау). С правой стороны красуется скалистый, лишенный растительности, конус вулкана. Переводчик мой Ивай-сан приходит в восторг от пейзажа.

«Совсем как в Сибири», — говорит он, — «и обработка полей (выжигают лес под пашню), и растительность такая же, телеги и верховые».

В Мори — жалкой деревушке с несколькими чайными домами — нам пришлось сесть на крошечный пароход, который уже был готов к отходу. Все, казалось, улыбалось нам — погода прелестная, вода [210] прозрачная, синяя, и вулкан со своею красноватою лавою казался совсем розовым и ярко выделялся на голубом небе. Но не успели мы отойти несколько миль — и все заволокло туманом; подул свежий ветер, — и в море поднялись такие волны, что все попряталось в трюм (единственное место, где можно было спрятаться от непогоды) и на мостике остался один капитан. Подойдя к Морорану, мы все вздохнули с облегчением и обрадовались гостеприимной деревушке, в которой только одна улица. Жители Морорана делают рисунки на раковинах, но рисунки очень грубы и примитивны.

На другой день мы отправились на парусной шлюпке в Момбецу. С нами ехал какой-то колонист и несколько бонз. Колонист рассказывал Иваю о своем имении, а бонза очень внимательно читал книгу. Часа через два мы прибыли в старый Мороран, в котором только несколько домов. Ветер был попутный, и наша шлюпка пошла очень хорошо. Над Момбецу возвышается вулкан Усу, который стоит как раз напротив Комага-таке.

В Момбецу меня встретил начальник округа, очень милый человек, побывавший в Европе и хорошо говоривший на трех языках. В Момбецу с прилегающими селениями имеется 800 душ.

Здесь поселился сендайский даймио, побежденный в 1868 г. императорскими войсками. Он перешел в Момбецу со всеми своими самураями, которые променяли оружие на соху, и чувствует себя хорошо. В Момбецу кайтакуси устроило свеклосахарный завод, стоивший правительству больших денег и не приносящий ему никакого дохода. Теперь этот завод передан в частные руки на очень выгодных условиях, конечно, не для казны, а для новых владельцев. [211]

Мой новый знакомый предложил мне проехаться верхом и посмотреть окрестности Момбецу. Окружающие поля заняты свекловицею; потом идут кукуруза, индиго и другие злаки.

Дальше уже начинается первобытный, девственный лес с мощными деревьями, с дико растущими шелковицами и с вьющимся диким виноградом. В самый жар в лесу прохладно, тишина кругом и полное отсутствие птиц. Изобилие вьющихся растений, покрывших деревья непроницаемою сетью, сочная, яркая зелень — все это напоминает тропическую растительность. Из вьющихся растений преимущество остается за дикой виноградной лозой; обняв дерево, она поднимается до его вершины, перекидывается на другое, образует своды, украшает отжившие деревья своею сочною зеленью, бросается в разные стороны, охватывает все окружающее своими цепкими объятиями, словом, не знает, куда девать избыток своих сил. Есть еще вьющееся растение из породы hortensia с белыми цветами, эффектно, точно сетка, ниспадающими с высоких деревьев.

____________________

Вечером у меня был французский миссионер — очень интересный и типичный представитель миссионерской деятельности на крайнем Востоке. Для большей ясности надо сказать предварительно, что католические миссионеры большею частью действительно Фанатики своего дела и что только при Фанатизме можно выдержать все лишения, которым они подвергаются. В сравнении с ними английские и американские миссионеры обставлены самым комфортабельным образом. Американский или английский миссионер живет с большим удобством в хорошем доме с большим садом и [212] получает значительное вознаграждение (от 125 до 200 дол. в месяц). Католический миссионер получает на пищу, одежду и т. д. 12 долларов в месяц, довольствуется, как простой японец, рисом, а что касается удобств, то какие же удобства могут быть при таком скудном содержании? Да они за этим не гонятся; большинство из них ведет кочующий образ жизни и переходит с одного места на другое; зная хорошо по-японски, они изучают страну и, если представляется возможность, занимаются пропагандой. Многие из этих миссионеров отказались от своего значительного состояния в пользу пропаганды и терпят лишения наравне с другими товарищами. Миссионер, которого я встретил, был деятельнее и энергичнее других. Зная хорошо ботанику, он собирал гербарии, которые продавал разным ученым обществам, и на вырученные деньги выстроил церковь в каком-то захолустье. О религиозных вопросах с ним нельзя было говорить, а если приходилось говорить, то надо было спорить до ожесточения, потому что, кроме католицизма, он не признавал ничего. Но если завязывался разговор о других предметах, то он был очень приятным и умным собеседником, а что важнее всего — он знал местность, как свои пять пальцев. Он сообщил мне, что здешние колонисты во многих отношениях (toute proportion gardee) напоминают ему американцев. У них большая широта взглядов, чем у жителей внутреннего Ниппона. Так как это большею частью самураи, то уровень образованности у них выше, чем в других местах Японии. Бедность и теснота налагают известную печать на жителей Ниппона. Здесь поселенец пользуется простором и поневоле становится самостоятельнее и свободнее в своих привычках и во всем обиходе. Земли здесь [213] сколько хочешь и на самых льготных условиях, да и заработная плата гораздо выше, чем на Ниппоне (40 цент. в день, тогда как на Ниппоне 15 и 25 считается хорошею платой).

____________________

Дорога из Морорана идет в гору, с которой открывается красивый вид на окружающую местность. Живописно разбросанная деревушка, храм на вершине горы, лесистые холмы, круто спускающиеся к морю, и дальше из-за синего моря выглядывает розоватая вершина вулкана.

В Ширибецу по обеим сторонам дороги, на известном расстоянии друг от друга — чистенькие домики, точно с иголочки. Почва хорошая, местами глубокий чернозем. Эти хорошенькие домики принадлежат военным поселянам или казакам, как их называет Ивай-сан. Надо сказать, что это — последний опыт японского правительства. Еще недавно переселение в Хоккайдо шло неправильным путем: прежде всех явились аферисты, желавшие захватить побольше земли не для обработки, а ради спекулятивных целей, в надежде сбыть участки за хорошую цену. Haряду с ними явились люди без всяких средств. Несмотря на субсидии, они не могли заняться земледелием. Некоторые из них были отправлены на правительственный счет обратно на родину, другие же, влача жалкое существование, разбрелись по Хоккайдо. Убедившись в бесполезности щедрых субсидий, искусственно поддерживающих эмиграцию, правительство приняло другую систему.

Поселенцы были разделены на три категории: на поселенцев из народа, поселенцев-самураев и военных поселян. [214]

Переселенцам первой категории выдавалась субсидия в размере 20 долларов или иен 62 (10 на постройку дома, 8 на земледельческие орудия, 1 на семена). Большая часть этих переселенцев вовсе не земледельцы н, прибыв в Иессо, где заработная плата выше, чем в других местах Японии, пристроились к городским занятиям или к рыбному промыслу, который, как мы видели раньше, занимает первое место среди промыслов Хоккайдо.

Самураи получили на каждое семейство 10,000 цубо (цубо равняется шести квадратным футам) на правах владения и 1,000 по одному доллару за цубо. Кроме избавления от всяких налогов, они получают по 313 долларов с половиною, возврат которых рассрочен на 20 лет. Они обязаны в течение 3-х лет очистить и обработать 3,000 цубо, в противном случае у них отбирается земля. Таких переселенцев было 105 семейств и обработано ими было 327,000 цубо. Я видел такие колонии самураев и они, кажется, благоденствуют; многие из них получают очень хороший доход от культуры индиго.

Опасаясь того, что Россия захватит остров Иессо, японское правительство постаралось завести своих собственных военных поселян по образцу нашего казачества. Военный поселенец обязан являться на учение в апреле и декабре месяце; остальное время он посвящает земледелию. Каждому военному поселенцу отводится 17 цубо под усадьбу и 5,000 для обработки. Путевые издержки, постройка дома — за счет правительства. Кроме жалованья, различного, смотря по рангу, поселенец получает еще в течение трех лет деньги [216] на покупку соли и овощей. После трех лет службы поселенец избавляется на десять лет от всяких податей и налогов. Прежде на каждое семейство выдавалось в течение трех лет около 611 долларов; теперь это уменьшили до 484 на семейство. В случае смерти поселенца, правительство берет на себя заботу о семействе. В Хакодате военные поселяне занимаются выделкою канатов, а в Саппоро — шелководством. По своему внешнему виду, как я сказал раньше, военные поселения производят приятное впечатление. Обработка земли такая же, как у нас на севере — выжигают лес и на такой земле сеют хлеб. Орудия для корчевания крестьяне не имеют и пни остаются в поле, пока не сгниют. Военные поселяне очень довольны нынешним положением, но высказывают опасение насчет будущего, когда им после трех лет прекратят выдачу рациона. Во всяком случае военные поселения выгодно отличаются от других поселений своим щегольским видом и образцовою чистотою.

____________________

В Горобецу большая деревня айнов и тут же живет миссионер Бэчелор, посвятивший свои досуги изучению этого интересного племени. Труды его разнообразны. Он издал словарь, грамматику айнов, собирал их поверия и, живя несколько лет среди айнов, знает их быт очень хорошо. Впрочем, в книгах об айнах нет недостатка. Из библиографии Бэчелора видно, что литература об айнах очень богата (465 названий) и в этом перечне много русских имен (Анучин, Добротворский и другие).

Айны (айну на языке айнов значит человек), как это доказывают Чэмберлен, Бэчелор и другие, потомки [217] народа, занимавшего не только Иессо, но и всю Японию еще задолго до появления японцев. Лучшим доказательством служат географические названия, а такие названия, имеющие айнское происхождение, можно найти во всей Японии. Даже слово фузи или хучи по-аински, по свидетельству Бэчелора, значит «богиня огня» или просто «огонь». «Такое название, — замечает Бэчелор, — гораздо ближе к истине, чем китайское название «гора богатств».

Если это словопроизводство и покажется неубедительным, то масса названий с аинским окончанием «бец» или «умай» подтверждают слова Бэчелора и Чемберлэна о том, что айны были постепенно оттеснены к северу.

Но откуда явился этот народ? Китайцам они были известны в 189 г. до Р. X. Они называли их маомин, можин и иедзо, т.-е. волосатый народ, живущий за восточным морем.

У айнов нет ни письменных знаков, ни литературы. Они говорят, что боготворимый ими герой Иеси-цуне, научивший их земледелию, искусству делать лодки и лук, будто бы, покидая страну, унес у них все книги и бумагу. Численность айнов теперь невелика (около 20,000). Статистика еще не решила очень интересный вопрос о том, вымирают ли айны или нет. С 1872 г. айнское население возросло на 2,000 чел., — факт, очень красноречиво говорящий об увеличении этого маленького народца. Надо сказать при этом, что многие японцы берут себе в жены аинок, тогда как нет примера, чтобы айны брали себе японок. Аинка считает за честь, если японец выберет ее себе в жены, тогда как японка ни за что не выйдет за айна. Дети от таких смешанных браков, как говорят, [218] отличаются слабостью сложения, страдают часто чахоткой и т. п., не отличаются такой растительностью, как айны, и больше похожи на японцев.

Отношения айнов к японцам нельзя назвать дружественными. Японец смотрит на айнов свысока и с большим презрением третирует эту низшую расу. По мнению японцев, айны произошли от собаки и женщины. Айны тоже держатся в стороне от японцев.

В прежнее время каждая деревня имела своего старшину, который был подчинен начальнику в Сара. Теперь главный старшина их находится в Пиратори. Должность эта наследственная; если вымирает семейство, то выбирают нового начальника. При этом устраивается особый праздник. По наружному виду айны красивее и выше японцев. Рост у них высокий, большие, карие глаза, нос короткий и широкий, лицевой угол 70 град. Главная особенность айнов состоит в том, что борода у них большая и густая, да и тело покрыто волосами. Цветом они белее японцев, хотя трудно сказать о цвете лица, потому что айны не умываются. Женщины безобразят себя татуировкой на губах, на лбу и на руках. Девочки, у которых еще нет татуировки, очень хорошенькие. По внешнему виду айны не похожи на монголов. Они скорее, — как говорит Зибольд, — похожи на европейцев, попавших в худые обстоятельства жизни. Все, пожившие среди айнов, выносят впечатление, что это очень симпатичный народ: обращение их ровное, приветливое, полное спокойствия и чувства собственного достоинства. Можно подумать, что имеешь дело с людьми, получившими хорошее воспитание. Изабелла Бэрд, прожившая некоторое время среди айнов, отзывается о них с большой похвалою, находя, что многие черты [219] характера напоминают ей европейцев. Эти дикие дети природы уважают старость, мягкосердечны, заботливы относительно больных и убогих; убийство между ними неизвестно, так же как и воровство. Матери очень любят своих детей, которых никогда не бьют, и отличаются скромностью и хорошим поведением. Изабелла Бэрд говорит, что айны отличаются гостеприимством и вместо того, чтобы эксплоатировать иностранца, как это делают японцы, айны очень охотно предлагают свои услуги, делятся тем, что у них есть, и не берут платы, говоря, что они будут за это наказаны Великим Духом. Одежда айнов приготовляется из древесной коры, которая после снятия должна несколько дней полежать в воде. Потом кору разделяют на тонкие полоски и ткут вместе на ткацком станке довольно примитивного устройства. Рукава, подол и спина одежды украшаются вышивками. Интересно то, что айны застегивают свое платье не как азиаты справа налево, а как европейцы — слева направо. Они носят еще кожаную одежду, покроем очень похожую на русскую рубашку. На поясе у каждого айна торчит нож, табачница, сделанная из медвежьей кожи или бересты, трубка, огниво и трут. Летом они ходят босиком и только зимою одевают теплую обувь. Дети до 13-ти и 14-ти лет очень часто бегают нагишом. Айны, как дети, так и старики, носят серьги, а женщины очень любят бусы и браслеты. О неопрятности айнов говорят все путешественники. Они не только никогда не моются, но и одежды никогда не чистят и потому отличаются особенным неприятным запахом. Дома их самой первобытной конструкции, без дымовых труб и всегда наполнены дымом, для которого оставлено отверстие в стене. Утварь у них небогатая, состоящая [220] из деревянных чашек. Когда они едят, то палочкою придерживают усы. В ходу у них, как у японцев, палочки и ложки. Сидят, подобно японцам, на полу и пол покрывают двумя сортами цыновок. Постель устраивается на 1 1/2 фута от земли из досок и покрывается медвежьими и оленьими шкурами. На некотором возвышении, близ почетного места, где сидит хозяин, спрятаны их сокровища — шелковые материи, дорогое оружие. Все это хранится в лакированных ящиках. Когда я был у айнов, то просил их продать мне некоторые из этих вещей, но они об этом и слышать не хотели, говоря, что эти вещи перешли к ним по наследству и что продавать их не годится. Существование таких драгоценностей совсем не гармонирует с остальною обстановкой. Внутренность аинской хижины, закопченной дымом, грязной и изобильной паразитами, не особенно привлекательна. Для освещения хижины употребляется лучина, а теперь во многих местах рыбий жир. В хижине на стене и на перекладинах потолка помещаются трофеи охоты, медвежьи черепа, веялка, снаряды для ловли рыбы и морской капусты, прялка, лук и отравленные стрелы (отрава состоит из aconitum вместе с раздавленными пауками и табачным соком). При доме имеется садик, в котором растет табак, кукуруза, греча и т. д. Тут же находится кладовая для припасов и мехов, построенная на сваях на высоте 6—8 фут. от земли для безопасности от зверей.

Айны очень хорошие охотники. Охота на медведя производится у них следующим образом: сначала отыскивают его берлогу и, заваливши ее бревнами, поднимают страшный шум, и когда медведь старается выйти из-под бревен, то убивают его отравленными [221] стрелами. Айны вообще предпочитают свой лук огнестрельному оружию; они очень ценят японские сабли.

Из Ароя на целые версты тянутся пустыри и только изредка попадаются отдельные домики и шалаши, а то встретится табун лошадей, одинокий пешеход в белом, с котомкой на плечах, или айны, сидящие верхом, скрестив ноги на шее лошади. Речка, переезд в брод и купающиеся дети уже вносят некоторое разнообразие в этот ландшафт. Шираой — большая деревня айнов; там ничего нет — ни молока, ни яиц, ни рыбы.

Путешествуя в этих местах, надо примириться с отсутствием таких вещей, как хлеб, молоко, мясо. Но, с другой стороны, если вы привыкнете к японской кухне, то заживете припеваючи. В постоялых дворах чистота необыкновенная; на ночь вам дадут фтон (род перины), каю (большой японский полог во всю комнату) и везде имеются лампы. С точки зрения чистоты и опрятности самые беднейшие постоялые дворы выгодно отличаются даже от европейских третьеклассных гостиниц, не говоря о наших постоялых дворах. Но только европейцу надо привыкнуть к тому, что ему подадут сначала чай с сладкими пирожками — угощение очень изящное, но не существенное, когда человек голоден; затем с него снимут сапоги и заставляют его ходить по комнате в чулках; если он попросит что-нибудь поесть, то должен вооружиться терпением и ждать долго; в неурочный час ему ничего не дадут, как бы он ни кричал и ни сердился.

Жители деревни Шираой занимаются коневодством, и когда мы приехали, то шла продажа лошадей. Всякий раз, когда торговец приходил к соглашению, били [222] в ладоши (лошади недороги, стоят по 7-ми долларов). Удивительно, что при этом в деревне не увидишь ни одной коровы.

От Шираой до Читосе — в перемежку болота и песок. На болоте растут тростник и мох и кое-где видны песчаные, оголенные и кривые деревья. Минутами кажется, что я не в Японии, а еду по болотистой местности в Новгородской губернии. Тот же лопух, те же деревья, растущие на берегу озера, заросшего тиной и тростником.

Из Читосе дорога уже красивее. Начинаются горы и леса. В Шимамацу нас ожидал экипаж, присланный из Саппоро начальником округа. Экипаж удобный, местность красивая, холмистая, по обеим сторонам тянется лес — душистый, с высокими деревьями. Кажется, все есть; но только что мы въехали в этот чудный, очарованный лес, как на нас и на наших лошадей напали мириады слепней и мух. Только дымом и постоянным маханием веера можно было отогнать этих назойливых мучителей, но что делалось с лошадьми — это трудно себе вообразить. Слепни буквально обсыпали их, а лошади, точно бешеные, рвались из постромок. Недалеко от Саппоро пришлось ехать шагом по новой дороге. Надо сказать, что у японцев особая манера мостить дороги: они насыпают на нее крупный и мелкий булыжник и вместо того, чтобы хорошенько укатать дорогу вальками, предоставляют все времени. Кучера и джинрикши, естественно, как можно больше обходят новый тракт и если рядом идет невымощенная дорога, то они едут по ней.

Самый город Саппоро (10,000 жителей) расположен у подножья высоких и лесистых гор. Улицы широкие, но дома, за исключением казенных построек, [223] маленькие, одноэтажные, наскоро сколоченные из досок. И вот что называют японским Чикаго.

Японцы, создавая столицу Хоккайдо там, где пятнадцать лет тому назад был непроходимый бор, сделали большую ошибку. Все деньги, издержанные на Саппоро, могли бы принести действительную пользу, еслибы были истрачены на Хакодате, который, в сущности, и по своей населенности, и по своему выгодному географическому положению, на берегу моря, и по своей торговле, занимает первое место среди других городов Хоккайдо. Но японцы очень не любят этих речей, а потому будем восхищаться и обозревать то, что сделано ими в Саппоро.

Лучшее и самое красивое здание — европейская гостиница (единственная во всем Хоккайдо). Посмотрим на нее внимательно. Среди красивого сада с ручейками и перекидными мостиками, островами и искусственными скалами, красуется двухъэтажное деревянное здание, с полукруглым крыльцом с колоннами. Правительство наскоро построило этот дом для приезда императора, а после этого отдало его в аренду местному жителю. В этой гостинице имеется столовая, биллиардная и семь номеров для приезжих. Комнаты большие, высокие; кроме постелей, которые очень хороши, мебели очень мало, а прислуга из рук вон плохая. В верхнем этаже роскошное помещение на случай приезда каких-нибудь знатных иностранцев.

На подобие вашингтонского Капитолия, в Саппоро соорудили большое здание с куполом. Это — присутственные места. Начальник области, Ивамура, которому я сделал визит, некрасив и непредставителен; лицо мясистое, напоминающее бульдога, но веселый, добродушный смех и умные глаза как-то располагают в [224] его пользу. Разговор наш ограничился колонизациею и вообще представлял мало интересного, потому что Ивамура не говорит ни на каком европейском языке, а разговор через переводчика всегда хромает, потому что в нем нет живости и непосредственности. Расспросив меня о моих планах, Ивамура очень любезно предложил мне свои услуги и прикомандировал ко мне одного из чиновников. Чичероне мой оказался настоящим кладом. Это был молодой человек, хорошо говорящий по-английски, довольно образованный, очень интересующийся всем, что делается в Европе, большой политикан и патриот. С первого знакомства он закидал меня вопросами и сам не оставался в долгу, если я спрашивал что-нибудь.

Вечером Ивамура пригласил меня на японский обед. Дом, в котором давался обед, находился среди обширного парка. Когда мы сняли обувь, то нас ввели в большую комнату без мебели. На циновках, покрытых еще большими коврами, в известном порядке были положены подушки. Самый почетный гость занимает центральное место в глубине залы. Смотря по рангу, размещаются другие. Хозяин, по японскому обычаю, занимает самое последнее место, у самого входа в комнату. Как только мы вошли и уселись, то перед каждым гостем появилась мусуме (девушка) в красивом цветном кимоно, с ярким поясом (оби). Стоя на коленях, она с поклоном поставила перед каждым чашечку с зеленым чаем, сладкими пирожками и японскими сластями. Затем следовали на лакированном подносе, в лакированных чашечках, несколько кушаний, но гости, знакомые с японскими обычаями, не дотрагиваются до них, пока хозяин не начнет есть. Обыкновенно до этого хозяин произносит [223] коротенькую речь, в которой, в пренебрежительном тоне, говорит о своем обеде, извиняясь, что принужден давать гостям тухлое и скверное кушанье, но что он надеется на снисходительность своих гостей и что они не откажутся отведать с ним саке (рисовая водка) и, таким образом, заглушить скверный вкус обеда... Этим церемония кончается, и все начинают обедать, но, вернее сказать, пить. Кушаний много, и японцы едва прикасаются к ним, так как прежде всего идет питье саке с разными церемониями. Но прежде, чем перейти к этим церемониям, позвольте мне сказать несколько слов о меню обеда, который состоит из многих перемен. Каждая перемена подается на отдельном подносе, на котором несколько кушаний в лакированных чашечках.

Каждая перемена или каждый обед начинается каким-нибудь супом, подаваемым в лакированной чашке, которую подносят ко рту и выпивают. Гораздо труднее справиться с твердою пищею, которую нужно есть палочками, и эта наука сопровождается всегда веселыми эпизодами. Обыкновенно учит вас гейша, которая назначена услуживать вам.

Обед, несмотря на массу перемен, в сущности легкий в полном смысле слова, и вы не встанете с отяжелевшим желудком, как в Европе, а скорее с тяжелою головою, так как вам приходится выпить большое количество саке. Хозяин должен подойти к почетному гостю, стать перед ним на колени и сказать: «позвольте мне выпить саке из вашей чашки». Гость отнекивается, говорит, что ему совестно, но после всего этого берет чашку и, сполоснув ее в чистой воде, подает ее на ладони хозяину, который подносит ее ко лбу. Услужливая мусуме наливает [226] туда саке, и хозяин выпивает ее, а затею, сполоснув чашку, додает гостю, который проделывает ту же церемонию. И так хозяин должен выпить с каждым гостем. Если гостей сорок, то на долго хозяина придется сорок чашек саке — довольно внушительное количество. Затем каждый гость делает такой же обход других присутствующих. После этих церемоний в головах у всех шумит и люди, казавшиеся молчаливыми и скучными в начале обеда, делаются разговорчивыми и игривыми. Начинается игра в фанты, и проигравший должен выпить чашку саке. Это обыкновенно делается с гейшами, которых гости стараются подпоить и развеселить. После этого начинается уже разгул. Когда саке выпито достаточно и большая часть гостей уже навеселе, то приступают к настоящему обеду, т.-е. к рису (последней перемене). После этого уже не пьют. Иногда во время обеда, а иногда и после обеда начинаются танцы и пение.

Костюмы танцовщиц богаты. Первая пьеса представляет любовь двух женщин к одному мужчине. Вторая — в японской переделке, миф о Пигмалионе и Галатее. Японский Пигмалион — некий знаменитый скульптор или резчик по дереву, Хидари Жингоро. Он употребил все усилия на то, чтобы из дерева создать изображение одной красавицы, которую он очень любил, и вот в один прекрасный день его создание вдруг ожило и предстало перед ним в образе прекрасной женщины. Но хотя он своим искусством и дал ей жизнь, но души в ней нет. Она думает и действует согласно мыслям Хидари Жингоро, но что сделать, чтобы она стала женщиной? Лучшее средство показать ей зеркало. Увидев зеркало, она превращается в женщину. Без зеркала она опять автомат. [227]

Исполнение этого мимического представления было безукоризненно; очень красноречиво и изящно выражена была радость Хидари Жингоро, когда он оживил свою статую, потом разочарование, когда он понял, что это только кукла, восторг, когда он увидел ее с зеркалом, и горе, когда она исчезает перед ним.

Третья пьеса — историческая. Костюмы старинные. Начинается с того, что две сестры отправляются на берег моря и там встречаются с одним аристократом, посланным туда в изгнание на 3 года. Одна из сестер объясняется ему в любви; во время объяснения он сидит, как истукан, и только после долгой мольбы он принимает ее любовь. После этого она начинает чесать его волосы, ласкается к нему и услуживает ему. Но вот вбегает другая сестра, которая тоже влюбляется в незнакомца. И снова он невозмутимо выслушивает ее слова, но потом тронут ее мольбой и влюбляется в нее. Между сестрами после того начинается борьба, которая изображается тем, что каждая дергает несчастного незнакомца в свою сторону. Он уговаривает их жить с ним вместе в мире и согласии, и они, после долгого колебания и борьбы, наконец соглашаются... Но жизнь в изгнании и с двумя прекрасными женщинами кажется ему тягостной, и вот он тайком убегает от них. Чего стоит ему эта последняя борьба, очень живо представлено танцовщицею 63. Отчаяние его жен выражается очень красноречиво. Оне хотят догнать его. Но вот на берег являются матросы и начинают приставать к ним со своими ласками. Но им не до того, и одна из них бросается в море, а другая сходит с ума. [228]

В четвертой пьесе была изображена история одной куртизанки прежних времен. Эта пьеса отличается богатством костюмов. Очень хорош танец с венками распустившихся вишен.

Музыка, сопровождающая эти танцы, непривычная и непонятная европейскому уху, кажется нам замечательно однообразной и лишенной гармонии. Позднее мне случалось слышать мотивы, полные своеобразной прелести и мелодии, но мне всегда говорили, что это старинная китайская музыка... Такую музыку я слышал в доме, где дочь или жена хозяина дома занимается музыкой. Обыкновенная японская музыка, без которой не обходится ни один японский обед, хороша, по моему мнению, только на известном расстоянии, в тихую летнюю ночь, когда однообразный мотив самсина сливается с жалобными нотами свирели, с стрекотанием цикад, с заунывным пением матросов, которые тянут свою дубинушку, одним словом, когда самсин не является чем-то самостоятельным, а сливается в общем хоре природы.

Прежде чем покинуть Саппоро, мне хотелось посмотреть каменноугольные копи в Поронае. Надо сказать, что Хоккайдо, кроме золотых россыпей в Сарутай и Сохоме в Токачи и Укзаме, обладает громадными залежами серы и каменноугольными копями. Серные залежи находятся во многих местах в Есани, Кобуни и Иванае и в Атосанобори, около Куширо. Последние залежи самые богатые и сера получается там без особенного труда. Атосанобори нельзя назвать потухшим вулканом, так как на незначительной глубине почва уже горячая и во многих местах горячие газы с большим шумом выходят наружу, принося с собою серу. Запас этой серы можно исчислить в сотни тысяч [229] тонн. Но как ни богаты залежи серы, которых имеются миллионы тонн, еще богаче запасы каменного угля, имеющегося в области Хоккайдо. По приблизительному расчету геологов, каменноугольная площадь так велика, что из одного Пороная можно добыть миллиарды тонн.

Дорога от Саппоро до Пороная прорезывает богато возделанные поля.

Перед нами мелькают знакомые картины: совсем как у нас, люди жнут хлеб и ставят снопы, дальше чистенькие домики военных поселенцев, овраги и внизу кирпичный завод. Но вот и завод Поронай-Буто, хорошенький благоустроенный городок с чистыми домиками (1,030 жителей и 2,000 каторжных). Из Пороная-Буто нужно было пересесть в так-называемый угольный поезд. Вместо вагонов были одни платформы, нагруженные разным материалом. По обеим сторонам дороги непроходимый лес и маленькие оазисы обработанной земли. Поезд проходит в одном месте по коридору, сделанному из досок, дабы обезопасить дорогу от снежных заносов. Затем он поднимается вверх, а локомотив подталкивает его сзади.

В Поронае нас ожидало местное начальство и прежде всего предложило позавтракать. Завтрак, очень обильный, японской кухни (рис, огурцы, маринованные арбузы, яичница) был сервирован на европейский манер, так как мы сидели за столом и нам подали ножи и вилки.

Осмотревши рудники, мы возвратились в Поронай-Буто. Теперь пришлось ехать на платформе, нагруженной углем. В Поронае нас ожидал удобный экипаж, присланный начальником пенитенциарной колонии. Главное управление сосредоточено в Сорачи, где находится [230] пенитенциарная колония, которая, насколько я мог видеть, содержится в образцовом порядке. Город, построенный каторжниками, производит очень приятное впечатление своими широкими улицами, чистенькими домами, на манер русской избы, нарядными общественными зданиями. За городом тянутся прекрасные поля, обработанные очень тщательно. С такою же похвалою надо отозваться и о состоянии дорог. При виде этого благоустройства, совершенно забываешь, что все это сделано каторжниками, которых в Сорачи и в Поронае числится около 2,000. Одна часть каторжников работает в копях, другая занимается земледелием, третья находится в мастерских, где приготовляется одежда, обувь, веревки, мебель — одним словом все, что необходимо для домашнего обихода каторжников.

После осмотра пенитенциарной колонии мы отправились в дом начальника, который очень любезно предложил нам поселиться у него. Это был японец, очень приятной наружности и с большой окладистой бородой. Так как это первый раз, что я поселился в японском доме, то я считаю уместным сказать несколько слов о том, как живут японцы в своем тесном семейном кругу.

С утра отодвигают деревянные ставни, и в доме, вследствие этого, поднимается большой шум. Хозяйка прежде всего хватается за табак и закуривает маленькую трубочку. Трубка эта такая маленькая, что хватает только на одну затяжку. Затем она высыпает пепел и снова наполняет трубку табаком. Всякому, кто спал в японском доме, знаком этот стук трубок о пепельницу. Затем японка идет в ванную комнату и совершает свой туалет. Она чистит свои зубы деревянной щеточкой; при этом она и другие [231] обитатели дома, совершающие свой туалет, откашливаются очень громко и производят такой шум, точно у них морская болезнь. Яйца они не моют и только вытирают его щеточкою; женщины пудрятся, а губы мажут губной помадой.

Туалет японки очень несложный; он весь состоит из куска материи (имодзи), обернутого вокруг стана, оби (пояса), потом кимоно.

Пока хозяйка одевается, прислуга ее уже вымела перышком пыль, поставила на хибачи маленький котелок с горячей водой и заварила чай, согрела какую-нибудь рыбу (тай или семгу). Затем начинается дневная жизнь. Женщины занимаются рукоделием, игрою на самсине, болтовней с соседками, чтением газет; мужчины — делами и возвращаются домой к вечеру. К тому времени в каждом приличном доме приготовляется ванна. Если есть гость в доме, то он идет туда первый, после него хозяин, а затем по порядку жена и кончает уже прислуга. Как же это, скажут, все купаются в одной и той же воде? Да, это так, но дело в том, что японцы не моются мылом, а скребут себя пемзой и, вылив на себя ушат воды, входят только на минутку в ванну. Но при всем этом купаться после других не особенно приятно, и когда бываешь в гостинице, то надо всегда спросить, не пользовался ли уже кто-нибудь ванной.

В настоящее время я был первый, и чистота в ванне была необычайная. Все устройство поражает своим изяществом; но ванной я все-таки воспользоваться не мог и, после первой попытки, выскочил оттуда, как ошпаренный. После ванны мужчины облекаются в юката (купальный халат) и садятся за обед. [232]

Вместо японского обеда на цыновке вышло на этот раз ни то, ни сё... Хозяин велел притащить стол, стулья, а повар мой приготовил европейский обед, вероятно, к большой досаде хозяйки дома, которая не любит такого беспорядка. Хлопот мы наделали пропасть, нарушив гармонию японской жизни, но делать было нечего, и так как все это случилось без моего ведома, то пришлось подчиниться, и мы все вместе стали обедать, пробуя в перемежку японские и европейские кушанья и запивая все это саке и европейскими винами. Хозяин мой также был в японской юката. Он пригласил нескольких своих сослуживцев, и вскоре между японцами началась очень оживленная беседа. Мой чичероне чувствовал себя как рыба в воде и болтал без умолка.

В десять часов я распростился с любезным хозяином и пошел спать, но хозяин и гости его еще долго болтали. В остальной части дома тоже собирались на покой. В это время в комнату обыкновенно вносят два фтона (две перины), вместо постели, и один фтон с рукавами, вместо одеяла. Подушек у японцев нет, а есть деревянная макура, похожая на скамейку, на которую японка кладет шею и в такой неудобной позе спит. Интересно то, что японская макура, по рисунку, очень похожа на египетскую подушку, как она сохранилась на древних египетских памятниках. На ночь женщина одевает джибан (род рубашки) и креповое или шелковое кимоно. Оби распущен и дневное платье снято очень скоро.

Когда гости уйдут, то прислуга задвигает везде деревянные ставни, идущие вокруг всего дома, и закрепляет их болтами, и затем весь дом погружается в сон. [233]

XX.

Из Аомори в Токио. — Ивай-сан. Прием у губернатора в Мориоко. — Женщины-борцы. — Заработная плата. — Обед по старинному церемониалу. — Простота нравов. — Никко.

После прощальных обедов, визитов, я, наконец, собрался выехать из Хакодате. Переход в Аомори был довольно приятный, и маленький «Канкомару» очень храбро прошел через пролив; к сожалению, этот переход совершается ночью, и только утром мы вошли в широкую бухту.

Аомори, хотя и считается губернским городом, но очень невзрачен. Все тут серо: и дома, и крыши, и камни. В этих местах приготовляют так-называемый кара-нури, бака-нури, пестрые лаковые изделия, довольно оригинальные по виду (красные, зеленые, желтые) с крапинками. Аомори ведет большую торговлю рисом (на 500 т. дол.) и морскими продуктами (на 200 т. дол.). Лес составляет главное богатство этого края, как мне сказало местное начальство. Но и на земледелие нельзя пожаловаться; на обширных лугах пасется скот, который вывозится в Хакодате. В Аомори имеются казармы, в которых находится теперь два пехотных баталиона.

Все время накрапывал дождь, но когда мы выехали из Аомори, погода прояснилась, и мы могли оглядеть окружающую местность. Дорога идет иногда берегом, иногда поднимается в гору, и пейзаж напоминает отчасти южный берег Крыма. На заднем плане вырисовывается целая гряда гор самых причудливых форм. Удобная земля засеяна рисом, а во многих местах уже стояли копны. Ивай-сану (моему переводчику) [234] не понравилась здешняя манера складывать снопы, так как нижние снопы мокнут. В других местах еще шла уборка, и крестьяне в платочках, повязанных на головах, или в соломенных шляпах в роде гриба, срезали хлеб. Сначала я думал, что это наш серп, но подойдя поближе, я увидел, что это маленькая коса, вставленная в очень маленькую деревянную рукоятку.

Нонай, по виду, довольно богатая деревня; вследствие пожара, тут много заново выстроенных чистеньких домиков. В остальных деревнях бросается в глаза поразительная бедность. Дома какие-то несчастные, точно плетушки, прикрытые соломой и тростником. Не надо, впрочем, судить по внешнему виду, так как эта местность изобилует разными продуктами и ведет очень большую торговлю. Аса-муси жалкая деревушка (30 домов и 230 жителей), имеющая горячие целебные источники. Местность вулканического характера, и в горах находится сера. Пользуясь близостью моря, жители вываривают соль. Так как при каждом доме есть свой горячий источник, то все население, да и приезжие, по целым часам полощутся в воде.

До Коминато (224 дома, 1,400 жителей) — все маленькие деревушки, дома убогие, жители какие-то жалкие, много встречаются больных глазами. Ивай-сан обратил также внимание на несчастный вид жителей и начал расспрашивать о причинах такой бедности. Ему ответили, что урожай хорош, но что люди ленивы. С другой стороны, говорят, что рис не удается в этих местностях, а жители не хотят сеять другого хлеба. По мнению миссионера, знавшего здешнюю местность, население изнемогает под тяжестью налогов. Многие поговаривают о том, что в прежнее время была лучше. Крестьяне, положим, должны были содержать [235] только самураев, то-есть доставлять им на пропитание рис. Теперь же налоги взыскивают деньгами, и крестьяне этим недовольны. По мнению пессимистов, недовольство в стране растет; бранят министерство, бюрократию, осуждают излишние траты, а многие даже мечтают о республике.

До Коминато дорога была замечательно хорошая. Любо-дорого было смотреть на наших куру мая, как они с криком и гиком летели по гладкой дороге. От Коминато дорога ремонтировалась, и нашим возницам пришлось умерить свой пыл. На всем протяжении, как я заметил, почва очень хорошая с черноземом в несколько вершков, и, что удивительно, — большая часть этого пространства не возделана и все еще ждет земледельца. Но что особенно хорошо — это аллея из громадных криптомерий, идущих по обеим сторонам дороги. Эта аллея посажена еще во время даймиосов для защиты от снежных заносов. Снегу здесь, как говорят, очень много. Когда я спросил, нет ли здесь винограда, то мне сказали, что в этих местах его нет, так же как нет и фруктов. В Хиросаки есть то и другое. Но на пути я убедился, что это неправда, так как во многих местах растет дикий виноград. Недалеко от этого места была гора, вся покрытая камелиями, и жители приходят сюда делать букеты.

Одна из причин, отчего на такой благодатной почве такое скудное население и отчего земля так мало обработана, это то, что еще недавно в этих местах происходила упорная борьба между сёгунскими и императорскими войсками. Вся местность еще живет этими воспоминаниями. На этой дороге, говорят, происходили стычки, там стоит дом и памятник токугавцев, а там дальше стояли два враждебных лагеря. [236]

После деревни Макадо-мура (90 домов и 500 жителей), в которой есть горячие ключи, вдали, около бухты, показался, наконец, Нохечи. Нохечи, по мнению местных жителей, замечательно во многих отношениях: своим многолюдством (400 домов, 5,300 жителей), большим портом и тем, что там живет миллионер Номура, владеющий большими поместьями и отличною гостиницей. Но местным жителям не всегда можно верить, и Нохечи показался мне таким же невзрачным и жалким, как и Аомори, а что касается гостиницы, то она могла бы быть, скажем себе в утешение, гораздо хуже.

До Щинохе дорога не представляет большого интереса. После гористой местности, покрытой лесом, открывается широкая долина с полями, засеянными рисом, гречихою. Несмотря на то, что здесь почва черноземная, население очень редко (только две деревни на 20 верст). Здешний тип очень невзрачен. Исключение составляют наши курумая с тонкими чертами лица и черными глазами. До Щинохе наши курумая доставили нас в три с половиною часа (20 верст), несмотря на то, что дорога идет с горы на гору. Совершив это, они берут горячую ванну и надевают чистое платье. Тяжелый физический труд не мешает им быть образованными.

Кули и курумая умеют читать всякую скоропись, знают много китайских знаков и гораздо образованнее другой комнатной прислуги.

Щинохе расположен довольно красиво в лощине (500 домов и 2,500 жителей). Главный продукт — вывозка бобов, которых продается около 40,000 коку (коку равняется 2 пикулям — 266 английским фунтам). Гречиха сеется здесь для собственных потребностей. [237]

Удивительно, что здесь совсем не имеют понятия о пчеловодстве. Что касается минералов, то по дороге я нашел серный колчедан, и мне сказали, что есть и серебро.

В расстоянии 5 ри отсюда есть большое озеро. Гостиница в Щинохе оказалась очень комфортабельною. Окна красивые, решетчатые, с украшениями из черного дерева. Бронзовые фигуры, какемоно (японские рисунки), удобная ванна, некоторое поползновение на европеизм, то-есть стол и стулья — и все это в деревне. Изабелла Берд, путешествовавшая в Хоккайдо и по северу Японии, очень много рассказывает о трудностях и разных ужасах на пути. В одном месте жители не давали ей покоя и заглядывали ей в комнату, в другом ее замучили блохи, в третьем она умирала от жажды. Она сама сознается, что на дорогу захватила только кисть винограда и графин воды. С таким запасом можно, конечно, попасть в неприятное положение, но кто же мешал ей взять больше? К моему крайнему сожалению, я таких ужасов не испытал. Правда, я был обставлен очень хорошо, со мной были: переводчик, повар и местное начальство снарядило со мной одного полицейского. Была и провизия, но очень немного (чай, кофе, хлеб, сухари, вино, пиво, сардинки, сыр), а все остальное, то-есть кур, яйца, рыбу, я доставал на месте. Может быть присутствие полицейского удерживало население и мешало ему быть назойливым, но, повидимому, оно и не высказывало особенного удивления при виде иностранца. Можно сказать, что во многих местах мы встречали полное равнодушие; бросят беглый взгляд и идут дальше. О тех местах, где наше появление производило сенсацию, я буду говорить особо, но это показывает только то, что [238] это было исключительное явление. Меня поразила еще одна особенность — это полное отсутствие нищих. Также нет здесь, как у нас, выпрашиваний на водку. Курумы довольствуются условленной ценой и очень редко просят прибавки. Также порядочно ведет себя и прислуга в гостиницах. Заработная плата здесь от 15-ти до 25-ти центов, и на эти деньги содержится иногда целое семейство. Дома жалкие, но народ не бедствует, а если бедствует, то втихомолку. Можно скорее сказать, что население, довольствуясь очень малым, все-таки весело и счастливо. Крыши в этих местах высокие, покрытые травой, и весьма похожи на наши южно-русские крыши, соломенные, остриженные под гребенку. Говорят, что они очень прочны и держатся сто лет.

Интересно, что, путешествуя по стране, вы очень редко видите то, что мы привыкли называть помещичьею усадьбой. Если есть сизоку (большие дворяне), то они живут здесь вместе с другими поселянами на одной улице, и только по внешнему убранству можно догадаться о зажиточности обитателей. В деревнях или маленьких городах, если есть хорошие здания, то это, наверное, школы. Без школы не обходится ни одна жалкая деревушка.

Полицейское управление тоже обыкновенно помещается в доме на европейский манер, с каланчой для пожарных сигналов. Полицейские смотрят тоже франтами. Просто удивительно, как они, при таком скудном жалованьи, сводят концы с концами. С простыми смертными они держат себя гордо и недоступно. Самыми богатыми и зажиточными считаются владельцы «пансионов без древних языков» (а их очень много) и продавцы саке. Говорят, что после уборки хлеба, [239] в урожайные годы, здесь устраиваются бои быков. Быков кормят в это время яйцами. Впрочем, чему же тут удивляться, когда лошадей и быков во многих местах кормят рыбой!

Из Гонохе — крутой подъем, я затем дорога лентой вьется по зигзагам гор... Красивые горы одеты зеленью, из которой выступают кущи покрасневшего момидзи (японский клен). Внизу журчат ручьи и копошатся люди. Довольно далеко отсюда находится озеро Товато, из которого вытекает Осака-Гава. Там же ость и серебряные копи.

Наконец, открывается прелестный вид на плодородную долину Аса-Мидзу. Здесь когда-то жили разбойники, и всякий случайный посетитель, ночевавший в деревне, уже не просыпался. Эта деревня также единственная в Японии, где в прежнее время ели мясо и про жителей сложилась молва, что они питались человеческим мясом.

На пути я увидел в первый раз деревья, из которых японцы добывают свой драгоценный лак. В дереве 64 делают надрезы и сок, вытекающий оттуда, собирают в трубочки и потом переливают в деревянную чашку.

Собирают сок дерева от мая до октября. Намеченное дерево надрезывают раз 20. Сначала сок имеет серый цвет, потом желтый, но с прикосновением воздуха делается черным. Его пропускают через суконку, чтобы очистить от грязи и дерева. Часть выливается в круглый сосуд, и ее мешают в течение 6 или 7 часов. Посредством жаровни вытесняют воду. В то время, когда мешают, прибавляют туда иногда железной пыли, дающей блеск лаку. [240]

Наш приезд произвел сенсацию; вся деревня сбежалась посмотреть на нас. Полиция, правда, сдерживала любопытных, и толпа пребывала в почтительном расстоянии.

И в Фуку-Ока шелк и лак составляют главный источник дохода. Кроме того, в Фуку-Ока из ископаемых раковин выделывают разные вещи: пресс-папье, ящики, коробки и т. п. Я достал хороший экземпляр аммонита. По дороге в Ичинохе громадные скалы, точно средневековые бастионы, возвышаются над вами и напоминают некоторые местности на Рейне.

В Ичинохе (367 домов, 2,002 жителей) наш приезд тоже поднял на ноги местное население. Здесь добывается до 400 пудов шелку. Льну добывается меньше. Ежегодно продается 400 лошадей. В окрестностях, как мне говорили, находят золотой песок (в реке Мабучи-Гава, которая пересекает долину). Горная порода здесь преимущественно порфир.

После подъема на гору местность становится неинтересною. Бросаются в глаза пустыри.

После перевала через гору (2,000 ф.) мы спустились в Мориоку, и так как это довольно большой губернский город (995 домов, 27,736 жителей), то я намерен был здесь остановиться на один или два дня. Город Мориока, окруженный со всех сторон горами, производит очень хорошее впечатление своею чистотой, своими нарядными зданиями, утопающими в зелени.

Губернатор, у которого я был с визитом, воплощение доброты и веселости. По всему видно было, что этот толстенький господин любит пожуировать и повеселиться и, обрадовавшись случаю, пригласил меня на обед. Кроме того, он с большою готовностью [241] отрядил несколько своих чиновников для того, чтобы показать мне все, что есть замечательного в Мориоке. Замечательного очень мало. Нас повели, правда, смотреть на замок прежних даймиосов (сиро). Самый замок уже не существует; уцелели только стены цитадели, но и они заросли теперь кустарником и деревьями. Прежний даймио и теперь живет в Мориоке и, говорят, очень богат. Каждый день для своего удовольствия он пускает фейерверк и этим, вероятно, утешает себя.

По дороге на местный базар мы зашли посмотреть женщин-борцов. Сопровождавший нас толстый чиновник при виде борющихся женщин покатывался со смеху. Своим лицом и манерами он очень напоминал тех чиновников, которых мы привыкли называть канцелярскими крысами.

Он показал нам музей с образцами производства страны (фарфора, лаковых изделий) и минералогическими коллекциями, познакомившись с которыми видишь, что в окрестностях есть золото, серебро, медь, сера и т. д. Мы видели и фабрику, где производится размотка шелку 65 и выделываются ткани, красильню, фарфоровый, бумажный, железноделательный 66 и конный заводы, из которых последний передан теперь в частные руки. [242]

Мориока славится изделиями из меди (котлы, чайники) и из коры (папиросницы и т. д.).

В Мориоке много красивых мест, тенистых садов и парков. С горы, где стоял сгоревший недавно храм, виден весь город. Недалеко оттуда — общественный сад с прудом, в котором водятся сазаны. Там встретишь всегда много детей, которые забавляются кормлением рыб. Губернаторский обед, который, по выражению Ивай-сана, должен был быть церемониальным, давался в клубе. Все место, от входа до самого здания, сад вместе с прудом и беседками и самое здание были красиво убраны гирляндами разноцветных фонарей.

Прислуживали нам теперь не мусме, как это обыкновенно бывает, а юноши в старинных японских костюмах. Губернатор объяснил, что церемониал этот существовал во время известного диктатора Японии Нобунагн. Разговор был очень серьезный, говорилось о Нобунаге, о переменах в Японии, о Болгарии и Афганском вопросе. Когда кончился обед, мы отправились в другую комнату, в которой стояли уже стулья и стол, уставленный всякими ликерами. Тут губернатор заявил, что, по церемониалу Нобунаги, не полагается ни пения, ни танцев, но так как мне, как дорожному человеку, во время обеда было, наверное, скучно, то он, чтобы сколько-нибудь развлечь меня, прибавил и танцы. Стены раздвинулись, и раздалась музыка; а затем начались и танцы, о которых я ничего не скажу, так как говорил об этом раньше. В одном из мимических представлений было показано, как промывают золото.

Вся дорога от Мориоки обсажена громадными, вековыми криптомериями. Мне было жалко смотреть, как [243] для выравнивания полотна дороги рубили эти прекрасные деревья. Куда ни взглянешь — рисовые поля, луга, на которых пасется скот. По дороге большое движение, встречаются платформы для возки тяжестей. В отдалении вулкан Ган-Дзюсан, называемый иначе, благодаря своему сходству с знаменитою горой в Японии, Фудзи в Намбу (вся эта местность называется Намбу).

Местность очень красива. Темная зелень хвойных пород сливается с поблекшими листьями клена, и все это оттеняется белоснежными вершинами далеких гор.

Посещением Чусондзи я обязан был любезности мориокского губернатора, давшего мне в провожатые толстого весельчака, о котором я говорил раньше. Благодаря такому компаниону, я мог видеть все, что есть интересного в стране, и собрать статистические данные о населении и производстве проезжаемых мест. Жалко было, что мы приехали туда поздно вечером, когда солнце уже было на закате. Громадная роща из вековых кипарисов и криптомерий в сумерки казалась полной таинственности. На горе находится храм, построенный при Хидехира. В этом храме показывают портрет Иёси-цуне и верного его помощника Бенкеи 67. Последний изображен с совершенно черным лицом африканского типа. У Иёси-цуне, напротив, белое, красивое лицо. Храм деревянный, небольшой, но в прежнее время был весь покрыт золотым лаком. Штукатурка с золотом и перламутром очень хорошо сохранилась. Фигуры богов очень изящны и [244] пропорциональны. Мне показалось, что тут видно влияние Индии. В храме хранится теперь много старинных, предметов. Между прочим, показывают перекладину, доставленную из Рима. В другом храме колокол, привезенный из Индии.

Там же виден рисунок и план старого храма и всех других построек. Ночевали мы на этот раз, как мне сказал Ивай-сан, у «знаменитого» человека. Знаменитость его состоит в том, что он богаче других, и что император останавливался у него, когда посетил храм Чусондзи.

Ивай-сан пришел в восторг от убранства дома, от ванны, которая устроена по-европейски (высшая похвала).

«Знаменитый» человек подал очень умеренный счет и, когда я захотел дать на чай прислуге, Ивай-сан и сопровождавший меня чиновник советовали мне дать эти деньги хозяину через посредство чиновника. Так я и сделал, и через минуту явился хозяин и несколько раз распростерся передо мной.

Из Ичино-Секи я переменил маршрут и поехал на Козенджи и оттуда по реке Кита-Ками. Здесь мне пришлось проститься с моими любезными спутниками, так как мы уже вступили в новую губернию. Мы выехали в холодное утро, когда туман поднимался с полей. Берега реки Кита-Ками очень красивы, но, к несчастию, на маленьком пароходе не нашлось удобного места, где можно было бы сидеть и любоваться окрестностями. Каюта такая маленькая, что каждую минуту стукаешься лбом о потолок, а на палубе засыпает золой. Жители торгуют шелком и рыбой. Река, выходя из лесистых гор и утесов, постепенно расширяется. Пользуясь течением, пароход идет очень быстро, и [245] мимо нас мелькают деревушки. Там, где мы останавливаемся, население сбегается к пристани.

Наше речное путешествие кончилось в Ичино-Маки, который ведет огромную торговлю рисом, шелком, сушеною рыбой и другими товарами.

В окрестностях Ичино-Маки много виноградников. Они были посажены пять лет тому назад и уже дают хороший доход. В Ичино-Маки, как и во всех больших городах Японии, есть выставка местных произведений и все, что нужно японцу, начиная от сандалий до шляпы.

В гостинице, очень удобной, было очень холодно ночью (в 9 часов было 10°). Японцы холода не боятся, так как шелковые ваточные фтоны с рукавами предохраняют их от него. Если европеец захотел бы жить на японский лад, то он, конечно, нашел бы, что все, до малейшей подробности, прилажено для удобств посетителей. Везде чистота необыкновенная, а на шелковых фтонах, если их положить несколько, спится великолепно.

Дорога из Ичино-Маки в Нобиро не особенно интересна и идет все время вдоль канала, который проведен в море. Канал этот, как говорят, стоит 700 тыс. дол., но, как я мог заметить, на нем мало движения.

Нобиро (152 дома, 1,200 жит.) — маленькая, невзрачная деревушка. Провожавший нас чиновник предложил нам подняться на какой-то холм, но в виду жары, наступившей после утреннего холода, я отказался от этого удовольствия. Надо сказать, что японцы очень основательно показывают вам местность, и если где ость кусок окаменелого дерева, пловучий камень, какой-нибудь холмик, с которым связано какое-нибудь историческое воспоминание, то будьте уверены, что [246] вам это покажут с какою-то щепетильною аккуратностью. Для них, конечно, интересно, что в таком-то местечке Тайко-Сан сидел и пил чай или любовался на луну, или сочинял стихи, и потому, если вы попадаетесь в руки такого чичероне, то не протестуйте и повинуйтесь, а то он отступится от вас, отчего вам будет хуже, так как тогда вы можете пропустить что-нибудь интересное.

На этот раз я запротестовал, и мы отдохнули в доме, где нам предложили местный виноград, которого здесь довольно много. В садике — красиво подстриженные сосны, пальмы и лавровые деревья.

На расстоянии двух ри от Нобиро характер местности вулканический. Наш спутник предложил нам, подняться на Томи-Яму. Солнце жгло в это время немилосердно, но жаль было огорчить человека, и мы стали подниматься в гору. В лесу, где сосны сплотились в. тесный ряд, было даже прохладно. Наконец, мы увидали храм Дай-Ко-Джи (9 стол.), и с площадки открылся широкий вид на Мацусимский архипелаг, в котором насчитывают до 868 островов.

Старый бонза в больших очках очень любезна предложил нам чаю; как мы ни отговаривались, но он настоял на своем. Потом он предложил мне рисунок с храма. Пока мы пили чай и разговаривали, пришла целая толпа японских крестьянок и крестьян с котомками на плечах. Японцы очень любят путешествовать и осматривать исторические памятники и места, прославленные своею красотой.

В Мацу-Симе мы застали громадную толпу народа. Все это возвращалось с праздника в Сендае. Гостиница была битком набита, и во многих комнатах была по 10 человек. Вследствие ходатайства нашего [248] спутника, нам дали помещение в соседнем храме Дзиган-Дзи. Но я не сказал ничего о том, какое впечатление произвело на меня место, прославленное японскими поэтами. У японцев три места считаются знаменитыми по красоте своего пейзажа, и Мацу-Сима находится в том числе. Даже Ивай-сан сознался мне, что он когда-то здесь написал стихи. Глядя на эту картину, я понял, отчего японцы так хвалят Мацу-Сима. В этом пейзаже воспроизведено в большом размере все то, чем японцы украшают свои сады. Тут есть: скалы, причудливые деревья, море, спокойное как озеро, храмы, пещеры. Любимый пейзаж японца не поражает своею дикою красотой, напротив, это скорее чудная миниатюра, полная гармонии и прелести. Да и трудно не любоваться на эти скалы причудливых форм, осененные двумя-тремя соснами 68, на эти островки из белого известняка с маленькими храмами на вершине, на это сонное и синее море, лениво катящее свои волны.

По дороге к храму, который поддерживается семейством графа Дате, я заметил много пещер с нишами, в которых выдолблены каменные фонари. Одна из пещер довольно большая, но без статуи. Японцы не понимали, отчего я так интересовался этими пещерами, которых насчитывают, до 30. Многие из них обращены в склады для провизии, соломы и других хозяйственных продуктов. Пещерные храмы в Индии, конечно, грандиознее, но в принципе, вероятно, были одни и те же, что в Японии. Бонза рассказывал, что в одной из этих пещер есть узкий ход, ведущий в большую залу, но сам он там не был и знает об этом только по преданию. [249]

На одном из островов находится до ста пещер, и в одной из них есть даже большая каменная статуя Будды и несколько маленьких статуй.

Зная, что первобытные обитатели Японии жили в пещерах, можно предположить, что это, так-называемые, пещерные города. Изображение фонарей Будды могло явиться впоследствии, когда буддийские монастыри овладели этими местами.

Храм, в котором мне пришлось ночевать, довольно велик и, как все японские храмы, построен из дерева. Тут, как и в других японских храмах, находятся деревянные щиты, на которых написано, сколько пожертвовано разными лицами на храм. Позолота, украшения из лака, разноцветные фонари в коридорах придавали всему зданию какой-то праздничный вид, но тепла при бумажных ширмах создать не могли, и в комнатах было не теплее, чем на дворе (7°). Утром мы осмотрели монастырь, в котором когда-то монахов было до 80 человек. Теперь их только 10.

Посетителей все-таки очень много. Вчера, например, в один день перебывало до 400 человек. Сначала нам показывали разные вещи, между прочим, золотой волос, присланный из Индии. Был тут и подарок, сделанный Мацусимскому главному священнику за то, что он во время пожара, в Киото, полил в Мацу-Симе какое-то место и этим самым прекратил пожар, бывший за несколько сот верст. Надо иметь очень живое воображение, чтобы придумать такой способ тушения пожара, но бонза рассказывал это с самым серьезным видом. Потом повели нас в громадную залу, очень роскошно и пестро отделанную резными украшениями; притом и двери все резные. Очень [250] хорош потолок из квадратиков с изящною резною работой.

В главной нише, за алтарем, находится деревянная статуя. Это очень реальное изображение Дате-Масамуне (родоначальника сендайских даймио и основателя этого храма), очень интересное потому, что мы видим даймио тех времен в его военных доспехах.

Рядом с ним сидит на стуле, точно живой, бонза Хику-Сан, известный своими литературными работами.

В другой комнате в нише были статуи жены и дочери Дате-Масамуне. На полу были разбросаны медные и серебряные деньги — приношения богомольцев.

От Мацу-Симы до Сиогамы чудная прогулка на лодке. Море тихое, спокойное, словно застыло, очарованное. Бесчисленное множество зеленых островов, рассыпанных щедрою рукой, ясное голубое небо и живительный воздух.

Сендай (16,383 домов, 81,584 жит.) бывшая резиденция даймио по фамилии Дате-Муцу-Но-Ками, имевшего доходу 625,600 коку риса, в настоящее время губернский город и средоточие администрации. Главную достопримечательность Сендая составляет сиро (замок), занятый теперь войсками. Для того, чтобы получит позволение осмотреть сиро, надо было сделать визит начальнику дивизии, который принял нас очень любезно. Обстановка его дома полуяпонская и полуевропейская. Стены голые, но в комнате есть ковры и несколько стульев. Как всегда бывает, началось и угощение чаем, пастилой, жидким кофе, грушами, твердыми как камень. Замок находится на горе, заросшей зеленью. Видны пальмы, бамбук, который считается редкостью на севере. Если судить по толщине стен, по обширности цитадели, по возвышенному и красивому [251] положению замка, то он в прежнее время должен был производить такое же импозантное впечатление, как и старинные рыцарские замки на Рейне. Невольно является сожаление о том, что приехал в Японию слишком поздно... Хотелось бы посмотреть, как жилось в этих замках, наполненных челядью, вооруженными людьми, которые каждую минуту готовы были умереть за своего господина. Дате-Масамуне, как известно, посылал депутацию в Рим, и присланные папой подарки показывают приезжим. В Сендае есть постоянная выставка местных произведений, между прочим, разные вещицы, подносы и т. д., выделанные из окаменелого дерева.

В Сендае я встретил своего коллегу, английского консула, и его жену, и мы вместе поехали в Фуку-Симу. Погода нам не благоприятствовала; проливной дождь заставил нас спрятаться в джинрикшу, и местности я не видел и не мог любоваться красивою аллеей вдоль дороги. Только когда мы подъехали к Фуку-Симе (3,252 дома, 12,971 жит.), дождь прошел, и можно было любоваться пейзажем, который во многих отношениях напоминал дорогу из Симферополя в Ялту. Еще заметил я, как поселяне тщательно собирали навоз. В этих местностях снопы ставят на палки, а молотят здесь, как у нас на юге, цепами. В Фуку-Симе моему коллеге и мне отвели большой и очень комфортабельный дом, приготовили европейский обед и вообще заботились о наших удобствах. Путешествие по Японии с дамой бывает иногда очень затруднительно. Японцы не понимают стыдливости европейцев. Без всякого стеснения в присутствии европейской женщины они будут отправлять свои естественные нужды. В Фуку-Симе вышло несколько таких комических эпизодов. [252]

Когда жена английского консула брала ванну, то служитель вошел туда без всякого стеснения. Хозяйка дома хотела устроить нам постели в одной комнате, тогда как комнат было много.

Что могу я сказать о Никко после многих путешественников, прославивших на все лады эту местность? Не даром японцы говорят: Никко ми накереба кекко то юна, т.-е. кто не видел Никко, тот не говори о красоте. Про себя я могу сказать только то, что в Японию явился я после Индии и при виде какого-нибудь храма всегда напрашивалось сравнение с грандиозными, величавыми сооружениями индусов, о которых кто-то сказал, что они строили как гиганты, а украшали как ювелиры. Украшения буддийских храмов, правда, очень изящны, но одна мысль, что это сделано из дерева, а не из камня или мрамора, как в Индии, действовала на меня охлаждающим образом. Но в Никко мне пришлось расстаться с таким высокомерием и преклониться перед чудными созданиями японского гения.

Характер построек остался тот же самый, как и в других храмах, но зодчему захотелось создать что-то великое, превзойти все существующее и он не пожалел для этого ни камня, ни золота, ни украшений, ни драгоценного лака, ни тонкой филиграновой работы.

Усыпальницы сёгуна Ие-ясу и других по своему великолепию, роскоши, богатству превосходят все то, что можно видеть в других местах Японии. Я не хочу входить в большие подробности и сообщать перечень драгоценностей, которыми богат Никко. Все это имеется в хорошем путеводителе (Murray’s Handbook on Japan). Там очень подробно сказано, что такая-то скульптурная работа принадлежит известному Хидари Жингоро, что эти каменные тории построены в таком-то году, [254] что такие-то каменные фонари — а их целые аллеи, подарены таким-то даймио, там будет подробно сказано о богатой резной работе потолков, перекладин, об украшениях из эмали, бронзы, перламутра, о шелковых тканях, о парче, о живописи, о колоколах, о многоэтажных пагодах. Гений Японии сказался в этих постройках еще и тем, что для великолепных мавзолеев была избрана самая подходящая местность. Я видел много мавзолеев, но что касается местности, то пальма первенства остается за Японией. Мавзолей в Каире стоит среди песков пустыни, в Голконде вокруг мавзолея разведен сад, но кругом тянется однообразная равнина...

Надо отдать японцам справедливость, они великие мастера подготовить вас к воспринятию новых впечатлений. Широкая аллея из столетних криптомерий ведет из Уцуномия в Никко. Вы постоянно поднимаетесь в гору.

Никко, сам по себе, своими крутыми, обрывистыми, снежными вершинами, своими озерами, водопадами, горными ущельями, своею роскошною растительностью, своей дикой и грандиозной красотою не походит на прелестные пейзажи, столь любимые японцами. Это не миниатюра, а скорее уголок Швейцарии.

Никко весь окружен горами, что ни шаг, то подъем в гору, террасы нагромождены над террасами, бесконечные лестницы ведут, кажется, к самому небу. По дороге вы любуетесь чудными храмами, которым нет равных по великолепию. Но это не все...

Поднимитесь еще выше и там, где сама природа величава, сурова, неприступна, где столетние кедры навевают тихую грусть, где среди всеобщего безмолвия только слышен отдаленный шум водопада, там [256] покоится прах великого сегуна. Тут уже все просто, величаво, торжественно. Нет украшений из золота, нет великолепия. Только громадная гробница из камня и бронзы говорит грядущим поколениям о тщете всего земного....


Комментарии

62. Иен = рублю.

63. Все роли исполняются женщинами.

64. Rheum vernicifera.

65. На фабрике работает 70 женщин за плату от полутора до трех долларов в месяц и, кроме того, рис. В день вырабатывается 5 коку 3 шо (мера). Мужчины получают 15 центов в день. Администрация из 6 человек по 200. Дневной расход 82 дол. 10 цент. Доход 86 дол. 62 цента. Там, где вырабатываются ткани, 60 женщин зарабатывают плату от 3-х до 20-ти цент. Вырабатывают ежедневно 52 дол. 80 цент. (бум. мат.) и 5 кусков шелковой материи (15). Расход 5 дол. 10 цент.

66. Заработная плата 25 центов в день. Расход 4 дол. 80 цент. Доход 5 дол. 50 цент.

67. Предание рассказывает, что Бенкеи, совершив необыкновенные подвиги на поле сражения, вошел в реку, чтобы прохладиться, и, стоя, умер в кольчуге от нанесенных ему бесчисленных ран.

68. От этого (мацу — сосна) и происходит название острова.

Текст воспроизведен по изданию: В стране восходящего солнца. Очерки и заметки о Японии Григория де-Воллана. СПб.-М. 1906

© текст - де Воллан Г. 1906
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
©
OCR - Андреев-Попович И. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001