-

ЕПИСКОП СЕРГИЙ (ТИХОМИРОВ)

МЕСЯЦ ПО ЯПОНИИ

Путевые заметки и впечатления.

(Продолжение. См. Январь.)

10-е августа. Воскресенье. Я совершал литургию, впервые решившись произносить не один, а большую часть возгласов по-японски. Доселе остерегался, опасаясь неправильным произношением нарушить благоговение молящихся. — Но первый мой опыт был настолько удачен, что вселил в меня бодрость и в Кёото буду совершать литургии таким же порядком.

По окончании службы я обратился к народу с проповедью. Евангельское чтение об исцеленном у подножия Фавора бесноватом (Mo. XVI 14-23) дало мне предмет проповеди. И я говорил о твердой, несомненной вере, как необходимом условии получения просимого (— «по неверию вашему»), о молитвенном единении с Богом и о чистоте сердечной («молитвою и постом»), при которых твердая вера может и горы переставлять. Указав на то, что вся наша жизнь — постоянная нужда в Божьей помощи, я к молитве с твердою верою призывал свою паству; а напомнив, что вся наша жизнь — есть чудо милости Божией, я предостерегал паству от сомнений в получении просимого. — И я доволен, что слушателями был вполне понят!... А в числе их были и язычники.

Один из них, солдат, по окончании службы, подал мне записку следующего содержания: «Милостивый Государь! Позвольте мне спросить. Я хочу посещать Вас. В [239] котором часу сегодня можно посещать Вас? Пока — прощайте. Кадет 8-го пех. пол. М.». Я его тут же пригласил к чаю. Он оказался кадетом, в Тоокёо посещавшим наш храм: ему очень правилось мание четырехголосное пение. Теперь же он служит в полку (так здесь все кадеты до военного училища, кажется служат 1/2 года) и посещает оосакскую церковь... Мы о многом говорили: и договорились до вопроса: о чем же собственно, или о ком молится православная церковь... Отвечать фразами на этот вопрос было бы и не так убедительно, и довольно неопределенно. И я предпочел прочитать ему молитву, читаемую иереем на литургии св. Василия Великого во время «О тебе радуется». — Кадет-солдат слушал ее с большим вниманием и без преувеличения был поражен ее всеобъемлемостью!... — После долгой еще беседы, часа через полтора, он ушел от меня, попросив разрешения бывать у меня в Тоокёо, куда он скоро возвратится. Так-то, — не знаешь сам, где, как и когда сеется Слово Божие!

Весь день до вечера приходили ко мне за благословением христиане: это — прибывавшие на конгейкай мои знакомые уже христиане из Кобе, и еще незнакомые — христиане из Вакаяма. Расстояние верст в 50-60 не удержало их, желавших видеть и слышать своего «сикёо...» — При начале служения видеть такую поразительную любовь к церкви далеко не безразлично. И я сердцем, полным любви к верующим и благодарности к Богу, приветствовал их всех. А самовар, кажется, и со стола не сходил!

Большая комната между входом в миссийским дом и церковью прекрасно украшена. Под потолком висят перевитые несколько ленты разных цветов, перекрещиваясь между собой и давая пеструю, но красивую картину: всюду под потолком фонарики и разнообразные изделия из цветного стекла. Красные фонари с белыми крестами на них во множестве пред входом в дом, и вдоль дома. Впереди — ниша задрапирована материей, украшена зеленью и цветами: это — место для ораторов. В виду многолюдности собрания, отгорожена ширмами часть церковного помещения: здесь поставлен стол для меня и для других почетных гостей. Комната к 7 ч. в. была наполнена народом; впереди сидели небольшие дети — мальчики и девочки, ученики и ученицы воскресной школы. [240]

Началось собрание, конечно, пением «Царю Небесный» (по-яп.) и моим благословением. А затем, по моему желанию, был пропет малышами воскресной школы японский гимн: и как стройно и твердо пропет!.. Отрадно было видеть этих малышей, от детства воспитывающих в себе чувство гражданственности; и скорбно было переноситься мыслью туда, где в этот возраст наверное звучно споют разные «отречемся», но не сумеют спеть своего национального гимна!.. Так то подготовляются победы! Так то люди стремятся сознательно к поражениям и позору! — Гимн прослушали стоя, покрыли его аплодисментами; а далее — «кангейкай» шел по определенной программе.

Открыл его сам о. Сергий Судзуки, как распорядитель, речью, в которой рекомендовал меня собравшимся и высказал причины, почему они радуются и должны радоваться при встрече меня. Его сменил один из старост оосакских г. Полик Курота. приветствовавший меня от лица всей оосакской церкви. Другой староста — фотограф г. Як. Хирота — обратился ко мне лично от себя с пространнейшею речью, которая, как от него и нужно было ожидать, вся проникнута словом Божиим. — Затем начались речи девочек и мальчиков, обучающихся в воскресной школе. Все «ораторы» в возрасте от 9 до 12 лет; входили на кафедру свободно, говорили без малейшего смущения, вполне по-детски, и конечно вполне заслуженно встречались и провожались аплодисментами... Что они говорили? Да конечно одно: «приехал епископ и мы радуемся», но ту мысль воплощали в разные формы, начиная от суворовски — кратких до более растянутых... Некоторые (из 9) для образца детского красноречия я позволяю привести здесь: «Сегодня Сергий сикёо-сама приехал, сделанный японским епископом. Истинно сегодня мы имеем радостный день. Поэтому вместе с вами поздравляю его. Аминь». Это говорила девочка Александра Мори. Другая девочка, Любовь Окамура, ораторствует уже подробнее: «Господа! Какой веселый день мы имеем! И не без причины такой веселый день. Мы ежедневно с радостью ожидали «сикёо-сама», который приехал теперь в Оосака. И сегодня вместе с вами, господа, я могу видеть его почтенное и нежное лицо. Какая же это для нас радость! Я всегда желаю надолго этому епископу остаться в оосакской церкви и любить нас. Аминь». Речь детская, женская, но в [241] заключительной фразе не без тенденции, навеянной вероятно со вне! Уже серьезнее о том же почти говорит Надежда Ооцука: «я ежедневно ожидала, чтобы «сикео-сама» приехал; сегодня он приехал в эту церковь. Для нас это истинная радость. И я прошу, чтобы «сикео-сама» в оосакской церкви оставался и за нас, оосакских христиан, молился Богу. А мы молим Бога, чтобы нам исполнить архиерейские наставления и увеличить оосакскую православную церковь. Аминь. Меиджи 41, восьмого месяца 23 дня. Оосака». От девочек не отставали мальчики. Малютка Павел Манукова, мой посошник и постоянный алтарный прислужник, говорил: «Во имя Отца, и Сына, и Св. Духа. Аминь. Я ежедневно-ежедневно ждал, чтобы «сикео-сама» приехал сюда. Сегодня он пришел в нашу церковь. Истинно я полагаю, что для меня нет радости, больше этой! Поэтому будем исполнять наставления «сикео», которые он преподал и этим мы обрадуем Бога. Сегодня, случившись на «конгейкае», я радостно и предлагаю вам такое слово». — Но лучше всех сказал мальчик, еще не принявший христианство, Кикутароо Акифуса: «я еще не стал сыном Божиим, но всегда ходил в воскресную школу и слушал рассказы о Боге. В сегодняшний день, когда я встретил давно ожидаемого епископа Сергия, я получил радость, больше которой для меня нет. Когда меня сделают чадом Божиим, «сикео-сама» приедет в Оасаку епископом, — об этом я теперь молюсь Господу Богу. И я вместе с вами, господа, радуюсь и радостно с вами встречаю нового епископа. Меиджи 41, восьмого месяца 23 дня».

Меня все эти детские лепеты очень тронули; и невольно думал я: что это, как не ангельское благовестие мира и любви при начале моего служения церкви японской!.. И я вслед за детскими речами нарушил программу и в кратких словах поблагодарил их за то, что пережил в эти минуты...

Далее говорили Юлия Сиракова, как представительница женского православного общества и Мароа Судзуки. От певчих с коротким приветом выступил Мори (он же и староста), пожелавший мне «поскорее сделаться японцем». — Речи сменились пением. По-славянски (да!) спели певчие «Благослови, душе моя Господа», и спели очень хорошо. За речами катихизаторов Игн. Ивама и Як. Ивата следовала [242] моя ответная речь, или как значилось в программе — мои «наставления». Я поблагодарил Бога, давшего мне видеть паству, любящую пастырей, и увещевал слушающих сплотиться в тесное братство для взаимной поддержки среди житейских бурь. Пением по-славянски «Хвалите имя Господне», а затем молитвою и моим благословением закончился оффициальный «кангейкай». Помещение несколько сократили, закрыв церковь, и начали часть неоффициальную, которая была не длинной, но интересной и даже веселой. Развлекались не одни только дети!

Прежде всего началось угощение. Из-за занавеси начали обносить нас, сидевших за столом, китайским чаем, разными печеньями, фруктами, гостинцами. Последними я делился с детьми воскресной школы, особенно с ораторами... Всем же христианам были разнесены хибаци с чайниками: появились чашечки и — японский чай; в особых бумажках всем были разнесены сласти. Все ото устраивается на средства, собранные всеми христианами; и мысль невольно переносится к временам, когда были еще живы «вечери любви». Пока мы угощались, в соседней комнате группа детей готовилась к представлению; по программе громко значилась «Идеальная красавица...» Однако, представление оказалось и не столь сложным, и не столь страшным: но очень веселым: дети, человек 10, стали по росту, начиная с высокого; им на лицо шнуром подвязали нечто в роде маски: картонные овалы, размера головы более широким концом — вверх; но — совершенно чистые, не зарисованные; старшая девочка имела на лице такой же картон, по очень красиво нарисованные на нем глаза, брови, нос, рот... — Все, держась друг за друга, стали лицом (т. е. картоном) к публике. Сначала — недоумение: что же дальше? Почему столь громкое название? — Но когда старшая роздана детям кисточки с тушью, и когда дети «наизусть» начали разрисовывать свои овалы-картоны, уставляя «приблизительно» на место глаза, нос, рот, — смех увеличивался, кажется, с каждым мазком, доведя некоторых чуть не до истерики: уж очень интересные лица получались под кистью этих, невольно слепых, живописцев-малышей. Кому отдать пальму первенства «по красоте», — сказать было невозможно: «все были одинаково хороши!» Невинная вещь, но столько здорового смеха и веселья внесла она в собрание!.. [243]

Когда развеселившееся собрание несколько успокоилось, выступил со своим номером 9-тний Миша Сэнума, сын ректора семинарии. Маленький, в европейском костюмчике цвета хаки, загоревший на берегу моря, что араб, он довольно смело запел одну из детских песен про японских героев. Задача нелегкая: и петь нужно правильно, и слова помнить твердо! Миша однако блестяще справился и с тем, и с другим. В одном месте, правда, призадумался было, и ему уже «для конца» бурно апплодировали; но Миша не удовлетворился аплодисментами, а продолжал петь и довел свой номер до благополучного конца... Конечно, — не говорю уже о восторге публики и аплодисментах в награду за благородную настойчивость!...

Пением мне «Многая лета» (по слав.) закончился «кангейкай». Я уходил в свою комнату под впечатлением полной любви и благожелательства, что слышалось во всех речах. А эти речи детей! А эти невинные игры! Это детское пение! Да, умеют здесь и веселиться! Умеют с детства воспитывать чувство самостоятельности, инициативы, сознание гражданственности...

Удивительно ли, если с детства выступающий с речью, в возрасте зрелом своим словом будет зажигать толпу; а другой, распевая теперь песенки про своих героев, со временем со всей душой сам ринется в бой.

Уроки хорошие для тех, кто не стыдится брать уроки... А их нужно брать нам, если мы желаем блага своей великой родине!

11-е августа. Сегодня я посещал христиан в их домах. Староста восточной части города Хирота ездил несколько впереди, предупреждая христиан о моем приезде: предосторожность далеко не лишняя, в виду полной свободы в костюме, какую позволяют себе японцы в домах в жаркую летнюю пору. Меня сопровождал о. Сергий Судзуки. С 8 ч. до 11 ч. у. мы успели посетить десять семейств. Мужья по большей части на работе, или на службе. Исключение — старички, сидящие дома. Встречали нас хозяйки, дочери и маленькие дети. Сняв при входе в квартиру сапоги, мы входили в комнату. На приличном месте — иконки и икона Спасителя и Божией Матери. Помолившись — приветствовали хозяев уже сидя по-японски... Впрочем, в двух домах были настолько предупредительны, что приготовили даже [244] стул для меня... Сидя минут 15, говорили мы о семейном положении и пр., я попутно делал наставления и благожелания... Той порой, не смотря на мое предупреждение вчера, появлялся японский чай (а дедушка Тит даже китайским раздобылся и нас угощал!), кофе, фрукты, печенья... Видимо готовились, от сердца предлагают и не хватало сил отказать хозяевам и хотя что-нибудь мы пробовали... Да, любви к себе я видел очень много. И чувствуется, что посещенные христиане — преданные св. церкви Божией ее чада!..

В обстановке домов и квартир нет-нет и проглянет прежнее прошлое... То на видном месте изображение «Хотэй», одного из «сици-фукудзин», — семи богов счастья; то в другом месте на длинном полотне — изображение «инори» — лисицы (которую считают японцы покровительницей риса, и боготворят) и над ней — изображение Богоматери. Но это — в семье, где муж (зюнса — городовой) еще язычник. Вообще же такое приятное впечатление производят на тебя эти иконки Спасителя и Божией Матери! Что-то родное — родное на чужой земле! А в некоторых домах даже курили наш ладан (две сестры — вдовушки, обе Анны), и зажигали восковые свечи (дедушка Тит).

Проезжая но одной улице, мы обогнали похоронную языческую процессию. Хотя очень многие здесь трупы сожигают, тем не менее большинство их еще погребает. Умершего усаживают в небольшую бочку, причем не очень-то церемонятся, если труп не входит в нее, позволяя переламывать ноги, хребет, шею... — Впереди процессии на дзинрикися ехал бонза, сзади него — мужчина с громадным зонтиком, сегодня не раскрытым по случаю серого дня. Двое мужчин с большими вазами, в коих помещены ветви какого-то дерева, и сзади них молоденький прислужник храма. Затем — умерший, скрытый в особый ящик — носилки, формы усеченной пирамиды; около него курится ладан. Несут носилки четверо. Сзади гроба на дзиринкися и пешком — родные и знакомые. Сколько опять того, что напоминает и наши погребальные отряды! — К сожалению, я по мог быть свидетелем самого погребения: нужно было посещать христиан.

После обеда, с 2 часов, я опять отправился к христианам: нужно было докончить восточную часть, и по возможности посетить христиан южной части. Ездили теперь до [245] 7 1/2 часов, посетили 15 семейств. В двух домах не застали никого дома. В одном доме нас встречали малютки 5-7 лет, — родители на работе. Опять везде — большое радушие, большая радость при нашем появлении... Желание хотя чем-нибудь оказать нам свое особое внимание... Не выделились из общего настроения и те три семьи, которые навеяли было на меня большую грусть... Так — одна старушка с детьми уже давно-давно не бывала в церкви... Встретила с радостью. Но я ей много говорил о том, что называться только христианкой — мало; нужно жить жизнью церкви Христовой, а для этого не забывать того места, где эта жизнь бьет особым ключом: не забывать церковных собраний; да и в детях воспитать эту святую привычку. В другой семье муж, дотоле деятельный член церкви, стал общаться с англичанами... Жена, больная женщина, очень об этом скорбит... Но больным оказался и этот доктор... Мы поднялись к нему, приветствовали его; и я пожелал ему скорейшего выздоровления, выразил свою скорбь, что он предпочел англиканство в то время, когда оно само, в лице своих многих представителей, ищет единения с церковью православною. — Вот мы в семье, члены которой уже давно забыли нас, не забывая англикан... Но в воскресенье, вчера, были за нашей службой, молились, к св. кресту прикладывались, антидор брали. — Я здесь высказал твердую надежду, что семья эта приходила не ради только торжества, но из любви к родившей их церкви и пожелал ей постоянного живого общения с нами. — Такие факты из жизни церкви скорбью отзываются на душе... Но к своему утешению я и в этих домах встретил наши иконы; и конечно-то же радушие, и ту же любовь! Будем Бога молить, да не разъединятся с нами окончательно поколебавшиеся наши чада. А где не бывает колеблющихся!?.

По возвращении домой узнал к великому прискорбию, что Владыка архиепископ, благополучно съездивший на о-в Оки, и возвращающийся в Тоокёо, три часа был в миссии; но нас не мог дождаться и уехал. Как жаль! А так мне хотелось бы поделиться с ним радостями, много без него пережитыми; поделиться с ним своими думами; расспросить его о его путешествии; да и посмотреть его: ведь ездил он не с экспрессом, а всякими способами, через горы... Придется ждать Тоокёо, и там, за обычной часовой прогулкой, [246] «докладывать ему главу», но теперь уже не только из питерской жизни, но и из своего путешествия.

Вечером у меня собрались о. Сергий, о. диакон, три катихизатора и мы долго беседовали: очень их интересует церковная жизнь и разные церковные обычаи в России!.. Однако, — почти дневное сидение по-японски сильно сказалось на моих ногах: как будто я совершил долгий-долгий путь! И в 11 ч. в. я простился со своими собеседниками.

12-е августа. Ранним утром мы с о. Сергием снова отправились посещать христиан. На сегодня нам остались северная и западная части. С нами ездил по северной части староста Мацукова, а по западной — он же и староста Курота. Мы посетили 20 семейств, и этим окончили посещение оосакских христиан, отложив до следующего раза тех, которые находились в пригородах.

Почти все семьи полностию христианские. Здесь с полною любовью все встречали нас и мне оставалось лишь просить и вперед не ослабевать в той ревности, в том усердии к церкви Божией, о которой удостоверяет батюшка. Лишь одному, уже почти глухому мужу я внушал, что грешно из за ложного стыда не бывать в церкви... Согрешил, но одумался, покаялся... Бог простит! — А теперь — к Нему, и опять в братское общение со всеми (бросил жену-христианку, он жил некоторое время с язычницей; но теперь покаялся и семейный союз восстановлен). И трогательно было видеть, как искренно каялся в своем поступке этот заблудший сын, и как радовался, слыша мое понуждение ходить в нашу церковь.

Лишь в двух семьях мы встретили и язычников, — в одной невестка, в другой — отец семейства. Но и они уже слушают слово Христово, с любовью встречали нас. И верится, что недалеко то время, когда и эти семьи едиными устами и единим сердцем прославят Отца и Сына и Святого Духа.

Усердию христиан не было и пределов! Кто угощал чаем всяких родов, кто — кофе, кто предлагал печенье, конфекты, груши, виноград. Волей-неволей хотя немного приходилось чего-нибудь попробовать! Даже в карманы нам навязывали гостинцы. И мы, взяв в одном доме, в ближайшем отдавали их каким-нибудь детям. Один христианин, по окончании нами северной части, предложил даже [247] нам обед: было 12 часов, время японского обеда. Дом г. N очень большой, прекрасно отделанный. Хозяин несомненно богатый, и богатство нажил своим трудом. Характерно для него изречение, висящее на одной из стен его дома: «один час стоит тысячи рублей»... Моим спутникам был предложен обед японский, но мне почему то европейский: в трех приготовлениях рыба. Подали нож и вилку. Подали даже стул!.. Но стол японский, рассчитанный на сидящих на полу, и моя пища оказывалась где-то низко, ниже моих колен... Хотя и не очень-то приятно было расставаться со своим стулом: но делать было нечего: пришлось опять сесть по японски... А за эти два дня я сидел уже так много, что у меня к сожалению заболела одна нога. Таким-то образом я обедал на половину по-европейски, на половину по-японски получился «русско-японский обед». — Хозяева на этот раз лишь угощали нас: обедали одни гости. — Очень было приятно узнать, что г. N не останавливается и перед денежными жертвами на храм Божий, и даже — значительными: так, на новый храм он дал 100 ен...

Но детки христиан! это часто — что ангелочки! Простота, доброта, безыскусственность! Вот в одной семье мы говорим, а ко мне подбегает малютка, показывает свой волчок, спускает его сам; и меня учит спускать его... И как он был рад, когда и я сумел спустить волчок!.. В другом доме во время самых оживленных разговоров мальчик и девочка (л. 8-5) принесли ко мне цельный ящик игрушек. Тут и малютка-японец, тут и разодетая госпожа, и прислуга, и молодой самурай, скачущий на коне. И я должен был делиться: разговаривая с родителями, — пересмотреть и эти детские забавы (действительно хорошие). Один мальчик лет 5-ти быстро садится по-японски при моем входе в дом и кланяясь до полу, отчетливо здоровается со мной: «конници-ва...» Невольно захотелось приласкать этого милого мальчугана. А когда я уходил, я уже сам «подвел» его: отвесив ему поклон, говорю «сайео-нара...» Но он быстро пришел в себя, и с прежней церемонией ответил прощальным: «сайео-нара». Но особенно мне запомнилась девочка 4-х лет. Я сижу и обедаю. По здешнему обычаю гостя почетного обмахивают веером, пока он сидит. Это делает или прислуга, или небольшие дочери... И вот этого-то малютку, которого от земли едва [248] видно, усадили около меня! Усерднейшим образом он махал веером во все время обеда. Лицо такое, как будто он совершает какое-то священнодействие! Иногда я в шутку брал от девочки веер и ее обмахивал: на лице ее — полнейшее недоумение; она с удивлением осматривала всех; и едва получала веер в свои руки, — немедленно же принималась опять за свое занятие. Пришлось этому милому ребенку, а вместе и несколько большей ее сестре, покупать по игрушке, кажется по волчку. Вообще, дети здесь очень привыкли к внешнему виду священника; не пугают их ни волоса, ни одежда: исключение очень редкое!.. Дай-то, Господи, чтобы выросли они и дали св. церкви преданных ее членов!..

Встретили мы и больных старушек, в трех семьях. Все они лежали на постелях. Одну застали за чтением св. Евангелия. Более отрадного явления вообще, а в стране языческой — в особенности, и представить себе трудно! Одна старушка выразила желание приобщиться Св. Христовых Тайн; ей назначили день, когда придут... Вообще, по словам батюшки, долг исповеди и Св. Причастия христиане исполняют и охотно, и аккуратно. Некоторые же приобщаются даже по нескольку раз в год. Но несомненно, и эта сторона церковной жизни много зависит от усердия и преданности своему делу священника. И там, где иерей тепло-хладен, там не столь исправны верующие! Но чья здесь вина горше? Верующих ли?

С отрадным чувством снова отмечаю: не встретил я ни одного дома, где не было бы св. икон! Даже более: пред многими иконами устроены небольшие аналои, и на них лежат книжки, ладон, иногда — свечи... Это ли не показатель открытого исповедания веры?

Итак, вчера и сегодня я имел возможность видеть христиан японских лицом к лицу; не тех христиан, которые идут постоянно в церковь, берут у тебя благословение, заходят к тебе с визитами; а почти всех христиан Оосака с их разнообразным общественным и имущественным положением, со всеми видоизменениями их сердечных настроений. И какое общее мое мнение о них?

Нет никакого сомнения, что они искренно уверовали во Христа и твердо преданы Ему. Горячность их веры сказывается не только в их речах, беседах; но и в [249] ревностном исполнении всего, что требуется от человека верующего: и в церковь они ходят с охотою, и на клиросе поют усердно, и на исповедь приходят аккуратно; церкви своей помогают и своими жертвами, и своим трудом. Не отметают они и обрядов церковных, истово совершая крестное знамение, усердно молясь на коленях, возжигая свечи и даже ладан... А братского общения, а взаимной любви между ними сколько! И как поэтому редко бывает, что христианин или охладевает к Церкви Божией, или даже временно порывает общение с ней... И эти печальные случаи нисколько не говорят против «общего» настроения христиан, часто лишь как бы призывая их к особой бдительности к себе, как бы предостерегая их. Расти же, благодатью Божиею одушевляемая, оосакская церковь и возрасти в «мужа совершенна, в меру возрасти исполнения Христова!..»

От того, что есть, мысль невольно песет меня к тому, что могло бы быть!.. Что такое Оосака? — Фабричный и торговый город прежде всего... А несомненно простой, трудящийся народ дает прежде всего лучших по искренности христиан. Далее, — Оосака город с 1.200.000 жителей! Ведь это — 2/3 Тоокёо! Ведь это — почти Петербург! Вот, что за ниву представляет Оосака! А деятели на этой ниве? Священник, диакон, катихизатор и... больше никого! Но катихизатор еще состоит и учителем пения, и регентом; да он же с вечера воскресенья до утра среды переезжает в соседний порт Кобе, где в 1907 г. было 285.000 жителей... Итак, полтора миллиона народу и три деятеля!.. Жатва поистине многа, по деятелей так мало! Помоги, Господи, и этим трем (слава Богу! все из семинарии!) ревностно продолжать свой нелегкий труд. Но ясно, что силы наши здесь нужно по крайней мере утроить, а если принимать во внимание лишь катихизаторов, то и удесятерить!.. И сделано было бы это сейчас, но людей нет; а людей нет, ибо — нет средств на их подготовку, на их образование. А если же и есть еще кой-где люди, — нечем хотя бы скромно вознаградить их!.. А ведь и вознаграждение-то невелико! 14-12-10 ен в месяц жалованья... Господи! неужели же дело Твое будет стоять, тормозиться под гнетом грубой, но большой силы денег?! Добрые люди! Помогите внести свет в темную полуторамиллионную массу!.. Вот — в Тоокёо: там есть работники, — не мала и церковь: до 3.000 [250] христиан... А здесь?.. Всего лишь около 300 человек! Скоро начнем строить церковь для Оосака.. В ней будут молиться оосакские христиане. В ней будут поминаться погребенные в Японии русские воины... Хотелось бы видеть церковь, вполне приличную по городу. Хотелось бы иметь при церкви все, что может влечь к ней народ; и прежде всего — школу. Сама молодая Царица прислала нам жертву нескудную. Есть жертвы из России, собранные через преосвящ. Андроника... Но как нужны для дела средства еще, еще и еще!.. Если кто-либо прочтет эти строчки, и сердце его «расширится», — пусть не колеблется таковой! Святое дело будет делаться в Оосака; рано ли, или поздно — но это дело широко разовьется! И пусть таковой хотя бы крохами от жизненной трапезы своей помог Христу, воцаряющемуся в Японии, пока рядом, но в будущем — взамен Будды...

Опять как будто не дневник, а воззвание! Но люди добрые!! Поймите меня, когда предо мною в окно видны дымящиеся трубы миллионного города; когда предо мною — муравейник трудящего люда... А в душе — сознание немощи, бессилия... Не просить, а кричать хочется: помогите Христовой церкви в Оосака достигнуть больших пределов!..

Окончив посещение христиан, я зашел в католический собор. Снаружи красное кирпичное здание в форме креста. Но внутри собор этот меня поразил своим великолепием. Три престола, богато украшенные алтари, ковры; все колонны, арки и потолки красиво обделаны деревом под дуб. Даже размер собора: при его высоте легко может поместиться в нем до 1.000 христиан. Вот, думалось мне, нам соорудить бы хотя подобное что-нибудь! Но это — конечно — мечты: слишком чувствуется разница в материальных средствах! Так, при этом соборе, в большом доме, живут епископ, три священника и проповедник. Кроме того, у католиков в Оосака есть священники при госпитале, где тоже есть церковь. Да и третья церковь есть, только помещается в японском доме! Вот как щедро предлагают и свои средства, и себя — католики, лишь бы приобрести Христу язычников!.. Но нет таких средств в распоряжении нашем. И здесь — скорбь наша!..

При осмотре католического собора меня поразила икона Божией Матери, самого строгого византийского письма. Даже [251] надписи греческие. Висит на видном месте между главным и правым алтарем. К сожалению, проводник не мог сказать, каким образом она сюда попала...

Вечером собрались у меня о. диакон, катихизаторы. Расспрашивают все о России, о русской церкви. И насколько приятно беседовать с ними о предметах серьезных, напр. о мощах; настолько тяжело отвечать на басни, вычитанные ими откуда-то; напр. они спросили, верно ли, что в России вор, прежде чем обокрасть дом, завешивает чем-нибудь иконы; верно ли, что разбойники, ограбив на дороге, дают на проезд до дому, и т. п. Чего только, видимо, не плетется на Россию! Бедная Россия!

Епископ Сергий.

Текст воспроизведен по изданию: Месяц по Японии. Путевые заметки и впечатления // Христианское чтение, № 2. 1909