-

ЕПИСКОП СЕРГИЙ (ТИХОМИРОВ)

МЕСЯЦ ПО ЯПОНИИ

Путевые заметки и впечатления.

От Такахама до Кобе.

6 августа. Ровно в 8 час. вечера наш пароход отчалил от берега. Слава Богу: кажется сегодня отдохнуть удастся, — пассажиров на пароходе совсем мало. Но соседство не очень-то приятно: у самого люка в каюту поставили несколько больших корзин с курами, петухами и утками, и они не замедлили скоро создать около себя полную обстановку курятника...

До Кобе нужно ехать часов 18-19. Билет I кл. стоит лишь 5 руб. с коп., а II — даже 3 руб.! И за эту цену не только везут, но еще поят и кормят! Удивительно дешевы здесь переезды! Впрочем, нельзя и мечтать о тех удобствах, какими избалованы путники в России...

Было совершенно темно. Лишь слабый бумажный фонарь несколько освещал палубу. Внизу плескали волны. Вдали по берегу непрерывной цепью виднелись огоньки. Моим спутником на три часа оказался г. губернатор Мацуямы. Усевшись на корме, мы, как уже знакомые, очень оживленно с ним беседовали. Слуга нам подал кофе. Г. Андоо вспоминал время, когда в Мацуяме были русские военнопленные... Трудно было, говорил он, ему тогда. Заведывал военнопленными полковник, который часто с ними «не ладил...» Приходили офицера с жалобами к нему; но что он мог сделать?.. Одно я говорил всегда своим подчиненным, чтобы они неизменно помнили, что «русские, конечно, не гости наши, но они — и не преступники, не враги», и чтобы [23] сообразно с этим устанавливали свои отношения к пленным... Г. Андоо с удовольствием вспоминает время, когда он 30 лет назад приезжал в Россию учиться (в Сев. Ин-те), и ее изучать. Он в совершенстве овладел русским языком; много путешествовал по России; увидел Россию «и беленькою, и черненькою», и поэтому полюбил ее. Когда мы, говорил г. Андоо, пробыли в России 8 лет, уезжали из России, мы плакали: так мы сумели узнать и полюбить ее. — В настоящее время, занимая ответственный пост, г. Андоо причисляется к той группе японских политических деятелей, которые твердо настаивают, что о России нельзя судить по отзывам газет английских и американских; что ее нужно «понять», а для этого необходимо изучать се и на месте. При взаимном понимании, которого у нас не было, не было бы и той печальной страницы в истории взаимных отношений России и Японии, которая так неожиданно и мрачно явилась... — Из частностей, заслуживающих внимания, не могу умолчать о прекрасном отзыве о русском солдате, который был сделан г. Андоо. — С большим уважением он относится к Владыке-архиепископу, трудами которого устроилась «святая православная церковь», — знаменательно такое почтительное отношение язычника к православной церкви? Впрочем, русскому-то языку Андоо начал учиться в нашей семинарии! — О многом и другом мы беседовали с г. Андоо и он произвел на меня прекрасное впечатление. Симпатична и самая обстановка его жизни. Дом у него в Мацуяме очень хороший, но вполне японский. Вышел он ко мне в настоящем японском костюме, и даже в туфлях, без носков; как здесь мужчины обычно в комнатах ходят. Ездит на велосипеде и по городу, и по своей губернии; и находит это очень удобным, так как может легко и скоро попадать туда, куда на куруме ехать или очень долго, или совсем невозможно. А на о-в Сикоку железных дорог совсем мало, почти нет. Да и не предвидятся они: слишком много гор, и слишком недостаточно населения, чтобы при самом сильном движении окупались расходы по постройке дороги... — Вообще, г. Андоо типичный представитель той нации, что по его словам — «за очень малые деньги делает очень много дела», не гоняясь за внешним блеском, за представительством.

Откланявшись сердечнейшим образом, я не дождался [24] 11 час. вечера, и отправился в каюту, где после нескольких неудачных попыток найти подходящее для головы положение (спальных приборов, конечно, нет), все таки устроился, положив руку вместо подушки, и заснул... Помогла мне несколько под утро уже, как после оказалось, японская подушечка: это — деревянная подставочка, вершка 4 в ширину, вершка 3 в вышину; основание несколько шире верха: к ней прикреплен мягкий валик... Я «почувствовал», что «снаряд» этот — для головы, взял его с полки, и очень хорошо на нем спал. — Дамы употребляют его для того, чтобы не портить своей прически. — Но мне кажется, что такие подушки и гигиеничны весьма, так как воздух постоянно окружает голову, и вставая утром, не чувствуешь, что вся твоя голова мокра, что так обычно здесь в эти жаркие месяцы.

7-е августа. Уже образовавшаяся привычка подняла меня и теперь в шестом часу утра. На пароходе уже начиналась жизнь. Все вставали и умывались. Умывален, подобных нашим, нет. Да и самый способ умываться иной. Наливается небольшой таз воды, и японец, положив в него свое коротенькое полотенце — «тенугуй», долго этим полотенцем моет свои руки... Затем, сменив воду, и выжав тенугуй, он опять же полотенцем моет свое лицо: руками мыть лице у них не принято! Выжав хорошо тенугуй, японец им же и вытирает свое лицо, конечно, поэтому несколько после мытья всегда влажное. — Тенугуй остается при японце влажным весь день, и он им в жаркую погоду постоянно утирается... — Я тоже пошел на палубу, и дождавшись своей очереди, мылся, однако, по своему, хотя бы потому только, что пока тенугуев не имею. А удобная вещь! И несомненно, — удобнее в жаркую погоду наших носовых платков!

В белом подряснике, в белой шляпе, в носках (сапоги здесь снимаются при входе на пароход, и заменяются или туфлями, или «зоори») уселся я опять на корму парохода и с восхищением снова любовался тем морем, которое таким очаровательным показалось мне вечером, при лупе, когда мы ехали из Удзино в Такахаму. Слишком больших водных пространств пока еще не видели мы... Всюду, — и направо, и налево, и впереди, и позади — острова и островочки... Вот уже давно-давно тянется остров [25] направо... Горы его то покрыты лесом и манят к себе своею зеленью; то вдруг зажелтеют своими песками. В разных местах видны береговые поселения... Рыбачат рыбаки на своих душегубках, поражая европейца своим упрощенным до крайних пределов костюмом, близким к костюму нашего праотца до падения его; и во всяком случае, — не сложнее его костюма по падении... Здесь же, в лодке маленькие ребятки-японцы, лет до 3-4 включительно; они то, конечно, все «нагишом»... Невольно думаю, — так вот когда и как привыкают к морю, начинают любить его, и потом дают отечеству блестящих моряков... — Вот налево должно быть очень высокие горы... Набежало громадное облако... Ползет по ним... Вот-вот проскочит среди облака синева гор, но набежавшее облако вновь скрывает ее... Красиво!.. И не один я, а привыкшие к своим красотам японцы, — и те берут бинокли и засматриваются чудными картинами!.. — Вот, что оторванный, стоит среди других маленький-маленький островок... Но от него идет ряд скал... И этот ряд скал ясно говорит, что до, этот островок действительно оторван!.. — Изредка на берегу виднеется дымок: — то или завод, или какая-нибудь фабрика... Среди таких-то прелестей шел наш пароход, двигаясь понемногу вперед. — Но вот и город Такамацу! Мы вошли в его гавань и причалили к пристани.

В Такамацу стояли около часа, но на берег не сходили, так как пароход мог всегда отчалить, окончив погрузку товара. С парохода виден был довольно большой город и в нем обширная крепость из тесаного булыжника, — принадлежность всех, кажется, старинных больших городов...

Пассажиров к нам село очень мало. Но погрузили товару, особенно рису, очень много. Судно с рисом причалило к нашему пароходу, и кули с рисом так быстро залетали в умелых руках рабочих! Но песни, заунывные песни, — как своим мотивом они напоминают нашу «Дубинушку!» Погрузив последнее место, рабочие быстро раздевшись, здесь бросились в море. И конечно, только так они и могли охладиться после своей тяжелой работы в жаркий день.

Вся пристань заставлена фруктами; персики же превосходны. Таких вкусных и крупных я еще не видал! А говорят, что на о-в Сикоку они не так давно и появились, чуть ли [26] не со времени последней войны. Поразительна и дешевизна их: самые крупные и самые зрелые покупал я по 20-25 коп. за десяток. Пассажиры здесь тоже достаточно нагрузились фруктами...

От Такамацу мы шли без остановки до Кобе. Конечно, берегов ни разу из вида не потеряли; по этот переезд совершался уже по более открытому морю. Встречались пароходы и пассажирские, и грузовые. Неизбежные всюду рыбаки. — Около 2 час. дня мы уже подходили к Кобе, а около 2 1/2 ч. дня, пройдя мимо громадного количества коммерческих судов (Кобе уступает по своей торговле лишь Иокахаме) причалили к пристани.

Кобе.

Встретил нас представитель здешних христиан, которые заранее разузнали о моем проезде и теперь собрались в одном доме, чтобы получить от меня благословение и послушать моего наставления. На курумах мы приехали в дом Даниила Цуда, — он занимается вырезыванием печатей. Поднялись на верх... Там было 14 человек, из 20 христиан, числящихся в Кобе. Я всех благословил, и когда мы уселись на полу, я сказал приблизительно следующее: «я рад приветствовать сейчас христианскую общину г. Кобе. Небольшая она, — но слава Богу и за то, что она существует. Как среди глубокой тьмы ночной приветливо ласкают глаз яркие звездочки, так отдыхает и душа моя, при виде этих христиан, как звездочки горящих среди мрака язычества. Горите же, братья и сестры! Горите ярким огнем веры и любви. У всех нас есть Солнце Правды — Христос Спаситель. Он оставил нам пример Своей жизни. Читайте св. Евангелие, — и вы увидите, как нужно жить, чтобы ярко гореть своею жизнью среди язычников. Христос оставил нам Свое возвышенное учение. Читайте св. Евангелие, принимайте его своим сердцем, — и вы невольно по своей жизни сделаетесь светильником, горящим в темном месте! — Вам, этой малой общине, необходимо гореть огнем веры и любви... На вас ведь все смотрят: по вам судят о Христовой вере. Не будете жить по примеру и учению Христа, — имя Его будет всеми хулиться среди язычников. Будете жить по учению Христа, — своим добрым примером, а может быть и убежденным словом, вы [27] привлечете ко Христу тех, которые сейчас не в ограде церковной. И умножится тогда христианская община наша... — Итак, на светлую жизнь по Христову завету я и благословляю вас». — По окончании моего приветствия начались сердечные разговоры... Один из детей, еще грудной младенец, потянул ко мне ручонки... И его взял на руки: — он так хорошо улыбался!.. Но однако добрался до моих волос, и я наглядно убедился, что все дети одинаковы!.. Около 1/2 часа мы провели с христианами.

Затем, я сделал визит нашему консолу А. С. Максимову... Русью запахло у него! И эта вывеска с нашим двуглавым орлом и старинною надписью; и варенье к чаю, и русские конфекты Ландрина... Невольно мысленно перенесся на далекую-далекую родину!..

В 5 ч. 20 м., провожаемый представителем христиан, я сел в поезд и через 50 м. прибыл уже в Оосака. На вокзале встретил меня катихизатор, а в миссийском здании — о. Сергий Судзуки и человек 20 христиан. После взаимных приветствий я расположился в имеющихся здесь архиепископских комнатах.

Оосака.

8-ю августа. Удивительное уменье у Владыки Архиепископа выбирать для миссийских зданий красивые и удобные места! Прекрасен наш Суругадай в Тоокёо, царящий как бы над городом... Красиво наше место в Мацуяме... В лучшей части города — восточной (а Оосака делится на 4 части: восточная, западная, северная и южная) находится наше место и здесь!.. Одной стороной (около 30 с. дл.) оно выходит на улицу, противоположная сторона круто обрывается к р. Ёдокава, имея внизу до реки несколько домов. В ширину место занимает около 17 саж. и граничит с соседями. — Прежде здесь помещался лучший ресторан в городе, с видом на реку и три ее моста (почему ресторан и назывался «Санкёо-роо» = трехмостных). Теперь — эти здания заняты церковью, квартирой диакона, архиерейскими комнатами, катихизатором и др. служащими при церкви. Места в доме очень много, комнаты все просторны. И жаль лишь, что все это уже обветшало, частью сгнило, частью подгнило; и требует не ремонта, а замены его новым. Господь даст, — скоро и начнется здесь постройка, сначала домов, а потом и церкви! [28] Часть денег на церковь уже есть: это щедрый дар Ее Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны (5.000 р.) и все пожертвования, собранные преосв. Андроником и др. на церковь в Мацуяме и переведенные сюда (около 8.000). Надеемся, что Господь пошлет добрых людей, и их помощью воздвигнется храм, приличный для города, в котором уже сейчас около 1.200.000 жителей!.. Дай-то, Господи!

Настоящая церковь — во имя Покрова Божией Матери. Она занимает большую комнату старого японского дома. Алтарь довольно тесный, и хотя над престолом потолок несколько возвышен, тем не менее возгласы раздаются как то глухо, будто из гроба! Иконостас до потолка церкви, т. е. аршина 4 в вышину! Икона Спасителя и Божией Матери, Св. Пантелеймона и Александра Невского нисаны на Афоне, и как значится на обратной стороне них, посланы для о. архимандрита Анатолия, известного деятеля здесь, — «в город Японию»... Память о том счастливом времени, когда Японию могли считать еще городом! Как быстро меняется история! Изображения двух архистратигов дополняют иконостас. На стенах — большие образа Спасителя, Б. Матери, св. Николая и преп. Сергия. В небольших багетных рамках-иконы 12-ти праздников. Низкий, довольно закоптелый потолок. Вместо двух стен — стеклянные ширмы, вместо третьей — обычные ширмы... Духота при некотором скоплении народа... Как все это настойчиво говорит, что пора уже Оосаке дать церковь, которая и для молитвы была бы удобна, и взоры всех к себе привлекала бы: не Христу прятаться от Будды!

Так называемые «архиерейские комнаты...» В них живали о. архим. Анатолий, о. архим. Владимир, преосв. Андроник. Временно поместился в них и я, не намереваясь, по воле владыки, переезжать сюда до постройки нового приспособленного помещения... Что они из себя представляют?.. В одной комнате кабинетный столик, койка (устроенная, вероятно, человеком оч. низкого роста) и в стене шкафик для одежды. Два окна. Потолок легко достается рукой. — Но в комнате есть чугунка, комната оштукатурена, одна стенка ее снаружи обложена даже кирпичом. Можно думать, что зимой здесь и не столь холодно. Но размеры ее не велики: 6 шагов в длину и 6 шагов в ширину. — Другая комната [29] которую можно назвать гостинной, или залом, или столовой — на всякую потребу (смотря по времени, или по гостям) несколько больше: 6 шагов в длину, и считая пишу с библиотечными полками уже — 8 шагов в ширину, с низким опять потолком. Но здесь чугунки нет. Вместо окна — стеклянная стенка из раздвижных рам. Едва ли здесь зимой может держаться тепло! К комнате примыкает небольшая галлерейка. — Вот и вся архиерейская квартира! — Невелика она! Но утешаться можно тем, что у владыки-архиепископа в Тоокёо квартира едва ли больше!... А кроме того, — вид на реку, на Оосака, отсутствие днем солнца, — все это — разве не достоинства квартиры! Правда, — густой дым фабричных труб, непрерывный стук на заводах; запах вареного масла с завода, приютившегося почти рядом с нами: но все это так знакомо петербургскому жителю, что я попал здесь как бы в старую, родную атмосферу!.. — По комнатам и меблировка! Но все необходимое есть: можно и писать, и обедать, сидя по-европейски; на галлерейке же очень приятно и помечтать после обеда!.. — В такой-то обстановке я сейчас поселился и буду жить до переезда в Кёото.

Намеревался было я сразу же посещать христиан; но о. Сергий Судзуки уверил меня, что это лучше сделать после предположенного по поводу моего приезда «кангейкая», — а он будет лишь 10-го. И я, согласившись с ним, занялся осмотром и изучением города.

Ближе всего к нашему храму оказалась оосакская крепость. Из дикого камня, с белыми башнями, окруженная рвом, эта крепость очень красива и в свое время могла быть очень сильною. Построена крепость Хидеёсн в 1583 г.; в настоящее же время в ней стоят войска. — Внутрь крепости я не пытался проникнуть, — да и не интересовала меня она с этой стороны. Ограничился же я беглым наружным ее осмотром.

По намеченному плану осмотра мы с Кагэтой должны были пройти в длину почти всю улицу к морю. И хотя меня предупреждали, что улица — очень длинная, тем не менее я пошел, руководясь соображением, что города на курумах не изучишь... Действительно, — шли-шли, а улица, кажется, лишь прибавлялась!.. Было жарко, а это еще более «удлиняло» нам путь. Наконец-то мы попали в кварталы, сплошь занятые храмами; из этих храмов подробнее [30] осмотрели более значительные из них — Коотцу, синтоистский храм, посвященный императору Нинтоку, и немного южнее его — Икутама, тоже синтоистский храм. Идя по улицам, мы поражены были тысячами богомольцев-язычников. Все шли, имея подвязанными у пояса небольшие мешочки, наполненные рисом. Смотря по усердию, а может быть и по уважению к известному храму, они и кидали в большие ящики у входа в храмы или щепотки, или зерна риса... Некоторые кидали даже и монеты... На улице стояли бонзы, и время от времени позванивали в колокольчик, напоминая о себе богомольцам... Щепотки риса опускались и в их мешки, и из зерен они собирали целые мешки!.. — С храмовых дворов пахло ладаном: запах его мне почему-то стал противным: слишком нанюхался в Мацуяме! Шумят барабаны... брянчат какие-то инструменты... Я зашел в два храма. И вот что увидел... При входе в храм, под особым навесом, в огражденном шнурами месте, совершается моление... Молятся за тех, кто изъявит желание... Впрочем — «кто даст 1/2 коп., за того сейчас вознесем молитву», — так при нас торжественно заявил жрец... Значит — молятся за избранных. Главный жрец сидит на председательском месте пред жертвенником, его обмахивают большими веерами двое молодых служителей храма (— мера далеко не лишняя, в виду горящего впереди костерка и сильного жара и без него!) По бокам четыре (по два на стороне) жреца с небольшими в руках палочками с позвонками. Направо от жреца — барабан, и около него храмовый служитель... Пред жрецом — на жертвеннике огонь от постепенно подкладываемых тонких палочек. Над костерком вверху болтаются, движимые теплым согретым воздухом бумажки на шнуре, закоптелые; жрецы уверяют народ, что здесь чудо: бумажки де не горят... Однако это чудо легко прорепетировать хотя бы над лампой... — Когда набралось достаточно желающих помолиться, — главный жрец торжественным движением правой руки берет записочку на палочке, и держа ее в левой руке, в правую берет лежащий пред ним меч, держа его у плеча; в такой позе он что-то заунывно читает... В известный момент ударяет его сосед в барабан, а ассистенты в такт барабана потряхивают своими палочками, и в такт же твердят что-то, устремив свои глаза в пространство... Молитва кончена... [31] Главный жрец делает мечом какие-то движения в воздухе, а потом как бы намеревается проткнуть им записочку... Но ограничивается только намерением... Записочка передается храмовому служителю, подкладывающему огонь (кстати: в костюме, в каком в трамваи воспрещено пускать...), тот щипцами ее укладывает на костерок, а жрец на место кладет свой меч... — Я долго стоял, наблюдая это богослужение... И злобные глаза идола (бог огня), пред которым молятся, и бессмысленно устремленные в пространство глаза «ассистентов», и театральные приемы главного жреца, и совсем неприличный (от жары!) костюм прислуживающего; шум барабанов, позвонков, бормотанье жрецов; усердное шептание молитв крестьянами; а рядом же японцы с папиросами и в шляпах; наконец — «за 1/2 коп. помолимся!..» В каком-то тумане вышел я на улицу и долго не мог разобраться в впечатлениях от всего виденного... Да! Шуму много... И какую противоположность этому шумливому служению составляет наше православное богослужение, — это тихое, неземное общение души, молящейся с Богом, внемлющим молитве!... — Долго мы шли потом на юг, желая достигнуть храма Теннодзи, этого религиозного центра Оосака. Поражаешься необыкновенными размерами площади, занятой отдельными храмами и строениями, объединенными под общим названием «теннодзи». Здесь самый большой в Японии колокол, висящий в особой постройке, довольно изящной. В прудах — тысячи черепах, которых кормят любопытствующие богомольцы. С пагоды — пятиэтажной башни, куда я поднялся за 3 сена, прекрасный вид на Оосака, на поля, на море... Кстати, — от крыши до перил пятого этажа этой башни сделана проволочная сетка... Это на тот случай чтобы с башни не кидались вниз «влюбленные, но безнадежные парочки», что здесь очень часто повторялось. Если молодые люди не надеялись соединить свою судьбу здесь, — они кончали жизнь одновременной смертью, с твердой верой, что там никто не помешает их любви... Говорят, — это и сейчас оч. часто повторяется... А еще говорят, что японцы не знают любви!

Однако время шло очень быстро, и для того, чтобы попасть вовремя к обеду, — а нас сегодня пригласил обедать староста Мацукава, — мы должны были взять дзинрикися: обеды здесь всегда аккуратно — в 12 час. дня, по выстрелу пушки. [32]

Впервые я ел в частном доме японский обед, и позволю себе его описать. Мы все (а нас оказалось мужчин 10 человек) уселись на пол; уселись правильно по-японски (соединив большие пальцы ног, мы на ноги плотно сели)... И если мои сотрапезники чувствовали себя, что рыба в воде; то я воздержался бы это сказать про себя... Однако терпел! Полтора часа терпел!.. — Хозяйка, и вообще женская половина дома за обед вместе не садится: она наблюдает «со стороны», чтобы гости кушали, и постоянно накладывает в небольшие чашечки «гохан» (т. е. вареный рис)... — Пред каждым из нас поставили по большому деревянному подносу, на котором наставлены были все яства обеда.. Вот здесь налево — чашечка с рисом, прикрытая крышкой... Рис по мере надобности прибавляется: он заменяет хлеб. — Рядом чашечка с супом, опять прикрытая крышкой... И суп обычно дополняют, ибо чашечка — не больше полутарелки... На деревянном блюдечке — рыба жареная с соусом; в небольшой чашечке нарезанная тонкими пласточками сырая рыба с хреном. На маленьких блюдечках, отдельно — такван (соленая редька), парацуке (особо приготовленные дыни, пласточками), сладкие бобы, картофель разных сортов, разная зелень... Небольшая чашечка с соей (без ней обед не состоится), в виде миниатюрной чашечки сосуд для «саке». И конечно — «ха’си» — две палочки, вершков по 6 длины, с несколько утонченными концами: это — вместо наших ножа и вилки... — Едят как-то вместе все! То поедят супу, то рыбы, то зелени! Словом, — дело вкуса, но не этикета или обычая. Рис — едят палочками, держа чашечку с мим в левой руке (большой палец — на верхнем краю; два следующих — протянуты вдоль бока чашки; два последних держат чашку снизу)... Суп едят палочками! Точнее — ими таскают из супа рыбу, зелень; жидкое же прихлебывают, как-то втягивая в себя, отчего получаются обычные здесь, но не совсем красивые у нас звуки... Рыбу, особенно сырую, прежде чем опустить палочкой в рот, обмакивают в сою... Жареную рыбу разрывают на кусочки все теми же «ха’си», и очень искусно. «Такван» и «нарацуке» едят уже в конце обеда: это наш сыр!..

Обед был поставлен, конечно, не прямо на пол, но на прекрасно связанную шерстяную скатерть. Однако — ставят и на пол! [33]

Нельзя сказать, чтобы сиденье по-японски развивало мой аппетит... Тем не менее, я ел обед с большим удовольствием. Все для нашего вкуса ново, — это правда; но все — вполне хорошо: и многое, напр., сырая рыба, очень вкусно! Палочками владел в совершенстве (правда, практиковался в Тоокёо, когда к обеду просил себе рису, который очень люблю), так что своим уменьем удивил г. Мацукава! Но вполне выдержал пред ним экзамен, когда палочками совершенно твердо брал мелкий круглый картофель. — Кончая есть рис, обедающие всегда в чашку наливают японского чаю (почему чайник с ним неизменно около риса): находят это вкусным — рис с чаем; с другой стороны — так очищают чашку, ибо — риса оставлять не полагается... «Саке» попробовал лишь хозяин. Начав обед поклоном взаимным, гость-японец кончает его поклоном благодарности, говоря «тайхенни годсоо — сама диасто», — фразу не особенно и для них вразумительную (что-то в роде: «очень почтенное угощение было»). Конечно, христиане и пред обедом, и после обеда молятся.

Так-то я впервые принял угощение японское, и выдержал вполне экзамен!.. Припоминаю невольно, как я, вступив на японскую почву, попросил себе в Цуруге обед... Подали японский... Рис, палочки, масса блюд. Последнее не столь страшно. Но от палочек у меня тогда холодный пот на лбу выступил! Вспомнив все, что знал из Току хона по-японски, я сказал «сази», и мне принесли ложку (сази), нож и вилку... Но как быть с рисом? Есть его не умел, а хлеба по токухону еще не учил (а оказалось — слово простое, хотя и не свое: пан!)... Пришлось есть и без хлеба, и без риса! А какая же еда без хлеба!.. Пропали и мои блюда! — Теперь — думаю — я удивил бы в Цуруге своею «образованностью». — Однако обед мне ноги очень утомил. И после сегодняшних хождений, я боюсь — не повредил бы он мне ноги и серьезно!

После обеда съездили мы на трамвае в оосакский порт. Сев в вагон в городе, мы довольно далеко ехали за город среди рисовых полей, пока наконец доехали до цели. Мои спутники, сами предложившие эту, в мои планы не входившую, поездку, все время дремали, до клевания носом включительно. Впрочем, часы были послеобеденные; а этим занятием упражнялись и другие многие. — В порте вид очень [34] красивый. Не без причины сюда ездят оосакские жители ловить рыбу (конечно, в чистой воде моря) и провести часок-другой на громадной пристани. Мы шли по этой пристани около 700 шагов! Доски, покрытые когда-то какой-то смолой, страшно накалились и от них, что от печки, подогревало... Всюду сидят люди с удочками; а некоторые ухитряются ловить даже в щели пристани! — Мы пробыли здесь около полчаса, осматривая в бинокль порт и море. И совершенно усталые двинулись в обратный путь.

Однако вечером я с Кагэтой пошел опять в город: очень хотелось посмотреть подробнее город, в котором мне, может быть, придется жить. Мы шли долго-долго по длинной, узенькой улице на юг. Дойдя до намеченного ранее на плане моста, мы пришли несколько на запад, и главной улицей столь же долго возвращались обратно. Главная улица!.. невольно захотелось смерить ее ширину... Переходя от магазина одной стороны к магазину другой — мы ширину смерили: 7 шагов, иногда 8, и только раз — 9, да и то благодаря магазину, несколько ушедшему вглубь... И на такой-то узенькой улице сосредоточилась вся торговля! Народ суетится, шныряя взад и вперед; в магазинах и около них — заколачивают ящики; среди прохожих лавируют велосипедисты.. Суета и теснота!.. — Днем значительная часть улицы покрывается от солнца холстами, натянутыми вверху на проволоки... Впрочем, — это заметил я и на более широких улицах.

Для оосакских уличных мальчиков я представлял большой интерес. При виде меня они обычно перешептывались и так то внимательно оглядывали с головы до ног... Иногда проходили мимо, не обращая внимания. Разве про себя продекламируешь: «по улицам слона водили...» Но достаточно кого-либо из них, не улыбаясь, тоже смерить взглядом с головы до ног, — и все убегут в рассыпную!.. Но малейшая улыбка, — и наоборот — все с улыбками придвинутся! Однако — сзади не бегут!.. Вообще же, не только в подряснике и с длинными волосами; но и в рясе, и в панагии ходить по улицам здесь не стеснительно: очень много воспитанности у публики. И напрасно «волтерьянцы» будут доказывать противное!

Ноги, казалось, отказывались служить, когда я возвращался домой. Когда же, сев при входе в дом снимать [35] сапоги, я сказал: «да, я устал порядком», — такой веселый смех поднял среди всех мой спутник, тоже едва приплетшийся! Ведь мы друг друга все время уверяли, что «еще ничего, не устали».

9-е августа. Необыкновенная усталость с самого утра. Ноги — как будто верст сорок только что сделали. Пришлось отсиживаться, а вернее — отлеживаться на кушетке дома. Однако, с обеда несколько «воскресли», и хотя немного могли посмотреть город. Под окнами моей квартиры направо и налево два моста. Среди них за рекой — крыши двух храмов. Мы и решили идти на правый мост, и посмотрев храмы и местность около них — возвратиться домой левым. Так и сделали.

С мостов открывается хороший вид на нашу миссию. Правда, она несколько закрыта находящимися внизу и рядом с нею домами. Но когда воздвигнется настоящий Божий храм, да с хорошей колокольней, — несомненно он будет царить над всею местностью.

Проходя к другому мосту, мы зашли в Теммо-но-Тендзин, очень чтимый народом храм (синтоистский). Громадное количество жертвованных фонарей, жертвованных мешков с рисом, бочек с вином говорят о том почтении, какое народ питает к герою, имени которого посвящен этот храм.

Большой ширины улица — оказалась зеленным и фруктовым рынком. Дешевизна фруктов меня совершенно поразила! Даже бананы приходятся не дороже 3 коп. за штуку: а про фрукты местные и не говорю. Чрез мост, по имени храма называемый «Тендзин», возвратились мы домой, где ждал нас обед.

Перед всенощной прибыли воспитанники семинарии Найто и Каминага, лето проводившие поблизости на берегу моря (Сума), где они состояли учителями японского языка у русских офицеров-восточников. Прибыл катихизатор из Вакаяма. Все они собираются на завтрашний «кангейкай».

Всенощная совершена была очень торжественно. Собралось христиан достаточно. А певчих — даже очень много: что-то около 25 человек: усилили хор трое из проезжающих в Тоокёо мацуямских спутников, и — семинаристы. — Церковь несомненно низка; в ней несколько душно. Но это не мешало при мерцании свечек и лампадок всем горячо [36] молиться... Проповедь говорил приехавший из Вакаямы катихизатор. Я же буду говорить завтра после обедни, и на кангейкае. — Вечером получил письмо от катихизатора из Оказаки с просьбою, — сообщить день и час, когда я буду проезжать через их станцию в Тоокёо, так как христиане желают получить у меня благословение. Я ответил на письмо, что услышал голос оказакских христиан, желающих видеть меня, в свой маршрут включу и Оказаки, и некоторое время среди них пробуду. Это будет лучше минутной встречи на вокзале...

Молитвенным приготовлением к завтрашней службе закончил я субботу, не столь богатую внешними впечатлениями, но тихую, молитвенную, радостную!

(Продолжение, следует.).

Епископ Сергий.

Текст воспроизведен по изданию: Месяц по Японии. Путевые заметки и впечатления // Христианское чтение, № 1. 1909