ДЕ ВОЛЛАН Г.

МИРНОЕ ТОРЖЕСТВО В КИОТО

(Письмо из Японии).

В самый разгар войны с Китаем в древней столице Японии была открыта четвертая национальная промышленная выставка. Первый опыт в этом роде был сделан в 1877 году в парке Уэно (Токио). Там же была и следующая выставка. Когда стали поговаривать об открытии четвертой выставки, то торговая палата округов Квансей стала ходатайствовать перед правительством о том, что для поощрения торговли и промышленности разных местностей в империи выгодно переносить выставки с одного места на другое. К этому времени жители Киото задумали отпраздновать 1100-летний юбилей перенесения столицы в Киото и просили правительство на этот раз открыть выставку в самом Киото. Как значительный центр искусства и промышленности, Киото является самым подходящим местом для большой всенародной выставки. В сравнении с выставкой 1890 года теперешняя представляет шаг вперед на пути промышленного развития. И этот прогресс замечается в военное время, когда все силы страны были напряжены в высшей степени. В день открытия выставки (1-го апреля) Киото принял праздничный вид. Все улицы были украшены флагами. Место для выставки выбрано удачное. Находясь у подножия горы, выставка занимает громадную площадь, и оттуда открывается широкий вид на весь город.

Перед обширною площадью с фонтанами по середине возвышается монументальное выставочное здание. Вход по середине под аркой; с каждой стороны куполообразные башни. Выставочное здание имеет вид четырехугольника с [1029] параллельными галлереями. В середине устроен садик с фонтанами. Против задних ворота выставки через площадь находятся дворец и храм, построенные к 1100-летнему, юбилею столицы. Правее от них выставка изящных искусств. На площади эстрада для оркестра и павильоны для приема гостей. В стороне от выставочного здания находятся аквариум, павильоны рыболовства и рестораны.

Скажем несколько слов о размерах выставки. Город уступил выставке 80.000 цубо (цубо — равен 6 квадр. футам). Здания занимают 9,600 цубо (промышленная выставка 4.050 дубо, машинное отделение 1.200, земледелие и лесоводство 1.440, морские продукты 540, искусство 420, живой инвентарь 600). Выставлено было 208.718 предметов, экспонентов — 80.060. Львиная доля принадлежит, конечно, самому Киото. Токио занимает уже второе место. При посещении выставки бросается в глаза один крупный недостаток. Вместо того, чтобы распределить предметы по отделам, так что посетитель мог бы в одном месте видеть ткани, в другом фарфор, в третьем бронзу, — предметы сгруппированы по губерниям или кенам. Каждой губернии отведено известное пространство и им предоставлено распределят предметы по собственному усмотрению. Если вы хотите основательно познакомиться с промышленным развитием Японии по провинциям, то эта система очень хороша; но если вы, к сожалению, располагаете ограниченным количеством времени, то такая система может привести вас в отчаяние. С другой стороны, для людей, незнакомых с японским языком и китайскими знаками, выставка является по истине закрытою книгой. Все интересные надписи (местность, имена экспонентов, цены, данные о производстве и т. д.) только на японском языке и китайскими знаками. По-английски красуется только надпись «просят не трогать» или «здесь не курят». Вот единственная уступка европеизму. Зачем их баловать!! Вот если можно заимствовать что-нибудь хорошее, то это другое дело; и в этом отношении японцы сделали очень много. Они старались воспользоваться всеми новыми открытиями в Европе и Америке, и в производстве бумажных изделий, спичек и других предметов они достигли крупных результатов. Обладая угольными копями и дешевым рабочим трудом, японская промышленность вытеснит современем из своей страны европейские и американские произведения. Манчестер был побежден Бомбеем, а теперь Япония [1030] успешно конкуррирует с Бомбеем. Многие из выставленных предметов в сравнения с такими же европейскими изделиями поражают своею дешевизной. Так, напр., седло из Кумамото со всеми принадлежностями стоит от 6 дол. 50 цент. до 12 дол. Такою же дешевизной отличаются фланелевые изделия из Киото и Ехиме (за ярд от 8 до 19 копеек). Вот список предметов, который может дать понятие о японских ценах:

К этому списку можно прибавить фортепиано, гармониумы, музыкальные, оптические, хирургические инструменты, фотографические аппараты, машины, ковры и т. д. В машинном отделения красовались машины, сделанные на Оказакском заводе. Очень хороши телефоны и электрические приборы Танака из Токио, также пожарные инструменты и насосы.

Из сельскохозяйственных произведений самое выдающееся место занимает рис и рисовая водка. За этим является пиво (Кирин, Асахи, Марусан). Чаю, конечно, отведено большое место, так же, как шелку. Фруктов гораздо меньше, чем можно было думать. Есть хорошие яблоки из Канагавы (Иокогама) и виноград.

Много места занимают ткани самых разнообразных цветов и оттенков, но особенно хороши изделия из разрезного бархата (Юзен биродо). Эти картины на бархате исполнены такою искусною рукой, что их можно считать шедеврами в [1031] своем роде. Тут соблюдены, самые тончайшие оттенки, перспектива и работа исполнены с такою тщательностью и художественною законченностью, как будто у артиста в распоряжении была кисть, а не резец, неосторожное отклонение которого может испортить всю картину. Впрочем, в самом Киото не много таких артистов, как Асада и его сын. Работать горизонтально и вертикально резцом еще не так трудно, но всего труднее, когда приходится резать по диагонали. Жизнь самих резчиков по бархату не отличается продолжительностью. Это происходите от вдыхания мелких отбросов и бархатной пыли. На выставке можно видеть чудные изделия из фалани (cloisonne). Рядом с токийскими и киотскими произведениями отличается фалань из Нагои. В последнее время прибавился еще новый род прозрачной фалани на серебряной основе (sur fond translucide), или, как японцы называют, гин суки дзиппо. Образчики этой новой фалани отличаются очень малыми размерами, но это все шедевры. Серебряная основа придает особенную мягкость краскам. Цены на эти предметы очень высокие. В отделах бронзы, серебра, лака и дерева очень много красивых предметов, но нет ничего особенного. Что касается фарфора, то артисты, как Сейфу Козан, Такемото, Хигучи, Хансуке и Масакичи довели живопись и технику до высокой степени совершенства. Вышивки шелком Нишимуры отличаются, замечательным изяществом. По своей законченности это настоящие картины. Вот храм и отражение его на спокойной поверхности пруда; плавающие утки оживляют пейзаж. Или любимый пейзаж японца — Арасияма (гора в окрестностях Киото) во время цветения вишен. Тут же красуются ширмы, за которые просят 16.000 дол. От таких изящных предметов мы, к сожалению, переходим к картинам. По всему видно, что японские художники находятся на распутьи между старыми традициями, требованиями европейской живописи и импрессионизмом. Для большей ясности скажем несколько слов о том, как развивалась японская живопись.

В туманный период своей истории (от 850-1400 г. по Р. X.) японское искусство находилось всецело под влиянием Китая и Кореи, откуда Япония получила буддийское учение. Замечательным художником этого периода считается Канаока (в половине IX столетия). Большая часть его произведений погибла от огня, — уцелели рисунки религиозного (буддийского) характера. Этот художник отличался главным образом [1032] портретами китайских мудрецов, и его школа строго придерживалась китайских образцов. В XI столетии возникла школа с национальным характером по имени Ямато Рю. С этого времени в японском искусстве выяснились два направления: одна школа — с строго китайскими традициями, другая брала свой сюжеты из жизни, преимущественно из придворных сфер, отличавшихся своею манерностью и условностью. Из рациональных школ самою большою известностью пользовалась школа Кано. В истории этой школы можно отметить шесть периодов. Представитель первого периода, Мотонобу, отличался архаичностью и строгою выработкой деталей. Манера Ейтоку. (второй период) замечательна своею силой и широким размахом. В третьем периоде, под руководством Танью, — школа, отличающаяся индивидуальностью и изяществом. С того времени начинается упадок школы. Говоря об искусстве в Японии, нельзя применять к нему наших европейских понятий и не надо забывать особенных условий, среди которых оно развивалось. Художники в прежнее время были на положении ремесленников, которые обыкновенно были на жалованьи у Сёгуна или у какого-нибудь феодального владельца. Высшим сословием в государстве в то время было военное, имевшее право носить оружие. Вторым сословием были земледельцы, третьим — ремесленники и художники, ниже всех стояли купцы. Каждый, желавший посвятить себя искусству, поступал, в те времена, в ученье к какому-нибудь знаменитому художнику, который, обыкновенно, как я сказал раньше, был на иждивении Сёгуна или феодала. Во время учения ученик становился в положение вассала. Ученики принимались в возрасте от 14 до 15 лет. Еще одна особенность: дети купцов не принимались в мастерские. Прием имел торжественный характер. При приеме ученик должен был презентовать учителю 5 вееров и 100 хики (80 сен), сыну учителя 3 веера и 100 хики. Такой же подарок он подносил хозяйке и 20 сен на игрушки детям хозяина. Затем он давал своим товарищам 3 галлона рисовой водки и 30 хики на рыбную пищу.

Ученики школы Кано должны были строго воздерживаться от сношений с китайскою школой, и им не было позволено изучать живопись жанровой школы. Рисование с натуры не требовалось. Вначале они копировали образцы Цуненобу. Эти рисунки, числом 60, были переплетены в книги, и в школе [1033] было несколько экземпляров. Копируя несколько раз один и тот же образец, так что в точности изучал все подробности известного рисунка, ученик показывал свою работу учителю. Затем он поступал таким же образом и с следующим рисунком, пока не кончал; всех 5 томов. Такая ежедневная работа от восхода до заката солнца продолжалась полтора года. После этого ученик переходил к 12 картинам цветов и птиц, рисованных Цуненобу, и на это посвящал еще полгода. Затем работа становилась разнообразнее, и ученик копировал рисунки Мотонобу, Ейтоку, Рюмин и других японских и китайских художников и начинал рисовать красками... В два-три года ученик помогал учителю в раскрашивании картин. За этот труд ученик освобождался от платы за свое содержание. После семи или восьми лет ученик получал право подписываться одним из знаков, входящих в состав фамилии учителя. Так, наприм., последний Кано-Хогаи, изучавший рисование у Масанобу получил право подписываться Маса-мичи. К тридцати годам ученик, кончивший курс, дарил своему учителю две корзины с рыбой или 200 хики (1 дол. 60 центов) и делал соответственные подарки другим ученикам. После этого он возвращался на родину и открывал собственную мастерскую.

Такая выучка не могла пройти даром для ученика, убивая в нем обыкновенно всякую оригинальность, и к концу жизни он только повторял в разных видах чужие образцы. Но бывали сильные натуры, которые не подчинялись этому гнету и, несмотря на невыгодные условия, все-таки создавали образцовые произведения. Таким художником по преимуществу считается Корин, родившийся в 1661 году. Он рисовал ширмы, веера, какемоно (длинные полосы с рисунком, вешаемые на стене). Его птицы и цветы отличаются замечательным изяществом. Но он превзошел. себя в рисунках на лаковых вещицах.

Таким же протестом против традиций и условности заявила себя народная школа, из которой вышел знаменитый Хокусай. Этот блестящий по своим дарованиям художник отличается неистощимым юмором, богатством и разнообразием сюжетов. В то время, как другие знаменитые художники как Окио, Киосай и друг. изучали до малейших подробностей птиц, обезьян, тигров, цветы, Хокусай не брезгал народною жизнью и в ней находил неистощимый [1034] родник вдохновения, и от тонкой его наблюдательности не ускользали самые смешные стороны народной жизни...

Говоря об японском искусстве, нельзя не упомянуть о трагической участи Ватанабе-Казан. Имея случай видеть картины европейских мастеров, он сразу оценил достоинства европейской живописи по отношению к светотени и к перспективе. Но Ватанабе жил в тяжелое, суровое время, когда даже намек на что-нибудь иноземное считался преступлением, и скоростоустая молва, провозгласила Ватанабе опасным новатором. Токугавское правительство не допускало такого вольнодумства, даже и в области изящных искусств, и Ватанабе-Казану было дано предписание свыше покончить жизнь, как подобает благородному — самураю, самоубийством, что и случилось в 1840 году.

Мне остается сказать еще об отличительных чертах японской живописи. Прежде всего я не могу согласиться с теми, которые приходят в неистовый восторг от всякого какемоно и видят в японском искусстве какое-то новое откровение. Мы часто слышим о расцвете японской живописи и забываем при этом, что этот расцвет совпадает с тем временем, когда в Европе были Рафаэль, Микель-Анджело, Леонардо-да-Винчи и друг. И что они могут поставить на ряду с этими гигантами? Несколько плохо нарисованных буддийских святых и китайских мудрецов. Посмотрите на эти прославленные картины, и вам бросится в глаза полное незнакомство с анатомией и перспективой, непропорциональность головы и туловища и много других промахов. Цветы, рыбы, птицы, животные отличаются большею жизненностью и изяществом.

Из моих странствий по Японии, а особенно в Киото у меня сохранилось воспоминание о художественно исполненных аистах, об астрах, ярких по своей колоритности, о вишневых деревьях в полном цвету. Все это очень хорошо, как декоративная живопись, как рисунок на ширмах, на раздвижной стене, но я никогда не променяю этого на один из шедевров Рафаэля. Но мне скажут на это, что сюда не подходят требования, которые мы ставим европейскому искусству. Не надо забывать, что японское искусство развивалось самостоятельно и избрало свой особенный, оригинальный путь. Японец в живописи был связан традициями и должен был слепо следовать образцам, унаследованным от великих мастеров. Малейшее уклонение от этих образцов, [1035] самый скромный полет фантазии признавались преступлением. Если в известном ландшафте не полагалось облака, то нарисовать его уже было ошибкой. Луна всегда отражается в озере, но отражение деревьев или гор не всегда допускалось. И несмотря на эти пути японцы творили чудеса, ловко обходя слишком строгие требования традиций. Возьмем для примера ландшафт, в котором так характерно выразилась японская самобытность. При отсутствии перспективы и светотени эти рисунки все таки производят впечатление действительно художественного произведения. Они согреты таким чувством, в них столько поэтической прелести и вместе столько силы! Это конечно не законченные картины наших пейзажистов, а только эскизы, набросанные на бумаге или на шелку смелою кистью художника; несколькими штрихами японский художник изображает бурю, дождь, туман, из-за которого просвечивают скалы причудливой формы, убогая деревушка, кривые сосны, и все это передается с таким неподражаемым реализмом, с таким художественным чутьем, что вы невольно прийдете в восхищение от этих прелестных эскизов.

____________________________________

В то время, когда многие знатоки в Европе приходили в восторг от японского искусства, в самой Японии произошло движение в обратную сторону. Мы уже знаем, что Ватанабе-Казан, оставаясь вполне национальным, нашел нужным заимствовать кое-что из европейской живописи. Другие после реставрации пошли еще дальше и начали писать картины масляными красками и совершенно на европейский лад. Вместо прежних какемоно явились настоящие картины в золоченых рамах, ну точно как в любой европейской картинной галлерее.

И на выставке в Киото такая же картинная галлерея, так что вам кажется, что вы попали в Европу, но разочарование наступает очень скоро при виде этой аляповатой грубой мазни. Батальной живописи отведено конечно большое место, и геройство японцев выступает тут особенно ярко. Вы видите маленького японца, проткнувшего своим штыком сразу несколько китайцев. Или перед вами мальчик, играющий в солдатики и сидящий на деревянном коне. Во время войны воинственный пыл обуял даже малышей, которые, надев кепи и саблю, по целым дням трубили и перевирали сигналы. Батальные картины большею частью — или подражание [1036] европейским образцам или, там где является оригинальная обработка, до нельзя ординарны по своему замыслу. Вот, наприм., шесть китайцев лежат рядом, убитые в сражении, и лежат они правильными рядами, точно по ранжиру: Портретная живопись тоже процветает. Изображен императорский принц со всеми регалиями. Но вы может быть не знаете, что этот принц командует полком, и вот г. Мацуока, чтобы вы в этом не сомневались, изобразил рядом с принцем игрушечных солдатиков. Больше всего мне понравилась по мысли картина г. Мацуй. Мать, окруженная сыном и дочерью, получает известие о смерти мужа на поле битвы. Мать и сын стоически переносят этот удар, только маленькая девочка не выдерживает характера и плачет навзрыд. Это психологически совершенно верно. Японцы всегда с улыбкой говорят о смерти своих близких, о постигшем их несчастьи, и очень редко дадут волю своим чувствам. Но вот last not least мы подошли к картине Куроды, возбудившей страшную бурю в японской печати. И отчего? Курода, изучивший живопись в Париже, вздумал изобразить на своей картине голую европейскую женщину. Изображение наготы по Японским понятиям не имеет ничего зазорного. Вы часто видите японцев и японок, купающихся в банях (в Токио такие общие бани запрещены, но в провинции они существуют и до сих пор). Стоит вам только проехаться по деревням, и вы увидите женщин, совершающих омовение при всей честной публике. Никто на это не обратит ни малейшего внимания. И в столице увидите курумаев (возчиков ручных колясочек), бегающих в жаркий день почти голыми с одними только фундоши, обвязанным вокруг чресл. А тут картина Куроды вызвала целый скандал, и среди публики слышались голоса, требующие изгнания картины с выставки. Благодаря этому шуму Курода получил громкую известность, и его картина была гвоздем выставки. Сам Курода, с которым я познакомился, принес с собой бульварный дух Парижа и сильно отдалился от японских взглядов на искусство и на жизнь. Есть еще несколько картин, написанных в духе импрессионистов. И, конечно, японцы пошли дальше своих учителей, изображая голубые деревья, красную воду и лиловых собак.

____________________________________

В 1895 году я был два раза в Киото: один раз для осмотра выставки, а другой раз в октябре, чтобы присутствовать на празднествах по случаю юбилея города Киото. В [1037] начале японской историй император, повинуясь древнему обычаю, не мог жить в доме своего отца, и потому столица Японии переносилась с одного места на другое. Таким образом, императорский двор кочевал из одной провинции в другую (Ямато, Сецу, Оми, Ямасиро). В начале VIII столетия столица была перенесена в Нару, а в 784 году император Кванму перенес свою резиденцию в Нагаока, в нескольких милях от Киото. Найдя это место неудобным, он поручил Фузиваре, Огуромаро, Кино Косами и жрецу Кенкей найти более подходящее место. Они выбрали деревню Уда, в провинции Ямасиро, и в 794 году Кванму перенес туда свою резиденцию, которая получила название Мияко или Киото, (в переводе западная столица). Таким образом, со времени основания столицы прошло более 1100 лет. Желая достойным образом отпраздновать свой юбилей, горожане не пожалели средств и трудов. Рядом с выставкой был построен деревянный храм, представлявший в меньшем размере точную копию дворца Кванму Тенно. Тысяча приглашений было разослано по всей Японии.

В первый день, несмотря на накрапывавший по временам дождь, около тысячи гостей собралось у входа выставки. Тут были и члены дипломатического корпуса, знатные иностранцы, японские министры, члены верхней и нижней палат и другие почетные гости. Гостей просили, согласно рангу, подождать в одном из павильонов около храма. Когда к портику храма подкатила карета с седовласым принцем Ямасина, гостей просили перейти в одну из боковых галлерей храма. Правая сторона была занята европейцами, а левая почетными японскими гостями.

Принц и самые почетные гости вошли под звуки японского гимна в середину храма и уселись по местам. Началась довольно скучная церемония — чтение разных адресов. После этого нашим глазам представилось очень интересное зрелище. Около тридцати синтоистских жрецов, одетые в чрезвычайно богатые костюмы, медленно и плавно проходили мимо принца, исполняя перед ним священный танец. Костюмы жрецов, в высшей степени оригинальные и самых ярких цветов, из тонкой шелковой марли, отличались длинными рукавами и длиннейшим шлейфом, так что жрецы издали имели вид бабочек. На голове была очень красивая каска. Как мне говорили, потом эти костюмы одевались [1038] только раз или два, и то в самых торжественных случаях. Музыка, служившая аккомпаниментом танцев, была в высшей степени своеобразна. После танцев, которые продолжались в течение двух часов, всех гостей просили перейти, в столовую, очень красиво декорированную флагами, цветами и разноцветными. фонарями. Распорядители очень умело воспользовались для этой цели бывшею выставкой, и расставили там столы для гостей. Перед каждым прибором стояли ящики с японским обедом, состоящим из многих блюд. Но и европейцы не были забыты, и для них поставили мясные кушанья, вина. Тут же была салфетка, в которую, по японскому обычаю, каждому гостю на память, завязывали разрисованные ящики с японскими кушаньями. После угощения гостям показывали скачки в старинном японском вкусе. Скакавшие были одеты в старинный японский костюм, в латах, шлеме и в полном вооружении. Конюхи с трудом удерживали под уздцы диких, невыезжанных лошадей, которые кусались, брыкались и бросались в сторону.

Скачка начиналась с страшным криком самого скакавшего и гиком толпы.

____________________________________

Вечером 23 октября н. ст. нас пригласили смотреть старинные танцы. Концертная зала, устроенная в здании выставки, освещенная a giorno электрическими фонарями, была украшена покрасневшими листьями клена разных, оттенков. На эстраде оркестр играл попури из какой-то итальянской оперы, но самую оперу трудно было узнать в этом исполнении. Европейская музыка сменилась непривычною нашему слуху японскою музыкой, замечательною своими диссонансами. Кто сказать вам о программе? Если я вам скажу, что был танец «красивый аист», или «счастливый лев», — или «сад со сливами», то вы, вероятно, останетесь к этому вполне равнодушными. Надо видеть красивые костюмы, которые менялись с каждым танцем, миловидных танцовщиц, которых многие из вас не найдут по своему вкусу и оригинальная грация которых не отвечает нашим требованиям изящества. Во всяком случае картина эта в высшей степени своеобразна и конечно, не подходит к тому, что мы разумеем под танцами. Были тут и старинные танцы, исполненные на яхте императора, по случаю постройки дворца. Более понятными оказались древние танцы, заимствованные из Кореи, как, например, игра в мяч или танец, изображающий лодочников. [1039]

Все это закончилось ужином, во время которого играл оркестр. Когда угощение кончилось, то оркестр заиграл японский гимн, а потом в виде любезности, американский, русский, английский гимны, марсельезу, а пред испанцем извинились, что у них нет испанского гимна.

Хотя и бывал несколько раз в Киото, мне все не удавалось видеть танец, которым славится эта старинная столица, а именно мияко одори (Мияко — западная столица, одори — танец). Этот танец можно видеть только весной, и так как постановка его стоит очень дорого, то в другое время его ставят только по какому нибудь особенному случаю. На этот раз для представления соорудили громадное здание. У самого входа в театр сотни гета (деревянные подставки, употребляемые японцами вместо галош для хождения по улицам) указывают на присутствие туземной публики. В передней много народа, ждущего пока кончится, представление. В театре только помещение, соответствующее нашему, партеру и эстрада, там, где у нас императорская ложа, с несколькими рядами стульев. Японцы помещаются, обыкновенно в партере, разделенном на квадратики, огороженные друг от друга невысокими перегородками. Японцы обыкновенно садятся в эти загородки, человека по четыре, по японскому обычаю, на пятках. На этот раз наша компания, вместо того, чтобы сесть чинно в отведенные нам, места, спустилась в японский партер и уселась там, как попало, к великому скандалу и изумлению японцев, бывших в зале. Я забыл сказать еще, что там, где у нас с правой и с левой стороны помещаются бенуар и бель-этаж, устроена сцена в виде узкой галлереи.

С поднятием занавеса мы увидели на главной сцене летний дом Микадо с устроенною кругом верандой. С правой и левой стороны под красным балдахином в красивых костюмах сидели восемь гейш (музыкантш и танцовщиц от 18 до 20 лет); восемь гейш справа играют на самисене, род трехструнной гитары. Слева четыре играют на цуруми — маленьком барабане, который держат высоко поднятым и бьют рукой, а другие играют на плоском барабане и колокольчиках. Хотя я не большой охотник до японской музыки, но тут я остался доволен, так эффектна была общая картина.

Из боковых сцен, в это время вышли с ветками вишневых цветов по 16 танцовщиц с каждой стороны и плавно, с большою грацией, двигались к главной сцене. [1040] Богатейшие костюмы из шелкового крепа, розовые, красные, голубые, белые, ласкали взор своим изяществом и вкусом. Головной убор представлял собой чудо японского куаферного искусства... Конечно, если бы вы посмотрели на этих танцовщиц поближе, то убедились бы в том, что они страшно набелены и нарумянены, что брови у них подведены, — но издали все это вместе с богатством костюмов представляет очень красивое зрелище. Плавно размахивая ветками и подпевая в такт, обе партии встретились на главной сцене, и тут начался балет, конечно, не в нашем европейском вкусе, но не лишенный изящества и грации. Затем все поместились в живописных группах на веранде дворца. Новое поднятие занавеса, и перед нами старинная столица Нара. Следующая картина представляет Араси-яму (в окрестностях Киото), осенью, когда вся гора горит пурпуром и золотом. Все это заканчивается во дворце Микадо на берегу озера, когда все здание, благодаря обилию электрических лампочек, представляет из себя одно море света. Танцовщицы меняются с каждою картиной; такая же перемена и костюмов, и предметов, которые держат в руках. Вместо веток с вишневыми цветами на сцену являются веера разных форм и цветов.

Просмотрев около часа на это зрелище, вы выходите оттуда без всякой усталости, и в памяти остается навсегда прелестная, яркая, колоритная картина весеннего праздника в Японии. Кто видел эту картину, тот никогда ее не забудет. Небо ясное, вишни в цвету, целые аллеи сплошь покрыты розовыми и белыми цветами, ярко выступающими на фоне хвойных деревьев. С этим расцветом природы вполне гармонирует веселая, праздничная толпа, щеголяющая своими пестрыми и яркими нарядами.

____________________________________

На другой день вся наша компания отправилась в Оцу, на берегу озера Бива. Экипажная дорога очень живописна. После подъема в гору, мы достигли перевала, откуда открывался широкий вид на озеро. Предание говорит, что во время сильного землетрясения, в одну ночь выросла священная гора Японии — Фудзи-Яма и образовалось озеро Бива. Наши курумаи подвезли нас к крутой и высокой лестнице, и мы должны были подниматься по бесконечным ступеням, ведущим в храм, который сам по себе не представляет никакого интереса. Миновав Оцу, мы поехали рисовыми полями до самого Карасаки. [1041] Двухтысячелетняя сосна занимает громадное пространство, она вся на подпорках. Своими размерами она произвела на всю нашу публику большое впечатление, и все признали, что тут дело без обмана. Вот размеры сосны:

Высота 90 фут; толщина ствола 37 фут; длина ветвей от востока к западу — 240 ф.; длина ветвей от севера к югу 288, количество ветвей — 380.

Позавтракав с большим аппетитом в виду интересной старушки, некоторые из нашей компании захотели прокатиться по озеру на лодке. Недолго думая, они отвязали первую лодку у берега и отчалили. Вскоре появилась целая компания японских юношей в форменных куртках, которые, увидев издали лодку с какими-то иностранцами, сильно возмутились. Кое как удалось усмирить их гнев, да и наши мореплаватели, увидев на горизонте темные тучи, не решились продолжать дальше прогулки и вернулись во свояси. Назад из Оцу мы решились ехать подземным каналом, составляющим гордость японского инженерного искусства. Канал должен соединить озеро Бива с морем. В настоящее время он доведен до Киото. Для проведения канала пришлось прорыть в горе тоннели длиной в 2680 ярдов. Высота тоннеля 14 ф. и ширина 16 фут. В открытых пространствах канал шире (28 фут.). Вода, так как озеро Бива находится на 280 футов над уровнем моря, поддерживается на известной высоте посредством шлюзов. Вся наша компания уместилась в просторной лодке с домиком (так называемой house boat).

Проехав открытым местом, мы попали в тоннель. На первых порах как-то жутко в этом полумраке; огонь на крыше слабо освещает длинный и узкий корридор. Гулко раздаются голоса людей, идущих нам навстречу, а над нашими головами высятся горные громады. Одно маленькое землетрясение, — а они не редкость в Японии, — и мы заживо погребены в этой сырой могиле. Но в это время на нашей лодке шумно и весело, слышится женский смех и громкие песни. Но вот, мы выходим из тоннеля, и перед нами расстилается роскошная долина, озаренная и согретая солнечными лучами. Но мы еще не покинули подземного царства и опять входим в другой тоннель. [1042]

____________________________________

Приехав в одно из предместий Киото, мы отправились в Киомидзу-дера. В Японии есть, конечно, храмы и побогаче и покрасивее в архитектурном смысле. В чем заключается своеобразная прелесть этого храма, я даже и сказать не могу. Это целое собрание старинных построек, расположенных на очень высокой горе и окруженных зеленью. Самый главный храм примыкает с одной стороны к горе, а с другой выдвигается в виде воздушной террасы над пропастью. Было время, когда богомольцы бросались с этой высоты в пропасть, но потом устроили у края террасы, нечто в роде заграждения. Храм, весь почерневший от времени, право, не может сравниться с богатыми храмами в Никко. Но пойдемте за мной и сядьте на террасе другого храма, с которой как на ладони виден весь Киото, утопающий в зелени, в дымке догорающего дня. Когда я предложил нашей компании заехать в Киомидзу, то увидел только кислые гримасы в ответ на мое предложение. Тут наши роли переменились. Погруженные в созерцание, они сидели безмолвные и, кажется, забыли все на свете.

____________________________________

Завершением празднеств была процессия исторического характера. Все важнейшие эпохи японской истории должны были пройти перед зрителем в костюмах и вооружении того времени. К сожалению, яркая, колоритная картина и даже раскрашенная фотография даст больше того, что я могу сказать. У меня под руками лубочная картинка, которую раздавали зрителям. Сначала шли жрецы времен Кванму-Тенно в золотых касках и в костюме, который мы уже видели в храме, похожие на бабочек. Следующая процессия в белых крылатках, заимствованных из Кореи (35 человек). Процессия времен Фудзивара (21 человек) в шапках, похожих на рог изобилия. Затем в латах (38 человек) воины времен Нобунаги, когда Япония впервые познакомилась с Европой. Токугавский период представлен процессией в 180 человек. Шествие заканчивалось господами во фраках и современным оркестром музыки.

На другой день был объявлен турнир монстр, в котором должны были принять участие 1800 фехтовальщиков. Но мне нужно было торопиться домой, и я с сожалением расстался с гостеприимною столицей Японии.

Григорий де-Воллан.

Текст воспроизведен по изданию: Мирное торжество в Киото (Письмо из Японии) // Русское обозрение, № 12. 1896

© текст - Де Воллан Г. 1896
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
© OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русское обозрение. 1896