ВЕНЮКОВ М. И.

ОЧЕРКИ ЯПОНИИ

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Важнейшие населенные пункты Японии.

Благодаря густоте населения и издавна развившимся ремесленности и торговле, Япония обладает большим числом очень многолюдных городов. Довольно назвать Иеддо, Осаку и Киото, которых совокупная населенность составляет неменее трех миллионов душ, чтобы составить себе понятие о развитии городской жизни в Японском архипелаге. Мы можем прибавить к этим большим центрам еще следующие пункты, которых краткое описание и составит предмет настоящей главы: Хиого, Кагозиму, Симоносаки, Нагасаки, Хакодате и Иокогаму. О некоторых других городах упомянем вскользь, на сколько представится надобность.

Иеддо, под 35° 39' м. и 157° 29' в. д. Ф., административный центр Японии до 1865 года и вторая столица ее по оффициальному объявлению 1868 года, есть конечно один от самых больших городов целого света. По японским планам, точность которых ныне дознана европейцами, он занимает неменее 83 квадратных верст, то есть превосходит Петербург со всеми островами, Выборгскою стороною и Охтой. И [105] следует еще иметь в виду, что в Иеддо нет таких обширных площадей, эспланад, рощ и пустырей, как в черте Петербурга. Включая предместья, которые непосредственно примыкают к городу, можно сказать, что вторая столица Японии столь же обширна, как Лондон. Место, ею занятое, у северозападного берега Иеддоского залива, есть обширная равнина, несколько впрочем всхолмленная и рассекаемая многочисленными каналами и реками. Из последних та, которая отделяет восточную часть города, Хонжо, от прочих, и носит название Большой реки (Огавы), есть довольно широкий поток, составляющий главное устье реки Тоды. Большая река соединена несколькими поперечными каналами с другою, текущею на восточной стороне города и называемою Никогавою; западнее же Огавы впадает в море несколькими устьями поток, который не имеет одного общего названия, но которого разветвления охватывают многие части города, между прочим обширный квартал, в четыре квадратные версты, занимаемый тайкуновым дворцом и составляющий остров, которого берега обращены в укрепления. Иеддо, построенный вообще очень неправильно, по характеру господствующих зданий и населения в разных его частях, принято разделять на четыре обширные отдела: квартал богачей, Хонжо, к востоку от Огавы, Сиро — дворец тайкуна с пристройками и садами, на острове, Сото-Сиро — части города, соседние дворцу, и Мици — собственно город, все, что не относится к предыдущим кварталам. [106]

Хонжо лежит между двумя реками, соединяющим их рукавом и морем. Поверхность его простирается до 11 квадратных верст, т. е. больше Васильевского острова, и разрезана двумя продольными и тремя поперечными каналами на восемь меньших кварталов, почти прямоугольных по фигуре. Это есть часть города, занятая дворцами и садами князей и богатых купцов, храмами и разными казенными складами; она постепенно переходит на северовостоке в дачи и окружающие их поля; на юге же, у морского берега, содержит несколько домов, занятых ремесленниками и рыбаками. Улицы Хонжо почти пустынны, хотя содержатся в образцовой чистоте и отличаются шириною. Изредка на них виднеются кортежи аристократов, отправляющихся куда-нибудь по делам из дома, да отдельные пешеходы из свиты и прислуги князей. Набережная Огавы составляет самую живописную часть Хонжо и служит лучшим местом для прогулок в Иеддо. Четыре деревянные моста через Большую реку связывают этот квартал с главною частью города; мосты эти простой, но прочной работы, и самый большой из них имеет до 150 саженей в длину. Река всегда покрыта лодками и представляет поэтому вид весьма оживленный, в противоположность самому Хонжо.

Сиро, резиденция тайкунов, занимает средину Иеддо; высокие и толстые стены делают из него род крепости до восьми верст в окружности. Кроме дворца сиогуна, здесь находятся дворцы его наследника, трех фамилий гозанке, т. е. князей рода Иеяса, до двадцати [107] княжеских замков, жилища членов государственного совета, городское управление и дом иеддоского губернатора. Дворцы тайкуна и его наследника отделены от прочих особой оградой и двумя рвами, через которые ведут 18 мостов. Доступ к ним всегда охранялся многочисленною стражею, и только самые важные лица могли проникать во внутреннюю ограду в носилках; остальные же посетители вступали туда пешком. Дворец таикуна, не смотря на его обширность, не отличается великолепием ни снаружи, ни даже внутри. Это есть низкое, по нашему, одно этажное здание, как все дома в Японии, украшенное впрочем несколькими многоярусными башнями, резными карнизами и колоннами, превосходно отделанными, и крытое черепицею. Полы устланы циновками, очень тонкими, перегородки в залах оклеены богатой бумагой; поддерживающие потолок столбы раззолочены и тщательно лакированы; но нет ни какой мебели, как во всех японских жилищах. Самая обширная комната дворца, служащая приемною, носить название залы ста циновок (сен-сио-сики) ибо действительно пол ее устлан ста циновками. Зная что японские законы дают определенную меру этим подстилкам, именно, около шести наших футов в длину и трех в ширину, нетрудно вычислить, что поверхность этой залы достигает 360 квадратных сажень, т. е. равняется обширнейшим залам европейских дворцов. Резиденция таикуна окружена парком, в котором тенистые аллеи содержатся с необыкновенною чистотою; в окружающем [108] же парк водяном рве живет множество лебедей и других водяных птиц, которых убивать строго запрещено. — В черте квартала Сиро лежат два холма незастроенные: с них открываются обширные виды на город, залив и окрестности, и тут то путешественник получает правильное понятие об Иеддо, который представляется необозримо обширным селом, потонувшим в зелени. Деревья, растущие у домов и среди маленьких садиков, которые находятся на каждом японском дворе, образуют фон картины, а черепичные крыши и белые стены невысоких деревянных домов проглядывают на этом фоне подобно частям узора Во многих местах над этой массой построек и зелени возвышаются башни, карнизы и крыши храмов, раскрашенные яркими красками. В ином месте луч зрения совпадает с направлением улицы, и тут виднеется перспектива домов, теряющаяся вдали. На юго-востоке залив, вечно покрытый множеством судов, стоящих на якоре, и рыбачих лодок, которые снуют взад и вперед под парусами и веслами. Пять каменных фортов, построенных среди воды, виднеются прямо на юге, а за ними в тумане теряется западный берег залива, почти сплошь обстроенный домами и дачами

Сиро окружен тою частью Иеддо, которую мы назвали выше Сото-Сиро и которая также имеет овальную форму и окружена со всех сторон водою рек и каналов. На востоке она примыкает к Огаве, а, через нее, к Хонжо; с прочих же сторон к Мици, т. е., к [109] мещанскому городу. Тридцать два моста соединяют ее с последним, и между ними находится знаменитый Нипон-баши, истинный центр Японии, подобно тому, как некогда Pont-Neuf в Париже был центром Франции. От Нипон-баши считаются все расстояния в Японии; тут же всегда теснится много пешеходов, жадных до зрелищ и многолюдных собраний. Несколько балаганов или лавочек украшают, между прочим, Нипон-баши, и тут сладострастные японцы любуются известного рода европейскими фотографическими карточками, которые для рельефности рассматриваются в стереоскопы. В квартале Сото-Сиро более половины пространства занято дворцами князей, а потому и здесь как в Хонжо, многие улицы пустынны; но за то часть, застроенная домами купцов и мещан, есть важнейшая во всем Иеддо по оживленности движения и множеству торговых заведений всякого рода. Эта часть лежит на востоке от резиденции тайкунов и прорезывается с юго-запада на северо-восток широкою улицею Токаидо, которая, начавшись на южном конце Иеддо, проходит его насквозь и продолжается за городом большою дорогою в северные части Нипона. Токаидо — это Невский проспект Иеддо, его Корсо, Липы, Бульвары, Бродвей (Главные улицы Рима, Берлина, Парижа и Нью-Йорка.). В части Сото-Сиро, которая прорезывается Токаидо, поперечные улицы очень правильны, и потому это место более всех прочих частей Иеддо напоминает европейские города. Здесь нет [110] ни храмов, ни дворцов князей; но почти все постройки каменные, ибо купцы имеют тут свои магазины. Сото-Сиро содержит впрочем несколько больших храмов, и между ними особенно известны синтосский Санно и буддийский Мондсеки.

Мици, западная половина Иеддо и притом большая, есть собственно жилище иеддоских горожан и жрецов, в противоположность Сиро, административному центру, и восточной части Сото-Сиро, коммерческому его средоточию. Пространство, занятое Мици, вдвое превосходит протяжение остальных частей Иеддо и, за исключением торгового квартала, он застроен всех гуще. Множество храмов (Число всех храмов в целом Иеддо равно 1483; из них 1201 буддийских и 282 синтосских.) высится среди частных домов, и из них особенною известностью пользуется мавзолей тайкунов, окруженный обширным садом и тридцатью восьмью другими капищами. Храмы эти расположены в части города, лежащей на севере от Сиро, т. е. тайкунова дворца; те же кварталы Мици, где преобладают дома аристократии и простонародья, тянутся на юго-запад от Сото-Сиро. По соседству с храмом Конфуция, в северной части Мици, находятся многочисленные здания, в которых помещается высшее иеддосское училище, нечто в роде университета или академии. Около другого храма, Кванона или Акацы, лежащего среди парка и вблизи северного моста чрез Огаву, разбросаны, напротив, [111] чайные дома, т. е. места развлечения японцев, и многочисленные лавки для продажи книг, картин, статуй, редких животных, растений и пр. Самый храм Акацы замечателен тем, что в нем, среди других изображений божеств, находятся портреты многих куртизанок, прославившихся между посетителями чайных домов привлекательною наружностью и... состраданием к бедным!... В той же части города находится один из обширнейших его театров, Оки-шибайя, и целый квартал из домов развлечения под названием иошивара, столь же часто посещаемый японцами, как предместье Синогава, на юге Иеддо. Прямо к западу от тайкунова дворца, пройдя Сото-Сиро, мы выходим в ту часть Мици, которая отчасти напоминает Хонжо, потому что около трех четвертей ее заняты дворцами, храмами и монастырями, а затем, повернув на юг, вступаем в остальной квартал Иеддо, примыкающий на востоке к морю, а на юг к предместью Синогаве, и тянущийся по обеим сторонам южной половины Токаидо. Это есть часть города, где некоторое время имели пребывание европейские миссии и где находится знаменитый холм Готен-яма, некогда служивший для встреч сиогуном посланников микадо и важнейших князей империи. Из замечательностей этой, крайней к югу части Иеддо назовем дворец князя Сацумы, самый богатый в городе, древний мавзолей тайкунов — великолепный храм с высокими башнями, — и несколько других храмов: Тодензи, Саикаидзи, Дзенфузи и др., где [112] жили европейские миссии прежде, чем водвориться в постоянных домах около Готен-ямы.

Иеддо примыкает к морю по меньшей мере на протяжении двенадцати верст; но берега залива почти везде очень мелки, и потому суда не пристают к берегу, за исключением барок, приходящих по рекам и каналам, и мелких лодок, прибывающих с кораблей для выгрузки и нагрузки товаров. Во время отлива многие части иловатого плоского берега обнажаются столь далеко, что корабли становятся на якорь лишь верстах в четырех и пяти от города. С точки зрения торговли это, конечно, невыгодно; но зато подобное свойство берега составляет лучшую гарантию для Иеддо от бомбардирования с моря так что форты, лежащие в полутора версте от жилых зданий, составляют лишь вспомогательное средство при обороне.

Город Иеддо отовсюду окружен предместьями, из которых европейцам больше других известно южное, Синогава. Это есть тоже город или местечко, расположенное на Токаидо и примыкающее к заливу. Его славу составляют многочисленные чайные дома, где большинство иеддоской молодежи, проводит вечера и ночи в обществе певиц, танцовщиц и других куртизанок. Здесь нет чинов и званий, а потому гордая знать посещает этот квартал инкогнито, без пышных кортежей, и часто натыкается на сцены, оканчивающиеся либо кровопролитием, либо простою дракою. — Иностранцы, когда бывают в Иеддо, обыкновенно торопятся проезжать это [113] буйное предместье, и нигде японский конвой не оказывается столь нужным для них, как здесь. Трудно определить, как велико число чайных домов в Синогаве и число молодых женщин и девушек, обитающих в них; но последнее во всяком случае доходит до многих тысяч, потому что есть заведения, вмещающие по нескольку сот поклонниц Киприды сразу.

Мы не знаем точной цифры населении Иеддо, и даже приблизительные счисления так мало сходятся одно с другим, что трудно выбрать из них наиболее вероятное. Не говоря уже про свидетельство Головнина, основанное на рассказах японских чиновников, что будто Иеддо имеет не менее четырех миллионов жителей, нельзя дать веры и многим другим показаниям, сильно преувеличивающим людность столицы тайкунов. Как ни велико движение народа на многих улицах, особенно на Токаидо в торговой и мещанской частях города, все же можно с уверенностью сказать, что иеддоское население менее лондонского, вероятно даже парижского. Причинами такого заключения будут: во 1-х протяжение Иеддо, который менее Лондона, во 2-х множество мелких пространств, занятых дворами и садами, и 3-х, самое главное, малая вместимость японских жилых построек, которые редко бывают в два этажа, а по большой части в один. Однако же не нужно упускать из виду, — как это по-видимому сделано в Almanach сие Paris, где для Иеддо дается 730.000 жителей, — что по [114] оффициальной переписи 1858 года одних купцов, мещан и ремесленников считалась 572.848 душ; а мещанское население во всяком случае уступает совокупности жреческого, чиновничьего и дворянского. Последнее, в эпоху тайкунов, было особенно многочисленно, ибо семейства всей японской знати обязательно проживали в Иеддо, да кроме того там всегда можно было найти половину самих князей с многочисленными их свитами. Лэндо, который подробнее всех вник в вопрос о населенности Иеддо, определял общий итог для 1862 года в 1.700.000 душ, и это исчисление для избранной им эпохи долженствовало быть недалеким от истины. В самом деле дворец тайкуна со всеми пристройками и жилищами солдат, чиновников и прислуги содержал не менее 180.000 душ. Затем число жрецов и монахов разного рода простиралась до 200.000 (Эта цифра очень вероятна, ибо число храмов разных сект в Иеддо простирается до полутора тысячи, а пространство ими занимаемое составляет неменее 19 кв. верст), да столько же всегда можно было найдти в городе людей, приходивших на поклонение в храмы. Прибавляя сюда до 50.000 нищих, кожевников и других париев Японии, получим цифру 1.200.000 душ, не считая населения княжеских дворцов. Это же последнее едва ли было менее полумиллиона, так как число князей простирается до нескольких сот, и многие из них содержали дворню в несколько тысяч душ. — В 1868 году цифра [115] населения Иеддо конечно уступала вычисленной Лэндо, потому что князья большею частию оставили город с подчиненными им лицами; но тем не менее Иеддо все еще остался многолюдным городом, который, ежели и опустеет со временем, то лишь до известной степени, подобно Москве после основании Петербурга. Счастливое положение среди самых богатых частей Японии и у великолепного залива ручается, что будущность столицы тайкунов вовсе не так мрачна, как многие европейцы склонны думать после событий 1865-68 годов.

Особенным многолюдством, как замечено выше, отличается часть города, служащая средоточием торговли, т. е. восточная половина Сото-Сиро, по обеим сторонам Токаидо. Иностранец, впервые проникший в Иеддо, бывает более всего поражен разнородностью состава и численностью собравшейся тут публики, а также своеобразием занятий ее. Тут рабочие, люди здорового телосложения, почти нагие, но с кожею татуироватою, загоревшею на солнце и потому не очень бросающеюся в глаза, перевозят тяжелые тележки, нагруженные товарами, и, подвигаясь медленно, испускают по временам пронзительные крики, чтобы очистить легкие от спершегося в них воздуха. Там бродячие торгаши и фокусники расставляют по улицам походные лавочки и хвастаются во все горло добротою своих товаров или остроумием и ловкостью показываемых штук. В другом месте виднеются продавцы миниатюрных деревьев, цветов, певчих птиц, [116] обезьян и пр., или пристанища волтижеров, борцов, раскащиков приключений и новостей, певцов, владельцев картин, изображающих громко объясняемые пожар, убийство или сражение, — и всюду толпа, жадная до зрелищ подобного рода. Около лавок, где продаются ткани и уборы, теснятся массы кокетливо одетых женщин и кучки молодежи, посматривающей на них. Иногда толпу раздвигают, громкими восклицаниями, люди, следующие в главе многочисленного кортежа; тогда все, что не может спрятаться по домам и в лавки, падает ниц, ибо кортеж сопровождает одного из даймиосов или князей. По временам слышатся громкие крики какого нибудь монаха или богомольца: Амида! Амида! и т. п. В боковых улицах всегда можно встретить кучи детей, за которыми никто не смотрит и которые спят, едят, играют или работают под открытым небом, возвращаясь домой только вечером. При хорошем ветре эта молодежь с увлечением занимается пусканием бумажных змеев, и, что не лишено занимательности, нередко люди взрослые подражают ей в этом.

К вечеру уличный шум в Сото-Сиро стихает; но за то возникает новый, в частях города, содержащих чайные дома, и особенно в Синогаве. Музыка и красивые женщины у ворот призывают туда посетителей; с началом сумерок зажигаются многочисленные огни в разноцветных бумажных фонарях, развешанных по корнизам, перилам, заборам. Молодежь из целого города, а с нею часто и пожилые [117] люди спешат в дома утехи и развлечения. Чтобы не быть узнанными или не наткнуться на соперников, они по большей части завешивают лицо платком и, держась рукой за кинжал, проходят скорыми шагами по улицам, отделяющим их от цели странствований. Когда дома наполнятся посетителями, тогда прохожий слышит внутри их музыку, пение, говор, смех и шум, по временам переходящий даже в неистовый крик. Заглянув, где можно, через решетку двора, он видит в глубине, под навесами, при полусвете иллюминации, пышно разодетых ночных красавиц, которые развлекают гостей игрою на самишене (гитаре), пением или танцами. Часам к 11-ти и к полуночи шум однако мало по малу стихает, улицы по большей части запираются решетчатыми воротами, город погружается в сон, и лишь изредка в каком нибудь чайном доме слышится кутеж разгулявшейся молодежи.

Но не проходит почти ночи, чтобы тишина в той или в другой части города не была нарушена набатом, внезапно раздающимся с высоты какой-нибудь башенки, каких много при храмах и других более высоких зданиях и в каких обыкновенно помещаются ночные сторожа. Этот набат означает пожар. Тогда быстро все поднимается на ноги и спешит спасать имущество или отстаивать здания. Благодаря постройке домов из дерева и употреблению на перегородки бумаги, пожары в японским городах распространяются вообще с чрезвычайною быстротою, а в [118] Иеддо больше чем где-нибудь, потому что он неправильно и тесно построен. Если есть возможность, то сеть не препятствует ветер, то стараются прежде всего сломать соседние здания, чтобы остановить распространение пламени; затем действуют из многочисленных ручных насосов, при которых команду составляют ремесленники и вообще жители низших классов, организованные полициею в особые отряды и обученные делу. Не помогает это, — оставляют целые кварталы на жертву огню и разламывают дома и заборы вдали от места пожара на большое расстояние, чтобы быть уверенным, что огонь дальше не распространится. — При первом же ударе колокола хозяева и хозяйки соседних домов спешат обыкновенно более цепные вещи домашнего обихода перенести в каменные магазины, находящиеся в саду или на дворе. Эти магазины, будучи обмурованы со всех сторон глиною, обыкновенно остаются целы при пожарах и потому служат убежищами довольно надежными. Затем детей и что можно захватить с собою, относят на соседнюю площадь или в каменную ограду храма, дворца и т. п., и здесь оставляют под надзором женщин и стариков. Большинство же мужской половины населения отправляется на пожар, частию помогать тушить, частию, чтобы по принятому обычаю изъявить сожаление потерпевшим несчастие знакомым, а частию и просто, чтоб поглазеть.

Нам не раз придется еще обращаться к сценам иеддоской жизни, когда пойдет речь о быте японцев, [119] промыслах, увеселениях, зрелищах и пр.; а потому оставим теперь этот город и познакомимся с его окрестностями, особливо же с Иокогамою, этим оригинальным местечком, где европейская жизнь привилась на японской почве и где, в свою очередь, довольно многочисленная колония людей Запада усвоила не мало привычек Востока. Выйдя из Иеддо на юг, по Токаидо, и миновав Синогаву, путешественник встречает направо от дороги небольшую площадь, на половину заросшую травою и украшенную каменным идолом будды: это место казней, которые довольно часты в Иеддо, хотя и не сопровождаются такою ужасною обстановкою, как в Пекине, другой столице Востока. Затем перед взором раскрывается целый ряд деревень и дач, окруженных садами и сопровождающих почти непрерывно Токаидо до самой Канагавы, где наконец эта дорога отклоняется от моря и уходит на запад. Ширина дороги, исправность, в которой она содержится, изящество домов и прилегающих к ним садов, множество прохожих, идущих в Иеддо и обратно, деятельная мелочная торговля в бесчисленных лавочках и чайных домах, все производит самое приятное впечатление. К этому нужно присовокупить, что в окрестностях Синагавы открывается удивительный вид, с одной стороны на залив и город, а с другой на горы Ханкони (Факоне), тянущиеся вдоль полуострова Идзу, с юга на север, и на конусообразную вершину Фузи-ямы, которая хотя и отстоит от Иеддо на 105 верст, но виднеется отсюда [120] во всем своем несравненном величии. Постепенно минуя Омори, Кавазаки, с любопытным близ него храмом Даизи, и несколько меньших селений, путешественник достигает наконец, на 31 версте от Иеддо, Канагавы, и отсюда через бухту видит пред собой Иокогаму.

Не далее 1859 года это была жалкая рыбачья деревушка, разбросанная по болотистой лужайке у подножия холмов, которые полукруглым амфитеатром замыкают ее с юга и запада. Японское правительство, обязанное трактатами открыть для иностранцев канагавскую гавань, приказало, еще прежде прибытия их, поставить в Иокогаме несколько бараков и магазинов, чтобы с одной стороны дать приют европейцам на первое время, а с другой удалить их от Канагавы — собственно, где по большой дороге часто проходят кортежи даймиосов и вообще происходит большое движение путешественников японцев. Консулы европейские и амераканский сначала было противились такому небуквальному исполнению договоров японским правительством; но скоро согласились на водворение иностранной колонии в Иокогаме по просьбе самих же пришельцев, которые считали себя безопаснее вдали от людного городка Канагавы. В течение нескольких лет почва в долине была осушена, у подошвы холмов проведен широкий канал, среди образовавшегося таким образом острова вырыты еще другие, меньших размеров, каналы, и часть низменности непосредственно примыкающей к морю, сплошь [121] застроена зданиями торговцев японских и европейских. Теперь Иокогама есть городок с несколькими тысячами жителей, по большей части, конечно, японцев, но между которыми есть и несколько сот иностранцев, предпочтительно американцев и англичан. Иностранцы занимают юго-восточную часть Иокогамы, где дома их, то европейской архитектуры, то так называемой колониальной (Дома европейского вида, каменные в два этажа, ныне не редкость в Иокогаме; но чаще встречаются колониальные, т. е. такие, у которых один нижний этаж каменный, а верхний деревянный, и около первого со всех сторон сделан балкон с навесом, называемый верандою.), раскинуты вдоль правильных улиц до таможни, составляющей центр всего городка. Таможня есть большее четыреугольное каменное здание, с внутренним двором, и имеет фасад на северо-восток, к морю, в которое от нее идут два мола, служащие для выгрузки и нагрузки товаров. Непосредственно на западе за нею начинается японская часть города, еще более правильная, чем европейская, состоящая из трех параллельных берегу улиц и нескольких перпендикулярных к нему. Крайняя северо-западная оконечность острова, образующая низменную косу, обращена отчасти в сад, с прудом; а у отмелого берега и частию в соседнем канале всегда лежат во множестве лодки иокогамских японцев. Через канал в западной стороне японского города перекинуть мост, по которому проходит дорога, [122] ведущая в Бентан (Бентан — деревня, где находится резиденция гайанского консула.) и в Канагаву; такой же мост соединяет и европейскую часть города, с материком Нипона на юге города. Вблизи канала, на равнине, которая осушена не без больших издержек, находится место для скачек, а потом и знаменитый Янкиро, квартал чайных домов, устроенный для европейцев и снабженный всегда несколькими сотнями молодых японок. Янкиро есть самая любопытная часть Иокогамы, можно бы сказать, ее нравственный центр, если бы мы не желали оскорблять с одной стороны немногих европейских дам, проживающих в городе, а с другой и самого мужского европейского общества, которое впрочем охотно сознается, что японские нравы, вызвавшие устройство Янкиро, очень удобны. Весь квартал чайных домов возник собственно для иностранцев и притом по оффициальному ходатайству консулов, которые видели в этом единственное средство «локализировать» буйство матросов и предотвратить многочисленные столкновения их с японцами. Когда в 1861 году «заведение» было окончено и снабжено не менее как девятью стами обитательниц, европейцы вообще и консулы в частности получили циркулярное о том уведомление в виде чайной чашки и веера (афиши), на котором был нарисован вид Янкиро a vol d’oiseau и сделана надпись по-английски: «это место назначено для удовольствия [123] иностранцев». В Янкиро, разумеется, есть разные подразделения, приспособленные к потребностям и зажиточности посетителей, и можно сказать, что японские учредители сумели в этом случае повести дело к полному удовольствию своих западных посетителей.

Иокогама особенно любопытна для путешественника именно тем, что в ней лицом к лицу или бок о бок стоят представители двух цивилизаций, восточной и западной. Поэтому стоит сказать здесь еще несколько слов о составе тамошнего общества. Самую многочисленную его часть в европейской половине города составляют англичане и американцы, по большей части прикащики и поверенные больших торговых домов из Шанхая, Гон-Конга, Сан-Франциско и Нью-Йорка. Английский язык поэтому есть господствующий в Иокогаме; значительная часть этого коммерческого населения состоит из молодежи, от 20 до 30 лет, и предпочтительно из людей холостых. Но впрочем и семейные дома ныне не составляют редкости, так как многие мисс и мистрисс удобно аклиматизировались в Иокогаме и полюбили ее. К этому постоянному контингенту европейцев присоединяется переменяющееся в составе общество сухопутных и морских офицеров, капитанов кораблей, временно пребывающих коммерческих агентов и наконец солдат и матросов с судов. Образ жизни этой европейской общины, — как везде в отдаленных колониях: утром усиленно трудятся, пишут торговые бумаги, ведут счеты, торгуют с японцами, [124] нагружают и выгружают товары, рассылают прикащиков до банкирским конторам, в таможню и на суда, толкуют при встречах о приходе и отходе последних и проч. Многие европейцы, чтобы выиграть время и не слишком устать при этом суетливом движении, ездят верхом, и всегда рысью, не смотря на то, что Иокогама невелика. Вечером часть публики собирается у знакомых, под тенью навеса окружающего дом, передать содержание полученных из Европы или Америки писем, сообщить сведения о далеких друзьях, потолковать о политике, поиграть в вист или в штосс. Другая часть общества, преимущественно холостая, отправляется в Янкиро и там проводит время до поздней ночи, а иногда и до зари, заставляя петь и плясать обитательниц этого иошивара (Иошивара — квартал чайных домов: общее название этого рода кварталов во всей Японии.). Чтобы пульс бился при этих посещениях чаще нормального, много пьют и едят японских и европейских кушаний, приготовленных японскими поварами. Иные — и большинство так называемых порядочных людей — уводят красавиц к себе по домам, если только не обзавелись уже постоянными подругами жизни на все время пребывания в Иокогаме или на месяц, на два, смотря по капризу минуты и состоянью финансов. (Не могу при настоящем случае не вспомнить японских картинок, изображающих иокогамских европейцев. На одной напр. изображены муж и жена, англичане: он с рыжими бакенбардами, в пиджаке, с газетой в одной руке и с бокалом в другой; она — в широчайшем кринолине, жеманно изогнувшись перед зеркалом и с коробочкою серег в руках., Другая картина изображает двух холостяков, ожидающих приятелей на пирушку: в комнате уставленый бутылками стол и хозяйка в японском платье, и проч. Типы схвачены метко.) [125] Опустелые на вечер дома отсутствующих остаются под надзором прислуги, которая вся состоит из японцев и отчасти малайцев, китайцев и даже негров. Китайцы впрочем, составляют аристократическую часть иокогамской дворни; это по большей части счетчики, рассыльные по торговым делам, дворецкие, обыкновеную же прислугу, кухарок, поваров, дворников, конюхов, лакеев и пр. держут большею частию из японцев, так как они всегда находятся под руками в большом числе да и служат за плату баснословно низкую Местные названия различных чинов этой лакейской иерархии суть: компрадор — старший в доме слуга, коцкой — камердинер, мамба — дворник или ночной сторож, сцинда — лодочник, если хозяин дома имеет лодку, и наконец бетто или конюх, а вместе и грум. Бетто составляют одну из особенностей иокогамской обстановки европейцев; эти молодые люди везде сопровождают своих господ при переездах верхом и держут при том лошадей за поводья, не смотря на то, каким аллюром следуют они по воли седоков, шагом или в галоп. Слез господин с седла, — бетто остается караулить [126] лошадь до нового переезда. Дома он помогает дворнику, повару и во многих случаях употребляется за рассыльного.

Собственно японское иокогамское общество, то есть не прислуга у европейцев, а совокупность самостоятельных обитателей японской части города, представляет смесь мелкого чиновничества, солдат, купцов, ремесленников, поденщиков, рыбаков и проч. Но японской общественной классификации это, стало быть, собрание очень «небольших» людей, нечто в роде того, какое мы встречаем в наших мелких уездных городах недворянских губерний. Высший слой составляют полицейские и таможенные чиновники и солдаты, едва ли впрочем не штрафные из целой Японии, потому что по пользуются уважением своих соотечественников. Правитель Иокогамы, имеющий титул бунио, т. е. губернатора, есть чиновник очень небольшого ранга, в роде нашего городничего, и имеет всего двух помощников, которых можно сравнить с квартальными. Сами японцы признаются втихомолку, что он — неважная птица; тем не менее они обязаны ему кланяться в землю, ибо правительство желает сохранить за своим бунио prestige перед иностранцами. Никакого важного шага, ни какого самостоятельного распоряжения он сделать не может и на все получает инструкции свыше. Его главнейшее дело смотреть за порядком на улицах, разбирать мелкие жалобы, захватывать преступников для отсылки их в Иеддо, или куда будет нужно, и [127] объявлять распоряжении правительства. Для последней цели есть особенная эстрада.

Окрестности Иокогамы довольно живописны, особенно те, которые лежат к югозападу от города. Прежде, когда европейцы были встречаемы японцами с распростертыми объятиями, они свободно проникали в эти счастливые своим положением местности, чтобы наслаждаться красотами природы; но теперь не то. Хотя и говорят про прогулки в Каназаву, на остров Иносиму, в Камакуру и пр.; но редко кто предпринимает их даже в сообществе многих товарищей. Каназава впрочем видна с моря, когда входишь в залив Иеддо. Остров Иносима есть любопытный волканический холм, лежащий в заливе Сагами и связанный с берегом песчаною отмелью. Он покрыт множеством храмов и монастырей, что придает ему весьма живописный вид. Небольшой городок Камакура, на дороге из Каназавы в Иносиму, лежит также в очень красивой долине и известен еще как бывшая резиденция Иоритомо, основателя могущества сиогунов.

Направляясь к западу от Иеддоского залива в Осаку, как ближайший из портов, открытых для европейцев, упомянем здесь о Симоде, городке, получившем некоторую известность со времени первых договоров европейцев и американцев с японцами. Симода лежит на юговосточной стороне полуострова Идзу, в долине небольшой речки, которая впадает в великолепную, хотя необширную Симодскую бухту. [128] Окружающие ее крутые горы одеты густою зеленью, среди которой виднеются дачи и отдельные домики. Городок не раз терпел от землетрясений и, между прочим, был почти разрушен в 1851 году; но он снова обстраивался и теперь по-прежнему имеет живописный вид, хотя не может уже рассчитывать на блестящую будущность со времени основании Иокогамы.

Осака, 34° 42' ш. 153° 10' в. д. Ф., третий город империи по числу жителей, но первый по коммерческому значению, лежит в северо-восточном углу залива Изуми-нада, образующего почти со всех сторон замкнутый великолепный бассейн. Собственно город расположен на реке Иедогаве и многочисленных рукавах, на которые она разветвляется при впадении в море; но порт лежит у моря. С давнего времени европейцы считали, что осакский рейд мелок и потому неудобен для стоянки больших судов; но адмирал Путятин показал, что это было не больше, как заблуждение. Правда, Осака не имеет молов, вдающихся в море и окружающих замкнутые бассейны; но самый залив Изуми-нада так замкнут, что в нем, как в озере, не может быть волнения, опасного для больших кораблей; и притом корабли эти в состоянии бросать якорь не далее, как в 2-2 1/2 верстах от берега. Ежели для кого осакский рейд неудобен, так это для японских джонок, столь валких по своей конструкции и потому нуждающихся в совершенно закрытых стоянках. Для них то и был [129] особенно важен Хиого с его каменною плотиною. Осаку прежние европейские путешественники обыкновенно сравнивали с Парижем по множеству развлечений, которые она представляет своим обитателям; а сэр Рутефорд Алькок прибавил с своей стороны сравнение с Венециею, по многочисленности каналов, которые пересекают город во всех направлениях. Но оба эти уподобления не точны. Топографическое положение Осаки скорее напоминает Петербург, чем Венецию, ибо она вовсе не окружена морем, и каналы ее суть разветвления одной реки, имеющие течение. А что до эстетического и коммерческого значений, то Осака может быть названа Парижем лишь в том смысле, что она есть самый оживленный, веселый город Японии. Каналы придают очень своеобразный вид Осаке, потому что разрезывают ее на множество островов и служат для сообщения столько же, как и самые улицы. Берега их обложены камнем в виде ступенек, так что набережная представляет род лестницы, помощью которой можно выходить из лодки в любом месте берега. Затем улицы, довольно узкие, совершенно прямы и пересекаются одна с другою под прямыми углами. Там, где они разрезываются каналами, на последних устроены мосты, числом не менее ста. Три из них особенно великолепны по своим размерам и по резным и металлическим украшениям на перилах: они перекинуты чрез самую Иедогаву, или, точнее, чрез главный рукав ее, который входит в город с севера и направляется [130] поперег его к югозападу. Главная часть Осаки лежит на южном берегу Иедогавы; но и на севере от нее заселенное пространство значительно. Дома в городе деревянные, как в Иеддо, одно— и двуэтажные, но с более плоскими крышами и гуще построены. Они тщательно обмазаны глиною и выбелены известкой. Наружность их всегда чрезвычайно опрятна и даже щеголевата. Главный фасад в большей части случаев представляет впрочем широкую дверь, чрез которую входят в лавку или в мастерскую ремесленника. Сзади дом окружен, по обычаю японцев, садиком с искуственными холмиками, озерцами, каскадами и т. п. Главные замечательности Осаки суть: замок тайкунов или цитадель, ботанический сад, где собраны все растения Японии, собрание птиц и других животных, театры, чайные дома, обширные литейные заводы и храмы. Театры осакские считаются первыми в Японии по богатству украшений, и то же можно сказать про чайные дома, так как местная коммерческая молодежь и множество путешественников оплачивают щедрою рукою их издержки. Зала главного театра вмещает несколько тысяч зрителей и состоит из партера без стульев и трех рядов лож, великолепно украшенных резьбою под лаком и позолотою. Чайные дома содержат лучших красавиц Японии, которых доставляют сюда окрестности Киото, издавна знаменитые своими женщинами и... мальчиками... Из храмов наиболее известен Дайбуц, которого постройка стоила до 750,000 рублей, [131] не смотря на то, что он деревянный. Колоссальный идол, помещенный внутри и отлитый из бронзы, столь велик, что четыре человека могут сидеть на ладони его. Неменее известен и храм Канвона, где собрано множество идолов также очень больших размеров. Замок тайкунов или цитадель находится на восточной стороне города, вне черты домов, и представляет группу построек, окруженную со всех сторон стенами и водяным рвом. Он очень обширен, так что для обхода его нужно не менее часа, и считается одною из самых сильных крепостей Японии, хотя лежит на равнине. Укрепления расположены в три ряда, и самые внутренние ограждают собственно жилище сиогунов, украшенное высокими башнями. Знаменитый в истории Японии Тайко-сама воздвиг эту твердыню, и с тех пор она служила резиденцией сиогунов всякий раз, когда они пребывали в Осаке, между прочим с 1865 по 1867 год.

Население Осаки простирается не менее как до 500.000 душ; но впрочем точная цифра его нам неизвестна. Жители города уверяли еще Кемфера, что они могут выставить 80.000 армию; но конечно под этим нужно разуметь поголовное ополчение всех способных носить оружие, то есть 1/6 или 1/7, часть всего населения, а не одну только молодежь. Главнейшие обитатели Осаки суть купцы и ремесленники; дворяне же составляют здесь исключение, в противоположность. Иеддо. Духовенство довольно многочисленно; однако не в такой степени, как в двух других важнейших [132] городах государства, Киото и Иеддо. Весьма видную по числу часть населения Осаки составляют также актеры, фокусники, волтижеры и другие искусники забавлять публику; но с другой стороны не мало и нищих, напоминающих, что в городе собраны не одни богатства и радости. Рыбаки и судорабочие довершают пестроту городской толпы.

Опасность осакского рейда для японских джонок послужила поводом к усилению значения соседних с ним городов, Сакаи и Хиого, которые впрочем никогда не имели самостоятельного значения и служили лишь гаванями Осаки. Хиого особенно знаменит своим плоским каменным валом, который стоил огромных сумм и погибели большого числа рабочих, но за то сделал гавань города вполне безопасною. Город этот имеет до 150.000 жителей и потому принадлежит к числу важнейших в Японии. Рейд его всегда вмещает большое число судов и по договорам с европейцами он открыт для иностранных кораблей наровне с Осакою.

Киото (35° 1' ш., 153° 32' в. д. Ф), обыкновенно называемый Миако, т.е. столицею, лежит в 45 верстах от Осаки на северо-восток, в небольшой долине между горами и в расстоянии не более 15 верст от озера Оиц в том месте, где оно выпускает реку Иедогаву. План, который читатель найдет на клапане нашей карты, (Все эти планы сняты с японских, но не инструментами, а от руки.) показывает, что это один из [133] самых правильных городов в свете, ибо улицы его все прямые и пересекаются под прямыми углами. Небольшая река обтекает город с востока, а приток ее с юго-запада, так что Миако выходит лежащим на полуострове. Незначительный ручей протекает даже внутри города, снабжая водою центральные кварталы его. Из зданий замечательны в Киото: дворец микадо или точнее целый городок, занятый даири, т. е. двором императора; замок тайкуна — самое обширное здание в Киото, и многочисленные храмы, из которых многие впрочем лежат за городом, на окружающих высотах. Дворец микадо с своими пристройками занимает северо-восточную часть города и обнсен стеною и рвом. Несколько многоэтажных башень украшают его и делают видимым издалека; но впрочем внутренность остается доступною лишь немногим приближенным ко двору лицам. Среди ограды находятся сады, лужайки, пруды и множество зданий жилых, но с виду похожих на наши риги или сараи, по своей длине и по способу постройки. Дворец тайкуна также обнесен рвом и валом. Частные дома в Киото, вообще говоря, узки и длинны; построены они, как везде, из дерева, с дополнением глины и извести; но отличаются тем, что почти все имеют два этажа. Это обстоятельство служит причиною того, что Киото, хотя и содержит более полумиллиона жителей, невелик по пространству, именно верст б в длину и версты 3 1/2 в ширину. Миако есть центр мануфактурной промышленности в Японии, главное депо товаров [134] ее, а вместе и умственное средоточие; ибо в нем множество ученых учреждений, книжных магазинов, типографий и проч. Торговля здесь так развита, что едва ли есть дом, в котором бы чего-нибудь не продавали или не покупали. Лучшие, медиплавальни, монетный двор, типографии, фабрики золотых и серебряных вещей, шелковых материй, затканных золотом, музыкальных инструментов, лаковых изделий и проч. находятся здесь в изобилии. Все эти произведения приготовляются с совершенством, неизвестным в других городах Японии, и продаются сравнительно дешево; поэтому они распространяются по всей стране подобно так называемым articles de Paris в Европе.

Киото знаменит своими храмами и монастырями. В одном из последних, примыкающем ко дворцу императора, есть тридцать семь храмов, и один из них содержит таблицу имен микадо, написанных золотыми буквами. Храм Жибона также окружен неменее как тридцатью меньшими, как бы часовнями или приделами. Храм Киомица знаменит высокою башнею и огромным зеркалом, которое составляет единственную принадлежность его внутренности. Храм Дайбудзы, подобно предыдущему прислоненный к горе, есть самый обширный в Миако и представляет высокую двойную крышу, опертую на 94 колосальных столба. Пол его из мрамора, а внутренность заключает огромного вызолоченного идола с мушкой на лбу. — Канвон, одно из популярнейших божеств в Японии, имеет также свой храм в Киото, [135] отличающийся обширностью и особенно длиною. Внутренность этого капища наполнена столь большим числом статуй, что самое здание называется храмом 33.333 идолов.

Для Миако у нас есть любопытные данные о населенности и числе разного рода зданий, которые стоит здесь привести, чтобы нагляднее охарактеризовать резиденцию микадо. Хотя эти данные и относятся к XVII столетию, но конечно, в общих чертах, недалеки от истины и теперь, ибо Миако, подобно Петербургу, имеет так сказать штатное население. По переписи, приводимой Кемфером, было:

Буддийских храмов (тира), больших и малых, т. е. часовен

3,893

Синтосских храмов (миа)

2,127

Дворцов князей и вельмож

137

Частных домов

13,879

Улиц

1858

Мостов

87

Светских храмослужителей синту

9003

Ямабасов, т. е. монахов синтосских

6073

Буддийских жрецов

37,083

Светских жителей города различных сект

477,547

(Из них самая многочисленная, Сио-Дозу, имела 159.113 последователей, секта Фокне-Сун — 97.728, Фогас-Фонгак 99.016, и т.д. до Дай-Нембудзу, т.е. поклонников злого божества Амиды, которых всего было 289 человек.) [136]  

Так как население дворцов микадо и тайкуна не вошло в эту перепись, то можно без большой ошибки определить население всего Киото в 550,000 душ.

Нигата, укрепленный город при устьях Синаногавы, на северо-западной стороне Нипона, только что открыт для европейцев с лета 1868 года, а потому почти неизвестен. Окрестности его славятся шелководством.

Симоносаки, большой город при проливе того же имени, отделяющем Нипон от Киусиу, в провинции Нагато. Счастливое географическое положение, привлекательность окрестных видов и значительная населенность давно сделали этот город известным европейским мореходцам, и нужно удивляться, что дипломаты при заключении трактатов упустили внести его в число тех, которые должны быть открыты иностранным судам. До 1863 года доступ к Симоносаки с моря был защищен многочисленными береговыми батареями; но с того времени японцы лишились (В следствия бомбардирования иностранцами.) права ставить укрепления на нипонском берегу пролива, хотя город остался по прежнему закрытым для иностранной торговли. Обширный рейд его, лежащий на восток от самого узкого места пролива, бывает иногда сплошь уставлен японскими джонками, как проходящими мимо, из Внутреннего моря в Японское и обратно, так и грузящимися непосредственно у городских пристаней. — Симоносаки [137] построен очень правильно, хотя и растянут, благодаря незначительной ширине береговой долины, на которой стоит. Почти прямо противу него, на острове Киусиу, лежит порт Кокура.

Нагасаки (32° 44' ш., 149°, 56' в. д. ф.), давно знакомый европейцам город на западном берегу Киусиу, при обширной, глубоко врезавшейся в материк бухте, которой он занимает восточный берег, — есть один из самых привлекательных городов Японии. Он описан множеством путешественников и потому известен до мельчайших подробностей. До десяти тысяч домов, вмещающих 75.000 жителей, разбросаны на покатостях довольно крутых высот, которыми обставлена и вся Нагасакская бухта. Улицы между ними правильны и содержатся в обычной чистоте, но нередко пересекаются мостиками или ступеньками, которые ведут из верхних кварталов в нижние. Окружающие город холмы усеяны храмами, живописно разбросанными среди садов, а вершины более отдаленных гор увенчаны вековыми лесами. Внизу, у берега, виднеется островок Децима, столь знаменитый по долговременному пребыванию на нем нидерландской фактории и ныне застроенный голландцами же, но уже на европейский манер. На запад и юг простирается обширный рейд, замыкаемый почти при самом выходе в море высоким, лесистым островком Папенбергом. Рейд глубок и совершенно безопасен для всякого рода судов. Длина его более пяти верст, а ширина около двух и [138] менее. Берега бухты усеяны деревеньками, храмами, хижинами рыбаков и довольно большим числом батарей, делающих подступ к городу с моря весьма затруднительным. В северный конец ее впадает небольшая речка, которой долина сплошь занята земледельческими селениями и потому превосходно возделана. С востока также бежит ручей, который от главной массы города отделяет квартал, занятый европейцами, предпочтительно англичанами и американцами, и обстроенный довольно красивыми домами колониальной архитектуры; квартал этот носит названье Поры. Как и в других японских городах, в Нагасаки есть местность, занятая чайными домами и называемая здесь Кезиемац; она лежит между Децимою и Оорой, обстроена лучшими в городе зданиями и содержит несколько тысяч женщин. В северной части Нагасаки, по близости многочисленных храмов, расположены резиденции губернаторов, а несколько на юго-восток от них тюрьма.

Нагасаки — город весьма оживленный и несколько отличающийся от других городов Японии в том смысле, что долговременные сношения с иностранцами положили особую печать на его население. Оно более развязно с европейцами, менее нерасположено к ним, чем в Иеддо, и более сведуще в торговых европейских обычаях. Между купцами в Нагасаки есть не мало самостоятельных торговцев, но встречаются и коммиссары богатых торговых домов из Осаки. В городе многие говорят по голландски и [139] даже по-английски, и хотя там нет, как к Иеддо, какого-либо высшего учебного заведения, но есть много людей сведущих в математике, медицине и проч. На улицах Нагасаки нередки и китайцы, которые продолжают еще здесь небольшую торговлю. Коммерческое значение Нагасакского порта ныне вообще второстепенное, и обороты его вдвое и более уступают — оборотам Иокогамы, хотя последняя более отдалена от Европы.

Из нагасакских окрестностей стоит назвать здесь две деревни, лежащие на западе от города, по другую сторону бухты. Одна из этих деревень называется Инасси и замечательна тем, что при ней расположено небольшое поселение русских; в другой, Акуноре, японское правительство имеет пароходный завод. Русская колония отличается от всех европейских учреждений этого рода на японской почве тем, что она не содержит в себе купцов, а только консульского агента и временно пребывающих моряков. Жизнь их, благодаря невмешательству в политические и торговые интересы страны, проходит весьма тихо и правильно. Каждый имеет свой дом и хозяйку из японок, временно приглашенную и разделяющую утехи любви. Днем проводят время на службе и в занятиях; вечером дают балы и пикники на японский лад. Акунора, соседняя с Инасси на юге, представляет собою нечто в роде европейского фабричного городка, с высокими кирпичными трубами. Японцы, при помощи голландских офицеров и [140] механиков основали тут еще в 1850-х годах завод для приготовления железных частей пароходов. Завод этот вместе служил и школою для образования туземных мастеров машинного дела, ныне уже довольно многочисленных и нередко весьма искусных.

Остров Киусиу, на котором лежит Нагасаки, содержит еще множество великолепных портов. Из них назовем здесь особенно Кагозиму, главный город области Сацумы, расположенный на западном берегу залива, который глубоко вдается в южную часть острова. Кагозима имеет до 150.000 жителей и лежит в узкой береговой долине, противу волканического острова Сакуры. Отделяющий ее от острова пролив служит гаванью и столь глубок, что суда больших размеров останавливаются прямо у берега. Область Сацума издавна славится своими металлическими богатствами и роскошью своей растительности, а потому можно жалеть, что кагозимский порт остается закрытым для иностранцев, благодаря политике центрального японского правительства, которое хочет допускать чужеземцев только в императорские порты, а не в города, принадлежащие удельным князьям.

Хакодате, последний из городов, о котором упомяну я здесь, лежит на южной стороне Мацмая, почти в середине Сангарского пролива. Небольшой, но высокий полуостров выдается тут к югу и западу от главной массы земель Иезо, и на северной стороне этого то полуострова, при превосходной, почти [141] отовсюду закрытой бухте, лежит город, тянущийся неширокою полосою с востока на запад, по отклонам холмов. Рейд обставлен отовсюду горами, из которых самая высокая (3170 ф.) лежит на севере и носит названье Седла, потому что вершина ее двурога и имеет по средине впадину. На юге, то есть на полуострове, поднимается также довольно смело очерченный пик, высотою в 1130 футов. Наиболее вдавшаяся в материк часть бухты обращена в порт для джонок постройкою искусственной пристани на песчаной косе. Город Хакодате построен амфитеатром и состоит из ряда продольных улиц, пересеченных прямоугольно гораздо меньшими поперечными. Вид его довольно беден в сравнении с большими городами южной Японии, хотя он имеет несколько красивых храмов. Дома жителей низки, и на крышах часто виднеются камни, которыми мелкие доски и черепица сдерживаются от сильных ветров, часто здесь дующих; улицы не столь чисты, как в Нагасаки или в Иеддо. Почти в каждом доме есть лавка для продажи предметов первой необходимости как самих японцев, так и аинов. Есть и чайные дома. Внешняя торговля в Хакодате почти ничтожна, ибо из иностранных судов посещают его только одни китобои да частию русские военные пароходы. Причина — отдаленность города от главных путей торговли и сильные бури, господствующие нередко в Сангарском проливе. Русское консульство, построенное на высоком холме, командует местностью и дает [142] прекрасный вид на окрестные гори и море. Другие же европейские и американское консульства расположены ниже и узнаются только по развевающимся на них флагам. Вообще город скучноват и оживлен гораздо менее, чем другие открытые для иностранцев порты.

Население Хакодате довольно разнообразно и своехарактерно. Оно состоит по большей части из искателей приключений, из лиц, удалившихся из Японии по случаю, неприятных историй, из мелких чиновников, из торговцев и ремесленников второй руки и т. п. По временам, особенно в торговые дни, встречаются аины, а при стоянке на рейде иностранных судов бродит по улицам немало матросов. Нигде, может быть, последние не предаются большему разврату и пьянству, как в Хакодате.

Этими немногими подробностями я заключу очерк важнейших городов Японии, имеющий целию познакомить с физиономиею этого рода населенных местностей Японского архипелага. Что до деревень, то о них можно сказать немного. Обыкновенно, это ряд бедных, маленьких домов, тянущихся по сторонам дороги. В них всегда можно найдти чайные дома, если не в смысле городских, то в смысле постоялых дворов. Поля примыкают непосредственно к садам, и вид деревень мог бы отчасти напоминать наши южно-русские селения с их выбеленными мазанками и кущами зелени, если бы не горы, которых недостает Малороссии и которые делают [143] многие японские селения весьма живописными. По густоте населения Японии нередко бывает, что одна деревня непосредственно сливается с другою, и тогда дорога кажется улицею одного большого, но бедного города.

Что касается до замков феодальных князей, то они обыкновенно стоят отдельно от городов и селений, где-нибудь на холме или вообще в местности живописной и сильной природою. Замки обносятся стенами, внутри которых, кроме собственно жилища князя, есть много построек для жительства свиты или гарнизона, магазины, сады и проч. По углам ограды возвышаются башни, сложенные, как и самые стены, из камня на глине и извести. Наружность замков, как видим, напоминает европейские средневековые постройки этого рода. [144]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Промышленность в Японии.

Япония долгое время жила совершенно отдельною экономическою жизнию. Она почти ничего не получала от иностранцев и очень мало давала им. Это, следовательно, страна, которая представляет редкий, если не единственный пример того, как целый народ существовал своими, только своими средствами, и народ не дикий, а хорошо образованный и привыкший к удобствам цивилизации. Начиная от насущного хлеба и кончая утонченнейшими произведениями ремесл и искусств, японцы все должны были, в течение двух веков добывать своим трудом. А как известно, что страна их в это время материально благоденствовала, то можно сказать, что она достигала экономического равновесия, какого тщетно было бы искать в самых цветущих государствах Европы, где то не достает рук для разработки естественных богатств края, то ощущается недостаток в первых потребностях жизни, которые приходится доставлять из чужих краев. Принимая притом во внимание, что, за исключением Мацмая, не оставалось уже в [145] Японии земель невозделанных, что обработка почвы достигала совершеннейшего развития в приемах и что, следовательно, земледельческая производительность страны доведена была до того предела, за которым умножение населения почти невозможно, — мы должны еще сказать, что японская островная группа представляет нам любопытный пример того отношения между числом квадратных миль земной поверхности и количеством населения, которое для стран с тем же климатом можно признать предельным и которое стоило бы с точностию определить. Японию в этом смысле нужно предпочесть многим европейским государствам, напр. Франции, Бельгии, Англии, потому, что она избытка своего населения почти не высылала в колонии, и всю массу рождавшихся кормила и содержала своими средствами, не прибавляя к ним ничего извне. К сожалению у нас нет, да конечно и никогда не будет, достаточных материалов, чтобы изобразить экономическое состояние Японии именно с этих точек зрения. Не только мы не можем выразить числами производительность страны, как то сделано во Франции, Швейцарии, Бельгии, а приблизительно и во многих других странах; но мы даже не знаем точного числа жителей японской монархии. Остается довольствоваться простым описанием промыслов, которые известны японцам, и оценкой степени совершенства, до которой доведена та или другая промышленность. Так мы и сделаем.

Как во всякой стране с нормальным [146] экономическим развитием, в Японии земледелие было и есть главным занятием жителей. Не смотря на многочисленность городов и их населения, можно сказать, что не менее двух третей японцев занято обработкою почвы. И почва эта засевается ежегодно вся, сколько ее ни есть, без малейшего упущения. Если бы кто и оставил свой участок необработанным, то его обработают другие, потому что правительство непременно отберет землю, лежащую втуне, и отдаст лицу, в ней нуждающемуся. Из такого положения Дел ясно видно, что плодопеременная система полеводства есть необходимая и давно известная вещь у японцев, и что притом почва их обработывается самым тщательным образом.

Трудолюбие японских земледельцев в самом деле можно назвать изумительным. Почти не имея рабочего скота и вовсе не имея машин, они свои поля обработывают руками, помощию мотыги и заступа, или, точнее, лопаты. Почва при этом разрыхляется так, как у нас на огородных грядах. И как недостаток пастбищ не позволяет иметь скотский помет для удобрения, то для этого последнего служат человеческие извержения, подобно тому, как в Китае. Японцы тщательно собирают их, разводят водою и поливают этою жидкостью поля тотчас, как на них обозначутся всходы. И поливают не зря, а каждый взошедший росток, как только он достиг четырех или пятивершкового роста. К человеческим извержениям прибавляют помои и скотский помет, где [147] можно его собрать по дорогам или в стойлах скота. Конечно, этот способ возделывания полей очень тягостен для земледельцев: за то какой же и вид представляют их нивы, когда посеянное созрело! Ничего подобного нельзя найдти в Европе, кроме разве Ломбардии. Жатва густа, колос или другой плод увесист, ни одной сорной травку ни одной части нивы, представляющей лысину. Японцы тщательно выполывают не только свои огороды, но и поля. Женщины и дети бывают этим заняты целое лето, до самой уборки. Для устраненья засух почти всюду введено искуственное орошение помощью ирригационных канав, нередко проведенных из дальных местностей. И эти канавы вырыты не только в долинах, а и по скатам гор, при чем последние обращены в ряд террас, на которых делаются посевы. Особенно рисовые поля, главное земледельческое богатство японцев, разработаны и орошены самым тщательным образом. Поля эти имеют вид огородов, с грядами и бороздами; рис рассажен пучками вдоль гряд, в два ряда или каким иным способом, облегчающим выполывание сорных трав. Почва под посев подготовляется указанным уже образом от февраля до апреля, и если при этом весенние воды мешают ручной обработке, то употребляют лошадей и волов, запряженных в плуг. Это единственный случай, когда японцам нужен рабочий скот. Для всех других потребностей земледелия они имеют слишком достаточно дешевых и опытных рук [148] безземельного класса людей. Рис засевается густо, и когда взойдет, то бывает пересаживаем и поливаем для приведения поля в тот вид, о котором сейчас упомянуто. В октябре и ноябре производится жатва. Срезывают пучки и, связав их в небольшие вязанки, перевозят на вьюках или на тележках во двор или в магазин, где обмолачивают. Молотьба риса очень легка, потому что достаточно поспевшие колосья потрепать об жердь или стену; но впрочем японцы для более тщательного вымолота употребляют цепы. За то обдирание зерен требует времени и труда. Для этого обыкновенно употребляются ступы, в которых толкут зерно несколькими пестами. Иногда ту же операцию производят топтанием в ящиках или в корытах, причем зерно беспрестанно мешают палкою. По отвеянии мякины зерно ссыпается в соломенные мешки или кули, пуда по 4 1/2 весом. Японский рис принадлежит к лучшим на всем земном шаре. Он бел, имеет крупное зерно, тяжеловесен и очень питателен. Кемфер, в свое время оценивал всю производительность японских рисовых полей приблизительно в 45 миллионов четвертей (Собственно Кемфер говорит о доходах императора и князей, которые он сам оценивает, по японским источникам, средним числом в 23.000.000 кокф. (1 кокф = 0,83 четверти). Но известно, что в доход поступает половина всего количества хлеба в 5 императорских провинциях и 3/5 в 63 княжеских. И так общая производительность всех провинций будет около 50 мил. кокф, что и составляет до 45.000.000 четвертей.); но теперь [149] она конечно более. Принимая за основание цифры Алькока, заимствованные им из японских оффициальных источников и выражающие доходы княжеств в 1861 году, нужно полагать, что общий урожай риса в Японии ежегодно простирается до 90.000.000 четвертей. И это довольно вероятно, потому что население в 35-40 миллионов все питается рисом, которого каждый человек съедает около двух четвертей, что дает для годового расхода 70-80 мил. четвертей. Остальное идет на посев, на выделку водки и в продажу аинам и европейцам. Цены на рис конечно зависят от урожая; но вообще они возвысились, по крайней мере в Иеддо, со времени водворения иностранцев вдвое и более. В 1859 году мешок зерна стоил пиастр (1 р. 30 к. с.), теперь два пиастра и более.

Пшеницу сеют в Японии осенью; жатва ее бывает в мае или в июне, смотря по погоде. Мука, приготовляемая из пшеничных зерен, чрезвычайно нежна и употребляется преимущественно на пирожки, так как обыкновенный хлеб заменяется у японцев крутою рисовой кашей, которую режут кусками.

Ячмень дает две жатвы. Первоначально его сеют осенью, и первую жатву собирают в мае. Затем немедленно по уборке сеют на тех же полях во второй раз, но вместе с бобами, так что под ячмень попадает свежая почва, а под бобы уже несколько истощенная и неспособная дать обильного урожая злака. — Для пшеницы в окрестностях Геддо [150] можно принять за хороший урожай около сам 30-ти, для ячменя в обе жатвы сам 35, а рис дает сам — 70 и сам 100. Только невозможность засевать его на местах высоких и слабо — орошаемых объясняет нахождение других хлебных злаков в Японии.

Нельзя и приблизительно оценить других продуктов японского земледелия ни по объему их, ни даже по разнообразию обработываемых пород. Мы исчислили главные культурные растения в главе об естественных произведениях края; прибавим, что их обработка также тщательна, как и рисовых полей. Для удобрения почвы под некоторые плантации привозят даже, с Мацмая и других островов, протухлую рыбу и рыбьи остатки, как в Европе гуано. Собираемые продукты хранятся по большей части в верхних этажах домов или же в каменных амбарах, устроенных особо от жилых зданий.

Рис, главный хлеб японцев, доставляет им кроме зерна, еще солому, из которой приготовляются многие изделия самими деревенскими жителями. Таковы напр. циновки, постилаемые на пол (Лучшие циновки приготовляются из бамбукового тростника.), мешки для хлеба и сандалии для людей и скота. Главный после чая напиток японцев, сагги, приготовляется также из рису. Это есть нечто похожее на пиво, не вполне выбродившее и запахом напоминающее знаменитую китайскую майгалу, которая впрочем без сравнения крепче. Напиток, цветом похож на белое пиво и [151] от времени отстаивается и становится довольно прозрачным; но свежий мутноват. Его употребляют обыкновенно подогретым.

Редька, которая у нас не пользуется особою популярностью, в Японии составляет очень обыкновенный продукт, и не огородничества, а полеводства. Ею бывают засеяны целые нивы. Съедобный корень ее бывает весьма длинен, в аршин, в полтора, и вкусом не очень горек, а подходит к репе. Японцы очень любят соленую редьку и употребляют ее вместо соли при еде супа или похлебок. Свежая она идет в состав похлебок как ваша капуста. Из семян выжимается масло.

Бобы, — сверх употребления в пищу в целом виде, вареными и т. п., — служат для приготовления известной подливки — сои, для чего их поджаривают, растирают, обращают в болтушку, квасят долгое время и пр.

Японцы сеют много табаку, который во всеобщем употреблении. Подобно тому как в Китае, он введен в употребление европейцами в XVI веке и теперь сделался насущной потребностию всего народа. Курят большие и маленькие, мущины и женщины. Лучший табак родится на юге страны, в Сацуме и вообще на о. Киусиу; очень хороший в средних частях провинции Муцу, худший же в окрестностях Сангарского пролива и на Мацмае. Хорошие сорты табаку светло-желтоватого цвета, худшие темнобурого. Японцы крошат табачные листья так мелко, что европейские и даже [152] турецкие фабриканты должны уступить им в этом искусстве; и такая крошка необходима, потому что для курения служит ганза, т. е. металлическая трубка емкостью меньше наперстка, которую набивать крупным табаком было бы неудобно. Сигар не приготовляют, но в последнее время те из японцев, которые сблизились с европейцами, курят сигары и папиросы, должно быть, привозные. Нюхают табак немногие, одни старики, у которых ослабло зрение от письменных занятий. Японского табаку почти не вывозят в Европу; но он этого заслуживал бы. Головнин заметил, что, по рассказам японцев, для улучшения качеств табаку, его при крошке смачивают рисовой водкой, а потом в картузы кладут подожженные листья редечной ботвы, которые мешают ему высыхать. Как не курильщик я не интересовался этим предметом и ничего о нем не могу сказать.

Чай составляет одно из главных произведений японской культуры и ежедневную потребность ее обитателей. Чайное деревцо разводится везде по межам полей и по скатам гор, обращенным к югу, да широты 36 или 37 градусов. Оно достигает своего полного роста, т. е. 5-7 футов, в шесть лет и даст тем более листьев, чем позднее их начнут собирать. Обыкновенно сбор делается три раза в год: в марте, когда срывают молодые листки, дающие напиток высшего качества, потом в апреле, мае и июне, когда сборы бывают хуже, хотя и обильнее. Срывание листьев требует навыка, и самый [153] искусный рабочий не может собрать в день более 12 фунтов. Листья подпекаются, как и в Китае, но не в, котлах, а на плоских жаровнях, причем их свертывают, перетирая руками; потом сушат на циновках и иногда повторяют эту операцию несколько раз. Японский чай сделался важною статьей вывозной иностранной торговли, и в Сан-Франциско, а также в Нью-Йорке, теперь есть целые магазины, которые торгуют исключительно этим продуктом, предпочитаемым в Америке китайскому за его дешевизну. Цифра вывоза достигает 150.000 пудов и цена изменяется от 15 до 35 к. с. за фунт.

Японцы употребляют такое большое количество разного рода бумаги, что нетрудно понять обширное развитие выделки ее во всех частях их страны. В самом деле бумага идет не только для письма, для печатания книг, для обертки вещей, но еще на ширмы, обои, носовые платки, даже на некоторые предметы одежды. Выделывается она не из тряпья, как у нас, а из коры особого дерева, Brussonetia papirifera, которое растет повсюду в Японии. Тунберг, дал подробное описание бумажного производства, которое в существе много сходствует с нашим. Разница состоит в приготовлении первоначального материала, коры, и в проклейке массы не крахмалом, а рисовою водою. Кору с молодых сучьев бруссонеции сдирают в декабре и притом не на дереве, а срубив предварительно ветви и выварив их в горячей воде. Потом ее распределяют по сортам, причем [154] наиболее тонкая идет на приготовление лучшей бумаги. Сортированная кора кладется в чаны и снова варится для отбелки, при чем ее беспрестанно помешивают. Белизна и плотность приготовленной бумаги зависят от времени этой выварки и составляют два условия, взаимно противоположные, так что если кора станет слишком бела, то она даст бумагу неплотную, и обратно. Когда кора разварилась достаточно, ее выбрасывают на большие столы и здесь скалками и лопатками приводят в состояние однородной массы. Потом, разведя рисовою водою, поступают почти как у нас, т. е. выливают на поверхность движущейся сетки, только не из медной проволоки, а из тростника, выжимают, сушат и пр. Бумага японская вообще хуже нашей, менее ее плотна, легко ломается и шаршавится, негодится для подскобок. О таких сортах, как Ватмана или почтовая бумага Морена, Варгунина, в Японии нечего и думать, так как эти сорты и в Европе производятся немногими фабриками. Японцы вынуждены, благодаря своей бумаге, печатать книги по китайскому способу, в каждом листе на одной стороне, оставляя противоположную чистою. Для рисования употребляется ими бумага более плотная, на которой краски ложатся весьма хорошо. Главная же масса бумаги идет на обклейку стен и ширм или перегодок, которые каждая хозяйка дома старается держать в возможной опрятности и которые однако скоро темнеют от чада, распространяемого очагами. Высшие сорты японских бумажных обоев [155] блестят позолотой и красками, представляя почти всегда непросто однообразный узор, а картину или хоть изображение какого-нибудь предмета. В бумагу завертывают японцы все ткани, пересылаемые вещи и пр. как и мы, но всегда с некоторым кокетством, пришпиливая напр. бантики из разноцветных бумажных же лент. Особенно плотная и провощенная бумага употребляется у них на плащи от дождя и на верхнюю одежду стариков, для которых она и служит отличием, так как молодому человеку считается неприличным надеть плащ из бумаги. Картон приготовляется из коры же, но не одной бруссонеции, а и некоторых других растений; также из соломы, пшеничной и рисовой.

Для освещения в Японии, сверх рыбьего жиру и растительных масл, употребляются свечи из растительного воска. Материал этот несколько походит на стеарин, но не дает при отливке блестящей поверхности, а матовую, точно будто свеча была оштукатурена известью. Японские свечи — конические, т. е. к низу тоньше, а к верху толще; длиною с четверть аршина, а толщиною при верхнем конце как наши четвериковые. Светильня делается не из шнурка, а из цилиндрической бумажной трубочки, сквозь которую воздух проходит по всей длине. Свечи обыкновенно не вставляют, а насаживают, на подсвечник, который для этого имеет гвоздеобразное острие. Производство свечей довольно обширно; но их употребляют только люди зажиточные. Равным образом и [156] мыло не распространено в Японии, и сами японцы его вовсе не делают, а покупают у иностранцев, что впрочем недолжно свидетельствовать о их неопрятности, так как напротив они моются очень часто и почти ежедневно бывают в бане.

Материалами для одежды и тканей вообще служат в Японии только хлопчатая бумага и шелк, так как шерсти страна совсем не имеет. Количество хлопчатой бумаги, доставляемое ежегодно Нипоном, Киусиу и Сикокфом, трудно оценить; но оно должно быть немало, потому что весь народ одевается в бумажные ткани, и одежда эта делается широкого покроя. Предположив, что средним числом японец носит три халата, из которых на каждый идет до 10 квадр. аршин ткани, получим, что на одни халаты идет более 1.000.000.000 кв. аршин ежегодно. А сюда нужно еще присовокупить подкладочные ткани, вату для зимней одежды, для постелей и проч., так что общая производительность хлопчатой бумаги должна быть очень значительна. Шелк также весьма изобилен в Японии. Нет почти простолюдина, который бы не носил шелковой одежды по праздникам; богатые же люди, особливо женщины, надевают шелковое платье всякий раз, как выходят из дому или принимают гостей. Европейцы, со слов японских торговцев в Иокогаме, оценивают общую производительность страны в 260.000 пудов, что равно количеству шелка, производимого Италией и Испанией вместе. Но вероятно оно больше, во-первых потому, что японские [157] купцы имеют расчет скрывать истину, а во-вторых потому, что земледельцы со времени открытия портов иностранцам, значительно увеличили размеры шелковичных плантаций на счет полей и садов. В 1864 году, когда вывоз яичек шелковичных червей был впервые разрешен тайкуном, количество их, доставленное на рынки в Иокогаму и Нагасаки, было так велико, что в два с половиною раза превзошло самые смелые расчеты европейцев, которые однако ожидали ста тысяч картонок. Но и этот подвоз был ничто в сравнении с массой, которая куплена была в следующем году и простиралась до полутора миллионов картонок. — Нужно заметить, что, не смотря на давность обработки шелка, японцы умели сохранить породу шелковичных червей от болезней, которые служат причиною гибели их в Европе. От того теперь яички этих червей составляют столь отыскиваемый европейскими купцами предмет. Летом 1868 года, едва наступило время открытия порта Негаты, как итальянские и швейцарские торговцы спешили направиться в этот город, чтобы там покупать не что либо другое, а именно эти яички. — Шелк японский не столь тонок, как китайский или французский; но он крепок и блестящ, как лучшие сорты итальянского и испанского. Европейцы его вывозят ежегодно, вместе с яичками, на сумму более двадцати миллионов рублей, не смотря на то, что цены с 1859 года удвоились и утроились.

Шелковые материи выделываются всех возможных [158] видов, но предпочитаются прочим атлас и те сорта, которые затканы золотом. Эти последние составляют особенность и гордость Японии. Крепоны, в роде китайских, также ткутся с замечательным искусством, но в небольшом числе. Легкие ткани, напротив, производятся в изобилии и притом такой нежности, что японская дама имеет возможность надеть на себя несколько десятков платьев, не обременив стана и не обезобразив своей фигуры. — Замечательно, что тканье богатых шелковых материй составляет работу, на которую осуждаются в наказание провинившиеся знатные лица. Их ссылают для этого на остров Фацизиу, и там, в этой скалистой пустыне, они занимаются ремеслом, приносящим императору, который продает выделываемый товар дорогою ценою, хороший доход; ибо фацизийские изделия весьма уважаются. Значительная часть шелковой одежды вышивается шелками и золотом. О богатстве этого рода нарядов трудно судить, не видавши их. Они часто отличаются и изяществом рисунков, хотя, вообще говоря, последние несколько странны, изображая напр. птиц, драконов и пр. — Главные фабрики шелковых материй находятся в Киото, а рынки в Иеддо и Осаке.

Лакированная японская посуда, деревянная, а иногда металлическая, издавна признана превосходною всеми иностранцами, и в самой стране служит предметом тщеславия, так что богач, делая угощение, более всего старается удивить собравшихся своими лаковыми вещами. Вопрос гостей: сколько вам стоили эти [159] богатства? есть верх удовольствия для хозяина. И в самом деле, в Европе еще не достигли такого совершенства в приготовлении лакированных вещей, как в Японии. Причиною тому качества материала, из которого вываривается лак, и способ покрывания им изделий. Для последней цели краску, обыкновенно черную или красную, разведенную лаком, тщательно растирают на медной палитре, и, когда она готова, покрывают ею готовые вещи посредством кисти, а потом дают высохнуть. Когда первый слой засох, накладывают второй, и т. д., до тех пор, пока вся вещь не покроется довольно толстою корою по возможности однородною. Тогда, высушив ее окончательно, начинают полировать на станке или даже в руках бамбуковою тростинкою и полировальным камнем. Получается поверхность совершенно гладкая и блестящая почти как эмаль. Если изделие хотят сделать с инкрустациями, то работа усложняется вставкою последних, по рисункам, заранее составленным и которые работник имеет пред собою вместе с вставляемыми мелочами. Жемчуг есть обычный материал для инкрустации, и когда он раз пристал к вещи, то держится очень прочно, что и составляет главное преимущество японских изделий этого рода пред европейскими. Другое вещество для инкрустаций есть порошок сусального золота: им осыпают преимущественно внутреннюю сторону изделий. Как прочна японская лакировка, видно из того, что ее употребляют не только при деревянных и металлических [160] изделиях, но даже и при соломенных или тростниковых, которые, будучи скреплены лаком, получают твердость и непроницаемость papier mache, сохраняя в то же время легкость свою. Множество чашек для питья, — а японцы всегда пьют что нибудь горячее, — приготовляется этим способом из соломы и бамбука и служит по долгу, если только не поломается от грубого обращения. Плоские японские шляпы, чрезвычайно удобные от дождя (но не от ветра), также приготовляются из тростника и соломы и покрываются лаком, при чем обыкновенно лакируют только наружную сторону, а для внутренней ограничиваются шелковою подкладкою.

Японские лаковые изделия не состоят из одних мелочей, каковы напр. чашки, блюдца, дамские нессесеры, письменные приборы и проч. Нет, лаком покрывают все: коммоды, шкафы, сундуки, ширмы, притолки у дверей, самые двери, даже карнизы у крыш. От того японская комната смотрит так нарядно, так приветливо чисто. Мебели, т. е. столов, диванов и стульев, как известно, нет у японцев; но убранство их жилищ, благодаря врожденной опрятности, обоям, цветам и лаку, производит самое приятное впечатление даже на людей, присмотревшихся к роскоши европейских салонных мебелей. Лучшие лакированные изделия приготовляются жителями провинций Мюзази и Сагами, а также в Осаке, в Киото и многих других местах: В наше время они не составляют важной статьи вывоза за границу, потому что японские вещи не соответствуют по своему [161] устройству европейским потребностям; но было время, когда их жадно искали, и тогда существовали даже особые образцы «изделий для иностранцев», а самые вещи покупались дорогою ценою.

Фарфор японский долгое время славился своею доброкачественностью, т. е. белизной, легкостью и прозрачностью при достаточной прочности. Но эти качества им утрачены, и в наше время японцы приготовляют почти исключительно лишь такие изделия, которые в Европе годятся скорее для кухни и для людской, чем для гостиной или парадной столовой. По крайней мере это можно сказать про массу продажного фарфора. Происходит ли это от того, что нет более прежней превосходной по белизне и нежности глины, или от того, что утрачено искусство приготовления глазури и массы, — трудно сказать. Японский фарфор ныне почти не вывозится, хотя в Кагозиме еще делают прекрасные вещи. Многочисленные заводы фарфоровых изделий существуют в провинциях Фицене и Цикузене, где находятся и запасы фарфоровой глины.

Японцы искусные литейщики и чеканщики. Бронзовые их изделия нередко заставляют себе удивляться по однородности металла и тщательности отделки. Не только такие мелкие вещи, как напр. подсвечники, лампы, чайники, вазы и проч. выходят очень красивы и прочны; но и пушки больших калибров отличаются теми же качествами. Причиною этих совершенств, кроме искусства мастеров, служит превосходное [162] качество меди. Известно, что голландцы, в децимские времена, больше всего вывозили из Японии медь в необделанном виде. Свою славу она сохранила и доныне, хотя теперь ее почти не вывозят. Лучшие медиплавильные заводы находятся в Осаке, а приготовление ваз и других чеканных изделий производится в Киото и многих второстепенных промышленных центрах. Некоторые из них так превосходны, что не уступают ювелирным работам по изяществу рисунков и чистоте исполнения.

Холодное оружие японцев и материал, из которого оно приготовляется, сталь, не имеют себе подобных. Великолепные клинки кинжалов и шашек так хороши, что перерубают многие европейские железные изделия без малейшего повреждения лезвея. Их можно оттачивать как бритвы, не боясь потом вызубрить. Выделка железа на древесном угле, в малых количествах и из хорошей руды, а также уменье закаливать изделия служат причиною этих достоинств. Но больших стальных предметов, напр. валов, колес, пушек японцы еще не умеют приготовлять из стали. Конечно, это происходит главным образом от недавности их ознакомления с европейскими заводскими производствами; но нужно узнать на опыте, так ли хорошо будет их железо в крупных вещах, как превосходно оно в мелких. Механические заводы только что возникают — в Иеддо, в Осаке, в Нагасаки, в Кагосиме, — а потому должно подождать, пока обозначатся достоинства их стальных и [163] железных произведений. До сих пор, с 1859 г., японцы свое ручное огнестрельное оружие все покупали в Европе и только теперь начинают выделывать сами.

Японцы давно уже делают сами часы, математические и хирургические инструменты. Резчики и токари их чрезвычайно искусны и столь же терпеливы, как китайские. Вещь, приготовленная японским артистом этого рода, сверх изящества рисунка, обыкновенно удивляет усидчивостью работы, и японские шахматы, веера, коробочки из слоновой кости и пр. справедливо пользуются всеобщей известностью. Золотых дел мастера в Иеддо, Киото, Осаке делают чудеса в своем роде. Какая-нибудь булавка, для прикалыванья дамских волос, представляет на конце, вместо головки, золотую клетку линии в три длиною и в ней соответственного размера птичку, все в мельчайших подробностях и с необыкновенною чистотою отделки. Столяры японские не менее искусны в приготовлении разной мебели — туалетов, коммодов, письменных нессесеров и проч., которые все отличаются легкостью, прочностью и изяществом. Вообще Япония имеет все роды ремесленников и притом весьма многочисленных и смышленых. В Иокогаме они обувают и одевают европейцев по парижским журналам, делают им европейскую мебель, и т. п., — все хорошо и за дешевую плату.

Исчисленные здесь отрасли промышленности суть главные в Японии по обширности и ценности производств или по превосходству изделий. Но кроме их [164] в стране утвердилось множество других промыслов, доставляющих заработки населению. Плотники, кузнецы, слесаря, каменьщики и проч. находятся в изобилии, и этою их многочисленностью объясняется напр. возможность быстро воздвигать новые здания после пожаров, столь частых в стране. Плата за труд ремесленникам, естественно, не может быть высока при большой конкуренции, и в самом деле мы видим, что напр. плотник в Иеддо заработывает в день не более 30-32 коп. на наши деньги, а простой рабочий — 12 коп. и пищу или 20-22 коп. без продовольствия. Только при такой дешевизне рабочей силы возможна и та дешевизна многих продуктов, которая удивляет иностранцев, особенно американцев или жителей главных столиц Европы. Европейцы в Иокогаме обставлены многочисленною дворнею именно потому, что наем ее почти ничего не стоит. Восемь-десять целковых в год, помещение и еда — вот все требования какого-нибудь конюха или дворника от иностранца, состоятельность или даже богатство которого ему хорошо известны. Кухарка или прачка в Иокогаме получает неболее 7 рублей в год; а между тем по другую сторону океана, в Панаме, простому землекопу платят фунт стерлинг в день Одно можно сказать про японских поденщиков и другого рода рабочих людей: будучи от природы не столь сильны, как европейцы, они часто прибегают к отдыху, и это выводит из терпения иностранных купцов, прикащиков и судохозяев. [165]

Соседство моря создало в Японии многочисленный класс матросов и рыбаков. Промысел последних чрезвычайно обширен; но, при многочисленности лиц, им занимающихся, мало доходен, так что рыбаки едва ли не самые бедные люди в стране. К счастию еще для них японская администрация не научилась на столько отделять свои выгоды от выгод народа, чтобы такую статью, как рыболовство, отдать на откуп для обогащения расходуемой чиновниками казны и нескольких алчных купцов. Матросы японские очень бесстрашны и в своем деле весьма искусны. При работах, не только на своих джонках, но и на пароходах, они оказываются гораздо смышленнее и расторопнее негров, китайцев и даже малайцев, этих записных мореходов. Японский военный флот не имеет чужеземных матросов, кочегаров и даже машинистов и лоцманов: все они из природных японцев. От того и купеческие суда не встречают затруднения в пополнении своих экипажей, а число их весьма велико. Гавани Иеддо, Осаки, Симоносаки и пр. иногда вмещают по нескольку сот джонок зараз, да и везде по берегам можно встретить большое число каботажных судов. Постройка их, а также заготовление снастей, дают пищу многим тысячам прибрежного населения.

Японская торговля, по крайней мере оптовая, вся совершается морем. Сухопутные сообщения служат только для подвоза мелких партий товаров к известным промышленным центрам, перевозка же их [166] гуртом невозможна на суше по недостатку перевозочных средств. Малочисленные вьючные быки и лошади или двуколесные тележки, возимые людьми, немного могут перевести больших тяжестей в стране, где однакоже торговое движение очень обширно. Много мелких вещей приносится на местные рынки самими производителями на их плечах, и конечно нельзя встретить в Японии крестьянина, который бы ехал на базар парою лошадей, имея на продажу двух кур, как то видал я в России и Польше. Географическое положение Японии сделало для нее возможным обходиться при транспортировке товаров одною морского дорогою, и, разумеется, пока страна не ведет войны с какою либо сильною морского державою, она ничего не теряет от такой ограниченности средств сообщения. Но за то при первом внешнем столкновении японская торговля должна уступить место на своих рынках иностранным купцам. Только одна взаимная зависть чужеземцев, посещающих Иокогаму, Осаки и Нагасаки, может служить гарантией для Японии от подобной случайности.

Размеры внутренней торговли в Японии совершенно нам не известы, и, вообще, все, что мы знаем о ней — это положение главных коммерческих центров как напр. Осаки, Иеддо, Кагозимы, Симоносаки и пр. Что же касается до внешней, то о ней публикуются даже числовые данные, хотя едва ли вполне надежные. Приведем их здесь для того, чтобы дать приблизительное понятие о размерах, которых достигла японская [167] внешняя торговля семь лет спустя со времени своего начала:

 

Привезено

 

Вывезено

 
В 1861 году было на

3.900.000

р. с.

4.800.000

р. с.

— 1862

7.000.000

» »

13.000.000

» »

— 1863

8.500.000

» »

21.000.000

» »

— 1864

9.700.000

» »

12.670.000

» »

— 1865

14.200.000

» »

23.100.000

» »

В 1866 и 67 годах цифры возвысились до 25 миллионов рублей как по привозу, так и по вывозу, причем характеристическою чертою этих лет стало то, что привоз не только уравновесился с вывозом, но и перевесил его. Это показывает, что экономическое завоевание Японии иностранцами стало наконец делом вполне совершившимся. Конечно, в названные годы много ввезено в Японию оружия и машин, что составляет временную издержку для этой страны и может не повториться в последствии; но и мануфактурные товары составили итог больше прежнего. К удивлению, японцы стали покупать даже бумажные ткани у англичан, хотя Англия не производит хлопчатой бумаги, а в Японии она изобильна. Дешевизна машинной выделки служит тому причиною. Равным образом сукна все больше делаются потребностию японцев, вытесняя бумагу и шелк. Одно сфоромирвание регулярных войск, одетых по европейскому образцу, потребовало значительное количество их. Производство шелка в сыром виде, впрочем, не уменьшилось от этого, и напротив шелковичные плантации увеличились, как было сказано выше. — Главные предметы вывоза ныне [168] составляют шелк и чай, из которых стоимость первого, вместе с яичками шелковичных червей, превосходит 20.000.000 рублей, а стоимость второго достигает до 2-х миллионов. Первая цифра, превосходящая итоги 1863-4 годов, не выражает впрочем действительного увеличения количества вывозимого шелка, а зависит от возвышения цен на него. — Некоторые статьи японской внешней торговли, в прежнее время занимавшие видное место, ныне почти исчезли, напр. медь и фарфор по вывозу. Фарфор даже сделался предметом недобросовестной спекуляции: именно, в одном из городов Голландии (кажется, Маастрихте) его подделывают и потом, провезя два раза через таможню, рассылают по Европе для продажи за высокую цену, лишая последней собственно японских производителей.

Открытие портов Осаки, Хиого и Негаты, последовавшее в 1868 году, должно во многом изменить размеры японской внешней торговли, особенно если раздирающее страну междоусобие наконец прекратится. Японское правительство зорко следит за экономическими выгодами своей страны, а потому можно надеяться, что эксплуатация ее не возрастет при этом, а уменьшится по немногу, не смотря на возростание оборотов. Уже теперь иностранцам запрещено заниматься каботажной торговлей. Замирение страны, соединив разрозненные силы ее, доставит возможность сделать и другие значительные сбережения в пользу народа, напр. прекратить уплату контрибуций, нахально требуемых теперь чужеземцами всякий раз, когда случится [169] какое-нибудь кровавое столкновение, ими же большею частию затеянное или вынужденное. Кроме того и военные расходы уменьшатся, а таможенный доход увеличится. Японское мореплавание может также сделать значительные успехи, и тогда внешняя торговля из пассивной станет активною, что много значит для экономических успехов страны.

Очертив таким образом в кратких словах наиболее выдающиеся стороны промышленного состояния Японии, заключим эту главу замечаниями о современном распределении богатств в государстве и об основных условиях промышленности. Выше уже было упомянуто, что заработки простонародья там весьма незначительны. К этому можно прибавить, что и вообще богатых по европейски людей в Японии очень немного. Земледелец, имеющий 300-400 рублей дохода в год, считается уже человеком весьма зажиточным; большинство же нации гораздо беднее. Только князья и купцы обладают обширными состояниями; но у первых они по большей части расстроены или обременены долгами. Простонародью предстоит еще испытать в скором времени все ужасы промышленной революции, когда в стране водворятся машинные производства. Известно, что доселе Япония, как и Китай, тщательно избегала употребления машин. В 1820-х годах, когда голландское правительство подарило японцам механическую маслобойню, они спешили ее возвратить, заметив, что вещь хороша, но грозит многих оставить без заработков, т. е. [170] без хлеба. Но такой взгляд ныне изменился, и мало-помалу машины войдут в употребление, хотя бы для того, чтобы не отсылать на обработку в чужие страны свои сырые произведения. Тогда рабочий кризис будет тем сильнее, чем он незнакомее в крае. К земледелию от мануфактур обратиться будет нельзя, ибо земля вся и без того обработана; колоний заводить негде, кроме Мацмая. В добавок, густая населенность страны будет причиною огромного совместничества работников, а принадлежность земли в собственность дворянству, а не самим земледельцам-работникам, доведет последних до бедственного батрачества, подобного ирландскому, эстляндскому и пр.

Наличные крупные капиталы в стране пока все вовлечены в торговлю и число их незначительно. Хотя издавна известен рассказ о купце, у которого склады товаров были одновременно в пяти-шести городах и который торговал на такую широкую ногу, что товар, отпущенный им в Иеддо, принимался назад в Нагасаки с возвращением денег; но самая известность этого случая, как исключительного, показывает, что большие капиталисты в Японии редки. От того процент при займах денег высок, особенно со времени водворения иностранцев, что, нужно заметить, служит одной из причин народной к ним ненависти. Прежде японский купец волею-неволею отдавал свободные деньги на кредит внутри страны за небольшие проценты: теперь он пускает их в выгодный оборот по иностранной торговле, и [171] люди, нуждающиеся в деньгах, не знают, где их найдти. В придачу к этому правительство тайкунов искусственно возвысило цены на все тем, что обязало торгующих с иностранцами выменивать получаемые пиастры на японскую монету низшей стоимости, что повело к возмещению купцами их убытков на покупателях и заемщиках. Вообще коммерческий переворот, происходящий в Японии со времени открытия иностранцам портов, пока отозвался не совсем благоприятно в стране. Если им довольны немногие купцы и хозяева шелковичных плантаций, то он возбуждает ропот ремесленников, мелкого дворянства, чиновников и вообще всех тех, которых доходы не могли возрасти столь же быстро, как возрасли расходы при возвышении цен на множество разнородных предметов. Этих последствий и нужно было ожидать при перевороте столь резком, как тот, который начался не далее 1858 года и оффициально завершился в прошедшую осень. Для слишком бойких фритредеров это урок.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки Японии. СПб. 1869

© текст - Венюков М. И. 1869
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001