-

ВЕНЮКОВ М. И.

ОЧЕРКИ ЯПОНИИ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Климат и произведения Японии.

«Япония, заметил один миссионер еще в XVI веке, расположена почти в том же климате, как Испания и Италия. Здесь собирают две жатвы в год». Такова, в коротких словах, характеристика климата и производительности если не всего Японского архипелага, то по крайней мере южных частей его. Более близкое ознакомление с делом только развивает мысль иезуита. Действительно, если прибавить к его словам, что климат Японии более влажен, чем итальянский, то получим все, чем и поныне можем характеризовать погоду, господствующую в восточно-азийской островной группе. Но впрочем численные величины для выражения качеств климата имеются у нас только для двух-трех местностей; да и тут выводы не вполне еще точны, потому что наблюдения обнимают короткие периоды времени. Особенно влажность воздуха, количество падающих дождей, число бурь и гроз, зависимость высоты барометра и термометра от ветров требуют дальнейших определений. Правда, еще Тунберг, пытался сделать некоторые [67] замечания по этим предметам; но эти замечания относятся к одному Нагасаки, т. е. к пункту, лежащему на крайнем югозападе всей страны. Климатические свойства Сикокфа, Нипона чрез это не выясняются. Приведем здесь выводы Тунберга.

«Наибольшая жара в Нагасаки бывает в августе и достигает +30° Р.; наибольший холод в генваре, +1° Р. Иногда выпадает снег; но он быстро растаявает».

«Летом южный ветер, обыкновенно довольно свежий, дует почти постоянно около полудня, ночью же и утром его сменяет восточный». Это, стало быть, бризы, столь обыкновенные во всех приморских странах; и притом тот из них, который должен дуть с запада, отклоняется к югу под влиянием восточных муссонов.

«Ежели вечером стелется туман или собираются облака, то непременно ночью пойдет дождь; но в случае, если прояснится к утру, то следующий день будет хороший».

«Зимою, ежели небо покрывается облаками на востоке и юге, то это значит, что будет дождь и ветер; движение же воздуха с севера и запада ведет за собою ведро».

Это последнее замечание легко получает смысл и оправдание, если вспомним, что Нагасаки лежит в соседстве с Кореею и вообще с материком азиатским. В противоположность тому, что мы видим напр. в Петербурге, где западный ветер зимою [68] всегда приносит снег, — здесь он служит к прояснению воздуха, а сухие у нас юго-восточные ветры здесь являются влажными.

Что касается до общего вывода о климате Нагасаки, то необходимо заметить, что средняя годовая температура этого города, лежащего под 32° 45' шир., встречается в западной Европе лишь шестью градусами севернее. Именно, Лиссабон, под 38° 42' ш., пользуется как раз тем же средним годовым теплом, +13,° 1 Реом., что Нагасаки. При сравнении с прибрежьями Средиземного моря разность выходит еще ощутительнее, ибо там Катанья под 37° 30' имеет +15,° 7 Р. Даже на восточном берегу Америки Саванна, находящаяся на одной параллели с Нагасаки, теплее его (+14,° 1 Р.). Соображая при этом, что чем дальше на север, тем ощутительнее должно быть заметно влияние Охотского моря и соседних частей холодной восточной Азии, необходимо допустить, что вообще Япония не наслаждается тою степенью теплоты, которая могла бы быть свойственна ей по математическому ее положению. По крайней мере это можно сказать про западный склон Нипона, про весь Мацмай, и климат Хакодате тому доказательство. Город этот лежит под одной широтой с Барцелоною, а между тем его средняя годовая температура (по наблюдениям в русском консульстве 7,° 9 Р.) ниже средней температуры (+8° Р.) шести зимних месяцев в столице Каталонии и на целые 7°,8 Р. менее годовой температуры ее. Более 40 дней в году идет [69] здесь снег, и холодные ветры очень обыкновенны. О Сахалине и говорить нечего: здесь в мае зелень только что распускается, и в соседнем Николаевске (53° 8' ш.) средняя годовая температура равна -2° 05 Р. Что до юговосточных частей Японии, например до окрестностей Иеддо, то они имеют климат, свежее нагасакского (По наблюдениям американского миссионера Гипбурна средняя температура Иокогамы +10°,9 Р.), и северные ветры приносят тут снег раз пять в году. Самый теплый ветер Иеддо югозападный; но он постоянно влажный, что отчасти зависит от теплоты Куро-Сиво, снабжающего воздух парами в избытке. Движение атмосферы с северо-запада приносит в Иокогаму такую, же хорошую погоду, как в Нагасаки. Теплые южные ветры и покатость страны на полдень причиною того, что снежная линия на горах в соседстве Иеддо держится очень высоко, почти как под тропиками. Именно пик Фузи (35° 20' шир.). бывает некоторое время свободен от снега, не смотря на то, что его высота равна 12.450 футам над морем.

Месяцы июнь и июль известны во всей Японии за дождливые, а ноябрь, декабрь и генварь суть время бурь, если не на суше, то на соседних морях. Среднее число дней дождливых или снежных во всей Японии можно считать 110, а дней облачных более половины года. Не смотря на то, там случаются засухи, как напр. было в 733, 1082 и 1558 годах. Грозы [70] очень обыкновенны в Японском архипелаге, но их время не в средине лета, а осенью, весной и даже зимой. В проливах, разделяющих главные острова, часто появляются внезапные шквалы, достигающие до степени ураганов, что особенно замечено в Хакодате.

Таковы краткие замечания, которые можно сделать о климатических условиях Японии. Переходя затем от них к обзору ее производительности, мы должны бы прежде всего предположить, что страна столь отдельная по своему географическому положению имеет совершенно самостоятельную фауну. Однако, как заметил Темминк, это предположение не совсем оправдывается, по крайней мере относительно высших животных. Собственных родов млекопитающихся Японский архипелаг не имеет, и почти все его виды встречаются в других странах, даже в Европе. Число зверей притом невелико. Один вид обезьяны, медведь одной породы с водящимся в Индии, лисица, волк, олень, антилопа с длинною шерстью, сходная с суматрскою (Ant. crispa), дикая свинья, монгольский заяц, крысы и мыши суть немногие дикие представители масса млекопитающихся. К ним могут быть присоединены домашние животные: кошки и собаки, разводимые в большем числе, и лошади, коровы и буйволы мелкой породы, весьма немногочисленные. Овец и коз нет совсем, так что японцы до последнего времени не знали шерстяной одежды. Большие виды рода Felix, как то тигры, ирбизы, также [71] неизвестны, хотя они встречаются в соседних странах, Маньчжурии и Корее. У берегов Японии водится еще довольно китов, которых бьют гарпунами для извлечения из них спермацета и амбры. Бедняки, употребляют китовое мясо и в пищу, несмотря на то, что оно отвратительно.

Птицы также немного отличаются от европейских и азиатских. За то они многочисленны. Темминк насчитал уже 228 видов; теперь их известно больше, так что можно сказать, что 1/16 часть птиц земного шара встречается на пространстве Японии, которое равно едва 1/130 части всей земной поверхности. Между птицами преобладающие по числу особей породы — водяные, как оно и естественно в стране, окруженной морем и обильно орошаемой потоками. Уже Тунберг заметил на Иедогаве многочисленных пеликанов, диких уток и других водяных птиц, которые гнезда свои вили на соснах, посаженных вдоль дороги, так как места низменные до самой реки были обработаны. Альбатросы, разные чайки, бакланы, гренландские голуби и другие рыболовы в множестве обитают по берегам морским. Красивый вид цапли обыкновенно разгуливает по полям, когда их пашут, истребляя червей и земных насекомых: птица эта пользуется уважением народа и никто ее не трогает. Дикие гуси и утки, чирки, снигири, перепелки, голуби, галки, вороны, воробьи встречаются как и в Европе; первые охотно живут между мелкими прибрежными островами, где они безопасны от охотников. Домашнюю [72] птицу составляют куры, утки и гуси, содержимые в довольно большом числе главным образом для яиц, до которых японцы большие охотники. Водятся великолепные фазаны, а для охоты японцы содержат копчиков и соколов, из которых первые ловят и. рыбу. Соловьи составляют любимых певцов, и за лучших из них платятся большие суммы, напр. рублей по пятисот на наши деньги.

Гады малочисленны, что без сомнения надобно приписать давней обработке страны, также как и малое число зверей. Встречаются большие черепахи, несколько змей, близких по породе к змеям Усурийского края, и огромная пресноводная ящерица, Triton japonicus, с чрезвычайно широкою головою, плоским телом и коротким лапами, отличительная для Японии.

За то рыбы представляют такое богатство форм и особей, какое редко повторяется в других частях земного шара. Не перечисляя здесь прочих, назовем одних тех, которые употребляются в пищу. Это суть окуни, сельди, сазаны, лососи, сомы, гнюсы, игла-рыба, рогатки, чебаки и угри, очень красивые. Японцы, как известно, настоящие ихтиофаги, кормящиеся рыбою предпочтительно пред всеми другими питательными веществами. Они ловят ее и неводами, и вершами, и Острогами. Последняя ловля, производимая вечером, при огне, чрезвычайно любопытна. В тихую погоду сотни лодок рассыпаются по закрытым частям моря ищут рыбу при свете факелов. Залив или бухта тогда представляются как бы иллюминованными. — Японцы [73] добывают и употребляют в пищу икру некоторых рыб, а жир их служит для освещения.

Из низших животных, характеризующих японскую фауну, надобно прежде всего назвать многочисленных раков, из которых один, Maja Kaemferi, имеет в окружности несколько футов и клешни в полтора аршина длиною. Прекрасный экземпляр этого рака можно видеть в берлинском зоологическом кабинете. — За раками следуют слизняки, из которых многие, напр. устрицы, употребляются в пищу. Японцы едят также каракатиц, столь любимых в Китае. У берегов залива Овари они ловят жемчужных раковин. Насекомые, особенно жесткокрылые, многочисленны в стране и нередко отличаются яркими цветами крыльев и тела. Самое полезное из них — шелковичный червь, дающий столь превосходный шелк, что ныне его считают из первых в свете. Пчелы также разводятся японцами, но не в большом количестве. Шпанские мухи водятся в Японии, но употребление их там неизвестно. Есть тысяченожки и мокрицы, опасные своим укушением, и белые муравьи, столь прожорливые, что они поедают все, попадающееся им на встречу. Эти последние составляют бич хозяйства японцев. — Кораллы разных видов — розовые, красные и проч., встречаются у многих берегов Японии, хотя не строют здесь рифов.

Растительное царство особенно разнообразно в Японском архипелаге и отличается пышностию развития, густотою зелени и сочностью всех частей [74] растительных тканей. Благодаря довольно резкому переходу от свеже-умеренного климата к теплому, как в горизонтальном направлении, от северо-востока к юго-западу, так и в вертикальном, по отклонам гор, японская растительность представляет нередко в близком соседстве формы средне-европейские и породы чисто тропические. Из видов, напоминающих тропики, замечательны: бананы, впрочем достигающие здесь северного предела и не приносящие зрелых плодов; многие виды бамбука; лавры, из которых особенно замечательно камфарное дерево; хлопчатник; саговик тессио; шишконосная пальма, дающая саго; малорослая пальма Chamerops excelsa, растущая впрочем и в южной Европе; волторашник — дерево с большими широкими кистьями, напоминающими сирень, и с цветочными пирамидами в роде каштановых; далее: мирты, гранатники, апельсинные, миндальные деревья, чайный куст и проч. Кроме того можно назвать: великолепные японские розы или камелии, вечно украшенные своими блестящими плотными листьями; золотое дерево, с широкими кожистыми листьями темнозеленого цвета с пятнами; каки или китайскую хурму, дерево среднего роста, очень ветвистое, с желтоватыми мясистыми плодами, похожими на сливу, и с густою листвой. Напротив того, бирючина, бузина, ясень, дерен, каштан, самшит, жимолость, бересклет, барбарис, клен, сливы, вишни, яблони, груши, кизыльник, боярышник, розовые кусты и др. напоминают среднюю и южную Европу и западную [75] половину Кавказа, а береза; сосна, дуб, липа составляют формы, свойственные и холодно-умеренному климату приволжских частей России. Между травянистыми растениями такое же родство с европейскою флорою обнаруживают: шалфей, розмарин, баранчики, фиалки, земляника, морковь, гвоздика, молочай, подорожник, различные породы картофеля и табаку, колокольчики, сложноцветные, лютики, наперстянки и проч. Лилии, столь многочисленные в Маньчжурии, изобильно растут и здесь. Благодаря обработке в садах, они представляют более ста пород (varietas), точно так же как розы, число которых еще значительнее. Культурные растения Японии также представляют переход от европейских к тропическим. Так рядом с смоквами, виноградом, гранатами, хлопчатником, рисом, мы видим пшеницу, кукурузу, ячмень, овес, картофель, спаржу, редьку, салат, огурцы, дыни, горох, цикорий. К европейскому климату подходят также: квай — камыш с съедобными корнями; ава — вид проса; квокуза — злак с лапчатым колосом; чилим; огненная лилия, луковицы которой употребляются в пищу, и японский картофель, Dioscorea japonica, вьющееся растение с мучнистыми корнями. На это последнее растение было уже не раз указываемо как на способное заменить наш выродившийся европейско-американский картофель.

В ботанической. географии Японский архипелаг принято называть царством Тунберга или царством камелий и целеастровых, которые составляют [76] исключительную принадлежность Японии. Представителями первого типа этих растений служат два вида камелий и чайное деревцо; а вторых особые виды бересклета и других краснопузырниковых, виды крушины и ююба. Кроме того Японии свойственны и многие другие растения, не встречающиеся вне ее, напр. гингко — хвойное дерево с иглами, переходящими в листья. Но эта отличительность, может быть и резкая в то время, когда Японский архипелаг был страною девственною, ныне, так сказать, почти стерлась. Уже Зибольд заметил, что из 500 растений, служащих в Японии на пользу или для украшения садов, наверное половина вывезена из соседних стран. Ригель, — сравнивая в 1860 году японскую флору с усурийскою, нашел, что из 600 видов, описанных Максимовичем на Усури, не менее 70-ти свойственны Японии; а с изучением растительности северной половины Японского архипелага можно надеяться на отыскание большого числа пород, общих архипелагу и соседнему материку, особенно же, если в область изучения войдет Корея.

Чтобы заключить этот краткий очерк растительного царства в Японии, напомним здесь названия тех пород растений, из которых человек извлекает наибольшую пользу. Это будут:

А. Деревья.

1. Шелковичное, Morus alba, которое водится везде к югу от 41° широты, особенно в северной половине Нипона. [77]

2. Бумажное, Brussonetia papirifera, из коры которого, собираемой к декабре, делают бумагу.

3. Лаковое, Rhus vernix, растущее впрочем и дико. Млековидный сок его дает знаменитый японский лак.

4. Камфарное, Laurus camphora, дающее камфору и особенно разводимое на островах Гото и в провинции Сацуме.

5. Чайное деревцо, Thea bohea, возделываемое везде в южной части архипелага, но дающее чай хуже китайского.

6. Восковое дерево, Rhus succedonen, из которого приготовляют воск на свечи, заменяющие японцам наши стеариновые.

7. Смоковницы, каштаны, орешник, груши, фисташки, апельсины, лимоны, сливы, абрикосы, — разводимые для плодов.

8. Сосна, кедр, береза, дуб, кипарис — главные строевые деревья Японии, которая впрочем имеет и тековое дерево.

Б. Другие растения.

9. Хлопчатник, свойственный всей южной половине архипелага и пересаживаемый ежегодно.

10. Конопля, дающая обыкновенный материал для грубых тканей. Но веревки делаются не из нее, а из крапивы и из коры некоторых деревьев.

11. Рис — важнейшее произведение Японии, которое составляет главную пищу народа. Он родится на всем архипелаге, кроме Мацмая, но особенно [78] знамениты плодородием области: Изие, Ооми, Мино, Ямазийро, Ямато, Сима, Тоотоми, Суруга, Каи, Мюзази, Харима, Бицю, Идзумо, Оозуми и Муцу, то есть части Нипона, соседние заливам Овари и Осака и лежащие в западной половине острова, между Японским и Внутренним морем.

12. Пшеница, рожь, ячмень, овес, сахарное просо (сорго) и другие полевые злаки, произрастающие везде. Некоторые из них дают по две жатвы в год.

13. Капуста, редька, горох, бататы, морковь, хрен и множество других травянистых пород составляют огородные овощи.

14. Кунжут, репа, камфарное дерево, египетский гороховик и некоторые другие растения дают масла для приправы пищи и для ночников.

15. Марена и спорынь — краски красную и синюю.

16 Сады, столь изящно содержимые японцами, наполнены обыкновенно азалиями, нандинами, вишнями, померанцами, барбарисом, аукубою, магнолиями, бархатцами, китайскими астрами, пионами, маточной травой, ноготками, бальзаминами, колокольчиками, лилиями и розами.

17. Морская капуста, конечно, не обработывается, но добывается японцами в огромном количестве для пропитания бедняков.

18. Наконец в хозяйстве японском играют важную роль грибы, усердно собираемые и служащие приправою к разным подливкам и соусам.

Особенность японского растительного ландшафта [79] состоит в том, что он образуется почти исключительно культурными растениями. Редко, и то лишь на крутых, каменистых отклонах гор, можно Встретить породу, необработанную или не насажденную рукой человека. «Я предполагал найдти, заметил еще Тунберг, огромные ботанические богатства на японских полях и в селениях; но неутомимая деятельность народа обманула мои ожидания. Ни одной сорной травки, ни одного растительного паразита нет на этих полях. Если бы и появились, то их немедленно вырвали бы». Это может дать повод думать, что сельский вид в Японии очень однообразен и напоминает или наши русские поля, или обширные низменности Китая, засеянные рисом. Но на самом деле не то, и японский ландшафт обыкновенно отличается пестротою и разнообразием. Горы и холмы то одета зеленью небольших рощ, садов и аллей, то, на покатостях, представляют желтеющие поля пшеницы и ячменя. В долинах господствует рис, хлопчатник, огородные овощи; но все это перемешано с зеленью деревьев, которые во множестве растут по межам, у дорог или возле жилищ. Я не умею ни с чем более сравнить общего вида южной Японии, как с ландшафтом некоторых частей средней и южной Италии. Здесь, как и там, удивленный житель севера встречает на одной и той же почве готовую жатву, деревца среднего роста, обремененные цветами или плодами, и высокие стволы строевых деревьев, которых густолиственные [80] вершины дают тень тому, что растет ниже и могло бы быть выжжено солнцем.

Минеральное царство, по самому геологическому устройству Японии, очень разнообразно; но его произведения наименее нам известны, потому что геологические и минералогические изыскания в Японском архипелаге почти что не начинались. Золото и серебро столь изобильны, что голландцы и португальцы вывозили некогда целые грузы их. Про португальцев именно сохранилось предание, что они ежегодно добывали из Японии до 500 бочонков одного золота. Хотя же с изгнанием иностранцев в XVII веке запрещено было разработывать большую часть рудников и приисков обоих металлов; тем не менее количество их, оставшееся в обороте, и доселе очень значительно. Золото особенно изобильно, и его цена была до последнего времени ниже европейской (1:12 или 13 вместо 1:15). Все рудники принадлежат или императору, или князьям, но последним под условием вносить две трети добытого металла в императорскую казну. Самые богатые золотые жилы находятся на острове Садо, к с.-з. от Нипона; потом следуют суругские. Очень богатые прииски встречаются также в Сацуме и Цикунго (на Киусиу), в горах провинции Муцу (39° ш.), на соседних ей островках: Кин-касиме, Ази-симе и Амакузе, и наконец в русле реки Тендигавы, в провинции Тоотоми (на Нипоне). Серебра меньше; самые известные месторождения его находятся в области Бунго. Медь, [81] слава Японии, очень обыкновенна на всем протяжении островов, но особенно в провинциях Суруге, Ацингано, Киньокуни и Сацуме, из которых в первой она содержит золото. Олова и цинка нет, и первое ценилось долгое время наравне с серебром; но свинец очень обыкновенен, особенно в Бунго. Железные руды, дающие столь превосходную сталь и железные вещи, долгое время разработывались лишь в немногих местах — в Бицю, в Бицене, в Мимасаке; но в последнее время японцы все свое внимание устремили на расширение производства этого полезного металла. Каменный уголь, этот двигатель современной заводской промышленности, издавна добывался в Цикузене; но теперь его разработывают во многих местах, особливо на севере государства и даже, как говорят, на Мацмае. Предварительно употребления на топливо его обращают в кокс; но для пароходов он не годен по малому содержанию углерода. Нефть выходит из земли в провинции Иецинго. Сера встречается во многих местах, преимущественно же в области Сацуме, на о-ве Ивогасиме. Соль добывается японцами из морской воды, подобно как во Франции и в Китае; но соловарни японские отличаются от европейских тем, что в них для сгущения рассола употребляют не градирни из хворосту, а кучи дресвы, которые поливаются водою пока в ямах около них не соберется достаточно рассола, годного уже к вывариванью на огне. Из полезных металлов и минералов в Японии неизвестны сурьма, [82] нашатырь и бура: их привозят из Китая и других стран. За то Япония богата сердоликами и яшмой, из которых выделываются многие изящные безделки, асбестом, фарфоровой глиной (в Фицене, Суруге и др. местах), и всякого рода строительным камнем.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Этнография Японии. Аины. Ликейцы.

Этнография Японского архипелага до сих пор разработана слабо. Было время, когда, за введением в науку системы Блуменбаха, японцев безусловно причисляли к так названной этим ученым желтой или монгольской расе. Многие даже были убеждены в происхождении их от китайцев, чему подтверждением служило предание о китайской колонии и сходство некоторых письменных знаков, употребляемых обоими народами. Самый язык, который выражается этими письменами, был неизвестен или забыт, а потому заключение о сходстве ни кем не опровергалося, хотя походило на то, что финны одноплеменны с итальянцами на том основании, что у них многие буквы сходны между собою. Первый, указавший на заблуждение, был Клапрот. Он доказал, что японский и китайский языки не имеют ничего общего ни в лексикологическом отношении, ни в строении речи. Если иногда японцы и употребляют китайские слова, то делают это как всякий другой народ, принявший те или другие чужеземные звуки для обозначения [84] предметов, прежде ему неизвестных. Постройка предложений остается все же японскою, подобно тому, как мы, славяне, можем сказать: «формы цивилизации не идентичны у разных наций», не опасаясь стать французами или римлянами от такого употребления слов романского корня, даже если бы сказанное предложение было написано польскими, т. е. латинскими буквами. Мнение Клапрота принято ныне всеми; но оно, как чисто отрицательное, не решает еще вопроса о сродстве японцев с другими народами земного шара, сродстве которое однакоже необходимо существует, если мы признаем так называемое единство человеческого рода. Не входя в разбор слишком уже наивной гипотезы Кемфера о путешествии предков японцев из ветхозаветной Месопотамии, после вавилонского рассеяния языков, можно собрать немало мнений людей, занимавшихся делом и все-таки не пришедших ни к чему положительному. Головнин, живший, два года в Японии и научившийся, при помощи курильского переводчика, несколько говорить по-японски, полагал, что японцы и курильцы принадлежат к одной расе. Свидетельства японских летописей о расширении японской империи как будто оправдывают такое мнение. В самом деле, туземцы северной половины Нипона, которых не без основания можно считать соплеменниками аиносов и курильцев, так легко слились с победившими их жителями южной Японии, что трудно допустить коренное различие в их происхождении. Ни язык, ни наружность не дают теперь повода [85] отделить северных японцев от южных; а между тем мы знаем, что антропологические признаки очень прочны, так что, будь японцы разноплеменны с аинами, своеобразный тип последних сохранился бы на Нипоне во многих особях. К сожалению, история Японии и местные наречия ее так мало известны, что нельзя решительно высказаться в пользу мнения Головнина. Другие специалисты, с своей стороны, представляют не менее вероятные гипотезы. Так Пикеринг сближает японцев с малайцами, населяющими все мелкие острова северной части Великого океана, и свое заключение основывает на сравнении японского языка с диалектом Сандвичевых островов. Лэтгем указывает на сходство японского простонародья с обитателями Формозы. И все эти соображения имеют свою цену, свою степень вероятности; а потому, при настоящем состоянии науки, можно сказать, что вопрос о происхождении японского народа еще не решен.

Зибольд отличал на Киусиу два типа, свойственные жителям этого острова. Один из них принадлежит прибрежным мореходам и рыбакам, другой жителям внутренности страны, как бы горцам. Первые гораздо смуглее вторых, имеют нередко, при малом личном угле, вьющиеся черные волосы и нос, хотя небольшой, но орлиный. Рост их весьма невелик: 2 аршина и 2-3 вершка. Жители внутренних областей Киусиу гораздо их выше. Они притом отличаются широким, приплюснутым лицом, толстым, придавленным носом, волосами, [86] имеющими нередко рыжеватый оттенок, и цветом кожи, гораздо менее смуглым. У женщин кожа даже просто белая, как в Европе, и румянец играет на щеках, как будто они были итальянки или француженки. Нравственно эти горцы, будучи воздержаны, набожны и гостеприимны, отличаются слишком большой церемонностью в обращении. Но обозначив эти различия, Зибольд не указал на зависимость их от происхождения жителей Киусиу из разных стран. От того этнограф может сомневаться, действительно ли пред ним потомки двух рас, или же различие типов произошло просто от рода занятий, наследственно усвоенного обитателями прибрежья и горцами, от климата, качества пищи, воспитания и т. д.

Впрочем, вопрос о классификации племен утратил почти всю важность со времени утверждения в науке теории Дарвина. Выражения: монгольская порода, малайская порода потеряли теперь значение. Можно почти безошибочно сказать, что переливы или переходы рас из одной в другую столь постепенны, что установить строгие границы между ними невозможно. Мы видим этому примеры и у себя в Европе, где однакоже племена издавна обособились. Жители островов Балеарских и Сардинии занимают средину между итальянцами и испанцами, русины в Люблинской губернии и в Галиции средину между малороссами и поляками. На западе Азии наука открыла переходы от племен туранских к семитическим и индогерманским в народах древней Мидии и Ассирии. Равно и [87] на востоке от монгола невелик переход к солону, гольду, орочону на Усури и, вероятно, к древним обитателям верхне-усурийской и суйфунской долин. Отсюда то же сходство типов поведет нас, через корейцев, с одной стороны, по мнению Каллери, к народам Инду-Китая, Тибета и Инду стана, а с другой к ликейцам, японцам и курильцам, которых сходство и доныне нетрудно заметить. Встречающееся по временам различие наречий в этом случае неважное дело, ибо доказанная вещь, что в южной Америке, в Африке многие несомненно однородные племена говорят разными языками, и это различие другой раз происходит на наших глазах, так что внуки одних и тех же лиц не понимают друг друга, ибо создали каждый свое наречие. Только у образованных народов язык есть прочный признак: дикари же не имеют установившихся диалектов, если только не вышли уже из первоначальной формы быта — бродяжничества отдельными семьями. А из названных выше племен многие и до сих пор ведут этот образ жизни и по справедливости могут быть причислены к самым типическим, дикарям. В свое время ту же форму быта проходили конечно и обитатели Нипона, Киусиу и т. д.

В виду однакоже, достаточной определительности отличительных признаков, можно подразделить все на селение Японской империи на три главные племени: господствующее, без сравнения многочисленнейшее других — японцы, и второстепенные по числу — аины [88] и ликейцы. Три эти породы занимают и три различные географические области. Японцы живут в средине, от 30 до 42 1/2° сев. широты, на островах Нипоне, Сикокфе, Киусиу, и на всех мелких, к ним прилегающих, а также в южной части Мацмая. Аины составляют население большой части последнего острова, и переходят отсюда на Сахалин и на Курильские острова, где уже носят названье курильцев и несколько отличаются от аинов собственно. Ликейцы суть жители ряда небольших островов, который тянется на юг от Японии к стороне Формозы. Рассмотрим характерические черты каждого из этих племен.

Японец невелик, обыкновенно вершков 35-37 ростом (женщина 32-34), пропорцианально сложен, скорее худощав, чем толст, но имеет хорошо обозначенные мускулы, чего нет напр. у некоторых тунгузских племен. Он гибок, ловок и, благодаря воспитанию и привычке, чужд движений резких и грубых. Физиономия его приветлива. Глаза черные смотрят чрезвычайно оживленно, внимательно и видимо выражают хорошие умственные способности. Голова японца, не смотря на его небольшой рост, не менее европейской, от чего она кажется даже очень большою. Отношение вертикального и горизонтального ее поперечников то же, что и у нас; личной угол не менее европейского. Череп округлый, изредка впрочем приподнятый у макушки. Уши, нос, рот не представляют ничего резкого или грубого, и только взаимное расстояние глаз да некоторая наклонность их внутрь [89] и ширина скул выдают азиатца. Заметим, что вся эта физиономия обыкновенно скрашена улыбкой, добродушной у большинства, слегка иронической у высших сословий, где также нередки лица, выражающие спокойную в себе уверенность, без надменности, и привычку повелевать. Цвет лица японца ближе всего подходит к цвету нашего малоросса или итальянца; но впрочем это зависит от климата и условий общественной жизни. У женщин нежная кожа представляет те же оттенки белизны и румянца, как в средней и южной Европе, делая различие только с рыжеватыми особями скандинавской и англосаксонской пород.

Японцы имеют густые черные или темно-русые волосы; борода и усы их, когда отпущены, столь же густы, как европейские, что заметно отличает их от китайцев и всех малайских и тунгузских племен. На груди, руках и ногах волосы встречаются редко. По принятому обыкновению японцы бреют усы, бороду и переднюю часть головы; но во время траура от этого правила делается отступление: Некоторые старики носят бороду постоянно, и тогда она постепенно принимает все оттенки седины.

Образ жизни японцев в существе умеренный, ибо они почти не знают крайностей пьянства и каторжно-утомительных фабричных работ европейцев — делает их довольно долговечными, не смотря на умеренность пищи. Старики в 70-80 лет не редкость. Но женщины, рано начинающие исполнять половое назначение, обыкновению стареют быстро. [90] В 60 лет старуха уже совершенная развалина; сорокалетняя женщина смотрит, как шестидесятилетняя в Европе. — Впрочем о долговечности японцев нет ни каких точных сведений, да и не может быть, потому что статистика в Японии не сделала еще на столько успехов.

О языке японцев, их нравах и обычаях будет сказано особо, а потому здесь заметим только, что первый, т. е. язык, принадлежит к числу богатейших формами и словами. В противоположность китайскому, он имеет не только те флексии, которые вызываются склонениями и спряжениями, но и много других, обозначающих оттенки мысли и состояние слов. По свидетельству Головнина грамматика японская однако же не очень трудна, потому что изменения слов при склонениях и спряжениях малочисленны. Перемены падежей обозначаются окончаниями, перемены времен глаголов также; и как глаголы японские не имеют ни родов, ни чисел, ни наклонений, а только одни времена, то это очень упрощает их изучение. Для точнейшего обозначения эпохи события употребляются японцами наречия; напр. я еду в город завтра, после завтра, утром, вечером, днем; это случилось давно, не так давно, и т. п. Предлоги ставятся после слов, к которым относятся; союзы также иногда следуют за словами, которые связывают. Но если грамматика не особенно трудна, то лексикографическое богатство японского языка изумительно. Синонимы, увеличительные, уменьшительные, [91] ласкательные слова здесь самое обыкновенное дело; значение и употребление личных местоимений так своеобразно что, по замечанию Алькока, достается с трудом. И все это богатство необходимо для того, чтобы выразить точнее оттенки мысли, взаимные отношения разговаривающих лиц, состояние духа говорящего, характер рассказываемого события, качества описываемого предмета и т. д. В этом смысле японский язык, кажется, есть самый богатый на всем земном шаре и служит к подтверждению той известной в филологии истины, что чем диалект самостоятельнее, независимее от других развивался, тем более находил он в самом себе силы, гибкости и изящества. При обилии гласных в словах, речь японская весьма музыкальна и несколько напоминает итальянский язык.

От этого краткого антропологического изображения японцев — собственно перейдем теперь к племенам инородным, о которых упомянули выше, т. е. к аинам и ликейцам, и здесь уже войдем в некоторые подробности об их обычаях, образе жизни и проч. Аины, жители островов Мацмая, Сахалина и соседних им, долгое время были почти неизвестны европейским ученым. За исключением старинного, забытого всеми Петра Морена, Лаперуз был первый из путешественников, который посетил их берега, сделал им описание и даже собрал небольшой словарь их языка. Это случилось в 1787 году, когда на севере от Мацмая открыт пролив, названный именем французского мореплавателя. Суда Лаперуза [92] стояли некоторое время у западного берега Сахалина и у южной его оконечности. Здесь французы нашли в туземцах, тогда еще не имевших среди себя японских колоний, но уже сносившихся с Японией, людей крепких, хорошо сложенных и напоминающих чертами лица скорее европейскую, чем монгольскую расу. Цвет их кожи был темный; но они имели густые волосы на голове и на бороде; даже их руки, шея и спина были покрыты волосами. Одежда их состояла из тканей, жилища были красивы; в домах находилось не мало японской утвари, даже посуды под лаком. Эти островитяне были отважные охотники, ходившие на медведей со стрелами и палицами. Они занимались также рыболовством и употребляли для этого лодки, выдолбленные из цельных деревьев. Богатство их составлял жир морских животных, который Лаперузу показался исключительно китовым: его они выменивали японцам на привозимые ими изделия. Землю свою они называли Щока, почему Лаперуз и дал это название всему Сахалину, хотя оно, вероятно, относилось только к какой либо местности близ залива Де-Лангль. Они знали остров Иезо (Мацмай) и называли его Чиха; в собственной земле им были известны названия селений по западному берегу; но они ничего не знали о восточном.

Через несколько лет после Лаперуза посетили те же места Крузенштерн и Головнин и не только дополнили сведения, собранные французским мореплавателем, но дали такие подробности об аинах, что [93] и доселе немного можно прибавить к ним. В то время на Сахалине уже были японские населения, равно как и в северной части Мацмая. Крузенштерн, посетив в 1805 году обе стороны Лаперузова пролива, убедился прежде всего, что населяющие их люди составляют один народ. Народ этот сам себя называл аино, т. е. люди вообще, подобно тому, как это часто случалось встречать и на других островах Великого океана. Он же занимает, кроме Мацмая и Сахалина, большую часть Курильских островов, где известен у русских под именем мохнатых курильцев. Словарь, приложенный к «Путешествию» Крузенштерна и собранный преимущественно Давыдовым на о. Сахалине, служит к подтверждению этого замечания о географическом распространении племени. Аины — рыболовы по преимуществу и добывают такое множество рыбы, что большими массами продают ее японцам в сушеном виде. Главное средоточие этой торговли было в 1805 году в заливе Анива, при японской фактории под 46° 36' шир., где разбросано было до ста аинских хижин. Тут до 400 человек было ежедневно занято чищеньем рыбы, которую, между прочим, собирали даже корзинами на берегу, вовремя отлива. Японцы, сверх того, занимались здесь китоловным промыслом. За мысом Терпения встречались опять аины, но уже видимо менее сближенные с японцами, потому что носили одежду исключительно из моржевых и сивучьих кож и мехов, а не из японских тканей. Все аины, по [94] свидетельству Крузенштерна, подтверждаемому и позднейшими исследователями, очень небольшого роста, не более 2 арш. 3 вер., и почти все одноростки. Они очень смуглы, имеют густые длинные бороды и черты лица приятнее, чем напр. у камчадалов. Мнение, что они покрыты сплошь волосами, есть басня. У женщин косы очень длинны; лицом они также смуглы. Губы красят в синюю краску, руки татуируют. Они услужливы и откровенны. Одеваются по большей части в меха и кожи; но не прочь надеть под них и японскую бумажную или холстинную одежду. Употребляют также грубые ткани собственного приготовления из древесной коры. Мущины носят медные серьги. Каждый домохозяин непременно держит медвежонка, которому дает угол в избе, и нет возможности убедить аина продать подобного медвежонка. Женщины (по свидетельству Лаперуза и Броутона, отвергаемому впрочем Крузенштерном, но подтверждаемому Головниным) кормят этих медвежат грудью, «вероятно, как заметил потом Головнин, чтобы полакомиться кусочком сладкого мяса». У аинов нет и следов земледелия и скотоводства. Они употребляют для езды только собак, и ездят на них зимою в санках, а летом на бичеве, вдоль рек. Управление у них патриархальное, т. е. через старейших в роде или в селении. Аины не имеют храмов; но у них есть божество, называемое камои; в честь его они жгут на берегу и на горах огромные костры, и в этом состоит все их богослужение. [95]

Головнин, в 1813 году, подтверждая рассказы Лаперуза и Крузенштерна, прибавляет еще следующие интересные подробности, которые тем более драгоценны, что собраны уже на Мацмае, т. е. в пределах собственно японских. Курильцы и аины Сахалина и Иезо, говорит он, несомненно один народ; исключение из них составляют разве некоторые обитатели южной половины Мацмая, которые отчасти стали особым народом. Как в Курильском архипелаге, так и на Иезо они называют себя просто аино, что значит человек, а для отличия жителей разных островов к этому наименованию придают название острова, напр. кунашири-аино, итуруп-аино и пр. Все они говорят одним языком. Что же касается до кшных мацмайцев, то хотя в язык их уже вошло много японских слов, но несомненно, что он в существе курильский. Бывший с Головниным в плену «курилец Алексей часто разговаривал с южно-мацмайцами и, хотя по большей части с трудом, понимал их разговор; но когда встречалось, что он не мог чего либо разуметь, то, по некотором разъяснении, скоро узнавал их мысли. Словом, между языком жителей Мацмая и Курильских островов гораздо более сходства, нежели между русским и польским. Наружный вид всех аино доказывает то же самое; только разность состоит в том, что мацмайцы, питающиеся более обильною и разнообразною пищею, половчее, повиднее и поздоровее».

«Японцы, продолжает потом Головнин, подчинив [96] себе аинов (Наружный признак подданства аинов Японии состоит в ежегодных поклонениях и дарах, которые приносятся аинскими старшинами, получающими впрочем при этом отдарки. Прежде эта церемония делалась в Иеддо, теперь в Хакодате или Мацмае.), оставили им важнейшие их права: свободу поклоняться богам их предков, судиться в делах между собою по старинным их обычаям и собственными старшинами; в одежде и общежитии следовать своим обыкновениям и жить в особых селениях, под управлением самими ими выбранных и японскими чиновниками утвержденных начальников. Правительство постановило законом, чтобы аины ничего не делали для японцев без платы; казна сама платит им за работы, и всякой работе цена определена. Только они недовольны ею и говорят, что вознаграждение не соответствует их трудам. Многоженство им дозволено, и потому они имеют по две и по три жены, а старшины и более. Если случится, что такой старшина управляет многими селениями, то во всяком из них имеет жену, на случай приезда. Детей своих они ничему не учат, кроме звериной и рыбной ловли, искусства стрелять из луков и нужной домашней работы. Грамоты, следовательно и законов писанных, у них нет, а все передается изустно, из поколения в поколение. Живут между собою чрезвычайно согласно и вообще миролюбивы и добросердечны; к иностранцам ласковы, услужливы, весьма учтивы и почтительны. Обыкновенное приветствие их [97] состоит не в поклонах; но они поднимают обе руки с распростертыми пальцами к лицу, потом опускают их весьма тихо по бороде, как бы гладя ее, до самого живота, и в то же время немного наклоняют голову, смотря пристально в глаза тому, кого приветствуют; и это к почтенной особе повторяется два или три раза. Недостаток бранных или ругательных слов на их языке свидетельствует о кротости их нравов. Русские курильцы сказывали, что у них обыкновенная брань, когда они на кого рассердятся, заключается в словах: непроворный или неловкий; когда же кого хотят выбранить более, то называют дураком, а настоящему бездельнику дают имя собаки. Садятся они таким же образом, как и японцы, поджав ноги или сложа их накрест, как наши портные. До табаку и до крепких напитков они великие охотники; первого японцы продают им сколько угодно; но последним положена мера, и никто не смеет доставлять им более определенного количества, чтобы вредные напитки не произвели менаду ними болезней и не подали повода к ссорам и преступлениям. Японское правительство не дозволяет своим аинам держать порох и употреблять огнестрельное оружие, а потому их оружие состоит в саблях, копьях и стрелах; последние иногда намазывают они ядовитым соком известного растения, называемого лютиком, действие которого по большей части бывает смертоносно. Аины не имеют слишком веселой, живой наружности, но кажутся более скучными и [98] раболепными; однакож любят песни и пляску: первые очень неприятны для слуха, а пляска их состоит в одних кривляньях. Солнце и луну признают они божествами: но не имеют обрядов поклонения; у них нет ни храмов, ни священнослужителей, ниже какого духовного закона; они верят двум духам, доброму и злому; присутствие первого призывают посредством пучка стружек вместе связанных, который выставляют на своих жилищах. Они так мало заботятся о вере и богопоклонении, что японцы, познакомившись с ними, долго не могли узнать, веруют ли они в какое-нибудь божество».

К этим подробностям, собранным полвека назад, можно прибавить лишь несколько слов, чтобы Изобразить состояние аинов в наше время. Пятнадцатилетние наблюдения, сделанные на Сахалине, и известия о Мацмае, относящиеся к 1863 году, убеждают, что в существе народ остался тем же, чем был при Крузенштерне и Головнине; но что, с другой стороны, и внешнее влияние отразилось на нем с заметною силою. Аины теперь, даже на Сахалине (в южной части) впали в полную экономическую зависимость от японцев, не могут жить без их одежды, отчасти и без их продовольствия. Они расселены на этом острове деревнями вдоль берега; на Мацмае же, напротив, во многих местах отрезаны от него японцами. Звериная и рыбная ловля и ныне составляет главный их промысел; но они уже несовсем чуждаются земледелия, и некоторые из них имеют у [99] себя огороды. Число их, без сомнения, убывает, так как в 1862 г. оставалось на Мацмае не более 50,000 аинов противу 120,000 японцев; на Кунашире же и Итурупе пропорция еще менее. Здесь можно еще заметить, что при постепенном сближении с туземцами Сахалина, русские стали мало по малу различать между ними две породы: аинов собственно и курильцев. Это различие внесено даже на оффициальную карту Восточной Сибири, так как аины и курильцы живут в разных селениях. Таким образом вопрос о разнородности аинского племени опять может возникнуть, если только племя это, вообще малочисленное, не будет окончательно поглощено более образованными народностями.

Население Ликейских островов, числом, по Гауксу, от 150 до 200 тысяч душ, представляет любопытный пример племени, в котором автографические признаки различных рас так перемешались, что энтографы долгое время не знали, куда их причислить. Несомненно, что они более всего сходны с японцами по росту, по складу головы и по языку; но, по свидетельству Базиля-Галла, Мак-Леода и мн. др., в них столько родственного с корейцами и малайцами, что они составляют именно переходное звено от так называемой монгольской расы к малайской. Небольшие ростом (2 ар. 1 вер.), сходные выражением лица с японцами, они также мало смуглы, как жители Нипона, не смотря на положение их островов вблизи тропика. Волосы и глаза у них черные; [100] последние широки и имеют едва лишь заметную наклонность век к стороне носа. Губы тонкие, лице овальное, нос не приплюснутый, хотя небольшой, ноздри тонкие, но не вздернутые. Большие черные борода и усы также отличают их от китайцев, как и жителей Нипона; только они не бреют их подобно последним. — Язык их почти тождествен с японским, но очевидно заключает и посторонние примеси, напр. китайскую и тагальскую. Нужно заметить, что с одной стороны ликейцы находились некоторое время в прямой и исключительной зависимости от Небесной империи и приняли в свою среду многих колонистов китайских; а с другой религия их, буддизм, проникла к ним вероятно из Индии, как полагает то Фас. — Ликейцы народ оседлый, почти исключительно земледельческий и чрезвычайно кроткий. Они приветливы к иностранцам, живут в совершенном мире между собою. Два значительные городка, Напа и Шуи, несколько десятков больших селений и множество мелких разбросаны по отклонам их холмов, большею частию среди густой зелени. Напа, на югозападной стороне Большего острова, есть главный порт страны, с 3.000 жителей, посещаемый японскими джонками, а Шуи — столица архипелага, где живет владетель его. Дома ликейцев деревянные, легкой постройки, обыкновенно открытые, помощью широких просветов в стенах, с одной, а иногда и с трех сторон, так что ветер свободно в них ходит, не производя однакоже беспорядков, потому что хижина всегда окружена густою древесною [101] зеленью. Крыши соломенные, бамбуковые или черепичные, с некоторым погибом, напоминающим китайские кровли. Пол обыкновенно несколько поднят над горизонтом земли и устлан, по японски, циновками. — Одежда их состоит: у мущин — из рубашки, широких панталон и халатов с широкими рукавами, почти таких же, как японские, но несколько покороче и преимущественно из легких материй; — у женщин — из короткой юбки, сверх которой также надевается широкий халат. Материалы для тканей те же, что в Японии, т. е. хлопчатая бумага и шелк. Обыкновенно они ходят с непокрытою головою; но во время дурной погоды, а чиновники и вообще на службе, надевают легкие шапки, нечто среднее между феской и шотландскою шапкою. Волос на голове ликейцы не бреют, а собирают в один пучок на макушке, предварительно намазав их растительным маслом и тщательно вычесав. Пучок удерживает свое положение и форму помощью двух колец, на него надеваемых, обыкновенно из меди, а то и из золота. Шапки цветом своим напоминают разряды чиновников, при чем фиолетовый принадлежит исключительно семье государя.

Ликейское общество имеет аристократический строй, то есть в нем есть дворянство, чиновничество и простонародье. Все они подвластны одному владельцу, который носит титул кун-ка, и есть государь неограниченный, хотя состоящий в вассальной зависимости не только от Японии, но даже от Китая, которому [102] уплачивает ежегодную дань. Впрочем неограниченность его власти вообще очень условна, потому что Ликейские острова постоянно содержат японские гарнизоны. Гарнизоны эти состоят из солдат сацумского князя, который есть прямой сюзерен ликейского кун-ка. Двадцать или тридцать японских джонок ежегодно посещают архипелаг и развозят по нем японские товары: ткани, лаковые, металлические и другие изделия; в замен они вывозят сырые продукты. Собственные мануфактурные произведения ликейцев уступают японским и даже китайским. Образование народа ниже, чем в Японии; но высшие классы совершенно усвоили китайскую и японскую ученость. Они последователи конфуциевского рационализма и потому скептики в деле веры, между тем как народ довольно усердно предан буддизму, что доказывается почетным положением среди его бонз. Христианство не прививается на Ликейских островах, не смотря на усердие многих миссионеров, напр. Бетльгейма. Народ бежит от проповедников, едва они начинают о вере, хотя, с другой стороны, миссионеров никто не преследует. Одно ли влияние жрецов тут действует, или присоединяются предания о судьбах христианства в Японии и Китае, — трудно сказать. Все ликейцы оказывают большое уважение к покойникам и носят по умершим родным долговременный траур. Любопытно, что ликейцы, будучи обитателями островов, почти во все не занимаются мореплаванием и торговлею.

Много любопытных этнографических заметок о [103] Ликейском архипелаге находится у Гейне и Гаукса, а также у некоторых русских путешественников, посещавших эти местности. Общий тон этих рассказов — некоторое увлечение прекрасною природою края и счастливым характером его обитателей; но нужно признаться, что подробной этнографии его мы не имеем, вероятно потому, что ученые путешественники и наблюдатели редко останавливаются там на долгое время.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки Японии. СПб. 1869