-

И В ЯПОНИИ ЖАТВА МНОГА...

ПИСЬМО РУССКОГО ИЗ ХАКОДАТЕ.

Крайняя несостоятельность японских религиозных учений, дух японского народа и правительства, — все предвещает здесь близкие и быстрые успехи христианской веры. Японская народная религия (Синту), поклонение духам предков, не могла отстоять себя и против буддизма; в сопостановлении же с христианскою верою она падает в прах пред самым начальным догматом: существования единого Бога, Творца и Промыслителя вселенной. Буддизм также дошел в Японии до последних нелепостей, до диаметральных противоречий себе самому, и легко опровергается на основании самых простых суждений здравого смысла. Японский народ в религиозном отношении можно разделить на четыре класса: верующих в бесчисленное множество будд и бодисатв и молящихся им, без всякого разумного отчета, кроме единственного, натолкованного бонзами, побуждения — по смерти избежать ада, — это старухи и старики из простонародья; очень слабо верующих, но не считающих себя обязанными молиться, — это вся, далекая от смерти, [240] молодежь из простонародья; презирающих буддизм, но стоящих горою за Синту, хотя и не верующих, — это все горячие патриоты из образованного класса; наконец, презирающих и буддизм и Синту и не верующих ни во что, кроме Конфуциева безличного неба, или самоизобретенного жизненного духа и т. п., это образованный класс вообще. Японское правительство во все времена отличалось примерною веротерпимостию, и христианскую веру, распространенную здесь католиками миссионерами во второй половине 16 столетия, изгнало отсюда совсем не как веру, но как «волшебное искусство, обманывающее народ, возбуждающее его к неповиновению властям и имеющее конечною целию лишь приготовление Японии к покорению ее иностранцами» (Из нескольких рукописных очерков христианства в Японии, которые я успел достать и прочесть (много нельзя достать, так как писать об этом предмете запрещено), подтверждаемых народными преданиями, а также краткими указаниями и намеками авторитетных исторических сочинения, видно, что католические миссионеры, в самом деле, без зазрения совести и очертя голову, пользовались, как вспомогательным средством к обращению народа в католичество, превосходством европейских технических и физических наук пред японскими, выдавая разные фокусы за чудеса. Показывают, наприм., японцу зеркало, на котором, под политурою, искусно нарисована, видимая только при известном освещении, голова лошади. «Смотри», говорят, «на что ты похож». Японец приходит в ужас от своего душенного безобразия. «Молись же», продолжают, «если не хочешь остаться скотом». Японец усердно начинает твердить: «сенсубари, сенсубари», (должно быть: Jesus Maria или Sancta Maria). Когда за тем, по прошествии назначенного срока, проведенного в молитве, он снова является к миссионерам, то, к несказанной радости, видит себя в зеркале уже не лошадью, а ангелом. Умели также миссионеры, под видом сверхъестественных чудес, показать в комнате море, гору и т. п. Все это принесло очень горькие плоды! Стоит послушать в настоящее время признания японцев и особенно японок, с каким страхом они, в первое время по прибытии иностранцев, прятались от них, воображая в них, как в христианах, колдунов, способных на все. Меня самого многие японцы упрашивали показать им какой нибудь сверхъестественный фокус, никак не веря, чтоб я не был чернокнижником. И до сих пор чернь, даже в Хакодате, после 16-ти летнего знакомства с иностранцами, еще не утратила того же мнения о христианах. Когда, в начале нынешнего года, здесь явились шайка поджигателей, целый месяц безнаказанно тревоживших весь город, до невероятности ловких и прытких, народ прямо порешил, что это — чародеи христиане. В прочитанных мною сочинениях есть также прямые указания и ни то, что, при беспрерывных государственных смутах, бывших во время христианства в Японии, когда Сёогунский престол то и дело переходил из рук в руки, миссионеры не сумели удержаться сами и удержать своих прозелитов от политических интриг. А Симабарасское восстание под христианским знаменем, страшная, вполне историческая катастрофа, кончившаяся поголовным избиением 80-ти тысяч инсургентов?.. Наконец, есть следы и того, что кое-кому из христианских прозелитов здесь не чужда была, очевидно, не ими самими изобретенная, мысль предания отечества во власть иностранцам.). Это слишком [241] несправедливое понятие о христианской вере, по видимому, давно уже было оставлено правительством Сёогуна, и если еще оффицияльно стоял неотменным древний закон смертной казни за принятие христианства, то он не имел и применения, хотя случаи к тому не могли не представляться. В настоящем году правительство Сёогуна пало и власть перешла к Микадо. Переворот этот был сделан несколькими удельными князьями, ненавистниками сёогунской власти, во имя возвращения Японии к древнему величию и древнему благоустройству, упавшим будто бы в правление Сёогунов. Князьям и увлеченным ими патриотам, во чтобы ни стало, нужно возвысить Микадо, находившегося до сих пор в совершенном порабощении у Сёогунов, и дать ему прежний блеск: и вот Синту, по которому Микадо есть прямой потомок небесных богов, поднимает голову; все древне-национальное высоко ценится; даже буддизм, как [242] религия, пришедшая извне, подвергается оскорблениям. Христианству, в это время первого пыла, конечно, хорошего ждать нечего; и действительно, в числе трех первых и самых важных указов Микадо, один — запрещает принятие христианской веры. Но это запрещение не страшно; оно не вытекает из таких достаточных побуждений, какие имели древние Сёогуны к гонению христианства; оно — результат усилий возвести историческое учение, без системы и толку, в веру, а исторических людей в богов. Если это правительство и удержится, что почти невероятно, так как в настоящее время только что загорается серьезная междоусобная война, с одной стороны за Микадо, с другой за Сёогуна, — это запрещение едва ли будет причиною серьезного гонения на христиан. Одним из первых принципов нового правительства поставлена дружба с европейскими державами и заимствование всех европейских наук: можно ли же защититься от христианства, когда все европейцы христиане, и когда христианская вера — альфа и омега всех наук? Я не говорю уже о том, что европейские дипломаты, при серьёзных побуждениях к тому, конечно, не преминут хлопотать о свободе вероисповеданий.

В видах скорой и обильной жатвы, католические и протестантские державы давно уже выслали сюда толпы миссионеров. В Екохаме живут 3 иезуита, в Нагасаки 4, если не больше, в Хакодате 2, в Хёонго, открытом в прошлом году, основывается пост. Протестантских миссионеров почти столько же, за исключением Хакодате, где их еще нет. Из Екодамы я имею положительные сведения об одном [243] американском миссионере, который уже многих приготовил к крещению и в последнее время, вместе с американским доктором, строит дом, который будет совмещать приемную для больных и молельню для открытых проповедей японцам. Успехи и надежды на будущее других миссионеров, особенно иезуитов, отличающихся своею деятельностью и искусством, конечно, не меньше. В Нагасаки и окрестностях его, по японским оффициальным известиям, до тысячи католиков, по народным толкам, до 3-х тысяч, по сказанию одного из живущих здесь иезуитов, до 30 тысяч. Если остановиться на первой цифре, то и это успех огромный. Он объясняется тем, что к миссионерам примкнули тайные христиане, хранившие с 17-го столетия из рода в род, под глубоким секретом, некоторые остатки христианского учения. Прежнее правительство, все основанное на шпионстве, без сомнения, не могло не знать об этих успехах запрещенной веры; но лишь в прошлом году нашлось вынужденным (Дело началось так: у Английского консула, человека женатого, была служанка, а у ней мать-христианка и следовательно, по понятию японцев не-христиан, колдунья. Соседи, проведав об ее вере, стали грозить, что сожгут ее дом, если она не бросит христианской веры, и стало быть, по их понятиям, не перестанет колдовать. Дочь, испугавшись за мать, нажаловалась консулу, а этот японским властям. Власти начали разбирать дело и должны были, в исполнение закона, посадить обнаруженных следствием христиан в тюрьму. Таз как некоторые из христиан, во время следствия, найдены укрывавшимися у Французских миссионеров, то и Французский министр должен был вмешаться в дело.), посадить в тюрьму несколько человек, которые скоро и выпущены были по ходатайству французского министра. Министр при этом дал слово, что Французские [244] миссионеры остановят свою деятельность; но не прошло трех месяцев, как, при перемене правительства, два миссионера захвачены были, на деле пропаганды, в одной деревне далеко от Нагасаки, и следовательно нарушившими не только данное за них обещание, но и трактат, запрещающий иностранцам далеко отлучаться с места их жительства. Пойманные миссионеры, впрочем, ушли, как говорят, не без содействия поймавших. Тысяча христиан, обнаруженных новым правительством, отдана под надзор соседних князей, как у нас отдают под надзор полиции: пятьдесят из них, в острастку другим, правительство грозит сослать на Сахалин в каменноугольные копи, существующие, впрочем, пока только в соображениях здешних администраторов. В Хакодате ровно год, как поселились двое иезуитов-миссионеров. По приезде сюда, они в несколько месяцев воздвигли дом, чуть не лучший во всем городе, и теперь готовятся к постройке церкви. Со мною они всячески избегают знакомства, обращаясь даже в несовсем приличное бегство из дома, где нечаянно меня застают, и все это не смотря на то, что я знаком уже с одним из них, сделав, в бытность мою в Екохаме, три года тому назад, визит между прочим и в католическую миссию. Но, живя здесь о бок с ними, я имею случай наблюдать их интересные действия, которые, разумеется, подчинены строгой системе. Приехав в Хакодате, они прежде всего старались наружно познакомить с собою город и сами познакомиться с ним: почти во всякое время дня их можно было встретить, чуть не разом во всех пунктах городя, идущими всегда вдвоем, [245] мягкою, вкрадчивою походкой, в черных рясах с капюшонами, с важностию на лице, со взором, готовым каждое мгновение устремиться в небо; иногда они вооружались миньятюрными молитвенниками и читали их во время прогулки по городу, к немалому удивлению японцев. При прогулках они не упускали случая заговаривать с японцами и приглашать их к себе, обещаясь показать «очень почтенного бога». Таким образом, в несколько недель, после их прибытия, уж все в Хакодате, от мала до велика, знали что это именно французские бонзы, приехавшие учить народ своей вере, и многие охотно вызывались слушать их. Так много значить одно имя миссионера! Познакомив с собою город наружно, они не замедлила итти далее: во время прогулок стали заходить в японские дома: многим, конечно, не нравится такая навязчивость; мне случалось слышать изумление и даже ропот на эту бесцеремонность; но расчет верен: если из пяти домов, в которые они зайдут, в одном их примут и ответят визитом на их любезное приглашение, то и это добыча огромная: в год с сотней домов можно свести знакомство. Мало по малу они нашли агентов для зазывания к себе людей слушать о вере. Как этим агентам, так и всем желающим, они раздают для чтения христианские книжки на китайском языке, легко понимаемом образованными японцами, и между прочим евангелие. Только к евангелию они прибавляют, отдельно и крупнейшими буквами напечатанный, известный текст, служащий краеугольным камнем папства, — где Иисус Христос говорит ап. Петру о создании церкви на камне его веры. Скромность шрифта [246] и издания самого евангелия бледнеют пред листом этого евангелия евангелий. Видно по этой мерке нужно судить о важности догмата о главенстве папы сравнительно с прочими догматами, почерпаемыми из евангелия! Ко всем этим действиям, иезуиты, по своему обычаю, не могли не, присоединить кое-каких прикрас, вытекающих из правила: «цель оправдывает средства». Немедленно по приезде в Хакодате, они пустили молву, что, по постройке церкви, будут говорить проповеди японцам и «при этом угощать всех хлебом и чаем», а «тем, которые примут их веру, будет отпускаться по 200 рёо (больше 350 руб.). Первое, пожалуй, не трудно делать, при деньгах, хотя неблаговидно; а второго невозможно исполнить даже при богатствах иезуитов; но цель достигается: молва разносится по городу, возбуждая у многих порицание и негодование; а еще у больших желание слушать проповеди и принять веру. О нашей православной вере они стараются распускать между японцами ту клевету, общую всему западу, что у нас император глава церкви: успехов между японцами, впрочем, у них еще нет. Японцы, заходя к ним, остаются недовольны тем, что они обращаются с ними, иные выражаются, как с детьми, другие, — как буддийские бонзы с своими прихожанами: подводят постепенно ко всем религиозным картинам, без числа навешанным в разных углах комнат, и заставляют кланяться, приговаривая лишь, что «это очень почтенное лицо»; или объясняют веру показывая альбом с библейскими картинами и делая пояснения, мало понятные японцам, хотя один из миссионеров прожил уже 12 лет в Японии, а перед [247] тем 8 лет в Китае... На днях старший из иезуитов отозван для занятия поста в Хеонго, а на место его ожидается другой.

8 лет тому назад я заявил желание занять место при здешнем консульстве тоже с миссионерскою целию (да и кто бы из-за академической парты решился ехать сюда только для того, чтобы раз в неделю отслужить — зачастую в совершенно пустой церкви, так как здесь русских православных и с младенцами не больше десятка?). Тогда же, кстати, много говорено было о необходимости миссионерской академии в России и даже, если не ошибаюсь, приступлено было к основанию ее, так что я мог надеяться, что в случае нужды, не останусь здесь один. Приехав в Японию, я, на сколько хватало сил, стал изучать здешний язык. Много потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему в свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один. Не даром когда-то католические миссионеры писали, что японский язык изобретен самим дьяволом, с целию оградить Японию от христианских миссионеров. Сколько родов разговорного языка, начиная почти от чисто китайского диалекта до вульгарной речи, в которой, однако, неминуемо вплетаются китайские односложные слова! Сколько разных способов письма, начиная тоже от чисто китайской книги до книг, писанных фонетическими знаками, между которыми опять таки неизбежно путаются китайские иероглифы! От взаимной встречи и переплетения этих двух языков, [248] принадлежащих к двум различным семействам, с грамматическими конструкциями, совершенно не похожими одна на другую, какое огромное количество выродилось самых невероятных грамматических сочетаний, форм, частичек, хвостиков, часто, повидимому, ничего не значащих, но требующих, однако, большой деликатности в обращении с собою! И такие люди, как пресловутый quasi-знаток японского языка, Француз Рони, осмеливаются писать грамматики японского языка! Хороши грамматики, которые приходится бросить в угол, как не нужный хлам, спустя неделю по приезде в Японию! Видно, долго еще изучающим японский язык придется изучать его инстинктом, чрез чтение книг и механическое приучение себя к тем или другим оборотам разговорной и письменной речи. Так инстинктивно и я научился наконец, кое как говорить и овладел тем, самым простым и легким, способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений. С этим знанием я немедленно приступил к переводу Нового Завета на японский, — переводу не с русского: отыскивать китайские знаки для каждого русского слова — труд далеко еще не под силу мне, да и бесполезный, — а с китайского; дело повидимому, легкое: японец, хорошо понимающий китайскую книгу, переводит евангелие на японский, при чем почти каждое слово выражено китайским знаком, но около него поставлено японское чтение, и за тем все грамматические формы выражены также японскими фонетическими знаками; мое дело было — с другим ученым японцем проверять и поправлять перевод. Работа шла очень быстро, пока я, постепенно знакомясь [249] с китайским текстом, не дошел до окончательного разочарования в авторитетности его самого. Я выписал из Китая другой перевод Нов. Завета. Оказывается, что один буквален до шероховатости языка и часто до непонятности, другой изукрашен — очень часто до совершенной перефразировки и до пропуска или вставки многих слов. Это заставило мена тщательно следить за текстом по русскому и славянскому переводам. Изредка встречающиеся несогласия между тем и другим (всегда сколько я заметил, не в пользу первого) побудили меня заглядывать еще в Вульгату и в английский текст, наконец, я достал и греческий Нов. Завет. Просматривая каждый стих во всех этих чтениях, а в трудных местах прочитывая и толкование Златоуста, я, наконец, дошел до такой медленности в переводе, что в 5 часов, которые посвящались в сутки на эту работу, переводил не более 15 стихов. Переводить в последнее время я уже стал сам, отдавая текст лишь после на просмотр ученому японцу. Так переведены: соборные послания, послания яп. Павла к галатам, ефесеям, филиппийцам и колоссянам и половина послания к римлянам. Оглядываясь теперь на эти переводы, я снова вижу в них бесчисленные неисправности. Переведенные же сначала: четыре евангелия и деяния требуют нового перевода. В промежутках этой работы переведены с китайского: Православное Исповедание св. Димитрия Ростовского, Катихизис для оглашенных, Краткая Св. История Вет. Завета, Утренние и Вечерние молитвы; с славянского: Обряд присоединения иноверных и крещения. Между тем я старался делать, что возможно, и для непосредственной [250] миссионерской цели. На первый раз, конечно, нужно было искать людей, которые, приняв христианство, способны были бы, в свою очередь, сами служить к распространению его. Хакодате, к несчастию, слишком дурное место для этого: это небольшой город в северной части Японии, получивший значение лишь со времени открытия его для иностранцев, с тех пор мало по малу расширяющийся, но в составе своем решительно не имеющий требуемых элементов; нет здесь ни ученых, которые массами праздношатаются к Едо, или в других значительных местах, ни образованных бонз, ни вообще людей не занятых. Уж четыре года спустя, по прибытии моем сюда, Бог послал мне одного человека... Познакомившись с Верою, он почуствовал отвращение к своему служению, бросил его и решился посвятить свои силы на служение Богу истинному. Спустя год, он нашел себе товарища, а еще в продолжение года они нашли себе третьего собрата. Из этих людей и подобных им я льстился когда-то образовать настоящих миссионеров: увы надежды мои давно разлетелись в прах! Они правда, умны, образованны в японском смысле, высоко нравственны, искренно верующие и готовые жертвовать собою для успехов принятой ими веры. Чего бы, кажется, недоставало для миссионерства? Очень важного для Японии, где даже простолюдина нужно философски убеждать: логического склада ума, способности систематически усвоить вероучение (Автор разумеет здесь, как он сам только что пояснил это, приготовление миссионеров православных, имеющих действовать на язычников в борьбе с другими христианскими, иноверными миссионерами, а не первоначальное просвещение верою: иначе когда б и где бы удалось любому миссионеру действовать на простой народ или на детский возраст, если бы он хотел иметь дело только с людьми логически развитыми и систематически подготовленными...) и, наконец, [251] просто памяти, которая у всякого образованного японца с детства забита изучением китайских иероглифов. С одним из них наприм., я два раза прочитал Нов. Завет, толкуя все непонятное; два раза рассказал ему свящ. историю Вет. Завета, по руководству Богословского, при чем раз почти вся история с моих слов была записана (к несчастию, список потом сгорел); из догматического, обличительного богословия и литургики едвали найдется что нибудь, чего бы я не толковал ему несколько раз; почти все, по моему настоянию, он записывал. Чего бы, кажется, не доставало для богословского образования? И что же у него в голове? Кое-какие отрывочные сведения, без связи и порядка; все слышанное от меня и даже записанное сто раз забыто, сто раз опять спрошено, и снова забыто или перепутано. И при всем этом отличное уменье пользоваться теми знаниями, которые он действительно усвоил, редкое одушевление в речи, замечательное красноречие. Но к чему все это без научного образовании? В пылу речи, вдруг слушатель остановит возражением; хорошо, если то общая мысль: блестящим сравнением или примером оратор опрокинет возражение, и снова польется живая, увлекательная речь; но если на возражение требуется отвечать научным сведением, если, например, попросят уяснить какое-нибудь кажущееся противоречие в евангелиях, а то сведение или толкование улетело из головы: оратор сконфужен, противник торжествует, и в конце концов вместо пользы выходит вред; вепрь суеверия или [252] неверия, не пораженный на смерть, лишь раздражается от раны, — а тогда он страшен! (Ниже будет пример, отчасти идущий к подтверждению этого). Другие два по способностям значительно ниже первого, и следовательно еще менее годны к миссионерскому делу. И не их одних я знаю. У меня в доме школа, в которой я, с своим ближайшим помощником, учим японцев русскому языку; хороших знатоков языка мы, правда, еще ни одного не выпустили, но молодых людей пришлось много наблюдать вблизи; у всех одно и тоже: отсутствие всякого навыка к систематическому построению своих знаний и не достаток памяти. Да и может ли быть иначе, когда фундаментальное образование японца состоит в бессмысленном заучивании китайских знаков по Конфуцию и в чтении разных пустых книжонок без связи и направления? Словом, опыт меня убедил, что на миссионеров из японцев надеяться нечего; когда появится на японском языке полная богословская литература, тогда, с нею за плечами, японец может итти на проповедь: но до этого еще далеко. Теперь же японцы могут быть полезны только как катихизаторы, под непосредственным руководством действительного миссионера. В этом смысле я и решился воспользоваться ими в прошлую зиму, чтобы несколько расширить круг действий. Составлена была инструкция, с точным распределением занятий катихизаторов; часть времени определена была на дальнейшее изучение ими самими веры, из чтения книг и из личных бесед со мною, другая часть — на распространение веры между народом. Мало по малу нашлось до 20 человек, мужчин и женщин, [253] готовых слушать христианское учение. Катихизаторы делали у себя собрания для них, или ходили на дом. Так продолжалось до весны, когда случилось одно обстоятельство, заставившее нас на время прекратить наши занятия. Выписываю это из моего дневника (Выписка опущена по уважительным причинам.).

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Положено было прекратить собрания, отобраны из города книги, на случай обыска, (не для того, чтобы запереться при следствии, а оттого, что все переводные книги — рукописные, и потеря их была бы очень чувствительна). Прошло две три недели: все было тихо. А между тем, со дня на день ждали нового губернатора, со всем правительственным штатом, от Микадо, на замену сёогунских чиновников. Вместе с тем стало известно, что некоторые чиновники, отчасти чтоб избежать нареканий со стороны ожидаемого губернатора, отчасти по ультра патриотическому чувству, ищут человека, который бы взялся убить моего катихизатора, как главного виновника зарождения здесь запрещенного христианского общества. Но бояться всякого убийства из-за угла было бы слишком малодушно, и мы было стали продолжать наши занятии по прежнему, хотя большая часть из начавших учиться вере, по боязни, отказалась продолжать. Но вдруг в Хакодате получаются указы нового правительства: третьим из них — запрещение принимать христианскую веру; в след за тем приезжают передовые нового губернатора и получается известие, что в Нагасаки новое правительство, успевшее раньше занять пост, чем в Хакодате, гонит христиан. (Это были слухи о вышеозначенном исследовании, [254] обнаружившем до тысячи христиан). Между тем и в Хакодате, как ни скромно старались мы действовать, молва о христианах проникла в народ. Если бы и не нашлось прямых доносчиков, новое правительство не могло бы не узнать о них. И как оно отнеслось бы к ним? Императорский указ начертывал действия правительства. А в таком случае, мои катихизаторы были бы засажены в тюрьму и, быть может, казнены. Не колеблясь долго, я решился избавить их от этой участи. Так как они давно уже приготовлены были к крещению, то я (18-го мая) крестил их, нарекши имена: снабдил книгами и отправил в разные стороны... Целию их путешествия, кроме ближайшей — скрыться от опасности, поставлено еще то, чтобы они хорошенько разузнали везде направление умов, постарались найти людей, нужных для нашего дела и наконец, если можно, положили по местам хоть начатки христианских обществ. Для всего этого они снабжены подробными наставлениями, сообразными с важностию дела и с личным характером каждого. Но все это на всякий случай; в глубине души я очень мало питаю надежды на их успехи; пусть бы хоть сами остались целы, да не компроментировали себя. За отправлением их из Хакодате, кроме тех, которые из боязни решительно прекратили учиться вере, и некоторых сомнительных, остались еще... На всякий случай, я до времени остановил катихизаторские занятия и с ними. Опасения мои, впрочем, как оказывается, были напрасны... Все, что новое правительство сделало в Хакодате против христиан, заключается в следующем: ровно неделя тому назад, в исполнение предписания из столицы, [255] по следовавшего, как видно, по поводу нагасакского расследования, здесь вновь подтверждено запрещение принимать христианскую веру: «конечно, милосердое правительство не будет отнимать за это преступление (принятие христианской веры) жизни у граждан, но... на Сахалин, копать уголь» и проч., сказано в оффициальных предостережениях, сделанных некоторым лицам письменно, некоторым словесно.

Из всего, сказанного доселе, кажется, можно вывести заключение, что в Японии, по крайней мере, в ближайшем будущем: жатва многа. А делателей, с нашей стороны, нет ни одного, если не считать мою, совершенно частную, деятельность... Пусть бы я и продолжал свои занятия в прежнем направлении, но силы одного человека здесь почти тоже, что капля в море. Один перевод Нового Навета, если делать его отчетливо (а можно ли делать иначе?) займет еще по крайней мере два года исключительного труда. За тем необходим перевод и Вет. Завета; кроме того, если иметь хоть самую малую христианскую церковь, решительно необходимо совершать службу на японском языке; а прочие книги, как Свящ. История, Церковная История, Литургика, Богословие? Все это тоже предметы насущной потребности. И все это и другое подобное нужно переводить на «японский», о котором еще неизвестно, дастся ли он когда нибудь иностранцу так, чтобы на нем можно было писать хотя на половину так легко и скоро, как иностранец обыкновенно пишет на своем. Когда же заниматься проповедию? А и заниматься проповедию в одном каком нибудь пункте Японии, когда другие обхватывают ее со всех возможных пунктов, — как это бедно и [256] тоще плодами и надеждами! Католичество и протестантство заняли весь мир; почти нет на свете островка и уголка, где бы не виден был или патер с своим учением о папе, которого он ставит чуть не четвертым лицом пресвятой Троицы, или пастор с Библией под мышкой и готовый раздвоиться в толковании библии чуть не с самим собою; а православие, наше безукоризненное, светлое, как солнце, православие таится от мира! Вот и еще страна, уже последняя в ряду новооткрытий: хоть бы здесь мы могли стать на ряду с другими, не для соперничества и брани, — это не свойственно православию, — но для того, чтобы предложить людям прямую истину, вместо искаженной, — и ужели станем позади, сложа руки, или ограничась ничтожными действиями? «В России», говорят, «денег нет!» А в Иудеи разве больше было денег, когда она высылала проповедников во все концы мира? А в Греции разве больше нашего было средств, когда она просвещали Россию? «Людей тоже нет!» У каких нибудь моравских братий, которых и самих-то не больше пяти-шести тысяч, есть люди, чтоб итти на проповедь к лапландцам, а у семидесяти миллионной России людей нет! Боже, да когда же у нас люди будут? И разве люди могут сами твориться, если их не вызовут к бытию? Отчего же их не вызывают? Где творческие силы? Или они иссякли?.. Нет, нет, там вдали виднеется живое, полное непочатых сил движение. По мановению Царя, освобождаются миллионы, вливается дух новой исторической жизни в великий организм... Загорается заря новой деятельности и для сердца этого организма — духовенства; та деятельность будет не [257] отечественная только, она будет общемировая! Буду, даст Бог, не заброшен и я здесь один, обреченный на бесплодный одиночный труд. С этою надеждою я ехал сюда, ею семь лет живу здесь; об осуществлении ее самая усердная моя молитва, и в это осуществление, наконец, я так верю, что подал прошение об увольнении меня в отпуск и, по получении разрешения, еду в Петербург ходатайствовать пред Святейшим Синодом об учреждении здесь миссии. Одно обстоятельство в настоящее время облегчает это дело в отношении издержек: наше консульство переводится из Хакодате в Екохаму, или в Хёоню Нова еще не решен выбор между этими двумя местами, так как неизвестно, где установится центр правительства: в Едо, подле Екохамы, или в Кёото, подле Хёоню. Таким образом, два миссионерские стана обеспечены: один в Хакодате, где от двукратного пожара русского консульства уцелело именно столько зданий, сколько нужно для миссии: церковь, дом при ней, в котором жил священник, и еще небольшой домик; другой — там, где будет консульство и, следовательно, будет построена церковь. Первые два-три года, т. е. пока научатся немного говорить по японски, миссионеры могли бы и жить лишь в этих двух пунктах; но за тем им необходимо разделиться и занять еще два: Нагасаки, где уже и в настоящее время такие огромные успехи христианства, и Хёоню, или Екохаму, смотря по тому, который из этих пунктов останется незанятым консульством, так как оба они, по своему положению у столиц Микадо и Сёогуна, самые важные во всей Японии. Таким образом, север Японии подлежал бы [258] деятельности хакодатской миссии, юг — нагасакской, восток и запад — ёкохамской и хёонгской. Только необходимо, чтобы выбор миссионеров сделан был тщательно. Нет сомнения, что скоро откроется для иностранцев вся Япония, а тогда католики и протестанты вышлют сюда целые легионы своих миссионеров; в количестве мы во всяком случае не можем итти в уровень с ними, — пусть же хоть качеством восполнены будут, до некоторой степени наши количественные недостатки.

15 июля 1868 г.
Хакодате.

Текст воспроизведен по изданию: И в Японии жатва многа. Письма русского из Хакодате // Христианское чтение, № 2. 1869