-

НАЗИМОВ П. Н.

ИЗВЕСТИЯ ИЗ ЯПОНИИ.

(Извлечение из письма лейтенанта Назимова)

1/13 Декабря 1858 года, Хакодати (9 число 11-го месяца, 5-го Ансей). Консульство наше, назначенное в Японию, в Хакодати, состоящее из консула коллежского советника И. А. Гошкевича, секретаря консульства, коллежского секретаря В. Д. Овандера, доктора, надворного советника М. П. Альбрехта, иеромонаха Филарета, и по морской части, лейтенанта П. Н. Назимова (консул и доктор с семействами) прибыло в Николаевск на Амуре в Июле 1858 года. [50]

Малое число паровых судов сибирской флотилии в это время, и частые потребности в рассылке оных по портам Восточного океана, задержали консульство в Николаевске до Сентября. 16 Сентября назначены были, пароход «Америка» и клипер «Джигит», для доставки консульства в Хакодати; пароход «Америку» должен был возвратиться на зимовку в Николаевск; а «Джигит» остаться при консуле в Японии. 17 Сентября в 5 1/2 часов по полудни «Америка» и «Джигит» снялись с якоря с Николаевского рейда, и плыли только до 6 ч. 20 мин. Наступление ночи заставило бросить якорь у Чанраха, ибо, по узкости фарватера, ночью плыть нельзя. На следующие сутки с рассветом отправились дальше. Тут плавание прерывалось, кроме темноты, остановкой на мелях узкого фарватера, на котором в замен вех, стоять шесты с соломой, переносимые с одного места на другое каждым свежим ветром; это известно местному начальству, и оно посылает офицеров осматривать вехи и ставить на настоящие места те кои снесло. Так плыли мы 120 миль в продолжение шести суток. Я был на клипере. Пароход «Америка» оставил нас у Лазарева мыса. 23 Сентября прибыли мы в залив Де-Кастри, где нашли, корвет «Воевода», пароход «Америка», паровой транспорт «Манжур» и корабли Российско-Американской компании «Нахимов», и «Камчатка» и американский барк Гайяк, зафрахтованный русским правительством, для отвоза американских команд с «Японца» и «Манжура» (Транспорты выстроенные в Америке, первый в Нью-Йорке, второй в Бостоне и приведенные в Николаевск Американцами.).

На другой день прихода, сделав запас дров, чтоб дойти до каменноугольной ломки в Дуи (Расстояние между Де-Кастри и Дуи (на Сахалине) около 60 миль.), снялись с якоря; осеннее время не долго позволило нам грузиться, ветр засвежел от SW, развело большое волнение, прием угля прекращен; едва шлюпки возвратились к судам, [51] как на клипере «Джигит» лопнула якорная цель, бросили немедленно другой якорь, и начали подымать гребные суда в ростры, потеряв надежду продолжать нагрузку угля.

Капитан не ошибся; ветер постоянно свежел и вскоре клипер принужден был сняться с якоря, оставя потерянный якорь с буйком. Снялись с якоря под парами, чтоб отойти от берега; через два часа прекратили пары и вступили под паруса с зарифленными триселями. Так продержались ночь. С рассветом увидели пароход «Америка», шедший под парами и парусами в залив Де-Кастри; свежий ветр и его принудил спаться с якоря и оставить не совсем гостеприимный берег.

1-го Октября ветр стих, клипер опять взял курс на Дуи; вскоре показался пароход «Америка», шедший под парами к Дуи же, для нагрузки угля. Тут моментов тихих и удобных для погрузки, не теряют; едва-едва приняли 500 пудов угля, как ветр стал дуть сильными порывами от NW и быстро развело волнение и прибой. Шлюпки, бывшие на берегу и у якоря, только что пристали к борту, как налетел шквал от NW; клиперу и пароходу угрожало быть сдрейфованными на каменный риф лежащий под ветром, почему на клипере подняли гребные суда в ростры, развели пары. О силе ветра и волнения можно судить по следующему обстоятельству: подняли якорь, имея 30 фун. пару, дали полный ход, клипер не подавался вперед, а дрейфовал к берегу лагом в полветра; нагнали пару более 40 фунтов и тогда клипер начал брать по немногу ход. Едва подаваясь вперед, отошли от берега; за клипером снялся и пароход «Америка». Как тот, так и другой отправились в Де-Кастри, чтоб пополнить свои угольные ящики, дровами, вместо совершенно издержанного угля. Не скоро удалось достигнуть залива, ветр сделался противный для входа в залив и неблагоприятный для погрузки. Однако 5 Октября достигли Де-Кастри и бросили якорь. На рейде были корабли Российско-Американской компании «Нахимов» и «Камчатка», [52] пароход «Константин», военный корвет «Воевода», следовавший в Николаевск, но возвратившийся в Де-Кастри вследствие полученного им на пути предписания из Николаевска; и наконец пароход «Америка», прибывший не много раньше клипера.

По приходе клипера, командир парохода «Америка», объявил консулу, что не имея по сие время топлива, не может отправиться дальше, и по причине позднего осеннего времени должен возвратиться в Николаевск на зимовку. Г. Гошкевич, немедля, переговорил с командиром корабля «Нахимов», подпоручиком Бенземаном и заведующим правлением Российско-Американской компании лейтенантом Эльфсбергом, о возможности отправиться на кор. «Нахимов», идущем в Ситху; на это лейтенант Эльфсберг согласился. Консул тотчас переехал на корабль с состоящими при консульстве лицами. Я остался на клипере. Командиры условились соединиться во Владимирской бухте, — куда корабль «Нахимов», должен был итти для выгрузки казенного провианта, назначенного для судов занимавшихся описью Татарского берега, а «Джигит» — для пополнения топлива. 7 Октября клипер снялся с якоря, взял курс к югу, к Императорской гавани, где по случаю покойной якорной стоянки, можно было сделать некоторые исправления, после свежих ветров, и пополнить истраченное топливо. 10 Октября бросили якорь в Императорской гавани. Закрытая от всех ветров гавань, дала случай вздохнуть нашим морякам, поправиться по клиперу и вымыться в бане.

12-го Октября, окончив погрузку дров и исправления, снялись с якоря, для следования во Владимирскую бухту. 17 Октября отыскав вход, подошли к берегу, и застали там штилюющий корабль «Нахимов». Немедленно развели пары, взяли его на буксир, и, в тот же день бросили якорь в южной бухте. Свежий ветер и дождь воспрепятствовали приступить тотчас к перевозке провианта на берег, где нет ни пристани, ни места для склада; все это [53] надо было создать; пока шел дождь, выстроили юрту из леса привезенного на корабле «Нахимов» из Николаевска, на этот предмет. Когда прояснилось, юрта была готова, т. е. на другой день начали перевозку. 21 Октября все кончили поздно вечером. 22-го с рассветом развели пары, но пошел снег густой и с пасмурностью; на расстоянии 20 сажен ничего не было видно. Только в 6 часов вечера, воспользовавшись моментом когда прояснилось, снялись с якоря, имея на буксире корабль «Нахимов». Выйдя из бухты, получили свежий попутный ветр, отдали буксиры, прекратили пары, поставили все паруса и поплыли к последней цели, к берегам Японии.

24-го Октября, подойдя к мысу у входа на рейд, клипер остановил ход, корабль лег в дрейф; консул с состоящими при нем лицами, переехал на вельботах на клипер. В 11 часов утра, приняли, Японца лоцмана с дипломом на лоцманское искусство, написанным на английском языке. От нас впоследствии снабдили лоцмана таковым же дипломом на русском языке. В полдень бросили якорь на рейде Хакодати, против самого города, внутри бухты. Японские чиновники не замедлили явиться на клипер с поздравлениями; первый из них, взойдя на палубу, поздоровался с нами на английском языке; то был переводчик, за ним следовали: старший губернаторский чиновник, шпион-офицер и таможенный офицер.

Вскоре эти господа узнали в консуле старого знакомого. Разговор шел по английски, но чиновники не забыли сейчас же объявить, что как соседи, они намерены выучиться по-русски. Долго с ними рассуждать было некогда, а потому консул объявил, что желает видеть губернатора непременно в этот же день; они же с своей стороны непременным долгом почли сказать, что губернатор принять не может, потому что это время его отдохновения, — второй час по полудни. Неотступные требования со стороны консула заставили их согласиться доложить губернатору о приезде г. Гошкевича, с условием, что ответ привезут [54] тотчас же на клипер. В этом случае Японцы поступили совершенно по европейски; не более как через полчаса, те же чиновники были уже вторично на клипере с приглашением к губернатору. Получив приглашение, консул, с лицами состоящими при консульстве, командирами русских судов и офицерами не занятыми службой, в полной форме, отправились на берег, где уже ждала их толпа любопытных. Когда отвалили от борта, на катере под консульским флагом, то не взирая на запрещение салютовать, с клипера был произведен салют флагу, 7-ю выстрелами. Пристав к берегу мы были встречены двумя японскими офицерами, которые шли впереди, разгоняя толпу выходящую на средину улицам; за Японцами следовали Русские. Когда мы взошли на крыльцо губернаторского дома, нам предложили снять сапоги, но мы, предупрежденные уже об этом обычае консулом нашим, сняли только калоши, чем Японцы и удовольствовались. Потом встретил нас переводчик, и объявил, что Губернатор желает говорить по английски через переводчика; в этом ему конечно не противуречили; но шли далее в зало, довольно темное, знакомое уже многим из русских офицеров. По стенам зала на право и на лево постав лены кресла европейского образца, привезенные Голландцами; перед креслами стоят длинные низкие столы покрытые красным сукном. Нам показали итти на право; первое место занял консул, а за ним остальные присутствующие при этой церемонии. Когда были заняты указанные места, губернатор не заставил долго ждать, сейчас же явился из боковой двери, предшествуемый вторым губернатором и чиновниками, а за ним два офицера, из коих один уселся на полу, держа меч губернатора перед собой, ручкой к верху; другой сел около него на полу же и держал какую то палку с шаром на одном конце; по правую сторону губернатора и не много сзади его, на полу, сел шпион-офицер, с бумагой, тушью и кистью в руках, готовый записывать все, что будет говориться. Губернатор и все [55] чиновники сели в кресла напротив нас, на левой стороне залы, переводчик по средине, между столами, на коленях, был готов приступить к своему делу. Несколько секунд общее молчание; потом консул спросил о здоровье губернатора. К началу разговоров приступлено, продолжать не трудно, но многого с Японцами переговорить нельзя. Переводчик говорит с расстановкой, чтоб шпион-офицер мог записать каждое слово, и постоянно смотрит на записывающего, а во время ожидания конца прописки, дополняет свою речь всхлипыванием и звуками хи, хи, — которые раздаются беспрестанно.

Вопросы губернатора не были особой важности; вот один из них: сколько домов в Камчатке? на это отвечали числом жителей, полагая что именно это желается знать, но Японцы снова повторили свой вопрос и ждали ответа, а потому надо было выдумать, а все таки сказать именно сколько.

Пока шли обоюдные расспросы, несколько Японцев разнесли по столам ящики, в которых поставлен чай, без сахару, два блюдечка, одно с грушей, другое с вареным пуговичным раком, две трубки, табак, маленькая жаровня, пепельница и чашка с японским вином — саки. Все ожидали когда губернатор начнет курить, за ним предложили нам выкурить по трубке и попробовать японское вино; при этом, мы, не видавшие до тех пор пуговичного рака, попробовали его и потом не знали как отделаться от неприятного сильного вкуса; виноград и груши нам несколько помогли. Все эти яства не мешали продолжать разговор. Между прочим, мы сказали, что по европейскому обычаю, следует обмен салютов, тем же числом выстрелов; и так как мы пришли в японской порт, то будем салютовать японскому флагу, первые, с условием, если они будут отвечать выстрел за выстрел. Японцы, поблагодарив за честь, которую мы хотели оказать Японии, просили не салютовать.

Губернатор объявляя нам городские и рейдовые правила, [56] предложил служащим на клипере, на берег не съезжать без его позволения, но это принято не было, и Японцы с удивлением выслушали этот отказ в повиновении.

Требованием помещения для консульства на берегу, заключилась беседа. Губернатор приказал двум чиновникам показать назначенный для нас храм; мы раскланялись, а Японцы присели т. е. сделали книксен по своему, опустив руки (постоянно подобранные в рукава халата) к низу, впереди колен, и произнося при этом свое всегдашнее Хи! и! и!

Помещение действительно было готово, но так как Японцы не знали о числе лиц составляющих консульство, и что некоторые из этих лиц будут с семействами, то изготовленное помещение оказалось тесным; оно состояло из одной комнаты. Видя необходимость расширить помещение, Японцы затруднились и приступили к старой методе медлительности. Для сколько нибудь удобного помещения, надо было чуть не с бою брать по маленькому уголку; Японцы на все соглашались, но между их согласием и исполнением проходили сутки в переговорах, нам же медлить было нельзя, ибо нужно было скорей отправить корабль «Нахимов» по назначению.

Получив место для жительства, в храме одной из самых шумных сект, да притом в дни празднеств, по случаю конца девятого месяца, пришлось привыкать и к толпе народа, шедшего в храм, не столько молиться, сколько посмотреть на Русских, да и к барабанному бою, — непременному спутнику японского богослужения.

Консул и доктор с их семействами поместились временно в двух комнатах храма. Секретарь и я, по неимению места в храме, остались на клипере. Понадеявшись, что и нам Японцы отведут квартиру, мы выжидали, но видя, что они ни мало не беспокоятся и ждут новых требований и переговоров, мы приступили с требованием аудиенции у губернатора. Получив приглашение, консул поручил мне переговорить о нашем помещении. Я [57] отправился совершенно один. Каково же было мое удивление когда, войдя в залу, я увидел совершенно ту же обстановку, как при первом представлении? Губернатор стоял уже у своего кресла; все те же чины, те же яства и церемонии. Обычное осведомление о здоровье с прибавлением поклонов от консула, было началом разговора. После этих условий приличия, с моей стороны, Японцы закидали меня вопросами, вовсе не касавшимися цели свидания. Меня расспрашивали о расстоянии между Петербургом и Хакодати, по сухопутью и морем, вокруг мысов Доброй Надежды и Горна. Потом принесли огромную карту всего света, разложили на полу и просили указать путь к Петербургу морем и берегом. Затем предложили вопросы о возможности плавания по Амуру и на каких судах. Окончив расспросы, губернатор согласился назначить мне квартиру, которая однакож была отведена через четыре дня после этой аудиенции, — в храме, где первоначально был помещен базар для европейцев. Базар переведен в частный дом, а часть храма отдана в наше распоряжение.

При сем не лишним считаю объяснить, что значит быть помещенным в храме. Японский храм, как известно, есть особое здание с идолами, в котором совершается богослужение. Но как при каждом храме есть несколько десятков монахов, то для помещения их, к храму примыкает особое строение соединенное с храмом проходною комнатою или корридором, который и служит обыкновенно местом жительства для европейцев. Вот что значит жить в храме. Такое выражение почти справедливо, потому что, будучи окружены с двух сторон монахами, с третьей храмом, мы целый день слышим их богослужение, трезвон и барабанный бой.

Поселясь на берегу, во вновь отведенной комнате, или лучше сказать сарае, в котором стены прозрачны, крысы распоряжаются как дома и ветер свистит во все щели, — невольно займешься устройством не комфорта, а только возможности иметь угол, где можно было бы сидеть, хотя [58] в шубе. Явились японские мастеровые, началась беготня, стуке. Укажешь что надо сделать и выйдешь на улицу погреться; да посмотреть на Японское житье-бытье.

Прежде всего обращает на себя внимание базар для европейцев — собственно таможня или ее отделение. Здесь присутствуют: переводчик, говорящий на ломаном английском языке, губернаторский чиновник, для разрешения затруднительных требований, которых они, однакож, разрешить не может, и отвечает заученой фразой: «Об этом завтра доложим губернатору». Но это завтра придет только тогда, когда вы вторично потребуете того же. Тогда снова вы услышите неизменную фразу, но уже с большею вероятностью на получение требуемого. Шпион-офицер также непременный член базара. Его легко узнать в толпе чиновников: он вечно молчит и внимает. Как действуют чиновники на базаре, что требуется европейцами — все обязан донести шпион-офицер губернатору вечером. Базар этот хорош тем, что облегчает для европейцев, не знающих японского языка, возможность приобретать необходимое, как-то; зелень, мясо, топливо, портного, лошадь, кошек для уничтожения крыс, и т. п. Если мастеровые дурно работают, пошлешь записку на базар, является переводчик и остальные члены, заседающие на базаре; им растолкуешь в чем дело, покажешь что сердишься, произнеся несколько слов погромче обыкновенного, и все пойдет хорошо и скоро. Вот случай по поводу кошки; пишу на базар: пришлите кошку. Отвечают, что постараются отыскать; прошло дня четыре, кошки нет; я сам пошел на базар, объявляю претензию, и получаю ответ: «мы искали для вас кошку, но все не хороши, и очень трудно найти достойную, которая бы верно вам служила»; я рассмеялся и спросил: что значит достойная кошка? Чиновники поспешили объяснить, что не хотят прислать такую, которая через день убежит, а потому постараются найти благовоспитанную кошку. Спустя четыре дня, прислали достойную. Такой же ответ был дан консулу на тоже требование. [59]

Дурная сторона базара заключается в том, что вещь, стоющая в лавке рубль, на базаре продается чуть ли не вдвое. Жалованье чиновников, служащих на базаре, наем квартиры, пошлина, курс — все это падает на покупателей европейцев. Притом, имея возможность объясниться через переводчика, европеец мало заботится об изучении японского языка. Нечего и говорить о том, что европейцам не позволено нигде покупать, кроме базара.

Японцы большие охотники до вина и пива. Часто посещая нас, непременно попросят выпить и преимущественно сладенького, как называют они шампанское. Народ хитрый и тонкий! вина просить не ловко, а сладенького — другое дело. Несмотря на то, что шампанское очень скоро производит впечатление в Японце, он однакож не делается от этого откровеннее, и лишь только заметит, что, пользуясь его слабостью, начинают его расспрашивать, — сейчас удаляется под каким нибудь предлогом. Стоило большого труда и многих подарков получить план города.

Вот еще случай к скучной, но необходимой аудиенции. 11 Ноября, по требованию консула, назначено свидание с губернатором. При этом с консулом были я и доктор. Цель свидания — переговоры о назначении места под дом для русского консульства. Те же церемонии, приседания, яства и протяжные Хи! и! и! как и в первый раз; только в этом случае, скорей приступили к делу, принесли огромный план Хакодати, с окрестностями, иллюминованный красками. Мы требуем место в черте города, на одной терассе с губернаторским домом (город построен на нескольких терассах по склону горы, амфитеатром). Японцы же как будто не понимают нашего требования, и отводят все за город, желая поместить всех европейцев в одну колонию, совершенно отдельную от города. С большим трудом, но наконец обращаются к нам с вопросом, чтоб мы указали место на плане, которое хотим избрать; мы конечно указываем на лучшие места, ничем не занятые. С Японцами надо торговаться, [60] запрашивать, чтоб было с чего сбавить. Губернатор как будто соглашается, но просит вперед определить длину и ширину места; странное требование: место может быть на косогоре и на равнине. Переговоры останавливаются на том, что губернатор дает нам двух чиновников, для осмотра местностей, после чего мы можем возвратиться к губернатору, для скорейшего решения дела. Две аудиенции в один день! Такого казуса вероятно еще не случалось с японскими властями.

Осмотрев несколько мест и указав их нашим спутникам Японцам, мы возвратились к губернатору; развернули план, на избранные нами места наклеили квадратные или смотря по месту, другой формы бумажки, дабы сановник не нагибаясь мог ясно видеть, чего мы хотим. Получив разрешение избрать место, мы думали, что все кончено, и можно приступить к делу. Но вместо ответа: согласен, губернатор просит подождать несколько дней; прежде он сам должен осмотреть местность, потом снова поговорить; ужасно любят говорить. Мы вооружились терпением и просим хотя через два или три дня дать ответ; в это время отворили решетчатую дверь; Японцы увидели, что идет снег, это уже послужило предлогом сказать, что теперь стоят дурные погоды и потому губернатор выехать не может, а будет ждать ясной погоды. Длинные, утомительные речи, произносимые медленно и протяжно, кончились неожиданным объявлением губернатора, что если он и осмотрит место, то все таки должен спросить разрешения в Иедо, а потому вскоре пошлет туда чиновника. Консул предложил для этого клипер. Такое предложение в свою очередь удивило и озадачило Японцев. Они вышли из апатии, подняли головы, вечно висящие как у гипсовых кроликов, что продаются в Петербурге, и с выражением страха, протяжно произнесли: Хи! и! и! — Ха! а! а! Затем губернатор, подумав немного, коротко объявил, что не может этого сделать. — Когда же может быть ответ из Иедо? — В этом году. [61] Такой ответ можно понимать двояко: или через 12 месяцев или до наступления нового японского года; если последнее — то это еще не долго, ибо новый японский год наступает около 20 Января по нашему стилю. Решили ждать, но за это требуем места на берегу залива, но в городе же, для построцки магазина, необходимого для наших судов здешней станции. Японцы немедленно согласились на это, но с условием, чтоб там же строить дом для консульства. Снова принялись за план и губернатор указал место — на противуположной стороне залива, около деревни. Мы засмеялись. Итак вопрос о месте водворения консульства еще не кончен.

Выйдя от губернатора, мы заметили в одном из храмов сборище народа и крики. Совершался похоронный обряд. Отпевали женщину. Тело заключено в бочку, высотою фута три, закупорено крепко, бамбуковыми обручами и завязано кругом. Бочка поставлена в храме напротив главного святилища, в маленьком домике, китайской архитектуры. Перед ним столик уставленный бумажными цветами, в чашке кутья рисовая с горящей восковой свечей; под всеми цветами курится душистое дерево. Главный бонза, в парчовой ризе, стоит против покойника, по три бонзы на каждой стороне, в черных рясах, с четками, и у каждого по какому нибудь музыкальному инструменту, как-то: бубны, барабан, колокольчик, тарелки металлические и свистулька; по временам ударяют все вдруг. Отпевание кончилось прочтением молитвы, переложили бочку в другой домик, похожий на собачью кануру, и два Японца, взяв носилки на плечи, и к покойнику положив шляпу, деревянные скамеички, на которых Японцы ходят, и что то белое, понесли покойницу за город, где встретил ее опять бонза, и прочитал последнюю молитву. Костер уже готов, повалили бочку на бок; кутью присутствующие начали бросать воронам, приговаривая какое то слово, причем потирают руки, складывая их перед собой. Скоро обручи перегорели, бочка развалилась и [62] покойник объят пламенем; служитель тщательно закладывает дровами, чтоб не было видно тела. После сожжения, кости собирают и несут в квартиру покойника или его родных. Хранят их сорок девять дней, в течение которых, самый близкий родственник держит пост, не ест рыбы, и ходит каждый день в храм Синта. Кости зарываются после семи недель.

Религиозные праздники в Хакодати бывают довольно часто. Проводы старого месяца, встреча нового, средина месяца, все празднуется; кроме этих праздников бывают другие, значение коих мне неизвестно; но вот их исполнение: народ собирается в храм, два или три дни сряду, и в самом храме совершают трапезу, с песнями, кринами, курением табаку; весь этот хаос сопровождается барабанным боем; в семь или восемь барабанов целый день колотят отвратительные старухи, постоянно приговаривая какие-то три слова. После трапезы женщины с детьми допускаются в жилище монахов, причем последние считают долгом уничтожить порядочное количество саки; тогда начинается шум, крик детей, сопровождаемый ударами в огромный колокол. После этого праздника, два дня мыли посуду в самом храме. Можно судить по этому о количестве гостей. Во время другого праздника монахи всенародно окачиваются холодною водой. В день моления Буде восемь нагих Японцев усердно бросали в храм землю и камни, рвали бумагу, заменяющую стекла, звонили в колокол и силились отворить дверь, Эта странная церемония кончилась их молением у входа в храм. Ставши на колени, и потирая руки, они по временам ударяли в колокол и потом скрылись за толпой народа.

В праздники около храмов, днем, развешивают широкие белые ленты с надписями, а вечером освещают храм фонарями. Каждое первое и пятнадцатое число месяца, городской голова, старший купец и все чиновники ходят с поздравлением к губернатору. Это тоже на ряду праздников. [63]

Вследствие знакомства с европейскими нациями, в последнее время в Японии явились военные праздники, состоящие из пальбы в цель из орудий, причем является толпа зрителей. Пальбу начинается в 8 ч. утра и оканчивается в 5 ч., несмотря на холод. Все офицеры и чиновники обязаны быть при пальбе. Даже оба губернатора обедают в доме вблизи стрельбища; прочие офицеры тут же получают чай, рис, и уголь для жаровен. Артиллеристы, желая выказать свое знание, выделывают разные фокусы — по гусиному подходят к орудиям, принимают странные и неприличные позы, тамбур-мажор не хуже акробота показывает штуки палкой и т. д. Подобные представления были уже три раза и не редко вызывали смех в толпе японских зрителей. Пальба всегда кончалась тем, что щиты оставались невредимы. Особенной храбрости в артиллеристах не заметно; те, которые стоят у дула орудия, дрожать всем телом. Губернаторы приезжают и уезжают верхами У лошадей их, богато оседланных, на ногах надеты соломенные башмаки, какие носят все Японцы. Сановники едут шагом, предшествуемые пешими офицерами со значками. Около лошади четыре офицера — по два на стороне; сзади в прискочку следуют три Японца навьюченные огромными лакированными ящиками с бумагами, яствами и фруктами. Когда же губернаторы пожелают ехать рысью офицеры, идущие по сторонам, снимают башмаки у лошади, и весь кортеж бежит за важным всадником, сколько сил хватит.

Текст воспроизведен по изданию: Известия из Японии. (Извлечение из письма лейтенанта Назимова) // Морской сборник, № 5. 1859