-

МУХАНОВ П. С.

ДНЕВНИК ГАРДЕМАРИНА

НА ФРЕГАТЕ АСКОЛЬД

(10 ноября фрегат Аскольд, по известиям из Иркутска, находился в Иеддо, ожидая пока не окончится дело об убийстве Японцами нашего гардемарина Моффета. По последним английским известиям, Аскольд прибыл благополучно в Маниллу. Ред.)

10 (22) июля 1858 г., Нангасаки.

Кто читал что-нибудь об Японии, тот вероятно помнит Паппенберг de funeste memoire, служивший еще до 1830-х годов Тайгетом для католических мучеников, помнит искусственный островок Десиму, построенный Японцами для Голландцев, где Дефф с таким умом отстаивал права трехцветного флага, несмотря на хитрости Англичан; помнит наконец описание Гончарова, которое теперь было бы не совсем верным. Мы не несли на брамстенге флага с предупредительною надписью, его заменял давно знакомый Японцам посланнический флаг; толпы длинноносых лодок не теснились вокруг нас, и мы свободно прошли и Лошадиные острова и внешний рейд и половину внутреннего, и отдали якорь не то чтобы возле самого города, не то чтоб у выхода, а так, посредине длинного залива, что возбудило ропот между всеми любителями частых поездок на берег.

Однако, мы не беспрепятственно достигли этого места. Мы подошли к берегу 6 (18) июля вечером; несмотря на густой [13] туман, адмирал решился войдти на рейд; многие острова уже обозначились, мыс Номо остался далеко позади, по всем направлениям виднелись огни на лодках: но в мраке ночи и тумана мы не могли отличить очертаний берега и, приняв один остров за другой, ошиблись в курсе. Мы летели по восьми узлов, как вдруг с боку раздалась команда адмирала: «На борт (руль)! На барсы!» Мы привели в бейдевинд, и белый бурун, открывшийся в одном кабельтове от носа, остался позади; опасность прошла, но мы должны были отложить вход до утра и пошли держаться всю ночь в море под парусами. В этот вечер умер матрос, сданный нам с Америки. Этому здоровому, сильному парню сломило на пароходе ногу вырвавшимся канифас-блаком; его лечили у нас, и он уже поправлялся, но, не послушавшись доктора, простудился, и умер от сильной тифозной горячки.

На следующий день нас разбудили рано, отслужили обедню по усопшем, зашили труп в новую койку, дудки загудели, и мертвец исчезнул в воде. Мы входили вторично; скоро обозначился узкий пролив, ведущий во внутренний рейд, показался Паппенберг с роковою отвесною скалой. Я набросал эскиз этого острова в свою маленькую книжку, и хотел продолжать, но вдруг скомандовали: «паруса крепить!» и я побежал на марс; потом отдали якорь; город был далеко, мы позавидовали американским и японским судам, стоявшим гораздо ближе к нему. Поветан, стоявший с нами в Печили, тотчас прислал к нам Офицера с поздравлением и салютовал флагу адмирала. Миссисипи, другой американский пароход, также знакомый нам на стоянке в Гон-Конге, разводил пары и скоро ушел в Симоду. Явились и голландские офицеры и японские чиновники. Баниасы с своими слугами и оруженосцами целою толпой расхаживали по палубе, кланяясь в пояс (по здешнему обычаю), при появлении адмирала или капитана. Их костюм оригинален, но красив. Вот Ивасси, губернаторский переводчик английского языка, служивший и нам тем же; физиономия его пресмышленая и внушает расположение, жаль только, что в прическе он последовал общему обычаю: волосы без косы и обстрижены, наверху они выбриты клином, посреди которого оставлен клок; он намазывается, связывается и торчит вперед над головой хвостиком; голова обыкновенно бывает открыта, но иногда чиновники носят особого рода шляпу; это просто плоский круг, согнутый пополам и привязывающийся снурком. Одежда Ивасси и всех других чиновников состояла из тонкого исподнего халата, входящего внизу в широкие панталоны буфами; ниже синие чулки; под ступней соломенные [14] сандалии, привязанные к ноге снурком. Середина тела перехвачена широким поясом, из-за которого торчат две или одна сабля, смотря по достоинству; клинки чудные; рукоятки изящно украшены золотыми нарезками; деревянные ножны отполированы превосходно. Я вынул у Ивасси саблю, она была отпущена как бритва; он сказал мне, что она не хороша, потому что нова и мало рубила голов: известно, что Японцы испытывают качество своих сабель на преступниках, приговоренных к смерти, и чем больше они служили, не иступившись, тем дороже они ценятся. Прежде вывоз их был строго запрещен указом, но теперь их можно покупать в Иеддо сколько угодно. Другая сабля имеет вид длинного кинжала, она не уступает первой в отделке и составляет необходимую принадлежность всякого служащего Японца, даже босоногого и оборванного, лишь бы на его широком пардесю, в роде тальмы, была звездочка и кружок белый с черным, означающий его достоинство. Платье обыкновенно сшито из самой легкой материи, светлой или черной, чулки всегда синие, сапог и башмаков я не видал. Ивасси каждый день бывал у нас, он знал и капитана, и всех офицеров, бывших в Японии в 1853 году. Нам досадно было, что он научился по-английски, а не по-русски; он говорит, что для последнего у него не было учителя, но и первому он научился по лексикону. На следующий день он приехал к нам с каким-то важным чиновником. Этот первым делом отдал капитану список провизии, которую губернатор дарит команде фрегата. Капитан долго подчивал их в своей каюте, разговаривая через посредство двух переводчиков, Ивасси и меня. Японцы после каждой фразы затягивались воздухом, а Ивасси, слушая длинные цитаты своего старшего, внимательно повторял хэ, хэ. Комплиментам, особенно с нашей стороны, не было конца. Между тем в кают-компании также были гости, которые с непривычки уподчивались константским до значительной степени. В первый день я не ездил на берег, надо было писать журнал и разобрать вещи. Другие ездили, но кажется ничего не видали. На следующий день погода была дождливая. Я просидел на фрегате до двух часов и поехал с больными. Губернатор был так добр, что отвел для них прекрасную квартиру на горе; это дом, принадлежащий к храму.

Мы прогребли мимо Поветана, мимо голландской шкуны, японского парового корвета и двух японских тендеров. Это суда настоящие европейские и премило отделанные; только флаг, белые с красным шаром, отличает их от других; прогребли мимо Десимы, загроможденной домами и stores, хотя [15] жителей в ней 25 или 30 Голландцев; она только узкою канавкой отделяется от города. Мы пристали у гауптвахты, она редко открывается, внутри висят ружья и луки. Б., уже бывший на берегу, повел нас по каменной лестнице в улицу. Накрапывал мелкий дождь, все попадавшиеся нам на встречу укрывались огромными бумажными зонтиками, пропитанными воском или маслом. Матрос наших на берегу было много; иные из них, не зная на что бросить деньги, покупали зонтики и очень важно расхаживали под ними, покуривая японские трубочки. Мы заходили в несколько лавок, но ничего не нашли особенного; из денег здесь знают только мексиканский талер и принимают его охотно, хотя иногда запросят целый за безделку; чиновники снабдили нас японско-голландскими ассигнациями в 1 тель (здешние деньги, 30 к. сер.); простой народ их не очень любит, потому что не знает китайских письмен, которыми они испещрены; лучше ходят здесь пуговицы и бутылки; на каждом шагу нас осаждали толпы румяных мальчишек с словами: «бутан кази», дай пуговицу, — название очевидно европейское. Как и в Китае, простолюдины ходят без одежды, с одною тонкою перевязью; но женщины куда бесстыднее Китаянок; большая часть их носят одну только юбку и кофту или мантилью, закрывающую только спину; старухи уродливы, но между молодыми есть очень недурные собой. Еслибы только небыло у замужних и вообще не-девиц обычая красить себе зубы черною краской! Румяна и белила, иногда даже золото на губах, необходимые атрибуты кокетства.

Мы бродили долго по грязи; Б. забыл дорогу к храму, где поместились наши больные, и потому я пошел искать другого храма. Найдти было нетрудно, стоило только выйдти на улицу, огибающую гору; она как будто вся посвящена храмам, которые стоят тут рядом один возле другого, поднимаясь в гору и населяя ее склон памятниками кладбищ. Внутренность храмов почти одинакова: сначала крыльцо, ведущее под ворота с надписью, это имя храма; высокая ограда примыкает к арке с обеих сторон; внутри двор, ровно убитый и обсаженный деревьями; прекрасная каменная лестница с длинными ступенями идет вверх, края ее украшены растениями, спускающимися как плющ зеленою стеной. Наверху лестницы, вторая ступень горы — такой же двор, как и первый, кругом здания храма с массивными крышками из цилиндрической черепицы. Вид их величествен; везде загадочные надписи, внутри алтари и жертвенники; идолы огромной величины; иные из них в клетках, красные с дьявольскими рожами, [16] другие благообразные и красивые; перед ними обыкновенно стоят ящики с золой, в которую втыкаются тонкие ароматические фитили, горящие целый день. При храмах бывают монастыри, где живут бонзы. Тот, в который я попал, был очень велик; осмотрев часовни, я хотел войдти в монастырь, на крыльце которого сидели бонзы с обритыми головами; они показали мне на сапоги, которые были выпачканы грязью; я очистил их сколько мог, но они не удовольствовались, и я принужден был снять их, чтоб удовлетворить своему любопытству и отправился в чулках по полу, застланному искусно сплетеными цыновками. Меня провели по коридорам, показали кельи, при каждой была маленькая часовня с идолом и несколькими идолятами вокруг; в одном месте была лестница, покрытая красною материей; я хотел было подняться по ней, но между бонзами произошел ропот, и святилище осталось для меня недоступным. Из монастыря я пошел на кладбище, которое его окружает; переходя через двор, я остановился перед огромным бронзовым идолом с короной на голове, восседавшим на букете широких листьев; по бокам стояли знамена или хоругви, впереди что-то в роде жертвенника; базис уставлен был цветами. Прошлепав долго по грязи, рассматривая памятники, я наконец вернулся к пристани и стал дожидаться своих, чтоб отправиться на фрегат, предполагая на следующий день снова отпроситься на берег и все осмотреть в подробности; но это мне не удалось, потому что начались приготовления к отходу в Симоду, и на прогулки решительно не было времени.

16 (28) июля 1858, Синода.

Что за чудная страна Япония! Какие места, какие виды! Везде горы, — но не скалистые, не снежные, не с ужасающими красотами Альп, а зеленые, веселые, возделанные до самых вершин трудолюбивым народом, заставляющие самого бесчувственного человека восхищаться природой и завлекающие к прогулкам; они группируются ровными возвышенностями и бегут одни за другими, волнуясь и извиваясь, как будто гигантская морская зыбь вдруг застыла, затвердела и заросла травой и деревьями. А трава, закрывающая человека до плеч; деревья, камфарные, кедровые, вееролиственные пальмы и прочие южные сорта, которых выродки мы так бережем в своих теплицах: тут все это растет на просторе и не нуждается в слабых пособиях рук человеческих. Ниже стоит кукуруза, там и сям гряды красивого арум; тыква, огурец и арбуз вьются, заброшенные людьми, где ветер найдет им местечко, а круглые плоды их висят без различия над канавой и над [17] крышей. Вон там, у подошвы гор, разостлалось поле ненюфар, широкие листья их, на длинных стеблях, обильно и густо покрывают землю, и большие цветки их высовывают в щелки свои лиловые головки. Тут на лево горы расступились, чтобы дать место одной остроконечной вершине; маленький храм, выстроенный благочестивым бонзом, как орлиное гнездо торчит на высоком пике. Вид с этой вершины прелестный: далеко внизу город в долине; там, как зеркало, разостлался залив; деревья наклонились к нему и смотрятся на свои густокудрявые верхушки; храмы и надгробные камни пестрятся по склонам гор; зеленые нивы спускаются террасами, а кругом вершины все отступили, упали, как вельможи перед царем.

Канагава.

Стоим в Канагаве, пришли сюда 18 (30) июля. Японцы не могли удержаться от своей старинной тактики, и несмотря на то, что успехи их по многим частям действительно заслуживают удивления, они все-таки доказали нам, что им долго придется перераждаться. Вчера не хотели пустить нас на берег и только сегодня, после долгого прения с адмиралом, согласились, чтобы наши больные поселились в городе, и то на каких-то стеснительных условиях. Переговоры начинаются; уполномоченные приезжали на фрегат; однако нам на берег ездить еще не позволяется. Адмирал требовал позволения съездить в Иеддо, где Американцы уже были; не знаю, удастся ли и нам, маленьким чинам, побывать в столице, а жаль было бы не видать ее, простояв месяц в пятнадцати милях от нее. По японскому обычаю, уполномоченные привезли в подарок адмиралу несколько корзин овощей и фруктов; с своей стороны он отплачивает им тем же, отдаривает чиновников разными европейскими безделушками. Кстати о чиновничестве; оно здесь тоже развито до крайности, только, кажется, бескорыстнее чем в иных странах Европы.

Наконец заключен предварительный договор на японском клипере. Решено, что адмирал поедет в Иеддо; в его свите поедут два секретаря и шесть офицеров, при них пять матросов. Интерес возбужден в высшей степени, догадкам нет конца; те, которые не надеются попасть в число офицеров, решились под именем матросов идти пешком, но настоящих нижних чинов четверо были необходимы, оставалась одна вакансия, ее дали мне. Все начали приготовляться к отъезду, укладывать вещи, так как придется провести дней десять на дороге и в Иеддо. [18]

Вчера всех разбудили в пятом чару утра, чтобы собираться в поход на столицу Японии. Адмирал положил отправиться в 7 часов, но расставаясь с подчиненными, он хотел помолиться сначала Богу, об успехе дел и всеобщем благополучии. Отслужили обедню, и на трех шлюпках с мелкими пожитками отправились на берег. В хорошеньком доме, построенном у пристани, было приготовлено угощение. Там ожидало нас все важное чиновничество города. Наши все были в военной форме кроме меня; я играл довольно странную роль: затесавшись, под именем матроса, в число офицеров, я, кажется, приводил Японцев в страшное недоумение. Мариама (переводчик) и другие по очереди подходили ко мне и спрашивали, поеду ли я в Иеддо, зачем я в штатском платье и т.п., на это я старался отвечать неопределенно и уклончиво, потому что боялся, чтобы не пришлось остаться. Однако норимоны и голубые носилки адмирала были готовы, народ толпился на дворе и на улицах, ожидая выхода иностранцев. Наконец все уселись по местам, чиновники разогнали толпу, и поезд двинулся. Впереди, перед паланкином адмирала, один из двух матрос, взятых с нами, нес посланнический флаг, завернутый в чехол, за ним по чинам следовали паланкины свиты; в арриергарде несли японских высших чиновников, множество низших шли пешком. Дорога была живописна; по обе стороны роскошные поля рису, зеленые возвышенности и бесконечные ряды хижин, соединяющие огромные деревни в одну цепь; далее дорога пошла по берегу моря, обсаженная на всем своем протяжении кедрами, лиственицей и особенно красивой породы плакучею ивой.

Прошед полторы ри (1 ри — 3 версты 33 сажени), мы достигли первого привала в местечке Цурумимура; здесь, как и на первой станции в Канагаве, нам подали фруктов и конфект. Следующий переход мне пришлось сделать одному; все несколько устали и легли спать каждый в свой норимоно. Это экипаж, как говорят, довольно покойный: искусно и мило сплетеный соломенный кузов, к крышке которого приделан шест, или вернее доска; носильщики кладут ее на плечо ребром; внутри постлан мягкий пестрый тюфяк, с обеих сторон дверца с окнами, не стеклянными, без сомнения, а бумажными, или рамкой, задвигающейся в случае дождя, и с тонкою жалузи из бамбуковых полос. Я продолжал идти, объясняясь кое-как с окружавшими меня со всех сторон чиновниками: Дома не прерывались, в этой деревне заметно было что-то городское; беспрестанно попадались лавки с мелкими изделиями и фруктами; часто при входе или выходе из села [19] дожидали нас несколько чиновников и кланялись при нашем проходе. По дороге нам пришлось переправиться через реку Руконгокава; норимоны дожидали нас на другом берегу, но адмирал предпочел идти пешком, и японские чиновники должны были последовать его примеру; такое несоблюдение правил церемонии и унижение своего достоинства, казалось, приводило их в замешательство. По временам мы останавливались у колодцев, чтобы испить холодной воды. Следующий, уже третий привал был в Оомори; оттуда до Синагавы деревня не прерывается, здесь Япония является богатая, промышленная, многолюдная. Прошед около пятнадцати верст безостановочно, я чувствовал маленькую усталость и опирался на срубленную накануне бамбуковую трость уже не только для того, чтоб иметь вид отчаянного туриста. Но вот и Синагава; я раз пять спрашивал, не будет ли еще станции, но мне сказали, что это ближайшее предместье Иеддо, хотя и предыдущие деревни носят это почетное название. Здесь мы позавтракали: перед каждым из нас поставили по черному лакированному подносу с шестью блюдцами; в одном были круто свареные яйца, в другом кусочек рыбы в теплой водице, в прочих рис, заменяющий здесь хлеб, шримпсы, очень вкусные и большие, рыба, приготовленная различным образом, и наконец конфекты — обращики плохого кондитерского искусства Японцев; вариаций в сладостях у них нет никаких: все комки густого сладкого теста, окрашенного белым, красным и коричневым цветом. Отдохнув, мы пустились в путь и через два часа довольно однообразной дороги мы увидели перед собой город: он тянулся вправо, огибая полукругом обширный рейд; несколько зеленых островов, обращенных в форты, защищают его с моря; дальше виднелись японские суда, наш знакомец корвет, шкуна Хеда и два других, корабль и фрегат, построенные Японцами по голландским чертежам. На каждом шагу встречались ворота, которые, как нам сказали, служат для ограничения больших ссор, часто случающихся между жителями. По обеим сторонам таких ворот стояли сторожа в пестрых плащах, держа в руке железную палку, на конце которой висело несколько металлических колец; эти палки употребляются как загородки в толпе, а кроме того их всегда носят перед важными лицами, чтобы звоном колец возвещать о их приходе. Перед адмиральским паланкином брянцание раздавалось во все время хода по городу. Наконец мелкие деревянные строения стали исчезать, и дома пошли княжеские. Говорят, что каждый удельный князь Японии, а их шестьдесят, имеет свой дом в Иеддо; понятно, что при [20] одноэтажной постройке и при многочисленности свиты, дома эти должны занимать огромное пространство, что чрезвычайно расширяет пределы города. И в самом деле, мы шли им два с половиной часа и только после захождения солнца добрались до отведенной нам квартиры. Здесь встретили нас какие-то важные чиновники, кажется, губернаторы. Мы сняли запыленные башмаки и остались, по японскому обычаю, в чулках, чтобы не портить цыновок. Нам подали чаю и указали на приготовленные постели; мне не было, и вообще мое появление приводило наших хозяев в большое замешательство; они понять не могли, кто я такой, но когда я переоделся, то они успокоились и принялись рассматривать мои пуговицы и галуны. Едва мы успели оправиться от дороги, как нас позвали обедать. Он состоял из десятка японских блюд, сервированных на отдельных подносах, как я уже описывал; между прочим была очень вкусная рыба, в роде карася. После десерта нам объявили, что этот обед дарует нам Тайкун, который просит господ «завернуть в бумажку то, что им особенно понравилось, и оставить на завтрашний день». Не знаю, может быть мы сделали большое невежество, не исполнив просьбы доброго Тайкуна, но во всяком случае остатки верно не ушли за порог дома.

7-го (19) августа, Иеддо.

Сегодня восьмой день, как мы сюда прибыли. Столица Японии нам надоедает. Погода, к несчастию, большею частию дождливая, однако гуляем сколько можно. Наш дом велик и удобен, он находится в одном из лучших городских кварталов, у подошвы зеленой возвышенности, с которой столица видна как на ладони: вопрос о кроватях уладился, и теперь у каждого из нас прекрасная постель с мусгикером, закрывающим ее со всех сторон от комаров, и теплым японским халатом. В комнатах прохладно и светло. Все здание стоит на столбах, кругом узенькая галлерея, а вместо стен рамы, обтянутые бумагой; не правда ли, какая легкая постройка? и на этом лежит тяжелая массивная крыша из черепичных цилиндров. Со всех сторон дом огорожен заборами, из которых большая часть, как видно, построены на скорую руку, как только узнали о нашем приезде. Внутри этой ограды несколько маленьких прудов, сажени по три в поперечнике, наполненные рыбами; некоторые ярко-красного цвета, другие с черными пятнами, все очень ручные; жаль только, что эти маленькие pieces d’eau не обделаны хорошим газоном и зеленью; наши люди уже успели загрязнить одну из них стоком из [21] переполненной помойной ямы, приманки голодных собак и бича японского обоняния.

Для большого удобства нашего, построены две бани. Есть у нас и кухня, готовит лакей капитана Филипп, и право не хуже повара. Фруктов изобилие; в гостиной постоянно стоит корзина с грушами, яблоками и наконец дынями, которые страшно истребляются всею компанией. Несмотря на наружную любезность, присмотр за нами бдительный; пятьдесят человек чиновников назначены находиться при нас во все время нашего пребывания здесь, и мы не можем сделать шагу, не будучи окружены целою толпой их; все заказы, покупки и прочее, до нас относящееся, проходят через их руки; обо всем пишутся бумаги. Формальности доходят до смешного: мы несколько дней сряду просили верховых лошадей; об этом было доложено Нагаю-бенгано-ками, одному из первых князей империи, и только вчера вышло разрешение.

Дни наши проходят следующим образом: в 8 часов пьем чай, в 12 завтракаем, в 5 обедаем и в 8 опять пьем чай, в промежутках гуляем по городу или, от нечего делать, читаем плен Головина в Японии. Адмирал часто принимает полномочных; до сих пор трактат еще не подписан. Император очень болен, у него водяная; адмирал настаивал, чтобы получить аудиенцию, но видно долго пришлось бы дожидаться. Поэтому завтра решено представиться наследнику, тринадцатилетнему мальчику, усыновленному недавно Тайкуном. Недавно произошел здесь переворот в правлении: двух министров иностранных дел сменили; партия старого порядка, противная сближению с иноземцами, одержала верх. Третьего дня мы виделись с новыми министрами; процессия была торжественная; нас несли всех в норимонах между двух стен народа, по лучшим улицам города, потом перенесли через мост; на другой стороне реки была терраса, на ней стена и ворота; за стеной здания мало-по-малу делались проще, и все принимало вид внешнего города; далее опять река, мост, стена, ворота, город и т. д.; все в той же последовательности повторялось несколько раз, наконец нас внесли во двор, и мы вышли из норимон; туг переменили мы башмаки; чиновники нас заранее об этом просили. В первой комнате сидела дворня на корточках, во второй наш знакомец вице-губернатор Синоды, молодой человек, очень умной и прекрасной наружности; в третьей, наконец, важнейшие князья, полномочные и два члена верховного совета пяти; этот совет, называемый гораджю, может, кажется, быть сравнен с нашим комитетом министров, потому что все члены его — министры по [22] разным частям, и вместе имеют власть исполнительную; это первые люди в государстве. Явился Мариама — босой. Став на корточки и поклонившись министрам, он, ползя и прыгая, добрался до середины между ними и адмиралом, от которого в линии стояли мы все, и начал передавать нам приветствия двух князей. Каждый раз, как он обращался к той или другой стороне, он делал земной поклон; своим он говорил так тихо, что мы не могли слышать нималейшего звука.

Потом они попросили всех выйдти вон, поэтому что желали поговорить с адмиралом наедине; мы вышли в другую комнату; остались только два секретаря. Со стороны Японцев мы заметили чиновника, записывавшего все, что говорилось. Нам показали ряд стульев и столов, принесенных из Симфкузи (название нашего дома) для нас, потому что Японцы сидят всегда на полу. Нашим угощением занялся губернатор Хакодаде и еще кто-то. Подали чаю и к нему сахару; потом просили попробовать японских конфект, лежавших в чисто сделанных деревянных ящиках; для каждого из нас был свой; там лежали широкие витки разноцветного леденцу и черный сахар-песок в мешечках из теста, обкатанных в красном и зеленом сахаре; каждая конфекта была обвернута тончайшими листками, сделанными из древесных стружек; каждого из нас попросили написать на крышке ящика свою фамилию. Потом подали темнозеленого чаю, сбитого в пену, как шоколад; он горьковат, но имеет довольно приятный вкус. Важные особы, нас принимавшие, подходили к каждому, спрашивали имя и говорили несколько слов через переводчика; кто-то из нас показал им русский четвертак; его тотчас осмотрели с большим вниманием и отдали главному слуге; тот передал его другим, сидевшим на корточках у дверей; монета пошла по рукам, скрылась за дверью и через минуту опять была возвращена губернатору главным слугой, который сказал, что вся дворня ее видела. В это время нас позвали в комнату совещаний. Там обсуждался вопрос о Японцах, которым будет позволено поступать на русские суда и учиться морскому делу, и другой — о матросе Юганове, которого адмирал хочет оставить в Японии, чтоб учиться языку и в последствии сделаться переводчиком при нашем консуле. Министры сказали, что они предложат это дело на рассмотрение Тайкуна, и простились с нами. Мы сели в норимоны и отправились в обратный путь. В окружавшей нас толпе я заметил несколько детей лет шести, с двумя саблями и молодых людей с волосами на всей голове; эти последние составляют, кажется, отдельный класс или сословие; в лице их есть что-то европейское; я задал себе [23] вопрос, на который мне никто не хотел отвечать, не произошли ли эти люди от Португальцев, не христиане ли они? Мы воротились домой тем же путем.

На днях мы вздумали прогуляться по Иеддо верхом; накануне еще чиновники спорили о том, чтобы мы все время ехали шагом, как прилично важным особам, и чтобы при каждом из нас было двое проводников, которые бы держали лошадь за узду. «Зачем же двое?» спрашивали мы. — На случай, если одному необходимо будет отойдти на минуту, отвечали предупредительные Японцы. Мы долго не соглашались, говоря, что такая прогулка не доставит нам ни малейшего удовольствия, но они приводили также доводы, говорили, что наша жизнь будет на их ответственности, что они без проводников не могут поручиться за лошадей, и так упрашивали, что принудили взять по одному вожатому. Итак, выпив по чашке чая, мы вышли на двор, где кони ржали от нетерпения. Лошади были хороши; они меньше наших европейских лошадей, но сильны; их украшают пуком разноцветных перьев, который ставят между ушей; седла высоки и тверды: кожаные и деревянные с перламутровыми и серебряными инкрустациями; стремена на коротких ремнях и висят слишком далеко сзади, так что ноги приходится сгибать под острым углом; стремя кривое, как турецкое, и имеет форму китайского башмака. Мы выехали в церемониальном порядке. По городу нас, по обыкновению сопровождала толпа, и потому мы не могли прибавить шагу, но когда мы въехали в аристократический город, народ отстал, и мы пустились маленькою рысью; проводники принуждены были бежать и, я думаю, проклинали нашу прогулку. Погода была не жаркая, но приятная. Мы долго ехали городом и наконец увидели вправо большое пространство, обнесенное стеной и расположенное на верху высокой террасы; нас отделял широкий канал, протекавший внизу и заросший прекраснейшими ненюфарами. Нам сказали, что это здание кастель Тайкуна, впрочем я ошибаюсь, называя это зданием, — там было множество зданий, это целый город, в роде нашего кремля, имеющий несколько миль в окружности. Проехав предместье и несколько площадей, мы выехали из города. Дорога то подымалась в гору, то опускалась, осененная густою зеленью. Передовые поворотили лошадей и въехали на гору; мы велели отвести лошадей в ближнюю деревню, в которую ехали, а сами вышли на зеленую равнину и сели на скамью, под ветвями толстой сосны. Видно, Японцы любят виды и понимают их красоту; скамья была поставлена на самом выгодном месте, на горе. Внизу, между зеленью, извивалась река; далее мешался цвет полей и деревьев; там и сям виднелись уединенные хижины; а вдали [24] белые стены домов обширного города. Отдохнув и налюбовавшись видом, мы спустились под гору и вошли в селение. Нас провели, мимо ряда уродливых каменных идолов, в приготовленный для нас дом; нас встретили знакомые чиновники и хорошенькие девушки, которые наклонились и пошли за нами в беседку, окруженную зеленью плюща, обвившего молодые пальмы и кедры; внизу чистенькие дорожки, усыпанные песком и извивающиеся вместе с причудливым течением ручейка.

Я хотел срисовать в альбом этот хорошенький вид, но женщины пришли сказать, что обед еще не готов, и предложили нам прогуляться и посмотреть на прелестные виды, которыми изобилует это место. Нас повели в какой-то знаменитый храм, стоявший на высоте горы; к нему вела широкая и крутая каменная лестница с огромными чудовищами по бокам. Храм прекрасен, но похож на все храмы в Японии. На другой возвышенности, также поросшей пинусом и пальмами, нашли мы множество скамеек и часовню, называемую Инариноками. Странное окончание это слово ками, употребляется как почетный титут — князь; значит еще — бумага и еще косичка в прическе Японца, и в добавок обозначает все, что находится над чем-нибудь; поэтому и Бог называется ками и множество добрых и злых духов, составляющих основание народной религии Синто, все ками. Вместо колокола висел перед часовней инструмент из двух медных тарелок, соединенных посредине, и возле них толстый шнур с узлом, служащий вместо языка. С горы мы сошли но великолепной аллее, ведущей к ручейку, потом перешли шаткий бамбуковый мостик и очутились опять перед возвышенностью с красным храмом и толпой идолов и скамеек, на которых Японцы, за чашкой чаю, любят наслаждаться красотой природы. Между тем, молоденький наш проводник Иманато торопил нас, говоря, что надо идти смотреть знаменитый водопад; на картинках он изображается широкою синею полосой: начало и конец не помещаются на листе бумаги. С четверть часа шли мы, чтобы достигнуть этого водопада, наконец послышался шум, как будто ручейка, падающего на камень; из-за рощицы нам показался действительно ручеек, размывший внизу довольно большую котловину и падавший в нее тонкою струей, с высоты менее двух саженей. «Это-то водопад?» спросили мы. — Да, отвечал Иманато с лукавою усмешкой, — вот тут на жердочке купаются, становясь под струю. «А как же картины?» — Да картины лгут. Когда мы воротились к деревне, нам подали обедать, опять поднос с полдюжиной блюдечек, рис, сладкий картофель и фрукты. Нам подавали те самые девушки, которые нас [25] встретили, они не были, как все Японки, нарумянены, набелены и с черными зубами, напротив были очень просто одеты и причесаны, что очень нам понравилось. Вечером мы воротились домой. Приезжали двое полномочных и императорский Opziener (шпион). В Японии шпионство играет важную роль в общественной жизни; нет ни одного чиновника, к которому не был бы приставлен шпион, чтобы наблюдать за каждым его действием; но это не мешает им быть лучшими друзьями. Адмирал дал им несколько подарков.

На следующий день мы занимались прогулкой по городу, и накупили множество разных вещиц, японских тканей и пр. Кн. У. купил себе японский костюм, он нарядился и хотел представить Японца, но для этого мало однонедельной практики. Нет ничего забавнее и сложнее японских салютаций; двое знакомых, встречаясь, мгновенно падают на колени, не друг против друга, а вкось, и начинают бить земные поклоны, затягиваясь каждый раз воздухом, покрякивая и произнося скороговоркой разные приветствия; при этом (и вообще в разговоре) младший спускает речь на нет, морское выражение, то-есть говорит все тише и тише, как будто сознает свое ничтожество; забавно также, как они лежат на земле и посматривают друг на друга, чтобы не встать раньше другого; это напоминает штуку Виоля, «qui de nous а la tete plus forte?»

8-го (20) августа, Иеддо.

Назначено наконец представление наследнику; церемониал следующий: адмирал пойдет с церемониймейстером, будут кланяться в трех залах, один по-европейски, другой до земли, по-японски; подойдя к трону наследника, на известное расстояние, адмирал скажет речь, как можно короче, прибавили Японцы, и получит на нее ответ. На обратном пути, адмирал и церемониймейстер будут пятиться назад, не обращая спины к наследнику, с теми же поклонами. Свиты позволено взять только четырех человек, двух капитанов и двух секретарей, но они будут стоять в третьей зале на полу, не вступая на цыновки. Я до кастеля нес флаг перед паланкином адмирала и остался по сю сторону рва, окружавшего кастель императора, и потому не видал представления. Когда адмирал вышел из замка, мы тем же порядком воротились домой. В тот же день вечером мы уложили вещи и пустились в путь, кто в норимонах, кто верхом, обратно в Канагаву. Туда пришли ночью; фрегат зажег фальшфееры и принял нас на борт после восьмидневной береговой жизни.

(Продолжение следует.)

П. Муханов.

Текст воспроизведен по изданию: Дневник гардемарина с фрегата Аскольд // Русский вестник, № 1, кн 2. 1860