-

ИЗ ЯПОНИИ.

Клипер «Джигит», 1859 года.

Мы вышли из Шанхая после полдня 31 Декабря. На ночь стали на якорь в Вуссунге, чтобы с рассветом итти в море, где встретили NO, который замедлил наш переход до Нагасаки. На четвертый день утром мы подошли к бухте. Погода стояла чудная. Холмы, острова, один другого красивее, один другого прихотливее, начали как кулисы выдвигаться с обеих сторон; а перед носом, грозный своим воспоминанием, покрытый чудною зеленью, Папенберг запирал бухту. Наконец он посторонился, и нам открылся второй, а потом и третий рейд. На островах и на берегу — то ущелье, то полянка, то — уступами подымающиеся до вершин гор, пашни с ярким зеленым ковром, так и манят в глубину бухты, где между мачтами судов, мы глазами искали «Аскольда». Он стоял разруженным за мыском, в углублении берега. Мы застали на якоре «Стрелок», несколько американских и английских купцов и, к удивлению нашему, три винтовых корвета, пароход, транспорт и два тендера под японскими флагами. Один корвет и транспорт принадлежат здешнему владетельному князю.

Нас тянуло на берег погулять и посмотреть, как устроились аскольдские. Они живут в храме (к которому пристроены бараки для команды), со всею роскошью сельской жизни — со своим скотным двором, баней и к довершению, на самом живописном месте. На дворе стояли орудия. К храму прилепились бараки и палатки японских купцов с товарами. Надо всем этим бойко и весело развевается русский флаг, как будто дразнит другой, поднятый по ту сторону залива, на Дециме, — острове, видевшем странный пример мелочности, терпения и унижения национальной гордости из за торгового интереса.

На другой день аскольдские угостили нас, по русскому [14] обычаю, баней в палатке из парусов, в которой мы, на бамбуковом полке, парились лавровыми и апельсинными вениками.

Мы ездили осматривать японский корвет Едо, и чрез несколько часов командир его отдал нам визит. Окончательно — Японцы, с самого края света, через весь Восток, шагают к Западу. Командир Едо явился в лакированных башмаках, замшевых перчатках и, не заставши капитана дома, оставил карточку с загнутым уголком. Узнайте здесь прежних Японцев!

Я был у здешнего начальника голландской фактории, капитана Донкера. В зале, убранной старинными креслами и двухвековыми картинами, меня встретил хозяин, с огромным листом газеты в руках. Я прервал его, методически расположенные для занятий часы. Обыкновенный костюм голландских фермеров, дополняла, вышитая бисером, с длинной кистью, ермолка и коротенькая трубочка в зубах. От комнат и хозяина так и пахло картиной голландской школы. Донкер очень порядочно говорит по французски. Теперь Голландцы очень деятельно занимаются описью здешних берегов. Уже есть несколько готовых карт восточного берега, которые дополнят атлас Японии и ближе познакомят, наконец, нас с этим огромным архипелагом.

9 числа, мы пошли из Нагасаки — домой, т. е. в Хакодате. Жаль было оставить чудную, живописную бухту. В Хакодате холодно, снег, а здесь при нас снимали апельсины. В добавок, на «Аскольде» готовились вынимать грот-мачту на стеньгах. Нам не удалось видеть и этой работы, занимавшей Аскольдских и страшно интересовавшей нас.

Этот переход был необыкновенно удачен, несмотря на свежий N ветер, который встретил нас в море, и помешал итти Фирандским проливом. Ветер этот дул во все время вашего перехода, изредка перемежаясь штилем. За Корейским проливом нас встретили морозы, и через [15] 10 дней лавировки мы, замерзшие, с корой льда на борте и на палубе, вошла в Хакодате.

Скучно было смотреть на него. На рейде один «Пластун», со спущенным рангоутом, берега и горы покрыты пушистым белым одеялом. Одна, вечно зеленая, кедровая роща над городом, бежит по горе и деревья чем ближе к вершине горы, тем реже и реже, как будто устают гнаться за более прыткими. Но мы принесли с собою хорошую погоду. Снег начал таять; за городом, на перешейке, показались проталинки, первые предвозвестники весны. Все начало оживать и весниться, как говорят очень удачно Японцы, а мы, в ожидании весенних прогулок, приготовлялись к блистательному окончанию зимы. Готовили «Ревизора», маскарад, дамский пикник в лазарете и издавали «Сплетник», еженедельный судовой журнал. Все его не могло не удаться, потому что мы хотели веселиться и кое-как коротать остаток зимы.

С великим постом — новое занятие. При консульстве строилась церковь. Дамы украшали ее, а наши живописцы писали образа. Все душевно принимали участие в постройке первого Христианского храма в Японии, через 221 год после изгнания христиан. В 1543 году, португальцы в первый раз явились в Японию. Это были Антонио Мота и Франческо Зеймото, португальские мореплаватели занесенные на остр. Танега-Сима. Промышленные Японцы были рады торговле с иностранцами, привезшими им новые товары, и скоро Португальцы обжились и даже поженились на Японках. Через шесть лет Франциск Ксавье начал проповедывать Евангелие. Иезуитские миссионеры могли свободно провозглашать слово Божие, посреди народа склонного к принятию новых идей. Число слушателей и окрещенных увеличивалось более и более, наконец успех иезуитов удивил христианский мир и представлял блестящую перспективу совершенного утверждения христианства в Японии. В числе слушателей иезуиты видели даже малолетнего Хиде-Иори, наследника престола Сиогуна. Но опекун его, князь Ие-Ясу, [16] добился милости Микадо — духовного императора, — успех выхватить у своего питомца престол и объявил ему войну. Хиде-Иори поддерживали иезуиты, и это погубило их. Хиде-Иори пропал, а Ие-Ясу, достигнув престола, начал преследовать христиан с необыкновенною жестокостью. Начался ряд гонений. Всем христианам велено было выехать из Японии или отречься. Окрещенные Японцы, непоколебимые в вере, вспомнили мучеников и с радостью умирали на виселицах и на кресте. Это продолжалось сорок лет. Наконец в 1638 году был нанесен последний удар: казнили 37 тысяч христиан, оставшихся в провинции Арима. Это было последнее действие кровавой трагедии. Португальцы послали из Макао блестящее посольство, но ни права людей, ни неприкосновенность посла не остановили жестокости японского правительства. Всем членам посольства отрубили головы, а слугам показали их на шестах, с следующею надписью: Чтобы никто у покуда солнце освещает землю, не осмеливался приходит в Японию, даже с титлом посла; и чтобы этот указ, под страхом смерти, никем не отменялся. Даже сам Бог христиан подвергнется тому же, и еще с большею жестокостью, если преступит этот закон. Слуги были отпущены, чтобы рассказать об участи посольства.

Оставшимся Голландцам не позволяли совершать богослужения, даже на кораблях; тела умерших бросались в море, приказано срыть дома, на которых был написан год постройки по христианскому летосчислению. Даже был установлен обычай попирания ногами изображений Распятого Христа и Богородицы.

И через два слишком столетия, этот попранный крест снова воздвигся. Нам, только что не давно видевшим Папенберг, с которого бросали католических монахов в море, удалось присутствовать при освящении христианского храма, поставленного во имя Воскресения, а на другой день видеть в этом храме Португальца (матроса с китобойного судна) молящегося между нами. Странная случайность. [17]

К Маю месяцу Хакодате принял новый, еще незнакомый нам, вид. Горы покрылись свежей зеленью, только несколько клочков снега на северных высотах бухты, да темная зелень все той же рощи напоминали о зиме. Прогулки в городе сделались продолжительнее, получили новую привлекательность, и в кают-компании появились цветы. Рейд между тем опустел. Китобои ушли в Охотское море, «Пластун» у описи — у дела, один «Джигит» все еще стоит и ожидает приказания итти в Николаевск. Но приход старого нашего знакомца, голландского корвета Bali, переменил и мысли, и дела. Мы видели Bait, в прошлом году, еще в Гон-Конге, где он был на станции. Он был послан осмотреть открытые для Европейцев японские порта, был в Нагасаки, Канагаве, Симоде, зашел сюда и запасшись углем пойдет в Нигату, новый порт, который должен открыться для иностранцев 1-го Июля. Наш консул приказал нам готовиться итти туда же. Лучшего сюрприза мы не могли ожидать; тотчас же добавили воды и угля, перевезли с нашего скотного двора в Камите, кур и корову, и через два дня были готовы.

В это время мне удалось съездить на свинцовые рудники. Наш консул и американский, г. Райс, давно собирались осмотреть их. Голландский капитан фан-дер Капеллен, я и два японских чиновника присоединились к ним. Может быть в глазах Японцев эти чиновники и играли роль наших стражей, это все еще политика японского правительства, но присутствие их избавило нас от хлопот в отыскании проводника и доставило возможность видеть рудники и работы в всей подробности. Мы смотрели не с восточной, а с западной точки зрения. Гордый Англичанин, выученный в Китае, чтобы не унизить своего достоинства, не поехал бы совсем. И прав! С первым шагом на восток, Европеец должен переменить легкий костюм непринужденности на тяжелый халат внешности. Охасси, старший из чиновников, достал мне лошадь из губернаторской конюшни и, в 6 часов утра, мы [18] тронулись. Нам предстояло сделать 7 ри, т. е. 16 миль, до Намари-яма (свинцовая гора).

Эта гора, называвшаяся прежде Ицино-ватари-яма (первый перевод в горы Ицино) лежит на NtW от Хакодате и составляет, как видно из названия, вход в цепь гор Ицино. Ровная, песчаная и в некоторых местах твердая, как шоссе, дорога по перешейку и по берегу бухты до деревни Оно, в 5 1/2 ри от Хакодате, не представляет ничего интересного. На лево бухта, на право большие поля, за которыми возвышаются покрытые синевой горы. За милю до Оно, дорога поворачивает к горам. Оно — большая деревня, у подошвы горы, вся утонувшая в садах. Мы въехали в нее, между огромными грушевыми деревьями, покрытыми белым цветом, как снегом, и остановились в чистеньком заезжем доме. Маленькая чашка зеленого чая, без сахара, была «прошу пожаловать» наших постоялых дворов. Охасси или mister Bridge, т. е. г. Мост, как называет его г. Райс, (хасси по японски — мост) угощал нас крутыми яйцами, хлебом из муки на яйцах с сахаром, единственными удобосъедомыми произведениями японской кухни, и саки. Лошади отдохнули, и мы отправились далее. За Оно декорации меняются. Только что выехали из грушевых садов в долину, услышали шум реки Ари-гава, которая течет между горами, огибает Оно и впадает в бухту. Остальные 1 1/2 ри до Намари-Яма, идут по тропинке, которая лепится по горам. Она, то круто подымается и висит над шумящей рекой, то спускается в лощину, то пересекает капризную Ари-гаву, которая рвется, пенится в порогах, перескакивает через камни и быстро огибает покрытые зеленью островки. Давно не случалось мне делать береговые прогулки, и эта — имела для меня особенную прелесть. По бокам тропинки стоит не разнообразная, но густая зелень деревьев, стволы которых покрыты вьющимся диким виноградом, или совершенно скрываются под зеленью поленики, сплетающей деревья. [19]

Переехав во второй раз в брод, на правой берег Ари-гавы, мы поднялись в гору. Слева от тропинки бьет каскадом ручеек мутной воды, первый предвозвестник рудников. На половине высоты горы показались строения, и мы вошли к смотрителю, который тоже встретил нас чаем. Мы сняли сюртуки, надели коротенькие халаты из грубой ткани, и поднялись по склону горы к галлереям. Перед входом, каждому дали по две зажженных, виноградных ветки. Коридоры очень низки, обделаны досками и бревнами, между которыми просачивается вода, и ручьем бежит по дну. В некоторых местах даже вся ступня уходит в воду. В глубине, корридоры подымаются к верху, по просеченным в камне ступеням, с которых также падает вода и посылает брызги прямо в лицо. Прибавьте к этому дым, от беспрестанно гаснувших факелов, и то, что идти нужно согнувшись, как говорится, в три дуги, а будете иметь понятие о всей некомфортабельности этого осмотра. Руду ломают кирками, в четырех местах, голые Японцы в воде, освещаемые теми же виноградными ветками. Наконец осмотр кончился, мы вышли на тропинку, выше входа, и с наслаждением выпрямились и вздохнули чистым воздухом. Свинцу здесь очень много; он соединен с полевым шпатом. В камне кажется есть несколько серы. Отломанную руду толкут молотами и несколько раз промывают руками в плоских, камышовых ситах. Очищенную таким образом руду, кладут в ямы, покрывают древесным углем и расплавляют. Потом снимают уголь и свинец выливают в формы в 53 фунта. При этой переплавке теряется 10 процентов. Для получения чистого свинца куски эти снова переплавляют, и отливают в длинные пластинки. При этом теряется 40 процентов и получается отличный свинец. Таким образом вся потеря простирается до 50% — очень мало в сравнении с рудниками Европы и Америки. Цена свинца 600 дзени т. е. 16 коп. сер. за фунт. В здешней руде есть маленькая примесь серебра, но Японцы, по словам их, [20] не отделяют его. Может быть они и не умеют отделить, а может быть добытое серебро, тайно идет в пользу чиновников, у которых также, как говорят, ладони очень липки. Как видно обработка руды здесь производится самыми первобытными средствами. Японцы говорили, что она началась 1 1/2 года тому назад, но по длине корридоров при обыкновенной медленности японских работ, трудно поверить этому. Один из Японцев проговорился, что работа началась уже четыре года. Это вернее! Мы старались узнать сколько свинца добывается ежегодно, но ответ на это был бы окончательным преступлением против японской политики. Они отвечали, что так как постоянной работы нет, а добывают свинец по мере надобности, то не могут знать количества ежегодной добычи. Вслед за таким ответом Японцы стали расспрашивать о рудниках Европы и Америки, о количестве потери металла при его отделении от составных частей и проч. Японские чиновники вообще не любят говорить о богатстве своей страны. Голландский капитан рассказал при этом, что Канагава, порт открываемый, по трактату, иностранцам, переносится на другую сторону бухты, миль на 40 от прежнего места. Японцам говорят, что для этого нужно перевезти магазины, построить пристани, проложить новые дороги, что все это потребует много денег. Они отвечали, что не жалеют денег, лишь бы иностранцы не были близко к столице. А Канагава лежит на большой дороге из Фудзиу в Иеддо. Потом, когда Bali пришел в Иеддо, капитан этого судно объявил чиновникам, что он съедет с офицерами осмотреть город. Японцы поспешили сказать, что они позволяют, потому что это нужно для здоровья моряков, но чтобы они не говорили об этом другим Европейцам. Посмотрим долго ли продержат Японцы полурастворенными свои ворота, на которые напирает толпа.

Через день, 10 Мая вечером, мы снялись с якоря, и выйдя из пролива, взяли курс SSW, чтобы пройти между скалами Bittern и берегом. На утро увидели мыс [21] Гамалея и полуостров Ога-сима. Мыс Гамалея казался низкой, плоской, обрубистой оконечностью, которая потом подымается довольно круто и идет равно возвышенным берегом. В 2 часа, с вант, увидели скалы Bittern на W в 10 милях. 12 числа, в широте 39° 08', долготе 139° 19', увидели в тумане, на SO 44°, ровный, слегка волнистый и обрывистый с обеих сторон берег, с черным отдельным камнем на S от него, что мы приняли за берега бухты Кича (на Крузенштерна карте Kivura). Потом, на SO 60°, образование берегов осталось тоже, но на S от камня отделились еще скалы; самая южная из них казалась столом. В 11 часов увидели остров Ава-сима, означенный неверно, как на картах Крузенштерна, так на английских (Ричардса) 1857 года и американских коммодора Перри 1855 года. Мы видели его на SO 45° в 36 милях. По южную сторону виднелось несколько скал; по западную — небольшой утесистый остров. Длина Ава-сима около 3 1/2 миль. Мы прошли между ним и островом Садо. Положение Ава-сама, определенное приближенно, по нашему, должно быть 38° 20' N и 139° 14' O. После полдня, увидели на SW 22°, в 25 милях, гору Ясыко-яма, казавшуюся тупым конусом, более отлогим к западной стороне и гору Каузико-яма. выдающуюся немного к О-ту от первой, и оканчивающуюся пиком выше Ясыко. На O от них, открылся ровный, низменный берег Нигаты, на котором виднелись деревья и дома, между коими ясно выказывался вход в реку, наполненную джонками. Еще восточнее на маленьком возвышении виднелся город Аосима-яма. На глубине 27 сажень вода переменила свой цвет в светлозеленый, отсюда глубина начала уменьшаться и мы бросили якорь в 3 милях от Нигаты, на 7 саженях, грунт черный песок, вода пресная, слегка солодковатая.

На другое утро был сделан промер от клипера к устью реки Синано-гава. Глубина медленно уменьшалась до 3 сажень. С глубины 5 сажень вода сделалась совершенно пресною. В 1 миле от берега, после 3 сажень [22] начинается крутой бар, глубина 6 фут, без фарватера. За баром глубины опять начинают увеличиваться и в самом устье к правому берегу, 10 фут; к левому, где стоять джонки, 6 и 7 фут. Устье шириною около 3-х кабельтовом. Течение до 2 1/2 узла. Весь берег по морю тянется на SW 54°.

Левый берег от устья песчаный, заворачивает сначала на SSW, потом на SW, до самого города Нигаты, расположенного при впадении в Синано-гава, от WSW, маленькой речки, глубиною 12 фут. Правый берег, у устья песчан, потом болотист, но приглуб и идет на SOtS, потом поворачивает через S к SW, параллельно левому берегу. Против второго изгиба его, самое широкое место реки, около 6 кабельт. В этом месте, справа, в нее вливается река Агано-гава, соединяющаяся при впадении с другою, и от O — еще река с довольно широким разливом, между рисовыми полями. Названия ее мы не могли узнать. От Агано-гавы по берегу главной реки начинаются сады с грушами и персиками. По средине Синано-гавы, находятся две отмели, с 7 футовым — а дальше к Нигате, 12 фут. фарватером между ими. Вторая от устья покрыта камышом. 4-х саженный совершенно чистый Фарватер Синано-гавы, с песчаным грунтом, идет вплоть около правого берега. Наблюдения были сделаны на правом берегу, около дома губернатора. Широта 37° 58' 51'' N; долгота 139° 09' 45'' O.

Нигата, очень большой город, и как говорят один из самых богатых по торговле. Мы были первыми Европейцами, которые посетили его, и потому легко вообразить впечатление произведенное нами: с утра, только что шлюпки наши начали подходить к берегу, народ целыми толпами сбегался к устью. Спасибо только полиции, которая помогла нам спокойно сделать наблюдения. Потом новая возня с чиновниками, которые не хотели пустить нас в город. Интересно было посмотреть на их лица, то умоляющие, то принимавшие серьезное выражение, которое вдруг менялось на выражение детского любопытства, когда [23] им бросалась в глаза пуговица или бинокль. Они развлекались ими, разговаривали, но вспомнив, вероятно, о возможной участи своего брюха, снова принимались умолять. Таким образом мы прошли до города. Здесь новая тактика. Полиция начала очищать перед нами дорогу, и так исправно, что улицы впереди казались вымершими, а сзади, как наплывающая волна прибоя, шумели тысячи любопытных. Мы заметили, что полиция гнала в особенности женщин. Но они-то и не выдержали. Из за приподнятых или отодвинутых ширм виднелись бойкие, черные глаза, которым, казалось, не нужно было и отодвигать ширм, они бы видели и через бумагу. Но тогда, мы не видали бы! Некоторые женщины и, как я заметил, все хорошенькие, даже взбирались на крыши. Жаль, что трактаты велись не с прекрасным полом. Тогда все порта Японии были бы открыты.

Но нельзя не отдать справедливости полиции. Один взмах веера чиновника, также действителен как прикосновение палочки полисмена в английских колониях. Кстати, скажу два слова о веере, который играет в Японии такую важную роль. Он — необходимая принадлежность путешественника, крестьянина, богатого, бедного, мужчины, женщины, ребенка, старика, солдата, священника, не исключая даже богоподобного Микадо. Все ходят с веером в руках или за поясом. На веере принимаются подарки, подается милостыня, он и магический жезл чиновника, и, как и в Европе, жезл кокетки. Веер у старших священников, есть знак их власти, он не разлучается с ним во время службы и проповеди, и прикосновение им означает благословение. Говорят даже, что на веере приносится важному преступнику решение суда, и он преклоняясь пред этим вестником смерти теряет голову. За то нигде веера так не разнообразны, как в Японии.

Город, во многих местах, пересекается речками и канавами, берега которых оттеняют высокие плакучие ивы. Кругом города сады с стелющимися грушевыми деревьями, [24] виноградом, персиками; между деревьями, гряды засеяны репой, луком и горчицей. Картофеля мы не видали. Жители — рыбаки и моряки, также как и в Хакодате и по всему берегу Японии. Они смуглы, черноволосы, малого роста и кажутся сильными. Тоже говорит Зибольдт, который, в своем описании, делит жителей Японии на прибрежных и внутренних. Ловкость, смелость, постоянство, откровенность, угождение доходящее до покорности — вот, по словам его, характеристические черты береговых жителей. Внутренние — больше ростом, с широкой сплюснутой физиономией, волосами темно рыжего цвета и более светлым цветом кожи. Они трудолюбивы, воздержны, набожны, радушны и гостеприимны. К этому нужно прибавить медленность, кажется главную черту характера Японцев. Это впрочем черты и прибрежных жителей. Во всю нашу стоянку в Хакодате, мы не могли пожаловаться на негостеприимство Японцев, пьяниц видели чрезвычайно редко. Набожны впрочем в Хакодате только женщины.

Прибрежные женщины также смуглы и многие из них были бы очень привлекательные, если бы, вероятно в подражание внутренним, они не белились и не румянились. И здесь мода, но только более постоянная. Она не меняется с каждым годом.

Около полдня на рейд пришел Bali. По его замечанию Ава-сима находится еще севернее нашего, в шир. 38° 31' N и долготе 130° 17' O. Но мы уверились в возможной верности своего определения, потому что 12 числа через часа, после параллели южной оконечности Ава-сима мы, имея ходу 8 1/2 узлов и идя на StW, пришли на параллель северной оконечности Садо, лежащей в 38° 18'. Широта Нигаты определенная Голландцами с судна, сходится с нашей.

После полдня мы снялись с якоря, чтобы осмотреть город Аосима-яма, около которого есть вход в реку, и также с баром в 8 фут.

Уверившись в невозможности войти в реку, мы [25] тотчас же подняли якорь, и. пошли осмотреть бухту Тойама. Весь берег, как выше так и ниже Нигаты, очень высок, особенно около Тойамы, где три снежные пика горы Сай-яма, ясно виднелись над облаками. Мы обошли восточный и южный берега бухты. Оба очень заселены, что можно было видеть, по огромным деревням, расположенным по берегу, очень близко одна от другой. В бухту вливаются реки, но также с барами, следовательно, как и Нигата, не доступны для судов. Отсюда пошли к N, уже не придерживаясь берега.

Рейд Нигаты не безопасен, потому что закрыт только от тихих южных ветров, а открыт от W, N и NW, которые разводят страшную зыбь через длину всего Японского моря и Татарского пролива. Правда, от этих ветров можно скрыться за Садо, особенно если торговля будет производиться паровыми судами, и тогда Нигата станет на ряду с рейдами, стоянки на которых сопряжены с теми же неудобствами, но едва ли торговые условия этого города сравняются с коммерческою важностью последних.

17-го числа, утром, в широте 38° 56', на NtO увидели остров, принятый прежде нами за берег бухты Кича. Подойдя к нему, в юговосточной части увидели не глубоко вдавшуюся бухту с 2 деревнями, в которой и бросили якорь. От жителей узнали, что это остров Таби-Сима, не назначенный на картах Крузенштерна и Ричардса; но, как мы узнали в последствии, поставлен на американской карте 1855 года довольно верно. По нашим наблюдениям на берегу, широта его оказалась 39° 09' 23'' а долгота 139° 43' 07'', 5. Остров совершенна плоский, высотою около 200 фут, кругом обрывист и со сторон бухты приглуб. С других сторон окружен каменным рифом, с большими надводными скалами и каменьями. Длина его около 1 1/2 миль. Остров покрыт довольно густою растительностью, а на верху полями, засеянными, маленькими участками, ячменем. Ни овощей, ни живности нет. Есть много ключей [26] с отличной пресной водой. Жители кажутся очень бедны, питаются не богатой рыбной ловлей и, по обыкновению всех Японцев, морской травой. 18-го числа снялись с якоря и на другой день бросили якорь в Хакодате.

В этом коротком осмотре, мы убедились в неверности карт Крузенштерна и Ричардса (1857 года). На последней, нанесены точно только более выдавшиеся точки берега и некоторые острова, а изгибы берега сняты с карт Крузенштерна же, со всеми фантастическими бухтами и рейдами.

Текст воспроизведен по изданию: Из Японии // Морской сборник, № 1. 1860