О ПЛАВАНИИ В ЯПОНИЮ КОРАБЛЯ РОССИЙСКОЙ-АМЕРИКАНСКОЙ КОМПАНИИ «КНЯЗЬ МЕНШИКОВ» В 1852 Г.

(Выписка, из рапорта командира сего корабля российского шкипера Линденберга к г. главному правителю колоний, от 17 октября 1852 года).

Во исполнение предписания Вашего Высокоблагородия, от 24 мая сего 1852 года, оставил я, на вверенном мне корабле «князь Меншиков», Ново-Архангельскую гавань мая 29 дня, и вышед из залива Ситха, направил курс к берегам Японского острова Нипон, в порт Симода, Для сокращения пути старался я держаться в больших широтах, где градусы долготы меньше, но постоянные W ветра заставили меня делать широту, дабы не даром потерять время. По позднему выходу из Ситхи, я не мог надеяться достигнуть до берегов Японии ранее июля месяца, и как в это время года там преимущественно дуют SW-е ветра, то для избежания лавировки против них, что почти невозможно с успехом исполнить при постоянном и значительном течении от W, я должен был придти на долготу Симоды в малой широте, а именно: 27 или 28 градусов, в каковой полосе господствуют SO ветра.

Противные ветра и штили весьма замедляли плавание, и только 26 июля, дойдя до долготы 219° W от Гринвича, стал я спускаться к берегам Японии при свежем ветре от WSW; того же дня увидели остров Св. Петра; утром другого дня открылись: остров Южный, потом острова Фатзизио, каменья Бротона, Вулкан, Брокен и Вриса. Все эти острова неверно положены на карте, что при сильных течениях, коих направление не известно, делает плавание здесь весьма опасным. [129]

Июля 28 числа открылся нам к NW рад высоких гор, образующих полуостров Изу, на SW-й оконечности которого находится гавань Симода; приближаясь к берегу, высокому и каменистому, окруженному отдельно стоящими утесами, увидели небольшой островок, в 40 футов вышиною, который находясь прямо против залива, в расстоянии около 5-ти миль, может служить верною приметою при отыскании гавани, которой в некотором расстоянии не возможно рассмотреть и потому без этого островка весьма трудно было бы найдти. Между этим островком и SW-м мысом залива еще лежат два островка или вернее кекура, между которыми пройдти нельзя, но по обе стороны их, сколько можно было видеть, и по словам Японцев, проходы чисты. Оставляя все эти острова в правой руке, придержался я к SW-му мысу залива, по причине дувшего тогда W-го ветра, который для входа несколько крут, и пройдя между этим мысом и лежащим от него в расстоянии 2-х кабельтовов подводном камне, на котором при мелкой воде играет бурун, направил я курс внутрь бухты к небольшому островку, который, находясь на средине оной, представляет по обе стороны два безопасных прохода в гавань. Приближаясь к островку, мы были встречаемы несколькими лодками, с которых люди криком и знаками старались нас убедить не идти дальше, а остановиться тут на якоре, но, не обращая на это внимания, прошел я островок и стал за ним на якоре, на глубине 6-ти сажень. Не останавливаясь на рейде, я, пройдя прямо в гавань, хотел отнять у Японцев возможность запретить мне вход в оную, что они непременно сделали бы, если бы я остановился на рейде. Но рейд совершенно открыт с моря и даже так называемая гавань не представляет безопасного якорного места. Островок слишком мал, чтобы защитить от волнения с моря, заливы же, показанные на карте [130] Японцами, не существуют, в чем я убедился переходя с кораблем в лучший из них, т. е. O-й; но, не находя там никакой защиты при ветре с моря (S и SW), решился воротиться на прежнее место. Кроме того слишком мало места; расстояние между островком и мелководием, выдающимся от N-го берега залива всего 1 1/2 кабельтова и стоя на одном якоре (фертоинг я не мог стать, чтобы согласно предписания Вашего Высокоблагородия быть всегда в готовности к выходу в море), почти при всяком ветре не возможно вытравить достаточно каната; кроме того, что при многих случаях без завоза нельзя сняться с якоря, имея или островок или мелководие за кормою, в слишком близком расстоянии.

Залив Симода окружен высокими горами, покрытыми до самой вершины густою растительностию; земля кажется весьма хорошо обработана и вообще виды окружностей весьма живописны. На W стороне залива лежит город Симода, при небольшой речке, которая впрочем довольно глубока, для входа туда довольно больших джонок. Город небольшой, но, как складочное место, кажется довольно значителен в торговом отношении, лежа на пути джонок из Нангасаки и других западных и южных портов Японии, в главный город Еддо.

Только что успели отдать якорь, как со всех сторон стали стекаться посетители в числе нескольких-сот, так что и палуба и каюты были совершенно полны. Дабы хоть сколько нибудь сохранить порядок и быть в состоянии заняться судовыми работами, я просил их не всем вдруг входить на палубу а поочередно, но они возражали, что должны торопиться осмотреть корабль, ибо с приездом на него губернатора прекратится для них всякая возможность приезжать к нам.

Вскоре прибыл на корабль губернатор города в сопровождении множества офицеров и чиновников; они опрашивали [131] наших 7 человек Японцев, осмотрели судно и все тщательно записывали.

Позвав их в каюту, объявил я им причину моего прихода, прибавив к тому, что имею от Вашего Высокоблагородия бумагу на имя губернатора города, которую я и желаю ему вручить и получить от него ответ. Он от лица Японской нации благодарил Русских за доставление на родину его претерпевших кораблекрушение соотечественников и за попечения и благодеяния оказанные им во время пребывания их в России; говоря это, он знаками старался дать мне понять, что таковой благородный поступок Русских трогает его до слез. Далее он говорил, что, не имея никакого права входить в какие бы то ни было сношения с иностранцами, без разрешения своего начальства в Еддо, не может принять ни привезенных Японцев, ни бумаги. По долгом убеждении с моей стороны, он просил меня показать ему бумагу, и когда я передал ему оную, он со знаками почтения (подняв ее над головою) принял, открыл и пробежав объявил, что хотя буквы те же, что у них, но смысла он не понимает, и так как он бумаги принять не может, то желал бы снять копию для отправления в Еддо, где, основываясь на моих словах, что она написана по китайски, он полагает что ее разберут, так как там есть переводчики этого языка. Соглашаясь на это, я полагал скорее достигнуть цели экспедиции, то есть известить Японское правительство о требованиях Вашего Высокоблагородия и получить ответ на бумагу, и так как судя по началу наших с Японцами сношений, по всей вероятности, они не приняли бы бумагу, не зная наперед ее содержания, то я решился не препятствовать губернатору в снятии копии; когда я объявил ему мое на то согласие, то он из за пояса достал кисть и чернилицу, и попросив у меня бумаги — стал [132] снимать копий. Когда он кончил это дело, то возвратил мне бумагу и спросить не нуждаемся ли мы в чем нибудь? Я объявил ему, что после столь долгого плавания, желал бы получить пресной воды и свежей провизии: рыбы или мяса, и разумеется, что будет стоить — заплачу, и он изъявил величайшую готовность удовлетворить все мои требования. Перед отъездом он объявил мне, что поставит к судну на лодках караульных и просил не посылать никого на берег, а если я сам хочу ехать, то чтобы сперва объявил ему об этом и он уже со мною вместе отправится. Я тотчас хотел воспользоваться его предложением, но было уже темно и я боялся — неуместным желанием удовлетворить любопытству — возбудить известную подозрительность Японцев. Того же вечера с капитаном над портом прислали на корабль не много воды и сушеной рыбы, извиняясь, что для добывания свежей рыбы слишком темно. Поставлено было 6 караульных лодок вокруг корабля в расстоянии 20 или 30 сажень.

Утром следующего дня приехал губернатор со свитою опять на корабль и снова опрашивал наших Японцев до малейших подробностей о их разбитии, о пребывании у Русских, об обхождении их с ними, о пище, которую им давали и проч., все это они тщательно записывали; потом осматривали корабль, орудия, пожелали видеть ружья и пистолеты, спрашивали нет ли в трюме еще пушек, сколько огненного оружия, пороху, ядер и картечи, и все мои ответы записывали; потом явились живописцы, которые с лодок снимали вид корабля и потом всходя на палубу, разные части оного. Пригласив губернатора и главных чиновников в каюту, объявил я ему, что желал бы съездить на берег, но он сказал, что мне этого позволить не может, пока не получит разрешения из Еддо. Когда я напомнил ему [133] вчерашние его слова, то он сконфузился, но вместо всякого объяснения продолжал только твердить, что нам никак нельзя ехать на берег.

Между тем Японцы продолжали посещать корабль, но не иначе как в свите губернатора или портового, а те ездили только по делу. Они казались весьма хорошо расположенными к Русским, были вежливы и радушны; осматривали все с любопытством и любовались в особенности огнестрельным оружием, но несмотря на все наши убеждения никаких подарков принимать не хотели, и на предложение купить какую нибудь вещь всегда отвечали, что смотреть готовы, но купить не смеют, так как только в Нангасаки позволено торговать иностранцам. Губернатор долго раскрашивал наших Японцев: о Камчатке, Охотске, Ситхе и Курильских островах, и кажется Японское правительство опасается столь близкого соседства Русских.

С каждым днем строгость присмотра за нами усугублялась и число караульных лодок постоянно увеличивалось; в них сажали солдат, которые в заветный круг, составляемый их лодками около корабля, ни под каким видом не впускали никого. Между тем привезли на корабль 17 бочек воды, несколько кур, яиц и свежей рыбы, на счет мяса же они извинялись, что не могут нам доставить, так как у них весьма мало рогатого скота, да и тот употребляется на полевые работы.

Между Тем стекались с разных сторон в город Симода солдаты, вооруженные мушкетонами, ружьями и пиками, кроме сабель и кинжала, которые носит всякой; целые караваны, с навьюченными буйволами и лошадьми, тянулись мимо нашего корабля вдоль морского берега, по которому пролегала дорога из внутри страны в город Симода, и хотя за темнотою сумерек мы не могли рассмотреть, что они везли, но [134] должно полагать, что это были пушки, так как вскоре против корабля, в расстоянии 1 1/2 кабельтова от него, возникли между деревьями на берегу палатки под флагами, весьма похожие на скрытые батареи.

Губернатор, капитан над портом и другие японские чиновники, посещая корабль, неоднократно изъявляли свою благодарность за вспомоществование, оказанное их соотечественникам, со всеми признаками искренности, и так как я не вызывал их на это, а напротив они поступали совершенно добровольно и я считал их мнение и чувства отголоском правительства, то не мог не надеяться на благоприятный конец наших с Японцами сношений. Я поставил губернатору на вид, что Русские уже не в первый раз доставляют бедствовавших Японцев на родину, и что это должно убедить их в дружественном расположении России к Японии, и что если бы его соотечественникам пришлось посещать наши берега, то наверное бы встретили дружеский прием.

31-го числа прибыл на корабль, приехавший из губернского города Одовара, вице-губернатор и тогда начались опять те же допросы нашим Японцам, и все их показания записывались. На мой вопрос, когда они возьмут от нас Японцев и примут бумагу от Вашего Высокоблагородия, ответил он мне, что известие о прибытии сюда русского корабля отправлено в Еддо, и что до получения приказаний оттуда, они ничего не могут предпринять; кроме того, он объявил мне, что вместе с приказанием из Еддо прибудет сюда губернатор города Одовара. Когда я просил его принять плату за провизию и воду, то он решительно отказался, говоря что это такая безделица, и что мы столько сделали для его соотечественников, что они счастливы, что чем нибудь могут показать свою благодарность; все мои убеждения остались тщетны, я представлял ему что принять что-нибудь даром, [135] несовместно с достоинством Русских, и что если бы знал, что они не возьмут платы, то ничего бы не принял, но все было напрасно, он только твердил, что не смеет ничего брать.

Вечером 1-го числа, еще засветло, по дороге, тянущейся вдоль морского берега гавани, стали показываться отряды конных и пеших воинов, и вскоре, когда стемнело, вся дорога покрылась бесчисленным множеством фонарей, выходивших в продолжении целого часа из леса, откуда шла дорога и двигавшихся мимо корабля по направлению к городу. На вопрос мой нашим Японцам, что это значит, они сказали, что это едет губернатор Одовары, который весьма важный чиновник и никогда не отправляется в дорогу со свитою менее чем в 700 чел. солдат.

На другой день утром приехал на корабль вице-губернатор города Одовары на множестве больших лодок, и вышед на палубу окруженный свитою, собрал привезенных Японцев на коленях около себя в полукруге и стал говорить им длинную речь, в продолжении которой все провожавшие его Японцы стояли низко наклонившись из уважения к произносимым им словам. По мере того, как он продолжал говорить, на лицах наших Японцев ясно выразились горесть и уныние, и наконец отпечатались явные знаки безвыходного отчаяния; некоторые из них плакали на взрыд. На вопрос мой, что это значит, Японец Таробе, с едва удерживаемою яростию, сказал мне: что губернатор объявил им, что не может их принять и что они должны с нами отправиться дальше. Отказ этот тем сильнее поразил, бедных Японцев, что был совершенно неожиданный, так как, поначалу наших с их соотечественниками сношений, они были совершенно уверены в благоприятном конце. Не желая объясняться с вице-губернатором на палубе, попросил я его в каюту и тогда он объявил мне, что, по полученным из [136] Еддо приказаниям, он не может принять Японцев и следовательно и бумаги; так как этот порт не открыт для иностранцев, то он и не имеет права входить ни в какие сношения с ними, и что, получив теперь таковой решительный и неизменный ответ от Японского правительства, он находит, что мне стоять здесь больше не зачем и потому просит немедленно выдти в море. Напрасно представлял я ему несообразность и даже жестокость сего поступка с соотечественниками его, и неблагодарность в отношении к Русским, предпринявшим столь долгое и трудное плавание, единственно с благодетельною целью: возвратить отечеству и их семействам невинно пострадавших в кораблекрушении и находившихся два года в невольном изгнании его соотечественников; наконец, что если я повезу Японцев назад в Россию, то на будущий год придет опять сюда Русское судно с ними, и что наконец они должны же будут принять их; на это он сказал, что и на будущий год и впредь всегда будет один и тот же ответ, что это воля правительства и он тут ничего не может сделать; но по его лицу и по лицам всех присутствующих видно было, что они внутренно не одобряли этого решения, хотя и должны были повиноваться. Тогда я изъявил желание иметь личное свидание с губернатором Одовары, чтобы от него самого получить ответ, но он сказал мне, что это невозможно, и что он с тем и прислан на корабль, чтобы объявить мне окончательное решение, и стал убедительно просить меня как можно скорее оставить гавань, так как ветр был попутный. Он поставил мне на вид, что в пользу нашего корабля сделано и так уже весьма важное отступление от Японского: закона, решительно запрещающего пребывание вооруженных судов во всех гаванях империи, и что до сих пор все иностранные суда, посещавшие их гавани, должны были [137] сдавать им оружие и аммуницию и даже руль. Он говорил мне, что и могу везти Японцев в Нангасаки и пробовать не примут ли их там, на что я — видя ясно что это только отвод и что там еще менее предстояло вероятности в успехе — сказал ему, что не имея приказания моего начальства, не могу идти в Нангасаки, и так как мне велено высадить Японцев в Симода, то я посажу их на шлюпку и отправлю на берег. Он, понимая, что я хотел это сделать в гавани, сказал, что нельзя, и в страшном испуге вскочил со стула и хотел бежать на берег. Я остановил его и сказал ему, что так как я пришел сюда не с враждебными намерениями, а единственно для отвоза его соотечественников на родину, то следовательно и не желаю дать повода к нарушению дружеских отношений между Русскими и Японцами поступком против их постановлений, но что, во исполнение данного мне приказания доставить Японцев на родину, должен непременно их высадить, и если мне, для их блага, нельзя этого сделать тут же, то я все таки обязан исполнить это в другом месте. На это он сказал, что не знает можно ли это или нет, но что за мои действия по выходе из гавани, он не подлежит ответу; что там моя воля, но что теперь он убедительнейше просит меня вступить под паруса и оставить гавань. Считая неблагоразумным, если не невозможным, высадить здесь Японцев насильно, и не видя средств заставить губернатора принять бумагу от Вашего Высокоблагородия, против желания, и будучи уверен, что Японцы прибегнут к неприязненным мерам, судя по сделанным ими к тому приготовлениям, в случае моего упорства, и хотя меткость японских выстрелов не опасна, но не желая подвергать флага унижению и не имея разрешения Вашего Высокоблагородия, ни средств с успехом отразить силу силою, — решился я не доводить до этого, и не видя [138] никакого другого выхода из затруднительного положения, принужден был уступить и потому объявил вице губернатору, что так как он не принимает своих соотечественников и не хочет входить ни в какие со мною сношения, то мне здесь более делать нечего и я склоняясь на его просьбу, готов выдти в море, но все таки высажу Японцев тут же в близи. Тогда он приказал находившимся около корабля 20-ти большим лодкам взять корабль на буксир, и простившись с нами, со знаками искреннего расположения, отправился со свитою на берег. Обогнув островок, мы поставили паруса и, отправив лодки на берег, пошли из залива.

По выходе из гавани, Японцы объявили мне решительно, что не желают идти дальше с нами и стали усильно просить, чтобы я их высадил тут же, говоря, что хотят здесь остаться, хотя бы их и ожидала неизбежная смерть. Вида несообразность везти их с собою в Китай, где не возможно было бы их скрыть, по недостатку помещения на корабле, который весь потребуется под чай, я не видел другого выхода, как согласиться на их просьбу, и потому, идучи вдоль берега, выбрал небольшую бухту, в расстоянии около 5-ти миль от гавани, и подошед вплоть к берегу, отправил Японцев на двух колошенских ботах, имевшихся на сей предмет на корабле. При прощании, они на коленях со слезами благодарили за оказанные им Русскими благодеяния и просили меня передать их искреннюю благодарность Вашему Высокоблагородию за все им сделанное добро, потом с непритворными знаками радости вскочили в боты и отправились на берег; когда они пристали к небольшой деревне, лежащей в углублении бухты, я снялся с дрейфа и согласно с предписанием Вашего Высокоблагородия, направил путь к берегам Китая.

Текст воспроизведен по изданию: О плавании в Японию корабля Российско-американской компании "князь Меншиков" в 1852 году // Морской сборник, № 8. 1853

© текст - Линденберг ?. ?. 1853
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
©
OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1853