-

О ПЛАВАНИИ В ЯПОНИЮ КОРАБЛЯ РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКОЙ КОМПАНИИ «КНЯЗЬ МЕНШИКОВ», В 1852 ГОДУ.

Выписка из рапорта командира сего корабля российского шкипера Линденберга к г. главному правителю колонии, от 17-го октября 1852 года.

Во исполнение предписания вашего высокоблагородия, от 24-го марта сего 1852 года, оставил я, на вверенном мне корабле «Князь Меншиков», ново-архангельскую гавань, мая 29-го дня, и, вышед из залива Ситха, направил курс к берегам японского острова Нипон, в порт Симода. Для сокращения пути старался я держаться в больших широтах, где градусы долготы меньше, но постоянные ветры заставили меня делать широту, дабы не даром потерять время. Но позднему выходу из Ситхи, я не мог надеяться достигнуть до берегов Японии ранее июля, и как в это время года там преимущественно дуют югозападные ветры, то, для избежания лавировки против них, что [413] почти невозможно с успехом исполнить при постоянном и значительном течении от запада, я должен был прийти на долготу Синоды в малой шпроте, а именно: 27-ми или 28-ми градусов, в каковой полосе господствуют юговосточные ветры.

Противные ветры и штили весьма замедляли плавание, и только 26-го июля, дойдя до долготы 219° W от Гринича, стал я спускаться к берегам Японии, при свежем ветре от WSW; тогоже дня увидели остров Св. Петра; утром другого дня открылись: остров Южный, потом острова Фатзизио, каменья Бротона, Вулкан, Брокен и Вриса. Все эти острова неверно положены на карте, что, при сильных течениях, коих направление неизвестно, делает плавание здесь весьма опасным.

Июля 28-го числа, открылся нам к северозападу ряд высоких гор, образующих полуостров Изу, на югозападной оконечности которого находится гавань Симода; приближаясь к берегу, высокому и каменистому, окруженному отдельно стоящими утесами, увидели мы небольшой островок, в сорок футов вышиною, который, находясь прямо против залива, в расстоянии около пяти миль, может служить верною приметою при отыскании гавани, которой в некотором расстоянии невозможно рассмотреть, и потому без этого островка весьма трудно было бы найти. Между этим островком и [414] югозападным мысом залива еще лежат два островка или вернее кекура, между которыми пройти нельзя, но по обе стороны их, сколько можно было видеть, и по словам Японцев, пути чисты. Оставляя все эти острова в правой руке, придержался я к югозападному мысу залива, по причине душного тогда западного ветра, который для входа несколько крут, и, пройдя между этим мысом и лежащим от него в расстоянии двух кабельтовов подводном камне, на котором при мелкой воде играет бурун, направил я курс внутрь бухты к небольшому островку, который, находясь на средине оной, представляет по обе стороны два безопасные пути в гавань. Приближаясь к островку, мы были встречены несколькими лодками, с которых люди криками и знаками старались нас убедить не идти дальше, а остановиться тут на якоре, но, не обращая на это внимания, прошел я островок, и стал за ним на якоре, на глубине шести сажен. Не останавливаясь на рейде, я, пройдя прямо в гавань, хотел отнять у Японцев возможность запретить мне вход в оную, что они непременно сделали бы, еслиб я остановился на рейде. Но рейд совершенно открыт с моря и даже так называемая гавань не представляет безопасного якорного места. Островок слишком мал, чтобы защищать от волнения с моря, заливы же, показанные на карте Японцами, не существуют, [415] в чем я убедился, переходя с кораблем в лучший из них, т. е. восточный; но, не находя там никакой защиты при ветре с моря (южном и югозападном), решился воротиться на прежнее место. Сверх того, слишком мало места; расстояние между островком и мелководием, выдающимся от северного берега залива, всего полтора кабельтова, и, стоя на одном якоре (фертоинг я не мог стать, чтобы, согласно предписанию вашего высокоблагородия, быть всегда в готовности к выходу в море), почти при всяком ветре невозможно вытравить достаточно каната; сверх того, при многих случаях без завоза нельзя сняться с якоря, имея или островок, или мелководие за кормою, в слишком близком расстоянии.

Залив Симода окружен высокими горами, покрытыми до самой вершины густою растительностью; земля кажется весьма хорошо обработана и, вообще виды окружностей весьма живописны. На западной стороне залива лежит город Симода, при небольшой речке, которая впрочем достаточно глубока для входа туда довольно больших джонок. Город небольшой, но, как складочное место, кажется довольно значителен в торговом отношении, лежа на пути джонок из Нангасаки и других западных и южных портов Японии, в главный город Иеддо.

Только что успели отдать якорь, как со всех [416] сторон стали стекаться посетители в числе нескольких сот, так что и палуба и каюты были совершенно полны. Дабы хотя сколько отбудь, сохранить порядок, и быть в состоянии заняться судовыми работами, я просил их не всем вдруг входить на палубу, а поочередно, но они возражали, что должны торопиться осмотреть корабль, ибо с приездом на него губернатора прекратится для них всякая возможность приезжать к нам.

Вскоре прибыл на корабль губернатор города, в сопровождении множества офицеров и чиновников; они опрашивали наших семь человек Японцев, осмотрели судно и все тщательно записывали.

Позвав их в каюту, объявил я им причину моего приезда, прибавив к тому, что имею от вашего высокоблагородия бумагу на имя губернатора города, которую я и желаю ему вручить и получить от него ответ. Он, от лица японской нации, благодарил Русских за доставление на родину его претерпевших кораблекрушение соотечественников и за попечения и благодеяния, оказанные им во время пребывания их в России; говоря это, он знаками старался дать мне понять, что таковой благородный поступок Русских трогает его до слез. Далее он говорил, что, не имея никакого права входить в какие бы то ни было сношения с иностранцами, без разрешения своего [417] начальства в Иеддо, не может принять ни приведенных Японцев, ни бумаги. По долгом убеждении с моей стороны, он просил меня показать ему бумагу, и когда я передал ему оную, он со знаками почтения (подняв ее над головою) приняла, открыл и пробежав объявил, что хотя буквы те же, что у них, — но смысла он не понимает, и как он бумаги принять не может, то желал бы снять копию для отправления в Иеддо, где, основываясь на моих словах, что она написана по-китайски, он полагает, что ее разберут, ибо там есть переводчики этого языка. Соглашаясь на это, я полагал скорее достигнуть цели экспедиции, то есть известить японское правительство о требованиях вашего высокоблагородия, и получить ответь на бумагу; и как, судя по началу наших с Японцами сношений, по всей вероятности они не приняли бы бумаги, не зная наперед ее содержания, то я решился не препятствовать губернатору в снятии копии; когда я объявила, ему мое на то согласие, то он достал из за пояса кисть и чернилицу, и, попросив у меня бумаги, стал снимать копию. Когда он кончил это дело, то возвратил мне бумагу и спросил, не нуждаемся ли мы в чем нибудь? Я объявил ему, что, после столь долгого плавания, желал бы получить пресной воды и свежей провизии, рыбы или мяса, и разумеется, что будет стоить — заплачу, и он изъявил [418] величайшую готовность удовлетворить все мои требования. Перед отъездом, он объявил мне, что поставит к судну на лодках караульных, и просил не посылать никого на берег, а если я сам хочу ехать, то чтобы сперва объявил ему об этом, и он уже со мною отправится. Я тотчас хотел воспользоваться его предложением, но было уже темно и я боялся — неуместным желанием удовлетворить любопытству — возбудить известную подозрительность Японцев. Того же вечера с капитаном над портом прислали на корабль немного воды и сушеной рыбы, извиняясь, что для добывания свежей рыбы слишком темно. Поставлено было шесть караульных лодок вокруг корабля, в расстоянии 20-ти или 30-ти сажень.

Утром следующего дня губернатор вновь приехал со свитою на корабль и снова опрашивал наших Японцев до малейших подробностей, о их разбитии, о пребывании у Русских, о обхождении их с ними, о пище, которую им давали, и проч. Все это они тщательно записывали; потом осматривали корабль, орудия, пожелали видеть ружья и пистолеты, спрашивали, нет ли в трюме еще пушек, сколько огненного оружия, пороху, ядер и картечи, и все мои ответы записывали; потом явились живописцы, которые с лодок снимали вид корабля, и потом, всходя на палубу, разные [419] части оного. Пригласив губернатора и главных чиновников в каюту, я объявил ему, что желал бы съездить на берег, но он сказал, что этого не может мне позволить, пока не получит разрешения из Иеддо. Когда я напомнил ему вчерашние его слова, то он сконфузился, но вместо всякого объяснения продолжал твердить, что нам никак нельзя ехать на берег.

Между тем, Японцы продолжали посещать корабль, но не иначе, как в свите губернатора или портового, а те ездили только по делу. Они казались весьма хорошо расположенными к Русским, были вежливы и радушны; осматривали все с любопытством, и любовались в особенности огнестрельным оружием, но, не смотря на все наши убеждения; никаких подарков принимать не хотели, и на предложения купить какую нибудь вещь всегда отвечали, что смотреть готовы, но купить не смеют, ибо только в Нангасаки позволено торговать иностранцам. Губернатор долго расспрашивал наших Японцев о Камчатке, Охотске, Ситхе и курильских островах, и, кажется, японское правительство опасается столь близкого соседства Русских.

С каждым днем строгость присмотра за нами усугублялась и число караульных лодок постоянно увеличивалось; в них сажали солдат, которые в заветный круг, составляемый их лодками около [420] корабля, ни под каким видом никого по впускали. Между тем привезли на корабль семнадцать бочек воды, несколько кур, яиц и свежей рыбы, на счет мяса же они извинялись, что не могут нам доставить, потому что у них весьма мало рогатого скота, да и тот употребляется на полевые работы.

Между тем стекались, с разных сторон в город Симода солдаты, вооруженные мушкетонами, ружьями и пиками, сверх сабель и кинжалов, которые носит всякий; целые караваны, с навьюченными буйволами и лошадьми, тянулись мимо нашего корабля вдоль морского берега, по которому пролегала дорога из внутри страны в город Симода, и, хотя за темнотою сумерек мы не могли рассмотреть, что они везли, однако должно полагать, что это были пушки, ибо вскоре против корабля, в расстояния полутора кабельтова от него, возникли между деревьями на берегу палатки под флагами, весьма похожие на скрытые батареи.

Губернатор, капитан над портом и другие японские чиновники, посещая корабль, неоднократно изъявляли свою благодарность за вспомоществование, оказанное их соотечественникам, со всеми признаками искренности, и как я не вызывал их на это, а напротив они поступали совершенно добровольно и я считал их мнение и чувства отголоском правительства, то не мог не надеяться на [421] благоприятный конец наших сношений с Японцами. Я поставил губернатору на вид, что Русские уже не в первый раз доставляют бедствовавших Японцев на родину, и что это должно убедить их в дружественном расположении России к Японии, и что если бы его соотечественникам пришлось посещать наши берега, то наверное бы встретили дружеский прием.

31-го числа прибыл на корабль, приехавший из губернского города Одовара, вице-губернатор, и тогда начались опять те же допросы наших Японцев, и все их показания записывались. На мой вопрос, когда они возьмут от нас Японцев и примут бумагу от вашего высокоблагородия, ответил он мне, что известие о прибытии сюда русского корабля отправлено в Иеддо, и что, до получения приказаний оттуда, они ничего не могут предпринять; сверх того, он объявил мне, что, вместе с приказанием, из Иеддо прибудет сюда губернатор города Одовара. Когда я просил его принять плату за провизию и воду, то он решительно отказался, говоря, что это такая безделица, и что мы столько сделали для его соотечественников, что они счастливы, если чем нибудь могут показать свою благодарность; все мои убеждения остались тщетны; я представлял ему, что принять что нибудь даром несовместно с достоинством Русских, и что если бы знал, что они не [422] возьмут платы, то ничего бы не принял, но все было напрасно: он твердил, что не смеет ничего брать.

Вечером 1-го числа, еще засветло, по дороге, тянувшейся вдоль морского берега гавани, стали показываться отряды конных и пеших воинов, и вскоре, когда стемнело, вся дорога покрылась бесчисленным множеством фонарей, выходивших в продолжение целого часа из леса, откуда шла дорога, и двигавшихся мимо корабля по направлению к городу. На вопрос мой нашим Японцам, что это значит, они сказали, что это едет губернатор Одовары, который весьма важный чиновник, и никогда не отправляется в дорогу со свитою менее чем в 700 чел. солдат.

На другой день утром приехал на корабль вице-губернатор города Одовары, на множестве больших лодок, и вышел на палубу, окруженный свитою, собрал привезенных Японцев на коленях около себя в полукруге, и стал говорить им длинную речь, в продолжение которой все провожавшие его Японцы стояли, низко наклонившись, из уважения к произносимым им словам. По мере того, как он продолжал говорить, на лицах наших Японцев ясно выразились горесть и уныние, и наконец отпечатались ясные знаки безвыходного отчаяния; некоторые из них плакали навзрыд. На вопрос мой, что это значит, [423] Японец Таробе, с едва удерживаемою яростию, сказал мне, что губернатор объявил им, что не может их принять, и что они должны с нами отправиться далее. Отказ этот тем сильнее поразил бедных Японцев, что был совершенно неожиданный, ибо, по началу наших с их соотечественниками сношений, они были совершенно уверены в благоприятном конце. Не желая объясняться с вице-губернатором на палубе, попросил я его в каюту, и тогда он объявил мне, что по полученным из Иеддо приказаниям, не может принять Японцев и следовательно и бумаги; как этот порт не открыт для иностранцев, то он и не имеет права входить ни в какие сношения с нами, и что, получив теперь такой решительный и неизменный ответ от японского правительства, он находит, что мне стоять здесь больше не зачем, и потому просит немедленно выйти в море. Напрасно представлял я ему несообразность и даже жестокость сего поступка с соотечественниками его, и неблагодарность в отношении к Русским, предпринявшим столь долгое и трудное плавание, единственно с благодетельною целью: возвратить отечеству и их семействам невинно пострадавших в кораблекрушении и находившихся два года в невольном изгнании его соотечественников; наконец, что если я повезу Японцев обратно в Россию, то на будущий год [424] прийдет опять сюда русский корабль с ними, и что наконец они должны же будут принять их; на это он сказал, что и на будущий год и впредь всегда будет один и тот же ответ, что это воля правительства, и он тут ничего не может сделать; но, по его лицу и по лицам всех присутствующих, видно было, что они внутренно не одобряли этого решения, хотя и должны были повиноваться. Тогда я изъявил желание иметь личное свидание с губернатором Одовары, чтобы от него самого получить ответ, но он сказал мне, что это невозможно, и что он с тем и прислан на корабль, чтобы объявить мне окончательное решение, и стал убедительно просить меня как можно скорее оставить гавань, так как ветер был попутный. Он поставил мне на вид, что в пользу нашего корабля сделано и так уже весьма важное отступление от японского закона, решительно запрещающего пребывание вооруженных судов во всех гаванях империи, и что до сих пор все иностранные суда, посещавшие их гавани, должны были сдавать им оружие и аммуницию и даже руль. Он говорил мне, что могу везти Японцев в Нангасаки и пробовать, не примут ли их там, на что я, видя ясно, что это только отвод и что там еще менее предстояло вероятности в успехе, сказал ему, что, не имея приказания моего начальства, не могу идти в Нангасаки, и [425] как мне велено высадить Японцев в Симода, то я посажу их на шлюпки и отправлю на берег. Он, понимая, что я хочу это сделать в гавани, сказал, что нельзя, и в страшном испуге вскочил со стула и хотел бежать на берег. Я остановил его и сказал ему, что как я пришел сюда не с враждебными намерениями, а единственно для отвоза его соотечественников на родину, то следовательно и не желаю дать повода к нарушению дружеских отношений между Русскими и Японцами, поступком против их постановлений, но, во исполнение данного мне приказания, доставить Японцев на родину, должен непременно их высадить, и если мне, для их блага, нельзя этого сделать тут же, то я все таки обязан исполнить это в другом месте. На это он сказал, что не знает, можно ли это или нет, что за мои действия, по выходе из гавани, он не подлежит ответу; что там моя воля, но что теперь он убедительнейше просит меня вступить под паруса, и оставить гавань. Считая неблагоразумным, если не невозможным высадить здесь Японцев насильно, и не видя средств заставить губернатора принять бумагу от вашего высокоблагородия против желания, и будучи уверен, что Японцы прибегнут к неприязненным мерам, судя по сделанным ими к тому приготовлениям, в случае моего упорства, и хотя меткость японских выстрелов не опасна, но, не [426] желая подвергать флага унижению и не имея разрешения вашего высокоблагородия, ни средств с успехом отразить силу силою — решился я не доводить до этого, и не видя никакого другого выхода из затруднительного положения, принужден был уступить, и потому объявил вице-губернатору, что как он не принимает своих соотечественников и не хочет входить ни в какие со мною сношения, то мне здесь более делать нечего, и я, склоняясь на его просьбу, готов выйти в море, но все таки высажу Японцев тут же по близости. Тогда он приказал находившимся около корабля двадцати большим лодкам взять корабль на буксир, и, простившись с нами со знаками искреннего расположения, отправился со свитою на берег. Обогнув островок, мы поставили паруса и, отправив лодки на берег, пошли из залива.

По выходе из гавани, Японцы объявили мне решительно, что не желают идти дальше с нами и стали усильно просить, чтобы я их высадил тут же, говоря, что хотят здесь остаться, хотя бы их и ожидала неизбежная смерть. Видя несообразность везти их с собою в Китай, где невозможно было бы их скрыть, по недостатку помещения на корабле, который весь потребуется под чай, я не видел другого выхода, как согласиться на их просьбу, и потому, идучи вдоль берега, [427] выбрал небольшую бухту, в расстоянии около пяти миль от гавани, и, подошед вплоть к берегу, отправил Японцев на двух колошенских ботах, имевшихся на сей предмет на корабле. При прощании, они на коленях со слезами благодарили за оказанные им Русскими благодеяния, и просили меня передать их искреннюю благодарность вашему высокоблагородию за все им сделанное добро, потом с непритворными знаками радости вскочили в боты, и отправились на берег. Когда они пристали к небольшой деревне, лежащей в углублении бухты, я снялся с дрейфа и, согласно с предписанием вашего высокоблагородия, направил путь к берегам Китая.

Текст воспроизведен по изданию: О плавании в Японию корабля Российско-американской компании "князь Меншиков", в 1852 году // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 159. № 635. 1862