ЯПОНИЯ И ЯПОНЦЫ

Expedition of the U. S. Navy to Japan, in 1852-54, by Commodore Perry. — Laurence Oliphant, The Earl of Elgin’s Mission to China and Japan in 1858-59 (2 части). — Sir Rutherford Alcok, Three Years in Japan (2 ч.). — Kinahan Cornwallis, Two journeys to Japan. 1856-57 (2 ч.). — H. A. Tilley, Iapan, the Amoor, and the Pacific. — C. Hodgson, a Residence at Nagasaki and Hakodate in 1859-60.

Когда в сентябре 1492 года Христофор Колумб вышел из андалузского порта Палоса и направил свою эскадру к западу для открытия нового пути в восточную Индию, он был того убеждения, что первая земля, которую он встретит на своем пути, будет Япония. Об ней, об этой стране чудес, он прочел в первый раз у Марко Поло, который жил некоторое время, в 1275-92 г., при дворе монгольского властителя Кублай-хана, владевшего обширными пространствами от восточных берегов Китая до малой Азии. При дворе хана Марко-Поло встретил японских послов, которых вид, одежду и другие внешние особенности подробно описал в своем путешествии, и описание этого путешественника конца XIII в. во всем сходно с позднейшими известиями современных посетителей Японии, видевших все своими глазами. Марко Поло в блестящих чертах описывает богатство и развитие страны, возбудившее в Кублай-хане непреодолимое желание к ее покорению. Он приготовил уже 4,000 кораблей и 240,000 воинов, но предприятие его не удалось частию от бури, частию от неожиданной решимости японцев, противопоставивших ему 200,000 воинов, уничтоживших остатки разрушенного бурею флота. Все это читал Колумб и в его уме сложилось твердое понятие, что по западному пути, [131] ведущему в Ост-Индию, должен находиться и этот замечательный остров. Когда же он открыл впервые вест-индские острова Гуанхани — Сан-Сальвадор, Кубу и Гаити, т. е. Испаньолу и Сан-Доминго, и хотя он нашел на них необыкновенно богатую, но дикую природу, а вслед за тем встретил северные прибрежья южной Америки, тогда только расчел он ясно, что между Европой, Ост-Индией и Японией должно находиться огромное пространство материка, образующего целую часть света. Таким образом ему не удалось открыть ту страну чудес, о которой мечтал, и только 50-ю годами позже Япония увидела первые европейские корабли. Это были португальцы, которые, отправляясь в 1542 г. в Макао, были загнаны бурею к южному берегу Японии, в Кьюзью. Дружески были они встречены как владетелем этого края, так и народом. Находясь испокон века в торговых сношениях с Китаем, Индийским архипелагом и с прибрежными местами Ост-Индии, японцы приветливо встретили новых пришельцев, вступили с ними в дружественные сношения, снабдили провизией и пригласили посетить их вторично и привезти для обмена свои товары. Когда португальцы прибыли в Макао, то нашли там друга Лойолы, известного Франциска Ксавье, горячего поборника иезуитской миссии, прибывшего на восток для обращения китайцев. Услыша о новооткрытом острове Японии, где христианство не было еще проповедуемо, он поспешил отправиться туда на купеческом корабле со многими товарищами. Эго было в 1550 году. Ксавье прибыл в Кагосаки, столицу владетеля Сатсума, на Кьюзью. Иезуиты были приняты с редким гостеприимством и в короткое время успели обратить нескольких владетелей и множество народа. Не так, однакож, счастлива была их миссия на острове Нифоне; но и здесь, не смотря на разные препятствия, им удалось обратить несколько тысяч народа и построить множество церквей. Вместе с иезуитами и вслед за ними прибыли португальские купцы из Гоа и Макао, успевшие нажить большие богатства и выговорить себе остров Фирандо для склада своих товаров. Манилья была тогда цветущим городом, принадлежавшим испанцам. Эти последние стали завидовать португальцам, видя, какие богатства приобретают они в меновой торговле с японцами. Зависть поддерживалась и со стороны испанских священников, доминиканцев, видевших успехи иезуитов, перебивших им путь прозелитизма, и свободно, без конкуренции хозяйничавших на столь богатой почве. Испанские купцы и священники поспешили в свою очередь из Манильи в Японию, с намерением [132] разделить барыши с португальцами. Не было никакого сомнения, что, не смотря на сопротивление туземных жрецов, Япония обратилась бы в католичество с целью подчинения ее папе, и вознаградила бы его за отторженные реформацией земли от престола св. Петра. Что эта надежда католиков чуть было не осуществилась, служит доказательством то, что в 1582 г. четверо японцев благородной крови были посланы в Европу, от князей Бунго, Арима и Омара, выразить папе Григорию XIII подчинение Японии главе католического мира. Посланные эти возвратились на родину чрез восемь лет. Во время пребывания их в Риме даны были в честь их большие празднества и гром пушек возвестил тогда всему свету, что на отдаленном востоке обширная страна, с миллионами народонаселения, признала власть папского престола. Но в то время, как в Риме общая радость торжествовала новое приобретение, в Японии произошла такого рода реакция, которая положила конец дальнейшему распространению христианства.

Иезуиты и доминиканцы, португальцы и испанцы начали между собою непримиримую вражду, так что владетеля Яионип с неудовольствием смотрели на их обоюдное стремление, клонившееся к тому, чтобы, посредством уничтожения религии страны, подчинить их самих и в политическом отношении чуждому началу. В эту эпоху, т. е. с 1557-1616 г., Япония была под властью трех владетелей: Нобу Нанга с 1557-82, Яйкозама с 1582-98 и Ийейас с 1598-1616 г. В правление второго из них (они не были еще императорами; это достоинство, как увидим, явилось позднее), случилось, что один испанский корабль, нагруженный богатыми товарами, был пригнан бурею к южному берегу Сикока и тотчас был взят и подвергся конфискации. Капитан корабля протестовал и пригрозил гневом своего короля. Капитан был приведен к Яйкозаме, который, расспросив его о силах и могуществе испанского короля, объявил ему, что владетель столь отдаленной страны никак не в состоянии исполнить свою месть над Японией. Тогда капитан открыл перед ним карту и показал на обширные пространства к востоку до Филиппинских островов и к западу до Мехико и Перу, которые признавали власть короля и в которых воля его исполнялась безослушно. Японец спросил испанца: каким образом король его успел так далеко распространить свое господство и какие употребил к тому средства? Тогда капитан объяснил ему, что план к распространению этого господства был очень прост: король сначала отправил в эта [133] земли миссионеров и купцов, а когда они ближе познакомились с туземцами и обратили их в свою веру, тогда были посланы и войска, которые, при помощи обращенных, утвердили власть короля, а туземных князей свергли с престолов. Внимательно слушал японец рассказ капитана, глубоко принял к сердцу услышанное и решился принять меры, чтобы и с ним не случилось то же самое. В Нагасаки он велел предать смерти двадцать испанских священников, затем изгнал из своей страны доминиканцев, францисканцев и иезуитов, изгнал испанских купцов и запретил дальнейшую проповедь христианства. Чрез два года он умер. Но ему наследовал человек, который по силе, энергии и величию не имел себе подобного в Японии. Во второй год его правления прибыл из Осаки корабль, единственный из пяти других, который спасся с десятью только матросами. Эти пять кораблей вышли 12 июня 1598 г. из Техеля, и из всего их экипажа осталось только десять человек в живых, другие же, вследствие скорбута и иных болезней, лишились жизни. Спасшийся корабль был голландский и в первый раз голландцы пристали к японскому берегу. Кормчий этого судна, Вильям Адамс, был однакож англичанин, и тотчас но прибытии к берегу был отправлен в Осаку к князю Ийейасу, которому он очень понравился, и, оставшись у него на службе, был впоследствии возведен в высокое достоинство. Адамс владел математическими и астрономическими сведениями, познакомил Ийейаса с некоторыми европейскими изобретениями, а так как он и голландцы питали естественную ненависть к испанской тираннии, то не замедлил возбудить ту же ненависть и в японцах к португальцам и иезуитам. Голландцы утверждали и доказывали, что им удалось перехватить письмо, в котором изложен был план, каким образом, при помощи обращенных туземцев, свергнуть с престола японского владетеля и подчинить светскую власть страны Филиппу II, а духовную — папе. Тогда князь дал приказание посадить всех оставшихся иезуитов на португальское судно и изгнать их из своих пределов, а затем начал гонение против обращенных японцев_tпринуждая их возвратиться к вере их отцов. Многие из них умерли смертию мучеников.

Но так как, не смотря на эти гонения, многие из обращенных японцев остались верными приверженцами новой религии, то позже, в 1626 году, был издан закон, по которому установлен был ежегодный праздник (в нашем феврале), т. е. торжественный ход с крестом и Мадонной. Ход этот [134] совершался в тех местностях, где были еще христиане, особенно в Нагасаки. При этой церемонии присутствовали все, даже губернатор места и малые дети. Позднее, а именно в 1854 г., вследствие особого договора с Америкой, церемония эта была отменена. Об этой церемонии было много писано, и особенно сыпались со стороны католиков клеветы на голландцев, которые будто бы старались не только об отмене праздника, но однажды решились растоптать и самый крест ногами. Все это выдумка их врагов. Правда, голландцы всячески старались изгнать из Японии испанцев и португальцев, содействуя в этом случае туземным князьям; но это происходило от ненависти их к испанцам, которые тяготели над ними своею железною рукой и в течении 60-летней борьбы силились утвердить над ними как свою светскую власть, так и власть инквизиции. Голландцы смотрело на фанатическую религию испанцев, как на языческое верование и не делали между ею и буддизмом никакого различия. Но чтобы они, при всей их ненависти к испанцам, дошли до того, чтобы ругаться над святейшим символом христианства, — все это выдумка иезуитов.

Голландцы успели получить для устройства своей фактории остров Фирандо, отнятый у португальцев, между тем как эти последние имели свое помещение на небольшом острове Дезима, подле Нагасаки, и содержались там как пленные. Испанцы же были изгнаны и японское правительство постоянно издавало новые законы и распоряжения против проповедников и священников. Португальцам торговля была разрешена; они привозили шелк-сырец, за который получали в обмен медь, серебро, золото, растительный воск и камфору. Единственная привозная контрабанда был иезуит, и со стороны японских таможен были приняты всевозможные охранительные меры, чтобы воспрепятствовать этой контрабанде. Поэтому в Макао находились японские шпионы, на жалованье правительства, которых обязанность состояла в том, чтобы о каждом уезжающем иезуите доводить тотчас до сведения начальства; что же касается, тех высокопоставленных португальцев, которые успели было войти в родство с некоторыми японскими семействами посредством браков, то над ними был учрежден чувствительный для их чести и гордости полицейский надзор. Так, напр., если случалось им причаливать куда-либо к японскому порту, то у них отбиралось оружие, у кораблей снимались рули и уносились, как то, так и другие, во внутри страны, на хранение; сами же они постоянно находились в виду [135] шпионов, а священный знак их обожания — крест поносился перед их глазами.

Подобные стеснения положили конец долгому терпению обращенных. Не без почина и руководства однакож европейцев восстали они в 1636 г. и укрепились в Симабаре, городе, отстоявшем в 20 милях от Нагасаки. Японское войско осадило город, но не имея артиллерии, не могло овладеть им. Тогда японцы обратились в управлявшему голландскою факторией Рекербекеру, который снабдил их своими пушками. Стены города не устояли, он был взят и более 30,000 пленных немилосердно были обезглавлены. В следующем за тем году (1637) португальцы навсегда были изгнаны из Японии. Таким образом окончилась так счастливо начатая почти за сто лет перед тем попытка обращения японцев в христианство.

Поклонники христианского учения были уничтожены, но вместе с этим остались глубокие следы ненависти против христианства. Ненависть и вражда японцев были направлены не против идеи христианства, а против ее политического применения, против междоусобной войны, которую оно воздвигло, против невероятных преследований, воздвигаемых в отношения необращенных. Лишь только иезуиты получили позволение свободно действовать на совесть косневших в идолопоклонстве, как стали употреблять, вместо терпения и убеждения, более насильственные меры против туземцев. Уже в 1562 г. стали они употреблять в Омуре для обращения силу, стали изгонять буддийских жрецов и жечь их капища. Из этого видно, что дух Фердинанда Католического и Филиппа II силился проникнуть и в Японию.

Чтобы увековечить окончательное изгнание христианства из Японии, правительство воздвигло над огромной насыпью, под которою погребены были тела 30,000 убитых ими пленников взятых в Симабара, памятник, с изображением на нем надписи, выражавшей безграничную ненависть ко всему христианству. Надпись эта была следующего содержания: «пока солнце стоит и согревает землю, ни один христианин да не посмеет вступить в Японию, и да будет всем им ведомо, что даже сам король Испании, или бог христиан (т. е. папа), или же главный Бог (подразумевали Спасителя), если преступят этот закон, поплатятся за ослушание своею головой». Подобную строгость они почитали необходимой, чтобы прекратить проповедь такого вероучения, цель которого была опасна для самостоятельности страны. Из числа обращенных туземцев сто семейств спасли свою жизнь тем, что дали обещание отложиться от новой веры и [136] возвратиться к прежней религии их отцов. Эти семейства поселены были в одной части города Ао-иама, снабжены всем нужным и обязались следить друг за другом, не заметят ли в ком наклонности в христианскому вероучению, и тотчас доносить об этом высшим властям.

Таким образом испанцы и португальцы были окончательно изгнаны. Что касается голландцев, то хотя они и не признавали религию иезуитов, папу и Филиппа II, хотя они и оказали японцам свое содействие, ссудив их пушками для осады Симабара, они все-таки не оставались совершенно свободными. Им отведено было место внутри небольшого острова Дезима, и только раз в году дозволялось им, в туземных носилках, являться в Миако, где они подносили на коленях обычные подарки микадо. Подобные строгости были распространены и на японцев: доселе они могли свободно оставлять родину и вести торговые дела лично за границей; но с этого времени им строго запрещался выезд за пределы страны. Их суда, поэтому, начались строиться в меньших размерах, так что могли плавать только по берегам и серединному морю и направляться не далее близь лежащих островов. Хотя португальцы и пытались было войти снова в сношения с японцами, послав для этой цели в Макао посольство, но оно не было принято и тотчас выслано обратно.

В этом состоянии оставалась Япония в продолжение 217 лет (с 1636-1853) замкнутой для остального мира. Все, что Европа могла знать об этой стране чудес, было сообщено ей теми сведениями, которые распространили служившие в голландской фактории, как то: Карон, Фишер, Майлан, Кемпфер, Тумберг и Филипп-Франц фон Зибольд, который, как врач фактории и естествоиспытатель, жил в Нагасаки в первый раз с 1823-30, во второй с 1859-62 г. Разумеется, что в течение этих двух слишком столетий бывали случаи, что корабли, гонимые бурею, находили убежище в какой-либо японской гавани, но им ни в каком случае не позволялось долго там оставаться. Японцы охотно оказывали им помощь и снабжали съестными припасами, но, вместе с тем, торопили их немедленно выходить в море и не позволяли людям, находившимся на корабле, выходить даже на берег. Эта строгость соблюдалась безразлично для всех наций, были ли это англичане или русские, французы или американцы. Одни голландцы пользовались пред другими преимуществом иметь на Дезиме свою факторию и непосредственно, только чрез приставленных в ним чиновников, вести дела с туземцами. В начале эта торговля была выгодной [137] для голландцев, и в течение столетия, с 1600-1700 год, слишком 100 миллионов ф. ст. золотом было вывезено ими из Японии. За это золото Япония получила предметы роскоши, инструменты и новые открытия европейской мысли. Но мало по малу выгода, которою пользовались голландцы, уменьшилась до такой степени, что они ежегодно стали отправлять из Батавии в Японию не более двух грузов. Это произошло от того, что один из главнейших родов товара, а именно, медикаменты, которые доставляли голландцы в огромных партиях, японцы с большей выгодой стали получать из Китая. Замечательно, однакож, то обстоятельство, каким образом, вопреки столь строгому надзору, относительно выезда японца за границу и приезда иностранца в Японию, все-таки находились в стране тайные христиане, которых и в настоящее время на Иессо насчитывают до 80,000 душ. Когда в 1854 г. граф Путятин стоял в Симоде явился, однажды, в нему на корабль «Диану» японец, и перекрестившись по католически, со словами: Иесус Мариа, дал понять, что он христианин. Это был редкий пример, что японец преемственно сохранил христианскую веру, переданную ему от отца, деда и прадеда.

В наше время сильное развитие торговли англичан и американцев с Китаем сделало Японию весьма важным пунктом, особенно тем, что китоловные и другие суда часто принуждены находить убежище в японских портах. Кроме того, соединение Атлантического океана с Тихим посредством панамской железной дороги и увеличение вследствие этого числа паровых судов, естественно, вызвало особое внимание на богатые залежи каменного угля Японии и желание открыть с этою страной торговые сношения. Эти расчеты побудили американского президента Филмора, во что бы ни стало, войти в сношения с японцами. В конце июня 1853 года, коммодор Перри, ведя с собою небольшую эскадру, состоявшую из двух паровых фрегатов и двух военных ботов, прибыл к мысу Идцу у Симоды, и принудил сопротивлявшиеся японские власти формально доставить тайкуну, находившемуся в Иеддо, письмо президента американского конгресса, в котором президент предлагал заключить с Америкой дружественный и торговый договор. Но так как японцы всячески хотели отклонить от себя это предложение, то Перри объявил им, что он за ответом явится ровно через год, но с большим числом военных кораблей. И действительно, он явился в порт Иеддо 1-го февраля 1854 г. в сопровождении трех паровых фрегатов, четырех [138] военных ботов и двух подвозных лодок большого размера. Красноречивое предложение американцев было принято, и они получили обещание, что кораблям их будет оказываема всякая помощь, а для торговых сношений японцы открыли им два порта, Симоду и Хакодате.

Если честь открытия доступа в Японию европейским державам принадлежит американцам, то нельзя отрицать, что голландцы были первыми, которые показали всю выгоду сношений с этой страной. Когда в 1845 году первая война Англии с Китаем кончилась, голландцы не замедлили внушить японцам, что рано или поздно им придется поневоле войти в ближайшие сношения с иностранными державами. Но их гордость не могла допустить, чтобы те корабли, которые в течении 200 лет пользовались самою ограниченною льготой, могли бы иметь свободный доступ, куда пожелают. Это обстоятельство так сильно возбудило феодалов, или так называемых даймиосов, страны, что они всех тех, которые заключили с Америкой торговый договор, начиная с тайкуна и до последнего чиновника, предали частию смерти, а частию изгнанию. В Японии воскресла снова та ненависть ко всему иноземному, которой образец дал, как мы видели, Ийейас, так что с 1853 по 1869 год, следовало одно за другим беспрерывные убийства и жестокости, которые непосредственно начались после отплытия коммодора Перри и его эскадры. Письмо американского президента было получено царствовавшим тогда тайкуном Минамотто-Иейоши, который правил страной уже 17 лет, и отличался энергией и первенством в совете, привыкших смотреть на него с уважением. Не смотря на это, эти феодалы решились, так как тайкун первый согласился на знаменательный шаг сближения с иноземцами, наказать его посредством отравы. Во главе их стоял первый министр Мидго-уно-ет-фи-сен-но-ками. Чиновник, назначенный поднести тайкуну стакан с отравой, возбудил его подозрение, так что он бросил стакан ему в лицо, затем обнажил меч, разрубил его, и убил самого себя.

Вследствие договора, заключенного с коммодором Перри, прибыл, в 1857 году, в Симоду американец Гаррис, один из отличнейших дипломатов, как генеральный консул американского конгреса. В том же году получил он от президента верительную грамоту, и не смотря на разные препятствия, отправился лично, для доставления ее в Иеддо. Здесь пробыл он до апреля 1858 года, и благодаря своей стойкости успел добиться утверждения всех статей договора. Он достиг своей цели особенно [139] тем, что указал японцам на соединенные эскадры англичан и французов, которые угрожали собственно Китаю, и могли также появиться на японских водах, чтобы открыть себе вход в японские гавани. Гаррис обратил их внимание на то, что благоразумнее было бы покончить мирно договор с ним, явившимся без особой морской силы, и не заставлять прибегнуть к содействию вооруженных друзей Америки. Японцы согласились, но отложили окончательную ратификацию договора до следующего сентября, на том основании, что многие из даймисов были против трактата. Гаррис возвратился в Симоду.

15 июля, после победы под Пекином, заключен был французами и англичанами мир с Китаем, вследствие чего вся Китайская империя, все судоходные ее реки и даже ворота Пекина, должны быть открыты иностранным державам. Лишь только Гаррис узнал об этом, тотчас поспешил в Канагава и обратился к японскому правительству, настоятельно требуя формального подтверждения трактата до прибытия в японские порты союзников. Трактат был подписан тотчас же на корабле «Поуетен». Подпись эта повлекла за собою месть даймиосов, постоянно враждебных допущению в страну иностранного элемента. Тайкун был отравлен, а все те, которые принимали участие в заключении договора, все до одного были изведены, но никто не может сказать, каким образом. К счастию, быть может, и для самого мистера Гаррисса, он тотчас после ратификации отправился в Симоду и тем избежал смерти. Но страсти могли уничтожить только ограниченное число жертв, они не могли уже остановить силу обстоятельств. Месяцем позже явился лорд Эльджин с большим флотом в Иеддо, но не как дипломат, для заключения торгового трактата, а как покровитель, которому следовало сделать все уступки, какие бы он ни пожелал. Американский трактат был заключен в июле 1858 года, русский — в августе, и в том же месяце английский, в силу которого не только Симода и Хакодате сделались доступны для иностранцев, но и дано было обещание, что к 1 июля 1859 г., Канагава, к 1 января 1860 года Нее-е-Гата, или иная удобная гавань на западном берегу Нифона, и наконец к 1 января 1863 года, Гиого и Осака будут также открыты для кораблей договаривающихся держав. Подобный же трактат был заключен и с французским посланником, бароном Гро и голландским доктором Курциусом, и позже с графом Эйленбургом, уполномоченным прусского правительства.

Таким образом, положен был конец вековой отчужденности [140] Японии от остального мира, и эта отчужденность устранена без особого затруднения. Жизнь европейцев в этой стране была в постоянной опасности, и не только частные люди подвергались смерти на улицах в виду всех, но и акредитованные лица иностранных держав не имели в собственных домах спокойствия и безопасности.

Умный дипломатический шаг, сделанный мистером Гаррисом, был тот, что окончательное заключение договора совершено было в Вашингтоне, для чего отправлено было туда особое японское посольство. Члены этого посольства имели случай видеть все чудеса цивилизации. Из Вашингтона отправились они в 1862 г. на лондонскую всемирную выставку, и возвратившись домой, они могли рассказать все то, что видели во многих европейских государствах, величие и сила которых ничуть не задели самолюбие японцев, решившихся войти с этими государствами в дружеские сношения. Некоторые из богатых феодалов решились даже послать в Париж и Лондон молодых людей для образования и изучения европейских языков, чтобы в последствии служить переводчиками, по возвращении их на родину. С тех пор сношения с Японией оживились.

Незнание японцами курса и настоящей цены золоту и серебру вызвало в начале ближайших сношений с Японией множество иностранных пришлецов, которые, эксплоатируя жителей, быстро обогащались тем, что меняя серебро на золото, выигрывали по 300 и более процентов. Золото Японии вывозилось в огромных суммах. Но этому был вскоре положен конец, благодаря благородному вмешательству британского консула сэра Алкока, который, при содействии не менее благородно-мыслящих американцев и англичан, поднял цену золота по европейскому курсу, и установил более правильный размен в торговле. Но даймиосы не унимались. В развивающихся сношениях туземцев с иностранцами они видели постепенное подготовление к порабощению последними их страны, и всячески старались как можно более отдалять туземцев от сношений с европейцами и американцами. Для этого они ограничили круг действий последних известными местностями; запретили непосредственные сделки и установили куплю и продажу чрез туземных агентов или маклеров и наконец наложили столь высокую пошлину, что ни привоз, ни отвоз не мог давать даже посредственной прибыли торговцам. Но не смотря на это, торговля идет своим чередом, потому что естественный ход человеческой деятельности — богатеть своим трудом, не может быть остановлен искуственными [141] мерами. Таким образом произведения искуств запада находят все таки выгодный обмен на произведения Японии, состоящие из чая, шелка, табаку, камфоры, воска, бронзы, парцелана и вещей лакированной работы, вывозимых в Китай и на Запад в большом количестве.

В «Fortnightly Review» (1-го мая 1870 г.) помещена была статья Митфорда «А Ride through Yeddo» (Прогулка но Иеддо), из которой почерпаем некоторые сведения, бросающие новый свет на Японию. В короткое время страна эта подверглась таким изменениям, что самые туземцы не знали о самих себе и о своей стране таких вещей, какие открыты были европейцами и американцами. Микадо, например, не есть какая-либо тень или божество, которое только весьма немногим показывается в резиденции своей Миако. Он, подобно обыкновенным смертным, ходит и движется среди своих придворных; ездит верхом и учит своих солдат; принимает английского принца и австрийских уполномоченных. Жена его изучает европейскую музыку и берет уроки на фортепиано у жены английского генерального консула. Даймиосы исчезли вместе с тайкуном. Бесчисленные толпы тунеядцев, с заткнутыми за поясом двойными мечами, которые были постоянным ужасом народа, убивавшие из одного только удовольствия видеть пролитую кровь, иностранца или туземца, мало-помалу исчезли. Они обратились в земледельцев, садовников, ремесленников и содействуют усилению производительности страны, вместо того, чтобы, как было прежде, непроизводительно потреблять труды рук земледельца и быть в тягость государству. Крик «шита-ни-иро! шита-ни-иро!» (на колени), раздававшийся на улицах якониами, своего рода ликторами, предшествовавшими и сопровождавшими даймиоса, и дававшими этим криком народу знак падать ниц, более не раздается на публичных местах. Даймиос является теперь без свиты; никто не обращает на него подобострастного внимания, и последний из черни спокойно проходит мимо, сознательно понимая, что он более не червь, которого можно растоптать ногами. Это — великая революция, происшедшая в Японии и удивляющая в настоящее время всякого европейца. Последние не находятся более под зорким наблюдением соглядатаев правительства и даже высшие сановники обращаются с ними, как с равными себе, меняются визитами, так что европеец вполне чувствует себя, как дома. Митфорд рассказывает, что он с своими товарищами, во время своей прогулки по улицам Иеддо, был сопутствуем несколькими проводниками, вооруженными мечами, верхом на [142] приземистых, тощих лошадках. Эти проводники принадлежали в так называемым беттегуми, отряда солдат, который был учрежден правительством в самом начале последних сближений с европейцами, для сопутствования их во время посещений Иеддо. Отряд этот состоит из людей благородной крови, имеющих право носить оружие. С тех пор, как учреждено было либеральное правительство, японцы изменились и в своем обращении к европейцам, в такой мере, что стараются перещеголять друг друга, оказывая своим новым друзьям как можно более внимания и вежливостей.

Когда Митфорд с своими спутниками прибыл в ту часть города, где находились дворцы благородных «яшики», то рассказывает следующее: «В прежнее время, — т. е. три года тому назад, относительно в недавнее время, но сравнительно с переворотом по внутреннему прогрессу, множество столетий тому, — широкие улицы и обширные площади пред дворцами представляли поразительный и своеобразный вид: толпы народа падали во прах пред проходившим, проносившимся или проезжавшим даймиосом, окруженным вооруженными воинами и отправлявшимся во дворец тайкуна. Воины несли его знамена и щиты с украшениями его рода, и были готовы, при малейшем невнимании какого-либо несчастного ротозея, изрубить его в куски. Случалось и нам, западным варварам, обращать на себя их зловещие взгляды, которые смотрели на нас, как на волшебников ила злых духов

Митфорд продолжает в пророческом смысле таким образом: «Крик "шита-ни-иро!"(на колени!), который давал знать о приближении знатного лица, теперь не слышен более, даже и в отдаленных местах столицы, и последний из нищих, даже заброшенный обществом париа, держит прямо свою голову пред знатнейшим лицом в государстве. Рабское коленопреклонение, так тесно связанное с феодальною системой, перешло теперь в область воспоминания. С отменою рабства, народ стал чувствовать большее мужество в своем сердце, и прежде чем протекут несколько десятков лет, народ этот успеет дорости до более либеральных учреждений. Япония имеет свою блестящую будущность. Правда, в настоящее время производительный труд японца едва удовлетворяет его потребностям, потому что страна обилует еще теми тунеядцами — сатрапами, которые поедают труд бедняка, без всякого вознаграждения. Но недалеко время, когда неминуемо все будет изменено, судя но успехам народного самосознания. Это самосознание доведет наконец и [143] безчисленное множество дворян-тунеядцев до необходимости взяться за труд, в противном случае, им самим придется обратиться в нищих попрошаек».

Собственно о микадо Митфорд рассказывает, что он живет во дворце, расположенном среди обширного парка, в котором, кроме дворца, находятся сады, цветники, пруды, водопад и красивые небольшие домики или павильоны, где микадо часто наслаждается чаепитием. В одном месте парка проведена между двух рядов деревьев дорога, изображающая в меньшем виде ту дорогу, которая прорезывает страну от одного конца до другого. За этой небольшой] дорогой находится ферма с миниатюрными домиками, служащими образцом тех домов, в которых обитают сельские жители. Ферма эта имеет назначением представлять для микадо образчик жизни поселянина. С другой стороны дороги виден экзерциц-плац для войска. В этом парке микадо часто совершает прогулки верхом, и вообще со времени сближения с европейцами видно в нем большее желание и стремление к обществу. Он делает смотры войску и флоту, и исподоволь расширяет и пробивает стены своего священного заточения, в котором невидимо для всех жили и умирали его предки. Совершенно в противность укоренившимся обычаям пекинского дворца, микадо окружает себя людьми с высшими либеральными принципами, которые внушают ему любовь в учению, единственному, по их мнению, средству упрочить свою власть. С своей стороны микадо оказывает и прилежание, и любознательность; в нем видно сознание своего достоинства, которое он вполне выказал при приеме английского принца.

По новейшим известиям видно, что японцы не без пользы отправляли в Европу свое посольство. Успехи их замечательны. Они всячески стараются усвоить новейшие изобретения. Телеграфная проволока, например, связала уже Иеддо с некоторыми местностями страны, и вскоре железная дорога соединит столицу с Осака и портом Гиого. Так как японское правительство, в следствие внутренних войн и по причине неурожая главного предмета потребления — риса, принуждено было выписывать его из-за границы, что потребовало большого вывоза денег, оно прибегло к тому способу для покрытия издержек, к какому прибегают обыкновенно европейские государства, — именно, к займу. Миллион фунтов стерлингов легко было им найден на лондонской бирже. Долг этот имеет быть покрыт из пошлинного сбора по вывозу японских произведений. Идя этим путем, Япония, в течение немногих годов, позаимствует у [144] западных держав их последние изобретения и ни чуть не отстанет от уровня их цивилизации. Замечателен тот контраст, в каком страна эта находится с Китаем, который в своем замкнутом положении знать ничего не хочет ни о телеграфах, ни о железных путях. Этот контраст японцев и китайцев виден также и вне их отчизны, на чужбине, где они принуждены находиться по своим делам. В Сингапуре и Австралии китайцы отличаются деятельностью и трезвостью своего труда, но в них нет ни малейшей общительности с людьми других наций. В последнее время толпы китайских рабочих переселились в Сан-Франциско, чтобы найти работу на строющейся большой дороге до Нью-Йорка, а также по рудокопным работам, открытым в больших размерах в Калифорнии. И здесь характер их неизменен: прилежание, усидчивость, строгое исполнение возложенных на них занятий резко отличают их от туземцев; но нечистоплотность и постоянное их отчуждение от других делают невозможным всякое с ними сближение. Совершенная противоположность замечается в характере японцев, которые также являются толпами в Калифорнию, где они по преимуществу занимаются работами на шелковых фабриках. Они обыкновенно привозят с собою материал для постройки своих домов, и, к удивлению калифорнийцев, они возводят свои помещения по плану и расположению, какие обыкновенно употребительны на родине. Чистота, простота и миловидность этих домиков обращает внимание всех. И какая разница между ими и вонючим кварталом, где помещаются китайцы!

Новое богатство, открытое в Японии, увеличивает в глазах Европы и Америки еще более значение этого государства. Открыты обширные залежи каменного угля на одном острове, возле Нагасаки. Разработка этих залежей уступлена торговому дому Кловер и К°. Подобные сделки, как в Китае, так и в Японии, были до сих пор строго запрещены. Правительство последней, сделав первый шаг в подобной сделке, руководствовалось тем здравым государственным смыслом, что разработка этой отрасли промышленности поведет к большему развитию пароходства, к сильнейшей разработке металлов, и, следовательно, увеличит государственные доходы. До последнего времени японцы не могли этого понять, и ограничивались только употреблением и разработкой верхнего пласта каменноугольных залежей, не вдаваясь внутрь их неисчерпаемой массы. Но лишь только они усвоили себе способы разработки и узнали средства проникать глубже, применять помпы для выкачивания воды, то, естественно, они без посторонней [145] помощи в состоянии будут применить подобного рода разработку и к другим рудам, в обилии находящимся в их стране. Сношения, начатые с Калифорнией, Австралией, Китаем и Россией, облегчат это новое производство и значительно удешевят его.

II.

Япония, эта старая страна чудес, наконец, открыта для западных держав. Что же эти последние нашли в ней? Какую расу людей, какой способ управления, что это за страна, какие в ней нравы, культура, религия?

У Марко Поло страна эта названа «Ципанго», т. е. по китайски «Иепан-ку», что значит «Японское государство». Первое слово «иепан» сами японцы выговаривают «Нифон», что означает по-китайски «страна восходящего солнца», или «восток», по своему положению на восточной стороне Китая. Япония лежит между 31-50° с. ш., следовательно в сравнении с западным миром, между южной стороной Алжирии и северным берегом Франции, но по причине холодных от WNW дующих ветров, климат в последних 10 градусах довольно суров. Вся страна образует дугу круга и состоит из пяти островов: Кьюзью, Сикок, Нифон, которым определяется название всей страны, Иессо, который не совсем известен и самим японцам, и Сахалин, северная часть которого принадлежит России, и по позднейшим известиям от сентября прошлого года, владение России распространено и до южной оконечности этого острова. По этим островам тянутся высокие хребты гор, заключающих в своих недрах, во многих местах, вулканы, показывающие и теперь нередко свою огнедышащую жизнь, и производящие иногда сильные землетрясения. Острова Луху соединяют Японию с Формозой, а Курильские с Камчаткой. Все путешественники, посещавшие Японию, говорят и утверждают в один голос о райской красоте ее природы. Климат ее, за исключением северной полосы, влажен и тепл, воздух нежный и здоровый, почва обилует всеми произведениями природы, плодами, деревьями, цветами, а из последних гигантская камелия, достигающая 30 аршин вышины, усыпается великолепными цветами, в южных же полосах страны она ростет в таком изобилии, что ею убирают обе стороны проезжих дорог. Все роды деревьев, находящихся в Европе, можно найдти и в Японии, и кроме того кедр, пальма, бамбук [146] и чудная своею роскошью Cryptomeria Iaponica, описанная так красноречиво м-ром Рутефортом Алкоком. Он видел это дерево во всем его величественном расцвете, и не одно, а целую аллею этих дерев, из которых некоторые имели от 15-16 футов в объеме и до 150 ф. в вышину. Земля, на которой ростут эти деревья, во многих местах так черна, и так плодотворно-тучна, как это не встречается и в наших лучших садах. Роскошь, разнообразие и перелив красок на цветах так привлекательны, что все одного мнения, о невозможности представить на полотне точного изображения красоты этого чуда природы. Рассказывают, что один английский офицер, вовсе не фантазер и не поэт, так был проникнут красотой этого дерева, что для него, говорил он своим друзьям, было бы высшим блаженством умереть в виду этого дерева, и в то же время созерцать его красоту. Между тем, странным кажется европейцам, посещающим Японию, что кроме риса, превосходящего по вкусу все роды рисов всего света, другие произведения, как-то: зелень и плоды, без вкуса, цветы без запаха, а птицы без пения. Туземцы часто жалуются в шутку, что их стране не достает двух вещей: камня и золота.

Весь ряд японских островов лежит на вулканической почве, которая неоднократно силилась пробивать свои извержения чрез кратеры. В 1793 году на Кьюзью произошло дивное явление природы. Верхняя оконечность горы Унзен-яма провалилась в кратер, так что вся гористая цепь изменила свой вид. Два месяца спустя после этого происшествия, другая гора, Биво-но-куби, начала извергать реки лавы, течение которой покрыло окрестности на несколько миль расстояния. Эта лава и землетрясение изменили всю поверхность обширного округа в провинции Симабара, и были причиной, частию смерти, частию нищенства более 53,000 народа. Лубочные картины японских живописцев, вращающиеся во множестве в народе, представляют разные фазисы этого несчастного события. В 1854 году, в Симоде, вследствие подобного же землеколебания, море отступило от берегов слишком на 30 футов; но вскоре масса воды, получив обратный напор, поднялась футов на 60 кверху, и этой страшной стеной покрыла сотни людей, неуспевших спастись бегством и сокрушила большую часть судов, при чем пострадал и военный русский корабль «Диана». Вслед за этим землетрясением, другое землетрясение разрушило часть Иеддо, под развалинами которого легло до 200,000 жителей. В 1856 году обрушился вследствие нового землетрясения в Канагаве холм, на высоте 100 [147] футов, и покрыл собою сотни людей. В 1860 году заволновалась вся окрестность Иеддо, подобно морю; гробницы колебались, надгробные памятники падали с своих фундаментов. Японцы исчислили, что вследствие частых землетрясений, каждые семь лет разрушается по одному городу, но не смотря на это, они утверждают, что каждое подобное несчастие влечет за собою обильное плодородие.

Замечательнейшая из всех гор Японии, на которую японцы указывают с самодовольной гордостью, и которая постоянно фигурирует, как на обыкновенных картинках, так и на вещах лакированных, это гора Фуси, или «Фуси-яма». Самое название выражает «несравненная гора». Гора эта, в форме кегля, возвышаясь над поверхностью моря на 14,000 ф., находится на юго-западе от Иеддо, так что она совершенно видна из города, с своею вершиной, покрытой снегом, хотя и отстоит от него на 40 английских моль. С первого взгляда она производит на зрителя глубокое впечатление: ее кеглеобразный вид, высоко воздымаясь, с одной стороны представляет крутую, почти прямую отлогость, между тем как южная сторона легким скатом своим простирается на десятки верст в даль, нечувствительно сливаясь с поверхностью земли. За исключением июля и августа, вершина ее постоянно покрыта снегом, на котором лучи солнца преломляются в миллионы разноцветных и светозарных отпрысков. Средина ее постоянно опоясана облаками, а спуски у ее подошвы покрыты голубоватым цветом сгущенного воздуха. Она служит для жителей и самым верным барометром: когда приближается буря, гора покрывается легким белым облаком, так что из-за него ее не видно, и немного спустя, — но достаточно для того, чтобы корабельщики приняли своп меры, — разражается ураган. Сэр Рутерфорт Алкок, в своем «Three years in Japan описал свою прогулку из Иеддо на Фуси-яма, которую совершил в начале сентября. Когда он поднялся на 6,000 ф., ему легче было обозреть остальные 8,000 ф. горы, возвышавшейся перед ним в своем своеобразном величии. Было трудно подняться выше, чтобы достигнуть ее вершины. Многие из его спутников не были в состоянии даже двигаться вперед: воздух сделался столь редким, что они едва могли переводить дыхание. На возвышенности, на которую они достигли, путешественники нашли кратер, которого жерло имело 1,000 ф. в длину и 600 в ширину и до 350 ф. была видна глубина. Температура в полдень доходила до 54° Фар. На эту гору совершаются ежегодные хождения японцев, особенно из простонародья, потому что существует предание, по которому [148] основатель древнейшей религии в Японии, религии «Синту», жил и умер на этой горе. Паломники уверены, что каждое подобного рода хождение придает им не только телесное здоровье, но и умственное.

С 1707 года Фуси-яма остается покойною, и только предание говорит, что первоначально она проявилась на поверхности из внутренности земли, и именно в то время, когда возле Миако образовалось обширное озеро. Окрестности этой горы, как вообще вся Япония, обилуют солью, серой и целебными источниками, которые имеют вообще довольно высокую температуру. Источники эти часто посещаются европейцами, и их благотворное влияние на здоровье доказано опытом. В этом месте берега на большое пространство весьма опасны для плавания. Они страшны частию утесами, частию подземными движениями огненных токов, производящих страшное бурление воды, частию атмосферическим влиянием подымаются громадные массы волн, производящих водовороты, так что корабли для своей безопасности держатся более открытого моря.

Произведения страны состоят из риса, пшеницы, овса, гороха, бобов, из разных растений, из семян которых приготовляется масло, из хлопка и конопли. Белая шелковница также разводится в большем количестве для воспитания шелковичных червей, а также и другие роды деревьев, из воры которых приготовляется бумага. Камфарное дерево растет только в южных полосах Японии. Кроме того здесь находится в обилии «Ороси-но-ки» (Rhus vernix), из которого извлекается лак, употребляемый для покрытия знаменитых лакированных изделий, которыми так славится Япония. Этот лак, в виде смолистых капель, образуется на старых деревьях. Кроме этих произведений Япония производит также в большом количестве чайное дерево и табак. Из риса делают разные напитки, называемые «саки», которые, смотря по их спиртуозной крепости, более или менее хмельны; из рисовых осадков готовят уксус и разные сои. Страна богата минералами, особенно золотом, серебром, медью, оловом и серой.

Что же касается религиозных верований Японии, то буддисты веруют в переселение душ, чем объясняется причина редкости животных в Японии. Так как и религия «Синту» запрещает убивать и прикасаться к крови животных, то из этих последних ни одно не разводится для пищи. Япония в древности имела и лошадей, и волов, собак и кошек; в последствии португальцы занесли туда овцу, но японцы не способствовали к [149] разведению этой последней. Китайцы, например, пытались развести в Японии свинью, но а она не принялась, одичала и ее мясо служит пищей только для немногих иностранцев. В Японии находятся некоторые секты, которые употребляют в пищу дикую козу, зайца и некоторых диких птиц; из пушных же зверей находится лисица, которой шкурка выделывается и употребляется на изготовление бюваров для красок и письменных принадлежностей. Черепаха и журавль пользуются особым вниманием, их почитают животными священными, никогда не убивают и не едят. В прилежащих морях водятся киты небольших размеров; их ловят, и некоторые их части, равно также и других рыб, употребляют в пищу. Водоросль имеет особенное достоинство, и когда проварен в кипятке, имеет вкус исландского моха. Целые его грузы отправляются в Китай, где находят большой сбыт, и доставляют китайцам особое вкусное и нежное блюдо.

Что же касается жителей, то судя по их физиономиям, можно различить в них три отдельные расы. Первобытные обитатели страны «айносы», отличающиеся крепко костною организацией и густоволосою наружностью, резко отличаются от пришлых переселенцев из Монголии и из Индии. Айносы обитают в северной окраине Иессо и находятся в общем презрении и уничижении. Южные жители носят на себе отпечаток частию монгольской расы, частию представляют нежные черты, напоминающие кавказское племя, с большими глазами и прямым носом. История Японии имеет свои летописи, которые доходят до 1536 г. до Р. X., и которые переведены Клапротом на французский язык. Страною управляли три династии, из которых две принадлежат к области баснословия. К первой из них относились семь богов, а ко второй, земной династии, пять богов, от которых происходила первоматерь «Иенсио-дан-син». Но что эти божественные правители не были всевластны, видно из того, что Япония подразделялась на 66 отдельных небольших княжений, из которых 53 находились на Нифоне, 4 в Сикоке, а остальные 9 в Кьюзью. Все они вместе, в свою очередь, подразделены были на 600 маленьких владений, которых правители были почти независимы друг от друга.

В 600 году до Р. X. все эти мелкие владения были сплочены в одно государство и под один скипетр сильным и могущественным князем Цин-му (Дух войны), повидимому китайского происхождения. Он покорил также и волосатых аборигенов Японии. Этот властитель производил свой род от [150] божественной матери «Иенсио-дан», т. е. «духа солнечного блеска», и почитается родоначальником царствующих и до настоящего времени микадов, т. е. «высокопочитаемых», составляющих третью, историческую династию японских властителей. Вся внутренняя история страны представляет беспрерывный ряд усобиц между малыми владетелями, и между сими последними и микадами, и эти междоусобия прерывались, но не надолго, особыми замечательными событиями. В III в. до Р. X. были внесены в Японию из Кореи китайские письмена. В половине VI века, из Кореи же перешло в Японию, не смотря на сопротивление жрецов Синту, учение Будды, и с таким успехом, что в непродолжительное время, по свидетельству летописей, а именно в начале VII в., находились в Японии 46 буддийских храмов с 816 жрецами и 569 жрицами. С этого-то времени возводимы были большею частию на престол микадо — женщины, даже мальчики и девочки, отчего увеличивалась в стране безурядица. К этому времени относится и составление законов «Риц-Рио» японском законоведом Юзиварой († 720), которые имеют свое действие и в настоящее время, вместе с 100 законами, изданными в XVII в. Ийейасом. Источникам японского законодательства служили буддийские канонические книги и юридическая литература Китая.

В продолжение следующих 400 лет история Японии ничего более не представляет, как постоянные междоусобия, особенно между двумя родами из фамилии микадо, между Ге и Ген. Около 1185 года вся отрасль рода Ге была уничтожена, так что женские его потомки в Римоносеки, чтобы поддержать свою жизнь, занимались проституцией. И в настоящее время проститутки этого города имеют особое право, между публичными женщинами, носить сзади «оби», или длинные концы пояса, которые другие носят спереди. Воин, который особенно помогал роду «Ген», назывался Иоритомо и почитается славнейшим мужем Японии. Он был возведен микадом на степень генералиссимуса, носившую название циогун, шиогун или тайкун, и это достоинство, до последнего времени, когда личность микадо низошла с своего пьедестала, было преемственным в роде. Микадо теперь потерял прежнее свое влияние, и дело правления перешло в руки циогуна, которого власть с XVII столетия ограничена советом даймиосов, называемым Горрогио. Летом 1869 года исчез последний тайкун и вместе с ним и его достоинство, и даймиосы объявили одного микадо властителем всей страны, за что, в вознаграждение их патриотизма, были названы «хи-ганьи». Эта большая революция, положившая конец власти тайкуна, имеет свою [151] причину в договорах с западными державами. Микадо и большая часть даймиосов были против заключения подобных договоров, и хотя не было никакой возможности избегнуть их, но вся ответственность пала на тех, которые их заключили.

После микадо, тайкуна и подвластных последнему даймиосов, в Японии находятся еще несколько разрядов дворян, из которых набираются офицеры в армию, ставят губернаторов в провинции и управляющих императорскими имуществами. Кроме того находятся и нижние чиновники разных управлений, которые, наравне с дворянами, имеют право носить два меча, между тем как переводчикам и медикам дозволено иметь при себе только один меч. Купцы, не смотря на их огромные богатства, стоят на нисшей сословной степени, и не имеют права быть вооруженными и выезжать верхом на коне. Нет сомнения, что относительно последних, запрещение носить оружие и ездить верхом будет отменено, так как иностранные купцы, живущие в Японии, выезжают и вооружаются наравне с туземными дворянами, к чему легко могут привыкнуть и японцы. Вслед за торговым сословием следуют ремесленники, имеющие, подобно как в Европе, свои цехи. Наконец, следуют земледельцы, а за ними судовщики и кожевники и все те, которые занимаются падалью или скотиной, отнесены к самому низшему сословию населения.

Самое замечательное учреждение, какое существует в Японии, это шпионство. Оно развито до такой степени, что к каждому чиновнику, как бы он ни стоял высоко по своей обязанности, приставлен другой чиновник, следящий за ним и докладывающий об его действиях обер-полициймейстеру по этой части, находящемуся в Иеддо. Это учреждение вовсе не позорно в Японии, и на него смотрят, как на необходимый отдел государственного управления, и каждому известно, как зорко следит за ним его приставник. Таким образом циогун или тайкун имел своих шпионов при дворе микадо, которые извещали его о всех интригах, происходивших в Миако, для того, чтобы если эти интриги принимают серьезный вид, он бы мог, наказанием виновных, предупредить последствия. Точно также и за каждым иностранным купцом зорко следят приставленные к каждому из них по два шпиона, и особенно в том случае, если, вопреки положению, иностранные купцы входят непосредственно, помимо правительственного агента, в торговые сделки с японцами. Иностранные консулы точно также находятся под наблюдением шпионов, роль которых часто играют их слуги. При [152] дворах даймиосов находятся также соглядатаи, от которых не избавлены и частные семейства. Рассказывают, как трудно было центральному правительству держать шпионов при дворе князя Сатсумы, потому что, так как собственные его шпионы были прозорливее и ловчее, то он вскоре узнал шпионов тайкуна и бесцеремонно велел палачу снять с них головы. Только один из них не был узнан, и как простой плотник работал в корабельной верфи, а между тем прилежно записывал все, что слышал, тайно отсылая свои доносы в Иеддо. В вознаграждение верной службы он получил место губернатора в Хакодате.

Учреждение системы шпионства имело свою причину: она ограждала власть тайкуна и его государственный совет от частых заговоров дворян, даймиосов. Поэтому с начала XVII в. было принято, чтобы все семейства даймиосов жили в Иеддо, а сами даймиосы проводили бы полгода в своих землях, а другие полгода в Иеддо. Это двойное хозяйство, в городе и деревне, постоянные, часто отдаленные разъезды в сопровождении большой свиты, состоявшей из сотни и более людей, называемых «якониус», требовало больших издержек, и истощало капиталы этих богатых землевладельцев. Постоянное разъединение даймиосов, как между собою, так и в семейном быту, их частые поездки, пребывание их жен и детей в Иеддо в виде, гарантий, было сделано для того, чтобы не дать им случая сходиться и рассуждать о государственных делах, что, естественно, могло повести в неудовольствию и заговору. Такой системой Япония сохраняла в течение 250 лет мирное спокойствие. С появлением в этой стране иностранцев был положен конец этому порядку, и так как многие даймиосы были недовольны вторжением пришельцев с запада, то войдя в соглашение между собою и с микадо, они наконец достигли цели, так что с 1853 года постоянная смена одного тайкуна вслед за другим, привела в совершенному упразднению этой важной степени второй власти в государстве.

С. П.

(Окончание в след. книжке.)

Текст воспроизведен по изданию: Япония и японцы // Дело, № 11. 1871