-

ИСТОРИЧЕСКИЙ ОБЗОР СНОШЕНИЙ ОБРАЗОВАННОГО МИРА С ЯПОНИЕЮ

При частом появлении в настоящее время статей о последних экспедициях Европейцев и Американцев в Японию, представляется неизлишним напомнить читателям о предшествовавших столкновениях образованного мира с этою империею и преимущественно в отношении тех обстоятельств, влияние которых и до сих пор отражается в политике Японцев.

Представляемый ниже обзор сношений с Япониею по народам, заимствован частью из прежних писателей, частью же из вышедших в 1857 г. в Нью-Йорке записок коммодора Перри (Это замечательное сочинение, дающее самое полное и верное понятие о Японии, к сожалению, до сих пор не переведено и даже не имеется у нас в продаже.), командовавшего последнею экспедициею эскадры Соединенных Штатов в Японии. Воззрение последнего, как представителя нации, имеющей, по географическому положению своему, едва ли не наибольший интерес в изучении всего относящегося до Японии, не лишено занимательности; в какой же степени воззрение это верно, тому служит доказательством полный успех экспедиции, во все продолжение которой адмирал Перри ни разу не отступал от плана сообщенного им секретарю флота (Secretary of the Navy) еще с острова Мадеры (Narrative of the expedition of an American squadron to the China Seas and Japan, by Francis L. Hawks (New-York 1857.) Ch, II, p. 105.), первой станции на пути плавания эскадры. [461]

Начало сношении Европейцев с Япониею относится к половине XVI столетия и честь первого шага в этой стране принадлежит Португалии.

Португалия была в то время сильною державою. Менее чем в два столетия, она шагнула за Атлантический океан, завоевала Мадеру, О-ва Зеленого мыса, берег Гвинеи и Конго, утвердилась на берегах Индии и приобрела оседлость в Китае. Она основала в богатой Гоа столицу, справедливо названную «Римом Индии». Ей принадлежал также и Макао. Короче, она была на Востоке одною из первых морских держав Европы. Основание столь блестящему влиянию ее было положено Альбукерком; но упрочить и поддержать это влияние мог только другой Альбукерк; человека же такого не оказалось и это преобладание Португалии никогда не могло окрепнуть.

Время процветания Португалии породило в ней много отважных моряков, полу-героев, полу-искателей приключений, являвших то дух, рыцарства, то дух промышленности, сегодня-воинов на сухом пути, завтра-корсаров на море, людей чрезвычайно набожных или до крайности безбожных, смотря по обстоятельствам, но всегда готовых идти навстречу трудам, лишениям и опасностям в стремлений к собственной пользе и к славе отечества — двум целям, которые в большей части случаев они как-то удачно умели примирять. К такого типа людям принадлежал и Фердинанд Мендез Пинто.

Он первый из европейцев посетил Японию и рассказал историю своих похождений. Люди его времени, пользовавшиеся наибольшим авторитетом, верили, что Пинто был в самом деле очевидцем и действующим лицем во всех рассказанных им случаях.

Относительно времени первого появления Европейцев в Японии существует некоторое недоумение. Если верить японским летописям, то около одного и того же времени [462] должно было быть, по-видимому, два посещения Японии европейцами, но в обоих случаях посетителями были Португальцы, так что этому народу принадлежит бесспорно честь первого вступления на японскую землю и приведения этой страны в сношение с Европою. Открытие сделано в обоих случаях, если только действительно их было два, совершенно нечаянно.

Мы более склонны думать, что на самом деле было только одно посещение, так как свидетельство японских летописей о первом прибытии европейцев согласуется с рассказом Пинто. Событие это было так замечательно и появление новых пришельцев так странно, что Японцы сохранили даже их портреты. Время его, по показаниям летописей, соответствует Октябрю 1543 г. нашего счисления; Пинто же относит свое посещение к 1545 году. Тем не менее подробности, сообщаемые самим Пинто и подтверждаемые летописями, заставляют нас думать, что дело идет об одном и том же событии.

Но совершилось ли это событие в первом или же во втором из означенных выше годов, сущность его заключалась тем не менее в следующем. Португальский корабль или корабль китайского корсара (положительно неизвестно), на котором находился Пинто, после многих бурь и непогод, занесен был к берегам Японии и бросил наконец якорь в гавани Бунго, на острове Киу-зиу. Японцы и тогда уже довольно осторожные, не затруднились однако принять к себе иностранцев и поддерживать с ними сношения. Они оказывали им вежливость и некоторое расположение, оставляя их свободно сообщаться с жителями Бунго. Имена первых высадившихся были, согласно показанию различных писателей (от Маффея до Тунберга), следующие: Антоний Мота, Франциск Зеймото и Антоний Пейксото. Фрессинет однако полагает, что это искаженные имена и что обозначаемые ими посетители были: Фердинанд Мендез Пинто, Диего Зеймото и Христофор Боралло. Японские летописи упоминают о двоих из них [463] под именами Мура-Сиускиа и Криста-Мота, но Фрессинет находит, что Сиускиа может быть японское произношение имени Зеймото, а имя Криста более всего приближается к имени Христофор.

Туземцы и пришельцы остались до такой степени довольны друг другом, что по соглашению с наместником или князем Бунго (правители областей были в то время, по-видимому, более независимы от императора, чем теперь) положено было, чтобы ежегодно приходил на остров Киу-зиу португальский корабль с грузом сукна, выделанного шелка, шелковых материй и других товаров, необходимых для Японцев. Корабль этот предполагалось, по-видимому, отправлять из Макао или из Гоа. В замен же доставляемых предметов Португальцы должны были получать от Японцев золото, серебро и медь.

Но с установлением торговых сношений Японии с Португальцами проникло в эту страну и духовенство исповедуемой ими религии. В 1549 году, т. е. спустя только 7 лет после открытия Японии, один знатный молодой Японец, по имени Гансиро, преследованный за убийство, бежал из своего отечества и отправился в португальскую оседлость Гоа, на Малабарском берегу. Там он встретился с духовными лицами римской церкви, которыми обращен был в христианскую веру и окрещен. Хитрый и предприимчивый Гансиро вскоре убедил португальских купцов в Гоа, что они могут вести весьма выгодную торговлю с Япониею, а иезуитов, что им представляется в этой стране обильная жатва душ.

Португальцы немедля последовали обоим этим внушениям. Корабль, нагруженный товарами и подарками, послан был в Японию для установления с нею постоянных торговых сношений, а для второй цели готовились к отправлению вслед за ним несколько иезуитов. В числе их находился и известный Франциск Ксаверий, человек обладавший в высшей степени многими из самых важных свойств христианского миссионера. С высокими дарованиями [464] он соединял редкое рвение, энтузиазм и беспримерное самоотвержение. Мысль о предстоявших опасностях не только не смущала его, а напротив еще более усиливала его решимость предпринять столь благое дело. На одном корабле с миссиею отправился в Японию и молодой Японец, виновник этого предприятия.

Оба корабля были встречены в провинции Бунго с распростертыми объятиями; не оказалось ни малейшего препятствия ни к установлению торговых сношений, ни ко введению религии. Тогда не существовало еще в Японии системы исключительности и потому христианские проповедники нисколько не были стесняемы правительством. И в самом деле Португальцы могли свободно обращаться во всей империи. Народ покупал товары у купцов и внимал проповедям миссионеров. Последние имели большой успех. Должно отдать справедливость Ксаверию и вообще первым миссионерам — они были люди во всех отношениях примерные: смиренные, добродетельные, бескорыстные и кроткие. Обладая некоторыми познаниями в медицине, они заботливо прилагали их к безвозмездному лечению больных; и народ стал вскоре смотреть на них как на людей высшего разряда, посвятивших всю жизнь свою деланию добра. Они не вмешивались в дела общественные: так как правительство нисколько не беспокоило их, то им и не было никакого дела до его распоряжении; увлекаемые примером Ксаверия, все остальные миссионеры неусыпно исполняли только обязанности своего святого призвания. Они в самом деле любили Японцев. Вообще первые миссионеры отзываются с величайшею любовью об этом народе, о его кротости и добром настроении. Ксаверий пишет: «Я не знаю где мне остановиться, когда я говорю о «Японцах. Они истинная отрада моего сердца».

Этот достойный человек переехал в 1551 году из Японии в Китай, где и умер в 1552 г. в Шан-Шане. Но он оставил среди своих любезных островитян многих способных и достойных людей, так что церкви [465] продолжали строиться и число обращенных увеличивалось тысячами.

Не менее успешны были и торговые сношения новых пришельцев. Они удобно получали всякие товары для японских рынков из своих оседлостей в Макао и Гоа. Барыши. которые они приобретали на свои европейские произведения, простирались вообще до ста процентов; Кемпфер утверждал, что если б процветание их торговли продлилось еще на 20 лет, то Макао приобрел бы от Японии такие сокровища, которые превзошли бы даже богатства Иерусалима в царствование Соломона. Португальцы получили, как выразился один из старинных писателей, «золотой мозжечек» Японии. И в самом деле, им стоило только действовать с должною осмотрительностью и они давно были бы господствующим племенем в этой стране. Многие из них даже женились на дочерях богатейших японских христиан. Никакой другой народ Европы не мог бы поколебать их прочного положения.

Около 1566 г. Португальцы в первый раз обратили внимание владетельного князя Омуры на преимущества гавани Нагасаки перед портами, которые они обыкновенно посещали; по их внушению там заложена была оседлость. Бунго, Фирандо (Фирато) и Нагасаки стали главными торговыми пунктами империи.

Но это цветущее положение Португальцев должно было рушиться и мы, к сожалению, вынуждены сознаться, что причиною этого падения сделалось христианское же духовенство. Если бы дело, начатое Ксаверием и его сподвижниками, осталось в руках подобных им людей, то едва ли бы возникли когда-либо в Японии постановления враждебные христианству. Но вслед за этими осторожными и кроткими людьми явились вскоре из Гоа и Макао целые толпы монахов Августинского, Францисканского и Доминиканского орденов, привлеченные известиями о необыкновенных успехах иезуитов. Францискане и Доминикане вскоре поссорились друг с другом, а все вообще ордена — с [466] иезуитами. Напрасно эти последние умоляли их, ссылаясь на свою опытность, быть скромными, подавить всякую взаимную вражду и оказывать уважение к местным законам и обычаям; напрасно предсказывали они им пагубные последствия противного образа действия, не только для их собственных целей, но и для дальнейшего распространения, а может быть даже и для самого сохранения в Японии христианской религии; ничто не помогло и новообращенным Японцам представилось самое странное зрелище: духовные ссорились с духовными, одно общество их, чтобы навредить другому, сговаривалось даже с язычниками, а скромным туземным христианам приходилось мирить эти вражды служителей церкви.

Поэтому ссоры католических монашеских орденов Можно считать одною из причин изгнания христианства из Японии.

Не менее содействовали этому и Португальцы миряне. Их гордость, жадность и насилия дошли до крайности к концу XVI столетия и внушили даже отвращение Японцам. Весьма многие из духовных лиц, забыв о духе своих обязанностей, не только не преследовали таких беззаконий, но даже поощряли их, считая долгом держать слепо сторону своих богатых соотечественников, не вникая в самую сущность их действий. На самом деле гордость духовенства нисколько не уступала гордости мирян. Даже самые туземные христиане были, как говорят, неприятно поражены, видя, что их духовные наставники не менее усердно заботились о приобретении их собственности, чем о спасении их душ. До настоящего времени японские предания представляют падение христианства в империи как последствие жадности, материализма и гордости христианского духовенства. Оно оказываю явное пренебрежение к учреждениям и обычаям страны и оскорбляло высших правительственных лиц умышленными бесчинствами. Рассказывают одно обстоятельство, случившееся в 1596 г., которое, как говорят, послужило последним поводом к гонению на [467] христиан. Португальский епископ встретился однажды на большой дороге с одним из высших государственных сановников Японии, отправлявшимся ко двору императора. Оба они сидели в носилках. Обычай страны требовал, чтобы в подобном случае, поезд епископа остановился и сам он сошел с носилок и отдал честь знатному Японцу. Епископ же, вместо того, чтобы соблюсти этот установленный обряд вежливости, не обратил даже ни малейшего внимания на японского вельможу, а, напротив, отвернувшись от него, велел своим носильщикам продолжать путь. Такая обида, явно намеренная, глубоко оскорбила вельможу, который, не делая различия между Португальцами мирянами и их высокомерным духовенством, почувствовал с тех пор ко всему этому народу непримиримую вражду. Он немедленно изложил свою обиду императору и задел его чувство собственного достоинства и национальной гордости живым изображением тщеславия и дерзости Португальцев. Императором был в то время Тайко; он менее чем кто-либо был способен дозволить такое пренебрежение к законам и обычаям его империи толпе самонадеянных иностранцев, не имеющих ни достаточно благодарности, ни достаточно здравого смысла, чтобы за оказанный им радушный прием платить по крайней мере приличным обращением и обыкновенною вежливостию. После этого судьба Португальцев в Японии была решена, тем более, что это нелепое проявление дерзости духовенства случилось в то именно время, когда Португальцы уже успели потерять, вследствие своей гордости и жадности, большую часть того расположения, которым они пользовались первое время у народа.

Наконец один португальский корабль, шедший с востока в Лиссабон, захвачен был Голландцами, которые, между прочими предметами, нашли на нем известные изменнические письма от Японца Моро к королю португальскому. Моро был усердный католик, жаркий приверженец иезуитов и один из главных сподвижников и друзей [468] Португальцев в Японии. Из писем его оказалось, что японские христиане, в соединении с Португальцами, замышляли низвержение императора и просили только у Португалии судов и войска. Трудно привести в достоверную известность подробности этого заговора, но что заговор действительно существовал — не подлежит сомнению.

Голландцы, которые были заклятыми врагами Португальцев, не замедлили сообщить перехваченные письма японским властям и последствием этого была прокламация императора, повелевавшая, чтобы «весь род Португальцев, с их матерями, кормилицами и со всем, что им принадлежит, был навсегда изгнан». Тою же прокламациею воспрещалось, под страхом смертной казни, японским кораблям или японским уроженцам оставлять отечество. Постановлено было: чтобы всякий Японец, возвращающийся домой из чужой страны, был казнен смертью, чтобы той же казни подвергалось и всякое лице привезшее письмо из-за границы; чтобы ни один благородный Японец или воин ничего не покупал от иностранца, чтобы не было терпимо ни какое лице распространяющее христианскую религию, ни даже исповедующее ее. Была назначена награда за открытие в империи как христианского священника, так и христианина из туземцев.

Вследствие обнародования такого строгого постановления некоторые из Португальцев вовсе выехали из Японии, другие же остались и заключились в своей фактории в Дециме, в ожидании, что буря минуется и они возобновят свои торговые сношения с туземцами. Но император, твердо решившийся навсегда вытеснить их, запретил им ввозить когда либо в Японию даже произведения их собственной страны. Таким образом прекратилась торговля Португальцев с Япониею и терпимость в империи христианской религии.

Писатели римской церкви утверждают, что злоба и происки еретиков Голландцев были единственною причиною тех преследований, которым подверглись христианские [469] миссионеры и первые христиане из Японцев и которых последствием было изгнание христианства из империи. Ближайшие же хронологические исследования явно опровергают это мнение. Португальцы как духовные, так и миряне могут обвинять в этом только себя самих. То конечно не подлежит сомнению, что Голландцы, как мы сейчас увидим, были постоянно готовы, при первой возможности, ускорить разражение той страшной грозы, которая должна была окончательно уничтожить их соперников; но самая гроза эта стала собираться в виде гонения на христиан, ровно за три года до появления в Японии первого Голландца. Началом ее были, как мы уже сказали выше, ссоры монашеских орденов.

В заключение этого краткого очерка сношений Португальцев с Япониею, нельзя не отдать справедливости благородному постоянству тысяч туземных христиан, заплативших жизнию за свои новые религиозные убеждения. В истории гонений на христиан нет главы более трогательной чем та, которая повествует о страшных истязаниях и геройской, истинно христианской доблести, которыми японские христиане, как мужчины, так женщины и даже дети, доказали искренность своих религиозных убеждений.

II.

Преемниками Португальцев в Японии сделались Голландцы. Как первым вступлением своим в эту страну, так и установлением с нею торговых сношений они обязаны были одному Англичанину.

После того как папа пожаловал Испанцам и Португальцам все западное и около половины восточного полушария, народы эти, не лишенные в то время морских сил, неохотно терпели участие в торговле других держав и где могли захватывали их безоружные корабли, которые оказывались внутри воображаемых пределов папского пожалования, конфисковали их грузы и обращались [470] с их экипажем, как с морскими разбойниками или контрабандистами.

Голландцы и Англичане, не имевшие никакого уважения к такой географии папы и еще менее веровавшие в его святость, отвергали его права на владение всею землею и даже сравнивали его в этом случае с сатаною, который предлагал Иисусу Христу все царства земли, не имев в них права ни на малейший участок. Но как Испанцы и Португальцы основывали свои права столько же на порохе и пулях, сколько и на сознательном подчинении людей решениям Святейшего Отца, то Голландцы и Англичане редко отправляли свои корабли, в особенности в южные моря, не вооружив. их предварительно и вообще не посылали их иначе, как целыми эскадрами. Крейсеруя в такой компании, они заходили всюду, где только представлялись им какие-либо торговые выгоды, и считали священною обязанностью, при всяком удобном случае, захватывать и грабить испанские и португальские корабли, делать высадки в колонии этих народов и жечь их города и селения. Кто желает прочесть описание этих грубых и возмутительных, но часто весьма романических похождений, может найти его в историях буканьеров Эсквемлинга (Esquemeling) или Бернета (Burnet).

Ненависть между Испанцами и Португальцами с одной стороны и Голландцами и Англичанами с другой была чрезмерна. Принадлежа к различным религиям, первые не называли иначе своих врагов, как «низкими лютеранами»», «схизматиками», «проклятыми еретиками», последние же отвечали им тем же, называя их «лживыми папистами», «гнусными идолопоклонниками», «обожателями дерева и гнилых костей». Это состояние взаимного ожесточения преобладало во все время царствования в Англии Елизаветы, Иакова I и Карла I и прекратилось только при Вильгельме III, когда по ризвикскому миру Испания и Португалия предоставили более свободы торговле других наций, которые сделались затем мало по малу, на водах Тихого [471] и Восточного океанов, даже сильнее самих Испанцев и Португальцев.

В этот именно период вражды означенных наций, во второй половине царствования Елизаветы, Голландцы проложили себе путь в Японию. Флотилия из пяти голландских судов, под командою Якова Магу (Jaques Mahu) вышла из Текселя 24 Июня 1598 г. Она была отправлена Голландско-Индийскою компаниею. На адмиральском корабле был штурманом некто Вильям Адамс. Этот Адамс сам рассказал свою историю с замечательною простотою. Он начал так: «Да будет известно вашему превосходительству, что я кентский житель, родившийся в городе, называемом Джиллингамом, в двух английских милях от Рочестера и в одной от Чатама, где стоят корабли королевы». Далее, объяснив, что он был должным образом обучаем и получил воспитание моряка, он продолжал так: «Я занимал места капитана и штурмана на флоте Ее Величества и около одинадцати или двенадцати лет служил в почтенной компании варварийских купцов до тех пор, пока не началась индийская торговля Голландии, в каковой индийской торговле я захотел сделать небольшой опыт применения данных мне от Бога кое каких познании. Так в Господнем году 1598, я определился главным штурманом на голландский флот из пяти судов» и т. д.

Но этот «небольшой опыт» нашего английского штурмана оказался и продолжителен и печален. На кораблях обнаружилась болезнь, от которой умерли адмирал и много людей. После многих бедствий, суда пришли наконец в Апреле 1599 г. в Магелланов пролив; тут, впрочем не по вине Адамса, а по безрассудству командира, они вынуждены были зазимовать среди самого пролива, где и оставались около шести месяцев. Запасы провизии были истощены и даже многие люди умерли с голода. Наконец, по выходе в Тихий океан, корабли были разбросаны бурями и некоторые из них погибли, другие же попали в [472] плен. Дикие жители тех островов, к которым суда эти вынуждены были приставать для снабжения пищею и подою, неоднократно делали засады и умерщвляли людей. После многих страдании, решено было, по совету Адамса, направить путь к Японии. Из пяти кораблей, отплывших из Голландии, оставался уже только один и именно тот, на котором был штурманом Адамс. Этот последний сохранил до конца бодрость духа. 11 Апреля 1600 г. он заметил возвышенности японской провинции Бунго, а 12-го бросил якорь у японских берегов, имея из всего экипажа только пять человек способных к отправлению своих обязанностей. Голландцы были приняты гостеприимно; Японцы поставили своих караульных на палубе корабля для предупреждения покушений на голландские товары; отведен был дом для помещения больных и все потребности пришельцев были удовлетворяемы по распоряжению князя Бунго, который между тем донес императору о прибытии иностранцев.

Припомним, что в это время Португальцы уже вели постоянную торговлю с Япониею и имели главное складочное место товаров в Нагасаки. Пять или шесть дней спустя после прибытия Голландцев, явился из Нагасаки один португальский иезуит с несколькими из своих соотечественников и японских христиан. Он начал с того, что объявил Голландцев пиратами и отрицал всякую торговую цель их прибытия, несмотря на то, что корабль их действительно был нагружен товарами. Это поселило в умах Японцев предубеждение против бедных Голландцев, так, что последние ждали со дня на день, что они будут казнены. Этого именно и хотелось Португальцам, которые действовали в этом случае под влиянием как религиозной вражды к еретикам, так и опасения лишиться выгодной монополии в торговле. О всех обстоятельствах этого события доведено было до сведения императора, находившегося в то время в Осаке, и он приказал представить ему Адамса и одного из голландских матросов. [473] Итак Адамс был отправлен ко двору. Рассказ его об этом свидании полон весьма занимательных подробностей. Переговоры ведены были чрез посредство португальского переводчика. Адамс нашел возможность при этом случае показать императору образчики привезенных им товаров и попросить позволения для себя и для своих товарищей свободно производить торговлю, по примеру Португальцев. Ответ последовал на языке японском, так что Адамс не понял его. Он затем отведен был в тюрьму, где однако соблюдены были для него все удобства. В заключении этом он пробыл 41 день, в течение которых, как он узнал после, иезуиты и вообще Португальцы прилагали всевозможные старания к тому, чтобы уговорить императора казнить весь экипаж голландского корабля, как пиратов. Но император разрешил вопрос этот столь же здраво, как и справедливо. Он сказал, что как Голландцы не сделали ни малейшего зла ни ему, ни кому-либо из его подданных, то он не видит справедливой причины лишить их жизни и не находит также достаточного основания к такой строгости и в том обстоятельстве, что Голландцы состоят в войне с Португальцами, как до него нисколько не касающемся.

Наконец он вторично призвал Адамса, которому предлагал много вопросов, и спросил в заключение, желает ли он отправиться на свой корабль для свидания с товарищами. Получив утвердительный ответ, император дал на это разрешение и Адамс только тогда узнал, что корабль его был перевезен, по приказанию императора, в Осаку, и что товарищи его были живы.

Из корабля была выгружена вся кладь и приказано перевести его в место более близкое к Иеддо, куда отправился император. Весь экипаж между тем щедро содержался на счет правительства. Голландцы попросили позволения взять свой корабль и уехать из Японии, но император на это не согласился. Наконец по прошествии двух лет со дня их прибытия, в продолжение которых они [474] были свободны и безо всяких стеснении сносились с туземцами, им было объявлено, что они не получат обратно своего корабля и что они должны примириться с мыслию всю жизнь провести спокойно и счастливо в Японии. Вслед за этим Голландцы разошлись, куда кто хотел и жили довольно хорошо тем содержанием, которое производилось им от императора. Адамс же остался при дворе, и своим умом и другими хорошими качествами вскоре снискал друзей и постепенно возвышаясь во мнении императора, достиг наконец довольно почетного положения в государстве. Он научил императора некоторым основаниям математики и построил для него два корабля. Это доставило ему такое сильное влияние, что даже иезуиты и Португальцы, которые, по причинам объясненным выше, теряли мало по малу всеобщее расположение, почли себя счастливыми, когда упросили Адамса быть ходатаем пред императором в их интересах.

Наконец в 1609 г. пришли в Японию два вооруженные голландские корабля. Назначением их было перехвалить и взять в приз обширный годовой транспорт товаров, отправлявшийся в Японию из Макао. Они однако опоздали к этому несколькими днями, так что вынуждены были остановиться в гавани Фирандо, откуда командиры их отправились ко двору императора. Тут при главном содействии Вильяма Адамса, они приняты были благосклонно и испросили у императора разрешение для своего государства посылать ежегодно в Японию для торговых целей, один или два корабля, чем и положено было начало голландской торговле с Япониею.

Адамс, как мы уже видели, достиг большого значения; он сам описывает свое положение в следующих словах: «Теперь, за услуги, которые я оказал и ежедневно оказываю, находясь в службе императора, он доставил мне положение в роде того, которое имеет в Англии лорд: от восьмидесяти до девяноста земледельцев отданы в мое распоряжение в качестве слуг или рабов. Примеров [475] последней милости прежде не бывало. Так Бог позаботился обо мне, после всех моих бедствии; да будет навсегда восхвалено Его имя. Аминь».

Но все это наружное благосостояние не мешало Адамсу задумываться иногда о любимом семействе, из молодой жены и детей, оставленном им в Англии, с которым он терял всякую надежду когда-либо увидеться. Император никак не соглашался отпустить его; а если б это препятствие и было каким нибудь образом отстранено, то являлось другое: на португальском корабле Адамс отправиться не мог, а кораблей других наций в продолжение некоторого времени в Японии вовсе не оказывалось. Прибытие Голландцев и успех ходатайства его в их интересах у императора оживили в нем надежду добраться со временем до Англии. Но он и в этом случае явил свойственную ему власть над собою и решился действовать с большою осторожностью. Он знал, что если ему не удастся вскоре самому отправиться в Англию, то по крайней мере, он может воспользоваться установившимся сношением с Голландиею, чтобы переслать семейству известия о себе и своей неизменной привязанности. От голландского корабля, пришедшего в 1611 году, узнал он в первый раз, что соотечественники его, Англичане, производили значительную торговлю в Ост-Индии и положили некоторое начало факториям на Малабарском берегу. Он не имел никакого понятия о том, кто именно из Англичан находился в то время в Ост-Индии, или вообще на востоке, но для него достаточно было знать, что там есть Англичане, чтобы надеяться, что чрез них он перешлет в отечество печальный рассказ о своей тринадцатилетней разлуке с родиною и семейством. С этою целью он написал два длинных письма, одно на имя своей жены, а другое с следующим адресом: «Моим неведомым друзьям и соотечественникам, с просьбою оказать благосклонное содействие к доставлению этого письма или копии с него, или наконец заключающихся в нем сведений [476] одному или нескольким из моих знакомых в Ляймгоуз (Limehoase) или другое место, или в Кент в Джиллингам, близ Рочестера».

В обоих письмах Адамс рассказывал о главнейших случайностях, которым он подвергался с самого отправления своего из Текселя. Письма эти действительно достигло Англии и из них-то мы и почерпнули все изложенные выше подробности.

Адамс умер в Фирандо, в Японии, в 1619 или 1620 г., пробыв там с 1600 г. Мы распространились несколько о его личной истории не столько вследствие ее печальной занимательности, как потому, что приведенные письма его послужат к уяснению предстоящего нам рассказа о действиях в Японии его соотечественников.

Оставив теперь в стороне эти письма, перейдем к истории голландской торговли с Япониею. Первая голландская фактория была учреждена в Фирандо, в скромных размерах. Португальская же фактория находилась в Нагасаки, на острове Дециме, занимаемом в настоящее время Голландцами. Между двумя учреждениями этими возбудилось сильное соперничество; каждое, из них старалось сколько могло повредить другому происками у японских властей. Наконец, в исходе 1639 г., Португальцы были окончательно изгнаны из этой страны.

Про этом случае Голландцы обвиняются в одном поступке, слишком ясно доказанном, чтобы сомневаться в его действительности и в тоже время слишком гнусном и постыдном, чтобы оправдывать его. — Это было просто хладнокровное убийство, необъясняемое никаким другим побуждением, кроме низкого, коммерческого расчета. Оно заключалось в следующем. Хотя в Японии не оставалось уже ни одного христианина из Португальцев, но туземные христиане еще не все были истреблены. Эти несчастные, лишенные их европейских наставников, оставались однако тверды в своей вере, не смотря на угрозы заключения, пытки и смерти. Притеснения заставили их прибегнуть [477] к открытому восстанию. Они нашли убежище в Симабаре и решились противустоять императорским силам. Японские власти обратились к Голландцам, прося их содействия в войне против этих христиан — и Голландцы исполнили такую просьбу. Голландскою торговлею и самыми Голландцами в Японии заведывал в то время директор Кокебекер. На одном из голландских кораблей, находившихся в Фирандо, он подступил к Симабаре и открыл огонь по старому городу, где заключились христиане, — как с корабля, так и с батареи возведенной на берегу. После пятнадцати дней такого бомбардирования, японские власти увидели наконец, что христиане, хотя еще и не сдавались, но вскоре доведены будут до этой крайности вследствие понесенных ими значительных потерь. Не нуждаясь поэтому более в помощи Голландцев, Японцы отпустили Кокебекера, взяв только с корабля его шесть орудий в распоряжение императорских войск. Христиане вскоре сдались, вынужденные голодом и, вслед за тем началось, страшное истребление всех без пощады, как мужчин, так женщин и детей.

Конечно, говоря о таком постыдном действии Голландцев, мы не думаем обвинять в нем всех Голландцев находившихся в то время в Японии. Кроме корабля употребленного для бомбардирования Симабары, были в Фирандо и другие голландские суда, но командиры их, подозревая или может быть имея даже сведения, что и от них потребуют такой же помощи, снялись заблаговременно с якоря и ушли в море. Так, по нашему мнению, ответственность в этом деле падает главнейше на голландского директора: Кокебекеру представлялся свободный выбор между таким бесчеловечным убийством невинных и прекращением или приостановлением торговых сношений Голландии с Япониею — и он добровольно предпочел первую из крайностей.

Факт этот подтверждается всеми голландскими писателями, писавшими о Японии, с половины XVII столетия до [478] издания сочинения Фишера, в 1833 г. Правда, что один из них говорит, будто Голландцы действовали в этом случае по принуждению; другой доказывает, что они только доставили Японцам орудия, порох и снаряды, обучили их действию артиллериею и перевозили на своих судах к месту назначения императорские войска, а также оружие и военные припасы; старик же Кемпфер, находившийся в голландской службе в должности врача, но немец по происхождению, положительно утверждает, что Голландцы принимали участие и в самых военных действиях против японских христиан.

Фрессинет (новейший Французский писатель) старается объяснить поступок Голландцев совершенно новым обстоятельством. Он представляет самый этот случай как политическое восстание, в котором японские христиане приняли будто бы сторону бунтовавших, а Голландцы явились обыкновенными союзниками императора и следовательно принимали в войне совершенно законное участие. В таком оправдании Голландцев Фрессинет ссылается на архивы в Дециме и свидетельство достойных доверия туземцев.

Хотя мы не можем знать какие именно сведения заключаются в первом из указываемых Фрессинетом источников, так как защитник Голландцев не знакомит нас с словами этих документов, но и то уже может служить достаточным поводом к сомнению, что голландские писатели, занимавшие даже оффициальные должности в Дециме и жившие гораздо ближе, по времени, чем Фрессинет, к рассматриваемому нами событию, совершенно упустили из виду такое очевидное доказательство в пользу их соотечественников. Отчего бы, например, Фишер, которому конечно были открыты архивы Децимы, вместо того, чтобы просто сослаться на них, стал бы распространяться только о том, что Голландцы действовали по принуждению?

Что же касается до свидетельства достойных доверия туземцев, то можно только сказать, что мы никогда не [479] встречали ни в каком сочинении о Японии показаний, подобных упоминаемым у Фрессинета.

Но есть один факт, который, по нашему мнению, решительно опровергает предположение, будто восстание японских христиан имело чисто политический характер. Над обширною общею могилою; в которой погребены эти несчастные христиане, в Симабаре, сделана, по приказанию императора, следующая нечестивая надпись: «пока солнце будет согревать землю, да не осмелится ни один христианин посетить Японию; да будет всем известно, что если и сам король испанский, или Бог христиан, или великий Бог вселенной, нарушит это запрещение, то поплатится своей головой».

Теперь, чтобы узнать что именно говорили достойные доверия туземцы об упомянутом выше грустном событии, обратимся к показаниям добросовестного старика Кемпфера, бывшего на месте самого события. Он пишет следующее:

«Конечно, вследствие такого довода послушания соотечественники наши удержались в японском государстве и двор изменил для них свое намерение не терпеть ни в каком случае в Японии никого из христиан; но они приобрели тем не менее дурную славу у всех благомыслящих людей при дворе и вообще в целом народе. Последние находили, что невозможно допустить благородного образа мыслей и искренних добрых намерений по отношению к чужому монарху у людей, оказавших такую готовность содействовать к истреблению тех, с которыми они сами соглашались по крайней мере в основных догматах религии (подвергшейся гонению) и с которыми вступили на путь за Христом чрез одни и те же врата.

«Итак, при всей угодливости, невозможно было вкрасться в доверие и тесную дружбу, у этого гордого и недоверчивого народа» (Kaempfers — Geschichte von Japan, II B., s. 72 (1779).).

Из всего предыдущего мы должны, к сожалению, [480] заклочить, что в гонении на христиан в Японии могут быть в равной мере обвиняемы как католики, так и протестанты. Если с одной стороны жадность и гордость Португальцев, побудив их к заговорам, подала повод к изгнанию их самих и их единоверцев из Японии, то с другой стороны скупость и жестокость Голландцев довершила дело, искоренением последних остатков христианства в этой стране чрез истребление туземных последователей Христа. Истинно христианское чувство одинаково оскорбляется действиями как тех, так и других.

В 1641 г. Голландцам приказано было вывести их факторию из Фирандо, — где, представлялся им большой простор и удобства, — в оставленную Португальцами Дециму, несчастный маленький островок в гавани Нагасаки, который, как выражается Кемпфер, «более похож на тюрьму, чем на факторию». Тут они были подвержены строжайшему надзору и даже многим унижениям.

«В такой неволе», говорит Кемпфер, «мы должны были терпеливо подчиниться многим унизительным требованиям этих надменных язычников. Мы не смеем праздновать воскресения, ни другие праздники; не смеем петь псалмы, ни открыто молиться; не дерзаем никогда произносить имя Христа; не имеем права держать у себя изображение креста, или какие либо другие символы христианства. Кроме того мы должны также постоянно исполнять многие другие постыдные требования, всегда возмутительные для благородной души. И единственная причина, побуждающая голландцев терпеливо сносить все эти обиды, заключается лишь в их любви к прибыли и к драгоценным жилам японских гор» (Kaempfers — Gescfjichte von Japan II B. s. 72 (1779).).

Остров Децима в большой частя своей имеет образование искуственное; его наибольшая длина 600 футов, а ширина 240. Небольшой каменный мост соединяет его с городом Нагасаки. Еще не существовало тюрьмы с более [481] мучительною и совершенною системою заключения и шпионства.

Когда приходит голландский корабль, то прежде всего снимают с него орудия и военные припасы; затем обыскивают его по всем частям и тщательно составляется список содержащимся на нем товарам и другому имуществу. Тогда только дозволяется экипажу съехать на берег Децимы, где он поступает, на все время пребывания в гавани корабля, под надзор особых стражей. Всякий японский чиновник, который по делам службы должен находиться в сношениях с Голландцами в фактории, приводится два или три раза в год к торжественной присяге, которою, отрекаясь от христианской религии, обязывается ненавидеть ее; при этом он топчет под ногами изображение креста. Некоторые уверяли, будто и самые Голландцы обязаны делать тоже, но это несправедливо: они только не смеют открыто говорить, что они христиане. Рассказывают, даже, что во время сильного преследования христиане в Нагасаки, один из Голландцев спрошенный кем-то из полиции, не христианин ли он, отвечал: «нет, я Голландец». При таких выходках со стороны христиан, удивительно ли, что Японцы презирают нашу религию?

В прежнее время начальник фактории, в сопровождении врача и некоторых других чиновников, ежегодно посещал императора в Иеддо, и подносил ему драгоценные подарки. Теперь же посещение это делается только раз в четыре года. При этих только случаях Европейцы могли видеть сколько нибудь Японию и что либо узнавать о ней и почти все, что они ни писали об этой стране, основывалось на сведениях собранных во время таких периодических путешествий в ее столицу. Однако рассказы их так однообразны, что мы необходимо должны предположить существование у Японцев одного только определенного класса лиц и предметов, доступных для иностранцев.

Кемпфер говорит, что в его время (1690-1692) [482] Голландцам позволялось, пока не было в гавани их кораблей, один или два раза в год, проникать в местность соседнюю с Нагасаки, но на них всегда смотрели при этом с подозрением и окружали их шпионами. В настоящее время (рассказывает Зибольд), если кто либо из членов фактории желает сделать такую прогулку, то должен просить позволения губернатора Нагасаки за 24 часа вперед. Позволение это обыкновенно дается, но Голландец сопровождается в подобном случае целою толпою переводчиков, полицейских чинов, и других официальных шпионов, числом до 25 и 30 человек; кроме того каждый из них может пригласить сколько угодно из своих знакомых и всю эту компанию несчастный Голландец обязан содержать на свой счет. Такая мера имеет, без сомнения, целью ограничить возможность для Голландцев выходить из Децимы».

Вообще японский народ мало имеет уважения к Голландцам. Так, когда кто либо из фактории отправляется на прогулку, то за ним бегают толпою мальчишки и кричат «Голянда, Голянда», или как они выговаривают: «Горанда, Горанда!»

Во время пути по окрестностям Голландец не имеет права войти ни в одно частное жилище и обязан возвратиться домой с захождением солнца. Когда Голландец пожелает посетить кого либо из знакомых или бывает приглашен в гости кем либо из жителей Нагасаки, то он обязан спросить на это разрешение губернатора, особым прошением; но во все время такого посещения его окружают тем не менее шпионы. И таким унижениям Голландцы подвергались более чем 200 лет из за монополии в японской торговле!

(Продолж. впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Исторический обзор сношений образованного мира с Япониею // Морской сборник, № 9. 1860