ЗАМЕТКИ ПУТЕШЕСТВУЮЩЕГО ВОКРУГ СВЕТА.

Между новостями Французской литературы, я нашел две книги, которые дали мне возможность, не выходя из комнаты, взглянуть на жизнь двух народов, до сих пор остающихся загадками для Европейцев. Книги эти — Le Japan. Histoire et description; rapport avec les Europeens, etc., par Edouard Fraissinet (Париж, 2 тома) и Voyage en Chine, parle capitaine Monfort (Париж, 1 часть).

Таинственная Япония, на которую с севера смотрит Камчатка, а с юга Китай, изолировала себя, законами и обычаями, от всего мира, живет эгоистическою жизнью, и из всех наций Земного Шара знает только тот маленький, суровый, скупой, молчаливый народ, который превращает бочонки сыру в бочонки золота. Только одним Голландцам позволено владеть на берегах Японии маленькой конторою, но и за нею надсматривают — как за неприятельскою крепостью. Нынешняя резиденция, отведенная Голландцам, говорит г. Фрессине: сущая Тюрьма; да как и назвать иначе жилище, если они не могут перешагнуть узких его пределов, назначенных посреди моря? [33]

Рассмотрев критически, была ли Япония известна древним, автор упоминает о путешествиях Марко-Поло, долго возбуждавших сомнения, и доказывает, что Ципангу, о котором говорят этот Венецианец, есть ни что другое, как нынешняя Япония.

«Но немногим известно, замечает г. Фрессине: что письма Марко-Поло и, в особенности, его донесение с острова Ципангу, прежде всего возбудили предположения и надежды Христофора Колумба. Он предполагал, хотя ошибочно — как узнали впоследствии — что Китайская Империя лежала в пятнадцати часах — по тогдашнему выражению, или в 225 градусах по-нашему — от генуэзского меридиана. Но как поверхность Земного Шара составляет 360 градусов, или, выражаясь языком Колумба — двадцать четыре часа, то казалось, что путь в Китай можно сократить, если отправиться к западу вместо того, чтоб идти на восток и огибать Африку. Если предположить, что и по этому новому пути надо было делать лишние обходы как и вокруг Мыса Доброй Надежды, то разница все-таки оказывалась очень значительная: принимая окружность земли к 9,000 франц. миль (около 36,000 верст), мореплаватель и при этом вычисления дошел бы до места, сделав 3,375 миль, тогда как иначе ему предстояло сделать их 5,625».

Действительно, пристав к острову Гиспаньоле (нынешней Кубе), Колумб подумал, что это Ципангу Марко-Поло. Таким образом, отыскивая Японию нашли Америку.

В 1543 году, Португальцы отправились из королевства Сиам в Китай; буря забросила их на остров Танегасима — и они открыли Японию.

«В двенадцатый год Тенбуна, сказано в японских летописях: в двадцатый день восьмого месяца, в царствование Микадо-Конора и Сиогуна Иозихара (в октябре 1543), иностранный корабль остановился близь города Когура, в округе Низимура, на острове Танегасима. Экипаж состоял из сотни человек, с странными лицами. Язык их непонятен и родина неизвестна. На корабле есть Китаец, умеющий писать. В двадцать шестой день того же месяца, корабль отвели на северо-западную сторону острова, в гавань [34] Акаоки. Танегасимский губернатор собрал подробные справки о чужестранцах, при посредстве японского бонзы, который умеет писать по-китайски. У двух начальников корабля есть огнестрельное оружие, и они первые научили Японцев стрелять, и также делать порох и пушки».

С этого дня, Португальцы стараются утвердиться в Японии, основывают конторы, свободно путешествуют, и может быть, до сих пор владели бы важною Колонией, если бы вслед за ними не явились миссионеры, посеявшие раздор между туземцами... За португальскими мореплавателями и купцами потянулись монахи... В 1559 году Япония заперла свои гавани, и теперь слово Португалец значит для Японца тоже, что ужас и кровавое преследование.

С 1597 года, указом японского императора запрещено распространять учение отцов (то есть иезуитов), которые разрушали храмы, оскорбляли бонз и открыто составляли заговоры против страны, принявшей их так дружелюбно. В 1637, открыто покушение на жизнь императора, и в этом гнусном замысле замешаны были Португальцы, подстрекнутые иезуитами. Тогда новый указ запер Японию для всех иностранцев, кроме Китайцев и Голландцев, и запретил Японцам выезжать из империи.

В 1640 году Португальцы еще раз отправили посольство к японскому императору; но при входе в гавань Нангассаки, послы были задержаны и обезглавлены.

Испанцы, напрасно пытавшиеся заключить торговый трактат с Японией, завладели близь Манильи японскою джонкой и потопили ее, в отмщение за португальских послов. Через год, когда дело это по-видимому уже было забыто, Испанский корабль «Madre de Dios» пристал к Нангассаки. Японский император приказал истребить его. Повеление было исполнено — но стоило жизни трем тысячам Японцев.

С этих пор одна Голландцы получили позволение оставаться в Японии. Их поселили на Островке Детсиме, лежащем у входа в гавань Нангассаки, и здесь-то возвышается их контора, снабжаемая съестными припасами раз в год и защищаемая императорским указом в продолжение двух веков. [35]

В начале нынешнего столетия Англичане пытались захватить Детсиму, но все их старания остались бесплодны, в Голландцы удвоили свои предосторожности.

«Голландские суда, назначаемые в факторию, отправляются обыкновенно из Батавии. Каждый год, в июне месяце, посылаются два корабля — император не позволяет более — идут проливом Банка, Китайским Морем, Формозским Проливом, таким образом проникают в Желтое Море, и, остановившись на островах Меаксима, направляются к рейду Нангассаки.

«На высоте мыса Номо, экспедиция извещает о себе японскую стражу, прибавив к нидерландскому флагу секретное и условное знамя. Потом навстречу ей посылают лодку с несколькими офицерами, которые должны узнать имя каждого корабля и капитана, и главные обстоятельства путешествия. Досмотрщикам дается подробная инструкция, составленная начальником фактории и подписанная губернатором, в которой сказано, как должны вновь прибывшие вести себя при выходе на берег и во время пребывания в стране.

«Другая инструкция, на Французском языке, назначена для могущих прийти кораблей иностранных наций, и сообщает им приказание бросить якорь на некотором расстоянии от рейда.

«После этих первых формальностей, множество лодок окружают суда: на одной едут переводчики, да другой депутаты фактории, которые, однакож, всходят на палубу не прежде, как капитан вручит свои письма и бумаги, и пошлет в лодки обеспечивающий залог. Все эти предосторожности приняты после попытки лорда Пеллью, которая оставила кровавое впечатление в Японцах»

«Как только голландские моряки вошли в город, от них отбирают пушки, ружья, пистолеты, белое оружие, военные снаряды, паруса и снасти, даже руль. Все эти вещи хранятся под секвестром до отходя корабля. Потом агенты, хорошо владеющие голландским языком, очень учтиво расспрашивают экипаж и пассажиров, и предлагают им тысячу сбивчивых вопросом, чтобы удостовериться, не [36] вкрался ли между ними какой-нибудь иностранец — и не легко обмануть бдительность этих агентов.

«Доктор Зибольд, мюнхенский уроженец, посещавший в 1823 году японский архипелаг по поручению генерал-губернатора Ван-дер-Капеллена, говорил по-голландски с немецким акцентом, который вскоре заметили Японцы. Но доктор выпутался из затруднения, объяснив им, что Hoogduitscher (Немец) значат Германец Оберландов, а Nederduitscher (Голландец) — Германец Нидерландов; что тут разница только в месте жительства — на горах и в равнинах, но что в сущности это — одно и тоже племя. Объяснение это, вынужденное обстоятельствами, успокоило переводчиков.

«Покойный король нидерландский великодушно хотел отказаться от торговой монополии Голланцев в Японии, и поделиться своими правами с другими нациями. В 1844, он, в собственноручном письме, предложил японскому императору отворить гавани для кораблей всех государств; но благородное предложение Вильгельма II осталось без успеха. Двор Иедо отвечал, что он оставит дела в том виде, как они были прежде, и таким образом Голландия поневоле остается привиллегированною страною там, куда ей хотелось бы созвать промышленость и торговлю всего света».

Во второй части, г. Фрессине распространяется о нравах и обычаях этой таинственной земли; словом, книга его может быть весьма полезна для тех, которые захотели бы приподнять завесу, скрывающую от нас отдаленные страны Азия.

Что Фрессине сделал для Японии, то Жорж Белль сделал для Китая, который издали кажется нацией фарфоровых магогов, симметрически расставленных на этажерке из корней мандрагоры. Г. Белль привел в порядок и рассказал чистым французским языком то, что капитан Монфор, пять раз ходивший на корабле в Китай, вносил в свой дневник на грубом марсельском наречии. С таким проводником как Монфор, мы можем осмотреть много куриозов, и на первый раз зайдем в мастерскую его приятеля, Лям-кои, первого в Кантоне артиста миниатюрной живописи. [37]

«Для китайских живописцев, говорит Монфор: составлены классические руководства, в которых они почерпают эскизы, сделанные просто пером, а иногда и раскрашенные, представляющие людей, животных, деревья, растения, горы и здания, в различных видах и положениях, разной величины, уменьшенные сообразно с перспективой, в которой хотят их поставить, — и посредством этих предметов, изображенных в учебниках, живописцы сочиняют картины. Так например, чтобы нарисовать пейзаж, они берут из образцовой книги горы, выбирают приличные месту деревья, прибавляют к этому несколько человеческих лиц и животных, и по этому рецепту скорехонько получаются разнообразные картины, из различного сочетания одних и тех же предметов. Вот отчего на всех китайских картинах, какой бы ни был их сюжет, отдельные фигуры — деревья, горы, люди — не представляют ничего нового: вы уже видели их тысячу раз. У Лям-кои, как и в других мастерских, есть мандарины, птички и образцовые растения, которые он калькирует на прозрачной рисовой бумаге, так что на всех рисунках, выставленных в его лавочке, как и в лавочках достойных его собратий, в Кантоне и в других городах Срединной Империи, видишь почти одни и те же предметы. Заслуга китайского живописца заключается в большем или меньшем совершенстве колорита, котором он освещает свои пошлые сочинения».

Теперь не угодно ли зайти в китайский театр.

«На углу одной из улиц, ведущих к гавани, труппа странствующих комедиантов разбила подвижной театр, и возвестила, что будет играть драму — Несчастия Киу-лина, которая имела тогда современный интерес и пользовалась большим уважением в Китае. Я много слышал о ней в Кантоне, и очень желал посмотреть. Благодаря моему приятелю Китайцу, который в несколько дней показал мне все удовольствия Срединной Империи, я успел добыть в театре удобное местечко, откуда мог вполне наслаждаться пьесой. Вот ее содержание: Киу-лин, молодой офицер из полка тигров (императорской стражи), влюблен без памяти в дочь мандарина Сина и уже получил обещание, что она [38] выйдет за него замуж; но в это врема вспыхивает война с Англичанами, и увлекает его на поле сражения. В продолжение войны он делает чудеса храбрости, мечтая о невесте, которая будет гордиться его подвигами; но в жаркой схватке, Киу-лин ранен, да так опасно, что ему дают отставку. Он возвращается домой, пишет отцу своей возлюбленной, чтобы он поскорее устроил сговор, но ему не отвечают на письмо. Тогда героем овладевает беспокойство, и он, едва передвигая ноги, тащится к дому Сина. В палатах мандарина пир, музыка. Киу-лин спрашивает у прислуг, что бы это значило; ему говорят, что хозяйская дочь выходит замуж. Кто же этот счастливец? спрашивает Киу-лин. — Богач Транки. — И затем перечисляют подарки, которые он привез невесте, ее отцу и братьям. Киу-лин не может перенести роковой вести, падает без чувств — и умирает.

«Драма эта, выкроенная по европейскому фасону, была разыграна прекрасно. Китайские комики превосходны по естественности и красноречию жестов и игре физиономии. Публика, собравшаяся в театр, очень хорошо знала пьесу, и однакож драма возбуждала неистовые рукоплескания. Признаюсь, краснея, а я вполне разделил ощущение моих соседей, хотя не совсем, понимал пьесу».

Капитан Менфор проникает всюду и изучает народные нравы. «Нигде не потребляется столько алкоголя, говорит он: как в Китае. Жители его извлекают водку из всего, кроме винограда, который здесь почти неизвестен. Плоды, огородные овощи, хлеб, дикие ягоды, коренья — все приносит дань его спиртуозной жажде, и не может ее утолить. Приборы для дистиллирования, придуманные в Китае, очень замысловаты, и могли бы, при случае, пригодиться для нашей промышлености. Кантон главный центр фабрикации и сбыта этих огненных напитков.

«Некоторые из заведений, в которых Китаец украдкою удовлетворяет своей страсти к водке, заслуживают особенного внимания путешественника. Если в грязных закоулках города гнездятся отвратительные шинки, за то есть и роскошные магазины, ни в чем не уступающие знаменитым [39] лондонским Gin’s-Palace, в которых Джон-Буль упивается по теории воздержания. В китайском городе на всяком шагу встречаются кухни под открытым небом и ходячие продавцы съестных припасов. Простонародье не пренебрегает никаким из домашних животных для утоления голода, и жарит на вертеле даже те, на которые мы не можем смотреть без отвращения. Говядина запрещена Китайцам религией, потому что быки назначены для земледельческих работ. Однакож закон этот не слишком строго соблюдается в Кантоне. После мяса домашних животных, фундаментальная пища — рыба, которую Китайцы едят во всех видах — живую и соленую, свежую и гнилую. Китаец падок на все, только бы наполнить эластический желудок, и не взыскателен в выборе. Таким образом он пожирает множество спопдилей, китайских устриц, даже на другой или на третий день после ловли, когда кадки, в которых они хранятся, распространяют запах, невыносимый для европейского носа. «Желудок глуп», гласит китайская мудрость — и Китаец ест что ни попало.

«На столах мандаринов и богатых негоциантов является тоже правило, но несколько изысканнее. Здесь подают суп из птичьих гнезд, салад из ясневых почек, речную и озерную рыбу, корни водорослей, огурцы и нежные плоды. Для этих столов, торговцы постоянно держат в садках живую рыбу Ту-Кианга, которая почитается самою вкусною в Китае; разводят в садах капусту пе-тсан, ямовый корень, который жарят под пеплом баниановой смоквы, бермудский картофель, мандаринские апельсины, доведенные в Кантоне до невероятной сладости; выписывает из Чанг-Тонга грушу, из Пе-че-ли ююбу, персика, абрикосы и тысячу других плодов. Для этих же богатых обедов разводят редкие, яркие и душистые цветы; но везде европейский желудок приходит в ужас, потому что все кушанья приготовляются на рициновом масле».

Текст воспроизведен по изданию: Заметки путешествующего вокруг света // Библиотека для чтения, Том 125. 1854