ЧЕРЕВКОВ В. Д.

ИЗ НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ ЯПОНИИ

1854-1894.

(См. выше: ноябрь, стр. 227.)

IX.

Заключение трактатов с европейцами, без согласия микадо, вызвало величайшее негодование в Киото и во всей стране. Тысячи патриотов, в глазах которых регент был изменником, оставили свои дома, объявив, что не возвратятся до тех пор, пока микадо не сметет прочь варваров.

11-го марта 1860 года регент Ии был умерщвлен в Иеддо. Затем последовал ряд убийств иностранцев, поселившихся в открытых портах. Значение шогунального правительства стало быстро падать. В апреле 1863 года шогун явился на поклон к микадо (230 лет прошло со времени последнего посещения шогунами Киото). Это должно было сделать ясным для всех, даже для простых людей, истинное отношение властителя Иеддо в единственному, истинному государю страны. Затем, по приказанию из Киото, первым министром шогунального правительства был сделан князь Эчизенский: никогда раньше двор не вмешивался в назначение чинов правительства Иеддо. Новый министр, действуя под давлением южных князей, уничтожил [478] обычай, заставлявший даймио жить в Иеддо, и в короткое время Иеддо опустело. Самурайи и князья теснились теперь в Киото. Волнение умов здесь было страшное; но общим почти лозунгом сделалось: изгнание иностранцев и закрытие портов.

Между тем в Иеддо начались в апреле месяце недоразумения с англичанами. Поводом к ним послужило следующее обстоятельство: сатсумский даймио с вооруженной свитой сопровождал в Иеддо посла от микадо в шогуну; неподалеку от Иокохамы эта торжественная процессия встретила кавалькаду из нескольких англичан, которые, по мнению туземцев, недостаточно почтительно отнеслись к особе высокого японского сановника; — один из свиты даймио бросился с обнаженной саблей на дерзких чужеземцев, убил одного из них (Ричардсона) на месте, а нескольких более или менее тяжело ранил; английский посланник потребовал 300.000 долларов вознаграждения семье убитого Ричардсона; шогун был в отсутствии, и его чиновники затягивали решение дела до возвращения правителя.

В мае микадо потребовал, чтобы шогун прибыл в нему за получением знаков полномочий на удаление иностранцев из Японии — сабли и знамени; под предлогом болезни, шогун не поехал. Микадо издал тогда манифест о закрытии японских портов для иностранцев.

31-го июля 1863 г., английская эскадра, в составе 10 судов, пришла в Кагосиму и потребовала, чтобы сатсумский даймио заплатил, наконец, известную сумму в пользу семейств лиц, убитых его людьми близ Иокохамы, и в обеспечение этой уплаты захватила военное судно, принадлежавшее князю. Тогда сатсумские войска открыли стрельбу по английским судам из своих батарей; англичане бомбардировали Кагосиму, выжгли ее и ушли. Вскоре после этого, требуемая англичанами сумма была им уплачена. Еще раньше этого, действуя на основании приказов микадо и шогуна об укреплении берегов, дом князя Мори, владевший провинциями Нагато и Суво, к которым принадлежал северный берег Симоносекского пролива, настроил батарей у Симоносеки и, исполняя манифест микадо о недопущении иностранцев в Японию, открыл из этих батарей пальбу по проходившим мимо иностранным купеческим судам. Пострадали от этого американские, датские и французские суда, на которых несколько человек были убиты. Посланники неоднократно обращались по поводу этой стрельбы в шогуну, но их представления не имели никакого результата. Тогда американский, французский и датский посланники, снесясь со своими [479] правительствами, направили отряд военных кораблей (американских, французских и датских) в Симоносеки. Соединенная эскадра, численностью в 18 судов, пришла в Симоносеки 24-го августа и открыла пальбу по тамошним батареям. Последние храбро отвечали. В вечеру отряд ушел, а на следующее утро явился снова, возобновил пальбу, разрушил баттареи и высадил дессант.

Подчиненные князя Мори заявили, что они действовали, согласно полученным ими приказам микадо и шогуна, и предъявили копии этих приказов. Иностранные эскадры вернулись в Иокохаму, и посланники потребовали от шогунального правительства контрибуцию в три миллиона долларов, грозя иначе занять области Суво и Нагато. Правительство шогуна согласилось выплатить требуемую сумму, и дело уладилось. Между тем, видя, что шогун и не думает приводить в исполнение приказ микадо об удалении иностранцев из Японии, князь Мори, войска которого охраняли некоторые из дворцовых ворот в Киото, предложил микадо (в сентябре 1863 года), чтобы микадо сам удалил иностранцев. Для этого, по проекту Мори, микадо должен был прежде всего оставить Киото, где было много шогунских войск и существовала постоянная опасность быть свергнутым с престола; затем, под охраною войск Мори, ему следовало самолично явиться в провинцию Ямато и там заявить народу о своей воле относительно удаления иностранцев. О проекте Мори узнали его враги и пустили слух, что он сам хочет захватить в руки микадо и действовать только его именем. Микадо начал колебаться. Тогда комендант Киото, непосредственный подчиненный шогуна, принял энергические меры к удалению как самого Мори, так и тех придворных, которые были на его стороне. В конце концов, всем членам фамилии Мори и его свитским, самурайям, был навсегда запрещен вход в столицу, что, в сущности, ставило их вне закона.

Много раз потом Мори и его подчиненные обращались во двору с просьбою позволить им оправдаться в клевете, возведенной на них; они не получили никакого ответа. Наконец, один из самых преданных опальному князю друзей прибыл с небольшим отрядом в Фу-Сими (одно из предместий Киото) и отсюда послал письмо в микадо с просьбою с помиловании Мори. Ему было приказано ждать ответа. Тем временем, сюда подошли еще несколько отрядов, преданных дому Мори. Двор, находившийся под влиянием князя Аидзу, [480] одного из самых горячих сторонников шогуна, объявил собравшимся войскам Мори, что они будут наказаны за их дерзкий, вызывающий образ действий по отношению в государю. Тогда войска Мори, чувствуя правоту своего дела, решили, на собственный страх и риск, попытаться прогнать силою клевретов шогуна из Киото и освободить микадо от их влияния. 8-го августа 1864 г. они двинулись тремя отрядами, представлявшими, в общей сложности, 13.000 человек, с тем, чтобы аттаковать девять ворот императорского дворца и дворцовые сады, где стояли лагерем войска Аидзу и шогуна. Завязался бой, в котором войска Мори потерпели полное поражение. Вспыхнувший во время сражения пожар уничтожил огромную часть Киото: 811 улиц, 27.400 домов, 18 дворцов, 44 княжеских и 630 дворянских жилищ, 60 синтосских и 115 буддийских храмов, 400 хижин и 40 мостов сделались жертвою пламени. В следующем месяце, микадо, по просьбе шогуна, лишил князя Мори и его сына чинов и званий и издал приказ о наказании провинций Нагато и Суво, которыми владел дом Мори. Во исполнение этого повеления шогун предписал войскам двадцати одного даймио направиться в Нагато. По мнению шогунального правительства, примерное наказание князя Мори должно было показать всем даймио, что глава токугавского дома имеет достаточно могущества для наказания своих врагов. Вспыхнувшая междоусобная война блистательно доказала преимущество европейского вооружения и тактики над феодальным военным устройством: войска Мори были одеты легко, вооружены английскими и американскими ружьями, обучены европейским военным приемам; армия шогуна представляла в общем пеструю, плохо дисциплинированную толпу, без достаточной военной выучки, вооруженную, как попало; войска Мори везде торжествовали над нею. В разгаре этой войны, 23-го октября 1865 г., английский, французский, американский и датский посланники прибыли в Хиого — ходатайствовать, согласно заключенным трактатам, об открытии и этого порта иностранцам; с ними пришли девять военных судов. Тогда шогун заявил микадо, что он может напасть на эту эскадру и, пожалуй, даже остаться победителем, но только временно: в конце концов, военные силы иностранцев возьмут верх, а потому он ходатайствует об удовлетворении требования посланников насчет открытия порта Хиого и об утверждении микадо ранее заключенных шогуном трактатов с христианскими государствами. Двор, обсудив положение дел, сообщил [481] шогуну, что микадо признает заключенные трактаты с иностранцами, но требует их пересмотра и не разрешает открыть Хиого.

Все эти неудачи расстроили здоровье шогуна Иосиге: он заболел и в сентябре 1866 года умер в Осака. Ему наследовал Хитотсубаши-Есинори (Кеики), — его прежний соперник. Военные действия против Мори были прекращены.

В январе 1867 года умер микадо Камей, и на престол вступил ныне царствующий микадо, — Мутсу-Хито. Летом того же года посланники, снова сделали представление шогуну насчет открытия порта Хиого. Молодой император дал свое согласие на открытие порта.

В сентябре 1867 года князь Тоза обратился в шогуну с письмом, в котором убеждал его передать правление страною в руки императора:

«Приход иностранцев, — писал он, между прочим, — разрушил древние законы Японии и возбудил много новых вопросов, решение которых не под силу шогуну; со времени прихода иностранцев восток и запад империи восстали друг против друга, война не прекращается и повлечет за собой нападение иностранцев; причиной всех бед то, что образовались два центра администрации: микадо и шогун, вследствие чего управляемые должны смотреть на тот и другой центры; верни власть в руки государя и тем положи основание, на котором Япония сможет стать в уровень с другими странами».

В это время выступают на сцену политической деятельности несколько талантливых людей из сословия самурайев, пребывавших до той поры в неизвестности: Сайго, Окубо, Гото, Кидо, Хирозава, Коматсу. Поддерживаемые такими высокопоставленными лицами, как Шимадзу-Сабуро, даймио Сатсумы, князья Эчизена, Хизена, Уваджима и Тоза, — они начинают хлопотать о сформировании нового правительства, в основу деятельности которого должны быть положены начала до-шогунской эры, — когда страною лично правили императоры. Агитация, возбужденная ими, была так велика, что шогун, человек вообще слабый и нерешительный, уступая силе общественного мнения, 7-го ноября 1867 года, подал императору просьбу об увольнении его от должности Сей-и-Тай-шогуна. Отставка была принята, и двор объявил по всей Японии об отказе шогуна от правительственной власти. Это был крупный шаг в восстановлению древнего режима, но далеко еще не самое восстановление: дело в том, что в Японии является господином положения тот, кто владеет [482] особой императора; а так как ворота императорского дворца охранили войска дома Аидзу, — самого преданного вассала токугавского рода, то оставалось еще большим вопросом, где, в конце концов, будет находиться действительная власть: в роде ли Токугавы, или она будет связана с императорским двором. Влиятельные самурайи Сатсумы, Нагато и Суво и князья Тоза, Эчизен и Уваджима — решили покончить с этим вопросом поскорее. Понемногу они начали стягивать в Киото войска коалиции, и когда, по их мнению, этих войск накопилось достаточно, они решили действовать: 22-го декабря 1867 года войска лиги (Сатсумы, Тозы, Эчизена, Аки и Овари) внезапно овладели дворцовыми воротами. В тот же день придворные, окружавшие до того времени юного микадо, были удалены и во дворец допущены только те, кто разделял взгляды лиги. Двор издал затем от имени императора указ, в котором объявлялось, что должность шогуна упраздняется навсегда и что с этого дня управление Японией будет находиться всецело в руках императора. Фамилия Мори была реабилитирована, главе ее возвращены чины и отличия и дозволено вступить с войсками в Киото. Создался ряд новых должностей, образовалось нечто в роде временного правительства, и места здесь заполнены людьми, преданными главным деятелям свершившегося государственного переворота.

Все эти перемены были совершенной и самой неприятной неожиданностью для бывшего шогуна и его сторонников. Шогун желал теперь обратно вернуть власть, от которой так легкомысленно отрекся. Совету своих приближенных он заявил, что все распоряжения императорского двора были сделаны без его ведома, что здесь действуют дурные советники императора, с его врагом — сатсумским даймио во главе, и что ему, шогуну, не было еще приказано сдать дела императорскому двору. Затем шогун, по совету своих приближенных, удалился из Киото в Осака, в сопровождении войск князей Аидзу, Кувана и Итакура, с тем, чтобы укрепиться там и прервать сообщение Киото с южными провинциями империя. Из Осака он прислал заявление, в котором просил императора удалить всех сатсумцев от двора и от должностей на государственной службе за то, будто бы, что они производят в Иеддо беспорядки и стараются там подорвать власть шогуна.

Тогда двор послал к бывшему шогуну его родственников, князей Овари и Эчизена, с предложением присоединиться к новому правительству и получить другое высокое оффициальное [483] назначение. Шогун сначала обещал сделать это, но потом раздумал и, под давлением князя Аидзу, решил войти в Киото во главе своих войск и вооруженной силой удалить от молодого микадо его «дурных советников». Узнав о движении бившего шогуна, двор запретил ему приближаться в Киото и приказал баррикадировать обе дороги, ведущие в столицу. 16-го января 1868 года передовой отряд шогунальных войск (которых было, одни говорят, десять, другие — 30.000 человек) подошел в барьеру, заграждавшему киотскую дорогу у Фусими. На требование пропустить их, войска южных князей, охранявших баррикады, отвечали выстрелами из пушек; завязался бой при Фусими, — одно из величайших сражений по своему значению в судьбах японской нации, продолжавшийся целых три дня. Войска шогуна значительно превосходили численностью южан, но в конце концов победа осталась не на стороне силы, а на стороне лучшего воинского образования и выдержки. Разбитая на голову армия шогуна в диком беспорядке бросилась в Осака. Сам шогун, вместе с князем Аидзу и другими даймио, его союзниками, оставили на произвол судьбы своих солдат и бежали в Иеддо, предварительно предавши пламени Осакский замок. 21-го января императорские войска заняли Осака; а 24-го микадо лишил бывшего Сей-и-Тай-шогуна и всех его приверженцев чинов и титулов и объявил, что он послал большое войско, под верховным начальством принца императорской крови, Арисугава-но-Мия, отобрать от бывшего шогуна все его владения.

6-го февраля посланники иностранных держав, находившиеся в то время в Кобе, заявили, что будут соблюдать строжайший нейтралитет в предстоящей междоусобной войне.

В Иеддо князья Аидзу, Сендай и др. снова начали уговаривать Еси-Нори восстановить свой престиж вооруженной силой: с обширной армией, арсеналами и флотом шансы бывшего шогуна на успех были еще очень велики; но на этот раз развенчанный правитель, послушавшись советов двух своих министров — Катзу и Окубо-Ичио, решительно отказался продолжать войну, которая, при данных условиях, являлась уже настоящим восстанием против своего государя.

14-го апреля императорские войска заняли Иеддо без боя. Вслед затем прибыл в столицу шогуна сам Арисугава и был торжественно встречен посланцами Еси-Нори. Принц заявил им от имени императора следующие требования: [484] передать в его распоряжение все укрепления бывшего шогуна, все его военная суда, оружие и боевые припаса.

Относительно тех, которые помогали Еси-Нори в его восстании, он сказал, что их постигает наказание: что жизнь главы Токугавского дома будет пощажена, но сам он подвергнется заключению в Мито.

Бывший шогун согласился на все эти условия; но приверженцы шогуната решили не обращать больше внимания на Еси-Нори и защищать привилегии рода Токугавов и свои собственные интереса самостоятельно.

Часть фанатических сторонников Токугавов обратила монастырские земли Уено в свою твердыню и отсюда начала наводить на город ужас своими дикими злодеяниями. 22-го июня императорские войска окружили Уено и, овладев укрепленной местностью мятежников, перебили почти всю эту шайку.

Театр междоусобной война был перенесен затем в Аидзу и Вакаматзу, а отсюда на остров Иезо. Победа повсюду сопровождала императорские армии. В концу октября 1868 года восстание на главном острове было уже везде подавлено.

28-го октября, в день рождения микадо, годам его правления дано было название «мейджи» (эра блестящего правления) и постановлено, что эпоха царствования императора Мутсу-Хито отныне и навсегда должна быть известна под этим именем.

14-го ноября император прибыл в Иеддо, и принц Арисугава торжественно вернул ему знаки полномочий на покорение инсургентов, — саблю и парчовое знамя: его задача была исполнена, — главный остров умиротворен. Оставался непокоренным только город Хакодате (на острове Иезо), находившийся в руках мятежников; но и он 14-го июня 1869 года сдался императорским войскам.

X.

Со сдачей Хакодате, империя получила, наконец, полный мир. Шогуната не существовало более; в стране был теперь только один центр управления и один действительный властитель — микадо, император.

Итак, движение в пользу восстановления власти императора в полном ее объеме, поднятое, между прочим, во имя изгнания иностранцев, окончилось не удалением их, а, наоборот, приобщением самой Японии в европейской цивилизации. Что же [485] произвело такой, по-видимому, совершенно неожиданный оборот? Это — весьма интересный вопрос, на который только новейшие европейские исследователи японской истории пролили, наконец, свет.

Партия микадо составилась из самых разнохарактерных элементов, какие выносит на поверхность исторической жизни всякая крупная революция: бок о бок с великодушными, талантливыми и умными людьми, в этой партии была целая масса всевозможных искателей приключений, синтоских фанатиков, учащейся молодежи и просто темных личностей. Общей связью, соединявшей всю эту массу, было желание изгнать иностранцев. Пока шла междоусобная война, — некогда было думать об иностранцах: не до них тогда было; но вот война кончилась, и на сцену выступает ряд жгучих вопросов: самурайи начинают громко говорить о том, что теперь настало, наконец, время приняться за чужеземцев всерьез и смести их раз навсегда с японской почвы; синтоские жрецы настаивают на преследовании туземных христиан, нежданно-негаданно объявившихся в окрестностях Нагасаки, требуют провозглашения культа синто государственной религией и также вопят об изгнании варваров-иностранцев. Само правительство было далеко не прочь отделаться от этих непрошенных гостей, но, сознавая свою неподготовленность в такому крупному шагу, обратило свое внимание прежде всего на организацию национальной армии и на развитие военных рессурсов империи. А время между тем делало свое великое дело, убеждая мыслящих японцев все больше и больше в огромных преимуществах известных сторон европейской цивилизации над туземной культурой. «Одну из характернейших черт японцев, — говорит один из компетентных наблюдателей, — составляет их готовность изменить на лучшее то, что признано ими негодным или ошибочным». Это уменье критически отнестись к самим себе и заставило вождей движения решительно сжечь то, чему они некогда поклонялись. Честь почина в этом направлении принадлежит знаменитому триумвирату эпохи реставрации: Окубо, Кидо, Гото, имевшим возможность хорошо освоиться с западными идеями.

Еще в самом разгаре междоусобной войны, в марте 1868 года, двор, под давлением этих трех главарей движения, пригласил иностранных министров на аудиенцию к императору в Киото, и в том же месяце императорский двор объявил по всей Японии, что дипломатические отношения с иностранными представителями не будут прерваны. Затем Окубо, [486] исправлявший тогда должность государственного канцлера, подал императору следующую докладную записку:

«Эпоха средних веков нашей истории ознаменовалась, между прочим, тем, что наши императоры начали жить за ширмами, и нога их перестала ступать на землю; ничего из того, что происходило за этими ширмами, не доходило до их священных ушей. Императорская резиденция была глубоко изолирована от внешнего мира и, естественно, не походила на этот мир. Немногим только благородным особам позволялось приближаться к трону.

«Такой порядок вещей идет совершенно в разрез с основным началом всего нашего политического устройства, — с принципом божественного происхождения микадо, ибо этот порядок может создать враждебное отношение в государю со стороны его подданных, которые не в состоянии обратиться к нему со своими справедливыми жалобами и просьбами, когда последние остаются почему-либо неудовлетворенными. Такая преступная практика, общая многим векам нашей жизни, должна быть оставлена: пусть пышный этикет будет отброшен и простота сделается нашим руководящим принципом.

«Киото — неудобное место для верховного правительства. Да будет угодно его величеству временно устроиться в Осака. Передвинув сюда свою столицу, государь тем самым исцелит один из многих источников злоупотреблений, какие мы наследовали от прошлых веков».

Эта записка произвела большое впечатление на двор. Император согласился в принципе с мнением Окубо, и перенос столицы в Осака был решен; а покамест прежний шогунский замок в Киото обратили в здание государственного совета, и это вновь возникшее высшее правительственное учреждение стало обсуждать теперь все проектировавшиеся мероприятия, имевшие общегосударственное значение.

В марте 1868 года, император сам лично посетил заседание государственного совета и здесь, в присутствии чинов двора и даймио, держал свою знаменитую речь, где обещал даровать стране совещательное собрание, относительно всех мероприятий сообразоваться с общественным мнением, уничтожить грубые обычаи старых времен, водворить правосудие и отвести подобающее место уму и учености, как важнейшим факторам для утверждения основ государства.

Эта речь юного микадо была в сущности изложением всей программы деятельности нового правительства. Устами [487] царственного юноши здесь говорили те люди, которые, сделав его императором de facto, решили его именем провести свои идеи в японскую жизнь.

Вскоре двор, действительно, переехал в Осака, а затем, под влиянием Окубо и его товарищей, решено было окончательное перенесение столицы в Иеддо. Известие это вызвало в стране неописанное волнение. Чтобы освоить народ с фактом, что Иеддо сделался отныне императорской резиденцией, этот город был переименован в Токио, что значит «восточная столица» (Киото — значит «западная столица»). Пока Окубо, Кидо, Гото, Ивакура, Санджо, Итагаки и другие вожди реставрационной эпохи хлопотали о практическом проведении в жизнь своих политических доктрин, — японские писатели взяли на себя труд теоретического просвещения интеллигентных масс своего народа насчет преимуществ западной культуры над отжившей уже свое время старо-японской цивилизацией. В столице выросли газеты. Прессе была дарована известная, довольно широкая свобода. Новое правительство действовало вообще с большой снисходительностью и особенно великодушно относилось в литераторам и ученым людям, хотя бы они и принадлежали к сторонникам Токугавов. Была объявлена высочайшая амнистия всем вождям мятежного движения, и вообще сделано все для успокоения страны.

В Японию между тем вернулись многие из тех лиц, которых Еси-Нори, еще в бытность свою Сей-и-Тай-шогуном, дослал в Америку и западную Европу для обучения некоторым иностранным наукам и искусствам. Они возвратились на родину, преисполненные глубокого восторженного удивления перед современной цивилизацией христианских наций. Они начали тогда издание тех оригинальных сочинений и переводов с западных книг, которые с такой жадностью не только читались, а буквально поглощалась всей японской интеллигенцией. Первое место среди этих новых писателей занял вскоре один школьный учитель, по имени Фукузава. Он выдавался по своему уму, образованию и блестящему популяризаторскому таланту. Фукузава облек западные идеи в японскую плоть и кровь, показал, как Япония, презиравшая, вследствие своего отчуждения и ложной гордости — знания и науки, развивавшиеся на Западе, отстала от Европы и Америки, и доказывал, что ничто не спасет великую его родину от завоевания и падения, кроме усвоения тех идей, которые сделали иностранцев тем, что они есть. [488]

«Многие люди реставрационной эпохи (Так рассказывает один из живых свидетелей того времени, пастор Грифис (The Micado’s Empire, by the Rev. W. E. Griffis).), которые некогда так громко кричали об изгнании варваров-иностранцев, нашли себя, после прочтения сочинений Фукузавы, бессознательно или даже против своей воли вовлеченными в вихрь либерального движения».

Другой талантливый писатель — Накамура (также школьный учитель) действовал в том же направлении, как и Фукузава, и сочинения его имели не менее значительное распространение и влияние. Его записка о сущности христианства и о религиозной свободе произвела глубокое впечатление на двор и положила предел фанатическим проискам ультра-синтоистов.

Много было и других благородных умов, посвятивших себя делу развития своих соотечественников в видах усвоения ими начал современной европейской цивилизации, и труда их не пропали даром.

Прошло два года после окончания междоусобной войны; реформационная работа кипела; но в среде правительственного чиновничества находилось еще много людей неподходящего образа мыслей: в один прекрасный день целые сотни таких чиновников были уволены в отставку, и на их места назначены только такие лица, убеждения которых не расходились с общим направлением правительственной политики.

Далее с каждым днем становилось все более и более ясным, что до тех пор, пока существует феодальная система, мирное развитие страны никак не может считаться обеспеченным от разных неожиданных и совсем нежелательных случайностей. И вот четыре владетельных князя: Сатсума, Тоза, Чошиу и Хизен, подают императору записку, в которой они доказывают, что уделы князей представляют, в сущности, собственность императора, и они, как таковые, должны быть ему возвращены. За этими даймио стояли Кидо, Окубо и Ивакура, которые твердо решили смести феодализм с почвы Японии, чего бы это ни стоило. Первым шагом в этом направлении было уничтожение званий: куге (придворного дворянства) и даймио (территориальных князей), и обозначение их одним общим именем: квазоку, т. е. благородные фамилии. Затем, в сентябре 1871 года вышел императорский указ, повелевавший всем бывшим даймио сделаться простыми частными людьми. Те феодальные владетели, которым была не по душе [489] новая правительственная мера, слишком хорошо знали характер людей, стоявших позади трона и издавших этот эдикт, чтобы подумать о сопротивлении, и потому выполнение указа обошлось без всяких кровавых замешательств.

Так пал японский феодализм после восьмивекового существования. Под конец он не представлял, впрочем, большой силы: из всех (почти 300) даймио последних дней не было и десяти человек какого-либо личного значения; истинная власть в каждом удельном княжестве находилась в руках способных людей не княжеского, а самурайского звания, которые и управляли своими господами. Они, эти «выскочки», как их называли, и стали во главе реставрационного движения: они-то и низвергли шогуна и шогунат, а затем свели на нет и своих господ — даймио; они же образовали правительство страны и поднесь составляют его, держа в своих руках микадо и управляя его именем. В самом деле: кто были действительные вожди Японии с 1868 года? — Окубо, Кидо, Ивакура, Санджо, Гото, Катсу, Сойеджима, Окума, Оки, Ито, и многие другие, из которых только два-три принадлежали в придворному дворянству, а все остальные — бывшие простые самурайи различных даймио; лиц же, принадлежавших к княжескому сословию, не было ни одного среди этой блестящей плеяды умов и талантов.

XI.

Если мы, после этого краткого исторического очерка событий, разразившихся в Японии вслед за прибытием в ее воды эскадр коммодора Перри и вице-адмирала Путятина, обратимся к вопросу, какую роль в этих событиях играло появление иностранцев на японской почве, — то на первый взгляд покажется, будто этим иностранцам принадлежит здесь если не главная, то во всяком случае — преобладающая роль. Новейшие исследования европейских ученых, долго живших в Японии, ознакомившихся с ее языком, литературой, с течениями туземной мысли, показали, однако, ошибочность такого мнения: иностранцы и их идеи были поводом, но не причиной падения шогуната, восстановления власти императора в ее прежнем объеме и уничтожения феодальной системы. Все это явилось результатом целой массы внутренних причин, уже работавших в стране до прихода в нее иностранцев.

Среди многочисленных классов Японии только три [490] представляли интеллигенцию страны: первый заключал в себе придворное дворянство, — ученых Киото; второй составили буддийские священники, литературная деятельность которых оказала огромное влияние на развитие японской мысли и достигла своего расцвета в XVI стол. С того времени туземная мысль ведется третьим интеллигентным сословием Японии, — самурайями.

Падение древнего дома, царствовавшего в Китае, повело за собою бегство множества китайских ученых, рассеявшихся по Корее и Японии. Это вызвало в последней оживление изучения китайской классической философии, в особенности политико-этических учений Конфуция и Менция. Изучение конфуцианской нравственной схемы пяти важнейших обязанностей, где на самом главном месте стоит требование подчинения подданного своему государю, вызвало между самурайями желание точно определить истинное отношение между микадо и шогуном, и уже в XVII веке ученые начали ясно понимать истинную природу двоевластия, царствовавшего в их стране.

Особенно славилась своими учеными провинция Мито. Второй князь Мито (род. 1622, ум. 1700 г.) может быть рассматриваем как истинный творец того движения, которое достигло; своего кульминационного пункта в революцию 1868 года. Собрав вокруг себя ученых со всех концов Японии, этот князь начал составление знаменитого сочинения «Дай-Нихон-Ши», или «История Японии». Сочинение это, состоящее из 243 томов, было окончено в 1715 году; тенденция его — показать, что микадо — истинный и единственный источник власти, и выставить тот исторический факт, что шогуны, в сущности, были военные узурпаторы власти.

Дело, начатое князем Мито, продолжал знаменитый, японский ученый Рай-Санио, который в 1827 году окончил свою «Историю внешних сношений Японии» (Нихон-Гвай-Ши); в ней приводилась и развивалась дальше та же идея, что и в сочинении князя Мито.

Туземная интеллигенция, прилежно изучавшая подобные произведения, начала жаждать того, чтобы увидеть микадо снова восстановленным во всем его прежнем значении. Многие из этой интеллигенции поняли далее, что Япония, при Токугавах, во многом попятилась назад, и что особенно пострадало военное искусство; а между тем иностранцы со всех сторон надвигались на «Священную Страну». Дальновидные люди начали понимать, что столкновение между Киото и Иеддо становится неминуемым, и что единственный выход из всех этих бед и [491] зол — восстановление законной императорской власти во всем ее объеме.

С другой стороны, в пользу восстановления древнего императорского режима действовало другое течение туземной мысли: школа новых синтоских писателей, опираясь на те же классические исторические сочинения, начала проповедь восстановления и очищения древнего национального культа «синто»; эта религия говорит, что Япония есть страна богов, и что микадо — прямой потомок и представитель их на земле; отсюда — два вывода: каждый японец должен слепо исполнять волю своего микадо, и вне микадо нет для японца другой, равной на земле власти.

Шогуны косо смотрели на сочинения синтоских писателей; но двор и микадо всячески помогали им. Изучение исторических сочинений и произведений синтоских ученых и образовали то общественное мнение, которое в конце концов ниспровергло шогунат и феодализм. Таким образом, задолго до прихода иностранцев в Японию, семена будущей революции были уже посеяны в умственную почву страны. Мало того, были даже отдельные попытки заставить шогуна отречься от власти: в сороковых годах текущего столетия князь Мито (потомок вышеназванного ученого князя) неоднократно убеждал шогуна передать свою власть императору; видя безуспешность одних слов, он решил попытаться принудить в этому шогуна силою оружия; но правительство Иеддо вовремя раскрыло замыслы князя и заключило его в тюрьму, откуда он вышел, после 12-летнего заточения, только в эпоху волнений, последовавших за приходом Перри.

Пример крутой расправы с Мито не испугал, однако, некоторых южных князей, начавших делать обширные военные приготовления, как будто для того, чтобы отразить могущее последовать нападение иностранцев, а в сущности (как это доказано теперь) имея в виду низвести шогуна к его надлежащему уровню, — одного из обыкновенных вассалов императора. Здесь играли, конечно, роль и чисто личные, старые, фамильные счеты: предки этих южных князей пользовались некогда таким же значением, как и Токугавский дом, и только случайности военного счастья помогли Токугавам так сильно возвыситься над ними; они никогда не могли ни забыть, ни простить им этого случайного возвышения.

Самым выдающимся между южными князьями, по личным своим свойствам — уму, энергии, дальновидности, — был князь [492] Сатсумский. Кроме поддержки всех изучавших древнюю литературу и историю, он учредил оружейные и пороховые заводы, занялся серьезно улучшением военной организации своих войск и задумал послать за границу молодых людей, где бы они могли приобрести необходимые военные и другие технические познания, что в конце концов ему и удалось, несмотря на то, что действовавшие в то время законы страны строго запрещали японцам оставлять свое отечество. Столичный город его княжества, Кагосима, вскоре стал одним из центров интеллектуальной деятельности страны.

В 1858 году князь умер; ему наследовал его младший брат Шимадзу-Сабуро. Между учениками покойного князя были Сайго, Окубо и Катсу, игравшие, как мы видели, такую важную роль в событиях реставрационной эпохи.

Знакомство со всеми вышеприведенными фактами дает возможность понять истинный смысл течения событий, последовавших за появлением иностранцев на японской почве: иностранцы были только, так сказать, ферментом, усилившим брожение, существовавшее уже до них в стране, — брожение, которое имело своей конечной исторической целью восстановление древнего императорского режима, падение шогуната и федеральной системы в стране. Мы видели уже, как попутно при этом совершился поворот во взглядах правительства и известной части туземной интеллигенции по отношению к иностранцам, и как само правительство решило, наконец, ввести свою страну в семью цивилизованных наций запада.

XII.

Обратимся теперь к деятельности японских государственных людей после низвержения феодальной системы. Покончив с феодализмом, японское правительство решило отправить за границу посольство, которое должно было посетить 15 наций, заключивших трактаты с Японией, и хлопотать о пересмотре этих трактатов с целью уничтожить в них статью, дающую иностранным подданным, проживающим в Японии, права так называемой экстерриториальности, т. е. права быть судимыми не по законам страны, в которой они живут, а своим консульским судом.

Посольство состояло из императорского полномочного посла Ивакуры и четырех министров: Окубо, Кидо, Ито и Ямагучи. [493] При них находился целый штат чиновников, отправленных для всестороннего изучения, на месте, каждой отрасли государственного управления иностранных наций, их экономических и военных рессурсов, и проч.

Посольство посетило прежде всего Америку. 17-го февраля 1872 года оно было принято президентом Северо-Американских Соединенных Штатов, которому Ивакура вручил собственноручное письмо императора Японии, а 23-го февраля — конгрессом.

«Этот день, — с гордостью говорит один американский писатель: — можно рассматривать как день формального появления Японии на арене всемирной истории».

В то время, когда это посольство путешествовало по Америке и Европе, — отношения Японии к ближайшим соседним ей государствам, Китаю и Корее, обострились вдруг так, что едва не повели за собой войны.

Дело было так. Одна японская джонка разбилась как-то у берегов восточной Формозы; ее экипаж был убит туземными дикарями и, как говорят, даже съеден. Когда известие об этом дошло в Токио, Сойеджима, вместе с другими министрами, возымели мысль занять разбойничьи берега, воздвигнуть там, в интересах торговли, маяки и усмирить местных дикарей.

Хотя Китай никогда до того времени не заявлял претензий на всю Формозу (в его бесспорном владении находилась лишь западная часть ее); но японское правительство все-таки решило предварительно осведомиться у пекинских властей, как они посмотрят на вооруженное занятие Японией восточного берега этого острова: весною 1873 года Сойеджима прибыл в Пекин, был принят в аудиенции императором и в Тсун-гли-Ямене (китайское министерство иностранных дел) получил оффициальное уведомление, что китайское правительство признает право Японии на наказание и усмирение дикарей восточного берега Формозы. Тогда на Формозу была отправлена военная экспедиция из Японии, и 1.300 японских солдат заняли этот остров. Дикари вскоре были усмирены. Японцы провели дороги, устроили маяки и воздвигли современные укрепления. Сначала все шло хорошо; но вдруг, под влиянием иностранного влияния в Пекине, китайское правительство переменило свой взгляд на формозские дела и потребовало очищения острова, угрожая, в противном случае, войною. В Пекин был послан Окубо. Результатом его переговоров было то, что китайцы уплатили Японии 700.000 [494] долларов вознаграждения (Самой Японии эта экспедиция стоила 5 мил. долларов и 700 человеческих жизней.), а японцы обязались очистить Формозу, но с тем, чтобы китайские регулярные войска заняли опасные берега.

Таким образом, Япония, стоявшая совершенно одиноко, за свой собственный страх и риск очистила, в интересах всех цивилизованных наций, страшный берег от кровожадных дикарей и сделала его безопасным.

Что касается отношений к Корее, то здесь дело оказалось гораздо сложнее и едва не повело за собой крупной внутренней катастрофы.

В прежние времена, при Токугавах, всякий раз, когда в Японии вступал во власть новый шогун, или воцарялся новый император, Корея регулярно посылала в Японию посольство с выражением своего почтения и лучших пожеланий правителям соседней страны; но после 1868 года эти дружественные отношения начали ухудшаться. Корейское правительство косо посматривало на то, что творилось тогда в Японии, и наконец, в 1872 году, отправило в Японию весьма оскорбительные письма, где насмехалось над раболепием соседки перед иноземными варварами и объявляло себя ее врагом на жизнь и на смерть.

Известие об этом произвело сильное волнение в Японии, особенно в бывших княжествах Сатсума и Хизен: самурайи этих княжеств также находили, что революция 1868 года зашла слишком далеко, и кричали теперь о возврате к «доброму старому времени». В конце концов, проект войны с Кореей сделался популярным не только в стране, но и в среде министерства. Ждали только возвращения из Европы посольства Ивакуры.

Многому научились члены этого посольства от христианских наций: результатом их исследований была целая серия реформ на родине; но в своем главном предприятии — в вопросе об уничтожении пресловутой статьи о праве экстерриториальности — посольство потерпело фиаско.

Пока Япония удерживала еще у себя многие варварские учреждения, старые суды, пытки и тюрьмы, христианские державы отказывали ей в признании равенства с ними.

О домашних делах, о волнении страны по поводу корейского инцидента, о проекте войны с Кореей, — Ивакура и его коллеги узнали еще в Европе, незадолго перед отъездом своим [495] в Японию. «Глазами, просвещенными всем тем, что они увидели за границей», они не могли не заметить, что война с Кореей поведет к финансовому разорению Японии. Они вернулись на родину, и когда проект войны был представлен на рассмотрение общего совета министров, они доказали полную несостоятельность этого проекта. Тотчас после этого сторонники войны: Гото, Сойеджима и Это, вышли из кабинета.

Ивакура, в глазах самурайев, явился изменником национальному делу, а его проект уничтожения самурайских пенсий довел озлобление их против этого государственного человека до крайней степени. И вот, 2-го января 1873 года, вечером, когда Ивакура возвращался из императорского дворца, он подвергся нападению, был ранен, но успел все-таки скрыться от своих убийц, благодаря ночной темноте. Вскоре заговорщики (9 самурайев) были пойманы и, несмотря на ходатайство Ивакуры, обезглавлены.

5-го января 1873 г., бывшие министры: Гото, Сойеджима, Это, Итакали и др., издали меморандум, в котором заявляли о необходимости учреждения представительного собрания, где желания народа могли бы найти свое истинное выражение; они жаловались, что теперь ни император, ни народ, не имеют действительной власти: власть — в руках случайных людей, чиновничьей клики.

Ходатайство это было отклонено и оффициально объявлено, что Япония еще не созрела для таких учреждений.

Главным гнездом неудовольствия было теперь бывшее хизейское княжество. Неудовольствие это разразилось вооруженным восстанием, лозунгом которого был крик: «в Корею!» Мятежники имели сначала некоторый успех, и ждали, что все Киу-Сиу присоединится в ним; но правительственные войска, явившиеся на театр мятежа под начальством Окубо, в десять дней раздавили это восстание. Корейский инцидент также кончился счастливо: в 1875 году был отправлен в Пекин для переговоров Аринори-Мори, а Курода с военными японскими кораблями вошел в корейские воды; оба уполномоченные действовали с большим единодушием и тактом, и 15-го февраля 1876 года между Кореей и Японией был заключен союз мира, дружбы и торговли.

Корейский трактат так усилил престиж правительства, что оно решило приступить к обезоружению самурайев. Обычай ношения сабель был уничтожен следующим высочайшим повелением: «Никому не дозволяется отныне носить саблю, за [496] исключением придворных, военных и морских чинов и полицейских офицеров». Укав этот вошел в силу с 1-го января 1877 года и был выполнен без сопротивлении.

24-го июля того же 1876 года состоялась другая важная правительственная мера. Прежде, при удельных князьях, самурайи получали от них жалованье натурою, в виде того или другого количества риса; с падением феодализма, как они, так и их бывшие князья, стали получать от правительства определенные пенсионы; указ от 24-го июля 1876 года уничтожал эти пенсионы; были выпущены, взамен их, правительственные денежные облигации, погашавшиеся в срок от 5 до 14 лет, и обмен пенсионов на эти бумаги сделан обязательным.

При этом, самые значительные по размеру пенсионы должны были быть уничтожены сначала. Проведением этой меры имелось в виду освободить государственное казначейство от ежегодной тяжести приблизительно в 20.000.000 долларов.

Все подобные правительственные распоряжения вызвали снова сильное неудовольствие в юго-западных провинциях империи. Там было еще много людей, жалевших о добром старом времени и громко кричавших о дерзкой политике «выскочек», стоящих у трона, о «пленении» ими императора, о влиянии иностранцев, и т. д., и т. д. От криков эти люди перешли к делу: последовало несколько вооруженных восстаний, которые, впрочем, были скоро подавлены.

В конце 1876 года правительство провело еще одну благодетельную меру, уменьшение поземельного налога, снимавшее с крестьянских плеч тяжесть в 8.000.000 долларов.

С этой реформой тесно связано имя Кидо, — этого «мозга и пера» реставрационного движения. Этот человек воплощал собою душу мирного прогресса; он посвятил себя выработке подробностей внутреннего местного управления, старательно изучил вопросы земельной таксации и муниципального устройства, как на родине, так и за границей, и пользовался репутацией человека выдающегося ума и незапятнанной политической честности. Он был один из тех людей, которым вверили самурайи остров Киу-Сиу, и только он еще мог успокоить этот взволнованный край; но он умер в самый критический момент.

А на Киу-Сиу между тем готовились важные события.

После революции 1868 года многие из самурайев Сатсумы были назначены на почетные должности в армии, во флоте и в полиции; самому же сатсумскому князю, Шимадзо-Сабуро, и его главному советнику, Сайго, предложили места в кабинете; [497] но ряд политических мер, принятых новым правительством, оказался не по душе этим вождям воинственной области; они удалились на родину, громко говоря о правительственном обмане: «правительство микадо, — роптали они, — начало борьбу с шогуном во имя, между прочим, изгнания иностранцев, а кончило тем, что само попало под влияние этих иностранцев». В Кагосиме Сайго стал исподволь делать обширные военные приготовления. Положение начинало делаться серьезным. Опасность его увеличилась тем обстоятельством, что близь Кагосимы находился большой правительственный арсенал, полный военных запасов, вместе с двумя хорошо устроенными пороховыми заводами. Военный талант Сайго не подлежал, кроме того, никакому сомнению, и правительство решило скорее сорвать маску с этого опасного агитатора: в январе 1877 года был послан в Кагосиму, на военном корабле, адмирал Кавамура с поручением забрать порох из тамошних складов. Правительственное судно подверглось нападению целой массы вооруженных шлюпов, а арсенал и пороховые склады были взяты 20-го января отрядом сатсумских самурайев. Правительство решило немедленно принять самые энергические меры: остров Киу-Сиу был объявлен на военном положении; Сайго лишен звания фельдмаршала империи и объявлен мятежником против государя; принц Арисугава назначен главнокомандующим армией, отправленной против инсургентов.

Не буду останавливаться на всех перипетиях этого самого сильного из всех восстаний последнего времени. Достаточно сказать, что в конце концов феодализм, поднявшийся еще раз против нового течения, был теперь раздавлен окончательно.

Восстание стоило Японии 50.000.000 долларов. Мятежные войска Сатсумы, Озуми и Хиуга насчитывали в своих рядах 39.760 человек; из них 3.553 были убиты, 4.344 ранены, и 3.123 пропали без вести; в числе убитых был, между прочими, и Сайго. Императорские войска потеряли приблизительно столько же. С лицами, прикосновенными в мятежному движению на Киу-Сиу, правительство обошлось необыкновенно мягко: из 38.163 лиц, преданных суду, — 35.218 были прощены, 295 — оправданы, 20 приговорены в денежным штрафам, 117 — лишены самурайского звания, 1.793 приговорены к тюремному заключению на срок от 30-ти дней до 10-ти лет, и 20 человек обезглавлены. [498]

XIII.

После сатсумского восстания, самым интересным эпизодом новейшей внутренней истории Японии является, конечно, введение в стране представительных учреждений.

Появление в Японии представительных учреждений не есть нечто неожиданное: это — только заключительный акт целой полосы жизни этой страны, целой серии попыток, имевших своею целью осуществление идеи японского народного представительства, — попыток, повторявшихся на протяжении ряда годов, начиная с 1868 по 1881 год. Отречение шогуна от власти в конце октября 1867 года и coup d’etat в Киото, 25-го декабря того же года, дали императорской партии ту власть, к которой она так долго стремилась, и которою она сумела воспользоваться так умно и ловко. Во главе этой партии стояла небольшая группа талантливых людей, состоявшая из нескольких передовых «куге» и влиятельных самурайев, явившихся представителями трех-четырех удельных княжеств; а так как успех реставрационного движения был вынесен на своих плечах всем сословием самурайев вообще, то для главарей движения являлось существенно важным обстоятельством — позаботиться, в интересах вновь приобретенного положения, о примирении возникших раздоров и несогласий в среде этого влиятельного сословия, и уже тогда в головах их стала носиться идея о введении у себя того способа обеспечения политической гармонии сталкивающихся интересов, который зовется представительным образом правления. Знаменитая императорская речь в марте 1868 года обещала, что будет учреждено совещательное собрание и все мероприятия будут решаться путем общественного обсуждения их. В те времена, впрочем, в правящей партия и в сословии самурайев речь шла еще не о парламенте собственно, а именно об учреждении совещательного собрания, долженствующего представлять собою интереса только дворянского класса. Основой устройства такого собрания, после долгих споров и рассуждений, была принята удельная организация: каждый большой удел, или княжество, посылал от себя в собрание трех представителей; княжество средней величины — двух, и всякое маленькое княжество — одного. Этих делегатов номинально утверждали даймио, а в действительности — главари, заправлявшие самими даймио, — что практически должно было выражать собою общественное мнение каждого княжества. [499] Такое собрание впервые происходило уже в 1868 году. В апреле 1869 года делегаты собрались в Токио; на этот раз собрание назвало уже себя «палатой общин».

Вниманию его были предложены, между прочим, вопросы о торговых товариществах между иностранцами и японцами и о введении конституционного образа правления; но делегаты разошлись, не придя ни в каким определенным заключениям по этим вопросам. Дебаты показали далее правительственным вождям, что на самурайев в общем нельзя смотреть как на правительственную силу, способную содействовать тому прогрессивному движению, которое эти вожди считали столь необходимым нации: так, напр., в вопросах об уничтожении обычаев «хара-кири» и ношения сабель, — цифры голосов, поданных против правительственного предложения, и за него, были соответственно следующие: 200 к 9 и 213 к 0.

В том же 1869 году собрание «палаты общин» было отсрочено на неопределенное время, и она в таком виде никогда уже больше не призывалась к деятельности.

Оригинальная «палата общин» была фактически погребена; но принцип совещания с общественным мнением правительство удержало: в 1871 году явился так называемый Са-Ин — род сената, члены которого назначались первым министром, выбиравшим их из влиятельных самурайев. Это учреждение не пользовалось, впрочем, ни малейшим влиянием. Его заменил в 1875 году Генро-Ин, обыкновенно называемый сенатом, долго не имевший также никакого практического значения, и только впоследствии обнаруживший признаки своего влияния на законодательство страны.

В апреле 1873 года, Инуйе, бывший тогда министром финансов, созвал провинциальных губернаторов для того, чтобы выслушать их мнения по некоторым крайне важным административным вопросам. Особенно плодотворных результатов это собрание не принесло; но оно послужило зерном института, который, начиная с 1875 года, заступал место народного собрания; учреждение это получило название: «Совет местных оффициальных лиц». Мы скажем о нем несколько слов.

Среди смут и брожения того времени шли и бесконечные толки о представительном правлении. Выход в отставку в конце 1872 года министров Гото, Это, Сойеджима, Итагаки, из-за вопроса о войне с Кореей, дал им возможность воспользоваться существовавшим в обществе настроением, и в январе 1873 года они представили правительству известную [500] записку, где просили о даровании парламента. Мы имели уже случай говорить выше о судьбе, постигшей это ходатайство; но записка тем не менее получила широкое распространение и дала повод к громадной агитации. У кабинета имелся уже в проекте вышеупомянутый «Совет местных оффициальных лиц»; когда создан был Генро-Ин и верховный суд, то в том же декрете, который устанавливал эти учреждения, содержались, между прочим, следующие слова: «Мы созываем также советь оффициальных лиц наших провинций, для того, чтобы нужды народа сделались известными и могло быть достигнуто общественное благополучие; таким путем мы постепенно предоставили народу нашему конституционную форму правления».

«Совет местных оффициальных лиц» собрался в первый раз в июле 1875 года. Собрание состояло, конечно, только из назначенных оффициальных лиц; но правительство обращалось с ними как с представителями народа и, несомненно, смотрело на способ избрания его членов только как на временный. Императорская речь открывала сессию, а Кидо был назначен президентом собрания. Присутствовало 70 делегатов, которыми были или губернаторы, или их уполномоченные. Эта первая сессия не повела за собой никаких особых результатов. Собрание не имело инициативы в возбуждении вопросов; в заседания его не допускались ни представители печати, ни публика, и большую часть его времени поглотили рассуждения о системе дорог и мостов, предложенной ему правительством.

В то же время значение этого «Совета оффициальных лиц» было еще более ослаблено теми влиятельными обывателями провинций, которых пригласили с собой в Токио делегаты, для того, чтобы те помогали им в качестве «сведущих людей». Эти «сведущие люди» собрались отдельно и сообща составили записку, где ходатайствовали об учреждения собрания, основанного на народном избрании.

«Совет местных оффициальных лиц» не был созван в 1876 году, вероятно потому, что люди, стоявшие тогда во главе правительства, не желали давать лишнего повода в возникновению каких-либо новых недоразумений; довольно было и тех затруднений, которые имелись налицо: в народе шло страшное брожение; агитаторы всех оттенков, от крайне либерального до ультра-ретроградного, волновали страну; на юге империи поднималось движение чисто революционного характера; разрыв с Итагаки и Сайго грозил самому существованию правительства, составленного из маленькой группы талантливых [501] людей, совершивших дело реставрации. Скопившиеся над страною грозовые тучи разразились сатсумским восстанием.

Мы говорили уже о неудаче Сайго; но именно Итагаки, имевший такие же причины в неудовольствию и стоявший в таких же отношениях к правительству, избегнул ошибки своего бывшего товарища, — т. е. обращения к силе оружия, — и, вместе с Тозой, обнародовал записку, где объявлял народу, что они не ответственны за Сайго. Его общество «Рисши-ша», которое было образовано в 1876 году, и которое имело своею целью введение в Японии парламентского режима, получило широкое распространение. Меморандум этого общества, от 2-го июня 1877 года, содержавший, между прочим, ходатайство о представительных учреждениях, считается одним из важнейших политических документов со времен реставраций. Другое общество, с такими же целями, «Айкову-ши» (патриотизм) было учреждено тем же Итагаки в Осака в 1878 году; в следующем же году оно имело свои отделения в 18 провинциях и, как говорят, насчитывало тогда больше 13.000 членов.

Среди этого разгара страстей, вторая сессия «Совета местных оффициальных лиц» в апреле 1878 года прошла едва замеченной обществом. В ряду правительственных лиц главным противником введения в стране представительных учреждений был Окубо. С именем этого человека связан целый ряд блестящих дел первого десятилетия нынешнего царствования. Главной его идеей было прочное объединение Японии, истребление в ней с корнем всех следов феодального духа и сепаратизма. Для этого он считал делом первой необходимости сильное центральное правительство и по принципу был враг публичного обсуждения вопросов государственной важности. 2-го мая 1876 года Окубо был убит на улице, среди белого дня.

Большим шагом вперед в введению в Японии представительных учреждений явилось правительственное распоряжение, от 10-го июля того же года, устанавливавшее порядок созыва провинциальных парламентов, или местных собраний, составленных из делегатов провинциальных округов (по одному от каждого), и собиравшихся раз в год в каждой провинции.

Эти учреждения, действовавшие под надзором министра внутренних дел, были облечены властью разрешать вопросы, касавшиеся местной земельной таксации, и ходатайствовать перед центральным правительством о других предметах, имеющих [502] местное значение. Правоспособность членов и избирателей была ограничена при этом уменьем читать и писать и уплатой поземельного налога в пять долларов.

Новая правительственная мера мало, однако, удовлетворяла туземную интеллигенцию.

Агитация с 1880 года принимает форму петиций и меморий: они посылались правительству со всех концов страны и носили тысячи подписей всех классов населения. Число гостинниц в Токио возросло с 413 (в 1879 году), до 1.605 (в 1880 г.), благодаря именно приливу массы лиц, несших петиции за национальное собрание.

В конце 1880 года пошел слух, что все министры, за исключением двух или трех, настроены благоприятно в пользу парламента. Верно в этом слухе было то, что в течение года данный вопрос подвергался обсуждению в совете министров, и что существовало разделение мнений. Наконец, 30-го сентября 1881 года появился следующий императорский манифест:

«Сим мы объявляем, что во исполнение решения, возвещенного нами раньше, мы дадим в 23-й год нашего царствования (Т. е. через 9 лет, в 1890 году.) парламентское управление нашей стране и возлагаем на наших верноподданных, до кого это относится, сделать в надлежащее время все необходимые на сей предмет приготовления; что касается вопроса о границах императорских прерогатив и подробностей парламентского устройства, то это будет решено впоследствии и объявится в должное время».

Обстоятельства, непосредственно вызвавшие манифест, были следующие: тогдашнему министру финансов, Окума, переживаемый кризис показался весьма соблазнительным случаем для приобретения популярности; и вот, перед самым отъездом императора на север, Окума делает своему государю представление о необходимости учреждения национального парламента в течение ближайших шести месяцев: он знал, что его коллеги не согласятся на такую постановку вопроса. В ночь возвращения императора в столицу (обсуждение сделанного предложения, понятно, было отложено до возвращения государя из путешествия) состоялось продолжительное заседание совета министров, и в два часа пополуночи было решено издать манифест об учреждении парламентского режима в империи, но созыв парламента отсрочить на девять лет.

Окума, впрочем, достиг своей цели, и, получив с [503] чувством удовлетворения свое ожидаемое поражение в кабинете, немедленно вышел в отставку, обратился к стране и образовал политическую партию, которая в настоящее время представляет одну из наиболее могущественных по своему влиянию.

Когда, таким образом, политическое воспитание народа в местных делах получило, по мнению лиц, стоявших у власти, все необходимые для того учреждения, и когда нация имела, по крайней мере, восемь лет на приготовительную подготовку к представительному правлению, — Ито был послан в Европу для изучения конституционных режимов западных наций. Вскоре после его возвращения, в 1884 году, сделалось ясно, что конституция 1890 года будет приближаться скорее в германскому, чем в британскому образцу, что вызвало большое неудовольствие и волнение среди туземной интеллигенции.

В ближайшей связи с введением в Японии конституционного режима находится ряд еще следующих правительственных мероприятий, последовавших за объявлением манифеста 1881 года: в конце мая 1884 года появился указ микадо, заново преобразовавший дворянство; во вновь созданных званиях князей, маркизов, графов, виконтов и баронов оказалось много людей, некогда бывших только в простом самурайском сословии, которые оказали выдающиеся услуги своей стране; почти 500 человек из аристократии ума были, таким образом, облагорожены на почве личных заслуг; эти люди должны были доставить персонал для верхней палаты парламента 1890 года.

Происхождение майского указа 1884 года можно объяснить себе следующим образом: тенденция вождей правительственной партии в их стремлении к парламентскому режиму состояла в устранении старого дворянства и в приближении к власти людей, рожденных в среднем сословии. Смешанное правительство, которое выросло на развалинах дуалистической системы в 1868 году, было основано на теории тесного единения трона с народом (т. е., собственно, самурайским сословием), при чем единственным промежуточным звеном были «куге», или придворное дворянство. Постепенно, однако, силы ума, природных способностей и образования стали вытеснять слабейших людей, неспособных справляться с новыми задачами времени; эти люди, возвысившись до влиятельных мест, потребовали осязательного признания их значения со стороны самого престола, — в форме общественного повышения. Ответом на это и был майский указ 1884 года.

В конце 1885 года, в правительственных кругах [504] последовал целый ряд весьма серьезных перемен: члены старой придворной партии были удалены от своих должностей, и молодые люди, воспитанные за границей: Ито, Инуйе, Мори, Еномото и др., вступили в отправление высших должностей; министерства были переформированы; а департаменты управления реорганизованы так, чтобы дать возможность уволить в отставку около 8.000 чиновников, на которых правительство не могло полагаться. Новая кристаллизация политических сил была сделана, во-первых, в целях достижения возможно большого единообразия в органах исполнительной власти и для усиления этой власти; во-вторых, в интересах государственной экономии.

В апреле 1888 года было образовано новое учреждение, названное частным советом государя, где Ито сделался президентом, между тем как Курода занял пост первого министра. Частный совет занялся выработкой правил новой конституции, и эта работа продолжалась до конца января 1889 года. 11-го февраля (по новому стилю) 1889 года императорским манифестом было объявлено о введении конституционного режима в стране и днем открытия первого парламента назначено 15-е (27-е) ноября 1890 года.

XIV.

Японская конституция состоит собственно из 66 статей, трактующих об императоре, о правах подданных, об имперском парламенте, о министрах и о частном совете государя, об отправлении правосудия и о финансах, с некоторыми дополнительными правилами.

В первой главе, относящейся в императору, основной принцип всей прошлой истории нации утвержден следующими словами: «Личность микадо священна и неприкосновенна; он соединяет в себе самом все права верховной власти и пользуется ими, согласно постановлениям настоящей конституции».

Парламент собирается раз в год, открывается, закрывается, отсрочивается и распускается императором, которому принадлежит и инициатива изменений конституционного устава.

Прения публичны.

Министры имеют право заседать и говорить речи в обеих палатах, но ответственны перед императором, а не пред парламентом.

Заседания имперских судов публичны; судьи суть лица, [505] обладающие известным образовательным и имущественным цензом и не сменяемые иначе, как за преступления.

Государственные доходы и расходы требуют согласия имперского парламента, но известные расходы, определенные конституцией, а именно, на армию, принадлежащую императору, на жалованье всем военным и гражданским чинам, на организацию различных отраслей управления, — такие, словом, расходы, которые относятся к законным обязанностям правительства, не могут быть ни отклоняемы, ни уменьшаемы парламентом, без согласия правительства.

Расходы на императорский дом не подлежат обсуждению парламента, исключая тех случаев, когда требуется увеличение их выше определенной цифры.

Вышеприведенными пунктами удалено главное орудие враждебного большинства: отказ в денежных средствах министерству, находящемуся во власти.

Верхняя палата, или палата пэров, состоит частью из наследственных, частью из выбираемых, частью из назначаемых членов. Девять членов императорской фамилии, 10 принцев крови и 21 маркиз заседают пожизненно, по праву рождения. Известное число графов, виконтов и баронов, избираемых членами соответственных званий, служат семь лет. Способные и ученые люди, назначаемые императором, суть пожизненные члены. Новостью и интересной чертой является то, что в каждом имперском городе и каждой губернии (Японская империя делится в настоящее время на 3 фу, или имперских города: Токио, Киото и Осака, и 43 кэна, или губернии.), 15 лиц, платящих высший размер налогов, имеют право выбирать одного члена в палату пэров, который служит семь лет. Соединенное число назначаемых и избираемых пэров не должно превосходить числа титулованных членов верхней палаты. Палата представителей состоит почти из 300 членов, которые должны иметь не менее 30-ти лет от роду и платить не менее 15-ти долларов национальных налогов. Они избираются на 4 года и получают 800 долларов в год.

Избиратели должны иметь не меньше 25-ти лет от роду и платить 15 долларов налогов.

Город Токио посылает в парламент 12 членов; Осака — 10 и Киото — 7; большие губернии — от 10-ти до 13-ти членов, а меньшие — от 7-ми до 10-ти.

В 1887 году в империи было 1.581.726 лиц, [506] плативших свыше пяти долларов национального налога, из которых 1.488.700 имели право выбирать членов в местные земские собрания. Из них, плативших свыше 10-ти долларов было 882.517; отсюда 802.275 человек имели право подавать голос, баллотироваться и, в случае избрания, заседать в местных собраниях. Всех таких собраний было 292, и заседай в них 2.172 человека.

Число же лиц, имеющих право выбирать членов в имперский парламент, равняется приблизительно всего 300.000.

В Японии ясно разграничились теперь три политические партии со своими газетами, клубами, миттингами и проч. Это суть: конституционные монархисты, либералы и конституционные реформаторы, с меньшими партиями, представляющими различные фазы конституционализма, до радикализма, социализма и коммунизма включительно.

15-го (27-го) ноября 1890 года микадо лично открыл сессию первого японского парламента.

Агитация 1876-1881 гг. оказала известное влияние на введение в Японии представительных учреждений, — это несомненно; но какую часть в этом движении надо отнести на долю действительно существовавшей в массах ясно формулированной потребности, — на это трудно дать в настоящее время определенный ответ. Такой глубокий знаток японской жизни, как Фукузава, высказывает мнение, что парламентский режим в его стране не явился следствием какого-либо общего требования известной части нации, но был дан добровольно, настолько, насколько он коснулся всей массы народа, и временная агитация по данному вопросу была проделана главным образом различными группами самурайев, очутившихся вдруг выброшенными на мель вследствие известных событий, сопровождавших реставрацию.

Для подтверждения такого мнения служит, между прочим, тот несомненный факт, что простолюдины Японии были всегда пассивны и индифферентны и их никогда не волновали чисто политические вопросы. Но если мы и не имеем достаточных оснований отнести за счет самой народной японской массы инициативу широкого политического движения последних 17-18 лет, то мы можем все-таки полагать, что под руководством самурайев эта масса вскоре стала мало-помалу принимать активное участие в движении.

Боязнь людей, стоявших тогда у власти, в виду расширения такой опасной агитации, несомненно, оказала влияние на [507] обнародование известного манифеста 1881 года. Здесь сыграло свою роль также и брожение между учащейся молодежью Японии и самурайями реставрации, оказавшимися не у дел и желавшими получить парламент только как место, где бы их способности могли быть оценены правительством. Генезис японской конституции, таким образом, не может быть разъяснен согласно категориям европейского опыта; на крайнем Востоке конституционная идея развивалась совсем из других начал: на представительные учреждения здесь смотрели только как на средство приведения способов управления в согласие с общественным мнением страны и как на воспитательную школу для народа, имеющую своею целью достижение этим самым народом политической зрелости.

* * *

«Закон об организации местных собраний», изданный в 1878 году, и конституционный устав 1889 года, с дополнительными законами, касающимися императорской фамилии, палаты пэров и палаты представителей, далеко не исчерпывают собою всей законодательной деятельности нынешнего японского правительства.

Неудача, постигшая посольство Ивакуры, в 1872 году, в его хлопотах о пересмотре трактатов, с целью вычеркнуть из них статью, дающую иностранным подданным, проживающим в Японии, права так называемой экстерриториальности, — эта неудача зависела, главным образом, от того, что иностранные державы не желали доверить своих христианских подданных законам, действовавшим в то время в стране: это были древние, варварские законы, пересаженные в Японию из Китая 12 веков тому назад. Японское правительство решило тогда же реформировать свое законодательство, и с этою целью пригласило в себе известного французского юриста — Boissonade de Fontabric. Результатом его деятельности были: «Свод уголовных законов» и «Законы уголовного судопроизводства», обнародованные в 1880 году и вошедшие в силу с 1882 года. Они составлены на основании наполеоновского кодекса, с некоторыми изменениями, согласно древнему японскому уголовному кодексу. Затем, в 1890 году были обнародованы: «Закон об организации судебных палат», вошедший в силу 1-го ноября того же года; «Свод гражданских законов», «Торговое законодательство» и вновь пересмотренный «Устав уголовного судопроизводства»; последний вошел в силу [508] сразу, а другие два начали действовать только с 1-го января 1893 года.

Преступления по теперешнему японскому уголовному кодексу разделены на три разряда: 1) Преступления против государства, или особ императорской фамилии; преступления против общественного мира; проступки, подрывающие общественный кредит и доверие; нарушения санитарных и других правил, имеющих в виду общественное благополучие; 2) преступления против личности и собственности граждан; 3) оскорбления полиции. Все эти преступления делятся, кроме того, на тяжкие я менее тяжкие.

Наказания за тяжкие преступления следующие: 1) Смерть через повешение; 2) ссылка, с тяжкими работами или без них; 3) заключение в тюрьму, с тяжкими работами или без них, пожизненное или на срок.

Наказания за менее важные преступления: личный арест (с тяжкими работами или без них) и денежный штраф. Наказания за оскорбления полиции: арест от одного до десяти дней, без тяжких работ, и денежный штраф от пяти центов до 1 доллара 25 центов.

Местом ссылки служит остров Иезо, где осужденные работают в рудниках.

Для лиц, обвиняемых в тяжких преступлениях, суд должен состоять не менее, чем из трех судей; в других случаях количество судей — от одного до трех. За оскорбление полиции судит мировой судья.

Лицо, потерпевшее от преступления, приносит свою жалобу или в полицейское управление, или прокурору.

Полицейский чин может арестовать сам преступника только тогда, когда преступление совершено в его присутствии, или если жалобщики утверждают, что они сами видели, как обвиняемый совершил преступление; во всех других случаях полиция может производить аресты не иначе, как по письменным предписаниям надлежащих властей.

Суды делятся на 1) местные, где заседает и решает дела мировой судья; 2) окружные, или губернские, и 3) аппеляционные судебные палаты. Над всеми судебными учреждениями империи главенствует верховный кассационный суд.

Нынешний судебный персонал страны состоит частью из лиц, получивших современное юридическое образование на юридическом факультете правительственного университета (в Токио), или в частных юридических колледжах (которых имеется [509] теперь восемь): все эти заведения выпускают ежегодно до 1.000 человек, удостоенных дипломами.

Новый закон для получения судейского звания требует трехлетней приготовительной подготовки (после окончания юридического образования) и двойного конкурсного экзамена для лиц, выпущенных из частных колледжей, и одного такого экзамена для университетских юристов.

Судьи назначаются пожизненно и не сменяемы иначе, как за преступление. Жалованье, получаемое ими, простирается от 700 до 4.000 долларов в год. Президент верховного суда получает 5.500 долларов, главный прокурор — 5.000 долл. Для молодых людей нынешнего поколения Японии законоведение представляет самую популярную отрасль изучения: здесь играет важную роль, конечно, то обстоятельство, что знание законов служит одной из ступеней к получению видных административных постов в империи.

XV.

Что касается событий новейшей, внешней политики Японии, то наиболее важными моментами здесь являются следующие эпизоды.

В 1875 году Япония получила от России гряду Курильских островов, взамен уступленной ею нашему правительству южной части острова Сахалина. В 1878 году Бонинские острова окончательно объявлены собственностью японской империи. В 1879 году король Ликейских островов был привезен пленником в Токио и его владения присоединены к Японии. Это вызвало целую дипломатическую переписку с Китаем, кончившуюся, однако, тем, что Китай должен был уступить Японии. Жители Ликейских островов (их насчитывается в настоящее время около 120.000 душ) принадлежат к японской расе. Их первыми историческими правителями были потомки одного из известных японских героев — Тамемото. Но эти правители, находясь, так сказать, между двух огней — Японией и Китаем, сочли за благо признать себя данниками обоих государств, которые они величали: Китай — своим отцом, к Японию — своей матерью. Пока оба соседние государства не заявляли особых претензий на маленькое королевство, все шло хорошо. После революции 1868 года Ликейские острова были сделаны областью японской империи, и король признал [510] микадо своим сюзереном. А в 1879 году японцы, привезя этого короля в Токио и заставив его, как простого даймио, удалиться в частную жизнь, обратили его бывшие владения в простое губернаторство, подобное другим частям империи. Ликейцы не выказали и тени сопротивления всем этим распоряжениям японского правительства, но продолжали себе посылать дань в Нин-по. Только тогда, когда новые владыки прекратили эту высылку дани, китайское правительство встрепенулось, началась деятельная дипломатическая переписка, кончившаяся, однако, тем, что Китай должен был признать совершившийся факт.

Отношения Японии с Кореей тоже одно время очень обострились, и оба государства снова были тогда на волос от войны.

Трактат, заключенный Японией с Кореей 20-го апреля 1880 года, открывал иностранной торговле порты: Гензан, на северо-восточном берегу полуострова, и Инчиун, близь гор. Сеула. Но три месяца спустя после заключения последнего трактата, корейское посольство явилось в Токио просить повременить с открытием Инчиуна. Японцы не согласились на эту просьбу, что вызвало в Корее сильное брожение умов: одни корейцы одобряли дружбу с Японией и говорили о подражании ей, тогда как другие тянули больше к Китаю и проповедовали необходимость изгнания из Кореи как японцев, так и всех иностранцев вообще.

Трудность политического положения осложнялась здесь еще враждой между двумя могущественными феодальными домами, из которых один был у власти, другой стоял в стороне от нее: молодой король, вступивший на престол в 1873 году, опирался в своей просветительной политике на свою жену и ее родственников — королевских министров; но против них: стояли Тай-вен-кун, — бывший регент и отец короля, вместе с феодальным дворянством и учеными, тянувшими к Китаю. Отношения между его фамилией (Ни) и фамилией королевы (Минь) обострялись все больше и больше. Между тем, 28-го апреля 1882 года, в Инчиуне был заключен трактат Кореи с Северо-Американскими С. Штатами, а вскоре затем были подписаны конвенции с Великобританией и другими европейскими державами. В стране в это время царствовала страшная засуха; консерваторы воспользовались ею, уверяя народ, что засуха — следствие гнева богов за трактаты с иностранцами. Солдаты столичного гарнизона находились на краю мятежа: жалованье им не платилось, а дачи риса были урезаны донельзя, [511] тогда как у японцев, находившихся на корейской службе в качестве инструкторов, всего было в изобилии.

Все это, в конце концов, вызвало кровавое восстание в Сеуле 11-го июля 1882 года. Столичная чернь и солдаты бросались на житницы рису, японское посольство и королевский дворец; четыре министра и большое количество второстепенных корейских чиновников были зарезаны; японский квартал подожжен. Японцы прорубились сквозь толпу и кинулись к королевскому дворцу; не найдя здесь помощи, они бежали в Инчиун, а отсюда к морскому берегу; здесь они, наконец, били спасены британским военным судном «Flying Fish»; их осталось в живых 26 человек из 40. Столица королевства, Сеул, находилась теперь во власти Тай-вен-куна. Токийское правительство тотчас же отправило в корейские воды военную эскадру, и Ханабуза (японский посланник при корейском дворе) снова вступил в Сеул, но уже с эскортом в 500 солдат. Угроза войною заставила корейское правительство торжественно извиниться перед Японией за все случившееся, уплатить 50.000 долларов семействам убитых японцев и 500.000 долл. японскому правительству, позволить пребывание вооруженного эскорта в Сеуле и дать различные привилегии всем японским подданным, проживающим в Корее. Китайское правительство, с своей стороны, послало немедленно большой флот к берегам Кореи; Сеул был взят китайским дессантом, король восстановлен в своей власти, а Тай-вен-кун был отвезен, на военном корабле, в Китай и посажен в заключение. Таким обращением с Кореей Китай, очевидно, хотел наглядно показать всем свое верховное главенство над этой страной и положить конец предполагаемым замыслам Японии на Корею.

Принимавшие все более и более грозный характер вооружения Китая и обширный военный флот его служили предметом постоянной тревоги для токийского правительства. Сто военных кораблей и постоянная армия в 200.000 человек считались японским генеральным штабом достаточной силой на случай войны с Китаем; но финансовые средства Японии к тому не были достаточны: весь годовой бюджет ее на 1890 год (Последний отчетный год, за который у меня имеются сведения.) равнялся всего восьмидесяти миллионам долларов, при чем каждый доллар шел на неотложные надобности. Внешний долг страны простирался до 5.830.000 долл., а [512] внутренний до 259.000.000 долл.; платежные же силы народа был напряжены до последней степени.

XVI.

Всю почти тяжесть государственного бюджета выносит на своих плечах японская крестьянская масса. Системы владения землей и обложения ее налогами очень разнообразились в разные времена. В теории, вся почва страны всегда принадлежала императору, который являлся единственным законным собственником территории; все же остальные собственники, начиная от князя и кончая крестьянином, были, в сущности, только временными арендаторами земли. В древности земля была разделена на известной величины участки, из которых каждый, в свою очередь, подразделялся на девять меньших участков, находившихся во владении восьми земледельцев. Каждый такой земледелец обработывал по одному участку лично для себя, а девятый участок возделывался всеми восемью соседями сообща, и сбор с него поступал целиком в казну микадо. Поземельный налог в такой форме являлся, конечно, очень легким; но он громадно возрос с начала системы двоевластия, а в цветущую эпоху феодализма сделался страшно тяжелым: в половине XVI-го столетия правительство взимало в свою пользу две-пятых урожая; при Токугавах поземельный налог равнялся 50% всего сбора, да феодальный князь брал, кроме того, для себя лично 25%; таким образом, земледелец получал едва четвертую часть урожая за свой труд, на удовлетворение своих нужд и на семена. В очень плохие годы весь сбор уходил на налог, и земледельцы, обращавшиеся тогда в нищих, кормились из общественных складов, что являлось еще особенной милостью тогдашнего правительства. Впрочем, система арендования и обложения земель очень разнилась в различных княжествах, часто даже в двух соседних деревнях.

Первая попытка правительства микадо в 1872 году, имевшая своей целью упорядочить систему поземельных налогов, повела ко многим местным восстаниям, во имя сохранения старинных земельных прав и обычаев, освященных вековой давностью. Восстания эти были, впрочем, легко усмирены.

Ряд законов 1873, 1876, 1880 и 1889 годов имел целью, с одной стороны, урегулировать таксацию земель, с [513] другой — облегчить, по возможности, тяжесть поземельных налогов, ложащихся почти исключительно на крестьянские плечи. Величина ежегодного государственного сбора с земли была определена сначала в 3% продажной стоимости ее, а величина земского сбора («на удовлетворение местных польз и нужд») в 1%, всего 4%; однако, несколько лет спустя, принуждены были понизить размер первого налога до 2 1/2%, а второго — до 1/2%. Земледелец, правда, не платит больше никаких других налогов; но все-таки 3% со стоимости земли представляют огромную подать. Каждые шесть лет производится обязательная новая переоценка земельных участков. Крестьянин теперь полный собственник своей земли: он может покупать и продавать ее кому угодно, за исключением иностранцев.

Земельный налог является по прежнему главным источником правительственных доходов, доставляя в казну до 66 милл. долларов ежегодно. Перепись 1886 года показала, что население Японии = 39 милл. душ обоего пола; из них только 3.524.000 человек жили в городах, имевших свыше 20 тысяч жителей, т. е. число чисто городских обывателей равнялось лишь 9% общей массы населения. Таким образом, нынешняя Япония есть страна почти исключительно земледельческая. В этом убеждают, кроме того, и другие цифры: по той же переписи, число взрослых лиц, участвовавших в производстве, равнялось 19.010.000 душ; из них 701.000 занимались ремеслами; 1.309.000 — торговлей; 2.129.000 — другими профессиями, и 14.870.000 — земледелием.

Так как поверхность четырех больших и трех с лишним тысяч малых островов, составляющих японскую империю, = 380,000 кв. верст, то, принимая цифру населения страны в 39.000.000, выйдет, что средним числом на одну квадратную версту приходится 100 человек; это население распределено крайне неравномерно: остров Иедо, например (второй по величине в Японии), имеет только около двух человек на квадратную версту; вся северная часть главного острова (Хондо) имеет не более 40 человек на кв. версту, тогда как в некоторых провинциях того же острова насчитывают более 200 человек на каждой квадратной версте.

Отчет японского министра внутренних дел за 1888 год определяет общее количество годных к обработке земель в стране в 30.000.000 десятин; но из них действительно возделаны только 12.800.000 десятин; остальные же 17.700.000 десятин не обработаются. Правда, большая часть последних [514] земель находится на севере; но и в самых населенных округах юга империи местами до 2/3 удобной почвы остается еще не культивированной.

Культура риса занимает в Японии 3 милл. десятин, других хлебных растений — 2 миллиона десятин. Таким образом, 40-миллионное население Японии живет только пятью миллионами десятин, обработываемых под хлебные растения. В виду отсутствия большой промышленности и торговли в стране, для существования населения при таком малом пространстве возделываемой земли, необходима наличность одного из следующих двух условий: или чтобы эта почва была очень плодородна, или чтобы население страны было очень воздержано. Здесь имеются оба эти условия: и население Японии отличается своей замечательной умеренностью, и почва (культура которой доведена до совершенства) необыкновенно плодородна: во всей южной части главного острова, затем на Сикоке и Киу-Сиу собираются две жатвы в год; вот распределение посева в таких случаях: в конце мая или начале июня садят рис, — его собирают в конце осени; земля затем отдыхает до начала зимы, тогда ее засевают пшеницей или ячменем, который созревает в половине весны. Около 1/3 земли культивируется таким способом. Некоторые хозяева успевают между этими двумя жатвами собрать еще третью, — именно бобов.

Япония производит: 260 милл. пудов рису, 80 милл. пудов двух разновидностей ячменя, 20 милл. пуд. пшеницы и около 20 милл. пуд. бобов, т. е. 380 миллионов пудов разных хлебных растений. В некоторых провинциях десятина дает до 200 пудов чистого зерна (в хорошие годы иногда до 350 пуд.); в среднем, напр., урожай 1886 года дал 150 пудов на десятину. Больше всего дает сбору та разновидность риса, которая зовется рисом долгим (от 200 до 300 пудов на десятину); но этот рис требует массы ухода, удобрения и поливки. Другой вид риса, горный, ростет на возвышенных местах, не требует таких дорогих ирригационных работ, но зато и дает гораздо меньше: редко больше 60-70 пуд. на десятину. Сбор пшеницы и ячменя не превышает 60-70 пудов с десятины.

Во всяком случае, 380 милл. пудов хлеба на 40 миллионов — величина ничтожная и, если бы не умеренность японского населения, — весьма недостаточная.

Стоимость (продажная) одной десятины рисовой земли, в среднем, 550 рубл. зол.; средняя стоимость других [515] культивированных земель не превосходит 175 рубя. зол. за десятину.

Леса и необработанная земли ценятся гораздо ниже: 3-4 р. зол. десятина.

Япония — страна мелкой земельной собственности по преимуществу: немного найдется таких фермеров, которые имеют больше четырех десятин; очень многие владеют только 1/2-1 десятиной; есть не мало и таких, у которых размер земельного участка не превышает 1/5 десятины.

Среди состоятельного класса страны попадаются, впрочем, и более крупные собственники, владеющие от 15 до 20 десятин земли; но наиболее распространенный тип поземельной собственности в Японии — 2 десятины. Такой собственник имеет дом в 3-4 комнаты, лошадь или буйвола и нанимает годового работника; он может собрать со своего участка: рису на 180 р. зол., пшеницы на 70 р. зол.; рублей на 14-15 разных других продуктов, что в общем составит валовой доход в 265 р. зол.; из них он должен отделить: 55 р. зол. на плату рабочим, которых он, кроме того, кормит; затем — огромную сумму в 40 р. зол. государственного и земского поземельного налога (за 2 десятины) и 25 р. на разные другие издержки. Ему остается около 145 р., чтобы содержать свою семью и слуг; его жена и дочери занимаются тканьем или разводят шелковичных червей, что дает семье тоже некоторый доход, — и он совершенно доволен своей судьбой: многие имеют гораздо меньше, чем он, а многие и совсем не имеют поземельной собственности, нанимаются в батраки или арендуют землю у других. Арендная плата здесь очень высока: около 2/3 урожая поступает в пользу собственника; правда, что при этом последний сам уже уплачивает все налоги.

Кроме возделывания хлебных злаков, японские крестьяне занимаются во многих местностях разводкой шелковичных червей, чая, хлопка и сахара; но все это побочные занятия.

Чайный куст ростет особенно хорошо на главном острове, между 34° и 36° сев. шир.; сбор чая в 60 пудов с десятины считается очень хорошим: из 4 фунтов свежих листьев получается 1 ф. готового чая, что составляет около 15 пудов на десятину, и чистый заработок плантатора при этом выше заработка земледельца.

Я не буду, впрочем, входить здесь в дальнейшие детали как относительно чайного производства, так и других [516] побочных занятий, составляющих известное подспорье в экономии японского крестьянского хозяйства. Отмечу здесь только тот факт, что несмотря на чрезвычайную высоту обложения поземельной собственности в Японии, туземная крестьянская масса довольна теперешним режимом: крестьянин, обработывая свое поле, знает точно наперед ту сумму, какую он должен уплатить в казну и уверен, что больше этой суммы с него никто и никогда не потребует.

XVII.

Среди забот о развитии военных и морских сил государства, об урегулировании поземельного и ряда других, связанных с ним, вопросов, о радикальной переформировке действующего законодательства страны и даже самых основ внутреннего политического устройства ее, среди всех волнений и бурь нынешнего царствования, — японское правительство никогда не забывало дела народного образования, встречая здесь самое живое сочувствие и деятельную поддержку со стороны всех классов общества. Насколько успешна была в данном направлении совместная забота и общества, и правительства, об этом и наглядно свидетельствуют, между прочим, все международные выставки последних 14-15 лет, где японский школьный отдел занимал всегда одно из самых почетных мест в ряду и аналогичных отделов других стран, и статистические данные, периодически публикуемые японским правительственным статистическим бюро, достоверность которых не подлежит никакому сомнению.

Вот что говорят, например, цифры последнего правительственного отчета, опубликованного в марте 1889 года:

Начальных школ было 28.558; в них училось 1.989.784 мальчика и 814.440 девочек; общеобразовательных средних учебных заведений было 58 с 10.737 учащимися мальчиками и 206 девочками. Нормальных школ считалось 47; в них училось 4.350 мальчиков и 650 девочек. Число специальных училищ равнялось 105 с 15.411 учащихся мужского пола и 112 женского. Высших школ для девушек было 7 с 896 ученицами. Так называемых смешанных школ было 1.611 с 58.208 мальчиками и 10.197 девочками. Общее число детей школьного возраста выражалось следующими цифрами: мальчиков 3.472.787; девочек 3.138.674; а всего 6.611.461. На 1000 [517] человек населения приходилось 170 детей школьного возраста. Число же детей, учившихся в шкодах, было: мальчиков — 2.438.493; девочек 1.159.142; а всего 3.597.735. Т. е. из 170 детей школьного возраста, приходившихся на каждую тысячу населения, действительно посещало школы 90 детей, то есть свыше 53%.

Специальных заведений насчитывалось 80, которые распределялись следующим образом: 8 училищ земледельческих, 9 коммерческих, 9 фармацевтических, 3 ветеринарных, 2 механических, 3 школы мореходных классов, 20 высших математических училищ, 25 медицинских училищ; в 7 школах преподавалось специальное законоведение, в 2-х — иностранное языки, в 3-х живопись, и 4-ре занимались различными другими отраслями знания. Во всех этих 89 училищах получали образование 10.809 человек. Если прибавить сюда ряд военных учебных заведений и токийский университет с его шестью факультетами, 150 профессорами, из которых только 20 иностранцев, и 1.600 студентами, то получится достаточно ясная картина того, как далеко шагнула Япония в деле народного образования за последние 20 лет. Я не коснулся здесь еще целой массы училищ, основанных различными христианскими миссионерскими обществами, действующими в стране, и насчитывающих не одну тысячу туземной учащейся молодежи, — не коснулся, потому что эти учебные заведения, как возникшие по иностранному почину и подчиненные влиянию иностранного духовенства, не могут служить для характеристики деятельности местного общества и правительства на поприще народного образования, о чем собственно и идет здесь речь.

Одним из самых жгучих японских вопросов новейшего времени является вопрос о «пересмотре трактатов».

Первым по времени трактатом, заключенным Японией с иностранной державой, был, как известно, договор, подписанный летом 1854 года уполномоченными правившего тогда шогуна Ие-ёши и коммодором Перри. Первым по времени русско-японским дипломатическим документом был трактат, заключенный адмиралом Путятиным 26 января 1855 года. Но эти договоры, равно как и ряд других позднейших международных дипломатических актов из времен шогуната, имеют в настоящее время лишь историческое значение: действующие ныне трактаты Японии с иностранными государствами ведут свое начало с 1869 года, когда, по почину Австрии, сначала Северо-Американские Соединенные Штаты, затем Голландия, [518] Россия, Англия, Франция, Португалия, Пруссия, Швейцария, Бельгия, Италия, Дания, Испания, Швеция и Северо-Германский Союз заключили одинаковые по существу договоры с новым, уже чисто микадональным правительством.

Вот главные, основные, так сказать, пункты всех этих договоров:

1) Япония открывает иностранцам для проживания и торговли с туземцами шесть портов на своей территории: Иокогаму, Кобе, Осака, Нагасаки, Ниигата и Хакодате, которое и получают название открытых или договорных портов; и каждом из вышепоименованных пунктов договорная черта ограничивается кругом, радиус которого равняется приблизительно тридцати верстам, внутри какового пространства иностранцы могут путешествовать без паспортов; для посещения же прочих мест страны требуется каждый раз специальное разрешение, в форме паспорта, получаемого от министерства иностранных дел в Токио через посланников соответствующих правительств (Хотя Токио и не принадлежит собственно к числу открытых портов, но для посещения его не требуется паспорта, если только иностранец намеревается пробыть в нем не более суток.).

2) Иностранцы, проживающие в Японии, не подчиняются юрисдикции туземных судов, а судятся своим консульским судом, т. е. пользуются правом так называемой юридическое экстерриториальности.

3) Таможенные пошлины, налагаемые на все дозволенные ко ввозу в Японию товары (а товаром безусловно запрещенным к таковому ввозу является только опий), не должны превышать 5% с объявленной стоимости последних.

На этих-то трех пунктах, как на трех китах, и зиждется собственно весь вопрос о пересмотре трактатов: из-за них; японское правительство вот уже 20 лет ведет томительную: дипломатическую волокиту с западными державами; из за них неустанно волнуется местная (туземная и европейская) печать, из-за них разыгрывалось уже столько внутренних японских драм, и ими же объясняется ряд последних динамитных и иных покушений на жизнь некоторых высокопоставленных особ местного оффициального мира.

Существование статьи, дающей иностранным подданным, проживающим в Японии, права юридической экстерриториальности и тем ставящей ее на одну доску с варварскими странами, является постоянной раной на национальном самолюбии [519] этого народа, так недавно еще относившегося с высокомерным презрением ко всем иностранцам вообще и во всяком случае не считающего себя теперь ниже любого из цивилизованных народов Запада.

Эта статья, в главах каждого японского патриота, есть самое тяжкое оскорбление, какое только могло быть нанесено достоинству его отечества, как независимого государства, и потому должна быть уничтожена прежде всего.

С другой стороны, законы, действовавшие в Японии до самого последнего времени, были таковы, что ни одно из христианских государств, заключивших договоры с этой державой, не могли доверить своих подданных судьям, которые стали бы судить их подданных на основании подобных законов. Только тогда, когда Япония принялась серьезно реформировать свое уголовное законодательство в духе христианских наций и целым рядом других реформ показала полную свою готовность даровать иностранным державам гарантии, каких от нее требовала логика данного положения, — только тогда, повторяю, расчистилась почва для начатия дипломатических переговоров об отмене пресловутой статьи.

Но тут явились новые затруднения: взамен возвращения Японии ее судебной, так сказать, свободы, иностранные державы потребовали для своих подданных права жить и заниматься торговлей не в одних только договорных портах, а во всей Японии.

Такое требование, вытекавшее само собою из претензии Японии на полную равноправность в семье цивилизованных народов, было бы вполне справедливым, если бы, наряду с этим, не существовало у многих из наиболее заинтересованных западных государств желания удержать в силе действующую ныне тарифную конвенцию, что равносильно, в сущности, стеснению экономической свободы данной страны. Поэтому, известная часть туземной интеллигенции и многие государственные люди Японии — против такого широкого открытия их страны иноземцам, так как при чрезвычайно низких ввозных пошлинах и слабом еще развитии в Японии обработывающей промышленности, этой стране, с неограниченным наплывом в нее иностранцев, грозит, по их мнению, опасность экономического порабощения со стороны более сильных в этом отношении государств запада, — опасность, значительно умеряемая в настоящее время существованием только определенных портов для такой торговли и трудностью для иностранных купцов [520] вступить в прямые отношения с производительными и потребительными округами Японии. Во всяком случае, однако, желание избавиться от ненавистной статьи, трактующей об юридической экстерриториальности иностранцев в Японии, было настолько сильно, что японское правительство не переставало хлопотать об отмене этой статьи, начиная уже с 1872 года. В 1882 г. собралась, наконец, в Токио первая, предварительная, так сказать, конференция из дипломатических представителей некоторых иностранных держав с целью установления основ для переговоров о пересмотре трактатов. Японские уполномоченные внесли, между прочим, с своей стороны следующие предложения: как скоро будет обнародован перевод на английский язык нового японского уголовного кодекса, — иностранцы лишаются права экстерриториальности в местностях вне договорных портов; затем, в течение трех лет это право уничтожается в самых договорных портах; далее, для участия в новых туземных судах назначается 25 судей из иностранцев на пятнадцатилетний срок; эти судьи, во всех случаях, касающихся иностранцев, образуют большинство; после такого пятнадцатилетнего опыта, иноземный элемент из состава японских судов увольняется, и последние состоять исключительно из туземных юристов; при разборе дел иностранцев с туземцами, употребление английского языка, как юридического, обязательно.

Эти предложения потребовали четырехлетней оживленной дипломатической переписки, и только в половине 1886 года могла собраться вторая, на этот раз более значительная по числу участвующих держав, конференция, долженствовавшая, как думали, быть окончательной. Сначала все шло хорошо, как вдруг, в июле 1887 года, японские уполномоченные, под влиянием некоторых выдающихся политических деятелей страны, резко изменили свои требования, переговоры оборвались, и дипломаты разошлись, не придя ни в каким решениям. Спустя некоторое время, в дипломатических канцеляриях снова закипела работа по данному вопросу, и государства, наименее заинтересованные в нем, решили приступить к пересмотру трактатов по одиночке. Почин был положен Мексикой; отдельный трактат, заключенный ею с Японией, был ратификован в начале 1889 года. За Мексикой последовали Северо-Американские Соединенные Штаты, потом Россия, Германия и еще несколько более мелких государств; новые трактаты были уже подписаны уполномоченными, оставалось только ратификовать [521] их; но в решительный момент правительство Японии еще раз отступило.

В японском обществе в течение последних лет шло глухое брожение против чрезмерного увлечения всем иностранным, против слепого поклонения западным идеям и обычаям и презрения ко всему своему; это движение приняло широкие размеры и стало сказываться резким отчуждением и холодностью высших, образованных классов Японии по отношению к иностранцам вообще. Теперь, при мысли о том, что вся страна, безданно-беспошлинно, так сказать, будет открыта этим иностранцам, — японским обществом овладела вдруг паника. Туземная пресса, являющаяся верным показателем господствующего в тамошней интеллигенции настроения, на все лады завопила о том, что Япония будет наводнена теперь иностранной иммиграцией, ее национальные обычаи погибнут, ее естественные богатства, торговля и промышленность, все попадет в руки иностранных капиталистов, самая почва ее, путем аренды или покупки, перейдет в руки тех же иноземных богачей, народ японский обратится фактически в их рабов, и независимая Япония не будет существовать больше. А чтобы не дать возможности осуществиться всем этим ужасам, в туземной печати стала проводиться та идея, что переговоры о пересмотре трактатов не могут считаться действительными, ибо содержат в себе один пункт, прямо противоречащий как духу, так и смыслу только что возвещенной конституции; речь шла о том пункте, по которому известное число иностранных судей (4 вместо прежних 25) должны были заседать в японских судах на равных правах с туземными судьями в течение известного числа лет по вступлении в силу новых договоров.

Несмотря, однако, на все более и более возроставшее общественное возбуждение, японское правительство продолжало энергично вести с иностранными державами переговоры о пересмотре трактатов. Негодование общественного мнения обрушилось тогда на графа О’Кума, министра иностранных дел, главного сторонника пересмотра трактатов в духе, благоприятном европейцам; его громко стали называть изменником национальному делу. Нашелся один фанатик, который 25 октября 1889 года бросил в графа О’Кума динамитную бомбу, раздробившую министру бедро. Считая свою жертву мертвой, убийца тут же зарезался. Граф О’Кума отделался потерей одной ноги; но его дело было на этот раз проиграно: японское правительство, в [522] виду крайне опасного характера, какой начала принимать агитация против широкого открытия Японии иностранцам, — прекратило переговоры о пересмотре трактатов, и даже те трактаты, которые уже были заключены с Америкой, Германией и Россией, остались нератификованными.

Не буду останавливаться больше на этом, повторяю, самом жгучем из современных политических вопросов, волнующих Японию, так как для полного уяснения его необходимо более близкое знакомство с характером того экономического перелома, который переживает теперешняя Япония. Приведу здесь только несколько соображений и цифровых данных о современном состоянии иностранной торговли Японии, для того, чтобы русский читатель мог несколько ориентироваться относительно вопроса, какие из великих держав являются наиболее заинтересованными в том или другом решении проблемы, известной под именем «пересмотра трактатов».

Общий оборот внешней торговли Японии за 1890 год выражался суммою в 138.382.086 долл., при чем сумма ввоза равнялась 81.728.580 долл.; а вывоза — 56.603.506 долл.

Десять лет тому назад, общий оборот внешней торговля равнялся всего 66 милл. долл.; таким образом, в течение последнего десятилетия получилось увеличение больше, чем вдвое. Цифры ввоза и вывоза варьируют из года в год в довольно широких пределах; но если взять общие суммы их за 10 лет, то мы увидим, что вывоз на несколько десятков миллионов долларов превысил ввоз, а именно: ввезено на 437.872.562 долларов, а вывезено на 469.720.531 доллар.

Наибольшую роль в торговле Японии с другими странами играют Великобритания и ее колонии, на долю которых приходилось деловых сделок на сумму 58 милл. долларов из общего количества их в 138 милл. долларов.

Торговля Японии с иностранцами сосредоточивается почти исключительно в так называемых договорных портах. Через эти порты проходят все заграничные товары внутрь страны, и через них же большая часть туземных товаров идет за границу, — большая часть, но не все, так как для некоторых предметов, как, например, уголь, сера, рис и хлебные зерна вообще, — сделано исключение: японским экспортерам разрешено вывозить их на иностранных судах не только из шести открытых портов, но и из девяти других, находящихся близь места добывания этих продуктов.

Следствием такой системы является невозможность [523] иностранному купцу вступить в прямые отношения с производящими и потребляющими рынками; каждый договорный порт окружен целым кольцом туземных маклеров, через посредство которых только и могут вестись торговые дела с туземцами, и которые, соединившись в компании, держать в своих руках контроль над всей внешней торговлей страны.

Некоторые полагают, что с широким открытием Японии иностранцам последует огромное увеличение торговых сделок; что там, внутри страны, иностранные предприниматели встретят добродетельного, честного покупателя и продавца, и что, вступив с ним в прямые сношения, эти предприниматели получат сразу крупные барыши, львиная часть которых остается теперь в карманах туземных маклеров; но люди, более знакомые с положением дел и с характером японцев, утверждают, что все эти радужные мечты — только мечты, — не больше; не откуда было народиться такому купцу; японская торговля, презираемая в течение долгих веков аристократического феодализма, скованная по рукам и ногам всевозможными стеснениями, влачила жалкое существование, и при открытии страны иноземцам эта торговля, в лице ее первых представителей, явилась европейцам в самом печальном виде. За тридцать лет сношений с иностранцами известная часть туземных купцов успела, впрочем, ознакомиться с европейскими методами ведения солидных торговых предприятий и многому научилась; но уровень коммерческой нравственности даже и этой части туземного купечества все еще весьма невысок; ей, например, совсем чужды понятия о необходимости свято держать раз данное слово, строго соблюдать все пункты заключенных контрактов, не отступать от этих контрактов, хотя бы исполнение их грозило принести известные убытки, благодаря каким-либо непредвиденным обстоятельствам, — чужды, словом, те основные понятия о коммерческой честности, без которых немыслимо развитие обширных торговых операций и возможно только разве мелкое маклачество. Что же касается представителей купеческого сословия внутри страны, то, конечно, европейцы встретят среди них все эти непривлекательные черты развитыми еще в большей степени и очутятся снова лицом к лицу с теми трудностями, с какими им пришлось так долго бороться в договорных портах; но, во всяком случае, немного раньше, немного позже, а европейские дельцы сумеют побороть и эти трудности, и если нельзя ожидать особенно большого увеличения торговых сделок тотчас по открытии всей Японии [524] иностранцам, то в конце концов все-таки эти иностранцы завоюют новый обширный рынок для сбыта своих фабрикатов и в течение многих лет будут выручать хорошие барыши на свои капиталы.

Что японский купец — мелкий купец, чуждый энергичной личной инициативы, широкого размаха его западных собратьев, на это указывает, между прочим, и тот факт, что нет почти ни одного крупного предприятия в государстве, которое бы действовало без солидной материальной поддержки со стороны правительства. Не откуда было и народиться, повторяю, иному, более деятельному, более предприимчивому типу купца в стране, только недавно стряхнувшей с себя оковы феодального строя, но в сущности еще удержавшей многие существенные черты этого строя, — в стране мелкой земельной собственности, кустарной промышленности, только что еще зарождающегося фабричного труда, — в стране, переживающей экономическую фазу, аналогичную той, какую пережила западная Европа, в особенности Англия, в XVIII столетии.

Нужно ли жалеть об этом? Нужно ли желать, чтобы Япония развязалась, как можно скорее, с старыми патриархальными методами производства и ввела у себя повсюду машинный труд, который раздавит миллионы мелких кустарей и даст возможность вырости на их развалинах капиталистическому режиму со всеми его прелестями?

Нам, русским, более всех прочих народов заинтересованным в сохранении Японией ее политической и экономической самостоятельности, не может быть иного ответа на эти вопросы, кроме отрицательного. А отсюда само собою должно вытекать и наше особенное отношение к вопросу о пересмотре трактатов с Японией, дающее нам возможность занять здесь такое положение, которое навсегда обеспечило бы нам дружбу этой прекрасной, симпатичной страны, какие бы режимы ни царствовали в ней.

В. Черевков.

Текст воспроизведен по изданию: Из новейшей истории Японии. 1854-1894 // Вестник Европы, № 12. 1894

© текст - Черевков В. Д. 1894
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1894