ЧЕРЕВКОВ В. Д.

ИЗ НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ ЯПОНИИ

1854-1894.

I.

На крайней оконечности восточной Азии, между 31-м и 50-м градусами северной широты, длинной лентой растянулся архипелаг островов, число которых доходит до 3.500; своею совокупностью они образуют целую густо населенную империю, известную под именем Японии.

Заброшенная среди океана, далекая от западной Европы и Америки, Япония до половины текущего столетия представлялась европейским народам каким-то сказочным царством, сфинксом, полным таинственных загадок. Все в ней было так странно, так не походило на западный строй жизни, от всего веяло такой стариной — и это рыцарство, и могущественные феодальные князья, и отчужденность от остального мира, возведенная в систему, в закон, и глубокая ненависть к иноземщине; но страннее всего было двоевластие, царившее здесь: рассказывали, что Японией правят два императора — духовный, столица которого была в Киото, и светский, живший в Иеддо. О взаимных отношениях обоих властителей царила полная путаница не только в умах простых смертных, начинавших тогда интересоваться Японией, но даже в высших [228] правительственных сферах Европы и Америки. В одном только все были твердо уверены, — в том, что в Японии действительно царствуют два императора.

С таким взглядом на положение дел в стране явились в японские воды, в 1854 году, русская и американская военные эскадры, посланные заключить с японским правительством трактаты дружбы и торговли и таким образом — открыть, наконец, Японию остальному миру (Любопытно в настоящее время вспомнить известные и теперь несколько забытые очерки покойного И. А. Гончарова, принимавшего участие в этой экспедиции; его «Фрегат Паллада» дает верное изображение, как в то время мм относились к Японии и как мало знали ту страну, с которою собирались вступить в более близкие отношения. «Августа 9-го (1863 г.), — пишет И. А., — при той же ясной, но, к сожалению, чересчур жаркой погоде, завидели мы тридесятое государство (Японию). Это были еще самые южные острова, крайние пределы, или островки и скалы японского архипелага, носившие европейские и свои имена. Тут были Юлия, Клара; там — Якуносима, Номосима, Ивосима; потом пошли саки: Тагасаки, Коссаки, Нагасаки. Сима значит остров; саки — мыс, или наоборот, не помню. Вот достигается, наконец, цель десятимесячного плавания (из Кронштадта), трудов. Вот этот запертой ларец, с потерянным ключом, страна, в которую заглядывали до сих пор, с тщетными усилиями склонить, и золотом, и оружием, и хитрой политикой, на знакомство. Вот многочисленная кучка человеческого семейства, которая ловко убегает от ферулы цивилизации, осмеливаясь жить своим умом, своими уставами, которая упрямо отвергает дружбу, религию и торговлю чужеземцев, смеется над нашими попытками просветить ее, а внутренние, произвольные законы своего муравейника противопоставляет и естественному, и народному, и всяким европейским правам, и всякой неправде. Долго ли так будет? — говорили мы, лаская рукой 60-ти фунтовые бомбовые орудия. Хоть бы японцы допустили изучить свою страну, узнать ее естественные богатства: ведь в географии и статистике земного шара почти только один пробел и остается — Япония. Страивая, занимательная своею неизвестностью земля растянулась от 32 до 400 слишком градусов с. широты, следовательно, с одной стороны южнее Мадеры; в ней господствуют зной и морозы, ростут пальма и сосна, персик и клюква. Там есть горы, равные нашим высочайшим горам, горящие пики, и в горах — мы внаем уже — родится лучшая медь в свете» («Фрегат Паллада», т. II, Спб. 1862 г., 2-е изд., стр. 2-3). Тан думал ваш Я. А., а вместе с ним и все в 1854 г., не подозревая, что 14 лет спустя, в 1868 г., Япония вполне подпадет под «ферулу цивилизации», и при этом не перестанет «жить своим умом». Вообще, главы о Японии у И. А. Гончарова представляют большой интерес в наше время. — Ред.). Начальники этих эскадр вступили в переговоры с светским императором, как они полагали, не подозревая, что это был простой вассал короны, главный начальник военных сил в стране, а вовсе не государь, и что единственным верховным владыкой Японии всегда оставался один «микадо», тот, кого они считали лишь духовным властителем, кого они совсем игнорировали, [229] но кто один только имел право дать законную санкцию всем трактатам, касавшимся отношений его империи к другим державам. Только счастливым стечением обстоятельств, внутренним кризисом, который переживала страна в данный исторический момент, можно объяснить, почему такое недоразумение не оказало существенного влияния на исход переговоров, не отсрочило открытия Японии.

С тех пор минуло почти сорок лет. Сказка о двух японских императорах давным давно отошла в область исторических курьезов; система правления, которая давала повод к этой сказке, тоже давно рухнула. Япония за это время пережила целый ряд внутренних переворотов и о ней успела вырости огромная литература на английском, французском и немецком языках, осветившая все уголки страны, изучившая условия жизни в ней, ее промышленность, торговлю, нравы и быт людей, ее населяющих, религию, искусство, поэзию, историю, — все стороны и физической, и духовной жизни этой далекой нации, — с такой глубокой основательностью, какой могут позавидовать многие из стран Старого-Света. Одна только русская литература сильно отстала по части сочинений, трактующих о Японии. Особенно это относится к истории Японии вообще и новейшей в частности. Даже в тех немногих сочинениях, имеющихся на русском языке, в которых прямо или косвенно затрогивалась история Японии, не только не нашли себе места события последнего времени, но и вообще переворот 1868 года и эпоха великих реформ, последовавших за ним, нигде не представлены в надлежащем свете. Между тем, для нас, более близкое знакомство с тем, что творится в настоящее время в Японии, представляется делом очень большой политической важности. На дальнем Востоке готовятся теперь весьма серьезные события, находящиеся в прямой генетической связи с новым развитием международных отношений, вызвавших на арену мировой истории государства крайнего Востока — Китай, Японию и Корею. А так как считаться с этими событиями придется, конечно, и нам, то точное знание политических сил и влияний, существующих в только что названных странах, является для нас очень важным вопросом. И всякое сочинение, задавшееся целью способствовать уяснению этого вопроса, какими бы чисто литературными недостатками оно ни обладало, имело бы, поэтому, свое законное право на известное внимание со стороны русского обществу.

Настоящий очерк явился результатом почти восьмилетнего [230] изучении истории Японии, — изучения, начатого еще в первый приезд мой в эту страну — в 1885 году. В основу его легло почти все, что было написано по этой части наиболее выдающегося русскими, американскими, английскими, французскими и немецкими учеными; далее — изучение туземных хроник, переведенных на английский язык, произведений некоторых известных туземных писателей, появившихся на том же всесветном языке, обширный материал, даваемый английскими газетами Иокогамы, в которых, между прочим, отведено довольно значительное место рубрике: «Среди японских газет и журналов», и, наконец, личные встречи с некоторыми деятелями местного оффициального мира.

(Вот названия главнейших туземных газет, являющихся отражением различных течений, существующих в современном японском обществе: оффициальным правительственным органом служит «Квампо»; «Токио Шимпо» и «Коккай» считаются оффициозными газетами; «Нихон Ниппо» и «Чугей Ниппо» — обе принадлежат к консервативному лагерю и обе настроены враждебно против иностранцев; «Маничи Шимбун», «Иоми-Ури-Шимбун» и «Юбин-Хочи-Шимбун» представляют либеральное и дружественное иностранцам направление; органами радикальной партии служат: «Джийю Шихибун» и «Минкен Шимбун»; «Ничи-ничи-Шимбун» считается представительницей японского оппортунизма; газетами независимыми являются: «Джи-джи-Шимбун», «Чойя Шимбун», «Кокумин Шимбун» и «Кейзей Шимпо». Среди ежемесячных политических и литературных журналов наибольшим значением пользуется «Кокумин-но-Тимо».

Привожу здесь же имена наиболее влиятельных современных японских журналистов: с некоторыми из них нам прядется встретиться на страницах этих очерков. Первенствующее место между ними занимает Фукузава Юкичи. Серьезным значением пользуются также Секи Наохико, Шимада Сабуро (младший), Таката Санае, Токутими Ичиро и Куга Минору.)

Первоначально я полагал ограничиться в настоящем очерке изложением событий только самого последнего времени, именно тех, которые совершились в Японии со времени прихода в ее воды эскадр адмирала Путятина и коммодора Перри; но для пояснения многих явлений и фактов современной действительности пришлось бы постоянно отвлекаться в сторону, входить в более или менее пространные рассуждения и почти неизбежные по временам повторения; сверх того, потерялся бы в значительной мере тот «odeur locale», который столь оригинально своеобразен в истории такой страны, как Япония. Аббат Гюг, в своем классическом сочинении: «L’Empire Chinois», говорит, между прочим, что всякая страна имеет свой особенный, ей одной свойственный запах: Китай, напр., пахнет не так, как Тибет или Монголия, а эти последние земли, в свою очередь, отличаются по запаху от любой страны западной [231] Европы. Всякий, кому привелось много путешествовать, в особенности на дальнем Востоке, подтвердит справедливость этого замечания старого аббата: Япония, Китай, Корея, Филиппинские острова, Сиам, Кохинхина, Малаккский полуостров, Ява, Цейлон, имеют все свой специфический запах, пропитывающий не только одежду, жилище, тело туземцев, предметы производства их, но и самую почву, ясно ощущаемый даже в совершенно пустынных местностях, среди гор и лесов этих стран. Такой же своеобразный запах имеет и история государств крайнего Востока, а среди них особенно резко выделяется история Японии, вся пропитанная культом микадо, с его единственной в своем роде династией, царствующей, как гласит предание, уже около двух тысяч лет, с ее наследственным «шогунатом», учреждением, не имевшим ничего аналогичного в истории других государств и ниспроверженным всего каких-нибудь 25 лет тому назад. Вся история Японии самым тесным образом сплелась с историей ее императоров и шогунов, и даже последний фазис ее — поток идей и событий, хлынувший на страну за революцией 1868 года, не может быть ясно понять без знакомства с взаимными отношениями императорской и шогунальной властей; а это немыслимо без уяснения истории возникновения шогуната, который, в свою очередь, только тогда станет понятен, когда мы узнаем причины начала господства военного сословия в этой стране. Все это вместе взятое приводит к необходимости предпослать изложению новейших событий в Японии очерк истории Японии вообще — очерк, впрочем, настолько краткий и сжатый, насколько только позволяет сущность предмета.

II.

Исследования целого ряда выдающихся иностранных ученых нашего времени, занимавшихся изучением Японии, ее языка, литературы и истории, каковы: Kaemperman, Satow, Adton, Chamberlain, Baelz, Мечников и др., с достаточной ясностью показали, что началом японской достоверной истории надо считать не седьмой век до Р. Хр., как думают японцы, а лишь вторую половину VI-го столетия нашей эры, когда в Японию хлынула из Китая через Корею та великая культурная волна, которая принесла с собой сюда буддизм, китайские учреждения и письменность. Правда, есть основание думать, что китайская цивилизация стала завоевывать себе почву в Японии уже с [232] III-го века по Р. Хр.; но распространение ее здесь шло очень медленно, настолько медленно, что китайские миссионеры, явившиеся в эту страну в начале VI-го в., нашли ее совершенно неподготовленной к восприятию новой религии, именно вследствие полного незнакомства туземцев с письменностью и языком прибывших проповедников. Только по усвоении японцами китайской письменности, на что понадобился не один десяток лет, стали возможны и успех буддизма в стране, и ознакомление Японии с китайской цивилизацией вообще.

Таким образом, говорит в настоящее время серьезно об эпохе первых императоров Японии, придавать им значение несомненно существовавших исторических деятелей — ни в каком случае нельзя. Но так как японские историки, политические деятели и государственные люди доныне постоянно ссылаются на этот ранний период истории своей страны, то мы считаем необходимым дать здесь самый беглый очерк и этого периода, руководствуясь главным образом тем, как трактует о нем одно из древнейших туземных сочинений, считающееся своего рода библией, именно «Ко-джи-ки», т. е. «Памятники деяний минувших лет».

(Перевод «Ко-джи-ки» на английский язык, сделанный Чамберленом (B. H. Chamberlain), напечатан в приложении к X-му тому «Transactions of the Asiatic Society of Japan».

Древнейшими, дошедшими до нас, памятниками японской письменной литература являются:«Ко-ку-ши», т. е. «Летописи Японии», год составления которых соответствует 621-му году нашей эры; «Ко-джи-ки», или «Памятники деяний минувших лет», написанные в 711-мь году, и «Ни-хон-ки» — «Японские хроники», появившийся в 720-м году. В этих сочинениях, содержащих ряд более или менее подробных и очень запутанных рассказов о возникновении вселенной, богов и духов, неба и земли, излагается также и история японского государства, начиная от появления на почве его потомка богини Солнца — первого земного правителя этой страны. «Ко-джи-ки» оканчивается на 628-м году христианской эры; «Ни-хон-ки» доводит историю до 701-го года. От «Ко-ку-ши» дошли только отрывки.)

Божественный век и весь собственно мифологический отдел этого сочинения мы опускаем. О жизни и деяниях первого японского императора оффициальная туземная история говорит следующее. Джинму-Тенно, прямой потомок богов, творцов неба и земли, родился близь Хиуга, на острове Киу-Сиу. Когда ему исполнилось 50 лет, он, вместе со своими родственниками и слугами, прошел северную часть Киу-Сиу и отправился на судах через внутреннее японское море. Течением занесло его на остров Хондо (Главный по величине и значению остров Японии, неправильно называемый в наших географиях Ниппоном; Ниппоном японца зовут всю «Страну восходящего солнца».), к местности близь [233] теперешнего города Осаке. Жители встретили пришельцев враждебно. После жестовой битвы Джинму был разбит. Собранный военный совет решил, что причину поражения надо искать в непочтительности «детей Солнца» относительно их матери, «богини Солнца»: они двигались с запада на восток, тогда как следовало идти по солнцу, т. е. с востока на запад. План дальнейшего путешествия был затем изменен, и завоеватели двинулись внутрь острова, по направлению к провинции Ямато. Здесь хвостатые и бесхвостые демоны упорно защищали свою почву, но в конце концов были побеждены, и Джинму основал свою столицу в Кашивабара, близь теперешней Нары, в провинции Ямато. В 7-й день 4-го месяца 660 г. до Р. Хр. он торжественно взошел на престол. Этот день поныне считается в Японии великим национальным праздником. Отпраздновавши заключение мира, император роздал награды своим товарищам по оружию и назначил из главарей своего войска начальников над покоренными провинциями. Затем, время остальной жизни (он умер 127 лет) он посвятил умиротворению страны. Эта часть истории заканчивается рассказом о смятениях, сопровождавших царствование наследника Джинму. Потом идет скучное повествование, обнимающее период в 500 лет, не содержащее в себе ничего, кроме описаний резиденций государей, мест, где они погребались, и лет, сколько они жили. Таким образом мы приходим к эпохе императора Суджинна Тенно, царствование которого, как предполагают, непосредственно предшествовало христианской эре. Су-Джин, или Суннин, был человек необыкновенной мудрости и благочестия; он научил своих подданных, как надо проводить каналы и устроивать ирригацию полей (отчего и считается отцом японского земледелия), и всячески поощрял судостроение, чтобы облегчить сношения между различными частями империи и вызвать обмен между ними продуктов. В его царствование из королевства Мимана (в Борее) прибыл посланец с дарами; а несколько времени спустя, один корейский принц, в сопровождении большой свиты, пришел в Японию и поселился в ней навсегда.

В древней Японии существовало, вместо деления на провинции, деление на дороги, около которых лежали селения. Это деление на дороги соответствует нынешнему делению на [234] провинции и остается в силе до последнего времени; но в каждой дороге причисляется теперь уже не одна, а несколько близлежащих провинций. При Су-Джине империя разделялась на четыре дороги. Чтобы защитить земледельческое население этой страны от постоянных вторжений враждебных племен, император во главе каждой дороги поставил военного начальника или сиогуна, на обязанности которого лежала как военная граница государства, так и дальнейшее приведение в покорность императору еще неподчиненных ему отдаленных областей, населенных дикими инородцами.

Главный интерес следующего царствования, обнимающего множество событий невероятных, фантастических, чудесных, сосредоточивается на необходимости умиротворения одного грозного туземного божества. За рассказом об этих событиях идет повествование о междоусобной борьбе в императорской фамилии, о романических приключениях императоров, о ввозе апельсинного дерева из «Вечной страны» (вероятно, из Китая), и, наконец, мы приходим к циклу рыцарских легенд, группирующихся главным образом вокруг одного принца, по имени Ямато-Таке (Богатырь Ямато), сына императора Кей-Бо, царствовавшего от 71 по 130 г. хр. эры. Плодом многочисленных военных походов этого принца, являющегося главным героем величайшей эпопеи героического века, было завоевание большей части восточной половины главного острова. Ближайшее царствование снова бедно событиями; а следующее за ним — неожиданно переносит нас совсем в другую обстановку: двор теперь в Киу-Сиу, на самом южном из четырех главных японских островов. Боги через посредство жены царствующего государя, императрицы Джингу-Бого, открывают существование обетованной земли — Кореи, которою легко овладеть. Император не верит богам и наказывается смертью за свое неверие; но императрица решается последовать совету богов, и после ряда гаданий, молитв и совещаний со своим первым министром отправляется во главе огромного флота покорять Корею, что ей и удается выполнить. Следующим подвигом воинственной Джингу-Кого является ее поход в Ямато, где она, разбив войска возмутившихся тамошних князей, заставляет их признать ее своей властительницей. Помощью этого похода циклы легенд Ямато и Киу-Сиу приводятся в единство, и Ямато затем окончательно делается центральным пунктом, вокруг которого группируется вся дальнейшая политическая история Японии. [235]

Завоевание Кореи или, точнее говоря, морской дессант в одну из ее южных провинций, произошел около 200 года нашей эры. Начиная с эпохи воинственной императрицы, в Японию являются, как говорят, во множестве колонисты и из Кореи, усвоившей уже себе цивилизацию Китая, и из самого Китая. Говорят, между прочим, что в эту эпоху однажды целые 17 округов южного Китая прибыли массой в порт Киу-Сиу. Ученый кореец Вани, или Онин, приглашенный в Японию в царствование О’Джина (сына императрицы Джингу), явился ко двору микадо в 285 году, принеся с собой большое количество китайских книг. Впрочем все эти рассказы подвержены большому сомнению, и вообще летописи царствования О’Джина далеко не свободны от различных фантастических подробностей. Сам монарх жил, говорят, 130 лет. Его наследник Нин-току (один из мудрейших и великодушнейших государей Японии) царствовал 87 лет.

В эпохе О’Джина и Нин-Току некоторые ученые относят начало письменности и введения буддизма в Японию; но большинство относит эти события к более позднему времени, — в VI-му веку.

В VI веке в Японию являются во множестве буддийские миссионеры, и буддизм быстро покоряет себе новую страну. Буддизм (См. «Buddism», by Rhys Davids; Murray’s «Handbook for Japan» 1,2, 3 edit.; «Handbook for students of Chinese Buddism», by Eitel; «Things Japanese», by A. H. Chamberlain и др.) явился на сцену мировой истории, как чисто атеистическое, философское учение, нравственный кодекс которого был, однако, гораздо выше, чем правила морали всякой другой языческой религии, когда-либо существовавшей и до, и после него. Явившись в Индии, стране опутанной множеством каст, он не признал их и объявил, что все люди одинаково греховны и несчастны, и все одинаково способны сделаться свободными от греха и несчастия путем внутреннего просветления, путем познания тщеты всего сущего, мимолетности всех явлений, помощью истребления в себе желаний, составляющих корень земных страданий. Он учил, что душа всякого человека, до его рождения на свет, уже жила в каком-либо ином состоянии, и что все бедствия этой жизни суть наказания за грехи, совершенные в предшествующем состоянии. Человеческая душа должна пройти через бесчисленные моменты мимолетных существований, которые зовутся жизнью, через длинный ряд последовательных рождений, страданий и смертей, пока в течение веков она [236] не достигнет «нирваны». Под именем нирваны некоторые буддисты понимают полное уничтожение души, личности, сознании, тогда как другие держатся того мнении, что душа в нирване достигает высшей степени просветленного сознания и абсолютного покоя.

Таким образом, по основным своим догматам, буддизм резко отличается от любой из христианских религий: не вера, а знание, просветление разума, составляют условия спасения по буддийскому учению; желанный конец человеческого бытия — не вечная жизнь и активное участие, вместе с сонмом ангелов, в непрестанных молитвах и прославлении Творца, но поглощение в нирване, — блаженное «Ничто».

Буддизм отрицает существование Бога, как верховного творца вселенной: он говорит, что материя вечна, и так как она обладает способностью непосредственной самоорганизации, то если даже погибнет вселенная, эта способность скоро восстановит ее и приведет затем в новым перерождениям и распадениям, без всякого особого верховного содействия. Буддизм, правда, признает известных богов (перешедших в нему, так сказать, по наследству от браманизма), но эти боги, в его главах, имеют гораздо меньше значения, чем те люди, которые путем постоянного самоусовершенствования в последовательных стадиях существования, достигли повоя совершенной чистоты и святости и которые таким образом являются воплощением самого Будды.

Заповеди буддизма суть правила чистейшей нравственности: кроме запрещений убийства, воровства, соблазна, лжи, пьянства и всякой скверны, — специальные предписания осуждают здесь лицемерие, гнев, гордость, подозрительность, жадность, сплетничество, жестокость по отношению в животным. Между добродетелями, которые рекомендуются верующим, мы находим: почтение в родителям, заботу о детях, подчинение властям, благодарность за содеянное добро, обязанность забывать оскорбление, невоздавание злом за зло, умеренность в дни благополучия, покорность в дни испытаний, душевное равновесие при всех обстоятельствах жизни.

Таков был буддизм в его первобытной чистоте, при его появлении на почве Индии за 6 1/2 веков до Р. Хр. Его успех вне родной страны был громаден. Он охватил Тибет, Бирму, Сиам, Китай, Манчжурию, Корею, Сибирь и через 12 веков достиг Японии. В течение этого времени простые доктрины Будды были развиты в целую теологическую систему, со всеми [237] атрибутами религии: буддийская религия имела теперь целое жреческое сословие, монастыри, чувственный рай, такой же определенный ад и чистилище, населенные целой иерархией духов; имелись свои «жития святых», держались общие соборы, на которых устанавливались или отменялись догматы.

В таком виде буддизм явился в Японию. Страна эта была тогда девственной почвой для всего, что только могло назваться религией. Бледный туземный культ — «синто» — состоял главным образом в принесении жертв душам умерших предков да в церемониях телесного очищения. Если отбросить от него догмат божественного происхождения микадо и обязанность всякого японца слепо повиноваться ему, то от этого культа ничего, в сущности, и не останется, кроме запутаннейшей космогонии. Душа древнего японца должна была быть, поэтому, готова принять все, что явилось более определенным и положительным, чем голая пустота его родного культа. И синто должен был уступить буддизму (Синтосский культ никогда, впрочем, не был вполне подавлен новой верой и дошел до наших дней, хотя, конечно, и в сильно измененном виде.). Конечно, это случилось не вдруг, и не без известного сопротивления со стороны консервативных умов. Прошли века прежде, чем религия Будды завоевала себе новую страну; но, раз завоевав ее, буддизм наложил резкую печать на весь духовный склад японской нации: все народное образование сосредоточилось мало-помалу в руках буддийских священников и учителей; буддизм ввел в Японию искусства, науки, медицину, создал драматическую поэзию и вообще оказал глубокое влияние на все сферы общественной и умственной деятельности японской народности, которая, можно сказать, выросла и воспиталась под его могучим непосредственным воздействием.

Среди буддийских миссионеров первых веков, деятельность которых была особенно плодотворна для насаждения буддизма в Японии, самым выдающимся является знаменитый Кобо-Дайши (род. 774 г. † 835 г.), замечательный ученый своего времени, знаток санскрита и китайского языка, составитель японской азбуки, муж великой святости вообще. Он учил, между прочим, что синтосские боги суть воплощения Будды в Японии, чем устанавливал естественную связь между новою верою и первобытным культом страны, привязывавшим японца в богам его предков. Во времена Кобо-Дайши буддизм уже разбился на многочисленные секты, которые или основывались в самой Японии, или привозились из Кореи и Китая. [238]

III.

От начала японской империи до столетия, следующего за введением буддизма, — микадо были, и в теории, и в действительности, истинными вождями своего народа: они лично правили страной и начальствовали над ее армиями. То был золотой век императорской власти, цветущее время личного значения и влияния императоров. Введение буддизма через Китай и Корею ввело в Японию и некоторые обычаи этих государств. В царствование императрицы Суйко, в 603 г. нашей эры, правительственные чиновники были разделены на разряды по рангам, на подобие китайских рангов. Вскоре после Суйко взошла на престол императрица Ко-Когу, главным советником которой был один из знаменитейших государственных людей Японии, Накатоми-Каматарико, родоначальник рода Фудзивара. При нем, в 649 году, были учреждены, по китайскому образцу, восемь министерств. При нем же был издан свод законов, имевший силу до самого недавнего времени.

Появление на японском престоле, в течение целого ряда царствований, женщин и мальчиков должно быть отнесено за счет буддизма: для лучшего служения Богу, императоры после непродолжительного царствования отрекались от власти и удалялись в монастыри, а на престол вступали дети или молодые женщины; все помыслы последних, в свою очередь, под влиянием новой религии, могущественно завладевшей умами, направлялись на изучение религиозных книг, на сооружение храмов, громадных идолов и колоколов. Все эти обстоятельства способствовали превращению императорского достоинства в почетный титул и переходу действительной власти в руки министров, а постепенно выросшие дворянские фамилии развернулись в две могущественные касты военных и гражданских чинов. До VIII-го ст. в Японии не существовало специального класса воинов: армии являлись народным ополчением, которое после войны расходилось к своим обычным занятиям. Около конца VIII-го в. царствовавший тогда император издал следующий указ: все те из богатых крестьян, которые умеют хорошо ездить верхом и стрелять из лука, должны составить военное сословие; а остальные — бедные и слабые — пусть продолжают обработывать землю. Этот укав имел глубокое влияние на всю дальнейшую историю страны. Для поддержки существования военной касты тогда же было приказано доставлять в казну [239] известную часть сбора риса, которая и стала раздаваться солдатам, как жалованье. Эта реформа, таким образом, осудила один класс населения на жизнь вола подъяремного, а другому предоставила тот обеспеченный досуг, при котором стали возможны путешествия, литературные и научные занятия, развитие всяких рыцарских чувств и понятий о чести, — словом, создала условия для образования того типа, который известен под именем «самурайя» и который олицетворяет собою идеал японской нации. Посмотрим теперь, как образовалась высшая знать Японии.

В древности микадо имел одну законную жену, дети которой пользовались правом наследовать престол отца, по его личному выбору, и 12 жен de la main gauche. Дети последних, в случае бездетности первой, законной супруги, могли также рассчитывать быть избранными отцом в престолонаследники. Кроме того, четыре семейства императорской крови были выделяемы от прочих, получали особые доходы и образовали как бы резерв царствующей фамилии: в случае неимения императоров прямого мужского потомства, наследник престола мог избираться из этих четырех фамилий; из них же выбирались и мужья царским дочерям. Эти четыре императорские фамилии (Син-Во) называются: Фу-Сими, Арисугава, Катсура и Кун-Нин.

После императорского дома и четырех семейств царской крови, первое место в стране, по знатности рода, всегда принадлежало придворному дворянству, — «куге». Многие из фамилий куге происходят от младших членов царствующего дома; происхождение других относят в эпохе завоевания страны императором Джин-му: предки их были товарищами первого императора по оружию и, в награду за свои услуги, получили земли в центре тогдашнего государства.

Вот наиболее внятные роды страны, с именами которых нам придется здесь встретиться: 1) Фудзивара; фамилия эта основана известным Накатоми-Коматарико, который происходил сам от одного из божественных сотоварищей Джин-му; 2) Сугавара, — почти столь же древний род, как и Фудзивары; он прославился ученостью, литературными талантами и благочестием своих членов; 3) Тайра; родоначальником этой фамилии был один из правнуков императора Квамму (782-805 г); 4) Минамото; этот род был основан одним из внуков императора Сей-Ва (839-880 г.). Члены обеих последних фамилий известны своими военными доблестями. [240]

Хотя в VII столетия было создано множество должностей в империи по образцам, заимствованным из Китая, но куге были достаточно многочисленны, чтобы их наполнить. Фамилия Фудзивара, при этом, постепенно получила преобладание над всеми другими знатными родами: важнейшие должности при дворе и в провинции были заняты ее членами. Мало-помалу она забрала в свои руки все управление империей, прикрываясь только именем микадо. В течение целых столетий жены для императоров выбирались почти исключительно из рода Фудзивар. В 888 году было учреждено звание «квамбакку», равносильное регентскому достоинству: регент вступал в управление страной при малолетстве императора или при вступлении на престол императрицы. Возложенное впервые на члена все той же фамилии, регентское достоинство сделалось в ней наследственным. С течением времени род Фудзивара разросся до размеров большого клана и разделился на пять ветвей, известных под общим именем регентских фамилий.

При отсутствии определенных законов престолонаследия, для этого всемогущего рода был открыт широкий простор для игры престолом: Фудзиварам не трудно было выбрать наследника по своему вкусу, когда государь умирал или отказывался от власти, и легко было снова сделать трон вакантным, заставив императора отречься.

До конца VIII-го столетия не существовало постоянной императорской резиденции. Столица, в древности, переносилась с места на место, странствуя по так называемым дворцовых провинциям: Ямато, Ямаширо и Сетсу. Двор имел, в сущности, характер военного лагеря, готового всегда отправиться к тем пунктам, где грозила наибольшая опасность от диких племен; но когда непокорные племена были оттеснены далеко на север, владения короны значительно расширились, мирные государственные дела и задачи усложнились, тогда вопрос о постоянной столице, как центральном пункте административного управления, стал вопросом первостепенной важности.

В 794 году двор окончательно утвердился в Киото. В этому времени между микадо и его народом возникла уже та стена бюрократии, которая сделала государя недоступным для массы, окутала его туманом сверхъестественного бытия, связала по рукам и ногам этикетом и, лишив действительной власти, сделала эту власть предметом всех честолюбивых аппетитов. Открывалась эпоха великих междоусобных войн. Мы говорили, [241] какого могущества при дворе достигла фамилия Фудзивара в концу VIII-го столетия. Чтобы удержаться на высоте положения, ей, однако, приходилось так или иначе считаться с другими знатными родами. Отсюда — масса интриг и всевозможных преступлений, составляющих одну из самых мрачных страниц японской истории.

Самым ранним соперником фамилии Фудзивар явился род Сугавара; но он был сломлен в этой непосильной борьбе. Вскоре, однако, выступили новые соперники всемогущей фамилии. Дело вот в чем: гражданские должности в государстве были монополизированы Фудзиварами. Главари этой фамилии предпочитали утонченную жизнь двора суровостям военных походов в границам империи, каких постоянно требовали восстававшие полупокоренные племена, — и предоставили ведение военных дел двум другим знатным фамилиям, Тайра и Минамото, между которыми стали появляться люди, обладавшие выдающимися военными талантами. Оба эти рода постепенно выросли в целые военные кланы, доставлявшие императорским армиям полководцев и военных начальников вообще.

Пока главы этих фамилий находили удовлетворение своему честолюбию в военной славе, Фудзивары были спокойны за свое положение при дворе. Опасность соперничества и борьбы за власть явилась со стороны женщин этих двух фамилий. Особенности замещения японского престола открывали широкое поле для женских честолюбий. Считая свои фамилии столь же знатными, как и Фудзивара, женская половина родов Тайра и Минамото стала добиваться чести попасть или в императрицы, или, на худой конец, в побочные жены императоров. Влияние этих женских домогательств, в связи с возросшим значением и силою родов Тайра и Минамото, было настолько сильно, что всемогущие Фудзивары должны были уступить, и в 1008 г. законной женой императора сделалась впервые одна из представительниц фамилии Минамото. Этой фамилии, между прочим, принадлежит честь окончательного усмирения восточных провинций главного острова, а Тайрам — умиротворение, юга и запада империи.

Один из членов рода Тайра, по имени Тадамори, по окончании своих славных походов, завершившихся усмирением южных и западных областей государства, прибыл в Киото, женился здесь и имел от этого брака сына, — Кийомори; с этим именем связан ряд мрачных и кровавых сказаний японской истории. В 36 лет Кийомори был уже министром внутренних дел империи. Обе воинственные фамилии, Тайра [242] и Минамото, жили теперь в Киото в мире и дружбе до 1156 года, когда они сделались сразу смертельными врагами. В этом году возгорелась борьба между двумя претендентами на престол, считавшими каждый свои притязания законными. На сторону одного из них стали Тайра, на сторону другого — Минамото. Партия Тайра восторжествовала, она захватила императорский дворец, посадила своего протеже на престол и, владея особой микадо, сделалась владычицей страны. Это было началом господства в Японии военного сословия, — господства, продолжавшегося вплоть до 1868 года. Кийомори, очутившись господином положения, постарался не только достичь самых высших почестей и возвысить весь свой род, но и решил истребить ту фамилию, которая с падением Фудзиваров, унесенных волной революции, доставившей ему власть, являлась единственной возможной его соперницей при дворе.

В 1171 г. власть Кийомори достигла своего апогея: 60 членов его рода занимали высшие придворные должности; дочь его сделалась женой императора, а двое сыновей получили высшие военные звания. С помощью наемных убийц, Кийомори отделался от главных взрослых членов фамилии Минамото; но остались дети, которым удалось избегнуть смерти. Из них выросли потом суровые мстители за поруганный, обездоленный род. Это были знаменитые в истории страны братья Иоритомо и Иошитсуне.

Расправившись со своими врагами и достигнув высшего положения в империи, Кийомори стал позволять себе неслыханные дерзости не только по отношению к тем, кто стоял ниже его, но даже к принцам императорской крови. Для низложения надменного временщика составился заговор, и во главе этого заговора стал оскорбленный член императорской фамилии. От старого императора, которого Кийомори заставил отречься от престола, взяты были письма к Иоритомо, тем временем возмужавшего, где император просил его освободить страну от Кийомори: Иоритомо считался старшим в роде Минамото и главным врагом Кийомори, убившего его отца и сделавшего его мать своей любовницей. Иоритомо выбрал местечко Камакуру своей резиденцией и начал набирать себе приверженцев. Но пока был жив Кийомори, партия Иоритомо не могла рассчитывать на большой успех: число недовольных старым режимом, правда, было очень велико, но немного находилось таких смельчаков, которые, не боясь грозного диктатора, решались открыто примкнуть в партии, поднявшей знамя бунта против него. [243]

Со смертью Кийомори, последовавшей в 1181 году, обстоятельства разом изменились. Минамото подняли голову; за ним потянулись все «униженное и оскорбленное» долгим самовластием Кийомори, и дело фамилии Тайра было проиграно. В нескольких стычках войска Иоритомо победили войска приверженцев Тайров; один из военачальников Иоритомо взял столицу; молодой император, женатый на дочери Кийомори, бежал из Киото; повсюду были разослано войска — сломить киотскую бюрократию, преданную интересам Тайров. Приверженца и члена преследуемой фамилии соединились в укрепленном замке, в Фукуваре, и стали собирать войска. В 1184 году Иошитсуне взял фукуварский замов и предал его пламени. Сын Кийомори и его главное сподвижники бежали тогда на остров Сикок. Иошитсуне преследовал их по пятам, выбил из всех укрепленных позиций и погнал их к Симоносекскому проливу. Так как Тайра были с земли повсюду вытеснено, то вопрос должен был окончательно решиться морским сражением. Они собрали флот в 500 морских судов, на которые посадили свои войска, жен, детей, престарелых отцов и матерей. В этой толпе были вдова и дочь Кийомори, последняя вместе со своим мужем, — малолетним императором. С ними же находились и священное знаки императорской власти — меч и шар. Решительной бой произошел в апреле 1185 года при Дан-но-уре, близь теперешнего города Симоносеки. На кораблях Минамото были только вооруженное воины. Уже одно это обстоятельство давало им перевес над флотом Тайров; но гонимый род, которому оставалось одно: или победить, или умереть в волнах пролива, одушевленной присутствием своих семей, дрался с ожесточением; к концу дня стало, однако, ясно, что Минамото одолевают. Видя безнадежное положение дел, вдова Кийомори, взяв на руки своего внука, — малолетнего императора, бросилась с ним в море и утонула. Сотнями гибли в волнах члены фамилии Тайра, и до ныне еще живет в народе память об этом побоище. «Японский мореплаватель, с стесненным сердцем, проходит место ужасной битвы, и ночью, в фосфорическом блеске волн, видит отсвет душ погибших героев. Японский крестьянин залива видит иногда по ночам, как тени неприятельских армий вычерпывают море бездонными черпаками, осужденные очищать таким путем океан от позора, каким они его некогда покрыли» (Griffis, ... «Mikado’s Empire».). Лишь [244] немногие из фамилии Тайра и ее сторонников избегли смерти в данноурской битве и нашли спасение в ущельях гор острова Киу-Сиу. В центре этого острова находится нагорная равнина, простирающаяся в длину верст на 30. Это место, сто лет тому назад, оставалось совершенно неизвестным туземцам, и когда его открыли случайно, то нашли в нем три населенные деревни, построенные близь болота; главная из них называлась Тайра. Дальнейшие исследования показали, что жители этих деревень были именно потомки некоторых членов и сторонников фамилии Тайра, бежавших сюда после данноурской битвы. Боязнь, что их накажут за вины предков так прочно укоренилась в них, что все эти шесть столетий они прожили в полном отчуждении от всего остального мира (Диксон, «Япония».).

Из женщин, переживших данноурскую битву, некоторые вышли замуж за победителей, другие покончили с собой самоубийством, третьи занялись ремеслом куртизанок. И доныне, как говорят, куртизанки города Симоносеки, ведущие свой род от женщин Тайра, пользуются некоторыми особыми правами и преимуществами.

Месть Иоритомо не ограничилась, однако, этой блестящей победой над враждебным родом: многие дети фамилии Тайра остались в Киото, и все они были преданы смерти в присутствии специального посланца из Кама-Куры, — зятя Иоритомо.

Страна в это время находилась в состоянии анархии: разбои, грабежи, целые гнезда мародеров, целые крепости из монастырей, с запасами оружия, с огромными богатствами, готовых всегда оказать поддержку той партии, которая была им выгодна. Восстановление законного порядка и усиление престижа правительственной власти являлись настоятельной задачей для Иоритомо, и он справился с своей задачей весьма оригинально: прежде всего он устранил возможность постоянных столкновений и счетов своих с киотской знатью тем, что совсем покинул резиденцию микадо и поселился в Кама-Куре: в Киото остались все обаяние, весь почет, подобающий верховной божественной власти императора, а действительная власть сконцентрировалась в Кама-Куре, в его собственных руках. Когда столица Иоритомо обратилась в огромный город, он создал свой государственный совет, решавший все дела, касавшиеся восточных провинций главного острова, и судебный трибунал, ведавший главным образом дела о разбоях. Пять [245] членов его фамилии были назначены императором, по его просьбе, губернаторами провинций. Это было большим нововведением, так как до того времени губернаторские места занимались исключительно гражданскими лицами из киотских придворных. Иоритомо, впрочем, не имел вначале намерения захватить в свои руки военный контроль над страной. Идея такого подчинения принадлежит одному из его министров. Чтобы иметь постоянно под руками свою восточную армию, Иоритомо, по совету этого министра, предложил учредить во всей империи специальный налог для содержания местных гарнизонов и на обязанность их возложить поддержание внутреннего порядка в стране. Далее, в каждую провинцию, сверх гражданского губернатора, был назначен еще военный начальник с тем, чтобы он участвовал в управлении провинциею на равных правах с губернатором. Наконец, Иоритомо выхлопотал у императора, чтобы на должности этих военных начальников были назначены его собственные родственники, отличившиеся в войнах, и чтобы все они были поставлены под власть и контроль самого Иоритомо. Раз получив все это, Иоритомо тем самым приобрел могущественную власть над всей Японией.

Таким именно образом было положено начало тому военному управлению, которое царило над страной в течение почти семи веков.

В 1192 году Иоритомо достиг зенита своего могущества и значения: микадо даровал ему титул «Сей-и-Тай-Шогун», что, в буквальном переводе, значит: «Покоряющий варваров Великий Генерал». Первоначальное происхождение этого звания надо искать в тех подвигах, которые оказали предки Иоритомо и сам он в окончательном усмирении инородцев северных и восточных частей главного острова. Титул этот существовал до 1868 года. В древности все высшие военачальники назывались шогунами. С этой новой приставкой шогун приобретал военную власть над всеми остальными начальниками войск, являясь, так сказать, генералиссимусом империи. Но необходимо заметить теперь же, что как ни велика была впоследствии власть Сей-и-Тай-Шогунов, они всегда оставались военными вассалами вороны, не больше, правившими страной только во имя микадо и для блага микадо. [246]

IV.

Иоритомо умер в 1199 году. В истории его родной страны он считается одним из самых замечательных правителей и военных деятелей; но его слава омрачена рядом жестокостей не только по отношению к врагам, но и к собственным родственникам, политическая благонадежность которых делалась почему-либо подозрительной в его глазах. В этом отношении особенно замечателен его поступок с родным братом Иошитсуне, оказавшим ему великие услуги. Блестящая воинская слава Иошитсуне, главного героя истребления рода Тайров, возбудила в душе Иоритомо зависть в брату. Нашелся клеветник, который раздул эту зависть в ненависть, выставив на вид опасный характер популярности героя, имевшего будто бы тайною целью низвержение Иоритомо и захват власти в свои руки. И вот, когда Иошитсуне, после своих блистательных побед, возвращался в Кама-Куру (это было после данноурской битвы), он получил приказание от Иоритомо не вступать в его столицу, а ждать дальнейших распоряжений в одной деревушке. Здесь Иошитсуне написал письмо, где перечислил все, что он сделал, все трудности недавних походов и битв, опасности, которым он лично подвергался, и просил очистить его имя от клеветы и подозрения. Письмо было послано главному советнику Иоритомо, которого Иошитсуне просил стать посредником между ним и братом. Прождав напрасно ответа, Иошитсуне отправился в Киото. Здесь слуги Иоритомо, по приказанию последнего, пытались убить героя. Он бежал в провинцию Ямато, где снова было покушение на его жизнь. Тогда он удалился на север, в одному из своих друзей. Шпионы брата открыли, однако, его убежище, и Иошитсуне, по общераспространенной версии, убил сначала собственными руками жену и детей, а затем совершил над собой «хара-кири», после чего голова его была отослана в Кам-Кауру. Но действительность этого рассказа подвержена еще большому сомнению. Есть указания на то, что Иошитсуне бежал на остров Иезо, жил долго между аинами и прославился здесь как великий и мудрый законодатель. После смерти он был обожествлен этими дикарями, которые чтут его память поныне. Другие утверждают опять, что Иошитсуне не умер на острове Иезо, а бежал с него в Азию и сделался тем великим завоевателем, который известен в истории под именем Чингис-Хана. В книге, [247] носящей название Сеппу, изданной в Китае и представляющей собрание всякой исторической смеси, говорится положительно, что Чингис-Хан был, собственно, некто Иошитсуне, прибывший в Китай из Японии, Действительно, если написать фамилию Минамото-Иошитсуне китайскими знаками, то она будет читаться Джен-Гике», — это во-первых. Далее, Иошитсуне после своей смерти получил название Тему-Джин, или Тен-Джин; как известно, первоначальное имя монгольского завоевателя, при его появлении на сцене мировой истории, было также Тему-Джин, или Темучин (что значит законодатель). Японские айны боготворят Иошитсуне опять-таки под именем «Гангван-Дай-Мио-Джин (Тему-Джин)», т. е. «великий, славный законодатель». Это — второе доказательство вероятной тождественности обеих исторических личностей. Иошитсуне родился в 1159 г.; ему было 30 лет в то время, когда он, по первой версии, умер. Чингис-Хан родился, по общераспространенному мнению, в 1160 г., и умер в 1227; если Джен-Гике (т. е. Минамото Иошитсуне) и Чингис-Хан — тождественны, то герою оставалось 38 лет до окончания его завоевательной деятельности. Таким образом, и цифры годов рождения Иошитсуне и Чингиса совпадают почти год в год.

Будущий великий завоеватель, — говорят монгольские предания, — принял в своей молодости имя Дженгис» (т. е. Величайший) по совету одного шамана, а народ свой назвал монголами» (т. е. смелыми, предприимчивыми). Ему было предсказано, что он завоюет весь мир. Действительно, он и его сыновья покорили Китай, Корею, Багдадский калифат и расширили монгольскую империю до Одера и Дуная» (Griffis «Mikado’s Empire». Ср. также: Rein, «Japan»; Metchnikoff, «L’empire Japonnais».). Они пытались завоевать и Японию; но об этом будет речь дальше.

Сыновья Иоритомо оказались людьми вовсе не обладавшими теми качествами, каких требовало их положение. Они попали в руки могущественной фамилии Ходжо, глава которой вскоре заставил старшего отречься от титула шогуна и постричься в монахи в одном из храмов, где его и убил потом подосланный убийца. Младший погиб от руки своего родного племянника, — и власть перешла окончательно в руки Ходж, которые, не называясь шогунами, присвоили себе власть назначать и свергать, с одной стороны, шогунов, а с другой — императоров. Эта фамилия правила страной полтораста лет, и, несмотря на [248] то, что некоторые из правивших членов ее известны были как выдающиеся ученые, поэты и законодатели; несмотря на то, что при них царствовали мир и порядок, и некоторые отрасли искусств достигли небывалой до того высоты, возникли великолепные храмы, пагоды, колоссальные статуи богов; несмотря, наконец, на то, что им принадлежит честь отражения монгольского нашествия на страну, — тем не менее народная память никогда не простила им того жестокого произвола, с каким они обращались с императорами. Ненависть, которую они возбудили в народе, вызвала, наконец, взрыв восстания против них, и в 1333 году власть Ходжо была сломлена, а их столица, город Кама-Кура, обращен в груду пепла и развалин.

Мы говорили выше о монгольском нашествии на Японию, бывшем при Ходжо. Дело вот в чем: по низложении Сун’ской династии и покорении всего Китая, Кублай-Хан отправил послов в Японию, с требованием почетной дани. Регент фамилии Ходжо, правивший тогда страной (1268 г.), отверг это требование. Оно снова повторилось, и опять с тем же результатом. Тогда десять тысяч монголов попробовали высадиться на остров Киу-Сиу, но были отбиты (1274 г.).

Снова Кублай-Хан отправил послов, которые объявили регенту, что не вернутся в Китай без дани. Вместо всякого ответа, регент велел отрубить им головы. Новое посольство постигла та же участь. Тогда от берегов Кореи двинулся огромный флот из 3 1/2 тысяч джонок, с дессантом в 100 тысяч монголов и 7 тысяч корейцев, снабженных метательными орудиями, которые научил их делать живший при дворе хана знаменитый венецианец Марко Поло. Гибель Японии казалась неизбежной; но на помощь ей пришли стихии: один из свирепых японских тайфунов (ураганов) разразился над неприятельским флотом, разметал и потопил большую часть его кораблей, так что на долю японских солдат осталось только добивать жалкие остатки могучей армии. Говорят, только три человека достигли обратно берегов Кореи, чтобы рассказать своему государю о полном истреблении его войска. Это случилось в 1281 году, и Китай с тех пор не делал более попыток овладеть Японией.

С падением фамилии Ходжо, в 1333 году, открывается самый смутный период японской истории.

Можно было думать, что микадо, восстановленный в своей власти, уничтожит навсегда систему шогунального управлении; [249] случилось, однако, не то: император попал в руки новой возвысившейся знатной фамилии, — Аши-Кага. Глава этой фамилии, Такеучи, снова восстановил Кама-Куру, которая сделалась военной столицей империи. Чтобы получить санкцию от верховной власти на занимаемое им положение — истинного главы империи, Такеучи объявил законным императором Ко-Гена, принца императорской крови, который и дал ему титул «Сей-и-Тай-Шогуна».

Первый император, живший в Киото, не захотел добровольно уступить своей власти. Началась война между императорами юга и севера, — война двух астр (цветов астры — герб императорской фамилии в Японии), продолжавшаяся 65 лет: на одну сторону стали приверженцы северного императора, с фамилией Ашикаго во главе; на другую — южного, унесшего с собой священные знаки императорской власти и окруженного славнейшими именами страны. Началось царство анархии. Главные зачинщики междоусобной войны давно перемерли, а кровь не переставала литься. Наконец, в 1392 году посол от Ашикагов убедил южного императора отдать знаки священной власти северному императору и тем превратить междоусобную брань. Основой мира были приняты следующие условия: северный император, получив знаки священной власти, узаконивающие его притязания, тотчас же отрекается от действительной власти в пользу южного императора; затем, престол поочередно занимается членами обеих соперничающих царских фамилий. Шестидесятипятилетняя война двух астр прекратилась, должность шогуна сделалась наследственной в роде Ашикагов; но страна тем не менее не умиротворилась: в течение двух веков, от 1392 по 1573 г., феодальные усобицы покрывают японскую почву кровью и развалинами; предательство и измена наполняют летописи; нравы грубеют; науки в полном пренебрежении: говорят, что после войн XV-го и XVI-го вв. в империи нашлись только два человека, способные учить грамоте. Анархия достигает своей крайней степени. Положение императоров было самое горькое: они зачастую нуждались в самом необходимом. Один из них, напр., был так беден, что мог существовать только даяниями какого-то великодушного дворянина; другой умер в такой нищете, что не на что было похоронить его, и тело лежало непогребенным несколько дней.

Все эти бедствия, несправедливости и жестокости народная память неразрывно связала с родом Ашикагов, который, [250] вдобавок, покрыл еще себя вечным позором, признав добровольно зависимость от Китая взамен титула королей Японии, пожалованного китайским императором этой семье, претендовавшей, по-видимому, самой в конце концов овладеть японским престолом.

V.

В 1542 году на сцене японской истории появляется Нобунага, которому суждено было положить начало умиротворению несчастной страны. Он был потомок Кийомори. Отец его имел большие поместья, и Нобунага, владея порядочным войском, набранным в собственных владениях, приобрел известное влияние при дворе шогуна, а затем, в 1573 году, пользуясь удобным моментом, низложил правившего шогуна, чем и был положен конец 238-летнему владычеству ашикагской династии (Запутанная и скучная история всех этих средневековых феодальных усобиц Японии подробно наложена, между прочих, в «Истории Японии», Костылева.). С помощью двух знаменитых своих сподвижников, Хидейёши и Иеязу, он подчинил себе всю страну, которою и стал управлять во имя микадо. Он получил звание «великого министра внутренних дел», но шогуном не назывался, потому что должность «Сей-и-Тай-Шогуна» была монополизирована (и обычай освятил эту монополию) фамилией Минамота и ее боковой ветви Ашикагами, тогда как Нобунага был из рода Тайра. Впрочем Нобунага, говорят, и не стремился быть шогуном. Задавшись целью водворения порядка в стране, он поручил заведывание делами в столице и заботы о микадо одному из своих приближенных, и употребил все усилия для облегчения народных бедствий. Им были уничтожены подомная подать и натуральная повинность, состоявшая в том, что один из членов каждого дома обязан был проводить месяц на общественных работах, а затем и внутренние заставы. Он старался, кроме того, водворить правосудие, подвергал судей строгому преследованию за взяточничество и приказал судить с беспощадной жестокостью преступников против личности и собственности граждан. Кража и тому подобные преступления все наказывались смертью. Благодаря этому, — говорят японцы, — кражи при Нобунага в Японии так же прекратились, как в Монголии во времена Чингис-Хана, когда [251] кошель, уроненный на большой дороге, всегда мог быть поднят его владельцем на обратном пути.

Отсечение головы, по законам Нобунага, считалось наказанием сравнительно легким; при нем часто практиковалась казнь распятием на кресте, а в исключительных случаях род казни изобретался вновь. Так, один дворянин, стрелявший в Нобунагу, был по горло зарыть в землю, и в этом положении ему отпилили голову деревянной пилой, и т. д. (См. Костылев, l. c.)

Правление Нобунага ознаменовалось, между прочим, ожесточенной борьбой с буддийскими монастырями. Дело в том, что эпоха Ашикагов была тем временем, когда буддийское духовенство достигло апогея своего светского могущества. Их монастыри представляли зачастую настоящие огромные крепости, окруженные каменными стенами и окопанные рвами, наполненными водой. В этих монастырях хранились большие запасы провианта, оружия и денег, так что в каждый данный момент они могли вооружить целые армии из бродяг и всевозможных преступников, кишмя-кишевших тогда в стране. Между соперничающими сектами происходили иногда настоящие сражения, во время которых сжигались храмы, деревни и города и погибали тысячи людей.

В то время самый большой буддийский монастырь существовал в Гиейзане (близь озера Бива). Здесь, на землях его было построено больше 500 храмов и священнических домов, скопились тысячи монахов, живших очень весело, было много оружия и денег, которые и пускались в ход, когда собственные выгоды монастыря требовали возжечь в том или другом месте междоусобную войну.

Нобунага хорошо видел, что существование подобных монастырей, кроме соблазна, какой они представляют, есть постоянная угроза внутреннему спокойствию страны, и потому он решился разрушить их и начал с самого большого и богатого. Осенью 1571 г. он окружил своими войсками гиейзанский монастырь. Высказав своим сподвижникам все то, что он думал о подобных монастырях и монахах, он приказал им разрушить разбойничье гнездо. Солдаты подожгли храмы и дома, и пошла страшная резня. Это был первый великий удар буддизму.

В 1580 году Нобунага приступил к искоренению другого монастырского гнезда, которое было в Осаке.

Громадный, хорошо укрепленный осакский монастырь был [252] давнишним убежищем врагов Нобунага. Да и сами монахи его всей душой ненавидели диктатора, который из политических видов, — в противовес буддизму, всячески поощрял явившихся при нем впервые в Японию иезуитов, с большим успехом начинавших проповедовать христианство туземцам. Воспользовавшись тем, что убийцы некоторых из его лучших военачальников нашли убежище в этом монастыре, Нобунага решил овладеть последним. Монастырь представлял из себя пять сообщающихся друг с другом крепостей, наполненных тысячами солдат, монахов, женщин и детей. Нобунага окружил его своими войсками так, что отрезал всякое сообщение гарнизона с внешним миром. В одну темную, бурную ночь несколько тысяч человек осажденных, между которыми была масса женщин, стариков и детей, попытались было пробраться тайком через цепь осажденных, но попались в плен и все были перебиты. На другой день главный гарнизон узнал об участи, постигшей несчастных беглецов, когда увидел большую джонку, всю наполненную отрезанными человеческими ушами и носами. На второй месяц осады Нобунага овладел тремя из пяти главных фортов крепости. Двадцать тысяч монастырских обывателей были при этом перебиты или погибли в пламени. Говорят, что запах жареного человеческого мяса наполнил воздух на многие версты кругом. Но тут вступился в дело микадо: пораженный таким ужасным кровопролитием, он послал в осажденным совет сдаться. Совет был принят. Сдавшимся дарована жизнь, и они рассеялись по другим монастырям. Нобунага овладел осакским замком, который с тех пор всегда оставался в руках правительства.

Большие секты Японии никогда потом не могли оправиться от удара, нанесенного им Нобунагой.

Сам Нобунага погиб в Киото: один из его военачальников, оскорбленный им когда-то, воспользовавшись случайным отсутствием войск в столице, окружил ночью дом Нобунага своими войсками, и последний, видя неминуемую смерть, поджег свой дом и погиб в пламени.

Смерть помешала Нобунаге довершить свою задачу — объединения и умиротворения нации. К счастью для страны, однако, после него остались два близкие ему человека, — его товарищи по оружию, посвященные в его думы и планы, люди необыкновенно талантливые, которым суждено было довершить дело [253] Нобунаги и окончательно установить феодальные учреждения страны на прочном основании. Это были Хидейёши и Иеязу.

Хидейёши, сын простого крестьянина, в молодости служил конюхом у Нобунаги, которому понравилось его подвижное лицо, его смелые глава и остроумные выходки. Великий диктатор приблизил к себе юношу и не ошибся в своем выборе: Хидейёши выказал огромные военные таланты и быстро достиг высших степеней в его армии.

Узнав о смерти Нобунаги, Хидейёши поспешил со своими войсками в Киото, низложил и предал смерти того человека, по вине которого погиб Нобунага, и, подавив оппозицию ближайших родственников последнего, очутился господином положения: двор и микадо были в его власти. Он употребил эту власть для усиления значения императора и для мирного устроения страны. Вот вкратце перечень его мирных деяний.

В Киото он выстроил прекрасные дворцы, провел новые улицы, улучшил старые, в городе Фу-Шими, представляющем стратегический ключ Киото, — воздвигнул крепкий замок, в Осаке выстроил огромную крепость на месте монастыря, разрушенного Нобунагой, и положил основание будущему коммерческому величию города, углубив и расширив реку и проведя сотни каналов, перерезывающих Осаку по всем направлениям; Нагасаки, которое стало делаться важным торговым пунктом, он отнял от князя Омура и сделал этот город собственностью вороны.

Следуя политике Нобунаги, он разрушил несколько больших буддийских монастырей в провинции Кий, бонзы которых помогали его врагам и вообще волновали против него населении провинции.

Получив власть над всей Японией, Хидейёши принял сначала фамилию Тайра, а потом Фудзивара и захотел получить титул шогуна; но ему было сообщено, что титул шогуна дается только потомкам императоров, носящим фамилию Минамото, а ему, как принявшему в то время фамилию Фудзивара, может быть дан только титул «квамбаку» (регент). Хидейёши стал просить у императора, чтобы ему дали это звание; просьба его была уважена: его произвели в квамбаку. Вскоре, однако, Хидейёши захотел получить собственное фамильное имя. Император дал ему фамилию Тоё-Томи, и в истории Японии он более известен под этим последним именем; историки зовут его также «Тайко», но это не фамилия, а титул, который давался регентам, удалявшимся от дел. Хидейёши принял [254] титул «тайко» тогда, когда, готовясь в походу в Корею, хотел надолго отрешиться от ведения дел в Японии. Обширная и разносторонняя деятельность внутри родной страны не могла, однако, поглотить всей неукротимой энергии этого крестьянского сына: давнишней, заветной мечтой Хидейёши было завоевание Кореи и Китая.

Дань, платимая Кореей Японии, давным-давно прекратилась, и пираты, опустошавшие прибрежья обоих государств, в конец подорвали торговые сношения между ними. Смутные слухи и рассказы, привозимые некоторыми китайскими беглецами в Японию, говорили о полной анархии, царствовавшей тогда в Китае.

Эти обстоятельства, в связи с ясно сознаваемой необходимостью дать выход буйным силам, бродившим в стране, заставили Хидейёши думать, что настал момент осуществления мечты его юности. В 1592 году огромная армия в полмиллиона человек, — все, что было наиболее беспокойного в тогдашней Японии, — высадилась на берега Кореи. После ряда битв почти вся Корея была завоевана. Вот, между прочим, один из характерных эпизодов этой войны: после какого-то большого сражения, на поле сражения остались 10 тысяч мертвых корейских тел; японцы отрезали у трупов носы и уши, часть их посолили, часть положили в рисовую водку и доставили потом эти человеческие консервы в Киото, где они и покоятся под одним большим могильным холмом.

Когда в Китае получена была весть о вторжении японцев в Корею, на театр военных действий были посланы китайские войска.

Мы не будем, впрочем, излагать здесь все перипетии этой борьбы японских армий с соединенными силами Кореи и Китая: это и скучно, и имеет слишком местный интерес.

Скажем только, что в конце концов, после шестилетнего занятия Кореи японскими войсками, Хидейёши убедился, что завоевать эту страну, а, главное, удержать ее за собой, не по силам Японии. Вести дальше разорительную войну не было средств, и Хидейёши стал думать только о том, чтобы хоть окончить ее с честью. Посреди этих забот он тяжко заболел. Чувствуя, что ему уж не поправиться, он решил передать управление государственными делами в надежные руки. Единственное лицо, на которое можно было положиться в этом отношении, был Иеязу из рода Токугава, и Хидейёши стал просить Иеязу взять на себя управление государством. [255] Как дальновидный человек, Иеязу не согласился на такую постановку вопроса: он боялся возбудить против себя могущественных феодальных князей и ближайших родственников Хидейёши; поэтому он просил последнего составить завещание таким образом, чтобы Иеязу, вместе с другими доверенными лицами, были только опекунами сына Хидейёши, — малолетнего Хидейёри, — впредь до совершеннолетия мальчика.

В 1528 году Хидейёши умер. Узнав о смерти тайко, японские военачальники, остававшиеся с своими армиями в Корее, решили вернуться на родину, что им и удалось после невероятных трудностей и лишений. Для Японии снова настало тревожное и смутное время. Малолетний Хидейёри не пользовался никакой популярностью среди тогдашней японской знати уже в виду одного того, что Хидейёши был из крестьянского рода, да и самая законность происхождения этого ребенка от тайко подвержена была весьма сильному сомнению. Далее, родной племянник Нобунаги был жив и вовсе не думал отказываться от своих претензий на власть, а его открытое обращение в христианство давало его партии основание рассчитывать на весьма вескую поддержку со стороны многочисленных в то время христиан Японии. Окончание корейского похода вернуло в Японию массу буйных голов и честолюбивых вождей, между которыми не один мечтал занять руководящую роль в стране. Между опекунами, назначенными покойным тайко управлять делами государства совместно с Иеязу, возникло сильное неудовольствие против последнего: Иеязу в это время распоряжался всем, прочие же члены главного управления несли только расходы по управлению, поочередно содержа свои гарнизоны в Киото и Осака, но властью никакой не пользовались. Подозревая Иеязу в намерении окончательно прибрать к своим рукам место, оставшееся вакантным после смерти Нобунага и Хидейёши, они начали собирать войска. Иеязу не дал захватить себя врасплох и также собрал армию. Междоусобная брань снова вспыхнула. После нескольких сражений у Осака, причем осакская цитадель попеременно переходила из рук в руки, две враждебные армии сошлись в решительной битве при Секигахаре (в 1600 году). Победа осталась за Иеязу. Это сражение дало фамилии Иеязу наследственный шогунат и решило участь христианства в стране и судьбы Японии на два с половиной столетия.

В эпоху тайко японское судостроительное искусство достигло высокого совершенства. Корабли, выстроенные в этом [256] столетии, были в два-три раза больше и обладали гораздо лучшими морскими качествами, чем теперешние, самые большие парусные суда Японии. Японцы бороздили моря по всем направлениям. Курильские острова на севере, южный Китай, Филиппинские острова, Малайский архипелаг, Сиам и Бирма на юге, — вот те пункты, где японские купцы и пираты XVI-го столетия оставили свои глубокие следы. В древней столице Сиама, Айютии, был, напр., целый японский квартал.

Но не далек уже был тот день, когда суровая рука нового направления внутренней и внешней политики наложит свое veto на свободное развитие торговой предприимчивости японского народа и окружит страну от внешнего мира глухой стеной на целые 250 лет, даровав ей, правда, за то блага мирного житья бытья: с 1159 года, когда в борьбе за власть столкнулись фамилии Тайра и Минамото и началось господство в стране военных фамилий, до начала XVII-го стол., история Японии представляет почти непрерывный ряд гражданских войн. Два с половиной века, следующих за вступлением во власть Иеязу, являются эпохой глубокого, и внутреннего, и внешнего, мира.

VI.

Фамилия Иеязу-Токугава, — или Токунгава, — вела свой род от микадо Сейва через Минамото Иошийсе. И он на оффициальных документах всегда подписывался: Минамото-но-Иеязу, т. е. Иеязу из рода Минамото. По своему рождению он имел право сделаться Сей-и-Тай-Шогуном, или главою над всеми феодальными князьями. И императорский двор, жаждая мира и находя, что Иеязу — именно такой человек, который может поддержать в империи порядок, предписал указом всеобщее повиновение ему и сделал его Сей-и-Тай-Шогуном. Величайшей заботой всей жизни Иеязу было согласное с его видами распределение земельной собственности в среде поземельного дворянства империи. Его девизом было: divide et impera! Если два соседних могущественных рода были ему враждебны, он помещал между ними одного из собственных родственников, или личных приверженцев, и тем не давал этим родам соединиться в одну сильную коалицию. Кроме распределения своих врагов, имевшего целью сделать их безвредными лично для себя, Иеязу позаботился предохранить и столицу Киото от всяких покушений на нее со стороны разных честолюбцев, [257] которые, в случае завладения особой императора, могли бы породить массу смут в стране, как это и бывало в прежние времена. Он достиг своей цели искусным распределением поземельных владетелей вокруг Киото: столица микадо была окружена со всех сторон друзьями токугавской фамилии и изолирована от ее врагов. Земли островов Сикока и Киу-Сиу были также распределены так, что наиболее верные приверженцы Иеязу получили преобладание над другими крупными поземельными собственниками.

У Иеязу было двенадцать человек детей. Трех дочерей он выдал замуж за могущественных феодальных князей, бывших его друзьями. Старший сын умер, прежде чем отец сделался шогуном. Второй сын получил Эчизен. Эчизенские князья поэтому, как ближайшие родственники шогунальной фамилии, были самыми ревностными ее приверженцами вплоть до падения шогунальной власти. Третий сын был выбран впоследствии самим отцом в наследники по званию шогуна. Трем другим своим сыновьям Иеязу пожаловал земли Овари, Кии и Мито. Они основали три фамилии, которые назывались Го-зан-кё, и из которых мог выбираться шогун, в случае отсутствия наследника в прямом поколении от Иеязу.

Рядом с Го-зан-кё стояли князья Кокушио, владевшие большими провинциями, пользовавшиеся огромным влиянием, представлявшими в общем силу, с которой Иеязу считался, как равный с равными. Их было девять родов. Ниже этих независимых фамилий стояли 36 родов, находившихся в прямых вассальных отношениях в Иеязу, живших на его землях и принявших фамильное имя «Матсудайра», бывшее собственно прозвищем той местности, которая составляла первоначальные владения семейства Иеязу. На ряду с этими 36-ю дворянскими фамилиями стояли другие дворянские роды Фудаи. Это были первоначально те гражданские и военные начальники, которых Иеязу наделил землями в награду за их личные ему услуги в эпоху утверждения его власти.

Все эти дворянские роды: Го-зан-кё, Кокушио, 36 фамилий Матсудайра и Фудаи, составили высшую поземельную знать страны, — так называемых «даймио» (феодальные князья). Следующую за даймио ступень составили «хата-мота», которые были также вассалы шогуна и поступали в его распоряжение во время войны. Каждый из них имел, в свою очередь, от трех до трехсот личных приверженцев, пользовавшихся дворянскими правами. Хатамота составили большой корпус (до 80.000 [258] человек) военных и гражданских чиновников, преданный вполне интересах рода Токугавов.

Еще низшую ступень военного сословия образовали так называемые «хокенины», — потомки солдат армии Иеязу. Вместе с Хатамота они составили наследственных личных приверженцев шогуна, — целый клан Токугавы, соединенные доходы которого равнялись девяти миллионам коку риса (Доходы государства в то время равнялись приблизительно 30 миллионам коку риса.) (коку = приблизительно 6 1/2 пудам). Шогун, или главный даймио империи, имел, таким образом, огромные военные рессурсы, в виде массы личных приверженцев и колоссальных доходов, и мог держать в страхе, с одной стороны, — императорский двор, с другой поземельное дворянство империи. Необходимо теперь же еще раз отметить, что Иеязу и его потомки, как в теории, так и в действительности, несмотря на все их могущество, были только вассалы императора, не больше. Никто из поземельного дворянства, ни один даймио, ни даже сам шогун, не признавались в Киото дворянами империи: это звание принадлежало только куге.

Все лица, включенные в вышеупомянутые военные класса, вместе со всеми людьми, принадлежавшими в их свитам, составили сословие, носившее общее название «самурайев» (благородных), хотя самурайями назывались потом исключительно хатамота и хокенины, а высшая самурайская знать звалась даймио, или князьями.

Границы поместья, дарованного каждому даймио, не могли быть изменены ни путем брака, ни продажей, без специального разрешения верховного даймио, шогуна.

Все самурайи вообще имели привилегию носить две сабля, были изъяты от налогов и получали наследственные дачи риса от правительства. Самурайские понятия о чести запрещали этому сословию заниматься каким бы то ни было ремеслом, или участвовать в торгово-промышленных предприятиях. Его единственные обязанности в мирное время составляли: сторожевая служба в замках даймио и участие в княжеской свите при путешествиях князя или в каких-нибудь парадных случаях.

Некоторые из самурайев занимались литературой, наукой, искусством; большинство же проводило свою жизнь, полную досуга, в гостинницах, чайных домах и т. п.

Две сабли, торчавшие за поясом у самурайев, были [259] неодинаковой величины: одна большая, другая маленькая; первая служила для самозащиты и нападения; вторая употреблялась в том случае, когда законы дворянской чести предписывали самурай» совершить над собой обряд «хара-кири», т. е. самоубийство путем распарывания живота.

Ниже самурайев стояли три общественные класса: земледельцы, ремесленники и купцы. Это был собственно «народ». Купцам приходилось плохо от самурайев: последние пользовались их бесправием и позволяли себе иногда возмутительные насилия над ними. Находились, правда, и между самурайями люди, которые всегда были готовы стать на сторону угнетенных; иные делались даже странствующими рыцарями для защиты вдов и сирот; но все-таки купцам и земледельцам было бы совсем плохо, если бы они не имели защитников в лице оригинального братства, члены которого носили имя «отокодате». Отокодате не принадлежали к классу самурайев и были его злейшими врагами. Это была ассоциация людей, соединившихся в общий союз для взаимной помощи и защиты. Рабочий без занятий, сын, прогнанный отцом, самурай, исключенный из своего сословия, всякий слабый и лишенный обычной почвы своей деятельности, чувствовавший необходимость иметь что-либо заменяющее род или семью, мог явиться к главе братства отокодате с просьбою о принятии его в среду братьев. Условия приема были просты: поступавший клялся говорить всегда чистейшую правду, держать честно раз данное слово и никогда не трусить. Глава братства, «отец», пользовался неограниченной властью среди «братьев» и огромным влиянием среди населения: сильным тогдашнего японского мира приходилось иногда серьезно считаться с этими «отцами». Кроме взаимной помощи, «братья» должны были оказывать поддержку всем вообще слабым и угнетенным. Это были борцы народа и за народ, который любил их, восхищался их подвигами и до сих пор с наслаждением читает рассказы о их деяниях.

Человек, не имевший поддержки в какой-нибудь ассоциации того времени, не мог жить в этой феодальной среде. Отсюда эта масса всевозможных обществ и цехов феодальной Японии, раздробивших страну на мельчайшие группы граждан, лишенных чувства общего патриотизма и ставивших интересы своей ассоциации выше прочих интересов отечества.

Ниже земледельцев, ремесленников и купцов стояли так называемые «хэта», куда относились кожевники, живодеры, копатели могил, и т. п. То были парии Японии: они не могли [260] ни входить в дома других обывателей, ни пить, ни есть с ними, ни даже варить на одном и том же огне с другими людьми. Происхождение их надо искать в запрещении буддийской религией убивать животных и иметь вообще соприкосновение с трупами: так как ремесло «хэта» неизбежно связано с такими запрещенными деяниями, то этот класс людей и был поставлен вне пределов общества. Рядом с ними стояли «хи-нины» (не-люди), последний разряд нищих.

Таково было устройство японского общества вплоть до революции 1868 года.

Укрепив свою власть, Иеязу начал с того, что даровал амнистию всем, кто сражался против него. Политика примирения быстро привлекла на его сторону почти все влиятельные фамилии. Закоренелых врагов своих он оставил в покое, предоставив дальнейшее влиянию всеисцеляющего времени.

Только дважды в течение его правления мир империи был нарушен: первый раз — преследованием христиан, во второй раз — войной с Хидейёри, сыном Тайко. Вокруг этого юноши скопилось большинство недовольных режимом Иеязу. Открыв заговор против своей особы и не дав времени заговорщикам собраться с силами, Иеязу 8-го июня 1615 года аттаковал осакский замок, в котором заперся Хидейёри со своими приверженцами. Кровавая битва под стенами Осака имел своим результатом триумф Иеязу и исчезновение с лица земли Хидейёри, который, говорят, погиб в пламени.

8-го марта 1616 года Иеязу умер. Его прах, согласно последней воле покойного, был перенесен в Никко, где м похоронен с большими почестями.

Иемитзу, внук Иеязу, был, несомненно, самый способный правитель из всей токугавской фамилии, после ее основателя, систему которого он довел до совершенства. Он, между прочим, провел следующую меру: все даймио должны ежегодно являться в Иеддо (Иеязу выбрал своей резиденцией местечко Иеддо, расросшееся вскоре в громадный города. Иеддо оставался столицей шогунов вплоть до 1868 года.) и прожить в столице шогуна полгода. Сначала этих даймио принимали действительно как почетных гостей: сам шогун выезжал в ним на встречу в пригороды Иеддо, а они клялись ему в верности, скрепляя свою клятву кровью, извлекавшеюся из третьего пальца правой руки. Постепенно, однако, условия этих княжеских визитов к шогуну, будучи обязательными, делались все стеснительнее, пока [261] наконец почетный визит не обратился в тягостную повинность: жены и дети даймио явились в Иеддо как бы заложниками верности их мужей и отцов правителю, а сами главы княжеских семейств должны были воздавать шогуну высочайшие почести. При Иемитзу была учреждена и получила широкое развитие система оффициального взаимного шпионства, наложившая такой своеобразный отпечаток на всю дальнейшую историю и нравы страны. Истребление христианства в Японии и крайнее ограничение сношений ее с остальным миром так же совершись в правление этого шогуна. Он умер в 1649 году и погребен со своим знаменитым дедом в Никко.

VII.

История появления христианства в Японии, его быстрых и успехов в этой стране и его искоренения в XVII веке — в высокой степени интересна и поучительна. Первые проповедники христианства явились в Японию вслед за прибытием туда первых европейцев. Один португальский авантюрист, Мендец Пинто, живший в китайском городе Нин-по, где в те времена процветала португальская колония, отправился раз с каким-то китайским пиратом на промысел. Поднявшийся шторм, свирепствовавший несколько дней, прибил их к острову, который оказался населенным японцами; это был Танегашима. Туземные историки отмечают первое прибытие европейцев на Танегашиму годом, соответствующим 1542 году нашего летосчисления, и говорят, что тогда же появилось впервые в Японии огнестрельное оружие. Пинто и его два товарища были вооружены аркебузами, которые привели японцев в восторг. Даймио Бунго пригласил Пинто к себе, и там последний научил туземцев, как делать пушки и порох. В несколько лет огнестрельное оружие вошло во всеобщее употребление в стране. Пинто и его товарищи вернулись в Нин-по с богатыми подарками.

Этот новый рынок привлек в Японию сотни португальских авантюристов. За купцами вскоре последовали миссионеры.

Знаменитый иезуитский святой Франциск Ксавье, во время своих путешествий по Индо-Китаю и островам Зондского архипелага, где он проповедовал слово божие, встретился однажды с каким-то японским беглецом, по имени Анжиро. Японец понравился энергичному проповеднику, был им окрещен, [262] научился португальскому языку, чтению и письму и перевел на японские язык евангелие от Матфея. Анжиро, таким образом, явился первым японцем, принявшим христианство. Это произошло в 1548 году. У Ксавье тогда же возник план — обратить Японию в христианство, и получив от некоторых португальских купцов сведение, что сатсумский князь намеревается будто бы отправить послов за христианскими проповедниками, он решил немедленно ехать в Японию. 3-го августа 1549 г., Ксавье, в сопровождении Анжиро и еще двух новообращенных японцев, прибыл в Кагосиму, — главный город сатсумского княжества. Встреченный с почетом, он деятельно принялся за проповедь. В течение 2 1/2 лет его пребывания в Японии, он посетил Хирадо, Ямагучи и Киото. Ряд чудесных исцелений, совершенных им, сильно поднял его престиж; но он, не владея достаточно японским языком, не мог все-таки привлечь к себе того внимания, какое ожидал встретить, и уехал из Японии разочарованным. Но по следам Ксавье явилась масса других миссионеров, и их успех оказался поразительным. Спустя пять лет после того, как Ксавье оставил Киото, в окрестностях этого города насчитывалось уже 7 церквей, а в 1581 году в стране было 200 церквей и 150.000 туземных христиан.

Набунага, правивший тогда Японией, открыто покровительствовал христианам. Правда, он это делал из политических видов, как мы уже говорили выше: он ненавидел буддистов, в особенности буддийских бонз, мутивших страну, и видел в успехах христианства противовес чрезмерному могуществу многочисленных буддийских монастырей, составлявших такую страшную силу, против которой всякое оружие в его глазах было позволительно.

Многие даймио уже исповедовали новую веру. В 1583 году иезуиты убедили новообращенных христиан, князей Арима, Омура и Бунго, послать в папе посольство из четырех молодых дворян, которые должны были объяснить его святейшеству, что эти князья считают себя вассалами папского престола. Послы имели аудиенцию у Филиппа II испанского, в Мадриде, целовали ногу папы в Риме и вернулись в Японию только через восемь лет вместе с семнадцатью иезуитскими миссионерами.

Тем временем в страну не прекращался приток всевозможных католических патеров: нищенствующие монахи, доминиканцы и августинцы, явившиеся с Филиппинских островов, на ряду с иезуитами ревностно набирали себе прозелитов. Число [263] туземных христиан в эту эпоху наивысшего успеха католической пропаганды в Японии доходило до 600.000 человек, по отчетам миссионеров (японские историки считают количество крестившихся в 2 миллиона душ). Между обращенными было несколько принцев императорской фамилии, много удельных князей и дворян, занимавших высокие оффициальные посты, много знатных женщин домов Хидейёши, Хидейёри, Иеязу и др. Христианские церкви и часовни считались тысячами.

Причину такого поразительно быстрого успеха католического христианства в стране надо искать в том умственном брожении, какое миссионеры нашли здесь тогда.

Были последние дни владычества Ашикагов, когда Ксавье прибыл в Японию. Столетия анархии и междоусобных войн довели народ до крайней степени бедности. Туземные религиозные системы давали мало утешения своим последователям. Культ синто никогда и не претендовал на нравственное влияние; буддизм выродился в своего рода коммерческий промысел, где спасение души продавалось за то или другое количество молитв, прочитанных священниками; да и спасение-то это обещалось только после многих переселений души, повторных рождений, несчастий и смертей. Католические же миссионеры проповедовали учение немедленного вступления в рай после смерти для всех истинно-верующих в Христа, — учение, доводившее, как говорят, их слушателей до энтузиазма.

К этим внутренним причинам, способствовавшим успехам римско-католической пропаганды в стране, надо прибавить и те поразительные аналогии, какие встречаются в буддизме и католической форме христианства, и которые значительно облегчают переход от религии Будды к религии Рима. Все почти, что есть наиболее отличительного в римской форме христианства, можно найти и в буддизме: иконы, свечи, роскошные алтари, благовонные куренья, мужские и женские монастыри, холостая жизнь духовенства, посты, паломничества, обеты нищенства, остриженные головы священников, индульгенции, и проч., и проч. И всей этой готовой уже обстановкой, конечно, воспользовались католические миссионеры: идолы Будды, после маленьких изменений, служили для изображения Христа; двенадцать учеников Будды легко обратились в двенадцать апостолов; Кван-Нон, богиня Милосердия, проложила путь Богоматери.

Но миссионеры не ограничились чистой евангельской проповедью: принеся с собой дух инквизиции, которая процветала тогда в Испании и Португалии, они начали нападать на [264] туземных еретиков, на бонз, и возбуждать новообращенных оскорблять старых богов, разрушать идолы, сжигать или осквернять буддийские алтари. Пускались в ход фиктивные чудеса; не останавливались ни пред обманом, ни пред подкупом.

Особенно успешно шло крещение туземцев на Киу-Сиу: здесь князья, сделавшись христианами, сами стали побуждать своих подданных принять новую веру. Огонь, меч и другие средства насилия были пущены в ход наравне с проповедью, как орудия обращения. Вот несколько эпизодов из того времени, о которых с гордостью рассказывают в своих отчетах сами миссионеры: даймио Бунго разрушил самый великолепный храм княжества, сжег 3.000 монастырей и сравнял их с землею. Омурский князь Сумитанда, сделавшись христианином, объявил открытую войну против бонз и разослал несколько военных отрядов по всему княжеству с наказом разрушать буддийские идолы и храмы. В 1577 г. князь острова Амакуза приказал своим подданным сделаться немедленно христианами или оставить страну; в короткое время в его княжестве образовалось более 20 церквей, и т. д., и т. д., — в том же духе.

С увеличением числа различных католических орденов в стране, начались между ними раздоры, порожденные соперничеством из-за приходских общин: каждому ордену хотелось иметь побольше таких общин. Дело доходило между ними до крупных драк, отлучений друг друга от церкви и прочих неприличных сцен, являвшихся крайним соблазном для новообращенных. Этого мало: в те времена политические и религиозные войны составляли обычное явление в Европе, и раздоры различных европейских национальностей перенеслись и на почву Японии. Испанцы и португальцы чернили характер еретиков-протестантов; протестанты, голландцы и англичане, возбуждали ненависть и боязнь японцев к папистам, и в то же время клеветали друг на друга.

Далее, все иностранные купцы, в особенности португальцы, были тогда работорговцы. Долгие гражданские войны и экспедиция в Корею так обездолили японский народ, что японские рабы сделались необыкновенно дешевы: тысячи их отправлялись в Макао, Китай и на Филиппинские острова. Авантюристы из подонков европейских наций, свившие себе гнездо в морских портах Японии — Хирадо и Нагасаки, требовали бдительного надзора и вмешательства туземных властей в их постоянные раздоры и счеты между собою, кончавшиеся нередко убийствами.

Понятно, что все это, вместе взятое, должно было в конце [265] концов произвести известное впечатление на умы людей, стоявших во главе тогдашнего японского правительства. Пока Нобунага жил и иезуиты пользовались его благорасположением, дело христианской проповеди шло успешно; но уже Хидейёши издал, в 1587 году, указ, изгонявший иностранных миссионеров. Осторожные иезуиты заперли свои церкви и занялись тайной проповедью; но испанские нищенствующие монахи высказали самое открытое презрение к закону. В 1596 г., шесть францисканцев, три иезуита и семнадцать крещеных японцев были схвачены в Нагасаки, и три из них распяты. Португальские иезуиты, жившие в стране, стали говорить народу, что декреты изгнания направлены не против них, а против испанских священников, так как испанцы питают политические замыслы относительно Японии; иезуиты же, схваченные в Нагасаки, взяты по ошибке. Они все еще надеялись на перемену правительственной политики. Со смертью Хидейёши, дела, казалось, приняли более благоприятный для миссионеров оборот, но только на короткое время. Христиане смотрели на Хидейёри (принявшего христианство) как на своего друга и будущего могущественного покровителя. Битва при Секигахаре рассеяла эти мечты туземных христиан, как дым. А когда Иеязу переустроил феодальные владения на Киу-Сиу, положение христиан глубоко изменилось. Новые даймио начали преследовать своих христианских подданных и побуждать их отречься от веры. Туземные христиане взялись за оружие. Это было совершенно неожиданной новостью дли правительства: до того времени отношением крестьян к правительственным распоряжениям являлось всегда одно только рабское подчинение. Идея о вооруженном восстании среди крестьян была до того необычна, что Иеязу заподозрил здесь иностранное влияние; а то обстоятельство, что иностранцы тайно и открыто ездили на поклон к Хидейёри и щедро ссужали его золотом, еще более укрепило его предположения. Решив уничтожить этот дух независимости, Иеязу встречал каждую крестьянскую мятежную вспышку кровавыми репрессалиями. В 1606 г., эдикт из Иеддо воспретил отправление христианского богослужения в стране. В 1611 г., Иеязу получил, наконец, документальное доказательство того, что он так долго подозревал, то есть, существование заговора части туземных христиан и иностранцев, имевшего целью низведение Японии на степень вассального государства. Главный заговорщик, Окубо, бывший тогда губернатором острова Садо, куда ссылались туземные христиане для работ в рудниках, должен был сделаться, с [266] помощью иностранцев, наследственным правителем Японии. В документе были поименно названы все главные заговорщики, Иеязу решил теперь принять крайние меры, чтобы вырвать с корнем то, что он считал причиной всех последних смут и восстаний. Были изданы новые указы против христиан; в 1614 году 22 патера (августинцы, францисканцы и доминиканцы), 117 иезуитов и сотни христианских священников из туземцев были посажены силой на большие джонки и высланы из страны. В 1615 г. погиб Хидейёри, последняя опора японских христиан; дело их было теперь проиграно. Шогун Хидетада издал указ, грозивший смертью каждому иностранному священнику, который будет найден в Японии. Иемитиу ограничил всю иностранную торговлю только портами Нагасаки и Хирадо. Японцам было воспрещено оставлять страну под страхом смерти. А в 1624 г. все иностранцы, исключая голландцев и китайцев, изгнаны из Японии и издан указ, воспрещавший строить корабли больше определенного размера, не позволявшего им плавать дальше своих берегов. Начались новые преследования туземных христиан. Повсюду, но в особенности в Осака и на Киу-Сиу, народ заставляли топтать ногами крест, или медное блюдо, с вытесненным на нем образом «христианского преступного Бога». Не хотевших отречься от Христа подвергали всевозможным пыткам и мучениям. Многие из христиан обнаружили, говорят, при этом мужество и стойкость в вере, достойные первых веков римского христианства: матери несли своих детей в огонь, бросались с ними в пропасти, соглашаясь лучше видеть их мертвыми, чем оставить жить, для того, чтобы они были воспитаны в языческой вере.

В конце концов, в 1637 году, в Симаборе произошло обширное вооруженное восстание христиан. Мятежники укрепились в одном старом замке. Шогун послал против них испытанные, закаленные в боях армии. Правительственные военачальники рассчитывали на легкую победу над восставшими крестьянами, но ошиблись: понадобилась двухмесячная осада с моря и с суши, чтобы овладеть крепостью. После взятия этого главного опорного пункта христиан, весь юг Киу-Сиу сделался ареною страшной резни и истребления: тысячи христиан были сброшены с утесистого Паппенберга (Островок близь входи в нагасакскую бухту.) в море; десятки тысяч их, связанных попарно, низвергнуты в жерло вулкана Онзена; многое множество замучены пытками до смерти [267] или сосланы в каторжные работы. Правительство шогуна издало ряд эдиктов, объявлявших христианство «преступной сектой», принадлежность к которой приравнивалась государственной измене. Было объявлено, что, пока солнце светит, ни один иностранец не должен проникнуть в Японию и ни один туземец не может оставить страну. Исключение сделали для одних голландцев, которые получили привилегию жить, под постоянным унизительным надзором, на маленьком острове Десима (в нагасакской бухте) и заниматься здесь торговлей; размеры последней были, впрочем, ограничены одним только кораблем, приходившим раз в год из голландской Индии менять товары Голландии на японские произведения.

Если мы, в обсуждения свирепых гонений, воздвигнутых первыми шогунами токугавской династии против туземных христиан, отрешимся теперь от миссионерской точки зрения на вопрос, то увидим, что эти государственные люди страны были по своему правы, когда относились враждебно к христианству в той форме его, в какой оно явилось пред ними: папизм того времени не мог ограничиться только нравственной стороной христианского вероучения в своих отношениях в язычникам; он имел всегда целью полное подчинение новообращенных или непосредственно папскому престолу, или одному из тогдашних христианнейших королей Испании и Португалии; конечным результатом его усиления в Японии должно было быть низведение самостоятельного японского государства на степень вассальной страны, что и доказал прямой заговор, открытый Иеязу Иемитзу, который так страшно расправился с несчастными туземными христианами; прежде чем приступить в окончательному искоренению «преступной секты», он послал в Европу верных людей, которые должны были обстоятельно изучить христианство и политические отношения различных европейских национальностей на месте и, по возвращении, донести ему обо всем, что узнают. Когда посланные вернулись, он подверг их подробнейшему допросу, продолжавшемуся семь ночей. Иемитзу заключил тогда, что допустить распространение христианства в стране — значит поставить на карту политическую самостоятельность Японии. И он, в виду такой грозной опасности, не остановился перед самыми крайними мерами. Казни христиан, изгнание иностранцев, воспрещение японцам повидать свою родину, уменьшение размеров плавучих средств страны и т. п. меры, — все это были только логические следствия раз принятого, решения — оградить народ Японии от католического, влияния. [268]

VIII.

Законы Иемитзу закупорили Японию на двести лет от всего остального мира, и только кучка в 20 человек голландских купцов получила право жить в нагасакской бухте и заниматься здесь торговлей, которая хотя и была весьма ограничена, тем не менее в среднем равнялась 660.000 ф. стерл. в год (В XVI и XVII стол. голландцы и португальца вывезли из Японии одних драгоценных металлов (золота и серебра) почти на 103 миллиона фунт. стерл., причем на долю португальцев пришлось 59 1/2 мил., а голландцев — почти 43 1/2 мил. фунтов.).

Мы не будем останавливаться на попытках различных иностранных правительств уничтожить вековую замкнутость Японии, повторявшихся безуспешно в течение XVIII-го и первых четырех десятилетий текущего века. Скажем только, что в этих попытках играли роль сколько торговые интересы, столько же и желание западных держав обеспечить своим военным и купеческим кораблям, плававшим в Тихом океане, беспрепятственное пользование в японских портах пресною водою и провизиею: в эпоху парусного флота этот вопрос являлся зачастую вопросом жизни и смерти для судовых команд; а между тем абсолютное запрещение японским правительством всяких сношений с иностранцами вело в тому, что губернаторы и другие чиновники в портовых местностях всегда отвечали отказом на просьбы капитанов иностранных судов, попадавших к берегам Японии, снабдить их свежей водой и провизией.

Следующие факты, случившиеся в сороковых годах текущего столетия, показывают уже на крупный поворот в способах отношений западных держав в японскому правительству и служат как бы прологом в последующим событиям, повлекшим за собой открытие Японии иностранцам.

В 1844 году прибыл в Нагасаки на военном корабле голландский уполномоченный. В письме, посланном ям отсюда в Иеддо в шогуну, он советовал японскому правительству открыть свою страну для европейской торговли, во избежание весьма нежелательных в опасных для Японии случайностей. Указав на поражение китайцев англичанами близь Кантона, как на последствия того искусства, с каким европейцы ведут теперь войну, он говорил, что «Англия, требуя дозволения торговых сношений, в случае отказа, всегда начинает войну; что такая война с Англией может возникнуть для Японии [269] совершенно неожиданно; что вообще, если заставлять удаляться от берегов Японии суда, нуждающиеся в воде и провизии, то это может повести в ссоре с тем государством, суда которого при этом пострадают, а ссора эта приведет в войне, от которой обеднеет Япония; благодаря пароходам, самые далекие страны теперь сделались близкими для европейцев; заслужить общую немилость последних неудобно, а возбуждать с ними столкновение неумно; лучше всего отменить старый закон, воспрещающий Японии сношения с Европой, и тем спасти Японию от угрожающих ей бедствий».

Письмо это произвело известное впечатление на японское правительство, но непосредственных результатов не имело.

В 1846 г. два американских военных корабля, под начальством коммодора Биддля, пришли в Урага, близь нынешней Иокохамы, с письмом президента с.-американских штатов об открытии торговых сношений с Японией. В Урага были высланы против американцев войска, и корабли, простояв здесь некоторое время, ушли ничего не добившись.

В 1847 г. голландцы два раза привозили письма, в которых настаивали на открытии Японии для торговли. Шогун не отвечал на эти письма, но деятельно принялся за обучение военному делу отвыкших от него самурайев, убеждал князей быть экономными в расходах и излишек доходов употреблять на постройку укреплений в прибрежных местностях.

Серьезный почин в деле открытия Японии остальному миру принадлежит Америке и России.

23-го июня 1853 года отряд, состоящий из четырех американских кораблей, пришел в Урага. Командовал этим отрядом коммодор Перри. Напрасно японцы просиди Перри удалиться: коммодор заявил, что он привез важное письмо президента Соединенных Штатов в «императору Японии», которое может передать только важному японскому сановнику, а с низшими чиновниками не желает даже и говорить об этом письме. После долгих переговоров порешили, наконец, чтобы письмо было передано на берегу губернатору Урага, который должен был явиться для этого в полной парадной форме. В своем письме президент Соединенных Штатов, Фильмор, просил «императора Японии» об открытии его страны для торговли с американцами и заключения с Перри временных трактатов на несколько лет. В случае отказа президент грозил присылкою в Японию более значительной эскадры. Вскоре [270] Перри снялся с якоря и ушел в море, сказав японцам, что за окончательным ответом он придет в следующем году.

В сентябре того же года в Иеддо было получено известие, что в Нагасаки пришел русский фрегат «Паллада» и что вице-адмиралом Путятиным сделаны предложения насчет заключения трактата о дружеских соседских сношениях России с Японией и определении границы между обоими государствами, владевшими тогда совместно островом Сахалином.

6-го февраля 1854 года Перри пришел опять в Японию, но уже с семью военными судами, и стал близь нынешней Иокохамы. Через несколько дней он передвинулся к Шинагаве, находящейся в предместье Иеддо, и заявил решительное намерение покончить вопрос о заключении трактата дружбы и торговли.

Письмо президента Соединенных Штатов было адресовано, как сказано выше, императору Японии. Шогун не был императором; но он не мог явиться перед иностранцами только в качестве Сей-и-Тай-Шогуна императора: этот титул был достаточно внушителен дома, но для иностранцев он не значил бы более простого генерала. В те времена, в Европе и Америке, существовали самые сбивчивые понятия о японской системе двоевластия: император, живший в Киото, считался духовным государем страны; правитель Иеддо — шогун — светским императором. Шогун, поставленный лицом к лицу с настойчивыми требованиями Перри и зная, что двор Киото — против открытия Японии иностранцам, увидел себя в необходимости прибегнуть к дипломатической хитрости: для переговоров с Перри был послан, между прочим, один профессор китайского училища в Иеддо, по фамилии Хайяши; для того, чтобы возвеличить своего властителя, Хайяши назвал его «Тай-Куном». «Тай-Кун» — чисто китайское слово, означающее верховного правителя страны. Императоры Японии никогда не жаловали этого титула своим шогунам, так как он был равносилен императорскому титулу; шогун не имел на него никакого права. Величая шогуна тайкуном, правительство Иеддо имело в виду провести только иностранных варваров, что ему и удалось, благодаря той басне о двух императорах Японии, которая пользовалась тогда таким доверием в Европе и Америке. Если бы Перри или адмирал Путятин знали истинное положение дел, они, конечно, пошли бы со своими эскадрами в Осака и открыли бы переговоры с микадо в Киото, вместо того чтобы вести их с его главным военным начальником; но они не имели [271] понятии о действительных взаимных отношениях микадо и шогуна, и никогда так и не узнали, иго заключали трактаты не с властителем страны, а с его подданным. Перри заявил уполномоченным шогуна предварительные требования в следующих трех пунктах: 1) чтобы за деньги японцы снабжали американцев провизиею, водою и дровами; 2) чтобы дозволено было командам военных судов съезжать на берег, и 3) чтобы разрешено было произвести промеры около берегов. В марте шогун уведомил Перри о разрешении, данном правительством Японии американцам, заходить в Симода и Хокодате и покупать, что необходимо.

26-го августа английский адмирал Старлинг прибыл в Нагасаки и представил письмо, в котором упоминалось, что Россия с Англией в войне, что столкновение между воюющими сторонами может произойти у берегов Японии, что при этом английские суда могут нуждаться в воде, провизии и топливе, и просил не отказывать в снабжении их этими припасами. Правительство шогуна согласилось исполнить желание англичан. Летом этого же года трактат с Соединенными Штатами был подписан.

В январе 1855 года адмирал Путятин с эскадрою пришел в Синода, и 26-го января Россия заключила с Японией первый трактат, определявший границы между обоими государствами и открывавший русским три порта: Синода, Хакодате и Нагасаки. В августе 1857 года прибыл в Симода назначенный американским правительством в качестве дипломатического агента в Японии Харрис и стал настаивать на составлении правил о торговле американцев с японцами. В начале 1858 года соглашение на этот счет было достигнуто; но шогун не решился взять на себя окончательное заключение трактата. Чтобы склонить императора и его двор в пользу заключения трактатов с иностранцами, шогун послал в Киото Хайяши и других приближенных ему лиц. Посольство это, однако, не увенчалось успехом.

В июле того же 1858 года пришли в Иокохаму русская и американская эскадры и привезли известие, что туда в скором времени прибудут французские и английские военные суда — домогаться заключения полных трактатов относительно сношений с Японией. Пользуясь этим, Харрис начал решительнее настаивать на заключении трактата с Америкой, говоря, между прочим, что в случае отказа Японию может постигнуть то же несчастие, какое недавно постигло Китай. Всеми делами [272] шогуната, за болезнью шогуна, заведывал в это время регент Ии-Камон-но-ками. Опасаясь вызвать столкновение с иностранцами и навлечь бедствия войны на Японию, он, без ведома двора, в июле же приложил свои печати в трактату с Америкой, после чего донес о совершившемся факте в Киото. Он знал, что императорский двор будет против этого заключения и отправил, на всякий случай, в Киото и Осако преданные ему войска. Между тем шогун Иесада умер бездетным. Наследовать ему должен был Кеики (сын князя Мито), усыновленный домом Хитотсубаши. Но Ии выбрал шогуном князя провинции Кий, двенадцатилетнего мальчика, родственника покойного Иесада. Князья Овари, Мито и Эчизена протестовали, но Ии сурово расправился с ними, чем вооружил против своего избранника могущественных феодальных князей, родственных токугавскому дому. Его затаенной мечтой, говорят, было также низвержение императора, возведение на трон мальчика и облечение себя властью полномочного диктатора. В ноябре 1858 г. новый шогун — Иесиге был утвержден двором в его звании, а уже до этого времени (7-го августа) он заключил с адмиралом Путятиным в Иеддо новый трактат. Ему пришлось заключить также трактаты с Францией, Голландией и Англией, вопреки воле двора. Летом 1859 года порты Канагава (Иокохама), Нагасаки и Хакодате были окончательно открыты для иностранцев.

В. Черевков.

Текст воспроизведен по изданию: Из новейшей истории Японии. 1854-1894 // Вестник Европы, № 11. 1894

© текст - Черевков В. Д. 1894
© сетевая версия - Thietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1894