СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

СКАЗАНИЕ О ЁСИЦУНЭ

ЁСИЦУНЕ-МОНОГАТАРИ

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

СМЕРТЬ ХИДЭХИРЫ

Десятого дня двенадцатого месяца четвертого года Бундзи захворал Хидэхира, и ото дня ко дню ему становилось все хуже. Уже не спасли бы его ни лекарства древних врачевателей индийца Дживы и китайца Пянь Си, ни искусство нашего Сэймэя.

И вот он призвал к своему ложу супругу, сыновей и прочих домочадцев и сказал им так, заливаясь слезами:

— Когда приходилось мне слышать, как не хотят уходить из жизни люди, пораженные от кармы смертельной болезнью, я считал это невыносимой трусостью, а теперь самого меня постигла такая же участь, и я тоже не хочу уходить из жизни, и вот почему. Судья Ёсицунэ, веря в меня, прошел долгий путь с женой и младенцем, а я не смог даровать ему и десятка лет беззаботного существования. Если я сегодня или завтра умру, вновь пустится он блуждать по горам и долинам, словно в темной ночи с погасшим факелом, и об этом печаль моя. Только эта мысль мучит меня на пороге мира иного. Но тут я бессилен. Хотелось бы мне в последний раз предстать перед Судьею и попрощаться, да не могу, слишком сильные боли. Призвать же его к себе я недостоин, так что передайте ему эти мои слова. Полагаю, вы исполните мою последнюю волю? Если да, то слушайте со вниманием. Все разом сказали: [243]

— Как мы можем ослушаться вас?

Тогда он произнес:

— Когда я умру, из Камакуры придет повеление убить Судью Ёсицунэ. Наверное, в награду будет обещано пожаловать вам к провинциям Дэва и Муцу еще и Хитати, а всего три провинции. Смотрите же, ни в коем случае, ни в коем случае не повинуйтесь! Для меня, пораженного от кармы болезнью, такие посулы были бы слишком большой честью, ибо свято блюду я законы Будды. А чем вы, мои сыновья, лучше меня? Нам не нужны чужие провинции. Когда явится гонец из Камакуры, скажите ему, что повеление выполнить невозможно. Если будет настаивать или явится снова, отрубите ему голову. Когда срубите головы двум или трем, больше посылать не будут. А если уж явится еще гонец, тогда знайте, что дело серьезное. Тогда готовьтесь, укрепляйте заставы Нэндзю и Сиракава и неуклонно выполняйте свой долг перед Судьей Ёсицунэ. Не стремитесь округлять владенья. Если будете поступать согласно этой моей последней воле, то и в наши, последние времена Конца Закона можете быть спокойны за будущее. Хотя смерть скоро разлучит меня с вами...

Это были его последние слова. На рассвете двадцать первого числа двенадцатого месяца его не стало. Жена, дети и челядь горевали безутешно, но все было напрасно.

Когда сообщили Судье Ёсицунэ, он, не дослушав, помчался в резиденцию Хидэхиры и припал к бездыханному телу.

— Разве пустился бы я в столь дальний путь, если бы не на тебя была вся моя надежда? — произнес он. — Отец мой Ёситомо покинул меня, когда мне было всего два года. Мать в столице спуталась с Тайра и сделалась мне чужой. Знаю я, что есть у меня братья, но они разбрелись по свету, и я не видел их с детских лет. Теперь вот нет и тебя. Это более тяжко, чем ребенку потерять родителей. Теперь я птица без крыльев, дерево с высохшими корнями!

Так горевал он и еще сказал:

— Чувствую, скоро и мне конец.

Мужественная была душа, но он горько плакал, прижавши к лицу рукав.

Вместе с Судьей Ёсицунэ провожал Хидэхиру в последний путь и облаченный в белое мальчик, рожденный в горах Камэвари. Люди при виде их проливали сочувственные слезы. И плакал Ёсицунэ, что сам он не умер вместе с Хидэхирой. Так проводили они покойного и почтили [244] память его, но не было никого, кто бы стал его спутником на дороге в иной мир. Плакали и горевали, а между тем окончился этот год и наступил следующий.

О ТОМ, КАК СЫНОВЬЯ ХИДЭХИРЫ ВЫСТУПИЛИ ПРОТИВ ЁСИЦУНЭ

Срок китю пришелся на первый месяц, и лишь это время прошло спокойно. Во втором месяце нового года некий вассал нашептал Ясухире:

— Судья Ёсицунэ и ваш брат Тадахира объединились, они замышляют напасть на вашу резиденцию. Нельзя ждать, пока они мятежным обычаем выступят первыми. Надлежит поскорее приготовиться.

— Ладно, — сказал Ясухира.

Он собрал монахов будто бы для заупокойной службы по усопшему родителю, но никаких служб вершить не стал, а ночью ударил по своему единоутробному младшему брату.

Увидя это, его старший брат Кунихира, двоюродный брат Суэхира и младший брат Такахира решили, что следует им вмешаться, и каждый стал умышлять на свой страх и риск. Поистине, «когда шестеро родичей поссорятся, не защита им и Три Сокровища ²⁷⁰». Между тем приблизилась осень.

— Теперь они нацелятся на меня, — решил Судья Ёсицунэ.

Он призвал Бэнкэя и приказал:

— Пиши распорядительное письмо. «Вождям Кюсю, а именно: Кикути, Хараде, Усуки и Огате. Явиться ко мне незамедлительно. Будем держать совет».

Письмо было написано и вручено «разноцветному» по имени Суруга Дзиро. День за днем и ночь за ночью скакал Суруга, достиг столицы и уже собрался было следовать дальше до Кюсю, но кто-то успел донести в Рокухару, там отрядили два десятка всадников, Суругу схватили и препроводили в Камакуру.

Камакурский Правитель прочел распорядительное письмо и произнес:

— Ох, ну что же за подлец этот Ёсицунэ! Всюду кричит, что мы-де братья, а сам то и дело замышляет против меня подлости, и все потому, что судьба моя благополучна! Впрочем, как я слыхал, Хидэхира уже убрался в мир иной. Мощь края Осю пришла в упадок. Сейчас ничего не стоит нанести удар. [245]

— Это вы так говорите, — возразил Кадзивара, — но меня берет сомнение. Однажды, когда Хидэхире вышло высочайшее повеление явиться в столицу, он ответил: «В старину у Масакады было восемьдесят с лишним тысяч всадников, у меня же их сто восемь тысяч. Пусть мне возместят половину путевых расходов, тогда явлюсь». Было сказано: «Это невозможно», повеление отменили, и Хидэхира так и не появился в столице. Пусть сам Хидэхира и умер, но ведь число его вассалов и родичей не уменьшилось ни на единого человека. Если они укрепят заставы Нэндзю и Сиракава и выступят в бой под водительством Судьи Ёсицунэ, то, сражайся мы против них хоть сто или двести лет всей мощью Японии, все равно мы лишь ввергнем народ в пучину бедствий и разорим мир дотла, а победы никак не добьемся. Нет, вначале надлежит нам расположить к себе Ясухиру, подговорить его убить Ёсицунэ и только затем ударить по краю Осю — вот тогда у нас все получится.

— Пожалуй, ты прав, — решил Камакурский Правитель.

Тут одного приказа Ёритомо было не довольно, поэтому испросили и получили высочайшее повеление.

Повелевалось Ясухире убить Судью Ёсицунэ, за что в награду обещалось пожаловать ему и его детям и потомкам навечно три провинции: в добавление к Муцу еще провинции Дэва и Хитати. К сему Камакурский Правитель приложил и свой приказ, и Ясухира, нарушив последнюю волю покойного родителя, ответил на это:

— Повинуюсь. Прошу прислать наблюдающего, и убийство будет исполнено.

Тогда Камакурский Правитель призвал к себе Адати Киётаду и сказал:

— Ёсицунэ за последние годы отрастил бороду, и она у него, должно быть, черная. Когда его убьют, опознаешь и явишься с докладом.

Адати отправился на север.

Ясухира вдруг затеял охоту. Судья Ёсицунэ тоже, покинув резиденцию, с ним соединился. Адати замешался между прочими и присмотрелся: точно, это Судья Ёсицунэ. Решено было напасть в час Змеи двадцать девятого дня четвертого месяца, а шел тогда пятый год Бундзи.

Между тем был человек по имени Мотонари. Родичи его участвовали в мятеже Хэйдзи, и потому его сослали в эти северные края. Хидэхира был к нему благосклонен, [246] взял за себя его дочь и народил от нее детей. Так что наследник Ясухира и его младшие братья Митихира и Токихира были внуками Мотонари. И хоть был он всего лишь ссыльным, но люди его уважали и называли Сё-но горё.

(Надо сказать, что еще прежде женитьбы на его дочери Хидэхира породил своего первенца по имени Ёрихира, и был это человек мужественный и сильный. Был он отменным стрелком из тугого лука, отличался рассудительностью и изрядными способностями к делам управления, а потому весьма годился стать отцу наследником, но Хидэхира объявил, что не должно отцу назначать наследником сына, коего зачал в возрасте до пятнадцати лет ²⁷¹, и сделал наследником Ясухиру, сына от законной жены. Недостало тут прозорливости у Хидэхиры. Но это в сторону.)

Так вот, этот Мотонари беззаветно любил Судью Ёсицунэ. Прослышав про страшный замысел, он впал в смятение. Хотел было остановить внука, но ведь не от него у внуков наследственные земли! Он всего лишь ссыльный. Их попечением живет он, ибо изгнан из родного дома и пребывает в немилости. И горестно осознал он, что ежели даже решится призвать к неисполнению высочайшего указа, то вряд ли его послушают. Тогда, не в силах более молчать, написал он Судье Ёсицунэ такое письмо:

«Господин, из Камакуры прислали высочайшее повеление Вас убить. Вы полагаете, что та охота в третьем месяце была просто пышным увеселением?

Нет ничего важнее жизни. Полагаю, надлежит Вам поскорее бежать отсюда. Ваш родитель Ёситомо и мой младший брат Нобуёри подняли мятеж и были за то приговорены к смертной казни. Меня тогда же сослали в эти края. А затем и Вы появились здесь, и я полагаю, что это узы кармы связывают меня с Вами. Оставаться в живых после Вас и рыдать в одиночестве — какое горе! Сердечным желанием моим было бы уйти вместе с Вами одной дорогой, по я уже стар и немощен. Придется мне лишь возносить за Вас безутешно заупокойные молитвы. Впрочем, уйду ли я с Вами или останусь здесь, путь нам предстоит один...»

И, не дописав до конца, плача и плача, письмо отослал.

Судья Ёсицунэ, прочтя письмо, произнес:

— В последнее время все что-то теснило душу мою. Так вот в чем дело!

И он написал в ответ:

«Ваше письмо доставило мне радость. Я бы и рад был бежать куда-нибудь, но от государевой немилости нигде в [247] Японии не скрыться, летай ты хоть по небу или зарывайся в землю. Я решил убить себя и сделаю это здесь. Больше я не выпущу ни единой стрелы. В этой жизни воздать Вам за благость Вашу ко мне я не смогу. Но в будущей жизни мы непременно возродимся и встретимся в Счастливой Земле Будды Амиды. Это последнее письмо в моей жизни. Прошу всегда держать его при себе. Примите также китайскую шкатулку».

И, приложив к письму шкатулку, приказал доставить. После этого было еще послание от Мотонари, однако Ёсицунэ ему передал, что весьма занят, ибо готовится к переходу в мир иной.

Между тем супруга Ёсицунэ вновь разрешилась от бремени. Семь дней спустя он призвал ее к себе и произнес:

— Из Камакуры получилось высочайшее повеление меня убить. Исстари с женщины не спрашивают за провинность мужа. Уезжай куда-нибудь. Я должен готовиться к самоубийству.

Госпожа, еще не дослушав, прижала рукав к лицу.

— Сколь это жестоко! — воскликнула она. — Я бросила родной дом, я без оглядки покинула кормилицу, с которой от младенчества не расставалась ни на миг, я последовала за вами в эту глушь — и все для того, чтобы вот так остаться брошенной? Горе женщине, любящей без взаимности! Неужели вы полагаете, будто, оставшись без вас, я смогу хоть немного прожить в этом мире? Нет, не медлите, прежде убейте меня! Не отдавайте в чужие руки!

Так говоря, она прижималась к нему, и он сказал:

— Никто из нас не умрет прежде другого. Умрем вместе. Но только не здесь.

В восточном углу домашней молельни приготовил место Судья Ёсицунэ, и туда он увлек госпожу.

О ТОМ, КАК В ТАКАДАТИ ЯВИЛСЯ СУДЗУКИ САБУРО СИГЭИЭ ²⁷²

Судья Ёсицунэ призвал к себе Судзуки Сабуро Сигэиэ и сказал ему:

— Слышал я, что Камакурский Правитель тебя облагодетельствовал. Зачем тебе надо было являться сюда? Мое дело гиблое, и, право, жаль, что ты в него вмешался.

Судзуки Сигэиэ ответил:

— Камакурский Правитель пожаловал меня поместьем [248] в провинции Кии, это правда. Но ни во сне, ни наяву я ни на миг не забывал о вас. Образ ваш витал у меня перед глазами, и мне нестерпимо хотелось к вам. Наконец я отослал престарелую жену и детей к родичам в Кумано, и теперь у меня больше нет забот в этой жизни! Одно мне в досаду. Должен был я прибыть к вам еще позавчера, но конь повредил ногу, и пришлось его в дороге беречь, так что добрался я только вчера. Должен был предстать перед вами вчера, а предстаю лишь сегодня утром. Что ж, все-таки я здесь и готов! Это будет славная битва, о которой только и может мечтать воин! Если бы я не подоспел, для меня было бы все одно, далеко я от вас или рядом. Узнавши, что вы убиты, ради чего стал бы я продлевать свою жизнь хотя бы на день? Но, умри мы вдали друг от друга, мне пришлось бы одолевать крутизну, ведущую к смерти, много позже, а теперь меня убьют рядом с вами, и вместе с вами я с легким сердцем взберусь на эту кручу.

Так говорил он и при этом столь благодушно смеялся, что Судья Ёсицунэ склонил перед ним голову и пролил слезы.

— Я прибыл сюда в одном лишь простом панцире, — продолжал Судзуки. — Скакал во всю мочь и потому не взял с собой настоящих доспехов. Если можно, пожалуйте мне доспехи. Конечно, убьют легко и без доспехов, однако неловко будет, если станут потом болтать: среди вассалов-де Судьи Ёсицунэ некий воин низкого звания по имени Судзуки Сигэиэ из провинции Кии доспехов не имел...

Судья Ёсицунэ произнес:

— Доспехов у нас в изобилии. Покойный Хидэхира подарил мне превосходные доспехи, крытые крепкими пластинами.

И он пожаловал Судзуки отменно прочные доспехи с алыми шнурами, из толстой кожи, укрепленной железными бляхами. Что же касается простого панциря, то он достался Камэи Рокуро, младшему брату Судзуки.

БОЙ У РЕКИ КОРОМОГАВА

Судья Ёсицунэ осведомился:

— Кто ведет нападение?

— Вассал Хидэхиры по имени Нагасаки во главе пяти сотен всадников, — ответили ему.

— Вот как, — произнес Ёсицунэ. — Будь это Ясухира, Такахира или Ёрихира, я бы дал им последний бой и пустил [249] одну-другую стрелу. Но натягивать лук ради этого восточного сброда не стоит труда. Лучше уж умереть от своей руки.

Между тем пять сотен всадников во главе с Нагасаки надвигались сплошным валом. Канэфуса и Кисанда, взобравшись наверх, наперебой стреляли из-за подъемных ставней. Грудью стояли против врага Бэнкэй, Катаока, братья Судзуки, Васиноо, Масиноо, Исэ и Бидзэн, а всего восемь человек. Остальные же одиннадцать, в том числе Хитатибо, еще утром отлучились помолиться в храм по соседству. Видно, слух о нападении застиг их в пути, они не вернулись и исчезли навсегда.

Бэнкэй был облачен в черные доспехи, на блестящих пластинах набедренников у него красовались по три бабочки из золотистого металла. Сжимая за середину древко огромной алебарды, он вдруг вскочил на помост утиита ²⁷³ и заревел:

— А ну, отбейте мне меру, друзья! Покажем представление этому восточному сброду! В молодости на горе Хиэй славился я мастерством в песне, в стихе и на флейте. На путях же воинской доблести прославлен я как жестокий монах. Пусть же посмотрит восточная сволочь, как надо плясать!

Братья Судзуки тут же принялись отбивать меру. А Бэнкэй заплясал и запел:

Сколь прекрасна струя!
Звенит струя в водопаде,
И ласково светит солнце.
Что доспехи и шлемы восточных болванов!
Несет в своих струях их головы
Коромогава-река!

Когда он закончил, все дружно расхохотались. Два полных часа плясал он, и нападающие говорили друг другу:

— Нет других таких людей, как вассалы Судьи Ёсицунэ! На них идут пять сотен, их всего десяток, а они пляшут и хохочут! Как же тогда они умеют биться?

— Пять сотен — это всего лишь пять сотен, а десяток — это целый десяток! — вскричал Бэнкэй. — А хохочем мы оттого, что вы затеяли с нами сражаться. Это же смешно, вы все равно что зеваки на скачках в праздник сацукиэ ²⁷⁴ у подножья горы Хиэй или горы Касуга. Нацелились в нас стрелами тогария, подступаете, прикрываясь конями, да мы-то вам не мишени! Смех, да и только! Эй, братья Судзуки, покажем этим людям с востока, как надо делать дело!

Сжимая в руках смертоносное железо, узда к узде, прикрыв лица нарукавниками и нагнувши головы в шлемах, [250] братья Судзуки и Бэнкэй втроем с ревом поскакали на врага. Нападающие кинулись бежать, словно листья гонимые ветром.

— Чего же вы хвастались? — вопил Бэнкэй. — Вас же много! Вернитесь, подлые трусы! Вернитесь!

Но ни один не остановился.

Судзуки Сигэиэ настиг одного из них.

— Кто таков?

— Тэруи Таро Такахару, самурай дома Ясухиры, — был ответ.

— Значит, твой господин — вассал рода Минамото. Слыхал я, что предок твоего господина стал вассалом во время Второй Трехлетней войны. За ним шел его сын Иэхира, за ним его внук Такэхира, за ним его правнук Хидэхира ²⁷⁵. Получается, что всего лишь пять поколений рода твоего господина были в вассалах у Минамото. Мы же, Судзуки, служили этому роду веками! Ты для меня никудышный противник. Но для воина противником должен быть всякий, кто выступает против него. Так уж и быть!

Он ринулся биться, но враг только съежился и помчался прочь от него.

— А еще говорят, будто воины Ясухиры всегда помнят о чести! — закричал Судзуки. — Как же ты показываешь спину честному противнику? Остановись, негодяй! Стой!

Тэруи развернул коня. Они схватились, и Судзуки разрубил ему правое плечо. Тэруи вновь обратился в бегство. А Судзуки уже уложил двоих всадников слева от себя и троих справа, но и сам получил смертельную рану. Тогда он уселся на трупы врагов и произнес:

— Брат мой Камэи Рокуро! Умри, как подобает! А я уже убит.

С этими словами он вспорол себе живот и повалился ничком.

Камэи Рокуро воскликнул:

— Покинув брата в провинции Кии, я поклялся жить, пока он жив, и умереть вместе с ним! Так подожди же меня на Горах, ведущих к смерти ²⁷⁶!

Он сорвал с себя и отшвырнул набедренники.

— Возможно, вы слыхали обо мне, а теперь глядите! — продолжал он, — Я — Камэи Рокуро Сигэхира, младший брат Судзуки Сабуро Сигэиэ, мне от роду двадцать шесть, и бывал я в боях бессчетно! Многим известно, какой я воин, хотя вы на востоке можете этого и не знать. Но я вам сейчас покажу! [251]

И он врезался в самую гущу врагов и принялся рубить, принимая удары слева и нанося удары направо, а спереди никто не решался к нему подступиться. Троих всадников уложил он на месте, двоих ранил, множество стрел сломалось о его панцирь, и вот уже сам он получил смертельную рану. Тогда рассек он на себе пояс, взрезал живот и лег рядом со своим старшим братом.

А Бэнкэй обливался кровью, но от этого он только пришел в неистовство, и уже враги для него были не люди. Накидка хоро на нем развевалась по ветру. Грудь его заливала алая кровь из щелей в доспехах, и враги сказали друг другу:

— Этот монах взбесился, что ему некуда деться отсюда, он и спереди нацепил красную накидку хоро. От такого шального надо держаться подальше!

И они натянули поводья. Бэнкэй еще в столице на каменистой пустоши Сиракава, что на берегу реки Камо, научился приемам камнеметного боя. Едва не падая и все же держась на ногах, закружился он по берегу Коромогавы, собирая обломки скал, но никто уже не смел противостоять ему.

Масиноо был убит. Бидзэн, побивши множество врагов, был тяжко ранен и покончил с собой. Катаока и Васиноо дрались плечом к плечу. Васиноо убил пятерых и упал мертвым. Катаока остался без прикрытия, но на помощь к нему подбежали Бэнкэй и Исэ Сабуро. Шестерых убил и троих тяжело ранил Исэ Сабуро, после чего настал и его черед: в упоении боя получил он смертельную рану, вспорол себе живот и умер.

Отогнав врагов, Бэнкэй явился перед господином и, держа алебарду под мышкой, сказал:

— Вот и я.

Судья Ёсицунэ читал восьмую книгу «Лотосовой сутры». Он спросил:

— Как дела?

— Бой идет к концу, — ответил Бэнкэй. — Бидзэн, Васиноо, братья Судзуки и Исэ Сабуро бились славно и полегли с честью. Теперь остались лишь Катаока да я. И я пришел, чтобы еще раз взглянуть на вас. Если вы уйдете прежде меня, подождите меня на Горах, ведущих к смерти. Если уйду прежде я, то буду ждать вас у Реки Тройной Переправы.

Судья Ёсицунэ спросил:

Как быть? Я хотел бы дочитать священную сутру. [252]

— Дочитывайте спокойно, — сказал Бэнкэй. — На это время я задержу врага хотя бы стрелами. Если даже меня убьют, я все равно буду защищать вас, пока не дочитаете до конца.

С этими словами он поднял штору, посмотрел на господина долгим взглядом и пошел было прочь, но тут же вернулся и прочел такие стихи:

На развилке Шести Дорог ²⁷⁷
Подожду господина,
Вместе вступим мы
В Счастливую Землю,
Где обитает Амида...

Так, поклявшись в верности на будущую жизнь, Бэнкэй вышел вон и, встав с Катаокой спиной к спине, обнажил меч. Поделивши между собой двор на два участка, они ринулись в бой, и под их натиском нападающие отхлынули, но часть их осталась на пространстве в три тё между рвом и оградой.

Катаоку окружили шестеро, троих он уложил и теперь бился с остальными тремя, но уже притомились его плечи и руки, покрылось ранами тело, и он понял, что не сумеет устоять. Тогда он вспорол себе живот и умер.

А Бэнкэй подумал, что слишком длинна рукоять его алебарды, отломил, наступив, конец в один сяку, прочь отбросил обломок и, ухватив древко за середину, произнес:

— Вот так-то лучше! Да и соратники мои были очень уж ненадежны, только путались под ногами!

С этими словами он встал в воротах навстречу напиравшим врагам. Он рубил навзлет и наотмашь, он протыкал животы коням, а упавшим всадникам отсекал головы ударами алебарды под шлем либо оглушал их ударами тупой стороной меча и резал насмерть. Он рубил направо, налево и вокруг себя, и ни один человек не мог к нему подступиться и схватиться лицом к лицу. Бессчетное число стрел торчало в его доспехах. Он ломал их, и они повисали на нем, как будто надел он шиворот-навыворот соломенную накидку мино. Оперения черные, белые и цветные трепетали под ветром, словно метелки тростника обана в осеннюю бурю на равнине Мусаси.

В безумной ярости метался Бэнкэй, нанося удары на все стороны, и нападающие сказали друг другу:

— Что за диво! Сколько своих и чужих уже перебито, и только этот монах при всем безумстве своем жив до сих [253] пор! Видно, самим нам не справиться с ним. Боги-хранители и демоны смерти, придите на помощь и поразите его!

Так взмолились они, и Бэнкэй разразился хохотом.

Разогнав нападавших, он воткнул алебарду лезвием в землю, оперся на древко и устремил на врагов взгляд, исполненный гнева. Стоял он как вкопанный, подобный грозному божеству Нио ²⁷⁸. Пораженный его смехом, один из врагов сказал:

— Взгляните на него! Он готов перебить нас всех. Недаром он уставился на нас с такой зловещей ухмылкой. Не приближайтесь к нему!

Другой возразил на это:

— Бывает, что храбрецы умирают стоя. Пусть кто-нибудь подойдет и посмотрит.

Они принялись препираться, кому идти, и все отнекивались, и тут какой-то молодой воин на коне промчался вблизи от Бэнкэя. А Бэнкэй был давно уже мертв, и скок коня его опрокинул. Он закостенел, вцепившись в рукоять алебарды, и, когда повалился, всем показалось, будто он замахивается на них. Раздались крики:

— Берегись, берегись, он опять лезет!

И нападавшие в страхе попятились, натягивая поводья. Но вот Бэнкэй упал и остался недвижим. Только тогда враги наперегонки бросились к нему, и смотреть на них было отвратно.

Да, Бэнкэй умер и закостенел стоя, чтобы не пропустить врага в дом, пока господин не совершит самоубийство. Сколь трогательно это!

САМОУБИЙСТВО СУДЬИ ЁСИЦУНЭ

Когда Канэфуса и Кисанда торопливо спускались с крыши дома, стрела поразила Кисанду в шею, и он упал мертвым. Канэфуса, прикрывши спину щитом и цепляясь за стропила, ввалился в прихожую молельни.

Там он натолкнулся на «разноцветного» по имени Ясадзо из бывших слуг покойного Хидэхиры. В свое время, передавая его Судье Ёсицунэ, Хидэхира сказал:

— Это всего лишь простой мужлан из Токимити, его даже к верховой езде не хотели допускать, но в тяжелый час он будет вам полезен. Как-нибудь посадите его на коня.

Судья Ёсицунэ дал Ясадзо коня, и вот теперь, когда все прочие слуги разбежались, он один остался на месте. И он сказал Канэфусе: [254]

— Передайте господину, что ничтожный Ясадзо будет стоять здесь и отбиваться стрелами. Хоть я и простой слуга, но в Горы, ведущие к смерти, я уйду вместе с ним, ибо так повелел мне покойный Хидэхира.

С этими словами он принялся бегло бить из лука, и враги поспешили укрыться кто куда.

— Уже и Бэнкэй убит! — вскричал Ясадзо громким голосом. — Бой идет к концу! Один лишь Ясадзо еще отбивается стрелами!

Поистине трогает душу, что хоть всего лишь слуга, но Ясадзо не нарушил воли покойного Хидэхиры и остался на смерть!

Судья Ёсицунэ произнес!

— Наступило мне время убить себя. Как советуешь это сделать?

Канэфуса ответил:

— Люди не устают расхваливать, как сделал это в столице Сато Таданобу.

— Тогда это проще простого. Широкие раны лучше всего.

Некогда Кокадзи из Сандзё изготовил по обету и преподнес в дар храму Курама кинжал с лезвием в шесть сунов и пять бу. Потом настоятель изъял этот дар из святилища, нарек именем «Имацуруги» и упрятал в сокровищницу. В бытность Судьи Ёсицунэ учеником в этом храме кинжал был пожалован ему как оружие самозащиты. Рукоять была из сандалового дерева, ножны обтянуты парчой и схвачены бамбуковыми кольцами. Судья Ёсицунэ с детских лет хранил его, не расставаясь, и всегда носил за поясом. И вот этот самый кинжал он вонзил себе под левый сосок и столь глубоко, что острие едва не вышло из спины. Он расширил рану на три стороны, вывалил наружу свои внутренности и вытер лезвие о рукав, затем подсунул кинжал под колено, накинул сверху одежду и оперся на подлокотник.

Подозвав супругу, он сказал ей так:

— Уходи к вдове Хидэхиры. Или можешь укрыться у его тестя Мотонари. Они — столичные люди и милостями тебя не оставят. Наверное, переправят тебя в родной дом. С той поры, как ты его покинула, мы с тобой не разлучались ни на день, и заботит меня, как будет с тобой отныне. Помни, что беды наши предопределены были в прошлых рождениях, и не оплакивай меня чрезмерно. Только молись неустанно, и мы встретимся с тобой в Чистой Земле у Будды Амиды. [255]

Она же, заливаясь слезами, припала к нему и сказала:

— С того самого дня, как мы покинули столицу, не надеялась я дожить до сегодня. Все казалось мне, что в пути что-нибудь случится и меня убьют прежде вас. Зачем же вы так говорите теперь? Поскорее убейте меня своею рукою!

— Хотел я предложить тебе это, пока был еще жив, — произнес Ёсицунэ, — да враг уже приближался, и я поспешил. Теперь же силы мои истощились. И если твердо решила ты умереть, прикажи Канэфусе.

Она позвала:

— Канэфуса, подойди ко мне!

Канэфуса приблизился, пал ничком и проговорил с плачем:

— Не знаю я, как это сделать и куда нанести удар!

Госпожа гневно сказала:

— Видно, верен был глаз у родителя! Вмиг распознавши труса, приставил его ко мне. Ты не должен был ждать, пока тебе прикажут! Надлежало тебе еще раньше быть готовым убить меня. Разве пристойно тебе оставить меня в живых и тем опозорить навеки? Берись же за меч и ударь!

— В этом деле робость моя понятна, — молвил в ответ Канэфуса. — Три дня спустя, как вы народились на свет, ваш родитель призвал меня и произнес такие слова: «Ты будешь заботиться об этой барышне в добром и дурном. Препоручаю ее тебе». Получивши приказ, я поспешил в родильню. Решено было, чтобы вы по ночам пребывали у груди супруги моей Мёфуку, а днем играли бы у меня на коленях. Я тревожился о вас, даже когда отлучался по службе, и, если не видел вас хотя бы самую малость, чудилось мне, будто тянутся тысячи лет. И мечтал я, что, сделавшись взрослой, станете вы придворной дамой или даже государыней. Но преставился вага родитель, а за ним и матушка ваша, и, к великому горю, мечтам моим не суждено было сбыться. И все же не думалось мне никогда, что втуне будут мои молитвы богам и буддам и доведется мне увидеть вас в таком положении, как ныне!

С этими словами он прижал к лицу нарукавник и мучительно разрыдался.

Госпожа вскричала:

— Слезами делу не поможешь! Горе твое понятно, но враг уже рядом! Поспеши!

Тогда Канэфуса решился. Глаза его застилала тьма, душа была в смятении, но он вытащил из-за пояса меч, схватил госпожу за левое плечо и, вонзив ей лезвие под [256] правый бок, взрезал тело до левого бока. Пробормотав имя Будды, она тут же скончалась. Канэфуса накрыл ее тело плащом и положил рядом с Судьей Ёсицунэ.

Сыну Ёсицунэ было пять лет. Кормилица обнимала его, усадив к себе на колени, но он вдруг вырвался, раздвинул перегородки и вбежал в молельню.

— Что, Канэфуса, почему отец не читает сутры? — спросил он.

Затем присмотрелся и увидел, что родитель при смерти. В испуге хотел сдернуть плащ, покрывавший тело госпожи, но Канэфуса его остановил. Тут мальчик вцепился в прядь волос, выбившихся из-под плаща, и стал ее дергать и трепать, повторяя:

— Что это? Что это?

Канэфуса обнял его, усадил к себе на колени и сказал ему:

— Господин и госпожа, ваши родители, поднялись на Горы, ведущие к смерти, и вступили в дальние пределы иного мира. Вам тоже надлежит сейчас же отправиться следом за ними.

Тогда мальчик, обняв Канэфусу за шею, торопливо проговорил:

— Пойдем скорее на эти Горы! Возьми меня туда, Канэфуса! Не медли!

Весь в слезах, Канэфуса сказал себе:

— Не прошло еще и пяти лет, как господин, вверившись Хидэхире, явился в эти края. Этот мальчик родился от господина, а еще родилась девочка, которой не исполнилось и десяти дней. И хотя все предопределено в их прежней жизни, но что за несчастная выпала им доля!

Он плакал, а мальчик смущенно глядел ему в лицо, не понимая, отчего он плачет, и тоже жалостно расплакался.

Однако откладывать дальше было нельзя, и Канэфуса тот же меч, от коего погибла мать, погрузил в тело сына. Мальчик лишь вскрикнул, и дыханье его прекратилось. Канэфуса уложил его под одежды Судьи Ёсицунэ, затем точно так же зарезал девочку семи дней от роду и уложил ее под плащ к госпоже.

Судья Ёсицунэ еще дышал. Он открыл глаза и спросил.

— Что госпожа?

— Уже скончалась. Она рядом с вами.

Ёсицунэ пошарил рукой возле себя.

— А это кто?

— Это ваш сын. [257]

Рука Ёсицунэ протянулась дальше и легла на тело супруги. Канэфусу душили слезы. — Поджигай дом. Торопись. Враг близко.

Это были последние слова Ёсицунэ, и с ними он скончался.

ПОСЛЕДНИЙ ЧАС КАНЭФУСЫ

Все было приготовлено заранее, и Канэфуса побежал по дому, поджигая покой за покоем. Как раз дул сильный западный ветер, и свирепое пламя взметнулось до самого неба. Выломав ставни и шторы, Канэфуса завалил ими трупы господ своих, чтобы сгорели они без остатка и в дым обратились, захлебнулся искрами этого кострища и только что не потерялся сам в пылающих стенах.

Но, видно, счел он, что еще мало взял жизней врагов, защищая своего господина. Содравши с себя и отбросив доспехи, он туго затянул пояс уваоби, подвязал шнуры пятирядного шлема и выскочил из дверей во внутренний дворик. Там спокойно восседали на конях вражеский военачальник Нагасаки Таро и его младший брат Дзиро. Видно было, что по самоубийстве противника они ни о чем больше не беспокоятся. И Канэфуса произнес, обращаясь к ним:

— Не знаю, как там водится в землях Тан и в краях Тэндзику, а в нашей стране негоже восседать на конях в пределах местопребывания высоких особ. Вы знаете, кто я такой? Я — Дзюро Гон-но ками Канэфуса, приближенный Судьи Ёсицунэ, младшего брата Камакурского Правителя, потомка государя Сэйвы в десятом поколении и потомка Хатимана Ёсииэ в четвертом поколении. Прежде я был самураем министра Коги, ныне же вассал рода Минамото. И я такой воин, что сам Фань Куай не сравнится со мной. Глядите же, я покажу вам, на что я способен!

С этими словами он подскочил к Нагасаки Таро и одним ударом меча перерубил ему правый набедренник, коленную чашечку, седло и еще пять ребер его коню. Конь вместе со всадником зашатался и рухнул на землю. Спасая старшего брата, Дзиро бросился на Канэфусу. Но Канэфуса увернулся, стащил его с коня и, схватив поперек, прижал его к левому боку.

— Полагал взойти на Горы, ведущие к смерти, в одиночестве, но теперь взойдем вместе! — крикнул он и ринулся в бушующее пламя.

Если подумать, страшное дело свершил Канэфуса. Он был словно демон. Конечно, сам он заранее знал, что погибнет [258] именно так, и решил это твердо. Но вот Нагасаки Дзиро достоин всяческой жалости. Думал он получить награды земли, а вместо этого был схвачен и ввергнут в огонь.

О ТОМ, КАК БЫЛИ СОКРУШЕНЫ СЫНОВЬЯ ХИДЭХИРЫ

Посланец Адати Киётада незамедлительно явился в Камакуру и обо всем доложил.

— Все они там отъявленные негодяи, — сказал на это Камакурский Правитель. — Они знали, что это мой брат, и все же, сославшись на высочайшее повеление, запросто убили его. Экая дрянь!

И он тут же отрубил и выставил на позор головы двух самураев, присланных Ясухирой, а также их дружинников и даже слуг.

Вслед за этим разнеслась весть о том, что собирается войско и Ясухира будет наказан. Вскоре карательный поход был решен, и все стали наперебой домогаться, чтобы получить передовой отряд, а больше всех домогались Тиба Цунэтанэ, Миура Ёсидзуми, Кадзуса Хироцунэ, Кано Сигэмицу и Кадзивара Кагэсуэ. Но Камакурский Правитель сказал:

— Плохо ли, хорошо ли, а сам я решить не могу. Пусть решит бодхисатва Хатиман.

Он затворился в храме Вакамии Хатимана, и во сне ему было сказано: «Хатакэяма Сигэтада!» И вот Хатакэяма во главе семидесяти тысяч всадников вторгся в пределы края Осю.

В старое время на такое дело ушло двенадцать лет войны, теперь же — экое диво! — все было кончено за девяносто дней. Триста шестьдесят голов родовых вождей, начиная с военачальников Кунихиры, Суэхиры и Ясухиры, взял Хатакэяма, а прочим головам и счету не было. Если бы, согласно последней воле покойного Хидэхиры, они укрепились на заставах Нэндзю и Сиракава и если бы Ясухира, Такахира и Тадахира воевали под командой Судьи Ёсицунэ, разве сотворилась бы с ними такая судьба? Но, обуянные глупыми помыслами, они нарушили последнюю волю родителя и убили Судью Ёсицунэ и вот сами погибли, лишились имущества и расточили землю предков. Сколь это прискорбно!

Помнить надлежит: богиня Кэнро отвергает тех, кто нарушает замыслы и последнюю волю отцов своих, достигших силы и славы праведными путями!

Комментарии

271. ...в возрасте до пятнадцати лет... — то есть когда еще нельзя вступать в официальный брак.

272. О том, как в Такадати явился Судзуки Сабуро Сигэиэ. — Оригинал начала этой главы утрачен. Видимо, в нем повествуется о том, как Судзуки Сабуро Сигэиэ, старый вассал Ёсицунэ, пробрался в Хираидзуми, чтобы присоединиться к своему господину.

273. Утиита — деревянный тротуар во дворе японской усадьбы.

274. Сацукиэ («встреча пятого месяца») — праздник храмов Хиёси и Касуга, проводившийся ежегодно девятого числа пятого месяца.

275. ...за ним его правнук Хидэхира. — В оригинале неточность. Хидэхира был не правнуком, а внуком Киёхиры.

276. Горы, ведущие к смерти (Сидэ-но Яма). — Согласно народным представлениям, умерший уходит по горной тропе в далекие горы, а потом он попадает на Реку Тройной Переправы. Праведные переходят ее по мосту, те, у которых легкие провинности, — вброд, а страшные грешники тонут в пучине.

277. Развилка Шести Дорог. — Душа в круговороте жизни и смерти странствует по шести дорогам (кругам бытия). Три — хорошие: душа может превратиться вновь в человека, в демона (асура), вознестись в небо; и три — дурные: она может попасть в ад, стать животным или «голодным духом».

278. Божество Нио — божества-дэвы индийской мифологии, в народном буддизме — боги-хранители. Помещались по обе стороны ворот, ведущих в буддийский храм.