СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

«ИТАЛЬЯНСКИЙ ДНЕВНИК» Н. А. ЛЬВОВА

(L'vov Nikolaj A. Italienisches Tagebuch / Übers, aus dem Russ. von Hans Rothe und Angelika Lauhus. Итальянский дневник. / Herausgegeben und kommentiert von Konstantin Ju. Lappo-Danilevskij. In Zusammenarbeit mit dem Puskinskij Dom (RAN), Sankt Petersburg. Köln; Weimar; Wien, 1998.)

Книга, о которой идет речь, не совсем обычна с точки зрения издательской практики. Выпущенная К. Ю. Лаппо-Данилевским в той же серии «Bausteine zur slawischen Philologie und Kulturgeschichte», что и вышедшие в 1994 году «Избранные сочинения» Н. А. Львова. ¹ она представляет собой своего рода расширенное приложение к этому более раннему изданию или, как осторожно отмечает сам публикатор, «своеобразный второй том» его. Необычность этого «второго тома» связана с совершенно специфическими принципами подачи текста, подбора иллюстративного материала и решением сложнейших комментаторских задач, что определялось в конечном итоге содержанием и природой данного литературного памятника. Необычно также и то, что книга включает в себя и полный параллельный текст на немецком языке: памятник русской культуры, являющий собой интереснейший образец осмысления и усвоения западного искусства, получает таким образом «статус гражданства» одновременно в двух языковых и культурных сферах.

Место, занимаемое Николаем Александровичем Львовым в русской культуре XVIII века, как известно, также весьма своеобразно. Подобно близкому к нему и во многом принявшему от него эстафету А. Н. Оленину, он был «Tausend-künstler» — «тысячеискусником» (как назвал однажды Оленина Александр I), владевшим немалыми знаниями и пробовавшим силы в самых различных областях искусства, науки и даже инженерного дела. Но значение его определяется не только и не столько этими многочисленными и разносторонними опытами (самыми продуктивными из которых были, вероятно, начинания в области архитектуры и паркостроения), ² сколько совершенно особой ролью инициатора культурных начинаний, человека, чутко улавливавшего новейшие эстетические веяния и очень быстро принявшего на себя роль советчика и мэтра в среде культурной элиты, концентрировавшейся в 1770-1790-е годы вокруг «державинского кружка». Влияние Львова прямо и косвенно отразилось в поэзии Г. Р. Державина, И. И. Хемницера, В. В. Капниста, М. Н. Муравьева, в живописи Д. Г. Левицкого, В. Л. Боровиковского, в скульптуре и мелкой пластике Ж.-Д. Рашетта, в музыке Д. С. Бортнянского, Д. Сарти, Е. Фомина, Н. П. Яхонтова. Но именно такого рода деятельность, в России XVIII века еще не институализированная, не поставившая Львова в ряд критиков или авторов эстетических трактатов, труднее всего поддается учету и изучению. Свидетельствами ее остаются воспоминания современников, переписка, пометы Львова на рукописях Державина, его «программы» для художников, скульпторов, архитектурно-ландшафтные фантазии. Еще труднее за всеми этими текстами, распространявшимися в предельно узком кругу, различить содержание и генезис самой эстетической программы Львова. И в этом смысле «Итальянский дневник», содержащий написанные «для себя» заметки о десятках и сотнях классических памятников европейского искусства, приобретает совершенно особую ценность.

Рукопись, хранящаяся в архиве Пушкинского Дома и получившая условное название «Итальянского дневника», давно уже обращала на себя внимание исследователей, хотя специальных работ, посвященный ей, до сих пор не было. За исключением, быть может, главы в беллетризованной биографии Львова, написанной А. Н. Глумовым ³ и не претендовавшей ни на точность, ни на сколько-нибудь полное освещение материала. Особый случай представляет собой появившаяся во время подготовки книги к печати и независимо от нее публикация «Львовского дневника» в «Памятниках культуры», выполненная А. Б. Никитиной. ⁴ По объему и точности комментария, не говоря уже о присутствующих в ней публикаторских погрешностях — неверные прочтения ряда слов, выпадение двух страниц дневника, — данная публикация несравненно уступает рецензируемой работе. ⁵

Сам дневник — это достаточно краткий, примерно 50 книжных страниц, текст, чрезвычайно [218] насыщенный содержательно и крайне непринужденный в отношении литературных и орфографических норм. (Следует отметить, что в данном случае представляется весьма удачным принятый в книге эдиционный принцип, сохраняющий все особенности и колебания языка рукописи, ее «хаотическую орфографию», ибо публикуемый памятник относится к кругу «домашних» текстов, фиксирующих важные признаки устного языка и свободного дневникового стиля.) Перед нами — записи, посвященные в основном шедеврам архитектуры, живописи и скульптуры, осмотренным русским путешественником в различных городах Италии и в Вене. Записи, как правило, краткие, суждения оценочного характера перемежаются в них с содержательными замечаниями об особенностях того или иного мастера. Иногда в сферу внимания автора попадают и события культурной жизни: театральные представления, городские празднества. Весьма своеобразен эмоциональный настрой этого текста, брызжущего веселостью, в которой ощутимы характерные для эпохи Просвещения иронический взгляд на общественные «предрассудки», фривольные и в то же время рациональные размышления о человеческой любви, высказанные в связи с созерцанием «обнаженной натуры» на картинах великих мастеров. Веселость эта, однако, никогда не превращается ни в фарс, ни в бурлеск, ни в грубую иронию, и рядом с улыбкой и игривой мыслью присутствует представление о стилистическом разграничении высоких и низких тем и мотивов.

Следовало бы, вероятно, сказать несколько слов об историко-литературной и культурологической перспективе данного произведения, тем более что в предисловии публикатора внимание сосредоточено только на генезисе жанра Львовского дневника, связанного с широким кругом литературы о путешествиях с образовательной и культурной целью, распространенной в Европе в XVII-XVIII веках и в России в первой половине XVIII. Между тем все эти произведения, столь значимые для адекватного восприятия данного памятника, чрезвычайно мало известны современному читателю, который волей-неволей будет соотносить «Итальянский дневник» с жанром путешествий, развитым писателями-сентименталистами.

Написанный через 13 лет после «Сентиментального путешествия» Стерна и за десять лет до «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина, «Итальянский дневник», однако, принадлежит совершенно другой эпохе. Отлична в данном случае и изначально заложенная в произведении степень его «литературности»: перед нами скорее факт «литературного быта» (по Тынянову), причем незадолго до того момента, как это направление «литературного быта» перейдет в сферу новейшей русской литературы. Иной по отношению к последующим вскоре «сентиментальным путешествиям» и целостный эмоционально-содержательный настрой произведения. Инаковость эта с трудом могла бы быть описана по шаблонной схеме «рационализм-чувствительность» в обиходном понимании этих терминов. Сравнивая «Итальянский дневник» с «сентиментальными путешествиями», следовало бы отметить, вероятно, то, что отправной точкой его служит не факт внутреннего опыта, не особая идейно-эстетическая установка, у сентименталистов подчиняющая себе реальность и придающая «путешествию» черты истории души, но факты объективного мира, хотя и вполне эмоционально воспринимаемые, факты, в нагромождении и старательном накоплении которых еще чувствуется интеллектуальная экспансия петровского времени, озабоченного усвоением всей «номенклатуры» европейской культуры.

Можно сказать, что львовский дневник с его тенденцией «каталогизирования» представляет собой своего рода путеводитель по Италии конца XVIII века, разумеется с остросубъективной и выборочной подачей богатейшего материала. Настоящее издание его, сопровождающееся целенаправленным подбором многочисленных репродукций, описываемых Львовым произведений живописи и скульптуры, создает как раз впечатление такого путеводителя.

Обширный комментарий, следующий за публикуемым текстом, в некоторых отношениях продублирован во вступительной статье. Думается, что определенная текстовая избыточность здесь оправданна: без этого дополнительного прочерчивания Львовского маршрута, укрупненной прорисовки его узловых пунктов было бы легко затеряться в массе сообщаемых автором дневника и раскрываемых в комментарии реалий. Львовская рукопись вообще поставила весьма головоломные задачи перед комментатором. Речь идет о сотнях произведений итальянского и европейского искусства, авторство которых зачастую указано в дневнике неточно, а описание, сделанное «для себя», часто слишком схематично и приблизительно. Кроме того, значительная часть произведений, описываемых Львовым, в XVIII веке атрибутировалась иначе, нежели в современных справочниках и каталогах, а местонахождение многих из них с тех пор не раз менялось. Отточенный и детально разработанный комментарий суммирует в данном случае годы кропотливой работы в архивах, библиотеках, данные «натурных» исследований. Интересно отметить, что эта работа специалиста-филолога дала в результате и новые материалы для самой истории итальянского искусства: оказалось, что русским путешественником наравне с крупными доныне существующими собраниями был описан и ряд частных коллекций, впоследствии распыленных, сведения о которых, сохранившиеся в Львовском дневнике, можно считать уникальными.

Наряду с воссозданием точной и разносторонней картины всего увиденного и услышанного русским путешественником, исследователю удалось восстановить исторический и эстетический контекст львовского дневника. Были выяснены реальные обстоятельства и цели поездки Львова, о чем в научной литературе встречались различные предположения: это была [219] дипломатическая курьерская поездка, отнюдь не специально с «закупочными» целями, как предполагалось ранее, поездка, в которой любознательный путешественник имел, однако, возможность «задержаться» и посвятить значительное время образовательным целям. Таков историко-бытовой фон данного произведения. Что же касается его эстетической стороны, то разрозненные записи Львова, глухие упоминания отдельных имен, оценочные тенденции, избирательность в осмотре и описании работ тех или иных мастеров, — все это в контексте современных Львову европейских полемик об изобразительном искусстве позволило определить и начальные установки львовской эстетики. Критические суждения Львова оказались зависимы прежде всего от идей Винкельмана и Менгса, именно тенденции винкельмановского неоклассицизма обусловили специфический угол зрения, характерный для Львовского дневника.

Обобщая, хотелось бы сказать, что данная книга по красочности и увлекательности приведенного материала способна привлечь внимание достаточно широких кругов читателей, интересующихся русским XVIII веком, в то же время по ее узкоспециальным и глубоко обоснованным научным выводам должна стать надежным источником в отношении фактов и идей, составляющих канву русской культурной истории.

Комментарии

1. Львов H. A. Избр. соч. / Предисловие Д. С. Лихачева. Вступ. статья, сост., подготов. текста и коммент. К. Ю. Лаппо-Данилевского. Перечень архитектурных работ Н. Львова подготовлен А. В. Татариновым. СПб.; Köln; Weimar; Wien, 1994.

2. Из обобщающих работ, посвященных творчеству и жизненному пути Н. А. Львова, см.: Будылина М. В., Брайцева О. И., Харламова А. М. Архитектор Н. А. Львов. М., 1961; Никулина Н. И. Николай Львов. Л., 1971; Глумов A. H. Н. А. Львов. М., 1980.

3. Глумов А. Н. Указ. соч. Ч.1. Гл. 4. С. 42-49.

4. Никитина А. Б. Н. А. Львов. Итальянский дневник. 1781 г. (Путевые замечания) // Памятники культуры. Новые открытия. 1994 г. М., 1996. С. 249-276.

5. Лаппо-Данилевский К. Ю. Об издании «Итальянского дневника» Н. А. Львова / Russian studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. 1996 (1998). Т. II. № 4. С. 547-558.