СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

МАРСИЛИО ФИЧИНО

В ЧЕМ СОСТОИТ СЧАСТЬЕ, КАКИЕ ОНО ИМЕЕТ СТУПЕНИ, О ЕГО ВЕЧНОСТИ

МАРСИЛИО ФИЧИНО ПРИВЕТСТВУЕТ ВЕЛИКОДУШНОГО ЛОРЕНЦО МЕДИЧИ.

После нашего недавнего и подробного обсуждения в Кареджи ¹ разных аспектов счастья, ведомые разумом к цели, мы в конечном итоге пришли к одному и тому же заключению. Ты тогда умело привел новые аргументы в пользу того, что счастье присуще скорее действию воли, чем действию интеллекта. Ты пожелал изложить этот диспут в стихах; меня же попросил записать его прозой. Ты уже погасил свой долг элегантной поэмой, поэтому и я постараюсь, с божьей милостью, как можно более кратко исполнить свое обещание.

Есть три вида блага, то есть блага Фортуны, тела и души ². Блага Фортуны – это богатство, почести, известность и власть. Богатство не является высшим благом, как полагал Мидас ³, ибо не его самое ищут, но удобства души и тела. Недостаточны для высшего блага почести и известность, о которых обыкновенно говорил Август ⁴, поскольку они зависят от мнения других и часто ими наделяют или лишают без всякого соответствия с заслугами, а также власть, к которой стремился Цезарь, так как чем большим числом людей мы управляем, тем большие заботы нас терзают, большим опасностям мы подвергаемся, к большему числу людей мы должны уметь подойти, с большим количеством дел справиться, большее количество врагов нас окружает. Блага тела – это сила, здоровье и красота. Сила и здоровье не являются высшим благом, как полагал Милон Кротонский ⁵, ибо всякая малость наносит нам ущерб. Нет его и в красоте, столь прославляемой Гериллом ⁶, так как еще не было человека, который мог бы [223] удовлетвориться только тем, что он красив, и красота скорее благо для других, чем для того, кому она принадлежит. Блага души делятся на блага неразумной и разумной частей души ⁷. К благам неразумной относятся восприимчивость и наслаждение чувств. Аристипп думал, что в этих двух вещах заключено высшее благо ⁸; мы же считаем, что счастье не пребывает ни в одной из них. На самом деле оно не может заключаться в восприимчивости чувств, как потому что в этом нас превосходят многие звери, так и потому что оно приносит нам не только наслаждение, но и часто вызывает отвращение. В наслаждении чувств его также нет, ибо этому наслаждению всегда предшествует страстное желание, его сопровождает сомнение и за ним следует раскаяние. Поэтому мимолетное удовольствие достигается большими страданиями, длится столько, сколько в нем есть потребность у тела, например, столь долго приятно питье, сколько времени длится жажда. Всякая потребность тела доставляет неприятность, отчего наслаждение, будучи часто соединенным со своей противоположностью, то есть с мучением, не является ни чистым, ни истинным, ни достаточным. И если скажут, что есть наслаждения чувства, которые не обязаны своим происхождением потребности тела, я отвечу, что такие наслаждения настолько слабы, что никто не находит в них блаженства. Еще никто не осмеливался утверждать, что оно находится в неком определенном состоянии, смешанном из остроты и удовольствия чувства, ибо такое состояние ложно, быстротечно и беспокойно. Мелкие удовольствия и развлечения также не заполняют душу, которая по своему естественному влечению всегда ищет вещи более высокие.

Далее, некоторые хорошие качества разумной части души называются естественными благами, как-то: острый ум, память, смелая и готовая к действию воля. Но не в них заключается счастье, так как для того, кто хорошо их использует, они хороши, а кто плохо – плохи. Есть и другие качества разумной части души, называемые приобретенными благами, – моральные и созерцательные добродетели. Заключается ли счастье в нравах, как полагали стоики и киники? Конечно, нет, ибо действия моральных добродетелей, каковыми являются умеренность и выносливость, сопряжены с трудностями и тяготами. Цель же, к которой мы стремимся, находится не в тяготах, но в покое, так как мы занимаемся делами, чтобы потом спокойно отдохнуть, и воюем мы, чтобы жить в мире. Сверх того, добрые нравы никогда не приобретают ради них самих, но лишь как средство для очищения и успокоения души.

И спокойствие не является пределом счастья, как думали эпикурейцы, поскольку спокойствие души дается для созерцания истины, подобно тому как чистота воздуха соотносится с лучом солнца.

Теперь – находится ли это блаженство в созерцательных добродетелях, такой, например, как созерцание истины? Разумеется, да. Но одно дело – созерцание вещей, так сказать, поднебесных, другое – небесных, третье – наднебесных. Демокрит ставил целью созерцание поднебесных вещей ⁹; Анаксагор ¹⁰ не хотел [224] останавливаться на этом, так как вещи небесные более достойны созерцания, чем поднебесные. Но он решил удовлетвориться созерцанием вещей небесных, ибо, по его словам, он рожден был для созерцания неба, и утверждал, что небо – его родина. Аристотель это отверг, так как рассмотрение вещей наднебесных казалось ему намного более достойным. Он думал, что блаженство состоит в высшей деятельности высшей потенции по отношению к высшей цели ¹¹.

Но ведь одно, согласно этим философам, может предпринять душа, связанная с телом, и совсем другое – душа, не связанная с телом. Аристотель полагал, что человек в первом состоянии счастлив. Платон это отрицал; так как в нашей жизни размышление над божественными вещами всегда сопряжено с несовершенством интеллекта и с непостоянством воли. Согласно Платону, истинное блаженство принадлежит душе, отделенной от тела и созерцающей божественные вещи ¹². К ним относятся ангелы и бог. Кажется, именно Авиценна ¹³ и аль-Газали ¹⁴ утверждали, что душа должна быть блаженной, когда размышляет о природе ангелов. Платоники опровергали это по двум причинам. Во-первых, потому что наш разум обладает особенностью всегда искать причину всякой вещи, а затем причину причины, так что эти поиски разума не прекращаются никогда до тех пор, пока он не найдет причину, у которой нет никакой другой причины, и сама она будет причиной всякой причины, а это – бог. Во-вторых, потому что наша воля не удовлетворяется никаким благом, до тех пор пока мы знаем, что сверх того блага существует еще большее благо. Итак, она удовлетворяется только тем благом, выше которого нет никакого другого блага. А что же это, как не бог? Поэтому только на боге могут закончиться поиски разума и воли. Итак, только в боге обретается блаженство человека. Справедливо, что он может успокоиться только в своей причине. А поскольку бог есть действительная причина души, постольку только в боге душа и находит отдохновение. Но об этих вещах мы более пространно рассуждали в нашей «Теологии, или о бессмертии души» ¹⁵. Мы должны также знать, что есть два вида деятельности души по отношению к богу, так как душа лицезреет бога с помощью разума и радуется познанию его посредством воли. Платон зовет это лицезрение амброзией, а радость – нектаром. Разум и воля – два крыла, с помощью которых мы поднимаемся к богу, возвращаясь к нему как в свое отечество, как к нашему отцу. Поэтому он говорит, что, когда святые души улетают на небо, они вкушают божественную пищу из амброзии и нектара. И здесь счастье радости превосходит счастье лицезрения, так как насколько ближе к богу мы в этой жизни, любя его, нежели познавая, настолько большее вознаграждение в другой жизни получает любовь по сравнению с познанием. По многим причинам много больше мы заслуживаем любя, нежели изучая его. Во-первых, в этой жизни невозможно истинно познать бога, но можно истинно его любить, и не важно, как понимать его, если пренебрегать всем ради него. Во-вторых, ненавидеть бога хуже, чем не знать его, также лучше любить его, чем знать. В-третьих, мы [225] можем плохо воспользоваться знанием бога, например, исполнясь гордостью, но любовь к богу мы никогда не сможем использовать плохо. В-четвертых, кто познает бога, ничего ему не дает, но кто любит, дает богу самого себя и то, чем обладает. Также поэтому бог скорее доступен тому, кто его любит, чем тому, кто старается его познать. В-пятых, желая познать бога, мы достигаем немногого в течение долгого времени, но любя его, в кратчайшее время приобретаем чрезвычайно много; и поэтому значительно быстрее, теснее и прочнее наш ум соединяет с божественным любовь, чем познание. Ведь сила познания заключена больше в разделении, а сила любви – в соединении. В-шестых, любя бога, мы не только получаем больше радости, чем стараясь познать его, но также сами становимся лучше. Из этих рассуждений можно заключить, что вознаграждение за любовь больше, чем то, что надлежит человеческому познанию. Любящему подобает радоваться и наслаждаться предметом любви – ведь в этом ее цель, – а тому, кто старается его распознать – лицезреть. Поэтому радость в счастливом человеке побеждает лицезрение. Сверх того, мы желаем лицезреть, чтобы радоваться, а не стремимся радоваться, чтобы лицезреть. Мы можем установить причину, ради которой желаем лицезреть, но мы не можем найти иную причину, вследствие которой мы хотим радоваться, кроме самой радости, так как ее желают ради нее самой. И мы желаем не просто лицезреть, но лицезреть то, что заставляет нас радоваться, и так, как это нам приятно. Сама природа никогда не отвергает никакую радость, но порой отказывается от некоторого познания. На самом деле она отвергает даже жизнь, как только находит, что жизнь становится чрезвычайно неприятной. Таким образом, мы можем сказать, что радость – приправа не только к познанию, но также к самой жизни, которая, будучи лишена этого, кажется глупой и малоприятной. Радость более полна и совершенна, чем знание, ибо не каждый в процессе познания радуется, но всякий, кто радуется, по необходимости, при этом познает. Подобно тому как природа всегда и везде избегает страдания из-за него самого и равным образом отвергает из-за него, как высшего зла, всякую вещь, таким же образом она преследует удовольствие ради него самого и равным образом из-за него, как высшего блага, всякую другую вещь. И поскольку сила познания, как мы говорили выше, состоит в разделении, а сила любви в соединении, мы сильнее объединяемся с богом посредством радости любви, чем посредством познания, так как эта радость превращает каждого из нас в возлюбленного бога. И не тот, кто лицезреет благо, но тот, кто его желает, становится благим; равным образом и душа становится божественной не потому, что она познает бога, но потому, что любит его, подобно дереву, которое загорается не потому, что получает свет от огня, но потому, что от него получает тепло. Это рассуждение подтверждается следующим: так как душа не является благом самим по себе, то она вынуждена искать его вне своей природы; из этого следует, что порыв воли, направленный из души вовне, в большей мере [226] основывается на благе самом по себе, чем познание разума, которое остается чем-то чисто внутренним.

Разум постигает объект в представлении, а воля по своему естественному побуждению старается преобразиться в объект. Влечение основано на истинной сущности вещей, оно велико и постоянно, так как все вещи, которые существуют, всегда тяготеют к некоторым другим вещам. Познание осуществляется посредством уже полученных немногих и разрозненных образов, вследствие чего обладание благом через природу влечения более основательно, чем посредством познания. Если бы бог отделил разум от воли и сохранял их друг от друга раздельно, то представляется, что разум удержал бы свою первоначальную форму, так как это была бы все еще рациональная форма, тогда как воля, возможно, ее изменила бы, ибо она стала бы лишь влечением без способности выбора, которое есть свойство разума, а разум не мог бы насладиться никаким благом подобно животному без чувства вкуса, которое ничто не одобряет, ничто не принимает, ни с другими, ни с самим собой не в состоянии прийти к согласию. Воля же продолжала бы наслаждаться, насколько в ее силах, своим благом, из чего следует, что скорее воле, чем разуму, надлежит наслаждаться высшим благом. И недаром к действию воли относится завершение движения, то есть счастье, которое есть цель движения с самого начала. Ведь разум, постигая вещи не столько в результате действия своей собственной природы, сколько в результате действия их природы, движет их к себе, и поэтому о нем нельзя сказать, что он действительно движет душой, тогда как воля, желая постичь вещи, как они есть сами по себе, движет душу изнутри. Таким образом, воля есть начало движения. Цель всякого движения вне души, но в конечном счете связана с душой как с формой. Душа же посредством воли наслаждается этой целью, поскольку труд удостаивается награды, а старание и стремление к тому, чтобы обрести добро или зло, основано на влечении. Воля получает от бога большее вознаграждение, чем разум, не только потому, что наслаждается им полнее, но также потому, что ей принадлежит открытие блаженства. Ведь чем сильнее человек любит, тем блаженнее он становится. И в этом он приближается к истинной сути счастья самого по себе.

Что к этому мы можем добавить? Так как намного больше людей может горячо любить бога, чем иметь о нем ясное представление, то путь любви более безопасен и более удобен для приобретения бесконечного блага, которое всегда желает наделить самим собой многих людей. Именно во власти воли – обрести его. А кроме этого, что еще? На это мы ответим, что свободное движение есть свойство разумных созданий, и человек, будучи свободным, может перейти все конечные границы, достичь всего, что он заслуживает, и даже превзойти в блаженстве многих ангелов. И скорее он может их превзойти, любя и радуясь богу, чем познавая его. Познавая бога, мы ограничиваем его величие малыми способностями нашего ума и заключаем его в нашем понимании; [227] но любя, мы расширяем эти пределы в соответствии с огромностью божественной благости. Первым способом мы пытаемся свести бога к нашим собственным размерам, вторым же способом мы сами поднимаемся к богу. Наше познание измеряется нашей способностью понимать. Любим же мы его не только настолько, насколько постигаем его, но также насколько мы можем проникнуть в его божественную благодать, простирающуюся выше того, что мы можем ясно различать. Когда мы, хотя слабо и недостаточно, устремляемся в бездну божественной бесконечности, ярко и горячо возгорается наша любовь и равным образом наша радость. Лицезрение не является, как думают некоторые, мерой радости, так как тот, кто мало лицезреет, может, однако, сильно любить, и наоборот. Наконец, это высшее и истинное благо души, которое ее удовлетворяет, но она не бывает удовлетворена своим лицезрением бога, ибо лицезрение, свойственное душе в процессе созерцания, есть вещь сотворенная и конечная, как и сама душа. Душа же никогда не довольствуется никаким сотворенным и конечным благом. Итак, лицезрение не есть высшее благо. Душа больше радуется оттого, что видела бога, а не из-за самого лицезрения. Наслаждение благом, имеющим отношение к чувству, происходит не потому, что благо приводит в движение чувство, но потому, что чувство отражено, обращено и распространено в благе, которое ему предоставлено. Духовное обращение к благу есть не что другое, как наслаждение, как мы об этом говорили в книге «О наслаждении» ¹⁶. Таким же образом, в уме, отделенном, так сказать, от тела, наслаждение богом происходит первоначально не потому, что бог являет себя уму, что во всяком случае есть действие бога, нежели наше собственное, но оно возникает от того, что ум обращается к богу, который и есть истинная радость. Не следует думать, что душа стремится к лицезрению бога, чтобы в этом успокоиться. Она скорее обращается к зримому богу, желая лицезреть во имя увиденного, кое соединяется с нею как форма с материей. Подобным. образом вкусом не наслаждаются как таковым, но потому что пробуют, ибо стремятся почувствовать вкус в еде. Никакое влечение не ищет воображаемые вещи, но реальные и истинные, потому что если бы оно не было бы таким, то ему хватило бы памяти и образа желаемого блага. А лицезрение бога в нас самих есть вещь образная и конечная, как я сказал выше. Поэтому действию воли, которое проявляется в обращении к бесконечному богу и проникновении в сущность, более доступна бесконечность, чем действию интеллекта, который постигает бога в соответствии со способностями разума. Итак, высшее благо – бог, а блаженство – в наслаждении богом, а наслаждаемся мы посредством воли, так как она нас ведет к богу, и мы, любя его и радуясь ему, поднимаемся до него и обращаемся к нему. Различные души наслаждаются различными добродетелями и идеями бога, причем каждая душа наслаждается главным образом той добродетелью, которую больше других в этой жизни любит, насколько в ее силах, ей подражая. И все люди наслаждаются богом в его полноте, так как [228] он един во всех своих идеях, но в самой полной мере богом обладает тот, кто созерцает его в наиболее совершенной идее. И каждый постигает целокупность бога, насколько допускают его способности, и наслаждается им в той степени, в какой его любит. Поэтому, как говорил Платон, всякая зависть далека от божественного сердца ¹⁷. И если самым большим счастьем является обладание объектом любви, то всякий, наслаждаясь тем, что любит, живет радостный и довольный.

Ведь если бы двое влюбленных делились своим наслаждением друг с другом, то каждый удовлетворился бы обладанием своим возлюбленным и не обращал бы никакого внимания на то, что другой может любить кого-нибудь более красивого. Добавьте к этому, что одни бывают способнее других, тем не менее каждый находит насыщение в соответствии с пределом своих способностей и поэтому не желает ничего более. Сверх этого позвольте добавить, что всякий, кто под влиянием любовного чувства подчиняется воле и порядку божественной справедливости, подчиняется им наиболее охотно. Блаженная душа никогда не может быть удалена от бога, поэтому нельзя говорить, что это может произойти под действием какой-нибудь силы, ибо что принудит душу покинуть бога, в то время как она находится в его власти? Я не ошибусь, если скажу, что это не может случиться по желанию самой души, так как воля приходит в движение только ради блага. И однажды достигнув того, что есть начало всякого блага, и познав его, она никогда не променяет его ни на что другое. И поскольку для природы блага характерно направлять к себе силу желания, то отсюда следует, что бесконечное благо делает так вечно. Равным образом, если воля успокаивается на каком-нибудь предмете в соответствии с его мерой блага, в бесконечном благе она находит бесконечный покой. И если душа, будучи вовлечена в движение тела, избирает счастье, свободное от всякого изменения, то она его достигнет значительно полнее, когда она будет выше движения; и не смогут низшие части души отвлекать высшие от их состояния, ибо они уступят высшим навсегда с того момента, как душа обратится к бесконечному существованию бога. Если же душа покинет это состояние, то или она не знает, что делает, и в этом случае она не может быть блаженной, поскольку она невежественна; или же она понимает это, и в этом случае она также не может быть блаженной, так как она слаба и боязлива. Итак, всегда наслаждается богом тот, кто однажды им наслаждался.

Читай счастливо, счастливый Лоренцо, об этих тобой большей частью открытых вещах, которые Фичино тебе здесь вкратце изложил, как это пристало в письме. Полнее о них было сказано мною же в книгах «О любви» ¹⁸ и в «Теологии».

Прощай. Марсилио Фичино.

Комментарии

1. На вилле Фичино в Кареджи близ Флоренции происходили заседания Платоновской академии, которую он возглавлял. Об одном из таких заседаний упоминает Фичино в этом письме.

2. В своей классификации благ Фичино опирается на Платона (Законы, I, 631; Евтидем, 279) и Аристотеля (Никомахова этика, I, 8).

3. С именем легендарного фригийского царя Мидаса связано сказание о роковом даре, в силу которого все, к чему он прикасался, обращалось в золото.

4. Август – Гай Октавиап Август.

5. Милон Кротонский – знаменитый греческий атлет, живший в VI в. до н. э.

6. Герилл Карфагенский (III в. до н. э.) – греческий философ-стоик, относивший к категории высшего блага не только знание, но также чувственные удовольствия и так называемые «внешние» блага.

7. Ср.: Аристотель. Никомахова этика, I, 13; X, 7–8.

8. Аристипп Киренаикский (см. комм. 7 к «Введению в науку о морали» Бруни) ставил целью нравственного совершенствования облагороженное образованием удовольствие.

9. Демокрит подчеркивал значение чувственного восприятия, выступал против релятивизма и скептицизма софистов.

10. Анаксагор (ок. 500–428 гг. до н. э.) – древнегреческий философ-материалист, развивал учение о неразрушимых элементах, которые считал основой материи.

11. Ср.: Аристотель. Никомахова этика, X, 7–8.

12. Платон. Федон, 67; Федр, 247.

13. Авиценна – латинизированное имя известного арабского философа и врача Ибн-Сины (980–1037 гг.). Ибн-Сина следовал учению Аристотеля и отчасти неоплатоников, допускал независимое от религии существование философии,

14. аль-Газали (1058/59–1111 гг.) – мусульманский теолог и философ, пришел к выводу о принципиальной несовместимости веры и философии.

15. Имеется в виду «Платоновская теология о бессмертии душ» – основное сочинение Фичино, в котором он излагает онтологическую теорию.

16. «О наслаждении». – Речь идет об одном из ранних сочинений Фичино (написано в 1457 г.), в котором он интерпретирует теории наслаждения античных философов.

17. Платон. Федр, 247а.

18. Речь идет о сочинении Фичино «Комментарий на «Пир» Платона, о любви». Русский перевод см. в кн.: Эстетика Ренессанса, т. I. М., 1981.