V
1794 г. — Из книги Ф. С. Ефремова «Странствование надворного советника Ефремова в Бухарии, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда чрез Англию в Россию» — сведения о его путешествии в Индию и описание этой страны
Не хвастовство тем, что претерпел я разные бедствия, ниже желание прославить себя описанием испытанных мною странных случаев побуждают меня представить краткое об оных начертание; но единственно то, что земли, в коих судьба определила мне страдать, и народы, у которых долженствовал я раболепствовать, мало знаемы единоземцами моими и другими; ибо читая древния и новыя землеописания, не обретаем достаточно ничего относящегося до народов, обитающих между Китаем, Индиею, Персиею, Бухариею и Хивою: токмо известно, что обширные сии страны населены варварами, едва священное имя человечества ведающими, и что Тамерлан, Чингисхан и иные воздвигали там памятники своим неистовствам, грабежам и мучительствам. Свет разума, просиявший толикократно окрест оных, не мог никогда озарить и облистать тьмы и невежества, там водворившегося. Правда, европейцы, с столь давнего времени отрясшие мглу неведения и беспрестанно старающиеся об открытии незнаемых областей, порывались неоднократно обозреть все сии земли, и сколь к подвигу таковому ни поощряли их торговые выгоды, каким успехом ни венчались их поиски в других частях земного шара, но враждебный некий рок воспрещал им [523] описать точно сии места и узнать нравы и обычаи обитающих там жителей, — португальцы, голландцы и агличане, преплыв неизмеримые моря и открыв такие земли, которые, как казалось, навеки отторгнуты были от сообщения с европейскими странами, устрашались непроходимых степей, гор, верхами своими касающихся самых облаков, и людей, по примеру диких зверей, не имеющих постояннаго жилища и укрывающихся среди оных в вертепах и полых местах.
Россия смежна отчасти с сими мало известными странами. Сия столь могущественная империя, ныне первое между европейскими государствами место занимающая, была приведена в весьма слабое состояние от последнего Ярославом учиненнаго разделения и от междоусобного удельных князей враждования, и не токмо сильное свое оружие и славной скипетр не могла она простирать на своих соседей, но, изнурясь и обессилясь от внутренних язв и кровопролитий, стала сама жертвою потомков Чингисхана, поработившего сии области. Первый бессмертия достойный царь и великий самодержец Иоанн Васильевич возмог позорное сие сотрясти иго и исцеленной мудрым его врачеванием России показать, коль велика ее крепость, когда она соединена, и коликой может достигнуть славы и благоденствия при сохранении целости своей, но провидение, располагающее происшествиями, не обрекло тогда возвеличиться нашему отечеству, которое, терзаемо будучи от гордых соседов, зрело себя наклоняющимся к падению и разрушилось бы всеконечно, естьли бы премудрым вседержителя советом не определено было инако. Он ниспослал нам благотворного ангела в особе мужественного и благоразумного царя Алексея Михайловича, который нынешнему нашему величию и славе начал твердое полагать основание и оное укрепил, оставив сына по себе Петра Великаго. Не в силах я представить, какой блистательный и величественный вид восприяла Российская империя от бесподобнаго геройства, мудрости и неусыпности сего несравненнаго монарха. Когда продолжавшаяся с двадцать лет многотрудная и преопасная Шведская война окончилась унижением гордыни Шведскаго королевства и когда сей великий государь гремящее оружие свое обратил на Персию для открытия торговли с Индиею, то вострепетали татары и прочие кочевые народы, живущие в странах, по коим судьба определила мне странствовать, и начали со ужасом взирать на страшную десницу российскаго Геркулеса. Простираемый чрез него повсюду гром отъял бодрость у варваров, и они стали сонмами подвергаться властному его скипетру. Отверзся уже россиянам безпреткновенный путь чрез степи, горы и топи; казалось, что держава сия избытком дарованнаго ей Петром света рассеет мрак, объемлющий варварские оные земли, но промыслу угодно было испровергнуть внезапу российскую надежду нечаянною кончиною великого сего просветителя и по нем к вящшему благоденствию нашего отечества и распространению его пределов ниспослать мудрую, великодушную и человеколюбивую императрицу Екатерину Вторую, которая между многими славными делами уничтожила и буйство крымских татар и привела их под свою державу.
Всякому известно, как премудрая сия монархиня, страшным своим воинством окружив Турецкую державу, поколебала основание оное и потрясла так, что все ожидали падения сего толь для христианских народов ужаснаго прежде государства; но в то самое время, к горести всех верных сынов отечества, восстал в самых недрах России изверг, который, погруженную в невежестве чернь ослепя, начал с помощию оной производить раззорения. Неусыпное попечение мужественной нашей государыни немедленно, однако же, положило преграду его [524] зверству. Благоразумные предводители отряжены были с полками для укрощения волнения черни. Какие же следствия были сего мятежа и как оный окончился позорным пленом самаго заводчика и наказанием его и его соумышленников, не нужно мне здесь упоминать, потому что сие еще в свежей памяти всех моих соотечественников, но должен токмо сказать, что с сего времени начались мои страдания.
Я, быв уроженец вятской, сын Сергея Ефремова, стряпчего тамошней Духовной консистории, и кипя ревностию и усердием к благосердой матери отечества, вступил в воинскую службу и определен в 1763 году в Нижегородский пехотной полк, где и произведен капралом того ж года, каптенармусом 765-го, сержантом 769-го, и в 774 году, в июне месяце, командирован был на заставу Донгуз, инако называемой Илецкой защите, с 20 человеками солдат и казаков и с одною пушкою. Путь нам был беспрепятствен, злоумышленников в тогдашнее время в виду не было, почему и прибыл я на показанный пост благополучно, где по препровождении нескольких ночей в спокойствии случилось с нами следующее: на утренней заре напала на нас ватага мятежников, состоявшая из 500 человек. Коль ни многочисленно было сие скопище и коль ни дерзновенно было их наступление, однако бодрость не оставляла нас при стычке, и мы задержали их напор и усилия их отражали щастливо до полудни; но что может храбрость произвесть там, где противу одного 30 человек. Несмотря однако же на то, ласкался я надеждою, что естьли не преодолеем, то отобьемся от утесняющей нас шайки. Надежда сия ободряла нас несколько часов, но потом увидели, что оная тщетна. Находившаяся при нас пушка и ружья, коими всяк из нас был снабден, составляли те орудия, Которые наиболее приводили в трепет сопротивников; не дерзали они подходить к нам близко, доколе блистала молния, но когда пороху у нас не стало, увидел я неизбежную погибель и для того, заколотив пушку и сев с людьми на лошадей, думал обратиться к Оренбургу и избавить хотя несколько человек от плену. Тогда злодеи сии бросились прямо на нас, и как только осталось у нас по заряду, то я на бегу последним сим зарядом выпалил, но, к нещастию, сие не удержало стремительности разъяренной черни, и один, догнав меня, ударил саблею вдоль ружья моего и оной отрубил у левой руки большой палец, другой поразил меня саблею над правым ухом, а третий копьем ранил в голову выше лба. Оцепенев и пришед в бесчувство от ран и поражений, не помню, что со мною и с находившимися при мне происходило; но когда пришел в чувство, узрел я себя связанна со многими моими товарищами. Коликие возстали тогда во мне чувствования, — всяк может представить, кто вообразит себе человека израненного, поверженного в оковы и доставшегося на поругание ослепленным от неистовства и зверства бунтовщикам. Ярость и отчаяние попеременно терзали мое сердце. Все силы разума моего напрягал я на то, как бы избавиться постыдного сего бедствия; на что было делать — шайка, разбившая нас, была многочисленна, со внутренним рвением принужден я был поддаться силе и терпеливо ожидать, что сотворит со мною судьба.
Злодеи, одержавшие над нами верх, не восхотели наступающую ночь препроводить у жителей, могущих привести их в раскаяние, и скитались долго по степи; но напоследок остановились от усталости, и их неукоснительно обременил сон. Поелику же ватага их состояла из яицких козаков и мужиков, не знающих военных предосторожностей, то и не поставили они стражи. Увидев я, что все они погружены во сне, начал час сей считать способным к спасению своему и стал напрягать все свои мышцы, стоб ослабить узы свои, и усилие мое было не [525] бесплодно. Я освободил у себя правую руку, а посредством оной и другую и, видя возле себя лежащих двух солдат связанных, освободил и их также и с ними от злодеев в полуночи ушел и, прибежав к реке Донгуз на разсвете, скрылись под траву и отдыхали до половины дня, а потом вознамерились идти в Оренбург, которой не в весьма дальном был оттуда расстоянии, и едва отошли верст с три, как вдруг двумястами киргизцов, из-за гор выехавшими, были встречены; ослабев же силами и не имея при себе никакого уже оружия, не было нам вовсе средства противиться, и они, схватя нас, посадили на лошадей своих, подвязав ноги под брюхо лошадиное, и увезли в свои улусы, где держали два месяца. Благодарю Спасителя, что достался я совестному человеку, который почти ежедневно как к голове, так и к руке прикладывал к ранам сженой войлок, от чего оныя излечились. А как сии киргизцы, пользуясь мятежным временем, наловили уже и прежде того довольно наших людей, то и отвезли иных в Бухарию, а других в Хиву, где продавали нас в разные места. Меня в Бухарин купил Хожа Гафур, у коего был я только один месяц, после чего подарил он меня тестю своему Даниар Беку, который в Бухарин полновластен и называется аталык, т. е. владетель. Он имел 4 жен и 6 наложниц — калмычек и персиянок купленных, и в мою бытность от всех вообще жен и наложниц было у него 10 сынов и 10 дочерей. Аталык сей определил меня к своей ордине или серале, где заключены его жены и наложницы, стражем, и я был в сем звании до самаго того времени, покуда мог нарочито говорить их языком, после чего пожаловал меня дабашею, т. е. капралом, и поручил мне начальство над десятью человеками, которыми командовал я порядочно, здесь должен я упомянуть о разговоре моем с аталыком.
РАЗГОВОР С АТАЛЫКОМ
В одно время прислал за мною аталык своего служителя; я тотчас к нему явился, и он, объявляя о приехавшем из России Мулле Ирназаре, дал мне для прочтения привезенное им письмо; я, увидя на оном титул всемилостивейшей государыни, не мог с радости воздержаться от слез. Аталык спросил меня, что это такое; я отвечал, что пашпорт, данной ему для безпрепятственнаго проезда чрез места, под державою России находящиеся; после чего спросил он меня: для чего у сего пашпорта печать приложена внизу, а не вверху; я, удовлетворяя его любопытству, отвечал, что титул российской государыни пишут в заглавии, а печать прикладывают внизу для того, что титул значит более, нежели печать. Он говорил, что неправда, а Россия имеет противу нас унижение потому, что мы истинной веры магометанской. Притом вопрошал он, для чего я плакал: ты состоишь, говорил он, в руках моих, и я что хочу с тобою сделаю. Я ему ответствовал, что плакал от радости, увидев российское письмо. Он уговаривал меня потом к принятию магометанскаго закона и обещал содержать тогда в милости; но как я на то не согласился, то скоро после того приказал он меня мучить.
ПЫТКА В БУХАРИИ ПРОИСХОДИТ СЛЕДУЮЩИМ ОБРАЗОМ
Чтоб человек повинился или стал неволею к чему преклонен, кладут в большое деревянное корыто с пуд соли, наливают в оное воды горячей; когда же соль разойдется и вода простынет, тогда, связав в утку человека, коего мучить хотят, влагают ему в рот деревянную [526] палку и, повалив его на спину в корыто, льют соленую воду в рот, от которого мучения чрез день умирают; естьли же кого хотят спасти, то после каждого мучения, продолжающегося с час дают пить топленаго овечьего сала по 3 чашки величиною с полоскательную чайную чашку, которое всю соль вбирает в себя и очищает верхом и низом живот; потом кладут пшеничной муки в котел и, поджарив оную, мешают с водою и овечьим топленым салом и варят жидко, и сею саламатою кормят мученика, коего хотят оставить в живых. Я таким образом был мучим три дни.
Видя же аталык, что все его мучения недействительны, убеждал меня по крайности дать ему присягу, чтоб служить верно, которую я и дал из пристрастия языком, а не сердцем, ибо душа моя ощущала в себе ревность единственно к службе всероссийской императрицы.
Потом пожаловал меня пензибашею, или прапорщиком, и препоручил в команду 50 человек, с которого времени находился я в действительной его службе к был в походах и все тамошние города и дороги видел.
В одно время был я под городом Самархандом и взял на сражении в плен самархандца, за что аталык пожаловал меня юзбашею, т. е. капитаном, и землею, с коей собиралось в год до 300 червонных тамошних, кои в России меняются по 3 рубли, и вверил в команду разных людей 100 человек, в числе коих имелось 20 русских. Потом с сыном его Шамрат-Беком был посылан я в Персию к городу Мавру, и при сем ею сыне имелось войска до 2000 человек.
От Бухарин езды 1 день, до города Каракулу, а от оного до реки Аму-Дарьи езды 3 дни, и дорога песчаная, по реке камышу довольно и отчасти мелкого тальнику; река же шириною с версту, а местами менее, и не весьма глубока; за оною город Чаржуй, владения бухарскаго же, в котором жительство имеют по большой части трухменцы, и откуда дорога песчаная, по горам малые кустарники растения, именуемаго соксоуль, и полыню; вода же колодезная, а расстояния от Чаржуя до города Мавр езды 6 дней.
Шамрат-Бек не получил никакого выигрыша и обратился в бег, на побеге же померло в войске его немало людей, после чего, когда возвратился я в Бухарию, ласкалась ко мне аталыкова ключница, коя всячески старалась, чтоб я носил имя ее мужа, на что когда я не согласился, то она изъявила желание со мною уйти, куда б я ни пожелал. Она была родом персиянка и захвачена молода трухменцами и продана бухарцам. Я во удовлетворение усильной ея просьбе обещал, нашедши свободный случай к уходу, ее не оставить.
После сего чрез два года отражен был я в Хиву с войском для препровождения родного брата бухарского хана Абулгазы, котораго хивинцы просили на ханство, и войска было с ним 1500 человек, при коем находился главным начальником Бадал-Бек. От Чаржуя вниз по реке Аму-Дарье живут кочевые трухмяне, коих два рода: первые называются тяка, вторые салур. В их урочищах по реке довольно вязу, тальнику и травы; любят же они весьма хищность и ловят персиян и продают в Бухарию, Хиву и во все тамошния места. От сих мест ехали мы до пограничнаго хивинскаго города Питняку 8 дней, а от оного 1 день до города Азар-Ресту, а от сего полдни до небольшаго городка Багаткала. По прибытии туда, известясь о войске, хивинской инак, т. е. полномочный владетель, который именовался Магадами, и что хивинцы хотели его обезглавить по согласию бухарского аталыка Даниар-Бека и поставить на ханство вышепомянутого брата Абулгазыева, о чем он узнав, взял осторожность и вступил в сражение с хивинскими [527] ямутами, из коих один выстрелил в меня из ружья, но опалил только правую мою щеку и ухо. Я в горячности поскакал за ним и, сразившись с ним, отрубил у него правую руку и, взяв его в плен, привез к начальнику Бадал-Беку, за что наградил он меня жеребцом и кармазиным кафтаном, послав потом в Бухарию с одобрением к аталыку и для требования еще войска. Аталык пожаловал меня тогда землею и деньгами и приказал быть в готовности к походу в Хиву с новым войском, что открыло тогда мне способ к уходу. Я просил писаря, дабы он написал мне грамоту в таком разуме, якобы послал меня аталык послом в город-Кукан, коего державец в тогдашнее время с бухарским был в ссоре, и бещал за тот для меня труд наградить щедро его деньгами. Он написал мне грамоту и получил от меня 100 червонных, после чего я грамоту сию показал помянутой ключнице и просил ее, чтоб доставила мне ханскую печать для приложения к оной, в чем она мне и услужила в надежде уйти чрез то удобнее и самой со мною, и я, получа дни чрез два потом от аталыка приказание ехать в Хиву и, отправясь якобы к новому его войску, поскакал с двумя рускими в Кукан, а ключницу принужден был оставить, ибо естьли б я взял ее с собою, то бы никаким образом ни себя, ни ее не мог спасти, потому что она спрашивалась ко услугам почти ежеминутно. Дорогою до Кукана, которой проехал я мимо, снабжали меня изобильно провизиею, и по прибытии в город Маргылян принял на себя образ купца и расположился в караван-сарае, т. е. гостином доме, где, услышав, что некоторые купцы имеют намерение ехать в город Кашкар, состоящий под покровительством китайскаго богдыхана и имеющий потому для охранения своего китайское войско, купил того же товару, каким они торгуют, и поехал с ними, назвавшись нагаем, потому что всех в России живущих татар называют в тамошних местах, нагаями. Не доезжая до Кашкары, один из руских моих товарищей умер, и я, похоронив его, продолжал путь с купцами же до города Ярканту, откуда они вознамерились ехать в Теват, или Тибет, и закупали разные для оного товары, коих и я купил, также и слугу арапа, и ехал с ними. Дорога лежит туда по косогорью между горами, в средине коих протекает река Атак; лесу же и травы там мало, а ночлег бывает, где есть полянка.
В дороге употребляют тут в пищу пшеничное толокно, смешав густо в чайной воде, которую оное после и запивают; лошадям же возят с собою ячмень, потому что место сие вовсе безлюдно. Не доезжая до Тевату за 15 дней есть гора весьма высокая, которая покрыта всегда густым туманом и окружена столь тяжелым воздухом, что захватывает дух у людей и скота, от чего и последний мой из двух руских товарищей умер.
В Тибете, до которого ехали вообще 35 дней, жил я в области Цанг с месяц, в которое время прибыло туда три тружденника, шедших в Мекку для поклонения Магометову гробу, и я, познакомясь с ними, решился быть их спутником и надел на себя такую же одежду, какую все таковые люди носят, т. е. из толстаго белаго простого самого сукна, из котораго имеют они и шапки свои, вышиною в поларшина и вышитые шерстяными же разноцветными нитками наподобие того узора, которой употребляют у нас на конских попонах. Шли же мы отсюда пешком и ноши свои несли на хребтах своих по невозможности употреблять тут лошадей и быков ради великих пропастей, узких проходов и вообще худой дороги до Кашемира, где так, как и в пограничном индейском городе Джаннани, не чувствовал я в себе никакой болезни, но верст за десять от города Джамбу распухла у меня нога, которую скоро потом свело и пробило в раны, открывшие волосатика, [528] раждающегося от употребления бухарской воды и изрывающегося от хождения. Я пролежал от онаго с месяц, и болезнь моя обратилась бы в опасную, если бы один благодушный и набожный тут старик родом из Кашемира не прилагал обо мне особенного попечения и не довольствовал всем нужным как меня, так и слугу моего арапа и трех спутников моих, из коих двое не дождались моего выздоровления, а третий оставил меня после в столице индейской Дели, и я тогда не знал, что делать и куда итти.
В то время, однако же, когда я наиболее о сем заботился, спросил меня один встретившийся на улице человек: кто я и откуда; и когда я ему сказал, что из России, то позвал меня к себе и, расспрося подробно обо всем, велел меня довольствовать пищею и объявил о себе, что он родом армянин, а именем Симеон, и готов способствовать мне к отправлению в аглинские владения, откуда удобно отправиться и в Россию, на которой конец снабдил он меня недели чрез две письмом к находившемуся там священнику и отправил с купцами в Лякнаур, куда лежит путь чрез город Акбаравату, у коего протекает река Джаноп и до которого ехали мы 7 дней, а от оного 1 день до города Шукуровату, от коего начинается владение агличан и откуда до местечка Карнаучу, мимо коего протекает Ганг, ехали 3 дни, а от сего 4 дни до Лякнауру, лежащего у реки Гумти, по прибытии куда стали в караван-сарае, и я, вруча одобрительное о себе письмо священнику, принят от него ласково и уведомился, что коммендант тамошний Медлитон известен уже обо мне и хочет определить меня в свою службу, почему советовал мне сказать о себе, что родом я из Санкт-Петербурга, и ежели спросит, знает ли кто меня, то объявить, что знает живший в Петербурге и Ораниенбауме голстинской священник.
Коль же скоро я возвратился от него в караван-сарай, тотчас взяли меня оттуда и держали под стражею два дни, после чего призвал меня к себе помянутый комендант и спросил: кто я и зачем туда прибыл? На сие ответствовал ему так, как наставил меня священник, за которым тогда же и послано, и он донес, что я знакомой ему майор и знатной фамилии, быв графа Чернышева родственник, о чем комендант услыша, освободил меня немедленно и дал мне письмо для вручения в города Калкате приятелю его Чамберу, чтоб отправил меня в Англию, и таким образом освободился я от второго плену.
Из Лякнаура ехал я на быках в индейской коляске с зонтиком, без коего оная подобна во всем чухонской телеге. В сем городе нанял я лодку и плыл до города Илебашу 6 дней, где река Джамна, в кою пониже впадает Ганг. От Илебашу, до города Банарасу 6 дней пути, от оного до города Патны, или Азимоват, 5 дней; от сего же до селения Муангечу 7 дней. Означенная река под сим селением разделилась надвое и с левой стороны орошает город Мадрас, а с правой Калкату. От онаго селения до города Максюдовату 2 дни, а оттуда до города Калкаты 6 дней. Области же, находящиеся во владении агличан, именуются вообще Бенгальскими или Бенгальскими. В Калкате не ожидал я никогда найти греков, но противу всякого чаяния, нашел не только их, но и монастырь, где приняли меня как странника и отвели для отдохновения особую келию и довольствовали пищею, чему был я не столько рад, как тому, что мог принесть среди язычников всевышнему благодарение во храме его по закону своему за сохранение жизни моей при толь многих опасностях и открытии десницею его способов к достижению отечества своего, ибо вскоре был послан, как выше сказано, от коменданта к приятелю его Чамберу, который сперва хотя и не склонялся на отправление меня в Россию, но когда я стал изъявлять [529] ему крайнее свое на то желание и представил ему в дар купленного мною арапа, то поручил меня начальнику почтового судна, которое кантора Ост-Индскаго торгового общества отправляла тогда в Англию, и начальник сей дал мне тотчас билет для пропуску на оное судно, стоявшее от пристани верстах в осьми, куда отвезли меня греки в лодке, с коими я расставшись, получил в каюте изрядное себе место и, чрез три дни отправясь в путь, плыл по Индейскому морю 2 месяца и 11 дней до неизвестных мне африканских островов, от коих еще плыли 19 дней до острова, именуемаго Санталина, которой совсем безлесен и бесплоден и где запаслись мы пресною водою для дальнейшаго пути, которой продолжали месяц и 19 дней до ирландского местечка Кисли-Гивн, а от онаго один день до Кенгисель, откуда мог я уже ехать сухим путем, почему, вышед тут на берег и отдохнув немного, прибыл чрез 8 часов в местечко Корк, а из онаго по почте чрез 5 дней до местечка же Довлена, откуда надлежало употребить два дни с половиною на переезде в судне морскаго залива до аглинскаго местечка Ливерпуля, откуда ехал в почтовой коляске двое суток до Лондона, где явился немедленно к императорскому российскому министру Симолину, который, снабдив меня пашпортом, отправил в бытность тогда в Лондоне графа Ивана Петровича Салтыкова морем в Санкт-Петербург к графу Александру Андреевичу Безбородку, к коему явился я тотчас по прибытии августа 26-го 1782 года, в котором 5 ноября имел счастие удостоиться высокомонаршей милости в получении 300 руб., а 1 мая следующего года, по именному же ее величества указу, определен с чином прапорщика толмачом бухарскаго, персидскаго и других азиатских языков в Государственную иностранных дел коллегию, где пробыл в должности сей по 23 мая 1785 года, быв употреблен и для препровождения бухарскаго посланника в Оренбург и получа чин протоколиста.
Того же года майя 31-го определен в Санктпетербургскую портовую таможню стражи и цепи надзирателем, а 18 июля того ж года произведен коллежским асессором и определен в Кавказское наместничество Верхнего земского суда в 1-й департамент заседателем, и был отправлен ко двору с донесением об открытии онаго наместничества; в следующем же 1786 году перемещен, по представлению господина генерал-губернатора Павла Сергеевича Потемкина, в Астраханскую портовую таможню директором, где предместником моим запущенную с 1784 года пошлинную сумму до 37 000 рублей открыл и взыскал всю, и сверх того сделал казне немалое приращение, о чем известно Кавказской казенной палате и графу Александру Романовичу Воронцову. В марте же 1790 года, испрося увольнение и находясь ради собственных нужд в Санкт-Петербурге, определен года чрез полтора по желанию в Вологодскую уголовную полату, а из оной по причине болезни вышед 2 декабря 1792 года, получил в 1793 октября 15 высочайшую милость в награждении меня чином надворного советника, что побудило меня ко вступлению вновь в службу для изъявления ревности своей ко всему, что ни возложено будет на меня от начальств...
О КАШЕМИРЕ
Воздух тут здоровой и умеренной, земля плодоносна, и родится много срацынскаго пшена и шафрану. Люди лицем чисты, плетут большие косы, росту великого, но тонкие, худосильные и знобливые; в зимнее и летнее время носят под одеждою жар в горшечках, кои обвивают таловыми прутиками с рукояткою, и когда сядут, ставят их между ног. [530] Платье носят оба пола своего рукоделия, суконное, белое, наподобие руской крестьянской рубахи, с косым воротником, покроем длинное, до пят, и, спустивши один рукав, держат под оным с жаром вышепомянутой горшечек, от чего брюхи у них пятнисты; в пищу же употребляют по большей части срацынское пшено, в кое кладут чеснок и коровье масло. Хоромное строение у них из мелких досок в две стены, которое конопатят пенькою и покрывают соломою. Сие место окружено горами; у оного же протекает небольшая речка, называемая Нилаб, а вокруг болото.
Кашемир же под владением Овгана-Темурши. Сей хан Темурша живет в городе Кабуле, расстоянием от Кашемира на 7 дней пути, а в Кашемире датка, т. е. начальник, именуется Карым-Дат.
От Кашемира до реки Джанопу ходу 5 дней, и по одну сторону реки кашемирское владение, а по другую — индейское. Чрез оную реку переправляются следующим образом. По обе стороны реки у берегов поставлены столпы, за которые утвержден претолстой канат, а на оной положена деревянная дуга, у конца коей привязана из веревок сиделка и по обе стороны дуги на канате же деревянные блоки, и к ним с обеих сторон берегов толстая веревка; на сиделку сажают человека или кладут товар и привязывают веревками, чтоб в воду не мог упасть, и так тянут воротом с берегу на другой. Сие сделано для того, что та река стремится с превысоких гор очень быстро, и что потому сделать мосту чрез нее и на лотках переправляться никак невозможно.
От реки Джанопу до местечка Джаннани ходу 3 дни; дорога по горам, травы мало, а лесу совсем нет, вода же с гор проточная.
От Джаннани до местечка Джамбу ходу 2 дни, в оном река Рави, и от сего местечка дорога и города на ровных местах.
От Джамбу до города Амбарсару ходу 8 дней, и в нем водою пользуются колодезною. От Амбарсару до города Варувару ходу 2 дни; в нем река Биянады. От города Варувару до города Пиляуру ходу 3 дни, и тут река Сатлючь. От Пиляуру до города Малеру ходу 3 дни: в нем водою пользуются колодезною. От Малеру до города Патыалю ходу 2 дни, и вода колодезная. От Патыалю до города Карнагалю ходу 3 дни, и в нем вода также колодезная.
Вышепомянутые индейские города и местечки именуются вообще панджоп, а державцов называют там своих сардар.
От оных же лежащие места именуются Индостаном.
От Карнагалю до города Панипату ходу 1 день; в нем довольствуются водою колодезною. От Панипату до столичного города Дели, или по другому названию Шаиджановат, ходу 3 дни, и в нем река Джаноп. Индейцы именуют оной Дели, а другие Шаиджановат. Приметно, что прежде город сей был весьма велик, но ныне разорен и противу прежняго в половину не ответствует. Владелец при мне был из самархандских хожей, коему имя Алигавгар. Индейцы именуют хана бадшею, имевший же здесь верховную власть персианец назывался начапхан, и бадша под его состоял властию. В городе Дели, или Шайджановат, пушек довольно, но люди малосильны и робки.
Во всей Индии к войне склонны и храбры 2 города — Сик и Марата. Впрочем, здесь город с городом имеют распрю, и всегда бывают ссоры и сражения, и народ во всегдашнем беспокойстве.
О ИНДОСТАНЕ
Воздух там довольно умеренной в большую часть года, а летом жары чрезмерны. Земля изобильна вещами необходимо нужными, [531] полезными и приятными, а особливо в ней собирается много срацынскаго пшена, проса, лимонов, померанцов, винных ягод, гранатов, орехов кокосовых, шелку и хлопчатой бумаги; также есть рудокопные заводы, золотые и серебреные, алмазы и другие камни и жемчуг; притом множество слонов, дромадеров, львов, тигров и барсов. Люди от чрезмерных жаров черны, ленивы и весьма сластолюбивы; язык у них для наук арапской, а гузаратской употребляют все почти отправляющие купечество. Мужеской пол ходит наг, головы обвертывает кушаками, на ногах имеет туфли, а на плеча накидывает широкие кушаки; достаточные же отличаются тем, что наподобие жемчужнаго, носят из золота ожерелье на шее и имеют в одном ухе кольцо, а на руке перстень.
Женщины накидывают на головы платки, а рубашки имеют самыя короткия, кои покрывают одне только груди; рукава длиною в 2 вершка, юпки длинныя и на ногах башмаки; у достаточных же в ушах, ноздрях и на руках золотые кольцы.
В стране по обе стороны реки Ганга воздух очень жаркой и народ весьма черной, но земля плодоносная и преизобильна жемчугом и алмазами, а особливо у берегов Коромандельских; жители же весьма грубы, неразумны, ленивы и между ими работают невольники: они большею частию магометане и язычники, и есть несколько и християн. В Малаке воздух чрезвычайно влажен и нездоров. Ездят же во всей Индии знатные по большей части на слонах, на коих кладутся ящики с зонтиками, а в них ковер и подушка, обитые сукном, подзор же у зонтиков вышит шелком с бахромою золотою, серебряною или шелковою, смотря па достатку. Прочие употребляют носилки, т. е. ящики вышиною в четверть, длиною в 2, а шириною в полтора аршина с зонтиками, и обивают всякими сукнами с подзорами и бахромками; впереди, у ящика утверждено дерево выгнутое, а сзади прямое, выкрашенное. Естьли сядет человек в них дородной, то спереди и сзади по 4 и по 5 человек носят на себе попеременно, а впереди один идет с тростью для очищения дороги. Другие делают четвероугольную будку, шириною и длиною в полтора аршина, а вышиною без малаго в 2 аршина, обивают кожею и с обоих сторон двери с стеклами, а внутри сиделка. Сии носилки именуются палки. Лошадей же имеют здесь мало, для того что приводят сюда на продажу из других земель, и они очень дороги, равно как и корм для них, и сходнее иметь 20 человек, нежели одну лошадь.
Во всей же Индии родится сладкой тростник или камыш, которой называют найшакар и из коего делают сахар и садят вино для себя и на продажу.
Премногие индейцы веруют в солнце, месяц, звезды, в болванов и во всякую гадину и им приносят жертвы, а именно покланяющиеся солнцу: при восхождении оного входят в реку по колена и глядят на солнце, читают, после плещут к оному вверх воду 3 раза в месяц; на восходе оного также глядят и читают и бросают землю вверх 3 раза; в корову: ежели кто из иноверцев станет бить, покупают оную, а естьли купить не за что, тогда плачут, и говядины вовсе не едят, а держат только молоко; в болванов или истуканов, коих ставят по большой части на перекрестках; у реки, очертив для своего семейства круглое место, вымазывают коровьим разведенным в воде калом, на средину ставят котел, и как высохнет, садятся все в ту черту и варят тем же навозом пищу; сваривши, тут едят, потом приходят к болванам, обливают им головы маслом и разведенною в воде краскою или токмо водою. В домах варят пищу таким же образом, и во время варения, естьли кто придет чего просить, тогда им своя пища сделается уже поганою, и отдают ее прихожему, требуя с него за нее денег, чего она [532] им стоит, а естьли не отдаст, то и суд прикажет заплатить знающему только их обряды, а кто не ведает, не платит.
Мертвых у реки сожигают и, сожегши, пепел и кости сметают в реку. Иные же больного, не имеющего почти движения и языка, приносят к реке и сажают на землю близ воды, и буде есть жена, дети или родственники, а естьли нет, то старой человек вместо их возмет больнаго за голову и окунет в реку, и коль скоро захлебнется, столкнет совсем его в воду.
И. С. Ефремов, Странствование надворного советника Ефремова в Бухарии, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда чрез Англию в Россию. СПб., 1794, стр. 3-32, 86-95.