СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

№ 233

1797 г. мая 8. — Письмо Г. С. Лебедева священнику русской миссии в Лондоне А. А. Самборскому о его литературных и театральных делах в Индии

(л. 4 об.) Из Восточной Инди, из города Калкуты 8 числа майя 1797. [444]

Достоинопочтенны[й] пастырь, ваше высокопреподобие, милостивый] государь, Андрей Афан[асьевич] Самборской.

Благоприятство твое прежнее мне позволяет опять искать твоего новаго дружества.

Когда найдете, [что] мои труды признаются услугою для нашего отечества, и когда заслуживаю призрения, как полезный для общества член, то пекущейся о спасенм[и] пастырь, кормилец батюшка, выпроси от всемилостивейшей государыни матери нашей великой императрицы Екатерины Алексеевны и от российского престола наследников ея изволение меня, странствующаго сына, возпокровительствовать. Щедрость российской самодержицы известна свету. И я уверен, оне, желающая своему государству блага, благоволят обрадовать верноподданного их. При надежде сей я страдал, сносил жесток[ой] жар, несносной холод, знобливой лихорадки трясенье.

Генваря 31 числа 1794 году я писал дацкой компании карабля (Augustenborg) «Августенборг» с капитаном с Олинк, которое письмо я слышал к тебе переслано, только, как и на другия, противу святых отцов благовествования, ты не удостоил меня не малейшим ответом и не утешил сим в чужой дальней стороне. Непристалая забывчивость не запретит, однако ж, к тебе писать и по воле хранящего всякое бытие уведомить о том, о чем, без сумнения, уже вам известно из газетов. Не друзей только российских обществ и (л. 5) человеческаго рода позабавить, а больше для пользы возрастающих во обширно цветущей России старался [я] узнать и научиться бенгальскому и общему смешанному гиндостанскому языкам и сколько мог шанскрицкому, дабы тем напомянуть и уверить, что без знания оных странствующей, как и я, в разных государствах Гиндостанской земли о многом никогда не допытается, и о поселившихся в них в разныя времяна о народах вернаго известия (чего ожидаемо было от покойнаго президента — Sir William Johnes, Господина Василья Жонс и какое он зделал по времяни узнают) точно обрести не может.

Перевел краткой, но употребительной вообще словарь, написал несколько разговоров, часть календаря (3 м[еся]ца), из чего можно о многом справедливея уведомится четыре начальный арехметическия деления. И также перевел (л. 5 об.) из древних книг экстракт героическаго стихотворства, написанной славным гиндостанскаго света писателем господином Бгаротчондро-раи, которой с порядочным разделением частей написал так сладкоречиво, приятно, ясно и справедливо, что многия вытверживают наизусть, что б о языках испытанием справедливым услужить. Растопленное или разжегшее стремление вело меня дале осмотреть непроводимое до сего, как мышь перекусать тенятныя будто узлы для освобождения из тенят льва.

Ради обозрения действительного и заставило перевести на бенгальской, вообще употребительной, язык две англинския камеди[и]: называемую «Притворство» (Disguise) и другую «Любовь есть лутчей доктор» (Love is the best Doctor), чтоб правда владычествовала с кривдой. Смысл слов и произношения писал по-руски под бенгальскими словами. Без сего тебе, достойны[й] пастырь, известно, (л. 6) [что] и воспитанным добродушным гражданином, как и знающим читать только челоутешительное описание честным мещанином, сладкоречивая ложь признаться может глупым, как раскольничья пушистая запачканая грязная брада вместо освященной чистой мереиской.

По переводе помянутыя комедеи мне надобно было зделать известными и для сего выпросил я у господина губернатора (Sir John Shore) Ивана Шора позволение представить публично, и он позволил. Потом [445] на первой случай просил я компанейских слуг у надзирателя театра, но да как он отказал и з другими смеялся будто безумному предприятию прежде представления комеди[и], то обратился я непоколебимостию (л. 6 об.) и распаленнаго (и пылающего) предприятия твердость замкнувши (творивши) во уме. Смело решился на остальные деньги состроить в наемном доме в улице Домтола, у 25, свой театр, которой вмещал боле трехсот персон, и быть архитектором, повелителем и надзирателем за столярами, плотниками, кирпишниками и другими работниками.

И когда на воздвигнутых крипишных и деревянных столбах и подпорах, перекладах и на забойках положена была уже кровля, в портере (в зале) и в двух этажах (рядах) насланы были полы, старался я потом на отделенном для представления явлениев полу, подобно моему земляку ярославцу Федору Волкову, в Калкуте, будто в Москве, намолевал ширмы в бенгальском (л. 7) вкусе. Признаюсь, не так, как быть должно, красиво, но был доволен по пословице: болого не делье, да свое ста рукоделье.

Между многочисленными заботами успел также научить комедиальному действию дикокажущися, вялых, лицемерных бенгальцов: трех женщин и десятерых мущин.

И такое ж число научил петь гиндостанскими словами и играть музыку, сочиненную мною на то[т] случай их любимыми инструментами.

По приведении всего в порядок позвал я моих друзей на пробу, которыя, увидя до сего невидимое в Ынди, одели чистосердечно все приятностию и во граде Калкуте весть разнеслась распустилась во окрестных селениях и откличка в воздухе громко зашумела. Востановим во градах заботу, и желающия видеть новость (л. 7 об.) прехождением пыль заставили облака затмевать, и я без откладу должен был назначить день.

27 числа ноября м[еся]ца 1795 года в первой раз комедия, называемая «Притворство», была представлена в одном акте по совету и сокращена по причине, что весьма мало европейцов за тяжелостию разумеют бенгальский язык. И сего ради думали, долгое действие покажется скучным, но да, как каждое явление, было представлено без замешательства, то за краткое новостию утешение не разсуждающия о непредвидимых и о непреоборимых несколько роптали, не знающими [о] почти невозможных трудах был я одобрен для второго представления. Собрание было столь многолюдно, что естли бы театр мой был трижды больше, конечно, был бы наполнен. Смех надзирателя другаго театра после сего переменился в зависть, и мне на ум не приходило, что ополчит противу меня врагов.

(л. 8) По прошествии несколька дней достойной памяти один из главных судей, его высокопревосходительство господин Иван Гайд (The Honorable Fohn Hyde), преселившийся июля 8 числа (17) 96 в вечное блаженство, взялся зделать для втораго разу подписку, не меньше для того, чтоб узнать, переведена ли мною вся комедия, которая подписка при [помощи] покойнаго и особливо при помощи ныне живущаго родственника его, господина Гайда, была скоро наполнена, и 21 марта 1796 года та же комедия «Притворство» в трех полных актах представлена была во второй раз. И безпристрастными нелицемерно все опять хоша и было зрителями похвалено, только промышлениками сего рода вскоре дано было знать, что за сие учащия гиндостанския языки и переводчики весьма на меня сердиты, да и не без причины, о которой, однако ж, буду говорить во удобнейшее время. Но могли ли оне остановить, когда фартуна на крыльях меня несла и когда в два [446] удачливыя представления возвратил только половину моих издержек, которые опять издержал при надежде возвратить и получить барыш. Выпросил я у того же господина (л. 8 об.) губернатора позволенье представлять камеди[ю] на бенгальском и английском языках, чтоб боле нравиться публике и лутче научиться языкам.

Не вспамятовал при заботах, что в купеческом государстве златоблестящая руда, как и серебросияющая кровь в театральных и жадных богатства людях, возпаля ненависть, заставит суетиться, опорочить и повредить иностранцево похвальное дело и довести до падения.

И как до бедности дотащен, следующее покажет.

По получени[и] вторичнаго позволения (признавал я привилегию для театра, думаю, не напрасно, моим имением увеличил пристройкою мой театр и потом) старался найти хорошаго моляра для писания декорацей, актрис и камедиантов — для представления ролей. Музыкальной друг, не будучи тогда известен, кто мой злодей, рекомендовал щоткописателя Осифа Батля, которой молевал компаненских слуг в театре (л. 9) и которой кистомаратель, как и актрисы, узнал я после раззорения, научены были познакомиться со мной, и следующе[е] покажет.

Он, Осиф Батль, после в первом письменном адресе уведомил меня, что по причине худаго угощения от театральнаго надзирателя оставил он театр (притворная о ссоре весть разпущена была теми, кои с ним подговорены, кои о[т] дохода театральнова имеют доли) и что весьма будет рад, естли признаю я его надобным и приму в товарищи.

О будущих наших выиграшах искусно приманчиво и о неблагосостояни[и] с фамилиею его расказал так лукаво-хитроскорбно, что не привыкшаго обманы и плутовства проникать заставил почти прослезиться. Почитая доброделание чести украшением, и, не имев о человеке, сыскивающем моей помощи, подозрения, решился уверить щедростию и чрез то надеялся обрести его дружество.

Прежде обязательства однако ж неоднократно спрашивал, не есть ли он (л. 9 об.) в долгу, на что и он со слезами по чести уверил, что не находится. И при том, сказал он, жалеет, что не имеет наличных заплатить мне за половину театра, кроме векселем, которой согласился я взять. И того ж июня м[еся]ца перваго числа 1796 года для товарищества обязались мы по форме письменным договором с подписанием наших имян, з двумя свидетелями, и каждой из нас оной договор имеет.

Осиф Батль с сообщниками его уже знает, что я запутан стал лукавыми сетьми, и как змеи, не имущия другаго сколько ничего, кроме яда, напружился жалить мое сердце, дух и чувства томить.

В начале занялся он мои прежде написанныя (л. 10) декарацы яныя замарать, другая перепортить и, при обнадежени[и] намолевать лутчия и привести в превосходной порядок, тотчас весь театр мой обнажил, верных слуг и прикащиков моих опасаясь, признал неисправными и соглася некоторых переменил, по мнению его, на лутчия. При совете о выгоде старался он знакомить с теми, с которыми он прежде зловымышленно согласился меня обмануть, распустя о мне худое имя, раззорить за его скверныя дела. И из лукавой шайки начали со всех сторон ко мне подкатываться. Иныя просят взять в службу, другия требуют пристанища, искусныя снискивают знакомства, хватуны стараются иметь дружество и многия услуги (л. 10 об.) предлагают. И все для того, чтоб без театральнаго действия в Калкуте лутчею камедию представить обо мне. Вертят молодца и кружат, хвалят в газетах, величают в кампаниях и тем, насильно выманивая, заставляли обеды и [447] ужины давать. Товарищ мой также все жует и глотает и не печется одеть обнаженный театр.

Когда увидел, что не зделал он, Осиф Батль, в 3 м[еся]ца того, что при присмотре моем другими было зделано в три недели, и мне не можно уже было с ним растаться: с людьми, которыя прежде нашего обязательства взялись в театре представить явления и тем меня одолжить, перессорился и отлучил иметь их помочь.

Без совету с подговоренными сообщниками, чтоб потерять только время, переменял комедьи и роли и, без уведомления противу обязательства нашего, приготовил на общей щот для действующих лиц одежду, не зная сам, кто и какую играть будет ролю, ставя на щот лживую цену, и за то, может, что по силе нашего контракта требовал дать мне знать о издержках. Не известно мне до сего, по неосторожности ли его (л. 11) помощника, которой растирал краски и варил, или при намерении, повредя, все скорея прекратить в один день, помянутой работник, по приказанию его, поставил в глиняном горшке на огонь около пуда смолы и сам вышел из покоя, в котором тогда у самаго театра было все приготовляемо. О сем никто не знал, пока разтопившая смола разорвала горшок и раскинулась по всему покою; густой ея большой дым вихрем непрозрачным влетел в мои покои и неожидаемо обратил видеть в разных углах горящия пламя, которая ввели нас в замешательство и сверх чаяния точно моих работников старанием оныя были потушены находящимся в доме песком. Осиф Батль явился чрез два часа в театре и о причиненном вреде слышал от меня, только вместо сожаления, видел я, печаль моя к чувствам его не лутче прилеплялась, как горох к стене, (л. 11 об.) Поведение его ясно изтолковало, какого друга я получил, да только уже не знал, как с приятелем растанусь. Тотчас после сего зделано было известие не облехчить, а чтоб во усталых составах и костях завялить окруженной мост лутчим манером. В последующей день один из чиновных, имеющий долю в другом театре, под видом дружества уведомил [меня], что Осиф Батль находится боле десяти тысяч рупей в долгу и что за эти долги театр мой быть может канфискован. Я удостоверен был другими о правде сей, и, чтоб спастись от неопаснаго составленнаго вреда, нужно было принудить Батля написать и дать лутчее обязательство: он будто по необходимости его часть заложил мне же. По получени[и] закладной, думал я, в короткое время мы представим приготовленную оперу «Дизертер», но, ко удивлению моему, он, Батль, через три дни писал и требовал дать ему все правление от театра, иначе он оставляет.

Суди, милостивый государь, мог ли я сего ожидать от человека той нацы (л. 12), которая хвалится и которую объявляют боле других правосудною. Поведением злодейским и изменническим уязвил и разстроил меня. Однако ж права, которое только мне надлежит ему дать, запретили лутчия причины, ибо я уже знал, что и гиндостанской законодатель Мену в его законах написал, что Северною страною означится правда, следовательно, испытывающими писания трудолюбцами, благородным музыкантом, а не ширмо, писателем. Константиноградской император Лев объявил в писаниях, что льняного цвету семейством (нацыею) изгнаны будут магометанцы и победят владетелей семи гор. Спон думал, язуит писатель, находит сие между греческим пророчеством. И доктор Придос точно московцов признает быть победителями. И извество, что оне находятся в долгу за Тамерлиново в 1382 году посещение и ныне подумать можно, что ради праведных очистить (л. 12 об.) дорогу, сумасводной сатана отворил Плутовы врата, [чтобы] [448] загнать грешников во ад, и туда вкинуть Осифа Батль, думаю, за несносную мерзость возгнушался и оставил вероломный пах любящему как розовой нюхать Фоме Ровард (Fhomas Koward). По силе, думаю, условия. Ибо его брат, Марк Ровадр, понеже последней во время исполняющих лукавств построил театр, и где также таперь употребляется подлец Батль. Нравится на англинском языке землякам точно оне лутче могут и о сравнени даже во сне никогда не виделось мне не в одну ночь. И я при начале знал — потомки не за англинской, а за гиндостанския языки будут о мне напоминать.

Для научения оных владельцам почти всей Гиндостанской страны в таперешнее способное время больше всех должно агличанам, оставя глупую оскорбительную для самих себя гордость, трудившагося какой бы нацы кто не был, его ободрить, ибо не в их единой силе оным научиться и выразуметь без помощи других ту сокровенность, которую создатель насадил в чорных лицах проникнуть, (л. 13) разсеял способность в разных обширнейших нацыях и, кажется мне, больше от востока на север, нежели от западу на юг. О правде сей лутчей случай уверит. И таперь продолжу мою повесть о театре.

Ширмописатель Осиф Батль, после втораго контракту, написаннаго 27-го числа сентября 1796 года, безо всякаго со мной разчоту октября 8-го числа того же году мой театр оставил и тотчас принят был опять надзирателем Фомою Ровард, с которым (их дела показывают) подложили сети меня раззорить.

После нанесеннаго мне вреда я надеялся разделаюсь с ним по суду по хвалостлавящимся англинским законам, и для лутчаго средства требовал совету от тех законодателей, на коих, думал, могу положиться, и от разных слышал инстинно следующее.

Господин Лебедеф, что твое необыкновенное трудолюбие, неожидаемое и отважное, не напрасно призвало неслыханное видеть, не откажется никто признать, ты два раза за сие был ободрен. Кем обманут и как, и любят ли тебя учащия бенгальской язык, тебе лутче других (л. 13 об.) надобно знать, и можешь догадаться, ради представления драм здесь, в твоем театре, не будет дана такая помочь, как театру компанейских слуг и людям аглинской нацы[и], и, быть может, потерявши последнее, будешь осужден и себя сокрушишь. Резон сей правде заставил верить и видеть то, что доведен в тупик и в заблуждение, на какую дорогу ступить и пред кого: друзья разъехались, знакомцы разбежались.

Грусть чаще стала безпокоить, нежели во дни солнце печь, и из прикрытой ноздреватой кожею житкой плоти, от теплаго зною и в ночи насильно стал пот течь, и противу воли день от дня слабею, дряблею и состареваюсь. Знайте, однако ж, я не жалуюсь на добровоспитанное общество, а только на таких, которыя безчестят их государства похвальное имя. За лехковерия я виню, конечно, всех больше себя, только лри таком деле чужестранцу от искушения (л. 14) спастися, почтенной отец, было не можно.

При напоминовении, что всякая нацыя имеет особливой симпатий род для защищения и призрения единоземцов, думаю, не ошибусь, изволишь сообщить о мне нашему царю молитву и присоветуешь трудящаго обрадовать опечаленныя чувства и по изволению наградить в дальной Восточной стране.

О остатках, пребывающих до сего в раззоренных перестроенных селениях, между развалинами и в полях, между каменьями, болотами, ручьями и озерами и в дремучих лесах, и о спасенном от неизвестной нам древности, хранящем ныне народами в земном раю достойнага [449] знания в законах и во обычаях для каждого классу разных родов, верноусердное приношение мое государю и от обществ, властям, от коих зависит благосостояние и падеж, надеюсь явится приятно и многия пожелают купить.

(л. 14 об.) Когда достигло тебя, ваше протоиерейство, то мое письмо, в котором вложенное прошение просил вручить его императорскому высочеству, государю Павлу Петровичу, и по получении не удостоил ответом, я резонно грущу и жалею, что пастырь по долгу не показался щедр утешить странствующаго сына по обещанию и силою животворнаго сего мира не дал способ вылечить плоти раны и из крови выгнать яд. При ожидан[ии] сего я должен сообщить ради спасения других: от времяни разлуки з декорацописцов второй руки законники, его други, безпокоя[т] меня часто требованием заплаты ложных щотов, отчего, хоша и оправдаем первоначальными стряпчими (аторней эт ло), только сплотки, (л. 15) эти отнимают время совершить мои розыски по желанию.

Кончавши о печальном, уведомляю о празднике гиндостанцов, называемом чорок, значит прошестие года, и празднуется 31-го числа, чоитро, их 12 м[еся]ца. Перваго месяца Боишака 1-е число 1719 шок (году) бангальской эры и 1204 от завладения мусельманцов, есть равно 1Ї числу апреля 1797 году по римскому числению.

Три пред сим и в сей день, в разрезанной коже с продетыми веревками на боках и железными прутьями проткнутыми сквозь язык, ходят стадами по городам и в других селениях, при барабанном, колокольном, побрякушек и раковин разном стуке и звуке пляшут вприсятку з дураческими и скверными (л. 15 об.) для виду европейцов движениями и потом в три часа пополудни 31-го числа чоитро вешаются и вертятся вокруг, в которое время нередко случается, иной, слетевши, руку, иной — ногу переломит, другой шею свихнет и некия, переломавши ребра умирают. И сим шоннеши (страдальцы, монахи) оканчивают празднество.

При заключении, достойны[й] пастырь, бью тебе челом, и прошу объявить также мой с почтением поклон твоей всей фамили[и], то же самое знакомцам, богумольцам моим и доброжелателям.

Неожидаемо сего 8-го числа 1797 я арестован (by Mr. Hall) стряпчим по приказу господина Тейлера за ложной долг 240 рупей, не получа от меня ответу должен я или нет. И был как и за другия сего рода оправдан в тот же день.

(л. 16) Пастырю добры[й], услыши молитву мою и по твоему святому обещанию будь милосерд и не забудь призрить родственников моих. Естли не в силах другим, то переправя в лутчей штиль сие мое письмо, постарайся зделать подписку и, напечатавши, публикуй и собранныя за оное деньги, по заплате издержек, раздели на четыре части, раздан: одну часть в воспитательной дом для воспитания бедных детей; другую часть в Лондон и в посланническую церковь священнику Якову Ивановичу Смирнову, и для помочи таковым недостаточным студентам, или несщастным, кои достойны ободрения и которыя на малое жалованье не могут хорошо учиться.

Третью часть отцу моему Стефану и матере моей Парасковье и четвертую, последнюю часть, двум братьям моим, Афонасью и Трефилу и сестре Антониде Стефановым детям Лебедевым. И естли отец и мать, наши родители, уже (л. 16 об.) умерли, то их часть, когда не нужна для твоих, почтенны[й] пастырь, Андрей Афонасьевич Самборской, издержек (ибо я думаю, ты уже разбогател), тогда, а не иначе, разделить между помянутыми моими братьями и сестрой. [450]

За должным почитанием пребуду навсегда вашего высокопреподобия, милостивого государя покорны[й] слуга.

Во время приготовления сего письма я делал апликацыю к первоначальным судьям, как господину Роберту Чамберс, так и другим, только никто не зделал защищения. И после сего принужден был продать все мое имение за безценок, и таперь, по прозьбе злодея моего, которой не хочет заплатить мне около трех тысяч сика рупей, на меня нападают. Чем очищусь от нападения, не могу теперь сказать. О! Неправдою поврежденной свет. (л. 17) Приметить надлежит: было ли что-небудь в моей силе зделать им подрыв.

Опубл. в журн. «Исторический архив», 1956, № 1, стр. 168-174.