№ 225
1797 г. не ранее февраля. — Записка Г. С. Лебедева о его жизни и деятельности в Индии
(л. 3 об.) Memorandum
On the 12th Day of Febru[ary] 1785 I embarked at Gravesend on the Honorable East India Company’s Ship Rodney Commanded by Captain Wakeman; and proceeded to Portsmout, — irom whence on the 25 Day of March following we pursued our Destined Voyage to Madras (otherwise called from the Dedication of this Fortress to the English Champion Fort St. George) situated on the Coast of Coromandel in the East Indies, — a Settlement the second now in rank, but formerly the first belonging to the English East India Company — the Circumstance of a Kings Court of Judicature being about the year (На полях вписано: by different writers) 1773 — 7 established at Fort William having arrogated Superior rank, of Course it superseded that of the Madras Courts, which was governed only by a Citizen-ycleped Mayor and a corpulent Cabinet Council who at certain times, disdaining to languish on the Nawaubs (nabobs) Plaw only, improved, as it were by intuition on the Corrie and Rice found there, some shining Dainties (л. 4 об.) in golden dishes and Catered for themselves — which certainly, it must be allowed was the most solid way that could have been devised to proclaim to the world their intrinsic worth. At this place we arrived «after having enjoyed a seasonable Stay of five Days at the island of Joana» on the 27th of July following.
The very next Day after our arrival I was most politely invited on the Shore by Captain William Sydenham (then Town Major of Madras — but since most deservedly and to my unspeakable joy, promoted to the distinguished rank of Lieutenant Colonel) who from having been pleased with a Speciment I had exhibited of my musical talents — instantly honored me with not a display of delusive parade of Complimentary ostentation, but an Engagement for two years certain, on specific terms fixed by himself which I consider then, and do now still gratefully esteem an handsome allowance vizt a fixed Salary of Two Hundred Pounds per Annum, exclusive of many Contigent yet valuable (л. 5 об.) Emoluments which Proposition so spontaneously and generously urged.
Those two years thus pleasingly employed, and most harmonically Expiring, Infatuated by the general report that Bengal was a more Diffusive Theatre for the animated action of the bolder Race of Adventures than Madras (and in which class as a Specimen of my Spirit I presume to include G. L., which (in Russian is also Г. Л.) and stung also by the Emulation of enlarging my Soale of Knowledge in respect to things, as well as Men — I at once Determined an visiting that Country — not without an honest view at the same time I will confess, of improving my finances also on a Prolific Spot where it was said that innumerable Sojourners most of all nations had rapidly acquired Competent fortune.
On the Snow then returning from Malacca with Captain Forster, in the Space of 15 Days we arrived in the River Ganges and on passan he saluted Fort William and dropped Anckor at Sulky (л. 6 об.) exactly opposite the Town of Calcutta, now the Principal City in all the Mogul-Empire though himself resides at Delly.
Here as at Madras I was treated from all ranks (Далее зачеркнуто: to Mr. Birch & Mrs Makenzie and to many others it bing not be delicate to mame them here) to the very highest [432] with all possible hospitality and for generosity I found myself deaper in debt: to Alexander Kyd (then Town Major of Calcutta bit Since promoted to the rank of Colonel) and more to Mrs E. Hay, Lady of Secretary to the Governement, to Provincial Judge Burish Crisp, to Colonel Christopher Green, to the Honorable Justice Hyde and to many others too numerous to name them here (and to...here вписано между строк): than to any Person in my own Country, till thro intence and unwearied application to my Work I could not vicit my friends so often as formerly, which offended come lovers of music so highly as to induce them to oppose my views in every line I afterwards engaged in.
In the Year 1789 I made my first aplication and to my great mortification for the space of two long Years I could not meet with such a Pundit or Interpreter as could even Explain (л. 7 об.) the Shancrit alphabet which in Used for the Bengallie Language (otherwise called Prakrit or Bhasha Brarna) nor could I derive any material assistance from books. I was therefore nearly on the point of Dropping the design altogether, but at this critical time my Sicar indroduced a Bengallie Schoolmaster named shrie Golok nat Dash who was skilled both in the Bengallie Language and the mixed (Jargon) Hindostanie Dialects grammatically and he understood tolerably well also the sacred Shanscrit Language — and what was the lucky Circumstance, he was no less desirous of learning music of me, than I was the hindostanie Languages of him. We began the next Day after our first interview, and on my Enquiring what Language was the most Spoken in the East Countrys, he replied that from his Idea of the Question — the mixed is in the more General use — but there is not in existence anything like an Alphabet or Grammar to be obtained, so cautious and selfish are the whole Society of Pundits and Brahmens; (л. 8 об.) he therefore earnestly advised me to apply to the Shanscrit Alphabet, since it was the golden master key to that invaluable treasure of Eastern Sciences and Knowledge.
I persevered in a continued perusal of the five Divisions of the alphabet for many years, and agreably to my own innate ideas arranging them in the most advantageous disposition Canditly submited my labour to some of the Distinguished Pundits, who to my great delight applauded my zeal in a Cause hithero so obscured and which I insinuate to them in pretty direct terms that Superstition had blindly lent her inflammatory aid at least to masquerade (Между строк на полях вписано: insinuate... if practicable), and if practicable, totally to withhold from all the world, but their selfish selves.
I now translated the Vocabulary, and Composed Several Dialogues on different Subjects both in Bengallie and in the mixed Hindostanie and was solacing (amusing) myself with a hope that I should e’re long be qualified to Converse; but 1 was here widely mistaken, because I did not understand the common dialects — and I discovered that these proceeded from the Bengallie Shanscrit and dabe nagrie, and therefore was induced to write them grammatically that I might acquaint myself with the difference. 1 did so — and ascertained the Dialects that distiguished each Station of life, and I found that both the Superior and Inferior is Universally (л. 9 об.) written in the Bengallie Shanscrit character, and the Superior and Inferior mixed Dialects are spoken through all the Eastern world.
After these researches I translated two English Dramatic pieces. The Disguise (much contracted in this book from an author, impossibility of [433] filling up all the Characters for the first lime) and Love is the best Doctor into Superior Bengallie Language, and knowing from observation that Indians prefer mimicry and Drollery to plain, grave solid Sense, however purely expressed, I therefore fixed on these Plays which most Delightfully filled up a Group of watchmen (Chokeydars), Savoyards (Kane-ra), Thieves (Ghoonia), and amongst the rest Lawyers and a most honorable Corps of petty plunderers, escorted by a Petty Self-interested Clerk of a very Petty Court which has the brazen audacity to assume Conscience as a Motto merely to screen its daily plunder and its other unparalleled and Diabolical outrages together with the lurking obscure mover of this horrid Machine more abhorrent than the Venetian deadly night wagon, to those who have the sad misfortune to be subject to its fangs — but horribly disgusted at this seemingly outre, but really (л. 10 об.) Genuine Picture of a Caco-demon I shall attempt to recover my exhausted Spirits by resuming a far more pleasant Subject.
When my translation was finished I invited Several Learned Pundits who perused my work Several times very attentively and then I had the opportunity of observing what Sentences appeared the most pleasing to them and which created Emotion (Приписка на полях: Здесь, в театре, то, что мне сказал брагмен о президенте Wm. Jones). And if I do not flatter myself in this Translation the Spirit of both the Comic and Serious Scenes was much heightened, and which would in vain be immitated by any European who did not possess the advantage of such an Instructor as I had the extraordinary good luck to procure thro a Solemn bargain made between us of an interchange of instruction beside his monthly sallary which the Bengallie Considering highly advantageous to himself was induced cheerfully to accede to.
After the applause of the Pundits, Golock nat Dash, my linguist made me a proposal that if I chose to represent this Play publicly he would engage to supply me with Native Actors of both Sexes, and I was exceedingly delighted with the Idea: without loss of time therefore I consulted my friends, but they urged that it was dangerous as well (л. 11 об.) as precarious for me to adopt the Scheme on Account of offending the Company’s haughty Supercilious manager and the many interested proprietors of their theatre who would naturally set every Engine to work to disturb my Operations in a business that might attract the public attention from their theatre, and deprive them of the golden harvest they had hitherto undisturbedly appropriated to themselves. But firmly determined at every risk, still to proceed, I instantly solicited the Governor General Sir John Shore for a regular licence and it was granted without hesitation. Thus fortified, and impatient to exhibit, I built a Commodious Theatre on a plan of my own, in Domtollah (Dom Street) № 25 in the Center of Calcutta and I even applied for the hire of the Company’s Theatre till my own should be ready — but instead of complying with preposition they ridiculed in all private Companies Don Quixote Plan (as they called it) had in view, before I had time to Submit my Play to the Public and to defy the criticism of my adversaries.
So many obstacles being purposely thrown in my way, it was [with] the greatest difficulty I could procure Actors — but I at last found thro the Golok, yet was under the necessity of allowing them all Subsistance (л. 12 об.) many months before I could avail myself of their Services.
After the first and second representation of The Disguise, which attracted an overflowing house I obtained a full permission to perform both [434] English and Bengallie Plays which so enraged the manager and some of the proprietors that they left no stone unturned to stop the rapidity of my progress — and Joseph Battle Scene Painter, who was thus employed was fixed on as the means.
It was concerted by that Battle should pretend that from ill Usage of Mr. Thomas Rowarth (Manager) he was determinate to leave the Company’s Theatre, and in the height of my preparations Battle applies to me with a Dismale face — and offers his Services — I was Entrapped in his Scheme, and pitying Battle’s misfortune I consented to employ him as a Scene Painter — and even went so far as to admit him as an Equal partner in my Undertaking — for which he engaged to pay a moderate premium in six months, or from his share of the nett profits arising from each successive representation. The terms of this agreement were solemnly expressed on papers attested by proper witnesses.
(л. 13 об.) Two European Actresses were now engaged besides several actors European and Natives and I advanced money for their maintenance approportioned their Salaries, and continued daily to pay Artificers and workmen of every denomination, to hasten the opening of the Campaign.
Elate with having gained the Title of a Theatrical Manager Joseph Battle to show his importance and his Superiority in taste he instantly set about disfiguring my Theatre and Spoiled all the Scenery — accompanying his outrage with the Delusive promise of improving the House; upon my remonstrating on the impropriety of his conduct and assuring him that I absolutely insisted on his performing his Contract, he abruptly departed — and to accomplish all his villainy, he took employment again with Thomas Rowarth the Manager, who (as his brother) to distress me received the Renegado with open arms. Still not contented, to crown all, my actresses by them were enticed away and refused to stand to their signed Contracts with me on various pretences, and thus, tho they had received money in advance, they all of one accord decamped, and refused ever after to return.
(л. 14 об.) Finding that a Court of Justice was the only resort I had for a redress of my grievances I made application to several Lawyers, but to my astonishment each was armed with an Excuse and some of them declined by Cause alleging that not perfectly Understanding the English Language I could not duly explain its merits (Приписка на полях: For Wm Jones, and my very Particular friend and Patron Justice John Hyde, before this time were both dead. I approached then to first Judge of (one of my acquintances) the Supreme Court who said that it was). I even approached Sir R. Chambers (a Judge of the Supreme Court) who said that it was his Province as a Judge only to Determine Suits before the Court and that it would be derogating from his dignity to act the part of a Consellor in private. It was Certainly wisely said (It was ...said вписано между строк). Contrary to all Expectations however, I found that the practice of Law in this meridian is more merciful against offenders than I had been taught to suppose — and so could obtain no redress tho’ I was armed with penalty bonds from all the Actors I had engaged for a strict performance of their respective public Engagements at my Theatre.
It immediately occured to me that a different Species of Justice is adopted in different Countries, and on Comparison of the First Emperor (Peter the Great’s) distribution of it to the meanest Individuals particularly exemplied in the Case of Mr. Gordon for a mere personal Insolt in [435] private Company is one an eminent .proof to the Eternal honour (л. 15 об.) of that Emperor, nor can, or will I be guilty of so much injustice myself, as to omit mentioning what has made such an indelible impression on my memory the noble generosity of the Great Empress Catherine the 2d in the case of an English merchant in assisting him with hundred thousand rubles of her own accord at a critical time when he would without such munificent relief have been irretrievably ruined.
So dissappointed in all my Endeavours I was reduced to the mortifying necessity of demolishing my Theatre, and of selling all the materials' of every sort at a random Sale for an infinitely less sum than the workmen’s wages in erecting it had originally cost me — and to resign to my more lucky Rivals the fame as well as the profits of Theatrical Generalship (Далее приписка, написанная на л. 16 до слова Passage другими чернилами: But my painful disappointment was not ended only with this, and it would be an unpardonable omission not to give short account of the base art that was used towards me, on my return to Europe — thro a Perplexing variety of Circumstances originating a Principio from my Public disinterested Spirit, I determine return to Europe and Did made the following application for passage. Писать о Максвеле).
My only views in publishing this memorial is to show how very precarious it ever must be for any Individual to expect, that let his merit and Exertions be never so great to derive any adequate Permanent Contenance, in a Settlement (place) that is so entirely influenced by a set (in number larger of the wicked and smaller of the virtuos) of agents so remote from the Scene of responsibility. Especially towards a Stranger that had no other plea for his protection and Encouragement then professional merit, but which however deminutive, he ever Studiously Endeavoured to exert and improve by every method within the Circumscribed Scale of his means and abilities.
My grieve (Последние два слова написаны в конце страницы другими чернилами. На этом рукопись обрывается).
ЦГАЛИ, ф. Вяземских, on. 1, д. 6075, лл. 3 об. — 16. Автограф Г. С. Лебедева. Курсив не воспроизводится. Опубл. в журн. «Исторический архив», 1956, № 1, стр. 160-168.
Перевод
Меморандум
12 февраля 1785 г. я отплыл из Грэвсенда на корабле почтенной Ост-Индской компании «Родней» под управлением капитана Уэкмана и направился в Портсмут, откуда 25 марта мы продолжили путешествие к цели нашего назначения — Мадрасу (называемому также Фортом Св. Георга в честь английского святого) на Коромандельском побережье в Ост-Индии. Английское поселение, теперь второе по значению, но ранее первое из принадлежащих Ост-Индской компании — ввиду того что королевская Палата юстиции, созданная около 1773 — 1777 г. (дата расходится у разных авторов) в Форт-Вильяме, придала ему большее значение. Палата юстиции, конечно, превзошла мадрасские суды, во главе которых стоит только так называемый «гражданский мэр» и тучный Совет министров, который как-то, томясь от единственного кушания — плова наваба (набоба), улучшил свой стол как бы по вдохновению некоторыми блестящими лакомствами на золотых блюдах и сам позаботился о себе, что, конечно, нужно признать, было наиболее верным путем показать миру свою действительную ценность. Вот в это-то место мы прибыли, «насладившись непродолжительным пятидневным пребыванием па острове Иоанны», 27 июля.
На следующий же день после нашего приезда меня с большой вежливостью пригласил на берег капитан Вильям Сиденгэм (тогда градоначальник Мадраса, но с тех пор по заслугам и к моей неизреченной радости получивший высокий чин подполковника), который, будучи доволен тем, что я сыграл ему, дабы он имел представление о моих [436] музыкальных способностях, немедленно почтил меня не пустым набором выспренных восхвалений, но договором на целых два года на специальных условиях, предложенных им самим, которые я тогда считал, и сейчас с благодарностью считаю, весьма достаточной оплатой, а именно: жалованье 200 фунтов в год, не считая многих случайных, но ценных наград — и это свое предложение он тут же с щедростью уговаривал меня принять.
Когда прошли эти столь приятно проведенные два года, воспламененный общей молвой, что Бенгалия является более доступным, чем Мадрас, театром для оживленной деятельности наиболее смелого рода предприимчивых людей (и в число их по проявлению своего характера я льщу себя надеждой включить и G. L., а по-русски — Г. Л.), а также обуреваем стремлением расширить свой запас знания вещей, а также и людей, я сразу решил посетить эту область не без честного намерения, признаюсь, улучшить также свои финансы в том благодатном месте, где, говорят, бесчисленные пришельцы почти из всех народов быстро приобретают приличное состояние.
На «Сноу», возвращавшемся из Малакки под началом капитана Форстера, мы за 15 дней прибыли и поднялись по реке Гангу. Проплывая мимо, мы салютовали Форт-Вильяму и бросили якорь в Салки, как раз напротив города Калькутты, теперь главного города в Могольской империи, хотя сам великий могол живет в Дели.
Здесь, так же как и в Мадрасе, я был встречен всеми вплоть до самых высокопоставленных лиц со всем возможным гостеприимством, а за щедрость я больше в долгу у Александра Кида (тогда градоначальника Калькутты, но с тех пор получившего чин полковника), а еще больше у миссис Э. Хэй, жены государственного секретаря, у судьи [Бенгальской] провинции Буриша Криспа, у полковника Христофора Грина и достопочтенного судьи Хайда, а также у других, которых слишком много, чтобы можно было здесь назвать их по именам, чем у кого-либо в моей собственной стране; вплоть до того времени, когда ввиду усиленного и неустанного занятия моим трудом я не смог посещать своих друзей так часто, как раньше, и это обидело некоторых любителей музыки настолько, что заставило их мешать моим намерениям во всех делах, которыми я в дальнейшем занялся.
В 1789 г. я впервые обратился [за помощью], но, к моему великому огорчению, в течение двух долгих лет я не мог встретиться с таким пандитом (или переводчиком), который смог хотя бы объяснить санскритские буквы, употребляемые для бенгальского языка (иначе называемые практиком или бхаша Бгаша), и не смог также получить сколько-нибудь значительной помощи из книг. Поэтому я решился было совсем бросить свое намерение, но в это критическое время мой серкар представил мне учителя из бенгальцев по имени Шри Голокнат Даш, который одинаково хорошо знал бенгальский язык и смешанные индустанские наречия (жаргон) грамматически, а также достаточно понимал и священный санскритский язык. Что было особенно удачно, так это то, что он не меньше желал обучиться музыке у меня, чем я индустанским языкам у него. Мы начали на следующий же день после нашей первой встречи, и на мой вопрос, какой из языков наиболее употребителен в восточных странах, он ответил, что, по его мнению, более распространенным является смешанный говор, но не существует даже подобия ни азбуки, ни грамматики его — так осторожны и своекорыстны все пандиты и брахманы. Поэтому он усердно советует мне заняться санскритской азбукой, поскольку это золотой, все открывающий ключ к неоценимым сокровищам восточных наук и знания.
Я настойчиво в течение многих лет продолжал изучение пяти частей азбуки и, расположив их в соответствии со своими собственными идеями в наиболее удобном порядке, откровенно представил свой труд некоторым выдающимся пандитам, которые, к моему большому удовольствию, похвалили мое усердие в деле, до сего времени столь темном, и которое, как я им прямо говорил, было со своекорыстной целью и поджигательной помощью слепых предрассудков по крайней мере замаскировано, а по возможности, и полностью скрыто от всего мира, кроме них самих.
После этого я перевел словарь и составил несколько диалогов на разные темы как на бенгальском, так и на индустани и утешал себя надеждой, что вскоре я смогу разговаривать. Однако тут я очень ошибся, потому что я не понимал общеупотребительных говоров. Я открыл, что они происходят от бенгальского санскрита и дабе нагри, и это меня побудило написать грамматику их, чтобы самому понять разницу. Я сделал это и установил те говоры, которые присущи группам, занимающим разное положение в жизни, и нашел, что как диалект высших, так и низших повсеместно пишется санскритскими буквами и на высшем и низшем смешанном диалекте говорят во всем восточном мире.
Проделав эти изыскания, я перевел две английские пьесы; «Притворство» (в сильно сокращенном по сравнению с оригиналом, виде по невозможности заполнить все роли на первое время) и «Любовь — лучший врач», на высший бенгальский язык. Зная также из наблюдений, что индийцы предпочитают юмор и шутку серьезному, солидному содержанию, каким бы чистым языком оно ни было выражено, я выбрал эти пьесы, прелестно исполненные группой стражей (чокидаров), савоярдов (кане-ра), воров (гхунья), а кроме того, законников и высокочтимой бандой мелких грабителей во главе с мелким [437] своекорыстным писцом очень небольшого суда, который нагло осмеливается взять своим девизом Совесть только для прикрытия своего ежедневного грабежа и других беспримерных и дьявольских гнусностей, вместе с прячущимся тайным главой всей этой ужасной машины, более страшной, чем смертоносная ночная карета в Венеции для тех, кто попадется в нее. Однако, литая страшное отвращение к этой внешне преувеличенной, но в действительности подлинной картине какофоничного демона, я постараюсь восстановить свой усталый дух переходом к более приятному сюжету.
Когда я закончил свой перевод, я пригласил нескольких ученых пандитов, которые несколько раз очень внимательно прочли мой труд, и я тогда мог наблюдать, какие фразы показались им наиболее приятными и возбудили их чувства. Если я не обольщаю себя, при переводе смысл и комичных и серьезных сцен еще более усилился, чего тщетно стал бы добиваться какой-либо другой европеец, не имеющий преимущества быть обучаемым таким учителем, которого мне так удивительно повезло заполучить при помощи заключенного нами торжественного договора о взаимном обучении, помимо его ежемесячного жалованья, которое этот бенгалец считал очень выгодным для себя и на которое он радостно согласился.
После похвал пандитов Голокнат Даш, мой лингвист, предложил мне: если я захочу публично поставить эту пьесу, он берется обеспечить меня туземными актерами и актрисами. Я был чрезвычайно доволен его идеей; не теряя времени, я посоветовался, со своими друзьями, но они утверждали, что для меня не только опасно, но и ненадежно следовать этому намерению ввиду обиды, которую оно нанесет гордому, высокомерному директору театра Компании и многим заинтересованным в этом театре владельцам его, которые, естественно, приведут в движение все пружины, чтобы помешать моим намерениям в таком деле, которое может отвлечь внимание публики от их театра и лишить их золотого урожая, до того беспрепятственно присваиваемого себе. Однако, твердо решив следовать своему плану, несмотря ни на что, я немедленно обратился к генерал-губернатору сэру Джону Шору с просьбой о законном разрешении на открытие театра, которое и было мне без колебания выдано. Подкрепленный этим и горя нетерпением представлять пьесы, я построил по собственному плану вместительный театр на улице Домтолла (Дом стрит) № 25 в центре Калькутты, и я даже просил об аренде театра Компании, пока мой не будет готов, но, вместо того чтобы согласиться на мое предложение, они повсюду в частном кругу насмехались над тем донкихотским планом (как они его называли), которому я собирался следовать, еще до того как я успел представить публике свою пьесу и пренебречь критикой моих противников.
Ввиду того, что столько препятствий было намеренно поставлено мне на дороге, я смог лишь с большими трудностями заполучить актеров, но в конце концов нашел их при помощи Голокнета, однако был вынужден платить им жалованье за много месяцев до того, как я смог воспользоваться их услугами.
После первого и второго представлений «Притворства», которые прошли при переполненном театре, я получил полное разрешение представлять пьесы как на бенгальском, так и на английском языке, что привело в такую ярость как директора, так и некоторых владельцев [театра], что они не останавливались ни перед чем, стремясь помешать моему быстрому успеху. И средством к тому был избран Джозеф Баттл, декоратор, которого и использовали для этого.
Тайно договорились, что Баттл сделает вид, будто он решил покинуть театр Компании из-за плохого обращения с ним Томаса Роворта (директора), и в разгар моих приготовлений он обратился ко мне с расстроенным лицом и предложил свои услуги. Я попался в ловушку и, сочувствуя неудачам Баттла, согласился принять его в качестве декоратора и даже дошел до того, что сделал его равноправным компаньоном в своем предприятии, за что он обещал внести умеренную сумму, уплачиваемую в течение шести месяцев или же из его доли чистого дохода от каждого последующего представления. Условия этого соглашения были торжественно записаны на бумаге и удостоверены соответствующими свидетелями.
Потом были приглашены две европейские актрисы, кроме нескольких других европейских и местных актеров, и я авансировал их деньгами в счет жалованья, назначил им содержание и продолжал ежедневно выплачивать ремесленникам и рабочим всех родов, чтобы ускорить открытие кампании.
Восхищенный тем, что он добился положения директора театра, Джозеф Баттл, чтобы показать свое значение и свой более тонкий вкус, немедленно начал уродовать мой театр и испортил все декорации, сопровождая это безобразие обманными обещаниями улучшить здание. Когда я стал указывать ему на неуместность его поведения и убеждал его, что я твердо настаиваю на том, чтобы он выполнял уговор, он внезапно удалился и в завершение своего злодеяния опять перешел на службу к Томасу Роворту, директору театра, который (как и его брат), для того чтобы ввергнуть меня в бедственное положение, принял ренегата с открытыми объятиями. Не удовольствовавшись даже этим, они в довершение дела сманили моих актрис, отказавшихся под разными предлогами выполнять свои контракты со мной, и несмотря на то, что получили авансы, они все сразу удрали и отказались впоследствии вернуться. [438]
Видя, что обращение в суд является единственной возможностью добиться исправления моего положения, я обратился к ряду адвокатов, но, к моему удивлению, каждый из них нашел предлог уклониться, а некоторые из них, в оправдание своего отказа, заявили, что, не зная в совершенстве английского языка, я не смог, как надобно, объяснить им свою правоту (Приписка на полях: Ибо В[илья]м Джонс и мой очень близкий друг и покровитель судья Джон Хайд оба умерли еще до этого времени. Я обратился тогда к первому судье Верховного суда, который сказал, что это было...). Я даже обратился к сэру Чемберсу (судье Верховного суда), который сказал, что ему, как судье, подобает разбирать дела лишь в суде и что его достоинство было бы унижено, если бы он стал давать частные советы. Это, конечно, было умно сказано. Однако, вопреки всем своим ожиданиям, я нашел, что закон на этом меридиане применяется по отношению к нарушителям более милосердно, чем меня ранее убеждали, — и так я не смог добиться своих прав, хотя у меня были договоры о неустойке со всеми нанятыми мною актерами, обязанными по договору строго выполнять свои обязанности перед публикой в моем театре.
Я сразу понял, что в разных странах правосудие осуществляется на разный манер; стоит сравнить, как осуществлял его первый император (Петр Великий) даже по отношению к самым низшим, например по отношению к мистеру Гордону, и как [отнеслись] к чисто личной обиде частной Компании — это [служит] выдающимся доказательством вечной чести этого императора. Не могу я также, чтобы самому не быть повинным в несправедливости, умолчать о произведшей на меня неизгладимое впечатление щедрости великой императрицы Екатерины Второй по отношению к одному английскому купцу, которому она по собственному побуждению помогла сотней тысяч рублей в такое критическое время, когда без столь щедрой помощи он бы безвозвратно погиб.
Итак, обманутый во всех ожиданиях, я был вынужден прибегнуть к унизительной необходимости разрушить свой театр и продать все свои материалы на случайном аукционе за гораздо более низкую сумму, чем я заплатил рабочим за возведение театра, и уступить моим счастливым конкурентам как славу, так и доходы театрального распорядителя (Далее приписка другими чернилами: Однако мое жестокое разочарование этим не окончилось, и было бы непростительным упущением не рассказать кратко о низостях, которые применялись по отношению ко мне по моем возвращении в Европу. В связи с разными запутанными обстоятельствами, возникшими первоначально из-за моей бескорыстной заинтересованности в общественной пользе, я решил вернуться в Европу и подал следующее прошение о переезде. Дальше по-русски: Писать о Максвеле).
Публикуя этот документ, я стремлюсь лишь показать, сколь опасно когда-либо кому либо ожидать, как бы ни были велики его достоинства и усилия, что он получит достаточную и постоянную поддержку в поселении (месте), где столь полновластно распоряжается группа служащих (большее число которых является негодяями, а меньшее — благородными людьми), столь удаленных от тех, перед нем они ответственны. В-особенности не может рассчитывать на это чужестранец, у которого нет других оснований просить о защите и поощрении, кроме своих профессиональных заслуг и способностей, которые, как бы они ни были малы, он всегда усердно стремился применить и всеми силами развивать в меру своих ограниченных возможностей и умения.
Мои обиды