№ 304

Без даты. — Из неопубликованных воспоминаний Е. Ю. Спасской ⁷ «Индусы в Москве» о встречах с Иннаят-ханом в 1913 г.

...В Москву приехал «Учитель» — индус Иннаят-хан с несколькими своими последователями, которые играли на струнных инструментах и пели священные [425] песни, но вместо того, чтобы сразу встретиться с московскими теософами ⁸, они попали в руки какого-то шустрого антрепренера, который немедля подписал с индусами выгодный для них, но в случае нарушения — кабальный договор! Условия, правда, удивили индусов, но Россия — страна незнакомая, мало ли какие в ней обычаи? Выступать надо было с двумя-тремя номерами в течение определенного срока, ежедневно, в час ночи! Гарантировалось превосходное помещение в «восточном вкусе» и всегда много посетителей.

Еще до встречи с теософами Иннаят-хан убедился, что он со своими товарищами «попался» — «восточное помещение» находилось в ночном кабаке у «Максима» ⁹! А слушатели, возлежавшие на коврах и подушках, — полупьяные франты со своими ночными дамами!..

Теософы, узнав об этом ужасном факте, всполошились и решили выкупить (!) доверчивого «Учителя» и его последователей из кабацкого ада, нарушить контракт. Но «Учитель» решил иначе, по-индусски, — раз судьба привела его в притон, очевидно, они должны пройти и через это! Своих священных песнопений и музыки, при помощи которых он проповедует свое учение, они, конечно, здесь демонстрировать не будут, но с простыми народными песнями выступать будут.

Эта история, которую Павел Павлович ¹⁰ переживал трагически и соответственно с этим рассказывал, показалась нам с Шуркой ¹¹ настолько нелепой и смешной, что мы... стали требовать, чтобы они ¹² повели нас к «Максиму» посмотреть на этих бедняг... Через несколько дней, поздно вечером, они приехали за нами, и две студентки в скромных черных платьицах поехали со своими смущенными спутниками к «Максиму», о котором имели самое смутное представление.

И вот, под какими-то балдахинами, развалясь на коврах и тахтах, полупьяные компании пили черный кофе с ликерами, а мы уселись в дальнем углу, против невысокой эстрады. Не помню уже, что там делалось перед выходом труппы Иннаят-хана, но выход этот поразил и запомнился навсегда! Из боковой двери вышел и прошел мимо нас человек редкой красоты и величия в каком-то темно-оранжевом хитоне. Шествовал он, казалось, не по грешной земле, по крайней мере по облакам, в каком-то ином мире; за ним следовали еще четыре человека. Один из них совсем юный, такой же редкой красоты, вероятно, брат Иннаят-хана.

Усевшись в ряд на эстраде, они играли на незнакомых струнных инструментах и пели незнакомые песни так, как если бы в комнате не было никого кроме них. И появление их, и поведение, и музыка смутили нас с Шуркой. Мы переглядывались, чувствуя, что шутка наша зашла слишком далеко. На несчастное лицо Павла Павловича нельзя было смотреть без боли: было нам и очень стыдно, и неловко, тем более, что песни их сами по себе были хороши и волновали своим незнакомым звучанием, а полупьяная публика вела себя более чем неприятно и нахально, без всякого уважения и интереса к артистам. Но что почувствовали мы, когда, окончив выступление, Иннаят-хан, проходя мимо нас, остановился и очень строго спросил у Павла Павловича по-английски: «Зачем вы привели сюда этих девушек?» Убитым голосом Павел Павлович ответил ему, что не мог противостоять нашему желанию послушать индусские песни. Тогда Иннаят-хан, глядя на Шурку, спросил: «Тибет?» Моя круглолицая, скуластая Шуринька, с длинными прямыми косами вокруг головы, действительно была похожа на своеобразно-прелестную монголку и очень выигрывала рядом с моей обычной славянской физиономией. Павел Павлович объяснил, что мы — студентки, его друзья, [426] любительницы музыки. Иннаят-хан еще пристальнее посмотрел на нас (мы сгорели от стыда под его взглядом) и пригласил нас посетить его дома — через несколько дней он будет праздновать по индусскому обычаю «сороковины» со дня рождения его дочери «Руссы», которая родилась по дороге в Россию ¹³. Сказал это и удалился так величественно, точно солнце закатилось. А мы, как побитые, сконфуженные, тоже сразу ушли из этого отвратительного места. Павел Павлович и Никола, спасибо им, великодушно молчали, видя наше полное расстройство... Через несколько дней под вечер явились к нам расфуфыренные Павел Павлович и Никола и застали нас врасплох. — В какой-то книге об Индии вычитали мы с Шуркой, что в этот день полагается делать подарки матери новорожденного. Какая она? Что ей нравится? Что подарить? Павел Павлович и Никола тоже пришли в замешательство и тоже не могли придумать; к тому же уже поздно, надо идти — нас ждут. Магазины далеко и, вероятно, закрыты. Проходя мимо магазина Ноева ¹⁴, я вдруг заметила, что он еще открыт, а в центре витрины красуется великолепный букет белых лилий. Ничего лучше этого невозможно придумать (так получилось!). Сложили мы все наши наличные капиталы и смогли купить штук десять длинных стеблей крупных ароматных цветов!

В небольшом номере недорогой гостиницы, где-то в конце Дмитровки ¹⁵, нас ждали радушные хозяева: правда, Иннаят-хан сказал, что мать занята ребенком и выйдет, как только справится с делами. Павел Павлович и Шурка сразу же заговорили по-английски с Иннаят-ханом; Никола с увлечением рассматривал инструменты и мимикой объяснялся с братом Иннаят-хана ¹⁶, а на мою долю достался маленький смешливый индус ¹⁷, похожий на веселую обезьянку, говоривший по-французски хуже меня, и мы сразу начали превесело подшучивать друг над другом. Но вот бархатная портьера раскрылась, и в дверях соседней комнаты появилась... не знаю, что увидели остальные, но мне показалась, что я вижу Нестеровскую голубую мадонну ¹⁸: на фоне темно-красной бархатной портьеры стояла тоненькая, светлая, в голубом шарфе, обернутом вокруг стройного тела, юная мать с крошечным смуглым младенцем на руках ¹⁹. Длинный конец шарфа спускался с головы, открывая спереди золотые волосы, очень ясные голубые глаза и все личико смущенное, вся хрупкая фигурка рядом с высокой величественной фигурой Иннаят-хана и его лицом, смуглым, спокойным, радостным — составляли такой удивительный контраст, какой редко встречается и крепко запоминается.

Иннаят-хан подвел ее к нам, и, когда мы с Шуркой опомнились и поднесли ей наши лилии, все подумали, что для подарка ей ничего лучшего нельзя придумать! — левой рукой она держала спокойную смуглую крошку, а правой — лилии, опуская в букет свое нежное личико.

Маленький индус (его звали как-то не то Маугли, не то Магаби) рассказал мне потом, что незадолго до поездки в Россию Иннаят-хан проповедовал в Америке и встретил там молоденькую англичанку. Она увлеклась его учением и пошла за ним! В свое время и он (Магаби), продавши свою маленькую плантацию (чайную) на Цейлоне, роздал деньги неимущим и принял послушание — петь и играть, сопровождая Учителя.

После вручения нашего подарка началась главная церемония: нашу голубую мадонну усадили на кресло, индусы подходили к ней поочередно, каждый кланялся ей низко, пел приветствие и дарил. Песни были протяжные, торжественные, но мой собеседник спел ей что-то веселое, очевидно, собственного сочинения, потому что все индусы добродушно посмеивались. [427]

Потом по нашей просьбе пели еще много индусских песен под аккомпанемент струнных инструментов, слова переводили Павлу Павловичу на английский, а он нам на русский.

Девочка тихо лежала на руках матери, а Иннаят-хан совершенно серьезно уверял, что Русса (русская) уже сейчас теософ.

Потом нас угощали какими-то незнакомыми печениями, которые умудрился испечь один из индусов — рябоватый, толстоватый, бывший повар богатого ресторана в Индии (успевший познакомиться и подружиться с поварами соседнего ресторана).

Все были так приветливы и разумны, что неприятный осадок от встречи у «Максима» совершенно сгладился. Прощаясь, мы условились о следующей встрече. Они просили нас показать им Кремль!

Кремль, особенно росписи соборов произвели на них сильное впечатление. В стенной росписи им чудилась близость к росписи старых индусских храмов. А их чинное поведение и почтительное отношение к русской старине было полной противоположностью поведению каких-то европейских туристов в клетчатых брюках с тростями, а один из них даже ходил в шляпе в Успенском соборе...

Е. Спасская.

РГБ РО, ф. 218, карт. 1356, д. 2, л. 3-12.

Комментарии

7. Спасская Евгения Юрьевна окончила в 1914 г. историческое отделение Московских высших педагогических женских курсов им. В. И. Герье. Во время первой мировой войны, пройдя курсы медсестер, работала в прифронтовых госпиталях, затем училась в Киевском археологическом институте на отделении народного искусства. В 1934 г. была незаконно осуждена и выслана на Урал. По истечении срока поселения в 1937 г. переехала в Казахстан. Последнее место работы Е. Ю. Спасской — Педагогический институт им. Абая в Алма-Ате, где она была заведующей аспирантурой и откуда в 1961 г. ушла на пенсию. Имела ряд публикаций по прикладному искусству и народным промыслам.

8. Российское теософское общество с центром в Петербурге, основанное в 1908 г., имело свои отделы во многих городах России, в том числе и в Москве.

9. Кафешантан «Максим» находился на ул. Большая Дмитровка.

10. Павел Павлович — теософ, студент Высшего технического училища.

11. Шура (Александра) Соколова — подруга Е. Ю. Спасской.

12. Имеются в виду Павел Павлович и его друг Николай.

13. Речь идет о родившейся в Москве 20 декабря 1913/2 января 1914 г. старшей дочери Инаят-хана Нур-ун(ан)-ниса, полное имя которой было Пир-заде Нур-ун-ниса Инаят-хан, судьба которой сложилась трагически. Эта девочка, воспитывавшаяся в течение 14 лет в атмосфере Востока, царившей в семье, была очень талантлива, с детства писала стихи, пела, играла на музыкальных инструментах, знала несколько языков. В 1931 г. она закончила лицей, став бакалавром, затем музыкальную школу в Париже, позже училась в Сорбонне на факультете детской психологии, опубликовала несколько своих рассказов. В 1940 г., после вторжения Германии во Францию, она уехала в Англию и вступила в движение сопротивления: сначала в Женские вспомогательные воздушные силы (Women’s Auxiliary Air Force), а затем в Специальное оперативное подразделение (Special Operations Executive), где, пройдя обучение, стала радисткой. В 1943 г. под кодовым именем Мадлен она была заброшена во Францию, откуда в течение нескольких месяцев практически единственная поддерживала связь групп сопротивления с Англией. Ее предали. Будучи арестована, Нур-ун-ниса держалась очень стойко, ничего не рассказала и пыталась бежать. Ее перевезли в Германию, и в 1944 г. она была расстреляна в Дахау. Посмертно награждена английским орденом «Крест Георгия» и «Крестом за боевые заслуги с Золотой звездой» Франции.

14. Видимо, имелся в виду магазин «Ноев Ф. Ф. и сыновья» на ул. Петровка, дом 14, где продавались цветы, семена и все прочее, необходимое садоводам.

15. В Москве есть улицы Большая Дмитровка (с 1937 г. до начала 90-х годов — Пушкинская) и Малая Дмитровка (с 1944 г. до начала 90-х годов — ул. Чехова).

16. Инаят-хан приехал в Россию с группой музыкантов, в которую входили его братья Махбуб-хан (1887-1948) и Машараф-хан (1895-1967) и две танцовщицы.

17. Вероятно, речь идет о молодом индийце Рама Свами, который, познакомившись с Инаят-ханом, захотел остаться с ним и присоединился к группе музыкантов.

18. Нестеров Михаил Васильевич (1862-1942), русский художник, написал несколько изображений Богоматери — в храмах в Киеве, Абастумани на Кавказе, Москве, Сумах. Возможно, у Спасской речь идет об изображении Богородицы в алтарной апсиде церкви Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке в Замоскворечье.

19. Ора Рей Бекер (в замужестве Бигем Инаят-хан) (1890-1949), англичанка, жившая в Америке, с детства интересовалась Индией, была знакома с религиозными мистическими доктринами Востока. В 1913 г. решила стать женой Инаят-хана, дервиша, вопреки своему сводному брату-опекуну. У них родилось две дочери и два сына. Поскольку вся жизнь Инаят-хана была посвящена его религиозной миссии, материальное положение семьи иногда бывало бедственным. После смерти мужа Бигем около пяти лет не выходила из дома, находясь в состоянии глубокой депрессии. Во время второй мировой войны несмотря на слабое здоровье работала в госпитале в Оксфорде.