1895-1896 гг.

Появление культуры и производства чая в нашей стране тесно связано с развитием взаимоотношений между Россией и государствами Азии. Именно с Востока пришли первые сведения об этом напитке, первые фунты чая, а затем и первые его партии на русские рынки. Чай постепенно стал одной из основных статей торговли с Востоком, протягивая по суше и по морю нити экономических связей Российской империи с азиатскими странами. Он пробуждал интерес торговцев расширять и укреплять контакты с Индией, Китаем, Цейлоном и наконец привлек к себе внимание промышленников, сельских хозяев и ученых возможностью акклиматизации на Кавказе.

* * *

В то время, когда кавказский натуралист Н. К. Зейдлиц ¹ держал речь на международном съезде ботаников и садоводов (Петербург, 1884 г.), по Индийскому океану на пароходе РОПИТ ² «Царица» благодаря деятельному содействию генерала И. М. Чихачева ³ в Россию из Китая плыли чайные саженцы и проращенные семена. Пришло время заняться промышленной культурой и производством чая на Кавказе — таков был пафос этого и других выступлений Н. К. Зейдлица ⁴.

В середине — второй половине XIX в., т. е. ко времени, когда на Кавказе появились первые отечественные чайные плантации и зарождалась идея экспедиции на Восток для изучения чайного дела, спрос на этот напиток быстро увеличивался, особенно в связи с ростом городов. «В настоящее время, — писал Д. Прозоровский ⁵ в 1866 г., — трудно найти в России уголок, где бы чай не был известен. Чай пользуется расположением даже той касты русского общества, которая, в своей слепой привязанности к “старой вере”, поразила табак анафемою, как страшную ересь» ⁶. [109]

Благодаря связям нашего государства с Востоком в России знали о чае задолго до того, когда он был сюда впервые доставлен как товар. Русские казаки Иван Петров и Бурнаш Елычев, побывавшие в 1567 г. в Китае, описали одно растение, которое по всем признакам было чайным кустом ⁷. Сибирь знала чай значительно раньше, чем Европейская Россия. При приведении под царскую руку кочевников горной области между Байкалом, Селенгою и Аргунью ⁸ русские уже застали у них потребление кирпичного чая ⁹ как ежедневного напитка. Да и на всем Востоке тогдашней России — от Саянского хребта до Волги — чай был в большом употреблении, особенно у мусульман ¹⁰. Официальная Россия, Московское государство, познакомилась с чаем впервые в 1638-1640 гг. Московское посольство к алтынским ханам на озере Упсе не только было угощаемо чаем, но и получило в подарок для московского царя 200 бумажных пакетов чая весом по 3/4 фунта каждый (всего около 4 пудов стоимостью 60 руб.) ¹¹.

Сведения о чае продолжали поступать в Россию с Востока. В 1654 г. боярский сын Федор Исакиевич Байков отправился из Иркутска в Китай ¹². В своем отчете он рассказывал, как подносили ему чай, варенный с молоком и коровьим маслом ¹³. Вскоре после Байкова в Пекине побывали боярский сын Иван Перфильев и Сеиткуль Аблин ¹⁴. Они вывезли из Китая некоторые товары, в том числе первые несколько пудов чая.

Ф. И. Байков говорил о чае как о довольно известном предмете, не требующем каких-либо особых оговорок или пояснений. Однако ни один акт XVII в., как свидетельствует Д. Прозоровский, даже не упоминает об этом напитке среди употребляемых продуктов; ни в одной описи того века не встречается слово «чайник», без которого надлежащее потребление чая немыслимо. Известно, однако, что чай считался тогда предохранительным средством против вредного влияния «заразительного воздуха» и «лекарством от вина» ¹⁵. Следовательно, его значение ограничивалось специальным употреблением как лекарства.

Впервые надлежащее понятие о чае, первые уроки чаепития принес в Россию совершивший поездку в Китай в 1675-1678 гг. в качестве посланника ¹⁶ грек Николай Гаврилович Спафарий ¹⁷, состоявший переводчиком при посольском приказе. Он впервые довольно подробно познакомил русских с культурой чая, посвятив рассказу о нем значительную часть своего обширного сочинения, в котором по личным наблюдениям, а также европейским источникам подробно описал свое путешествие через Сибирь в Китай, включая и пребывание в Китае ¹⁸. Его «сказание о чае» содержит сведения о том, как и где в Китае растет чай, как его собирают, приготовляют, заваривают, пьют, какие имеются разновидности и т. п. Это описание особенно интересно для нас тем, что указывает на значение в России чая в конце XVII в. Из него видно, что в то время россияне еще не умели заваривать чай и не знали, что для привыкших он [110] составляет напиток «гораздо укусный», представляющийся, например, французам «божественным». Из слов Спафария можно» заключить, что чай буквально варили, чем уничтожали его «укус» и «божественность», а оставалось в нем то, что было «зело добро с похмелья». Спафарий сообщает как новость о действии кипящей воды на чай, указывая этим на надлежащий способ приготовления напитка не в виде отвара, а в виде настоя.

Постепенно чай распространялся в России. В 70-х годах XVII в. он уже продавался (хотя и в незначительных количествах) на московском рынке ¹⁹. После заключения с Китаем Нерчинского (1689 г.) и Кяхтинского (1727-1728 гг.) договоров, согласно которым были определены границы и установлены торговые связи между двумя государствами ²⁰, появилась возможность получать чай из первых рук: в середине XVIII в. он составлял одну из важных статей торговли России; с Китаем ²¹, и в XIX в. наша страна стала главным покупателем китайского чая ²².

Из Москвы как центра потребления чай начал распространяться в других городах, сначала больших, затем малых, и, наконец, проник в села. Однако доступен он был лишь состоятельным людям, в среде простого народа считался недоступным, предметом роскоши, так как предполагал не только покупку заварки, но также обзаведение чайным скарбом и кроме всего прочего наличие свободного времени.

В XVIII в. потребление чая быстро росло на постоялых дворах, почтовых станциях, в особенности на больших трактах. Состоятельные путешественники, возившие с собой все необходимое для чаепития, включая и самовар, постепенно приучали станционных смотрителей к мысли о необходимости приобрести таковой сначала исключительно для постояльцев, а потом и для себя. Дорога была немыслима без этого подкрепляющего напитка — «с дорожки чайку напиться». Для проезжающих чай стал необходимой усладой долгого пути и длительных остановок. «На больших трактах, где большой разгон лошадей, где проезжим приходится ждать их по нескольку часов, а в менее счастливых случаях — по суткам, чай являлся спасительным средством, скрадывающим тоску и скуку долгого ожидания, успокаивающим нервы, расстроенные длинною дорогою, особенно когда еще не существовало рельсовых путей, а сухопутные тракты далеко не были похожи на паркет, что остается в силе и теперь для доброй половины России» ²³.

В начале XIX в. Россия окончательно заявила себя чайным государством. В отличие от большинства западноевропейских, стран, дружно пивших кофе и шоколад, она, так же как и Англия, отдавала предпочтение именно этому напитку, вызывая ироничные замечания насчет несходства политических взглядов при одинаковых желудочных симпатиях.

В середине века в связи с переходом от натурального хозяйства к денежному, развитием промышленности и [111] освобождением крестьян чай начинает входить в обиход простого народа: сначала у фабричных рабочих, ямщиков, извозчиков, ремесленников, прислуги, затем и у крестьян даже среднего достатка в местностях, не слишком отдаленных от крупных городов ²⁴. С 1886 по 1900 г. количество ввозимого в Россию чая ²⁵ увеличилось в 1,5 раза, а к 1914 г. — более чем в 2 раза, достигнув рекордной цифры — почти 4,5 млн. пудов ²⁶. Однако эта склонность к чаю стоила не так дешево: только Китаю Россия выплачивала золотом более полусотни миллионов рублей ежегодно. Освободиться от этой тяжелой дани — последовать примеру англичан в Индии и заложить чайные плантации в субтропической зоне Кавказа — представлялось очень заманчивым.

* * *

Историю культуры и производства чая в нашей стране обычно начинают рассказом о том, что в 1833 г. князь Воронцов ²⁷ выписал с Востока для Никитского сада в Крыму несколько десятков кустов чая ²⁸. При этом обращают особое внимание на то, что это было ранее знаменитых английских экспедиций Роберта Форчуна ²⁹ в Китай (1842 и 1848 гг.) для изучения культуры и выделки чая. Предприимчивые англичане взялись за дело очень энергично. Проникший переодетым китайцем в самый центр лучших китайских плантаций, Форчун привез с собой мастеров и многочисленные кусты и семена, которые дали 30 тыс. годных саженцев. Весь посадочный материал был размещен в различных, наиболее подходящих по климатическим условиям районах Индии: Ассаме, Кангре, Дарджилинге. Площади плантаций быстро увеличивались; кроме ручного труда на построенных англичанами в Индии фабриках началось применение и машинного. С самого начала плантации создавались как крупные предприятия капиталистического типа, основанные на эксплуатации наемного труда. Они превратились очень скоро в важнейшую сферу приложения английского капитала. Результаты этой целенаправленной деятельности не заставили себя долго ждать. Уже в 1873 г. англичане заложили чайные плантации на Цейлоне, где чай быстро занял место прежде главной здесь кофейной культуры. Великобритания стремительно вытеснила на мировом рынке бывшего главного всемирного экспортера чая — Китай ³⁰. Ост-Индской компании удалось с лихвой компенсировать утраченную ею в 1833 г. монополию на торговлю с Востоком, в том числе и чаем.

Российским же предпринимателям и сельским хозяевам не были свойственны ни размах, ни напористость англичан. Это ярко выражалось в их деятельности в качестве чаепроизводителей как на родине, так и за рубежом.

Показательна в этом смысле попытка наладить своими силами производство чая для России в Азии. Почин в этом деле принадлежал агенту кяхтинских торговцев Н. А. Иванову, [112] который после заключения ряда трактатов с Китаем в 40-50-х годах XIX в. отправился сначала в Пекин, потом в Калган и Тяньцзинь, а с 1861 г. обосновался в Ханькоу и первым пришел к выводу, что русским не следует, подобно европейским негоциантам, ограничиваться в этой стране лишь торговлей, а возможно и выгодно стать производителями чая в Китае для России, используя местное сырье. При этом благоприятным условием для налаживания дела считалось умение представителей России уживаться с китайскими властями и народом, чему в значительной степени способствовали неприязнь и даже ненависть китайцев к англичанам, американцам и французам из-за опасения окончательно превратиться в колонию одного из этих государств.

Воспользовавшись этими относительно благоприятными условиями, несколько энергичных русских людей с незначительными средствами и без особой поддержки со стороны правительства проникли в самый центр Китая и, не ограничиваясь только закупкой и отправкой чая в Россию через Лондон или Кяхту, сами занялись приготовлением чая на принадлежавших им 18 фабриках, управляющими которых были также русские ³¹. Весь черный кирпичный чай, поступавший в то время из Китая в Россию, приготовлялся на этих русских фабриках, так как с легкостью выдерживал конкуренцию с аналогичным сортом чая китайского производства ³².

Но это смелое начинание не имело перспективы развития, поскольку не встречало понимания российского правительства и не поддерживалось им ни в моральном, ни тем более в финансовом отношении. Однако весьма сомнительно, чтобы и при должном внимании к этому предприятию Россия сумела бы оградить группу своих смелых соотечественников от натиска мощного, поставленного на индустриальную основу чайного производства (включая плантации и фабрики), организованного капиталистической Англией в Индии и на Цейлоне.

Кроме того, слабость российского торгового флота, отсутствие регулярных рейсов отечественных судов на Восток ставили русских производителей чая в Китае в жесткую зависимость от иностранного (главным образом английского) флота, владельцы которого, естественно, не были заинтересованы в бесперебойной и своевременной доставке русских грузов в Лондон или Санкт-Петербург.

Помимо этого русские фабрики в Китае производили только кирпичный, т. е. низкого качества, чай, популярный лишь в азиатской части Российской империи. Организация же плантационного чайного хозяйства в отечественных границах позволила бы иметь собственное сырье и производить все сорта чая, в том числе и кирпичный из высевок и отходов высших сортов, удовлетворяя запросы всех регионов страны. Идея акклиматизации чайного куста на Кавказе, безусловно, была более целесообразной и сулила в случае успеха значительные выгоды. [113]

Однако при всей очевидной рациональности она с трудом пробивала себе дорогу и была реализована не скоро. Отдельные землевладельцы проявляли интерес к акклиматизации чайного куста в южных районах России. С Востока на пароходах РОПИТ и Доброфлота ³³ при содействии российских консулов, и проживавших в азиатских странах русских, главным образом из Ханькоу (центра русской и иностранной торговли чаем в Китае) и Японии, в Россию доставлялись семена и саженцы чая, партии которых от раза к разу все увеличивались ³⁴. Однако то ли в силу большого расстояния до России, то ли вследствие неправильного выбора или хранения в пути кусты эти нередко не приживались на новом месте, семена часто оказывались невсхожими или гибли в результате химической обработки на таможне ³⁵. Плохо помогали делу и присылка с Востока специального инвентаря, и приезд из Китая мастеров. Последние неохотно» ехали в Россию; вынужденные оставлять на родине семьи, они соглашались на одно-двухлетние контракты, в то время как дело требовало пребывания их на вновь создаваемых плантациях до восьми-десяти лет. Просьбы восточных мастеров о выделении им или покупке ими даже небольших (в 1 — 2 десятины) участков, как правило, отклонялись ³⁶, что не способствовало ни закреплению знатоков чайного дела в России с целью подготовки мастеров из местного населения, ни развитию чаеводства в нашей стране. Не случайно поэтому Кавказское общество сельских хозяев ратовало за наем семейных мастеров и поощрение их хорошей работы выделением каждому по 1 десятине земли бесплатно. Не продвинули кавказское чаеводство и сведения российских консулов в азиатских странах (весьма интересные сами по себе) о культуре, производстве и торговле чаем, доставленные в Азиатский департамент по просьбе департамента земледелия ³⁷. В редких случаях, когда удавалось собрать урожай чая, напиток получался плохого качества ³⁸, и торговцы браковали его как неконкурентоспособный по сравнению с импортным.

Однако опыты по разведению чая продолжались отдельными энтузиастами, которые к тому же стремились привлечь к новой для России культуре внимание общественности. В начале 70-х годов этот вопрос несколько раз ставился на заседаниях Вольного экономического общества ³⁹ и Кавказского общества сельских хозяев. Высказывались предложения создать акционерное общество для промышленного производства чая ⁴⁰, о выделении ему в десятилетнее бесплатное пользование 30 тыс. десятин земли, о выписке из Китая семейных мастеров со всем необходимым инвентарем, о заключении с ними долгосрочных контрактов, о подготовке специалистов чайного дела из местных жителей, о предоставлении субсидий землевладельцам и т. п. Департамент земледелия с вниманием выслушивал эти предложения, но реально делу не помогал. И действительно, кто мог поручиться за успех нового предприятия? Одиночные попытки [114] не вселяли особых надежд. Слишком многие вопросы пока оставались без ответа: найдется ли достаточное число лиц, готовых стать пионерами этого дела (ведь даже Кавказское общество сельских хозяев затруднялось в этом), где именно целесообразно закладывать плантации (предлагались различные районы Кавказа — Алазанская долина, долина реки Риони, Сухуми, Батуми, а также Крым, Кубань, Сочи и даже Средняя Азия) сколько земель отвести под них и под опытное хозяйство, каким должен быть размер субсидий ⁴¹, какое количество семян и саженцев выписывать с Востока, из какой именно страны ⁴², на каких условиях заключать контракты с восточными инструкторами, чем привлечь их в Россию, как наладить подготовку отечественных мастеров и, наконец, кто ответит за возможную неудачу? При общем благосклонном отношении Петербурга к инициативе кавказских энтузиастов он все же тянул с положительным ответом и денег не выделял ⁴³.

Дальше слов дело не шло. И если бы не авторитетные свидетельства русских ученых — магистра ботаники Н. К. Зейдлица, химика академика А. М. Бутлерова ⁴⁴ и в особенности метеоролога и географа А. И. Воейкова ⁴⁵, очень может быть, что оно еще долго бы оставалось недвижимо.

Основоположник отечественной климатологии, профессор Петербургского университета А. И. Воейков, всю свою жизнь проведший в странствиях по миру, дважды побывал на Востоке. Его исследования, внесшие большой вклад в разработку проблем географии и климатологии Индии, Цейлона, Японии, с научно-практической точки зрения могли бы иметь серьезное народнохозяйственное значение для этих стран. В отчете 1878 г. о поездке по Индии и Японии, а затем более подробно в докладе Русскому географическому обществу ⁴⁶ в 1883 г., посвященном вопросам акклиматизации субтропических культур в ряде районов Кавказа ⁴⁷, а также в своем капитальном труде «Климаты земного шара» ⁴⁸ А. И. Воейков самым убедительным образом доказал возможность разведения чая в Закавказье и отчасти на восточном берегу Черного моря.

Определенную роль в деле акклиматизации чайного куста в пределах России сыграл также академик А. М. Бутлеров. Соприкасаясь с живой природой, которую он умел и любить и ценить, Бутлеров никогда не оставался простым зрителем, но всегда действовал как ученый, исследователь, что ярко выразилось в его занятиях пчеловодством (которым он посвящал все свое свободное время) ⁴⁹ и в самом конце жизни опытами с культурой чая. В апреле 1885 г. он испросил в университете месячный отпуск ⁵⁰ и отправился на Кавказ, где владел земельным участком между Новым Афоном и Сухуми. Цель поездки была сугубо «частная», «пчеловодческая», как называл ее Бутлеров, поясняя, что «если бы имел в виду ученую химическую цель, то просил бы командировки» ⁵¹.

Кроме наблюдения за кавказскими пчелами “его частная [115] надобность” заключалась и в опытах приготовления чая из сухумских чайных кустов, на которые он обратил внимание. Результаты этих попыток Бутлерова не были слишком благоприятными, но возможность устройства чайных плантаций на Кавказе увлекла ученого, и он горячо принялся за дело. Зимой: того же, 1885 г. он сделал сообщение об этом в Вольном экономическом обществе, после чего под его председательством была создана специальная комиссия для изучения этого вопроса. Летом 1886 г. Бутлеров предполагал посвятить себя всецело этому делу. Он задумал предпринять экспедицию в Индию и хотел стать во главе ее, но внезапная смерть (5 августа 1886 г.) расстроила этот великолепный план ⁵².

Идея поездки на Восток возникла у него на сугубо практической почве и объяснялась осознанной естествоиспытателем необходимостью изучения культуры чая на его родине. В Индию Бутлерова манили не столько сама страна, ее народ или красоты, сколько один из ее прекрасных даров — чай, натурализация которого на Кавказе представлялась ему и заманчивым и очень возможным предприятием. В этом деле Бутлерову принадлежит роль ученого-естественника, так же как и уже упоминавшемуся Н. К. Зейдлицу, который с редкой энергией и настойчивостью не только публично пропагандировал чайное дело, но и сам непосредственно занимался выращиванием и приготовлением чая на небольшой плантации отставного полковника помещика А. А. Соловцова, заложенной им в районе Батуми по совету Н. К. Зейдлица ⁵³.

Поступавшие в Россию сведения о субтропических культурах, выводы авторитетных ученых о климатическом сходстве некоторых субтропических районов Азии и Кавказа и в связи с этим о возможности, а также важности успеха нового предприятия в пределах родины, опыты по акклиматизации ряда культур (как положительные, так и отрицательные) все настойчивее выдвигали в повестку дня необходимость организации: специальной экспедиции на Восток. К такому же выводу закономерно и неизбежно подводил и четко наметившийся к тому времени круг вопросов и проблем, тормозивших дело и требовавших решения.

Идея об экспедиции возникала и раньше.

Имевший 15-летний опыт владельца и управляющего чайными плантациями в Индии англичанин Вальтер Лайель после обстоятельного обследования чайной зоны Закавказья еще в 1872 г. предлагал отправить экспедицию в Китай для получения большого количества надежных семян (иных целей он не ставил). Но предложение это было оставлено без внимания.

Вопрос об отправке молодого агронома на Восток для изучения на месте культуры чая обсуждался в 1884 г. Кавказским обществом сельских хозяев и министерством земледелия при Рассмотрении проекта директора Департамента земледелия Рабского. Но, опасаясь за безопасность сложного и длительного [116] путешествия, которое могло стоить практиканту жизни, министерство отклонило это предложение.

Более смелый и предприимчивый, известный в то время чаеторговец К. С. Попов совместно с профессором В. А. Тихомировым ⁵⁴ отправился за «чайным опытом» в Китай, на Цейлон и Яву на свои собственные деньги и на свой страх и риск. Позже Попов еще трижды побывал в Китае для ознакомления с культурой чайного куста и технологией производства чая. По опыту торговли он понимал, какие большие прибыли можно в случае удачи получать от чайных плантаций и производства чая из собственного сырья. Научные и практические результаты экспедиции (опубликованные В. А. Тихомировым по возвращении из Китая в 1892 г. на немецком языке ⁵⁵) придали смелость и уверенность в решении чаеторговца устроить в районе Батуми чайное хозяйство в довольно широких размерах и с чайной фабрикой. Кроме того, фирма Поповых пригласила в Россию англичанина, специалиста по переработке чайного листа. Впервые был приготовлен образец русского чая, который получил тогда высокую оценку любителей и специалистов. Однако, имея целью исключительно личное обогащение, почтенный чаеторговец ограждал свои начинания тщательной тайной, и заинтересованные лица могли воспользоваться лишь его выставкой чайной экспедиции, устроенной на короткое время в Москве. Труд же Тихомирова на русском языке увидел свет только в 1904 г. ⁵⁶. Таким образом, как результаты экспедиции, так и опыты Попова практического значения для решения многих проблем постановки чайного хозяйства в России почти не имели, а необходимость разрешения этих вопросов ощущалась все сильнее. Взоры всех заинтересованных все настойчивее обращались к Востоку. Первый — пассивный — период в истории чайной культуры в России (1833-1896) подходил к концу.

* * *

В 1892 г. инспектором кавказских удельных имений ⁵⁷ был назначен агроном И. Н. Клинген, который через три года возглавил первую русскую сельскохозяйственную экспедицию на Восток для изучения субтропического хозяйства.

Предки Ивана Николаевича Клингена (1851-1922) при Петре I переселились из Швеции в Россию, где им было пожаловано небольшое поместье в Тульской губернии. После окончания университета в 1872 г., желая посвятить себя общественно полезной деятельности, Клинген отказался от служебно-чиновничьей карьеры и своей доли в родовом помещичьем хозяйстве и поступил в Петровскую земледельческую академию (ныне — Московская ордена Ленина сельскохозяйственная академия им. К. А. Тимирязева), которую закончил в 1876 г. и двумя годами позже защитил магистерскую диссертацию. Научные и общественные взгляды Клингена сформировались под воздействием лекций таких корифеев русской науки, поборников знания [117] и демократии, как К. А. Тимирязев ⁵⁸, И. А. Стебут ⁵⁹, Р. И. Шредер ⁶⁰ и другие, воспитывавших из своих учеников достойных интеллигентных работников русской деревни. Основой научного метода Клингена, которому он неизменно следовал в своей практике, был анализ и синтез тех взаимосвязей, которые имеются между природными особенностями того или иного района и историей, современным состоянием и дальнейшим развитием его сельскохозяйственного производства ⁶¹. До приезда на Кавказ Клинген много времени и труда посвятил разработке вопросов агротехники, селекции, семеноводства некоторых сельскохозяйственных культур в условиях южного и юго-западного края России, опубликовав результаты своих исследований в ряде книг ⁶². Он был известен также как первоклассный агроном, организатор и новатор сельскохозяйственной науки и практики.

С 1892 г. начинается новый, наиболее длительный и продуктивный период агрономической, научно-исследовательской и общественной деятельности Клингена. Экономически мощные удельные имения на Кавказе предоставляли относительно более благоприятные возможности для новаторской работы. В эту пору Клинген вплотную подошел к вопросу о тех растениеводческих средствах и новых «пионер-культурах», которые, по-видимому, можно найти за пределами России, практически освоить и тем самым поднять благосостояние Кавказа.

Будущему агроному И. Н. Клингену исполнилось десять лет, когда был обнародован манифест об отмене крепостного права, и последовавшие за этой реформой некоторые другие изменения постепенно способствовали переходу промышленности и сельского хозяйства России на капиталистический путь развития, что давало о себе знать не только в центральных районах, но и на далеких окраинах, до Сибири и Дальнего Востока включительно. Но буржуазная Россия, «выраставшая из крепостнической эпохи» ⁶³, с трудом освобождалась от пут феодально- крепостнических производственных отношений, сохранявших огромное значение в сельском хозяйстве страны не только во второй половине XIX, но и в XX в. «В России, несомненно, уже упрочилось и неуклонно развивается столь же капиталистическое устройство земледелия, — писал В. И. Ленин в 1912 г. — И помещичье и крестьянское хозяйство эволюционируют именно в этом направлении. Но чисто капиталистические отношения придавлены еще у нас в громадных размерах отношениями крепостническими... Около 70 миллионов земли у 30 000 крупнейших помещиков и приблизительно столько же у 10 миллионов крестьянских дворов — таков основной фон картины» ⁶⁴.

Но если таково было положение в Центральной России, то на ее окраинах крепостнический режим сельского хозяйства был выражен еще резче ⁶⁵. Крестьянские «недоимки» в числе прочих пережитков и видоизменений крепостничества в огромной мере способствовали обнищанию и разорению множества крестьянских хозяйств. [118]

В то же время развивающийся капитализм предъявлял сельскому хозяйству свои год от года количественно возраставшие, а также и качественно новые требования, обусловившие расширение старых и возникновение новых отраслей растениеводства ⁶⁶.

Естественно, что капиталистические тенденции в дореволюционном земледелии и связанных с ним отраслях промышленности постепенно вовлекали в орбиту своих влияний и такие потенциально богатейшие новые (частью незадолго перед тем вошедшие в состав России) окраины, какими являлись южные, «подтропические» районы Черноморского побережья Кавказа и некоторые районы Закавказья. «Русский капитализм, — по характеристике В. И. Ленина, — втягивал таким образом Кавказ в мировое товарное обращение, нивелировал его местные особенности — остаток старинной патриархальной замкнутости, — создавал себе рынок для своих фабрик» ⁶⁷.

Климатические и почвенные условия этих районов благоприятствовали развитию старых отраслей растениеводства (виноградарства, садоводства, табаководства), а также наводили на« мысль об освоении новых видов высокодоходных субтропических культур. Устремления и интересы торгово-промышленного капитала в этой области зачастую совпадали с интересами ряда: крупных и мелких землевладельцев, любителей растениеводческой «экзотики» в виде субтропических и тропических плодовых, декоративных, эфиромасличных, ветрозащитных и других, растений. Ко всему этому — и в конечном счете это обстоятельство имело особенно важное значение — присоединилась деятельность, как уже говорилось, ряда прогрессивных ученых того времени. Многие агрономы, ботаники, климатологи и представители смежных наук последней четверти XIX в. были глубоко озабочены дальнейшими судьбами деградировавшего сельского хозяйства России. Некоторые из них в поисках выхода из создавшегося положения все более склонялись к мысли о том, что внедрение в сельскохозяйственную практику новых, высокодоходных культур и промышленное их освоение — это единственно возможное средство для спасения сельского хозяйства от окончательного развала, а крестьянства — от поголовного обнищания и полного разорения, для общего значительного улучшения и развития экономики и благосостояния народов Закавказья.

Таких взглядов придерживался и Клинген, воспитанный в духе прогрессивных идей 60-х годов XIX в. Деятельный человек, обладавший большим опытом организации хозяйств, он принялся за дело с энергией твердо верившего в успех и вооруженного многообещающим методом ученого. В 1892-1894 гг. он объехал и исходил пешком весь Кавказ и Закавказье, облазал его долины и горные склоны, детально изучил местную природу и сельское хозяйство, проанализировал его особенности. Результаты своей рекогносцировочной работы он сверял с [119] данными научной литературы, свидетельствами ученых и практических работников края.

В итоге этой кропотливой, неустанной и методичной работы Клинген пришел к выводу, что «между чайными округами Китая и Японии и некоторыми округами Западного Закавказья, по климату и растительности, существует во всяком случае настолько близкое сходство, что многие растения, вывезенные из Китая и Японии, нашли себе здесь второе отечество» ⁶⁸. Его поиски новых культур, которые могли бы способствовать улучшению сельскохозяйственного производства и благосостояния субтропических районов Кавказа, завершились твердым убеждением, что драгоценным растением, желанной «пионер-культурой» для влажных субтропиков нашей страны может и должен стать прежде всего и главным образом чайный куст.

Выводы Клингена были настолько четко аргументированы, что обоснованность его предложения отправить на Восток специальную экспедицию ни у кого не вызывала сомнения. И вот на полях долгожданного письма (датированного 19 января 1895 г.) за подписью министра императорского двора и уделов графа Воронцова-Дашкова ⁶⁹, кратко излагающего основные мотивы «снаряжения экспедиции в Индию, Китай и Японию для изучения культуры и выделки чая», ложится виза: «Высочайше разрешаю» ⁷⁰.

Бюрократическая машина, столь безучастно относившаяся к этому делу прежде, набирала обороты. В ответ на отношение Главного управления уделов от 25 января 1895 г. министерство иностранных дел обратилось к российским представителям в Китае и Японии ⁷¹, а также через своего посла в Лондоне к англо-индийскому правительству ⁷² с просьбой оказать русской «чайной» экспедиции «возможное содействие к исполнению возложенной на нее задачи» и в феврале получило ответные депеши с заверениями всячески способствовать этому предприятию ⁷³.

Тем временем Клинген заканчивал разработку «концентрированной» программы предстоящего путешествия, без которой было «так легко разбросаться среди необъятной шири разнообразия и необычайной оригинальнейшей обстановки многомиллионнейших в мире стран Дальнего Востока», чтобы иметь четкое представление, «что заслуживает главного внимания и напряжения сил и какие именно стороны дела следует изучать особенно тщательно и детально». Экспедиция готовилась уверенно искать ответы на насущные задачи своей страны, и это было «особенно благоприятно для ее целей, потому что при отсутствии знакомства с этими требованиями острый интерес новизны, действуя без указанного выше регулятора, мог бы легко повлечь к громадной непроизводительной работе, быть может, приобретению весьма обширной эрудиции относительно хозяйственной деятельности посещаемых стран, но без всякой надежды проведения в жизнь приобретенных сведений в той именно [120] стране, для которой приносилась немаловажная материальная жертва». Клинген ехал за восточным опытом с целью обязательного» его применения на родине. В этом смысле он формулировал задачу очень жестко и требовал такого же ее осознания и исполнения от других членов экспедиции.

А вот «чайной» ее называл условно, в этом отношении он воспринимал цель экспедиции значительно шире, поскольку имел в виду изучение субтропического хозяйства в целом. И не только потому, что было бы рискованно ограничиться изучением лишь одной культуры — на случай каких-либо непредвиденных неудач или разочарований поездка оказалась бы бесполезной, но и исходя из научной посылки и убеждения хозяйственника и агронома в том, что всякая новая культура жизнестойка лишь тогда, когда она составляет часть одного и того же организма, все элементы которого имеют определенную внутреннюю связь, включая и кустарные промыслы, способные дать мелким сельским хозяевам «в семейном кругу источник доступных зимних заработков и пищевых средств» ⁷⁴. В этой заботе Клингена сказываются его демократическая настроенность в склад ума прогрессивного хозяйственника и экономиста.

Так же широко на задачи экспедиции смотрел и другой ее участник — А. Н. Краснов, талантливый прогрессивный ученый (географ и ботаник), неутомимый просветитель и блестящий популяризатор науки. Так же как и Клинген, Краснов мало интересовался политикой ⁷⁵ (его в большей степени волновали проблемы личности как моральной ценности, ее усовершенствования, связи с обществом ⁷⁶), но, исходя из «дорогой ему идеи государственного служения» и ярко выраженного «чувства национального» ⁷⁷, все свои силы, без остатка, он отдал отечественной науке и практике, просвещению ⁷⁸, на благо и во имя процветания своей родины. Истинный патриот, он глубоко возмущался тем, что естественные богатства России хищнически эксплуатируются или остаются неиспользованными.

Андрей Николаевич Краснов (1862 — 1914) происходил из донских казаков (его прапрадед И. К. Краснов, известный донской генерал, сподвижник Суворова и Платова, геройски пал на Бородинском поле). Семья и род Красновых отличались «повышенной интеллектуальностью, несмотря на малоблагоприятный окружавший их общий культурный уровень остальной среды» ⁷⁹. Среди его предков был не только уже упомянутый выдающийся боевой генерал, но и другие военные деятели, а также писатели, исследователи ⁸⁰.

По окончании в 1881 г. петербургской первой классической гимназии, где естественные науки не преподавались, значительная часть одноклассников Краснова в поисках новой области знаний и попытках восполнить пробелы образования поступила на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета, намереваясь в дальнейшем, как правило, заниматься медициной. Натуралист с детства ⁸¹, [121] Краснов был в числе немногих, кто пошел на естественный факультет исключительно по призванию. Еще будучи студентом (1881-1885), он начинает серьезную научную работу в области ботаники, а к концу курса — географии. Краснов никогда не был кабинетным ученым. Страсть к путешествиям, проявившаяся в раннем детстве, никогда не покидала его. За свою сравнительно короткую жизнь он побывал во многих экспедициях в пределах России (Алтай, Нижегородская и Симбирская губернии, Калмыцкие степи, Восточный Тянь-Шань, Балхаш, Украина, Приморье, Сахалин, Крым, Кавказ), несколько раз был в Западной Европе (в Германии, Италии, Швейцарии, Англии, Франции, Норвегии), путешествовал по Востоку (Турция, Египет, Индия, Цейлон, Китай, Япония, Ява), дважды бывал в США, а также в Мексике и на Сандвичевых островах.

Научные и научно-популярные труды Краснова определили его место в истории науки не только как первоклассного ботаника, но и в еще большей степени как путешественника-географа. Плодотворности его путешествий способствовали как глубокая ботанико-географическая эрудиция, так и интерес к этнографическим ⁸², историческим, геологическим, сельскохозяйственным проблемам и, безусловно, превосходное знание большинства западноевропейских языков, а также латинского и греческого ⁸³.

После возвращения из экспедиции на Тянь-Шань (1886) и последующего изучения собранного богатейшего материала Краснов защитил в Петербургском университете магистерскую диссертацию ⁸⁴, которая была отмечена золотой медалью Русского географического общества. Вернувшись из путешествия по степным районам России (1889 — 1891) и первой поездки на Дальний Восток (1892), Краснов в 1894 г. защитил в Московском университете докторскую диссертацию, обсуждение которой было первым в России докторским диспутом по географии ⁸⁵.

Научные интересы Краснова находились на стыке двух естественных дисциплин — ботаники и географии; «географию растений» он рассматривал в комплексе с естественноисторическими условиями того или иного региона. В глазах Краснова география была «философской» наукой, задачей которой является обосновать и поставить во взаимную связь всю совокупность особенностей данной местности, как природных, так и хозяйственно-экономических (а отчасти и социально-политических).

Тропические страны Востока занимали в жизни и научной судьбе Краснова особое место. Без посещения тропиков его эстетическое чувство художника оставалось неудовлетворенным. Приглашая в поездку на Яву и в Японию В. И. Вернадского, он писал своему другу: «Поверь, не полна жизнь того человека, который не видел этого чудного мира» ⁸⁶. Его манила в [122] тропики также и научная идея-гипотеза о перерождении тропической флоры в современную флору умеренного и холодного» поясов при воздействии изменившихся внешних условий. Такие выводы и обобщения были сделаны им после первого путешествия на Восток (предпринятого им в 1892 г. по собственной инициативе).

Свои наблюдения Краснов опубликовал в виде научно-популярных очерков в различных периодических изданиях, а в 1895 г. — отдельным томом ⁸⁷, наибольший интерес в котором представляет описание Явы как классической страны тропиков. Именно здесь ученый задержался дольше всего, этот остро» был, по существу, главной целью его первого путешествия на Восток.

Уже тогда забрезжила у хорошо знавшего Кавказ Краснова (а он совершил в общей сложности 11 экскурсий в этот край) мечта о превращении Колхиды, в то время области малонаселенной, полудикой, непроизводительной, гнездилища лихорадок, в цветущий сад при помощи науки и труда.

Научные и общественные взгляды Краснова совпадали с принципами и устремлениями Клингена. Именно это и определило не только включение профессора Харьковского университета в состав «чайной» экспедиции, но и ее успех.

Под стать этим энтузиастам были и другие члены небольшого отряда, отправлявшегося на Восток. К сожалению, о них сохранилось очень мало сведений. Владимир Оттович Симонсон и Григорий Григорьевич Снежков, так же как и Клинген, работали в качестве агрономов удельного ведомства. Их глубокие знания и деловитость привлекли особое внимание организатора экспедиции. По ходатайству Клингена Симонсон и Снежков были включены в состав экспедиции. В их задачу входило изучение не столько чайного куста, сколько других субтропических растений, перспективных для интродукции и освоения на Черноморском побережье Кавказа (бамбук, рис, мандарины, лаковое, бумажное, восковое, масляное деревья, рами, индигоносные, соя, каки, диоскорея и др. ⁸⁸).

Цели, задачи экспедиции, обязанности каждого ее участника были подробно изложены в специальной инструкции, сохранившейся в архиве ⁸⁹ и впервые публикуемой в настоящем издании.. Ко времени возвращения на родину (а командировка была рассчитана на один год) Главное управление уделов должно было купить у частных лиц достаточное количество земли в долине реки Чаква, в районе Батуми. Место это было выбрано Клингеном и Красновым.

Экспедиции надлежало приобрести и доставить в Россию семена, саженцы, укоренившиеся растения и нанятых мастеров. Инструкция точно предписывала, в какой именно стране, каких именно мастеров (садовников, культиваторов чая или других субтропических культур, специалистов по выделке чая и т. п.) и каким числом нанимать; при этом подчеркивалась необходимость заключения долгосрочных контрактов ⁹⁰. [123]

Следовало составить «коллекции образцов разных сортов чая и других субтропических растений, получаемых из них продуктов, образцов почв, врагов культуры (вредных насекомых и т. п.) и орудий производства, фотографических снимков как с отдельных предметов (растений и т. п.), так и с целых плантаций, с построек и машин, моделей машин и орудий, планов, чертежей, карт и т. п. предметов, которые должны служить для практического и наглядного уяснения особенности данной культуры или производства» ⁹¹. Во избежание возможных задержек грузов при досмотрах на таможнях Главное управление уделов обратилось в министерство иностранных дел России с просьбой сделать необходимые распоряжения ⁹². Азиатский департамент МИД, связавшись через своих представителей с правительствами Китая и Японии, а также с англо-индийским правительством, получил заверения, что при своевременном оповещении грузы будут свободно пропущены ⁹³. И действительно, никаких недоразумений с доставкой коллекций не было. Для демонстрации итогов удельной экспедиции в Главном управлении уделов был устроен музей. Впоследствии коллекции эти были принесены в дар и поделены между государственным сельскохозяйственным музеем и ботаническим музеем при Ботаническом саде Петра Великого в Петрограде.

В инструкции подробно расписаны обязанности каждого члена экспедиции, особо отмечена необходимость строгой дисциплины (в том числе и финансовой), безусловного подчинения начальнику при коллегиальном решении проблем, если такие возникнут во время путешествия (например, при изменении маршрута, приобретении коллекций, отправке грузов и т. п.), и обязательного представления подробного отчета по возвращении с Востока ⁹⁴.

Маршрут экспедиции был определен жестко, включая районы посещения и время пребывания в каждом. Незначительные изменения допускались лишь при крайней необходимости и при безусловном согласии всех членов экспедиции. Однако исключить какой-либо пункт на пути следования категорически запрещалось ⁹⁵

При выборе стран посещения руководствовались в первую очередь климатическим сходством чайных округов за рубежом и на Кавказе. Исходя из имевшихся сведений, такое сходство наблюдалось с Японией, Китаем, Явой, юго-восточными штатами Америки, а отчасти с округами Кангра, Кумаон и Дарджилинг в Индии и самыми верхними участками Нурелии на Цейлоне.

Центральное место в работе экспедиции отводилось изучению хозяйств Китая и Японии как родины чайной культуры, во-первых, и как стран, наиболее сходных по климатическим и естественноисторическим условиям, во-вторых. Немаловажное значение имело и политико-экономическое соображение: в этих странах, так же как и на Кавказе, преобладали мелкие [124] хозяйственные единицы, возглавляемые крупными хозяйствами, тесно связанными с ними условиями сбыта на внутреннем рынке. Именно по такому принципу предполагалось организовать чайное хозяйство на Кавказе. Наконец, в этих странах существовали многочисленные культуры и промыслы, возможности развития которых в пределах России Клинген придавал особенно большое значение.

Немало поучительного, по представлениям Клингена и Краснова, сулило и обследование субтропического хозяйства Явы и Америки (округ Сан-Франциско).

По-особому интересовали экспедицию Индия и Цейлон. Эти страны обязательно включались в маршрут потому, что именно здесь техника культуры и выделки чая (особенно с применением машин) достигла столь высокого уровня, что позволила с успехом выдерживать конкуренцию с такими исторически знаменитыми производителями чая, как Китай и Япония. Эти страны были любопытны также и в том отношении, что здесь впервые обратили внимание на культуру высокопроизводительной — как по качеству, так и по количеству — породы ассамского чайного куста, дающего вдвое больший урожай, чем китайские разновидности. Особый интерес вызывали также ирригационные устройства в Индии, являвшиеся воплощением гидротехнических и агрономических знаний. Весьма полезно было изучение опыта борьбы с нередкими весенними засухами в Западных Гималаях (при помощи усовершенствованных методов воздушного орошения, системы лесных насаждений и т. п.). Изучение чайного дела на Цейлоне представлялось важным и в связи со значительным ввозом в Россию именно цейлонского чая.

Первоначальные два варианта маршрута были выработаны Клингеном и представлены в Главное управление уделов задолго до экспедиции. Первый помимо Индии, Цейлона, Японии и Китая включал также и Яву как типичную субтропическую страну; второй — Америку в качестве исходного пункта. Эти маршруты удовлетворяли разнообразным задачам поездки, но требовали больших затрат времени и средств. Поэтому специально назначенная для составления маршрута комиссия (в которую входили и Клинген и Краснов), используя все имевшиеся о восточных странах сведения, которые могли быть полезны при решении вопроса, остановилась на проекте Краснова тем более охотно, что он незадолго перед этим ознакомился со всеми странами, лежавшими на пути экспедиции, и имел в этом смысле несравненно больше опыта, чем Клинген, знакомый с Востоком только по литературе.

Итак, было предписано посетить в течение апреля в Индии Восточные и, если позволит время, Западные Гималаи, затем через Калькутту — остров Цейлон в течение мая, а оттуда проследовать в Китай и Японию, где предполагалось пробыть по два месяца. В обратный путь следовало выехать из Японии в октябре 1895 г.: один из помощников начальника экспедиции с [125] грузами и рабочими должен был направиться прямо в Батуми и прибыть туда в декабре, а остальные члены экспедиции должны были провести зимние месяцы на Цейлоне (для более детального изучения производства чая) и с грузами, приобретенными в Индии и на Цейлоне, и мастерами вернуться в Батуми к марту следующего, 1896 г. — ко времени посадки привезенных растений.

В ходе экспедиции было выдержано требование инструкции обязательно посетить все заранее определенные районы восточных стран. Но некоторые отклонения от жестких предписаний все же имелись.

Тяжелая, изнурительная болезнь, подтачивавшая Клингена еще в России, накануне отъезда на Восток, завершилась полным подрывом его сил во время путешествия по Индии и заставила сначала воздержаться от поездки по индийским чайным округам Кангре и Кумаону, которым он придавал большое значение, а затем спешно спасать свое здоровье на Цейлоне, где он, правда, быстро выздоровел. Новая вспышка лихорадки настигла Клингена в Китае, когда отряд был готов отправиться в глубь страны. Клинген не сумел посетить намеченные чайные округа Китая, но, довольно быстро оправившись, побывал в сопровождении российского консула Попова в Фучжоу, не предусмотренном маршрутом ⁹⁶.

Экспедиция готовилась очень тщательно. Учитывалось все известное о Востоке, что могло иметь какое-либо значение для ее успеха. Однако все же эти знания были весьма ограниченны. Так, время посещения Китая было определено неправильно. Это тем более непростительно, что в ряде городов этой страны имелись российские консулы, немало русских проживало в то время в Китае. Но их знаниями, по всей видимости, пренебрегли. Экспедиция прибыла в Китай в июне месяце и выбрала такой маршрут путешествия по стране, что она была вынуждена ограничиться наблюдением приготовления лишь третьего сбора чая ⁹⁷. Кроме того, серьезное изучение всех сторон субтропического хозяйства требовало значительно большего времени, чем это было предусмотрено инструкцией, из-за чего сроки пребывания в отдельных районах нередко нарушались.

Очень выручала исследователей помощь российских консулов (там, где они в то время имелись) и русских, проживавших на Востоке. Они всегда готовы были помочь выполнению важного правительственного задания. Без их деятельного участия при сжатых сроках экспедиции вряд ли удалось бы собрать коллекции, купить посадочный материал, нанять мастеров ⁹⁸.

Вообще русская экспедиция всюду и неизменно встречала Радушие, гостеприимство и понимание. Так относились к ней не только соотечественники, но и иностранцы, а также местные Жители, включая высокопоставленных особ и простых сельских тружеников. «Столько участия, сердечного внимания, приветливости, желания поделиться накопленным знанием, помочь [126] советом, указанием, справкой и пр., сколько мы видели в Египте, Индии, Цейлоне, Японии и других странах, нами посещенных, со стороны местных людей, начиная от простолюдина и кончая самыми высокопоставленными сановниками, я желаю от всей души встретить всякому русскому путешественнику» ⁹⁹, — пишет Клинген. Вряд ли такое отношение следует отнести исключительно на счет высокого престижа могущественной державы, которую они представляли, ведь очень во многих случаях официальное положение этих русских было совершенно неизвестно. В своей книге Клинген выразил большую благодарность всем, кто содействовал успеху экспедиции ¹⁰⁰, а архив сохранил длинный список лиц (включающий и российские и иностранные фамилии), в отношении которых начальник экспедиции ходатайствовал о награде или благодарности ¹⁰¹.

Однако и помощь многочисленных добровольных помощников не позволила уложиться в намеченные сроки. Поэтому в обратный путь с первой партией грузов В. О. Симонсон отправился только 24- декабря 189-5 г. вместо назначенной середины октября ¹⁰². Сроки пребывания за границей других членов экспедиции были существенно продлены: Клингена — до мая 1896 г., Снежкова — на год (для более тщательного изучения чайного дела в Китае) ¹⁰³. По инструкции профессору Краснову разрешалось, если вторичное посещение Цейлона для него окажется нецелесообразным, совершить обратный проезд из Японии в Россию через Америку ¹⁰⁴. Именно так он и поступил и к концу года вернулся на родину ¹⁰⁵.

Экспедиции было ассигновано 75 тыс. руб. ¹⁰⁶, и каждая статья расходов была определена очень жестко. При всех возможных изменениях (о каждом из которых начальник был обязан немедленно ставить в известность Главное управление уделов) выходить за пределы выделенной суммы не разрешалось.

Начальнику предписывалось вести ежедневные дневниковые записи и отправлять их в Россию каждые две недели. И вот первый рапорт Клингена, написанный размашистым почерком черными чернилами на специальном бланке министерства императорского двора и уделов, от 2 марта 1895 г. из Смирны сообщает Главному управлению уделов, что «25 февраля 1895 г. экспедиция в полном составе выехала из Одессы пароходом РОПИТ “Чихачев”... по маршруту Одесса — Дарданеллы — Константинополь — Смирна», а затем через Александрию в Бомбей ¹⁰⁷. В дальнейшем к своим рапортам Клинген прилагает краткие дневниковые записи, которые содержат извещения о маршруте, сроках пребывания в том или ином районе, перечни посещенных объектов, оставленные ими впечатления, планы работы на ближайшие дни ¹⁰⁸.

В скором времени рапорты из Индии за начальника удельной экспедиции начинает писать Снежков, которому Клинген передал свои полномочия, вынужденный по состоянию здоровья и настоянию врача ехать на Цейлон, о чем он уведомил [127] управление уделов телеграммой, вызвав этим неудовольствие Краснова. Клинген объясняет свой выбор тем, что не имеет права передавать полномочия профессору, так как тот не служит в Чакве ¹⁰⁹. С тех пор как Клинген был вынужден удалиться от руководства, «дела по изучению чайного дела», по мнению Снежкова, «пошли плохо. Прыгаем с плантации на плантацию, вместо того чтобы изучить серьезно одну... Если Клинген не поднимется, не знаю, что и делать. Он был серьезно предан делу, а Краснов молод и витает» ¹¹⁰, — пишет Снежков из Калькутты в конце апреля 1895 г.

Думается, такое противопоставление двух ученых членов экспедиции несколько преувеличено. А. Н. Краснов был серьезным ученым, человеком, глубоко преданным науке и хорошо понимавшим задачи поездки, а также опытным путешественником. Однако, судя по всему, отношения между Клингеном и Красновым не сложились. Вероятно, сказалось несходство характеров практичного, педантичного и несколько суховатого шведа и романтически настроенного идеалиста, человека «не от мира сего», как его часто называли, с тонким эстетическим вкусом и чувством юмора, полного творческого свободолюбия потомка донских казаков ¹¹¹.

При всем том в Индии ¹¹² удалось сделать немало. Но время пребывания в этой стране подошло к концу, и члены экспедиции воссоединились в Коломбо. Рапорты Снежкова, написанные мелким почерком синими чернилами, сменились уже до конца путешествия двухнедельными краткими отчетами начальника экспедиции. Вероятно, и Клинген и Краснов вели еще и собственные дневники, в которых фиксировали свои впечатления. Трудно предположить, что их капитальные труды (многотомные издания, явившиеся фактически отчетом удельному ведомству), увидевшие свет хотя и вскоре по возвращении на родину, были созданы исключительно по памяти.

Устные отчеты членов экспедиции, а также проекты письменных отчетов Клингена и Краснова были внимательно выслушаны и обсуждены в Главном управлении уделов; письменные разрешалось представить по окончании командировки в Чакву ¹¹³. По просьбе Клингена его младший товарищ по экспедиции В. О. Симонсон взял на себя труд составить отчет по чайным округам Индии, где Клинген не был. Кроме того, Симонсон, собравший богатейший материал по бамбукам, привезший посадочный материал этих растений и многие годы занимавшийся этой культурой на родине, позже написал о нем капитальный труд ¹¹⁴. Эта замечательная книга, содержащая подробное описание главных видов и разновидностей бамбука, способов их использования, технологии обработки, бытового и промышленного применения, богато иллюстрированная превосходными рисунками и фотографиями, и поныне является лучшей научной работой в русской литературе о бамбуках. Г. Г. Снежков, пробывший в Китае в общей сложности около полутора [128] лет, а по возвращении в Россию вплотную занятый управлением вновь устраивавшимся в Чаквинском имении хозяйством, отказался от составления печатного труда, но предоставил в распоряжение Клингена все свои дневники, коллекции и множество фотографий.

Утвержденные Главным управлением уделов программы монографий И. Н. Клингена и А. Н. Краснова, построенные по предметно-тематическому принципу ¹¹⁵, в дальнейшем претерпели существенные изменения, в результате чего отчеты приняли форму путевых записей, и русская литература обогатилась прекрасными книгами о Востоке, которые расширяли представления российских читателей о странах и народах далекого региона. Перу И. Н. Клингена принадлежит трехтомное сочинение «Среди патриархов земледелия народов Ближнего и Дальнего Востока (Египет, Индия, Цейлон, Китай и Япония)». Ч. I-III. СПб., 1898-1899; А. Н. Краснова — двухтомник «Чайные округи субтропических областей Азии (Культур-географические очерки Дальнего Востока). Отчет Главному управлению уделов профессора А. Н. Краснова». Вып. I-II. СПб., 1897-1898, а также научно-популярное издание «Из колыбели цивилизации. Письма из кругосветного путешествия» (СПб., 1898) и вышедшая чуть позже популярная книжечка «Индия и Цейлон» (СПб., 1900). Все издания богато иллюстрированы рисунками, фотографиями, схемами, планами, снабжены картами.

Выше уже упоминалось о том, что задачи экспедиции, предпринятой главным образом для изучения «чайного дела», были в самом начале расширены в расчете на обследование ряда других отраслей растениеводства и связанных с ними ремесел и отраслей промышленности. В ходе работы экспедиции и, пожалуй, в еще большей степени в процессе литературного обобщения собранных материалов и Клинген и Краснов пошли значительно дальше. Они включили в свои труды изложение не только ряда земледельческих и географических данных, но зачастую и тесно связанных с ними вопросов геологии, климатологии, почвоведения, а также истории, этнографии, экономики, религии, политики. Если бы не было в работах Клингена и Краснова этих материалов, они при всей их ценности привлекали бы к себе внимание лишь специалистов — ботаников, агрономов, географов. Но при выходе в свет и в настоящее время их книги широтой кругозора, доступностью, увлекательностью и поэтичностью описаний интересовали и интересуют широкие круги читателей. Не случайно они переиздавались уже в советское время, причем Краснов — дважды ¹¹⁶.

В конце XIX в., когда эти труды увидели свет, образ Индии, загадочной, богатейшей, сказочной страны, надолго укрепившийся таким в сознании россиян с очень отдаленных времен, уже значительно изменился. Библиотека описаний путешествий по Индии уже насчитывала до полутора десятков книг [129] (Ф. Ефремова, Р. Данибегова, Д. И. Цикулина, Г. Амирова, Д. Д. Салтыкова, А. И. Воейкова, В. В. и Е. К. Верещагиных, Ц. П. Минаева, П. И. Пашино, Э. Э. Ухтомского, Г. Воллана, Д. М. Левина и др.), представляющих собою, так же как и сочинения Клингена и Краснова, источники по самым различным областям знания об Индии; читающая публика уже была знакома с яркими публицистическими статьями по проблемам современного социально-экономического и политического положения Индии (В. Г. Белинского, Н. Добролюбова, Н. Г. Чернышевского, А. Г. Ротчева, С. С. Шашкова, Н. И. Тарасенко-Отрешкова и др.), среди которых работа Н. Добролюбова «Взгляд на историю и современное состояние Ост-Индии» ¹¹⁷, являющаяся первым в отечественной индологии исследованием экономических и социальных последствий деятельности Ост-Индской компании, по богатству использованного материала и революционно-демократическому и гуманистическому пафосу приближается к известным работам К. Маркса об Индии ¹¹⁸; в России уже появились специальные индологические труды (Г. С. Лебедева, В. Ф. Миллера, И. П. Минаева, Ф. Аделунга, А. И. Воейкова, Е. Ламанского и др.), особое место в ряду которых занимают сочинения отечественного индолога И. П. Минаева; в российских университетах изучались индийские языки, переводились зарубежные издания об этой стране и сочинения индийских авторов ¹¹⁹. Что же узнали читатели об Индии из трудов Клингена и Краснова, каково их место в литературе о Востоке?

Страна показана во всем многообразии ее природы, населяющих ее народов, сложности внутренних этнических, социально-экономических проблем. Представление о сказочном богатстве страны, ее роскошной вечнозеленой флоре, яркой красочности ландшафтов, тепле, солнце и благоухании многочисленных красивейших цветов дополнилось картинами засушливых степных районов со скудной, безлистой растительностью, унылых, монотонных пейзажей, крайней бедности, голода, болезней местного крестьянства. Экзотическая Индия уступала место реальной.

Так, Краснов развенчивал распространенное в среде массового читателя представление об Индии как стране преимущественно тропической. «Нам рисуются пальмовые заросли, джунгли, тигры, змеи, — пишет он, — но все это неприменимо к северо-западной Индии» ¹²⁰. Деканское плоскогорье напоминало Краснову выжженные солнцем степи Южной России: те же равнины, лишенные растительности, почти нет рек, редкие группы деревьев. По мере продвижения на север «поезд мчится среди невысоких гор и холмов, подобных горам Северного Кавказа за Новороссийском, но природа этих гор совершенно особенная. В ней нет также ничего того, что мы сравниваем с тропиками, с Индией...» ¹²¹. Голые деревья напоминают обстановку степного южнорусского байрамного леса, сбросившего осенью листву, но не от холода, как это бывает в России, а от засухи. При [130] этом они «бывают усыпаны, как у нас яблони или вишни весною, яркими крупными и эффектными цветами» ¹²². А когда поезд спускается в Гангскую низменность, «общий желтый фон пустыни, пучки безлистых, как саксаул, кустарников на бугристой голой почве, кубические кишлаки переносят Вас в окрестности Ташкента» ¹²³. Здесь Индия не представляется пышной тропической страной.

Для описаний Краснова характерны постоянные сравнения виденного с чем-то аналогичным российским, близким читателям. Это делает рисуемые картины более понятными, а образное их изображение — более запоминающимся. Описания Гималаев, природы Дарджилинга, Кангры, Сиккима, необычное для северянина царство леса, лиан, мхов, эпифитов, болотистые джунгли, выжженные солнцем равнины верховьев Ганга ¹²⁴ — все это изображено образно, зримо и вместе с тем научно точно, в деталях и подробностях, достойных кисти талантливого живописца и пера серьезного ученого.

Трудно назвать имя другого русского географа, который бы так же хорошо знал природу Востока, как Краснов. И еще труднее найти такого географа, который бы оставил после себя очерки о жизни этой природы, равные по образности и силе воздействия на читателя очеркам Краснова. В этом одно из; важнейших достоинств его трудов. Художественные и вместе с тем точные научные картины, созданные Красновым, неповторимы. С ними хорошо знакомы не одно поколение географов, многие сотни тысяч школьников, студентов. В известном иллюстрированном географическом сборнике-хрестоматии “Азия”" большая часть очерков по субтропической и тропической Азии принадлежит Краснову; а в третьем издании этой хрестоматии общее число очерков Краснова — отдельных отрывков из ранее опубликованых его произведений — достигает четырнадцати ¹²⁵. Этот географ, безусловно, непревзойденный мастер словесного пейзажа.

Восточные пейзажи Клингена и малочисленнее и менее красочны. Вообще часть его монографии, посвященная Индии, много короче и скуднее его же повествований о других странах. Это объясняется, видимо, тем, что он писал эту часть отчета по материалам Снежкова и Симонсона, так как сам по стране почти не путешествовал из-за болезни. Поэтому его внимание в основном сосредоточено на узких проблемах чайного хозяйства. И материал этот богатейший и разнообразный, практически очень ценный. Чайное дело описано очень подробно, «от зерна до чашки», включая выбор местности для закладки плантации (климат, высота над уровнем моря, средние температуры, влажность, количество осадков, почва), подготовку участка (расчистка леса, устройство дорог), выбор семян, способы посадки, уход за почвой и кустами, борьбу с насекомыми-вредителями, сборы чаев, сорта чая, технологию выделки чая (ручная и машинная), сортировку, упаковку, урожайность, доходность [131] плантаций, стоимость содержания плантаций и рабочей силы, прибыли плантаторов ¹²⁶.

Эта информация не была в ту пору уникальной; мировая литература уже хранила многие подробности чайного дела. Но для нашей экспедиции было важно воочию наблюдать на месте плантации, работу по возделыванию этой культуры и производству продукта, а не только обобщить данные источников (что тоже было сделано). А иначе зачем было предпринимать многотрудное путешествие? И агрономы экспедиции прекрасно справились с этой задачей. Изложенная Клингеном, Красновым и Симонсоном информация по этим вопросам, их обобщения и выводы в совокупности представляют собой серьезное и всестороннее исследование чайного хозяйства посещенных стран, давшее богатый научный материал для организации подобной отрасли производства в России, а также представление о месте плантаций в экономике Индии.

Данная экспедиция ознаменовала, таким образом, новый этап во взаимоотношениях нашей родины со странами Востока: это была первая попытка заимствования хозяйственного опыта другого народа. И попытка небезуспешная.

Очень высоко оценил результаты экспедиционной работы А. И. Воейков: «Честь и слава департаменту уделов, что он снарядил такую обширную экспедицию, поставил во главе ее такого умелого руководителя и одарил русских образованных людей таким ценным изданием» ¹²⁷, — писал он в рецензии на монографию И. Н. Клингена «Среди патриархов земледелия народов Ближнего и Дальнего Востока». По мнению Воейкова, труд Клингена «отличается очень большими достоинствами. Особенно замечательно в нем редкое соединение талантливого, общедоступного изложения со множеством ценных и полезных для читателя сведений» ¹²⁸. Крупный ученый отмечает умение Клингена пользоваться источниками, не сводя работу с ними к простой компиляции, применять научные методы, относиться к виденному, слышанному и читанному критически, использование множества рисунков, фотографий, чертежей, превосходно Дополняющих и конкретизирующих текст. Особое значение Воейков придавал доступности изложения: «Слишком часто, к сожалению, у нас солидные труды изложены так, что доступны лишь специалистам, а популярно изложенные рассказы о путешествиях дают мало полезного, очень поверхностны, если не хуже, т. е. они относятся к категории: ,,не любо — не слушай, а врать не мешай”» ¹²⁹.

Однако Воейков, оценивая отчеты участников экспедиции в первую очередь и главным образом с точки зрения их практической ценности для интродукции субтропических культур в России и меньше всего как носителей информации о Востоке в Широком диапазоне, считал неуместным в серьезном труде отвлечения от главной темы, этнографические зарисовки, «слишком пространное туристическое описание пути по странам», [132] «излишнюю цветистость слога» ¹³⁰ и критиковал за это Клингена. Возможно, именно поэтому труд Краснова «Чайные округи субтропических областей Азии» вызвал со стороны Воейкова столь резкую и, как представляется, не во всем справедливую критику, ведь многое из того, что в книге Клингена отмечено как достоинство, в равной степени характерно и для сочинения Краснова. Но, раздраженный, видимо, неточностью некоторых цифровых данных, разнобоем в употреблении ряда статистических материалов, представленных в различных системах мер и весов (метрической, английской, русской, восточных, а, по мнению рецензента, следовало бы перевести их в одну, скажем принятую в России), Воейков обвиняет Краснова в неумении пользоваться источниками, оперировать цифрами, непригодности его отчета для кого-либо, сомневается в точности его наблюдений: «Толковый натуралист, знакомый с сельским хозяйством и английским и немецким языками, легко мог бы, не выезжая из России, составить описание природы и хозяйства стран, посещенных и описанных в разбираемой книге, хотя не блещущее цветами красноречия, но более идущее к делу» ¹³¹.

К сожалению, в деятельности Краснова, как отмечали и его современники и биографы ¹³², были такие стороны, которые вполне законно шокировали ученых и заставляли их подвергать жестокой критике его работы, даже не доверять им (многочисленные опечатки, ляпсусы, неверные сноски, отсутствие отсылок на источники и т. п.). Причины такого небрежного оформления его сочинений заключались в лихорадочном темпе работы, природной рассеянности Краснова, чрезмерном доверии своей (хотя и прекрасной) памяти, безразличии к судьбе своих книг, недостаточной внимательности к обработке фактического материала.

Относясь обычно очень терпимо к своим многочисленным оппонентам, на этот раз Краснов счел невозможным согласиться с доводами рецензента и в следующем томе «Известий Императорского Русского географического общества» выступил со специальной заметкой по поводу отзыва Воейкова, в которой разъясняет, что его книга «представляет культур-географические очерки стран Дальнего Востока, составленные для большой публики» ¹³³. Быть может, с узкопрактической точки зрения монография Краснова действительно давала несколько меньший материал, но она дополняла чисто земледельческие, агрономические данные, широко представленные Клингеном, теми необходимыми сведениями культурно-географического характера, которые давали возможность исключить механическое перенесение чужого опыта в Россию, ведь именно этим объяснялись неудачи акклиматизации субтропических культур Востока в других регионах мира, в том числе и на Кавказе, и именно такую задачу — всестороннее осмысление чужого опыта — ставил перед собой Краснов: «В книге моей я не ограничиваюсь, однако, чисто сельскохозяйственными указаниями. Только зная естественноисторические условия, в которые поставлена [133] культура растения, только зная особенности быта и старой жизни к хозяйства того населения, которое ими занимается, можно понять причины, обусловившие особенности той или другой культуры. Этим путем только можно избежать слепого подражания иностранным приемам хозяйства, практичным на месте их изобретения, но часто совершенно непригодным для нас и уже стоившим немало миллионов нашим хозяевам и разорившим не одну сотню людей” ¹³⁴.

Стремление показать субтропики как хозяйственный комплекс — а это основная идея и задача данного труда Краснова — привело к тому, что в круг рассматриваемых им проблем было вовлечено такое огромное количество вопросов, которое не могло быть изучено, безусловно, за короткое время экспедиции одним человеком, да к тому же не специалистом в этих многочисленных дисциплинах, ведь среди них были и этнографические, и экономические, и политические, и религиозные, и исторические и ряд других проблем. Поскольку Краснов затрагивал самые различные области знания, получалось некоторое разбрасывание, быстрый переход от одной темы к другой в ущерб углублению в конкретный вопрос, в ущерб его детальной разработке.

Но обилие мыслей, блестящих идей, которыми увлекался он сам и увлекал своих читателей, составляет главную ценность всех его работ, всей его деятельности и с лихвой искупает все те недостатки, на которые обрушивались критики, в результате чего этому талантливому ученому не удалось создать своей научной школы. В каждой книге Краснова интересовали не столько новый материал, не столько разработка подробностей, сколько новая мысль, которую он подхватывал, бросал своей аудитории, пропагандировал. И какую массу идей, мыслей будят его работы, сколько различных начинаний, очень интересных, разбросано в них мимоходом!

Безусловно, в этнографической, социально-политической, исторической и т. д. части труды Краснова, так же как и Клингена, не являются исследованиями. Но в период, когда шел интенсивный сбор материала по различным отраслям знания о Востоке, каждое новое свидетельство очевидца имело самостоятельную ценность. В каких-то деталях, подробностях они могли дополнить или конкретизировать уже имевшиеся знания об Индии. Они сыграли определенную роль в расширении знания о Востоке вообще и об Индии в частности, в формировании общественного мнения в России об Индии, в развитии гуманистических традиций отечественного востоковедения.

В эпоху, когда умами владели идеи европоцентризма, питаемые успехами развития буржуазных стран, первенство среди которых было за Англией, владевшей многими колониями, за счет которых и росло ее могущество, не просто было отвергнуть этот тезис. Отдают ему дань, так же как и усиленно распространявшейся Англией идее о цивилизаторской роли [134] Великобритании на Востоке, в том числе и в Индии, и Клинген и Краснов. Они неподдельно восхищаются образцово поставленными чайными плантациями ¹³⁵, бесперебойно функционирующими построенными колонизаторами железными дорогами, сеть которых постоянно увеличивается ¹³⁶, с восторгом отзываются о превосходно устроенных англичанами довольно многочисленных маленьких гостиницах — «dock bungalow» — на пути следования, где к услугам путешественника «простая по-английски пища и все условия для комфортабельного отдыха» ¹³⁷, особо отмечают заслуги англичан в приобщении к знаниям местного населения ¹³⁸. Многочисленные замечания по этому поводу разбросаны на многих страницах книг Клингена и Краснова: в связи с «расширением культурных площадей, их постоянным оздоровлением, улучшением дорог хозяйство Ассама идет в гору» ¹³⁹, широкое развитие получила система ирригации, «обогатилась новыми значительными сооружениями английских инженеров» ¹⁴⁰, гладкие, как шоссе, дороги «поддерживаются англичанами в хорошем порядке» ¹⁴¹, построены санитарные станции, снабженные прекрасными метеорологическими приборами ¹⁴², устроены превосходные ботанические акклиматизационные сады и питомники, сослужившие большую службу стране, снабдив ее «немалым числом полезнейших хозяйственных растений» ¹⁴³, — все это, по мнению наших ученых-путешественников, способствует прогрессу в разных отраслях хозяйства страны, и «быт бедного сословия постепенно улучшается» ¹⁴⁴. Ботанические сады, специальные библиотеки и музеи при них заставили наших соотечественников позавидовать тем, кто имеет возможность здесь заниматься изучением хозяйства страны ¹⁴⁵, и покраснеть за аналогичные учреждения в России ¹⁴⁶.

В этом отношении точка зрения Краснова и Клингена не отличалась от положений, распространяемых европейскими идеологами колониализма. Опиравшийся на силу колониализм нуждался в формировании пассивного, примиренческого отношения к своему владычеству на Востоке и создавал определенную систему взглядов и представлений. В умах буржуазной Англии господствовало убеждение в бесконечной отсталости азиатских и африканских народов, в непреодолимом превосходстве англичанина над народами колониальных стран.

Идеология колониализма не оставляла своим влиянием и царскую Россию, отчасти воспринимавшую свою деятельность в окраинных районах империи аналогичным образом. Поэтому популярные и весьма распространенные тезисы о «цивилизаторской роли» Великобритании в Индии, «гуманистических мотивах» ее политики и были с легкостью подхвачены нашими авторами. Но в их восприятии Востока было и нечто иное. В отличие от часто предвзятых, основанных на колониалистских стереотипах, замешанных на расизме и шовинизме отзывов английских путешественников по Востоку, чиновников англо-индийской администрации в книгах Краснова и Клингена нет [135] высокомерия и пренебрежительности, отрицания культуры и историй народов Востока.

Так, вслед за англичанами они воспринимают Цейлон, включенный колонизаторами в единый с Индией хозяйственный комплекс, как «штат Индии». Но при этом признают самостоятельную историю сингалов и отмечают не только самобытность этого народа, но и высокие достижения цивилизации в прошлом: «Оглядываясь теперь назад и мысленно пробегая по всем важнейшим ступеням эпохи процветания Сингалезского царства, невольно поражаешься теми грандиозными результатами в смысле благоустройства и даже полного реформирования своей географической среды, которых достиг древний народ, обладавший без сомнения несравненно слабейшими ресурсами знания и приспособлениями техники, сравнительно с современными европейцами, и народ этот может по справедливости гордиться, что своим гением, энергией и трудами миллионов своих сограждан он как бы создал вновь свою географическую среду, которая до него обречена была на вечное бесплодие» ¹⁴⁷, — заключает Клинген свой экскурс в историю народа Цейлона. Не раз подчеркивается, что и дороги, и оросительные системы, и культура земледелия — все это не нововведения англичан, как они хотели бы представить, а порядок и навыки, издавна известные местному земледельцу ¹⁴⁸.

Наши путешественники обрисовали без предвзятости, достаточно объективно внешность и черты характера местного населения Индии. В первую очередь они обратили внимание на его необыкновенное трудолюбие, выносливость: всюду на полях под жгучими лучами солнца они видели согбенные спины крестьян, обрабатывавших поля, «и работа идет с небольшими перерывами изо дня в день, от зари до зари, причем благодаря двум культурным сезонам и смешанным посевам приходится выносить не одну, как в России, а две, иногда целых три страды в год» ¹⁴⁹, «почти весь год крестьянину не приходится сходить с поля: руки его заняты непрерывно за полевой работой» ¹⁵⁰. Перед читателями встает образ народа-труженика, носителя древней культуры, уважением к которому проникнуто все повествование наших авторов.

Особенностью данной экспедиции являлось тесное общение с простыми тружениками, ведь ее участники посещали не только дома владельцев и управляющих плантациями, но и хижины крестьян и бараки рабочих, не только ботанические сады и питомники, но и крохотные огородики жителей, черпали знания не только из местных библиотек (кстати, богатых специальной литературой), но и жадно читали развернувшуюся перед ними живую книгу хозяйственного опыта и практической сметки земледельцев и ремесленников Востока.

Не все при этом нравилось нашим соотечественникам, но тон повествования спокойный, достаточно объективный; одинаково отмечены и плюсы и минусы, при этом отрицательное не [136] подчеркивается и тем более не смакуется. Отмечаются ловкость и проворность в труде ¹⁵¹, наличие ряда ремесел ¹⁵², изобретательность ¹⁵³, неизменная приветливость, вежливость, открытость, деликатность, отзывчивость на ласку ¹⁵⁴. Наши путешественники восхищаются памятниками культуры Индии ¹⁵⁵, изделиями ремесленников ¹⁵⁶, отмечают высокий вкус местного населения ¹⁵⁷, мелодичность музыки, мастерство местных театральных актеров ¹⁵⁸, искусство составления букета «проворными миниатюрными руками девочки-подростка» ¹⁵⁹, изысканность праздничной женской одежды ¹⁶⁰. Во внешности индийских народов они также не видят ничего «дикарского», наоборот, не один раз подчеркивают «ангельскую прелесть ребятишек» ¹⁶¹, красоту населения, выразительность их лиц, стройность прекрасно сложенных фигур ¹⁶².

Радушно и гостеприимно встречали членов небольшой русской экспедиции труженики Востока. «Здесь вдвое безопаснее, чем в Европе; двери всегда настежь, и про обворовывание путешественников почти не слыхать» ¹⁶³, и, «чем глуше были посещаемые места, тем честнее и приветливее попадался народ. Во все продолжительное наше путешествие на Дальний Восток я не только не видел ни одного разбойника или грабителя, но из имущества не пропало даже безделицы» ¹⁶⁴, — пишет Клинген, опровергая устоявшиеся в Европе ложные представления о характере и моральном облике народов Востока.

Участники экспедиции, безусловно, не могли не обратить внимание на разницу в уровнях развития европейских и азиатских народов, но в их трудах нет и намека на неспособность последних к прогрессу. Наоборот, подчеркивая высокий уровень цивилизации страны в прошлом, они возлагают большие надежды на просвещение, которое «поднимет лучшие черты индийского народа» ¹⁶⁵, так как представители местных народов «учатся и знают много», из их среды могут «вырабатываться местные ученые» ¹⁶⁶.

С глубокой симпатией Клинген и Краснов относятся к бедственному положению местного крестьянства, получающего за свой труд гроши и вынужденного довольствоваться более чем скромной пищей, минимальной одеждой и нищенской обстановкой жилища ¹⁶⁷. «Индийский кули не имеет, кроме повязки на бедрах, никакой одежды, его жилище — соломенный шалаш, утварь и мебель — соломенная циновка для сна и медная чашка для еды. Горсть риса или хлеба и вода — единственная пища» ¹⁶⁸.

В условиях колониального господства присущая капиталистическому обществу тенденция падения цены рабочей силы ниже ее стоимости проявлялась на чайных плантациях Северо- Восточной Индии особенно сильно; при этом цена рабочей силы в некоторые периоды снижалась до минимальной физической границы. При этом английские монополии успешно пользовались объективно существовавшими в Индии некоторыми [137] условиями: скромными привычками и запросами выходцев из пауперизированых слоев плантационных рабочих Ассама и Бенгалии массовым использованием женского и детского труда, кабальными методами эксплуатации и позднее аграрным перенаселением, а также и установленной колонизаторами системой заработной платы, включавшей натуральную и самые развитые формы сдельной оплаты труда. При 54-часовой рабочей неделе (а в сезон сбора листа применялись и сверхурочные работы) зарплата плантационных рабочих была нищенской — 5, 4 и 3 рупии в месяц (соответственно для мужчин, женщин и детей) ¹⁶⁹.

На базаре Дарджилинга далеко не каждый его житель мог позволить себе купить даже «обыкновенный горох, бобы, пшеницу, ячмень или просо», в то время как «свившие себе здесь гнездышко» англичане доставляют сюда в горы по железной дороге, «чуду инженерного искусства», «все удобства европейской жизни и продукты тропических стран: ананасы, бананы и манги, давая возможность наслаждаться ими, сидя на веранде домов, выстроенных выше облаков, среди садов, украшенных зелеными лаврами, рододендронами, кипарисами, могнолиями... Здесь по вечерам играет оркестр весьма порядочной музыки и собирается beau monde» ¹⁷⁰.

Дома плантаторов резко отличаются от жилищ крестьян. Это каменные или кирпичные строения, крытые железом, в маленьком английском городке с хорошенькими коттеджами, магазинчиками, церквами, клубами и всеми удобствами культурной жизни ¹⁷¹. Держатся англичане особняком, свою прислугу и плантационных рабочих презирают и воспринимают не иначе как «строго выдрессированных животных», так же относятся они и к чиновникам-выходцам из местных народов. Самомнение, высокомерие, пренебрежение к индийцам наши путешественники замечают во всем: «Англичанин не сядет в вагон, где сидит туземец, он не поедет на конке, потому что в ней ездят туземцы. В гостинице он не будет обедать за одним столом с индусом» ¹⁷². Наблюдения наших соотечественников весьма точны. Англичане в Индии занимают «совершенно отдельное место. Они одни являются крупными владельцами земель, занимают высшие административные должности — и они же вместе с тем чайные плантаторы» ¹⁷³. С приходом колонизаторов началось массовое истребление лесов и животных в Индии ¹⁷⁴, все здесь принесено в жертву чаю: «это он, и только он, занимает земли, капиталы, руки» ¹⁷⁵, чайные плантаторы «выглядят именинниками, а статистические цифры вполне подтверждают такое радужное настроение» ¹⁷⁶. «Общий тон везде и во всем задают англичане. Они могли бы сказать про себя: “Мы здесь, мы там, мы повсюду!”» ¹⁷⁷ — констатирует Клинген. Такого рода замечания и зарисовки из жизни колонизаторов и местного населения создают в рассматриваемых книгах, хотя они и не являются исследованиями ни в историческом, ни в экономическом отношении, в общем верную картину внутреннего положения в стране. [138]

Действительно, английские колониальные власти в Индии всемерно поощряли развитие чайноплантационного хозяйства и создавали наиболее благоприятные условия для плантаторов: предоставляли плантационным компаниям земли на чрезвычайно льготных условиях, издавали законы, закреплявшие рабочих на плантациях и каравшие их за малейшее нарушение дисциплины труда, содействовали монополиям в конкурентной борьбе за рынки сбыта, противодействовали проникновению индийского капитала в эту отрасль народного хозяйства страны. Жесточайшая эксплуатация плантационных рабочих, использование полуфеодальных пережитков, широкое применение женского и детского труда обеспечивали плантаторам очень высокую норму прибавочной стоимости. Прибыли использовались для создания предприятий в других отраслях хозяйства (джутовой, угольной, хлопчатобумажной), для расширения экономической экспансии английских монополий не только в Индии, но и в Британской империи в целом. Таким образом, прибыли, приносимые чайными плантациями, не только служили обогащению английских монополий, но и способствовали сохранению колониального угнетения ¹⁷⁸.

Не осуждая капиталистической и колониальной системы в целом, Клинген и Краснов тем не менее объективно выступали противниками безудержной эксплуатации природы и населения Индии, видя, что в этой ныне “беспризорной стране, стародавнем источнике неистощимого богатства, блеска, неисчислимых земных благ”, господствуют алчные пришельцы, а индусам только остается сказать про себя: «И мы спокон веков на том пиру жизни сидели; и у нас все время по усам текло, да только в рот не попадало» ¹⁷⁹.

Не касаясь специально вопросов экономических отношений метрополии и колонии, но видя бедственное положение народа и роскошь колонизаторов, использующих Индию как «дойную корову» ¹⁸⁰, наши соотечественники верно отражают суть этих отношений: «Все увозили куда-то далеко многочисленные флоты кораблей; корабли становились все обширнее, все объемистее; товаров за море отправлялось все больше! Но зерновые поля не раздавались столь широко, не росли урожаи проса и риса, а только прибавлялись год от году новые и новые армии едоков да расширялись, под давлением требования вывоза, плантации хлопка, опиума, кофе, чая и хины, которые нужны на чужие рынки и фабрики, для чужих народов, от которых вернее всего оскудевает мать-земля, и ими не накормишь сотни миллионов в периоды частых и грандиозных здесь, по размерам, голодовок!» ¹⁸¹.

В повествованиях Клингена и Краснова об Индии мы не найдем, быть может, целенаправленной резкой критики англичан-колонизаторов и тем более призывов к свержению господства поработителей. Но рассыпанные в их книгах отдельные замечания о жизни страны не оставляют сомнения в глубоком [139] сочувствии угнетенным и осуждении деятельности завоевателей, а также вере в лучшее будущее порабощенных народов. “Сколько раз случалось, — восклицает Клинген, — что во время нашествия неприятеля сам народ, уступая временно свою территорию необоримому врагу, забивал с отчаяния все источники живительной влаги, чтобы не достались они победителю, и последний проходил равнодушно мимо замурованных колодцев, вокруг которых еще так недавно била жизнь ключом, а теперь все иссякло и поблекло на большую округу. Но приходит время, и источник жизни, лишь придавленный, но не умерший навеки, дает о себе знать...» Это высказывание относится к народу Египта, но с полным основанием его можно считать общим взглядом на судьбы всех колониальных народов. В глубоком раздумье о порабощенных народах досказывает наш путешественник заветную мысль: «Народ не то ли, что и забитый родник? Он неудержимо стремится к возрождению» ¹⁸². Не в этом ли убеждало англичан и весь мир народное восстание 1857-1859 гг. в Индии.

Так на страницах рассматриваемых книг рассыпается в прах и образ «дикого туземца» и «тихого индуса», и представление о «добром англичанине», взвалившем на себя «бремя заботы» о менее развитых народах; гуманность просвещенных мореплавателей оборачивается в действительности жаждой наживы за счет чужих народов, и вся их «цивилизаторская» деятельность, так называемая терпимость и забота оборачиваются не чем иным, как стремлением укрепить свое господство и обеспечить прибыли. Они строят в Индии железные дороги, развивают систему учебных заведений, что ставят себе в большую заслугу и чем восхищаются наши путешественники. Но делается это не из заботы о стране или ее народе, а по необходимости обеспечить бесперебойную работу плантаций и фабрик, сформировать слой людей, которые могут стать переводчиками и посредниками между колонизаторами и миллионами управляемыми ими.

Не случайно проживавшие в Индии англичане, как свидетельствовал Краснов, не отдавали своих сыновей в Калькуттский университет, хотя он был устроен по образу и подобию Лондонского. И не только из высокомерия и нежелания «мешаться с презренными туземцами», но и из-за того, что жалованье выпускника индийского университета в 10 раз ниже, чем английского, — мера, установленная англичанами для устранения конкуренции между образованным индусом и англичанином. А «так как поездка в Европу для индуса связана с большими неудобствами и расходами, то английские кандидаты и доселе сохраняют свое привилегированное положение» ¹⁸³, — пишет Краснов, давая, таким образом, понять цену «цивилизаторской миссии» Англии в деле просвещения индийского народа и высвечивая двойственность последствий английского владычества в Индии. [140]

В так называемой «цивилизаторской» деятельности англичане руководствовались вовсе не «гуманными» намерениями способствовать развитию страны, а необходимостью удовлетворить нужды британской экономики: удешевить доставку сырья к фабрикам, обеспечить производство и разветвленную сеть британских служб кадрами низшей и средней квалификации, а также осуществлять оперативную переброску войск из одного района в другой и т. п. Англичане в Индии были лишь «бессознательным орудием» истории ¹⁸⁴, а не сознательными борцами за прогресс.

Монополия иностранного финансового капитала на современные средства производства и политика торможения промышленного развития страны, проводимая английским империализмом, препятствовали созданию собственного машиностроения и инженерных кадров в Индии. В эксплуатации рабочего класса главную роль играли удлинение рабочего дня и повышение интенсификации труда, т. е. метод производства абсолютной прибавочной стоимости. На чайных плантациях в условиях господства ручного труда повышение его производительности осуществлялось за счет внеэкономического принуждения и потогонных систем заработной платы ¹⁸⁵.

Абсолютно верна и оценка Красновым терпимого отношения колонизаторов к религиозным верованиям местных народов, что нередко превозносилось многими сторонниками английской политики. На самом деле такая терпимость, по его мнению, «свидетельствует скорее об их дальновидности и корыстолюбии, чем о либерализме» ¹⁸⁶. Поддерживая и разжигая религиозную вражду — а такой метод всегда был в арсенале поработителей, — англичане облегчали себе задачу держать под контролем многомиллионное население.

Не вдаваясь в подробности английской политики на Востоке, специально ее не критикуя, оставляя вопрос о взаимоотношениях индийца и англичанина в стороне, зоркий наблюдатель, однако, не может не заметить растущий в массе протест: «Долго ли это состояние внутреннего недовольства продлится, сказать трудно, но несомненно, что оно есть состояние переходное» ¹⁸⁷, — делает заключение Краснов, а Клинген высказывается еще более определенно: «Наступит время, и все эти столь приниженные пока народы перестанут склонять безропотно голову перед хищным чужеземцем; они научатся мало-помалу отстаивать свои права, они добудут свободу, они создадут общими силами великое и славное отечество» ¹⁸⁸.

Книги Краснова и Клингена учили читателя уважать другой народ, ценить его культуру, историю, хозяйственный опыт; сочувствовать его бедам и страданиям, признавать за ним равные своим права. В этом заключается одна из важнейших особенностей этих сочинений, сыгравших, безусловно, свою роль в развитии и укреплении тех гуманистических традиций, которые были свойственны российскому востоковедению, индологии. [141]

Ярко выразилось это уже в самих названиях трудов — «Среди патриархов земледелия...», «Из колыбели цивилизации», — с самого начала призывавших читателя к уважительному отношению к народам Востока, настраивавших их на соответствующее восприятие изложенного. О том же свидетельствует и сам факт экспедиции, нацеленной на изучение уникального, богатейшего и бесценного земледельческого опыта, признания за народами Востока первенства в этой области культуры и хозяйствования. Такая попытка предпринималась впервые и знаменовала собой новое во взаимоотношениях России со странами Востока, в том числе в русско-индийских. С точки зрения интродукционной работы экспедиция Клингена также была этапной, поскольку, начиная с нее, инициатива в этом деле перешла к государственным учреждениям в связи с основанием в 1894 г. бюро по прикладной ботанике при ученом комитете департамента земледелия и государственных имуществ.

Эта экспедиция могла иметь определенное значение и для формирования образа русского в Индии. В поведении ее участников не было ничего от характерного англичанам — ни высокомерия, ни пренебрежения. Наоборот, они не гнушались войти в грязную лачужку крестьянина или батрака, поговорить и сфотографировать самого жалкого кули, расспросить местных жителей об их быте и условиях труда, побеседовать о подробностях повседневной жизни и т. п. И все это с неподдельным интересом, уважением, симпатией и сочувствием. Не такого ли рода общение закладывало основы доброжелательства, добросердечия и дружбы, которыми характеризуются советско-индийские отношения. Не такого ли рода контакты опровергали насаждавшееся англичанами в Индии (и Англии) мнение о русских как о врагах, возможных, по мнению Великобритании, преемниках англичан на Индостане, когда, выпячивая неприглядные стороны русского общества, они пытались запугать индусов приходом «русских варваров». Пропаганда эта особенно усилилась в последней трети XIX в. в связи с присоединением к России Средней Азии.

Распространение антирусских настроений, разжигание ненависти к России являлось главной задачей многих английских публикаций ¹⁸⁹. Их авторы пытались утвердить тезис об извечной агрессивности царизма, опасности его политики для стран Востока вообще и для Индии в частности ¹⁹⁰. В системе международных отношений они неизменно отводили России роль наступающей стороны, а Великобритании — обороняющейся ¹⁹¹, Для того чтобы обосновать и оправдать завоевательные действия английских правящих кругов в странах Востока, противопоставив им деятельность капиталистических конкурентов, в первую очередь Российской империи, главного политического противника Великобритании в Центральной Азии в XIX в.

Действительно, во второй половине XIX в. среднеазиатская Политика царизма стала более активной ¹⁹². Однако [142] отождествлять ее со стремлением завоевать Индию неверно уже потому, что Россия не располагала реальными возможностями совершить такой поход (что, кстати, признают и некоторые представители английской буржуазной историографии ¹⁹³) и никогда серьезно таких действий не планировала. Опасность русского вторжения в Индию реально не существовала, хотя предлагалось несколько проектов военной демонстрации у границ Индии, отражающих мнение определенных групп русской военщины, аристократии и торговой буржуазии. Но все они были отвергнуты правительством как не соответствующие ни его стратегическим планам на Востоке, ни объективным экономическим, политическим и военным возможностям, о чем правящие круги. России хорошо знали ¹⁹⁴. «Оборонительная» концепция колониальной политики Лондона, центром которой являлся тезис о» «русской угрозе» странам Востока, в том числе Индии, была, одним из мифов, созданных идеологами британского колониализма, и использовалась ими как ширма для прикрытия неприглядной деятельности Англии на Востоке.

В формировании правдивых представлений в России об Индии и в Индии о России заключается (помимо специального) значение и ценность как самой экспедиции, так и сочинений, увидевших свет в результате ее работы.

Что же касается ее специального, сельскохозяйственного значения, то-она заложила основы создания субтропического хозяйства с чайным во главе в нашей стране и сыграла большую роль в преобразовании Закавказья. Работы по акклиматизации чайного куста и других субтропических культур (бамбук, мандарины, апельсины, лаковое и бумажное деревья, рами) развернулись в Чаквинском имении сразу же по возвращении экспедиции в Россию и несколько позже в созданном Красновым в 1912 — 1914 гг. Батумском ботаническом саду, включившем в себя среди прочих и специальный гималайский отдел, отражающий красоту и своеобразие природы данного района Индии. Именно в этой части сада, замечательного уголка нашей родины и научного центра, по завещанию его создателя нашел А. Н. Краснов свой последний приют.

Экспедиция положила начало контактам нашей страны с восточными государствами в области интродукции растений. В 1917 г., обобщив опыт Чаквинского хозяйства ¹⁹⁵, И. Н. Клинген выступил с проектом новой экспедиции на Восток ¹⁹⁶, в маршрут которой вновь была включена Индия. Это должна была быть более специализированная и более представительная (12 человек) экспедиция. Но в первые послеоктябрьские годы деятельность интродукционных учреждений ограничивалась сохранением и поддержанием в порядке коллекций растений. Начиная же с 1926 г. возобновляется экспедиционная деятельность, организатором и руководителем которой стал академик Н. И. Вавилов. Интродукционная работа охватила такие восточные страны, как Индия, Япония, Китай, Афганистан, [143] Турция, Иран, Ирак. В 1960 г. делегация работников чайной промышленности СССР побывала в Индии ¹⁹⁷, а в 1961 г. была организована первая индийско-советская ботаническая экспедиция ¹⁹⁸. Ширятся контакты между двумя странами, крепнет между ними дружба и взаимопонимание, в том числе и в той области, в которой наши соотечественники И. Н. Клинген, А. Н. Краснов, Г. Г. Снежков и В. О. Симонсон были первыми.

Текст воспроизведен по изданию: Русские путешественники в Индии XIX - начало XX вв. Документы и материалы. М. Наука. 1990

© текст - Кожекина М. Т. 1990
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Станкевич К. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1990