М

КОМАНДИРОВКА Д. И. ЛИВКИНА В ИНДИЮ

в 1898-1899 гг.

Как сообщал в своем докладе на заседании Общества русских врачей 23 апреля 1898 г. С. А. Марк, эпидемия чумы в Индии началась с того, что признаки заболевания были обнаружены у некоторых солдат Шропширского полка, вернувшегося в Калькутту из Гонконга в январе 1895 г. Вскоре в городе и в окрестностях было зарегистрировано еще несколько случаев заболевания, из которых один закончился летально. Однако, поскольку в основном болезнь проявилась в легкой форме, английская колониальная администрация в Калькутте не стала делать официального заявления о наличии столь опасного заболевания, тем более что за предшествовавшие 60 лет случаев чумной эпидемии в Индии не было ¹. Но болезнь, не превратившись в эпидемию в Калькутте, распространилась вследствие оживленного железнодорожного сообщения до Бомбея, где она попала на благоприятную почву, подготовленную голодом и, по выражению русского врача, «изумительно антисанитарными» условиями жизни местного населения ². Уже в октябре 1896 г. в Бомбее от чумы умерло около 200 человек, в ноябре — 957, в декабре — 1212. В начале 1897 г. чумная эпидемия продолжала разрастаться, давая ежемесячно несколько тысяч смертных случаев. В результате паники и массового бегства населения из Бомбея болезнь распространилась и на другие районы Индии в декабре 1896 г. чума была зарегистрирована в Карачи, а весной 1897 г. проникла в Пенджаб ³.

19 декабря 1896 г. начальник Закаспийской области генерал-лейтенант А. Н. Куропаткин телеграфировал в Главный Штаб: «Сведения о чуме в Индии получаются только из агентских депеш, что совершенно недостаточно, дабы возможно было своевременное принятие мер против заноса чумы в Закаспийскую область. Необходимо организовать получение сведений непосредственно из Бомбея и Карачи; необходимо затем обеспечить получение точного и своевременного известия, если чума из Бомбея или Карачи проникнет в персидские порты или по железной дороге Карачи — Кветта — Чаман проникнет в пределы [160] Афганистана» ⁴. Опасность возникновения чумной эпидемии в России становилась реальной. 23 декабря 1896 г. начальник Главного штаба генерал-адъютант Н. Н. Обручев запросил туркестанского генерал-губернатора, являвшегося одновременно командующим Туркестанским военным округом, генерал-лейтенанта А. Б. Вревского о предполагаемых мерах против проникновения эпидемии в пределы России. 28 декабря в Главном штабе был получен ответ от Вревского: «Врачебным совещанием уже выработан проект мер против заноса чумы и составлено наставление для лечения. На днях в особом совещании под моим председательством будут выработаны административные меры для учреждения по Аму-Дарье карантинных застав или для закрытия этой границы» ⁵. Одновременно этот вопрос обсуждался в министерстве внутренних дел, при медицинском департаменте которого в декабре 1896 г. было созвано совещание по выработке противочумных санитарных мероприятий ⁶.

Важность задачи и большой объем работ, которые предстояло провести по созданию карантинной службы на азиатских границах государства, а также для получения информации о развитии эпидемии в Индии, потребовали создания чрезвычайного и полномочного органа управления. 8 января 1897 г. последовало «высочайшее» повеление об учреждении особой Комиссии о мерах предупреждения и борьбы с чумной заразой под председательством принца А. П. Ольденбургского ⁷. Членами комиссии назначались министры: иностранных дел, внутренних дел, военный, финансов, юстиции, путей сообщения, государственный контролер и управляющий морским министерством. На комиссию возлагались разработка медико-санитарных мероприятий и контроль за их исполнением. В положении также указывалось: «Комиссии предоставляется право требовать все необходимые ей сведения от всех ведомств, а также сноситься непосредственно со всеми учреждениями и лицами по делам, ее касающимся, и командировать должностных лиц для исполнения возложенных на них комиссией поручений» ⁸.

Между тем события продолжали развиваться. Русский генеральный консул в Мешхеде сообщил в министерство иностранных дел о появлении чумы в афганском Кандагаре. На запрос русского посла в Лондоне английское правительство ответило, что ни одного случая заболевания чумой в Кандагаре не было ⁹. Однако в шифрованной телеграмме от 12 февраля 1897 г. начальнику Главного штаба генерал-лейтенант Куропаткин сообщал: «Уверения англичан, что чумы нет в Афганистане и Белуджистане, ложны. В Кандагаре в квартале Какури уже умерло тридцать шесть человек» ¹⁰. Не имея возможности помешать созданию карантинных постов на границе России с Афганистаном и участию русских врачей и казаков при создании санитарного кордона на афгано-персидской границе, английское правительство пыталось доказать полное отсутствие угрозы распространения эпидемии через Афганистан. В ноте, переданной [161] английским послом в Петербурге, говорилось: «Правительство Ее величества замечает, что русские границы так удалены от зачумленных районов Индии и сообщение через Афганистан так незначительно, что возможность передачи эпидемии через Афганистан является в высшей степени невероятной» ¹¹.

Разумеется, что подобные заверения, находящиеся в явном противоречии с донесениями русских дипломатических агентов, не могли не вызвать недоверие к официальным английским сообщениям о ходе эпидемии, тем более что стало известно о происках в Персии английской агентуры, стремившейся придать присутствию на афгано-персидской границе русских санитарных отрядов политический характер. Английский генеральный консул в Мешхеде полковник Йэт распространял слух о том, что русские под предлогом борьбы с чумой стремятся к захвату Хорасана, что на границе уже сконцентрированы войска, ожидающие приказа к выступлению ¹².

Благодаря карантинным мерам случаи заболевания чумой в Персии не переросли в эпидемию, но в Индии весной 1898 г. болезнь, казалось, набирала силу. Наибольшая смертность от чумы по-прежнему наблюдалась в Бомбее и Карачи. В Индии работало несколько русских врачей: А. Ф. Вигура, В. К. Высокович, В. П. Кашкадамов, А. М. Левин, С. А. Марк и другие, которые могли давать информацию о развитии эпидемии. Но поскольку их передвижение по стране строго контролировалось английскими властями, им были доступны только официальные известия, точность которых вызывала большие сомнения ¹³. Что же касается северо-западных областей и границы с Афганистаном, то о наличии заболеваний в этом районе в России ничего не было известно. Между тем в Анзобе Самаркандской области было зарегистрировано несколько случаев чумы. Возникла необходимость получения точных сведений о возможности проникновения эпидемии из Индии через Афганистан. С этой целью председателем комиссии А. П. Ольденбургским было принято решение о командировании в Индию одного из офицеров. Напряженность русско-английских отношений делала невозможным официальное появление русского офицера в Индии без жесткого контроля со стороны английских властей. Не исключен был также и отказ допустить представителя России к общению с местным населением, без чего поездка была бы безрезультатной. Все это обусловило секретный характер командировки.

Для осуществления секретной поездки в Индию наиболее Подходящей кандидатурой оказался состоящий в распоряжении командующего войсками Закаспийской области есаул Уральского казачьего войска Давид Иванович Ливкин. Из послужного списка Д. И. Ливкина ¹⁴ видно, что он родился 10 мая 1862 г. в Дворянской семье. В 1881 г. после окончания Оренбургской Неплюевской военной гимназии он поступил в Константиновское военное училище в Петербурге, из которого был выпущен [162] в 1883 г. хорунжим в Уральское казачье войско. В том же году Ливкин был произведен в сотники, а в 1884 г. командирован в. Одессу, в 5-ю Саперную бригаду для изучения саперного дела. После окончания учебы в Одессе сотник Ливкин возвратился в 1-й Уральский казачий полк к исполнению своих служебных обязанностей.

До 1889 г. его служебная карьера практически ничем не отличалась от тысяч других офицеров. Но в этом году произошло событие, определившее весь дальнейший ход его жизни. В августе 1889 г. Д. И. Ливкин был допущен к вступительным экзаменам на курсы восточных языков для офицеров при учебном отделении Азиатского департамента МИД.

Согласно правилам приема, утвержденным 11 февраля: 1885 г. ¹⁵, офицеры, желающие поступить на курсы восточных языков, подавали рапорт по команде и сдавали предварительный экзамен при штабе своего военного округа. При этом отбирались только офицеры, окончившие высшие учебные заведения, имевшие чин не выше штабс-капитана и прослужившие в строю не менее трех лет. Прошедшие по предварительным испытаниям на местах сдавали уже в Петербурге экзамены по географии Азии и Европейской Турции, военной топографии и черчению, русскому и французскому языкам. Экзамен по географии требовал основательного знания Турции, Кавказа, Туркестана, Закаспийского края, Западной и Восточной Сибири, Амурской и Приморской областей, Персии, Белуджистана, Афганистана, Хивы, Джунгарии, Илийского края, Монголии, Маньчжурии, Тибета, Кореи, Индокитая, Индии, Японии. Помимо физической географии этих стран и областей необходимо было показать на экзамене знание этнографии, экономики и вооруженных сил. Программа по военной топографии требовала не только теоретических знаний, но и практических навыков в выполнении топографических работ. Экзамен по русскому языку состоял в написании сочинения, темы для которого подбирались с таким расчетом, чтобы выявить знания экзаменующегося по Востоку. Большое значение придавалось на экзаменах и знанию французского языка, так как в ходе преподавания на уроках арабского и турецкого языков все объяснения давались по-французски.

Прием офицеров на курсы восточных языков был жестко ограничен. Ежегодно, согласно ст. 6 положения, могло быть, зачислено не более пяти человек. То, что среди принятых В. 1889 г. был и Д. И. Ливкин, несомненно, говорит о довольно высоком образовательном уровне молодого офицера и его интересе к востоковедению. В течение трех лет подъесаул Ливкин, переходя успешно с курса на курс, изучал арабский, турецкий, персидский и французский языки, международное и мусульманское право. В 1892 г., благополучно сдав выпускные экзамены (для этого было необходимо получить среднюю оценку не менее 9 баллов по 12-балльной системе), он был направлен в [163] распоряжение командующего войсками Закаспийской области. В 1893 г. Ливкин был назначен помощником начальника Мангышлакского уезда.

Сведений о его дальнейшей службе послужной список 1895 г. не содержит, а более позднего списка в архиве обнаружить не удалось. Однако сам Д. И. Ливкин, будучи уже полковником в отставке, в прошении на имя царя от 13 мая 1911 г. об увеличении пенсии так рассказывал о своей деятельности: «Теперь жизнь моя почти кончена, будущего у меня нет, и мысли мои естественно обращаются к прошлому, в котором, хочу верить, даны залоги для улучшения моей теперешней судьбы. Служба моя, после окончания курсов восточных языков, протекала в условиях совершенно необычных: мое знание арабского, персидского, турецкого, татарского, киргизского, английского и французского языков и практическое знакомство с Востоком, умение владеть пером и выдающаяся физическая выносливость привлекали внимание начальства, которое употребляло меня в целом ряде ответственных и трудных, а зачастую и смертельно опасных поручений, не спрашивая даже моего согласия: все знали, что есаул Ливкин рад исполнить самое тяжелое и рискованное дело, если только оно может принести пользу его Отечеству» ¹⁶. Несмотря на высокопарный слог и некоторое преувеличение своих заслуг, вызванные самим характером документа, надо признать, что известная доля истины была в словах отставного полковника. Из его рассказа, подтвержденного другими документальными свидетельствами, видно, что поручения, которые ему приходилось исполнять за время своей службы, действительно выходили за круг ординарных обязанностей казачьего офицера, были связаны с риском и требовали самых разнообразных знаний.

«Мои странствования, — писал Ливкин, — начались поездкой на восточное побережье Каспийского моря, результатом которой была, прежде всего, книга о рыбьих и тюленьих промыслах, а затем признание прав России на всю южную часть Каспийского моря. Открытие мною последнего обстоятельства вовсе не было случайностью. Еще в 1892 г., будучи на своей родине в г. Гурьеве (устье Урала), я слышал от тамошних старых казаков, что в прежние годы они беспрепятственно ходили для рыбной ловли к Астрабадским берегам, а теперь морские власти стали им это воспрещать. Тогда же я решил добиться утверждения суверенных прав России на означенном взморье и через 6 лет достиг своей цели» ¹⁷.

В краткой выписке о службе Д. И. Ливкина значится, что он исследовал рыбные промыслы на восточном побережье Каспия и написал книгу «Рыболовство и тюлений промысел на восточном побережье Каспийского моря» (СПб., 1902). Более подробные сведения об этой командировке содержатся в письме бывшего товарища министра земледелия и государственных Имуществ сенатора А. А. Нарышкина начальнику [164] военно-походной канцелярии Николая II В. П. Орлову от 28 ноября 1911 г.: «В 1896 — 97 гг. подъесаул Ливкин был командирован бывшим начальником Закаспийской области генералом Куропаткиным для изучения рыбопромышленности на восточном берегу Каспийского моря, главным образом на юго-восточной его оконечности. Здесь, в Ашур-Адэ, г. Ливкину удалось разыскать в местных архивах весьма ценные материалы, на основании которых генералом Куропаткиным было сделано распоряжение о разграничении русских и персидских вод и возбужден вопрос о правах России на все морские воды Каспийского моря» ¹⁸. Успешное выполнение Ливкиным своей задачи, очевидно, сделало ему репутацию специалиста по вопросу рыбных промыслов вообще, потому что после возвращения из Ашур-Адэ он был приказом военного министра командирован в Норвегию как русский официальный представитель на рыбопромышленную выставку.

Специальное образование, полученное на курсах восточных языков, определило выбор кандидатуры Ливкина в 1898 г. для командировки в Индию с целью получения точных сведений о ходе эпидемии чумы, особенно в северо-западных районах страны. 1 ноября 1898 г. есаул Ливкин был вызван в Самарканд в распоряжение председателя комиссии по борьбе с чумой А. П. Ольденбургского. Почти месяц ушел на подготовку намеченной командировки, и 29 ноября 1898 г. Д. И. Ливкин выехал за границу. Командировка продолжалась полгода, из которых собственно на Индию ушло около четырех месяцев. После возвращения в Россию был составлен отчет в двух частях: одна — А. П. Ольденбургскому, другая — Куропаткину, в которых подробно излагались обстоятельства и результаты поездки. Именно этот отчет публикуется в настоящем сборнике. Его характеристика будет дана ниже. Сам Д. И. Ливкин впоследствии так писал о результатах своей командировки: «Я должен был облечься в одежду персидского купца, скрывая свое имя и национальность, хитростью и подарками усыпляя бдительность индийской полиции. Мне удалось доказать отсутствие чумной опасности со стороны Индии, после чего была ликвидирована противочумная комиссия, стоившая русской казне несколько миллионов рублей ежегодно» ¹⁹. Последнее утверждение является преувеличением, ибо, несмотря на то что в Северо-Западной Индии и Афганистане в 1899 г. эпидемии действительно не было, чума в Бомбее продолжалась и опасность ее распространения сохранялась. Комиссия А. П. Ольденбургского просуществовала до 1902 г.

Во всяком случае, Ливкин и на этот раз успешно справился с порученным ему делом. В уже упоминавшемся прошении на «высочайшее» имя он так описывал свою службу после возвращения из Индии: «Кое-как восстановив свое здоровье, надорванное этим путешествием, я должен был приготовиться к другому, еще более отдаленному. Меня командировали в [165] Сибирь на берега Иртыша к сибирским казакам для ознакомления с земельным вопросом, очень сложным и запутанным в тех местах. Русско-японская война застала меня в Сибири, и я пожелал принять в ней участие. Поступив в распоряжение главнокомандующего, я был вскоре послан инкогнито (с паспортом чаеторговца) к войскам китайского генерала Ма. В то время китайская армия была сосредоточена на линии Пекин — Мукден, и существовало опасение, что китайцы соединятся с японцами. Мне удалось проникнуть в замыслы китайского полководца и разузнать, что он не намерен становиться на сторону наших врагов. Таким образом устранена была угроза, немало смущавшая русское военное начальство и задерживавшая наши боевые операции.

Опасности, которым я подвергался все это время, слишком многочисленны, чтобы подробно о них рассказывать. Виселица или в лучшем случае многолетняя тюрьма в Индии, колода и щипцы палача в Китае, пули и копья диких курдов в Средней Азии. Я едва не был разорван толпой разъяренных туркмен в устьях Атрека; подвергался нападению гремучей змеи в Бенаресе, два раза тонул в море и раз в Иртыше в полынье. Подвергаясь всем этим бедам, я, пока был здоров, нимало не кичился своими заслугами и ни разу не просил никакой награды.

Вернувшись из Китая, я поступил в строй, где, командуя отрядом разведчиков, был контужен шимозой в голову во время битвы под Мукденом, следствием каковой контузии был паралич языка, рук и ног. В настоящее время явилось некоторое облегчение, но последствия контузии остались неизгладимыми. Я не могу ходить без помощи палки, не могу читать, писать и заниматься каким бы то ни было трудом. Речь моя стала нечленораздельной, и я совершенно утратил знание всех иностранных языков, какими раньше владел» ²⁰. Действительно, то, о чем писал Ливкин, подтверждается медицинским свидетельством, выданным ему в Одесском врачебном управлении 29 декабря 1911 г. ²¹. После четырехлетнего пребывания в госпиталях приказом от 11 июня 1909 г. войсковой старшина (подполковник) Уральского казачьего войска Ливкин был уволен в отставку с награждением следующим чином, мундиром и пенсией.

Уже через год после выхода в отставку Ливкин начинает Долгую переписку с различными инстанциями об увеличении ему пенсии. Он пишет прошения военному министру, в Главный штаб, в Главное управление казачьих войск и даже в военнопоходную канцелярию Николая II. В прошениях он снова и снова перечисляет свои заслуги, напоминает об опасностях, которые ему довелось пережить, жалуется на дорогостоящее лечение и заканчивает отчаянными призывами: «Скрасьте последние дни моей жизни. Жизнь так прекрасна, я почти не жил для себя! Я жить хочу!» ²². Он обращается за поддержкой к А. Н. Куропаткину и А. А. Нарышкину, и те, в свою очередь, не отказываются походатайствовать за своего бывшего [166] подчиненного. Наконец 18 января 1913 г. прошение было удовлетворено, и пенсия Ливкина составила 2400 руб. в год, что примерно соответствовало денежному содержанию, которое получал на службе казачий войсковой старшина или армейский подполковник.

Однако с началом первой мировой войны рост дороговизны заставил отставного полковника Ливкина в 1916 г. вновь обратиться к военному министру с прошением об увеличении пенсии. В прибавке было отказано, проситель получил только единовременное пособие ²³. Февральская революция снова пробудила в нем надежду. 24 июня 1917 г. он обращается уже к Временному правительству с просьбой «исправить несправедливость старой власти» и вознаградить его за труды и страдания увеличенной пенсией. Но и на сей раз просьба была отклонена. Ответ был направлен из пенсионного отдела Главного штаба 16 сентября 1917 г. в 3-й лазарет Всероссийского земского союза, расположенный в Пятигорске Терской области, где в это время находился Д. И. Ливкин ²⁴. Никаких более поздних сведений обнаружить не удалось, и его дальнейшая судьба после сентября 1917 г. остается неизвестной. Учитывая преклонный возраст и тяжелое физическое состояние отставного полковника, можно сказать, что эта полная приключений жизнь действительно подходила к концу. Когда-то, вернувшись из Индии, он собирался написать популярный очерк о своих путешествиях. Увы, этим замыслам не суждено было сбыться.

* * *

Отчет Д. И. Ливкина о поездке в Индию, как говорилось выше, состоял как бы из двух частей. Первая часть представляет собой собственно отчет о его деятельности во время командировки. Этот отчет предназначался для комиссии по борьбе с чумой. Вторая часть, или дополнительный отчет, адресованный военному министру, содержит личные впечатления Д. И. Ливкина от посещений индийских городов, общения с местным населением и английской колониальной администрацией. В целом отчет был закончен уже в 1899 г. В Центральном государственном военно-историческом архиве СССР он хранится в трех машинописных экземплярах, идентичных по содержанию ²⁵. Эти экземпляры отпечатаны на разных машинках и в разное время, но все они подписаны автором. После контузии Ливкин почти ничего не писал сам, а то немногое, что написано его рукой, читается с трудом. Сравнение его почерка до и после контузии ясно показывает, что все имеющиеся в ЦГВИА СССР экземпляры отчета о поездке в Индию подписаны Ливкиным после 1905 г. Переписка, подшитая в архивных делах вместе с экземплярами отчета, позволяет сделать вывод, что автор прилагал отчет к очередному прошению вместе с выписками из своего послужного списка и отзывами разных лиц и учреждений о [167] его заслугах. Рукопись всего отчета, очевидно, сохранялась у автора в личном архиве, и именно с этой рукописи были напечатаны три указанных выше экземпляра.

В первой части Д. И. Ливкин подробно описывает подготовку командировки, наибольшая трудность которой заключалась не в определении наличия чумы (слух о ней распространялся среди населения быстро), а в проникновении в районы Индии, находящиеся под пристальным наблюдением англичан. Выбор самим Ливкиным инкогнито персидского купца свидетельствует о хорошем знании им характера поведения, привычек и внешнего облика этой категории людей. У нас нет портрета, но, по всей видимости, внешность есаула позволяла ему выдавать себя за уроженца Закавказья. Д. И. Ливкин сознавал сложность предстоящей ему миссии, чего нельзя сказать об А. П. Ольденбургском, который предлагал казачьему офицеру инкогнито то ученого-ботаника, то адвоката и в конце концов навязал в «помощники» своего адъютанта, полковника, князя Г. И. Орбелиани. Ливкин справедливо указывает на усложнение своей задачи подобными предложениями. Действительно, если участие в командировке Орбелиани не принесло вреда, то уж, во всяком случае, было совершенно бесполезным.

При выборе пути следования в Индию Д. И. Ливкин также проявил осмотрительность, избрав из трех возможных — через Афганистан, Персидский залив и Суэцкий канал — последний как наиболее оживленный торговый путь. В отчете, говоря о внешней торговле Индии, Ливкин указывал, что даже со Средней Азией и Персией торговля шла через Суэцкий канал, что вообще весь торговый люд предпочитает этот путь.

В отчете упоминается секта бабидов, члены которой оказали русскому путешественнику большую услугу. С бабидами, точнее, с бехаидами он вошел в контакт в Порт-Саиде благодаря нанятому им еще в Ашхабаде в качестве помощника торговцу Мирзе-Мехди. Видимо, еще до отъезда из России Ливкин рассчитывал воспользоваться содействием этой секты. Запрещенные и преследуемые шахским правительством в Персии, бехаиды имели своих приверженцев во многих мусульманских: странах, в том числе в Турции, Египте, а также в Индии. Вместе с тем вследствие лояльного отношения к представителям секты со стороны русских властей в Закаспийской области бехаиды могли быть полезны представителю России на Востоке. Именно благодаря бехаидам Ливкину удалось найти надежных помощников для осуществления своей миссии в Индии.

В первой части отчета содержатся сведения о распространении чумной эпидемии и санитарно-карантинных мероприятиях властей в тех городах Индии, где Д. И. Ливкину удалось побывать. Прибыв из Коломбо в Индию, он проехал по маршруту Тутикорин — Мадрас — Хайдарабад (Декан) — Пондишери — Мадрас — Калькутта — Бенарес — Агра — Дели — Амритсар — Лахор — Шикарпур — Карачи — Бомбей. Не имея на то [168] инструкций, Ливкин не переходил границы Афганистана лично, но в своем отчете он приводит сведения о поездке туда своих агентов с подробным описанием маршрута их следования.

Поскольку распространение чумы было наиболее вероятным по основным торговым путям, в отчете затрагивается вопрос о торговых отношениях между Индией, Афганистаном, Персией и Средней Азией. Причем, как указывает сам автор, источником сведений для него послужили рассказы «сведущих лиц, имеющих соприкосновение с местным торговым и промышленным населением». Констатируя факт сокращения торговых связей непосредственно между Индией и Средней Азией после открытия Суэцкого канала, Ливкин выделяет две главные причины этого явления: первая — трудность и небезопасность путей сообщения через Кашмир и Афганистан; вторая — протекционистская таможенная политика как афганского, так и русского правительства. Речь, разумеется, идет об английских промышленных изделиях, так как здесь отмечается более оживленная торговля между Средней Азией и Афганистаном. Действительно, по данным официальной статистики, если общая сумма стоимости товаров, ввозимых в Россию из Индии, в 80 — 90-е годы XIX в. возрастала, то сумма стоимости англо-индийских товаров, ввозимых в Бухару через Афганистан, только за первую половину 90-х годов сократилась более чем в 2 раза ²⁶.

Скептически оценивает Д. И. Ливкин мероприятия англо-индийского правительства по ликвидации эпидемии чумы. В качестве главных причин бессилия властей в борьбе с чумой он называет тесноту, бедность, грязь туземных кварталов крупнейших городов Индии и недоверие местного населения к действиям колониальной администрации. В противочумных мероприятиях отразилась обычная политика колонизаторов. Принудительная дезинфекция, проводимая с полным пренебрежением к религиозным и кастовым различиям, карантины и медицинские осмотры, которым подвергаются исключительно индийцы, — все это не могло не вызвать пассивное, а иногда и активное сопротивление населения. Здесь проявилось то, о чем прямо не сказано в отчете, но что видно из описанных там фактов: воспитанные более чем столетним колониальным угнетением, индийцы не доверяли благим намерениям властей и не ждали от их распоряжений ничего хорошего для себя. Нищета и бесправие огромного большинства населения, а вовсе не развитая железнодорожная сеть были истинной причиной затяжной эпидемии чумы в Индии.

Во второй части своего отчета Д. И. Ливкин, излагая впечатления от посещенных им индийских городов, главное внимание сосредоточивает на религиозно-политических отношениях последователей индуизма и ислама как между собой, так и с английскими властями. Наиболее подробно он останавливается на этих вопросах при описании Хайдарабада, Калькутты и некоторых других городов. Он верно подмечает стратегическое [169] направление английской колониальной политики — поддерживать свое господство в Индии, играя на противоречиях двух главных религиозных течений. В отчете неоднократно подчеркивается, что именно отсутствие единства индусов и мусульман привело к поражению грандиозного восстания 1857 г., память о котором жива в умах индийцев и англичан.

Есаул Ливкин, конечно, далек от понимания классовой природы колониального угнетения, но, говоря об отношении различных слоев населения Индии к англичанам, он отмечает, что последние в своей политике могут опереться только на «богатый класс», т. е. на людей, «создавших свое благосостояние при существующем порядке вещей». Что касается других категорий местного населения, то Ливкин констатирует их резко отрицательное отношение к английским властям. С кем бы ему ни приходилось беседовать, будь то индусы или мусульмане, все в один голос обвиняли правительство в жадности, несправедливости и эгоизме. Наиболее возмутительным в глазах индийцев был голод, периодически поражающий те или иные области страны. При этом правительство, выкачивающее огромные средства из Индии и располагающее развитой сетью железных дорог, могло бы предотвратить голод своевременным подвозом продовольствия в районы неурожая, но вместо этого расходовало деньги на содержание армии и военные экспедиции против независимых племен на северо-западной границе. В свою очередь, власти и пресса, стремясь оправдать военные расходы, усиленно распространяли версию о «русской угрозе». Однако это давало порой обратный результат, невольно вызывая у определенных кругов индийского общества надежду на освобождение от английского владычества с помощью России. Вообще Ливкин считал, что сами индийцы не видят перспектив освобождения своей страны без иноземного вторжения. Несмотря на то что в отчете говорится о почти всеобщем недовольстве индийцев английским владычеством и приводятся факты проявления этого недовольства, о широком национально-освободительном движении речь не идет.

Следует отметить, что, оценивая английскую колониальную политику в Индии, Ливкин сравнивает ее с действиями русской администрации в Средней Азии, при этом, безусловно, в пользу последней. Даже если допустить, что в его сравнении есть доля правды, налицо явное приукрашивание политики царского самодержавия в Туркестане. Тут и «искренность и справедливость», и «отзывчивость к нуждам населения», и «упорный труд на его пользу», и «доверие и любовь завоеванных народов». Таким образом, оценивая британский колониализм в Индии, Ливкин делает это весьма поверхностно, не доходя до обобщений и не проникая глубоко в суть явлений. Критическое отношение к политике Англии вызвано у него скорее англо-русскими противоречиями на Востоке, чем искренним осуждением колониализма. Даже при описании французской колонии [170] Пондишери — а французы в этот период союзники России в отличие от англичан — тон совершенно иной. Путешественник видит только положительные черты во французском управлении: колония в цветущем состоянии, во всем виден образцовый порядок, обязательное народное образование, индийцы допущены к административным должностям и т. д.

Особенностью отчета Д. И. Ливкина по сравнению с другими записками путешественников по Индии является то, что он почти не пишет о достопримечательностях, на которые иностранец обычно обращает внимание. Исключение, пожалуй, составляет Бенарес, который поразил Ливкина своим своеобразием, как всякого, кто впервые попадал в этот город. Но и здесь основное внимание автора сосредоточено не на храмах, хотя он прилежно их осмотрел, а на настроениях индийцев. Кстати, именно при описании Бенареса он отмечает отсутствие проявлений нетерпимости между представителями двух главных религий в Индии.

Составляя свой отчет для военного министерства, есаул Ливкин понимал, что там интересуются главным образом позицией народов Индии и Афганистана на случай возможного военного столкновения России и Англии. На протяжении всей второй половины XIX в. русско-английские отношения не раз доходили до грани войны и к началу XX в. оставались крайне напряженными. Ход возможной войны двух европейских держав во многом бы зависел от того, сохранят ли народы крупнейшей английской колонии в Азии покорность или попытаются освободиться от своих поработителей. Во время пребывания в Индии Ливкин в беседах с разными лицами, в основном с представителями средних слоев городского населения мусульманского и индуистского вероисповедания, неоднократно касался их отношения к России. В отчете он характеризует это отношение как смутное, неясное. Сведения о России, как было видно из разговоров, индийцы получали либо из газет, находившихся под контролем англо-индийского правительства, либо из рассказов купцов, в основном персидских и афганских. Если последних отличало благожелательное отношение к России, то оценки прессы были устойчиво отрицательные. Ливкин подчеркивает, что хотя население не склонно доверять тому, что пишут о России английские газеты, но высказываемая индийцами надежда на появление в их стране русских войск продиктована скорее ненавистью к англичанам, чем осознанной симпатией к России, сведения о которой у индийцев весьма ограниченны. Проявляя трезвый военно-политический подход и не стремясь выдавать желаемое за действительное, Ливкин не берет на себя смелость утверждать, что одно только появление русских войск на границе английских колониальных владений вызовет в Индии повсеместное национальное восстание. Внимательный наблюдатель, он понимает, что для этого в 1899 г. еще нет внутри страны необходимых условий. Реалистический подход к [171] данному вопросу был тем более важен в то время, когда в России порой появлялись различные авантюристические проекты, основанные на домыслах, спровоцированных английской же прессой, а не на достоверной информации ²⁷.

Есаул Ливкин был не единственным русским офицером, побывавшим в Индии в конце 90-х годов прошлого века. За несколько месяцев до него там находился в командировке капитан Генерального штаба В. Ф. Новицкий, а в 1899 г. предприняли поездку в Индию через Памир причисленные к Генеральному штабу подполковник А. А. Полозов и штабс-капитан А. Е. Снесарев. В 1901 г. Индию посетил с целью разговорной практики на хиндустани подполковник И. К. Серебренников, а в 1904 г. — подполковник Л. Г. Корнилов с заданием осмотреть только что построенную Нушки-Сеистанскую железную дорогу. Вер названные офицеры по возвращении в Россию опубликовали в виде отчета или военно-научного очерка результаты своих наблюдений ²⁸. Разумеется, эти наблюдения касались в первую очередь организации, вооружения и обучения англо-индийской армии, а политическим настроениям населения уделялось второстепенное внимание. В отчете же Д. И. Ливкина, наоборот, почти не затрагиваются чисто военные вопросы.

Но главное отличие командировки последнего от всех остальных состояло в том, что он, выражаясь терминологией того времени, путешествовал под видом «туземца». Вот что, например, указывал в своем отчете И. К. Серебренников: «Предыдущие подобного рода командировки наших офицеров в Индию совершались с предварительного предуведомления и даже разрешения индо-британского правительства. Опыт этих командировок обнаружил, что англичане крайне подозрительны относительно целей поездок наших офицеров. Под видом гостеприимства и необходимой охраны делались всевозможные стеснения. Достаточно сказать, что нашим офицерам запрещено было останавливаться на более или менее продолжительное время в каком-либо пункте; местным жителям было запрещено вступать с ними в беседу под опасением большого штрафа, и даже были случаи приставления часовых к тем помещениям, где офицеры находились» ²⁹. Подобные же замечания есть и в других отчетах.

Таким образом, инкогнито персидского купца давало Ливкину ряд преимуществ. Во-первых, это избавляло его от жесткого контроля английской полиции, которая следила за русскими путешественниками независимо от того, были ли они военными или гражданскими лицами. Во-вторых, не будучи в глазах индийцев «сахибом», он имел возможность общаться с местным населением на совершенно другом уровне, нежели остальные путешественники-европейцы. Судя по отчету, он был уверен в том, что его инкогнито за время поездки не было раскрыто ни англичанами, ни индийцами. Можно, конечно, предположить, что некоторые индийцы, из тех, с кем Ливкин [172] беседовал, догадывались, что он не тот, за кого себя выдает. Но, во всяком случае, английские власти оставались в неведении, иначе поездка вряд ли закончилась бы благополучно.

Д. И. Ливкин совершил свою поездку в тот период, когда русские путешественники в Индии были весьма редки. Официального представителя России в этой стране не существовало, и поэтому информация о ней была нерегулярной и зачастую отрывочной. Начиная с 1900 г., после открытия генерального консульства России в Бомбее, информация об Индии стала поступать регулярно в виде консульских донесений. Русско-индийские связи в начале XX в. продолжали расширяться.

Комментарии

1. Марк С. А. Чума 1896-97 гг. в Синде. СПб., 1898, с. 2-3.

2. Там же, с. 4.

3. Кашкадамов В. П. Чума в Индии за 1896-1898 гг. СПб., 1898, с. 7.

4. ЦГВИА СССР, ф. 400, оп. 1, д. 2010, л. 1.

5. Там же, л. 7.

6. Там же, л. 38-48.

7. Полное собрание законов Российской империи. Собрание 3-е. Т. 17. СПб., 1900, № 13629.

8. Там же.

9. ЦГВИА СССР, ф. 400, оп. 1, д. 2011, л. 2.

10. Там же, л. 49.

11. Там же, л. 169.

12. Там же, л. 233-34.

13. Кашкадамов В. П. Отчет о командировке в Индию. — Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины. СПб., 1901, январь, с. 3.

14. ЦГВИА СССР, ф. 409, п/с 79-835/6, 1895 г., л. 51-57.

15. Приказы по военному ведомству, 1885 г., № 96.

16. ЦГВИА СССР, ф. 400, оп. 187, д. 164, отд. 8, ст. 3, 1910 г., л. 63.

17. Там же, л. 63 об.

18. Там же, ф. 970, оп. 3, д. 1594, л. 31.

19. Там же, ф. 400, оп. 187, д. 164, отд. 8, ст. 3, 1910 г., л. 63 об.

20. Там же, л. 64.

21. Там же, л. 71.

22. Там же, л. 2 об.

23. Там же, оп. 191, д. 48, 1916 г., л. 49-55.

24. Там же, л. 123.

25. Там же, л. 12-48, 66-109; ф. 970, оп. 3, д. 1594, л. 34-75.

26. Люстерник Е. Я. Русско-индийские экономические и культурные связи в XIX В. М., 1966, с. 97.

27. Лебедев В. Т. В Индию. Военно-статистический и стратегический очерк. СПб., 1898.

28. Новицкий В. Ф. Военные очерки Индии. СПб., 1901; Снесарев А. Е. Индия как главный фактор в среднеазиатском вопросе. СПб., 1906; Серебренников И. К. Краткий отчет о поездке в Индию. — Отчеты о поездке по Индии. Добавление к сборнику; Корнилов Л. Г. Отчет о поездке по Индии. — Там же.

29. Серебренников И. К. Краткий отчет о поездке в Индию, с. 91.

Текст воспроизведен по изданию: Русские путешественники в Индии XIX - начало XX вв. Документы и материалы. М. Наука. 1990