ЛИВКИН Д. И.

ОТЧЕТ ЕСАУЛА Д. И. ЛИВКИНА О КОМАНДИРОВКЕ В ИНДИЮ

Часть I

Вследствие телеграммы председателя высочайше учрежденной Комиссии о мерах предупреждения и борьбы с чумной заразой от 1 ноября прошлого 1898 года начальником Закаспийской области генерал-майором князем Тумановым было предложено мне отправиться немедленно в Самарканд, в распоряжение его высочества принца Александра Петровича Ольденбургского ¹.

При представлении моем в Самарканде, его высочество изволил объяснить мне, что ввиду появления чумной заразы в Анзобе, Самаркандской области, явилось предположение о возможности заноса чумной эпидемии из зараженных местностей Индии через ее северо-западную границу и Афганистан в пределы русских среднеазиатских владений и, весьма вероятно, что чума уже проникла в северо-западные провинции Индии, прилегающие к Афганистану, и даже в пределы самого Афганистана; вследствие близости этих областей к русской границе зараза угрожает проникнуть в наши владения. Поэтому надлежало немедленно удостовериться на месте — существует ли в действительности чумная эпидемия в северо-западной Индии, в Афганистане и других областях, отделяющих русские среднеазиатские владения от Британской Индии; причем ввиду крайней трудности совершить поездку по Афганистану предполагалось послать для получения необходимых сведений разведчиков.

Исполнение этой задачи требовало большой осторожности [174] и такта со стороны лица, на которое будет таковая возложена, дабы не возбудить внимание англо-индийского правительства, бдительно наблюдающего за своею северо-западной границей и охраняющего ее в особенности от русского глаза, и усыпить, подозрительность правительства Афганистана, относящегося враждебно ко всем чужеземцам, появляющимся в пределах этой: страны.

Малейшая неосторожность могла бы причинить неприятности не только этому лицу, но и вызвать серьезные дипломатические осложнения между Россией и Англией. Следовательно, нужно было выбрать такой мотивированный способ пребывания в Индии, при котором как инкогнито этого лица, так и вся деятельность его оставались бы безусловно скрытыми, с одной стороны, от правительства и населения Индии, а с другой — от афганцев.

Изложив цель задачи и указав условия ее выполнения, его высочество изволил предложить мне взять на себя означенное поручение.

Сознавая серьезность задачи и недостаточность одного твердого желания послужить на пользу отечеству, я согласился: принять на себя предложение его высочества, рассчитывая на свое знание языков мусульманского Востока и на некоторые связи, которые я имел в мусульманском мире благодаря многолетнему общению с мусульманами.

Более подходящим для себя и наиболее целесообразным способом для выполнения задачи я находил инкогнито персидского купца, представляющее возможность свободы передвижения и сношения с населением Индии и с разведчиками, имеющими быть посланными в Афганистан. Об этом мною было доложено его высочеству.

Его высочество высказал мысль о возможности путешествия под видом ученого-ботаника, но это оказалось неудобоисполнительным, так как я, будучи мало знаком с этой областью естествознания, мог быть легко уличен в самозванстве. Наконец, его высочество изволил согласиться на то, чтобы я сам избрал более удобный способ путешествия, полагаясь на мою опытность и осторожность. При этом было условлено, что сношения мои с Петербургом во время пребывания в Индии будут вестись через врача Вигуру ², командированного в Бомбей для изучения мер борьбы с чумной заразой. То обстоятельство, что я не успел воспользоваться этим способом сношений с Петербургом, послужило, однако, на пользу всему этому предприятию, так как, как оказалось потом, врач Вигура сошел с ума и все его бумаги попали в руки английского правительства.

В то же время был возбужден вопрос о пути следования в Индию; о поездке в Афганистан нечего было и думать; поездка через Персию в Бендер-Аббас (Персидский залив) и далее морским путем не представляла выгоды по дальности, трудности и продолжительности путешествия в сравнении с кружным; [175] путем через Суэцкий канал, почему и было решено предпочесть последний путь как наиболее удобный.

Во время последней беседы я изложил его высочеству свои соображения относительно действий, при помощи которых я предполагал достигнуть осуществления намеченной задачи.

Соображения эти были следующие.

По причине непроходимости центральных горных областей Афганистана, заполняющих собою пространство между Гератом, Кандагаром и Кабулом, пути, ведущие из Индии в русские среднеазиатские владения и Бухару через Персию и Афганистан, уже издавна приняли два главных направления — западное и северное; причем все пути, идущие на запад, сходятся в Кандагаре, а идущие на север — в Кабуле и далее расходятся снова к пределам соседственной к нам Персии и в пределы русских и бухарских владений. Эти два главных узловых пункта связаны между собою дорогою, идущею из Кабула через Газни и Келат-и-Гильзаи в Кандагар. Сказанные два главных направления — Кандагарское и Кабульское, — по которым совершается более оживленное торговое и паломническое движение, должны быть признаны наиболее опасными в отношении заноса к нам чумы. Что же касается всех остальных путей, ведущих через северо-западную границу Индии, на протяжении от порта Карачи до Кашмира, то они представляют в этом отношении менее опасности, так как через Белуджистан, ввиду малопроходимости пути, совершенно отсутствует торговое движение, а если и проникают туда товары, то только в самые отдаленные от нас части Персии. Пути, соединяющие долину реки Инда с внутренними областями Афганистана, через Соломонов хребет, между Шикарпуром и Пешаваром, выходят по долинам горных речек на дорогу, соединяющую Кабул с Кандагаром, и таким образом сливаются с двумя главными направлениями.

Горные дороги через долины верхнего Инда с притоками и через Кашмир, мало посещаемый даже летом, направляются главным образом в Восточный, или Китайский, Туркестан на Яркенд и Кашгар. Следовательно, для уяснения санитарного состояния северо-западных провинций Индии и Афганистана, ввиду невозможности посетить все пункты этого громадного пространства, следовало непосредственно исследовать главные дорожные артерии и, останавливаясь в узлах соединения дорог, путем опроса местных жителей и прибывающих в них из прилегающих местностей лиц собирать сведения и проверять таковые, лично посещая пункты, вызывающие подозрение в неблагополучии. Для выполнения этого следовало:

1) Приискать для сказанной цели лиц, могущих свободно разъезжать как в пределах Индии для исследования местностей, прилегающих к железнодорожной линии от порта Карачи до Пешавара, так и в пределах Афганистана, по Кандагарской и Кабульской дорогам и их разветвлениям. Необходимым [176] условием при выборе этих лиц было их знакомство с порядками и дорогами стран, подлежащих исследованию, для чего эти лица должны были быть избраны из туземцев одной из прилегающих к этим дорогам стран.

2) Установить правильные сношения с разведчиками во время их разведок по указанным мною путям.

3) Что же касается личного моего пребывания, то его нужно было замаскировать каким-либо действительным предприятием (в данном случае торговлей: закупка местных товаров), чтобы ускользнуть от бдительности местных властей, равно и удовлетворить праздное любопытство туземного населения, которое совершенно случайно могло бы догадаться об истинной цели моей командировки и придать моему путешествию политическую подкладку.

Избранное мною инкогнито давало полную возможность свободно совершать поездки даже в наиболее оберегаемые местности северо-западной Индии; поездки же мои были, конечно, необходимы, ввиду того соображения, подтверждаемого многочисленными примерами, что местным наемным разведчикам, взявшимся за дело лишь из корыстных побуждений и не воодушевленных никакими более высокими мотивами, вполне доверять крайне опасно, и поэтому необходим личный контроль их донесений, где возможно личным посещением, а в прочих местностях личным расспросом прибывающих оттуда лиц.

Вышеуказанные соображения получили одобрение его высочества, и тогда же мне было разрешено послать в Афганистан первоначально двух разведчиков. Кроме того, его высочество изъявил согласие на мою просьбу взять с собою одного человека из Асхабада, который помог бы мне завязать сношения с мусульманами Египта и Индии, которыми я рассчитывал воспользоваться для организации предприятия.

Ввиду новизны дела невозможно было входить в дальнейшие подробности программы и предвидеть все могущие возникнуть на деле вопросы, и пришлось ограничиться общими указаниями.

В зависимости от вышеизложенного были также определены и те материальные средства, которыми я должен был располагать для успешного выполнения возложенного на меня поручения, а именно:

а) суточные деньги лично мне за три месяца вперед по 22 руб. 50 коп. в сутки и сверх того 1000 руб. добавочных к ним в возмещение потери при размене денег по курсу;

б) на проезд до Бомбея и обратно — 2000 руб.;

в) на обмундирование — 600 руб.;

г) на непредвиденные расходы и телеграммы (под отчет) — 1000 руб., и сверх того средства на организацию разведок должны были быть высылаемы по мере надобности.

Тогда же мною был возбужден вопрос о продолжительности моей командировки, причем мне было объявлено, что в [177] настоящее время срок командировки определен быть не может и что продолжительность ее будет зависеть от обстоятельств.

Чтобы замаскировать мой отъезд из Самарканда, мне было дано его высочеством официальное предписание отправиться на побережье Черного моря для осмотра карантинных учреждений. Кроме того, мне было поручено его высочеством письмо к одесскому градоначальнику графу Шувалову о том, чтобы он дал мне тот заграничный паспорт, который, по моему мнению, окажется самым подходящим в целях сохранения моего инкогнито.

По окончании переговоров, получив изложенные указания его высочества и вышеуказанные документы, предписание и письмо на имя графа Шувалова, я спешил отправиться в Асхабад для приведения в порядок своих дел и приискания себе спутника, когда был снова приглашен к его высочеству.

На этой аудиенции его высочество изволил высказать новое предположение относительно выполнения моей командировки,

Изменения против предначертаний его высочества заключались в следующем: его высочество решил со мною командировать полковника князя Орбельяни ³, причем последний должен был ехать под видом богатого русского вельможи, отыскивающего права на открывшееся после смерти его родственника в. городе Мадрасе наследство, а я в качестве сопровождающего его адвоката; причем, однако, вся ответственность за успешное выполнение предприятия, а равно за сохранение тайны нашей задачи перед англо-индийским правительством оставалась все-таки всецело на мне, а князь Орбельяни должен был быть, лишь точным исполнителем моих распоряжений, служить ширмой моего пребывания в Индии и посредником в сношениях с Петербургом.

Такое изменение в условиях моей командировки значительно осложнило выполнение принятой мною на себя задачи, и без, того крайне щекотливой и требующей большой осторожности и предупредительности.

Ввиду, однако, неотложности дела и не предвидя оказавшихся впоследствии затруднений, я в осуществление желания его высочества согласился ехать в Индию и на измененных условиях.

Перед отъездом в Асхабад для устройства моих личных дел я условился с князем Орбельяни съехаться в Одессе, чтобы оттуда двинуться вместе через Европу к цели нашего путешествия.

29 ноября, получив благодаря письму его высочества от графа Шувалова заграничный паспорт на имя купца, уроженца Кавказа, Магомета Гасанова, я с князем Орбельяни выехал за границу в сопровождении моего спутника, персидского купца Мирзы-Мехди, взятого мною из Асхабада, и личной прислуги князя.

Познакомившись в пути поближе с князем Орбельяни, я узнал от него, что в действительности никакого наследственного процесса в Индии он не ведет и, следовательно, его [178] открытое пребывание в этой стране могло бы повести к самым нежелательным результатам, т. е. к тому, что цель нашего пребывания в Бомбее и Мадрасе могла бы быть легко заподозрена, что, в свою очередь, могло повлечь к столкновению с англо-индийскими властями и вызвать преследования и надзор со стороны последних; да кроме того меня смущала и несвойственная мне роль адвоката, которая при отсутствии юридических познаний и при фиктивности процесса поставила бы меня в крайне затруднительное положение и значительно связала бы мои действия, направленные к осуществлению непосредственно возложенной на меня задачи.

Я остановился на той мысли, что князь Орбельяни по приезде в Индию оставался бы на постоянном жительстве в одном из больших центров Индии, например в Бомбее, и служил бы мне посредником для сношений с Петербургом; к тому же князь обладал всеми качествами для отвлечения внимания англо-индийских властей от пунктов, где мне пришлось бы действовать. Совместное же путешествие четырех лиц бросалось в глаза окружающим, и уже в Вене, в той самой гостинице, где мы останавливались, обнаружилось, неизвестно каким путем, что мы едем в Индию. По пути же от Бриндизи до Бомбея наша компания могла обратить внимание англичан, направляющихся этим путем в Индию.

В устранение всяких случайностей, могущих иметь влияние на дальнейший ход дела, я предложил князю Орбельяни разделиться и ехать вперед одному, вплоть до Бомбея, причем, условлено, что князь оставит мне на почте в Порт-Саиде свой адрес в Бомбее, так как ему должен был быть известен отель, в котором он намеревался, по рекомендации агентства Кука ⁴, остановиться.

По прибытии в Египет, 12 декабря, я немедленно вошел в сношение с мусульманами — представителями секты бабидов, весьма дружественно расположенной к России ⁵. Через моего спутника Мирзу-Мехди я познакомился с вице-консулом в Порт-Саиде, с Ахмед-Язди ⁶, и с весьма почтенным стариком, торговцем цветными камнями, Хаджи-Нияз Кермани. Оба эти лица имели обширное знакомство в Индии, первый благодаря своему официальному положению и комиссионерству между Индией, Европой и русскими среднеазиатскими владениями, а второй благодаря многократным поездкам в Индию по торговым делам, и потому могли быть полезны для моего дела. В то же время я обратился за содействием к главе секты бабидов, проживающему в Акке и почитаемому сектантами даже за пророка, через лично мне знакомое и приближенное к нему лицо. В ответ на это было получено собственноручное письмо Аббас-Эффенди ⁷, в котором он писал, что хотя бабизм отрицает вообще войну и политику, но в благодарность за постоянное заступничество, оказываемое русскими посланниками при персидском дворе представителям этой секты, а равно и за [179] покровительство им бывшего начальника Закаспийской области генерал-лейтенанта Куропаткина ⁸ в пределах самой России он считает своею всегдашнею обязанностью оказывать услуги русскому правительству, ради пользы коего всегда готов сделать все возможное, а в настоящем случае, когда дело идет о мировом бедствии, и тем более.

Не найдя в Порт-Саиде бомбейского адреса князя Орбельяни, я поставлен был в весьма затруднительное положение, ибо восстановить сношения с ним по приезде в Бомбей мог только путем писания писем на его имя до востребования, что было крайне неудобно, так как я должен был при этом сделать известным свое местопребывание, почему я и решил послать в; Бомбей для розыска князя Орбельяни и по другим поручениям своего человека, вывезенного мною из Асхабада, знавшего лично князя и его слугу по Вене, а свое путешествие обставить, иначе, более надежным, указанным мною его высочеству ранее способом.

В этих видах мною был приглашен для сопровождения меня необходимый мне и для организации предприятий торговец цветными камнями, вышеназванный Хаджи-Ниязи.

В письме к моим будущим спутникам, Хаджи-Ниязу и Мирзе-Мехди, Аббас-Эффенди объяснил им важное значение принятого ими на себя обязательства и благословил их относиться ко всякому моему приказанию с слепым повиновением и полной ревностью в исполнении таковых.

Таким образом, надежность моих спутников получила полную и серьезную гарантию.

Вице-консул персидского правительства г-н Язди рекомендовал мне запастись на всякий случай персидским паспортом, каковой и вручил мне перед отъездом. Кроме того г-н Язди взял на себя труд посредника при передаче корреспонденции, депеш и денег, для чего был составлен особый условный шифр, принятый в торговом мире. Всю полученную от меня переписку он должен был пересылать в Одессу на имя помощника одесского окружного интенданта полковника Губера.

Перед отъездом моим из Самарканда г-н управляющий походной канцелярией его высочества тайный советник Мещанинов просил меня сообщить ему с дороги, для доклада его высочеству, в какой форме в конце концов уложится способ выполнения поручения, что мною и было исполнено перед отъездом в Индию через полковника Губера.

Донося его высочеству о своем решении ехать в качестве торговца драгоценными камнями, я просил о высылке мне авансом денег, которые должны были быть высланы для расплаты с лицами, причастными к делу; просимые деньги я предполагал для обеспечения предприятия обратить в товар. Ввиду порвавшихся сношений с князем Орбельяни корреспонденцию и Депеши я просил пересылать через персидского вице-консула г-на Язди. [180]

Далее на очередь выступал главный вопрос о приискании надежных разведчиков в Индии для посылки в Афганистан. После совещания по этому предмету я предложил Хаджи-Ниязу написать немедля письмо в Лагор к одному из его друзей, заслуживающему полное доверие, с просьбой о приискании двух лиц, удовлетворяющих нашим требованиям, и о доставлении их в Гайдерабад для переговоров. Причем, в этом письме цель нашего приезда и разведок он должен мотивировать поручением собрать сведения о чуме, данным ему каким-либо торговым домом, ведущим торговлю в северо-западной Индии и в Афганистане, в видах обеспечения интересов дома в случае высылки ему в Египет товаров из зачумленной местности Индии и Афганистана.

В этом письме он должен был присовокупить, что дорожные расходы и хлопоты этих лиц, даже в том случае, если бы соглашение с ними не состоялось, будут во всяком случае хорошо оплачены и что по приезде в Гайдерабад, около половины января, он, Хаджи-Ниязи, рассчитывает найти там или разведчиков, или письменное извещение. На случай неудачи почему-либо этого предложения купцу Мирзе-Мехди, командированному в Бомбей для восстановления сношений с князем Орбельяни, было приказано также озаботиться приисканием разведчиков в Бомбее.

Ввиду изменившейся обстановки предприятия и при выборе пути в Индию пришлось руководствоваться также несколько иными, чем прежде, соображениями.

Первоначальным местом пребывания, в силу вышеизложенного предположения, должен был быть Гайдерабад, куда мне и нужно было направиться.

Хотя ближайшим портом для высадки и дальнейшего следования в Гайдерабад служил Бомбей, но, по полученным в Египте сведениям, все лица, выезжающие из Бомбея внутрь страны, подвергались 10-дневному содержанию в карантине, пребывание в котором сопряжено, конечно, с большими неприятностями вообще и особенно для меня и с бесполезной тратой времени. Соображаясь еще с тем обстоятельством, что внимание англо-индийского правительства обращено более на Карачи и Бомбей, я решил ехать в Гайдерабад кружным путем, через Коломбо и Мадрас, что составляло разницу во времени только на 4 — 5 дней.

23 декабря я в сопровождении Хаджи-нияза выехал из Порт-Саида в Коломбо.

Принятая мною на себя роль персидского купца-мусульманина, обеспечивая мне успех выполнения возложенного на меня поручения, сопряжена была для меня лично с многочисленными лишениями, требуя полного отречения от европейских привычек. Так, персы, даже самые зажиточные, имеют обыкновение путешествовать в 3 и 4 классах как на пароходе, так и на железных дорогах, во-первых, в видах экономии, а [181] во-вторых, из нежелания входить в тесное общение с европейцами и употреблять пищу европейского приготовления.

По договору с Хаджи-Ниязи, я ему должен был обеспечить на свой счет проезд и продовольствие совместно с собою в продолжение всего путешествия, и тем самым я обрек себя на поездку постоянно в 3 классе и сопряженные с этим неудобства.

3 января я высадился в Коломбо, где пробыл несколько дней для ознакомления с торговлею цветными камнями и для закупки таковых, чтобы иметь их при себе для отвода глаз.

7 января я сел снова на пароход и высадился на материке в местечке Тотикорин (Туттуккуди. — Сост.), откуда, подвергнувшись тщательному осмотру в английской таможне, по железной дороге отправился через Мадрас в Гайдерабад (Декан).

12 января, прибыв в Гайдерабад, мы не нашли там лиц, коих ожидали встретить, однако Худа-Бахш-Кабули ⁹, к которому обращался Хаджи-Ниязи, письменно уведомлял последнего о получении письма и обещал приискать нужных лиц.

Когда я начал было уже беспокоиться об успехе миссии Хаджи-Нияза, прибыл 14 января Худа-Бахш, выходец из Афганистана, с двумя другими лицами, из которых один был кашмирец Шемседдин, а другой — афганец Абдулла-Хан. После долгих дружественных разговоров о самых разнообразных предметах, обменов визитами и обильных угощений Хаджи-Ниязи наконец выразил уверенность в том, что на этих лиц можно положиться, что люди они грамотные, бывалые, толковые и, по-видимому, понимают серьезность предстоящей работы.

Худа-Бахш занимался торговлей кашмирскими и кабульскими шалями и имел обширное знакомство в торговом мире северо-западной Индии, Кашмира и Афганистана. Абдулла-Хан, афганец племени баракзай, имел родственников в Кабуле, а кашмирец Шемседдин, книгопродавец, бывал уже в Кандагаре, почему и можно было надеяться на успех поездки.

Ради скорейшего окончания дела Худа-Бахшу в знак расположения и дружбы был сделан подарок — перстень с бриллиантом и, кроме того, было обещано особое вознаграждение в 500 рупий, если разведчики хорошо исполнят поручение. Афганцу и кашмирцу были выяснены наши требования, и после изъявления ими согласия и надежды на выполнение таковых разрешен был вопрос о вознаграждении: остановились на 300 Рупий единовременно.

Объяснивши разведчикам подробно задачу и познакомив их с ясными признаками, по которым можно узнать бубонную чуму, свирепствующую в Бомбее, им было предложено отправиться совместно в Мультан и оттуда, разделившись, ехать каждому отдельно, руководствуясь лично данною мною каждому инструкцией, которые заключались в следующем.

1) Инструкция афганцу Абдулла-Хану, назначенному [182] исследовать кабульское направление и прилегающие к нему области.

Из Мультана направиться по железной дороге в Пешавар,, останавливаясь во всех значительных пунктах, куда выходят дороги из Афганистана, и расспрашивать местных жителей, особенно же приезжающих в эти местности со стороны Афганистана лиц, не существует ли где болезнь и какие признаки эта болезнь имеет, умирают ли люди от этой болезни и при каких обстоятельствах. Если получатся сведения о существовании какой-либо болезни, характеризующейся частыми случаями смерти, то ехать туда лично и на месте собрать самые подробные сведения о симптомах болезни. Если бы эти подозрительные пункты лежали бы ближе к Кабулу или к дороге из Кабула через Газни на Кандагар, то посещение их оставить до приезда в Кабул и Газни. Писать как можно чаще в Гайдерабад, на имя Хаджи-Нияза, причем главным мотивом писем должна быть торговля и как бы между прочим собранные сведения о чуме. Если на этом пути будет найдено что-либо подозрительное, то по приезде в Пешавар написать подробно, сообщая адрес, и ждать дальнейших приказаний, собирая в то же время сведения о чуме в местностях, прилегающих с севера (Кафиристан и Кашмир), откуда дороги сходятся.

В случае полного благополучия ехать вперед, направляясь на Кабул и далее на Газни, производя самые тщательные расспросы; если понадобится съезжать с дороги, не стесняясь затрачивать лишние деньги на эти поездки (обещано таковые возвратить).

С дороги от Пешавара до Кабула писать в Лагор, на имя. Худа-Бахши. Из Кабула сообщить адрес на случай надобности.

Из Кабула ехать на Газни, где, разузнав от приезжающих: по Кандагарской дороге лиц о состоянии местности до Келат-и-Гильзаи и Кандагара, возвратиться назад в Кабул и немедленно обо всем сообщить, определив точно пункты, найденные лично или по слухам неблагополучными, и там ожидать дальнейших приказаний.

На обратном пути в долину Инда возвратиться, если представится возможность, иною дорогою, через долину реки Курама и Гомула.

2) Инструкция, данная кашмирцу Шемседдину, командированному для исследования кандагарского направления дорог и прилегающих к ним областей

Преследуя ту же цель исследования путей на Кандагар и прилегающих к нему местностей, Шемседдин должен был из Мультана следовать на юг по железной дороге до Котри и Гайдерабада (Синд) с остановками в узлах рельсовых и грунтовых дорог. До возвращения в Шикарпур писать обо всем в Гайдерабад (Декан) на имя Хаджи-Нияза; в случае неблагополучия ожидать дальнейших распоряжений в Шикарпуре, в противном случае ехать на Кандагар и далее в [183] Келат-и-Гельзаи. В последнем пункте тщательно разузнать о санитарном состоянии дороги до Газни и в случае возникновения подозрения в неблагополучии этой дороги приехать в Газни и, убедившись в этом лично, возвратиться в Кандагар, сообщить о найденном в Лагор, ожидая дальнейших указаний.

3) Инструкция Худа-Бахшу для наблюдения за Кашмиром и прилегающими к нему областями

По приезде в Лагор написать письма в Кашмир к своим знакомым купцам с просьбой уведомить его о существовании чумы или иной какой-либо смертоносной болезни в этой стране. Поручить также собирать таковые сведения и всем своим знакомым, кои направляются туда.

Худа-Бахш должен был сообщить получаемые им сведения в Гайдерабад, на имя Хаджи-Нияза, а по отъезде моем из этого города в Калькутту — до востребования. Путем расспросов следить за распространением чумной заразы во всей северо-западной части Индостана.

По получении писем разведчиков из Пешавара и Шикарпура и далее из пределов Афганистана Худа-Бахшу разрешалось вскрывать и читать эти письма, но отнюдь не уничтожать конвертов и марок, а хранить в целости до приезда моего в Лагор. Последнее распоряжение было сделано для контроля разведчиков и справок.

17 января выехали из Гайдерабада разведчики Абдулла-Хан и Шемседдин, а 20 числа того же месяца Худа-Бахш.

Проводив разведчиков, я решил оставаться в Гайдерабаде до получения от них сведений из Пешавара и Шикарпура, куда они должны были прибыть по обследовании долины реки Инда, дабы установить правильные с ними сношения и в случае надобности дать им дополнительные указания.

Из Гайдерабада для восстановления порвавшихся сношений с князем Орбельяни я имел намерение лично предпринять поездку в Бомбей. Но посланный мною в Бомбей еще из Порт- Саида купец Мирза-Мехди доносил мне оттуда, что ему после долгого выслеживания по городу, наконец, удалось встретить слугу князя и что последний дал ему понять об опасности оставаться вместе, ибо за ними очень следили.

В то же время Мирза-Мехди доносил, что он вслед за сим подвергся допросу со стороны агента тайной полиции и просил об отозвании его из Бомбея.

Не имея возможности проверить заявление Мирза-Мехди, а с другой стороны, опасаясь не только лично явиться в Бомбей для переговоров, но даже настаивать на том, чтобы этот агент мой шел к князю Орбельяни, и таким образом усилить подозрение бомбейской полиции, я решил для поддержания сношений с Петербургом пользоваться теми средствами и лицами, которые уже имелись в моем распоряжении.

Получив деньги через персидского вице-консула в Порт-Саиде г-на Язди, я убедился, что сношения с Россией [184] установились, и потому, руководствуясь указанием его высочества «лучше ничего не сделать, чем попасться в руки англо-индийского правительства», оставил розыски князя, отложил их до возвращения моего в Бомбей, а купцу Мирза-Мехди, дабы не платить., ему содержание за бесполезное пребывание в Бомбее, предложил отправиться в Кандагар в видах проверки донесений разведчика Шемседдина, командированного по наиболее опасным в смысле заноса чумы направлениям. Донесения свои Мирза-Мехди должен был посылать в Лагор до востребования Хаджи-Ниязу. Из Кандагара, не задерживаясь там, он должен был возвратиться в Бомбей и ожидать моего прибытия.

Как в Гайдерабаде, так и при дальнейшем моем путешествии по Индии мною постоянно поддерживались письменные сношения с Торговым домом в Бомбее, через который мною были получены из Петербурга деньги, чтобы сделать известным: мое местопребывание в каждый нужный момент.

В конце января и в начале февраля месяца начали получаться письма от разведчиков, свидетельствовавших о полном благополучии во всех посещенных ими пунктах, равно об отсутствии заболеваемости, по собранным ими сведениям, в Афганистане и в Белуджистане.

3-го февраля разведчик Шемседдин, по объезде своего участка, возвратился в Гайдерабад (Синд) в г. Шикарпур; отъезд его далее на Кандагар был задержан вследствие того, что он должен был отбыть 10-дневный карантин в Шикарпуре.

7-го февраля Абдулла-Хан прибыл в Пешавер, посетив по пути от Мультана города Дера-Гази-Хан, Дера-Исмаил-Хан, Кундиан и Равальпинди; из Пешавера Абдулла-Хан предполагал вскоре выехать на Кабул.

Худа-Бахш из Лагора, сообщая о приведении в исполнение данных ему поручений, о полном благополучии в Кашмире и в северо-западной Индии, доказывал, что за три года существования в Индии чумной эпидемии трудно найти человека, который бы не слышал об этой страшной болезни и не боялся ее; что скрыть появление заболеваемости со смертными случаями в настоящее время невозможно, будь это в пределах Индии, Афганистана или Кашмира, а напротив, можно ожидать обратного, т. е. всякий случай, влекущий скорую внезапную смерть, мог быть принят за чуму и сделаться предметом оживленных толков о чуме в населении этой и соседних с нею стран.

По приезде разведчиков в пределы Афганистана я лично должен был отправиться в Лагор. Для этой поездки мною было избрано направление через Мадрас и Калькутту, и на пути через столицу Индии, попутно до Лагора, посетить важнейшие города бассейна р. Ганга, оставить пока в стороне г. Бомбей, который предполагалось посетить по объезде северо-западных областей Индии.

12 февраля я выехал из Гайдерабада и, посетив попутно французскую колонию Пондишери, прибыл в Мадрас. [185]

В бытность мою в Гайдерабаде, Пондишери и Мадрасе я следил за распространением эпидемии в Индостане по газетам и по расспросам частных лиц, приезжающих из разных концов страны, причем газетные известия обыкновенно вполне согласовались со слухами о неблагополучных местностях, называемых частными лицами. В бытность мою в Мадрасе в населении этого города ходили слухи о заболеваемости чумою в окрестностях этого города, однако, несмотря на все мои старания проверить эти слухи, никто не мог назвать даже приблизительно, где именно были эти подозрительные случаи.

Пользуясь хронической болезнью ноги моего спутника Хаджи-Нияза, мы не раз обращались к врачам, расспрашивая между прочим и о ходе эпидемии. Во французской колонии мне удалось ближе познакомиться с врачом местной больницы этой колонии, очень интересовавшимся чумной заразой и получавшим периодически сведения о ходе эпидемии в Бомбее и других местностях. По его мнению, чумная зараза в Индии распространяется только между туземным населением, восприимчивым к этой болезни, что же касается белого европейского населения, то представители его заражаются только при непосредственном близком соприкосновении к зачумленным, как, например, врачи, фельдшера. Никаких мер предупреждения против заноса чумы извне французской колонией не принимается. Что же касается чистоты и порядка внутри города, а также в соседних селениях колонии, осмотренных мною, то можно сказать без преувеличения, что в этом отношении она может поспорить с любым из европейских курортов. По словам французского врача, к числу зараженных местностей в то время относились следующие города: Бомбей, Карачи, Бенгалор, Пуна и Калькутта.

По собранным таким путем сведениям и главным образом на основании донесений разведчиков из Шикарпура, Пешавара и Худа-Бахша из Лагора я решил послать первое донесение в С.-Петербург на имя тайного советника Мещанинова для доклада его высочеству о благополучии в отношении чумной эпидемии в местностях, порученных моему исследованию.

Донося из Мадраса о вышеизложенном телеграммою и письмом, я испрашивал указаний у его высочества о сроке моего пребывания в Индии ввиду собранных мною сведений через разведчиков об отсутствии чумы в Афганистане и северо-западной Индии.

Указывая на то, что продолжительность моей командировки не была определена даже приблизительно при моем отъезде, я принужден руководствоваться совершенно случайными обстоятельствами, а именно: Хаджи-Нияз, по условию, заключенному с ним, возвращался в Египет не позже мая месяца, что совпадет с началом юго-западного муссона и жаркого, сырого времени года в Индии, какового он по старости и слабости здоровья выносить не мог; я просил уведомить меня по этому [186] предмету через вице-консула персидского правительства в Порт-Саиде. Из Мадраса на французском пароходе 27 февраля я прибыл в Калькутту.

Столица Индии была объявлена неблагополучной по чуме, и англо-индийским правительством были приняты предупредительные меры против распространения болезни. Для выезжающих из Калькутты был учрежден санитарно-медицинский осмотр и карантин на станции Бордван, в узле дорог, идущих из Калькутты в западном и северном направлениях. Для беспрепятственного проезда через этот пункт мне рекомендовали запастись пропускным свидетельством в особо учрежденном противочумном комитете при одной из городских больниц столицы. По освидетельствовании меня и моего спутника английским врачом нам было выдано свидетельство, которое нами и было предъявлено врачам во время осмотра пассажиров на станции Бордван. Во время остановки поезда медицинский осмотр задержал нас всего на несколько минут. Все пассажиры были вызваны из вагона на платформу. Врач освидетельствовал у каждого пульс, причем несколько туземцев, ехавших в III классе, были оставлены на станции.

В бытность мою в Калькутте было получено письмо Худа-Бахша, в котором он сообщал о появлении чумы в окрестностях г. Дели и о получении писем Шемседдина из Кветы и Кандагара, извещавшего о полном благополучии.

3-го марта, выехав из Калькутты и посетив города Бенарес (Варанаси. — Сост.), Агру и Дели, 12 марта я прибыл в Амрицар. На пути из Агры и Дели на двух узловых станциях, где сходятся дороги из Бомбея и из долины Ганга, мы были освидетельствованы врачами, но без задержки благополучно прибыли в Дели. В одной из деревень около Дели были объявлены два случая заболевания чумою, наделавшие много шума и более не подтвердившиеся. По объяснению некоторых лиц, жители той местности, в которой были объявлены эти случаи заболевания, ходят на заработки в Карачи и Бомбей, где работают на судах, и потому допускали возможность занесения ими чумной заразы по возвращении их домой. По официальным сведениям, полученным от делийского врача, эти два случая ошибочно были признаны и объявлены за чуму местным врачом, за что этот врач получил предупреждение в случае повторения подобной ошибки быть лишенным места и даже частной практики.

Вызванный из Лагора в Амрицар Худа-Бахш доставил письма, полученные им от разведчиков Абдулла-Хана и Шемседдина, в которых они, один из Кабула, а другой из Кандагара, свидетельствовали о полном благополучии на пройденных ими путях и в прилегающих к ним местностях. Из писем Абдулла-Хана, писанных из Кабула, видно было, что он по отъезде из Пешавера верхом проехал до Кабула, оттуда посетил Газни и возвратился обратно в Кабул. [187]

Шемседдин, как видно из его письма, пробыл в карантине в Шикарпуре всего четыре дня и затем через Кандагар проследовал в Келат-и-Гальзаи и, убедившись по расспросам о благополучии на дороге, идущей в Газни, возвратился обратно в Кандагар.

В бытность мою в Амрицаре и Лагоре, центрах торговли кашмирскими и кабульскими шалями и другими произведениями шерсти, я в качестве покупателя этих товаров имел возможность лично входить в непосредственные сношения с афганцами и кашмирцами, приезжавшими в эти города по торговым делам. Свидетельствуя о полном благополучии в Афганистане и Кашмире, они положительно отрицали возможность оставаться необнаруженными случаям заболеваемости столь характерной болезнью, как чума, при существовании ее на больших караванных путях, соединяющих большие города и входящих в связь с торговыми путями северо-западной Индии, Персии и Бухары. Если допустить, по их словам, существование эпидемии в кишлаках горной и неприступной местности, лежащей вне караванных путей, то и в этом случае появление первого случая заболевания на ближайшем посещаемом караванном пути, — слух об этом ввиду общей боязни чумы сделается ходячим. По словам этих лиц, их страны так недоступны, что даже холера, переносящаяся, по их понятиям, с ветром, и та не проникла еще туда.

Письма, полученные Худа-Бахшем из Кашмира, также свидетельствовали о благополучии в этой стороне.

Мирза-Мехди, следовавший по Кандагарскому пути, доносил об отсутствии сомнительных случаев заболевания, могущих внушить подозрение в существовании чумной заразы в южном Афганистане и в западном Белуджистане.

Следя за ходом эпидемии в Индии, мне не случалось наталкиваться на факты, могущие свидетельствовать о том, что англо-индийское или афганистанское правительства умышленно стараются скрывать существование чумной эпидемии в каком бы то ни было районе их владений, а напротив, я мог убедиться, что правительство Индии, объявляя о новых случаях заболевания чумою ко всеобщему сведению, немедленно принимало если не энергичные меры к полному ее уничтожению во вновь зараженной местности, то во всяком случае, старается воспрепятствовать дальнейшему ее распространению учреждением карантинов и санитарно-медицинских осмотров. Что же касается правительства Афганистана, то, несмотря на кажущееся индифферентное отношение его к чумной заразе, существующей в соседней Индии, уверенность населения Афганистана в неприступности его родины для чумы или иной эпидемической болезни, каждый случай заболевания чумой в пределах этой страны вызовет, по свидетельству знатоков, бегство населения и переходя из уст в уста, породит самые преувеличенные о себе слухи. [188]

Таким точно путем проник слух в Афганистан и северо-западную Индию о чуме в Самарканде, хотя несколько в превратном виде, пример же, показанный русским правительством: полного и быстрого уничтожения заразы «войсками» (как говорят почему-то туземцы), ныне ставится туземцами в упрек англо-индийскому правительству в следующей форме: «русских боятся не только англичане, но и чума бессильна против их войск».

Следовательно, опасаться появления эпидемии в северо-западных областях Индии, не объявленной англо-индийским правительством и населением соседних городов и провинций, а равно допустить существование эпидемии в Афганистане, скрываемой правительством этой страны умышленно или по незнанию, положительно невозможно, и в крайнем случае такое неведение может длиться очень непродолжительно. Если же допустить существование эпидемии в какой-либо неприступной местности, не имеющей сообщения с окружающим миром, то при этих условиях существование заразы не представляется столь опасным.

Ценя труды и добросовестность исполнения разведчиками данного им поручения, я ввиду вышеизложенного не считал необходимым далее продолжать пребывание их в Афганистане, ибо порученный мне район был уже достаточно обследован, а дальнейшие наблюдения за ним можно было производить уже с успехом лицу, находящемуся, например, в Лагоре или в другом пункте северо-западной Индии, расположенном в узле дорог из Афганистана, Белуджистана и Кашимира, пользуясь для этой цели перепискою с лицами, проживающими в этих странах и расспросами прибывающих оттуда лиц. Вследствие этого я решил отозвать разведчиков и заменить их лицом, не заинтересованным денежным вознаграждением. К тому же по отъезде моем из Индии я не был в состоянии контролировать деятельность разведчиков, находящихся в пределах Афганистана, а следовательно, и не мог бы вполне доверять получаемым от них сведениям.

В вышеизложенных соображениях мною предложено было Худа-Бахшу вызвать разведчиков из Кандагара и Кабула в Лагор.

Озабочиваясь о дальнейшем своевременном доставлении известий о появлении чумной эпидемии во вверенном моему обследованию районе, наблюдение за северо-западной Индией, Афганистаном и Кашмиром после моего отъезда поручено было мною Ибрагим-Баю-Кабули, торговцу и посреднику в торговле индийскими товарами (даллял), проживающему в Амрицаре, с которым я вошел в соглашение о высылке по требованию моему товаров и сообщений мне, в интересах взаимной торговли, сведений о каждом новом случае появления чумы в названных местностях, после проверки таковых самыми тщательными расспросами, в случае же надобности личным [189] посещением, а в отдельных местах Афганистана и Кашмира посылкой туда особых лиц.

Из Амрицара я телеграммой доносил его высочеству об отсутствии чумы в вверенном мне районе и просил о присылке мне денег, нужных для расплаты с разведчиками, рассчитывая на деньги, причитавшиеся мне за время, проведенное в командировке сверх трех месяцев, так как имевшиеся при мне деньги для этой цели были обращены мною постепенно в товары, продажа которых в Индии причинила бы мне убытки.

Из Лагора я доносил его высочеству подробно письмом о благополучии в северо-западной Индии и Афганистане; об отозвании мною разведчиков из Афганистана и об организации наблюдения за распространением чумы в этих областях на иных, более выгодных началах и о возвращении моем через Шикарпур и Карачи в Бомбей для дальнейшего следования в Россию.

24 марта возвратился из Кандагара в Лагор разведчик Шемседдин. На допрос мой о поездке и деятельности он дал следующие показания: расставшись с Абдулла-Ханом в Мультане, он посетил расположенные на железной дороге между Мультаном и Карачи следующие пункты: Багавальпур, Канпур, Суккур, Котри и Гайдерабад (Синд); из последнего города он возвратился в Шикарпур. Наиболее продолжительную остановку он сделал в Гайдерабаде (3 дня) и в Канпуре (4 дня). Во всех посещенных им пунктах у местных жителей и у встречных путников он спрашивал о санитарном состоянии местностей долины реки Инда, Белуджистана и прилегающих к ним областей, но все рассказы о чумной эпидемии ограничивались лишь указанием на общеизвестные очаги заразы в Карачи и Бомбее.

По приезде в Шикарпур его обязали ежедневно в продолжение 10 дней являться к доктору для осмотра, но уже после 4 дней ему был разрешен выезд из Шикарпура. Отсюда он отправился по железной дороге с остановками в Сиби, Кветте и Новом Чамане. Из последнего пункта, где оканчивается рельсовый путь, соединяющий Афганистан с Индостаном, Шемседдин верхом на 3-й день достиг до Кандагара. По всему пройденному разведчиком пути и в самом Кандагаре, куда сходятся дороги из Кабула, Герата и Сеистана и на базары которого стекается масса народу из ближних и дальних местностей Афганистана, книгопродавец Шемседдин тщательно старался разузнать о существовании какой-либо повальной болезни, но, Несмотря на быстроту распространения среди жителей Востока всяких тревожных слухов, он не услышал даже намека на существование заразной болезни, оканчивающейся быстрой смертью.

Из Кандагара Шемседдин совершил поездку верхом в Келат-и-Гильзаи, употребив на это 11 дней, из которых 3 дня пробыл в последнем городе. Во исполнение данного мною [190] Шемседдину поручения разузнать о состоянии участка дороги между Келат-и-Гильзаи и Газни, он по приезде в Келат-и-Гильзаи, остановившись в караван-сарае, служащем для остановки приезжающих в Газни и Кабул, продолжал расспрашивать о чуме прибывших туда афганцев, но получал постоянно отрицательный ответ и уверение в невозможности проникновения в Афганистан чумной заразы, так как чумная эпидемия, свирепствовавшая во всех окружающих Афганистан странах, всегда и прежде обходила Афганистан. Ввиду этого он отложил намерение ехать в Газни и возвратился обратно в Кандагар, где и оставался до получения письма Худа-Бахша, вызвавшего его в Лагор. В бытность его в Кандагаре им собирались сведения о западной части Афганистана, но и там все обстояло благополучно, как он это узнал от караванов и людей, прибывающих но дороге из Сеистана и Герата.

Шемседдин находился в моем распоряжении с 17 января но 24 марта и пять дней, проведенных в дороге при первоначальном его приезде из Лагора в Гайдерабад, — всего 73 дня; за это время ему выдано, согласно заключенному нами условию, 730 рупий и сверх того мною сделан ему подарок — перстень.

Не имея лишних денег для расплаты с другим разведчиком, я, не ожидая его возвращения, 26 марта выехал в Бомбей через Карачи, предложив Худа-Бахшу прибыть туда вместе с Абдулла-Ханом, по возвращении последнего в Лагор.

Путь через Карачи, более дальний, продолжительный и более опасный, я предпочел собственно, имея в виду посещение долины Инда и порта Карачи, неблагополучного по чуме.

Порт Карачи, в котором чумная зараза держится упорно, проникнув туда вскоре за появлением ее в Бомбее, представляется для Афганистана наиболее угрожающим из всех неблагополучных по чуме местностей Индостана. Этот порт, служа складочным местом товаров, привозимых из Европы, Бомбея и Персии для северо-западной Индии и Афганистана, связан рельсовым путем с Новым Чаманом, лежащим близ Кандагара, и с Пешавером, соединяясь у Лагора с сетью железнодорожных путей северо-западной Индии. При первоначальном появлении чумы в Карачи часть стотысячного населения разбежалась, следуя главным образом на север по железной дороге, и занесла с собою чумную заразу в Гайдерабад (Синд) и Шикарпур, но в последних пунктах она вскоре прекратилась.

Объявив Карачи неблагополучным по чуме, англо-индийское правительство установило санитарный надзор за лицами, выезжающими из этого города как по железной дороге внутрь страны, так и морем в соседние страны Персию и Аравию. Для выезда из Карачи по железной дороге требуется иметь свидетельство врача, выдаваемое после освидетельствования в продолжение нескольких дней. По отношению к выезжающим в Бомбей и в другие пункты морем осмотр пассажиров [191] производится врачами перед посадкой на пароходы или же на сами пароходах, ранее их отхода.

Заболеваемость наблюдалась главным образом в туземной части города. В бытность мою в Карачи, по словам жителей города, смертность доходила до 34 случаев ежедневно. Улицы города малолюдны, не видно ни афганцев, ни белуджей, посещавших этот город в большом числе до появления эпидемии. Ввиду воспрещения англо-индийского правительства паломничества мусульман в Мекку через Карачи и Бомбей, я по приезде в Карачи ранее, чем попасть в город, был подвергнут самому подробному опросу о том, откуда, куда и зачем еду.

По приезде на пароход, отходивший в Бомбей, мы были освидетельствованы врачами (осмотр пульса).

2-го апреля я прибыл в Бомбей. Сойдя с парохода на берег, я и мой спутник Хаджи-Ниязи подверглись самым несправедливым притеснениям со стороны английских таможенных чиновников. Все наше имущество состояло из товаров англо-индийского происхождения и некоторого количества французской золотой монеты. Перерыв самым бесцеремонным способом наш багаж и обшарив карманы, книги и письменные документы, чиновники нашли у Хаджи-Ниязи кусочек, не более одного золотника, опиума, за провоз которого угрожали ему арестом и требовали пошлину с французской монеты. Просидев в таможне 4 часа и опасаясь более всего раскрытия инкогнито, мы, во избежание вторичного посещения таможни на следующий день, пошли на уступки и уплатили 5 фунтов стерлингов вместо просимых 10-ти, освободились от этой неприятности, получив обратно наше имущество.

Мирза-Мехди, командированный в Кандагар, возвратился уже в Бомбей и ожидал моего приезда. Через несколько дней в Бомбей прибыли Худа-Бахш и Абдулла-Хан.

По показаниям Абдулла-Хана, командированного на исследование кандагарского направления, деятельность его заключалась в следующем.

Из Мультана Абдулла-Хан, направляясь к Пешаверу по железной дороге, посетил следующие города: Дера-Гази-Хан, Дера-Измаил-хан, Кундиан, Равальпинди и Пешавер. В этих пунктах им собирались сведения о санитарном состоянии долины Инда и прилегающих к ней с запада областей Белуджистана и Афганистана. В Дера-Измаил-Хане, связанном дорогою, идущей по долине реки Гомула и Газни, собраны сведения о Кабуле и о дорогах по долине реки Курам и через Хайберский проход. В Раваль-Пинди и Пешавере им собирались сведения о Кашмире и Кафиристане.

11-го февраля Абдулла-Хан на собственной лошади, купленной им в Пешавере, отправился в Кабул и в продолжение 10-дневного пути собирал сведения о состоянии прилегающих к этому пути местностей. В бытность его в Кабуле им тщательно собирались сведения об Афганистане, Туркестане через людей, [192] прибывающих по дороге, идущей из бухарских владений через Бамианский проход, причем, кроме слухов о чуме в Самарканде отовсюду получались благоприятные известия. Из Кабула Абдулла-Хан сделал поездку в Газни. По произведенным им рассказам о состоянии дороги из Газни в Келать-и-Гильзаи, на этом пути ничего подозрительного не оказалось. Из Газни Абдулла-Хан возвратился в Кабул и оставался там до получения письма Худа-Бахша. По получении предложения возвратиться в Лагор Абдулла-Хан предпочел возвратиться дорогою на Пешавер как более близким и легким путем, чем долиною Курама или Гамула.

Абдулла-Хану уплачено, согласно условию, с 10 января по 6 апреля 840 рупий и подарок от меня.

Мирза-Мехди не проник в Кандагар и доехал только до Кветты, откуда и возвратился обратно в Бомбей.

Таким образом, из расспросов моих разведчиков, лично мною проверенных, насколько это было возможно, показаниями разных лиц, с которыми и мне приходилось сталкиваться в бытность в северо-западной Индии, я пришел к тому убеждению, что порученный моему обследованию район (Район этот заключает в себе области северо-западной Индии, расположенные в бассейне р. Инда с притоками, и области Афганистана и Белуджистана между г. Кабулом, Кандагаром, Шикарпуром и Пешавером (здесь и далее подстрочные примечания Д. И. Ливкина)) надлежит считать, по отношению к чумной заразе, благополучным и, следовательно, ожидать заноса чумной заразы непосредственно из него нет достаточных оснований. Что же касается частей Афганистана, прилегающих к Персии и среднеазиатских русских владений, то таковые не нуждались в моем обследовании, так как эти пограничные области находятся под наблюдением русских врачей и русских военных постов.

Однако благополучие в отношении чумной заразы северо-западной Индии, Афганистана и прилегающих к ним областей во время моего пребывания в Индии не устраняет совершенно возможности заноса оттуда чумы в наши среднеазиатские владения путем ли непосредственных торговых сношений и паломнического движения или через Афганистан из предельных с ним стран после появления эпидемии в них самих.

В этих соображениях и для выяснения степени возможности заноса чумной эпидемии в русские среднеазиатские владения указанными путями мною было предпринято собирание сведений о существующих ныне торговых сношениях, о движении населения между Индией, Афганистаном, Персией и русскими среднеазиатскими владениями и о причинах, оказывающих влияние на оживление или уменьшение этих сношений. Путем опроса сведущих лиц, имеющих соприкосновение с местным торговым и промышленным населением, мною было выяснено следующее: вывоз товаров индийского или европейского происхождения из Индии в русские среднеазиатские владения [193] транзитом через Кашмир, Афганистан и Персию, трудными горными и кружными путями, которые с открытием Суэцкого канала сделались еще более дорогими и малопосещаемыми, стал не только затруднен, но, вернее сказать, прекращен: во 1) благодаря установлению высоких ввозных пошлин на эти товары русским правительством, и во 2) вследствие того, что афганское правительство в видах ограждения отечественной промышленности от товаров, со своей стороны, обложило высокою пошлиною не только товары индийского и европейского происхождения, ввозимые на рынки Афганистана, но и товары, следующие транзитом через Афганистан, из Индии в Персию и русские среднеазиатские владения; так что товары, привозимые из Индии в русские владения через Афганистан и Персию сухим путем, должны оплачиваться двойной высокой пошлиной. Некоторые из индийских товаров проникают в наши владения через Кашмир и верхнюю долину р. Инда, но ввоз их чисто случайный не носит характера правильных постоянных торговых сношений.

Подозрительность афганского правительства, религиозный фанатизм афганцев и полный произвол, которым последние пользуются, по отношению к чужеземцам и иноверцам, а в особенности к магометанам шиитского толка — персидским подданным, до крайности ограничили круг лиц, пользующихся свободным пребыванием в этой стране и беспрепятственным через нее проходом, безразлично с какими целями — торговыми или религиозными (паломничество в Мекку). Таким образом, для лиц, желающих проникнуть из Индии в русские среднеазиатские владения, остается лишь один путь: через Кашмир и верхнюю долину Инда, но и там строгость пограничных русских порядков и строгая паспортная система, приобретшая себе известность на Востоке, затрудняет свободное передвижение.

Такое положение вещей, создав Афганистану репутацию неприступного, служит причиною того, что вся вывозная и ввозная торговля Индии с русской Средней Азией и Персией направлялась через Суэцкий канал. Этот путь предпочитает и весь торговый люд.

Указанным выше путем через Кашмир пользуются только немногие русские подданные, меккские паломники, не получившие разрешения от русской администрации на поездку в Мекку и потому желающие ускользнуть от административного надзора, и бухарские и индусские купцы, причем первые и последние направляются преимущественно через Кашмир, а бухарцы непосредственно через Афганистан, несмотря на строгие формальности.

Из вышеизложенного следует придти к тому заключению, что благодаря незначительным сношениям с Индией борьба с проникновением чумной заразы в русские среднеазиатские владения непосредственно из Индии не представляет особых трудностей. Более угрожающим положение может стать лишь после [194] появления заразы в Афганистане, находящемся в более оживленных торговых сношениях с русской Средней Азией и Персией, так как из Афганистана вывозятся преимущественно такие товары, как: шерсть, мерлушка, ковры, кожи и т. п., которые способствуют распространению заразы.

В зависимости от могущего произойти движения чумы к нашим пределам, казалось бы, предупредительные меры со стороны русского правительства против заноса ее в наши владения должны были бы также постепенно усиливаться. Пока зараза не проникла еще из Индии в области, сопредельные с нашими владениями, можно ограничиться наблюдением за лицами, едущими прямо из Индии и за товарами индийского происхождения.

С появлением чумы в сопредельных странах надлежало бы учредить надзор и за местными товарами этих стран. В последнем случае совершенное закрытие северной границы Афганистана может оказаться более выгодным для правительства, чем содержание карантинов, не вполне гарантирующих от заноса заразы. На ввозной и вывозной торговле из Афганистана при закрытии границы Россия теряет только пошлины с двух миллионов рублей, до каковой суммы достигает годовой оборот торговли.

Пребывание мое в Индии в качестве персидского купца предоставило мне возможность быть в самом близком соприкосновении с коренным населением этой страны, которого, главным образом, касаются все распоряжения англо-индийского правительства, направленные к борьбе с чумною эпидемией, и убедиться в том, как это население относится к исполнению установленных правительством санитарных правил. Хотя исследование чумной эпидемии с медицинской точки зрения и санитарно-полицейских мер, принимаемых англо-индийским правительством, не входило в программу моей командировки, будучи возложено на врачей-специалистов, тем не менее я, проехав по важнейшим железнодорожным путям Индостана и посетив населеннейшие города и местности этой страны, полагаю уместным в заключение высказать мои наблюдения о тех затруднениях, которые представляются правительству Индии в борьбе с чумною заразою, и насколько санитарно-полицейские меры, принимаемые им, гарантируют страну от дальнейшего развития эпидемии внутри ее и от распространения заразы в другие страны Азии и Европы, находящиеся в постоянном общении с Индостаном.

Обычные предупредительные меры, принимаемые англо-индийским правительством для прекращения чумной заразы в ее очагах, встречают в туземцах пассивное, а в некоторых случаях даже и активное сопротивление (При первоначальном появлении чумы в Пуне были убиты два английских полицейских офицера за настойчивое приведение в исполнение предписаний правительства, направленных к борьбе с заразою). Этими мерами в силу [195] необходимости приходится нарушать их бытовые и религиозные обычаи, чего англичане при обычном течении жизни стараются в силу своей политики всячески избегать. Так, требуемая в санитарном отношении дезинфекция зараженных домов производится принудительно, а равно и отправление больных в чумные госпитали, попасть в которые туземцы считают идти на верную смерть; не говоря уже о том, что туземцы страшно возмущаются смешением религиозных и кастовых различий; последнее обстоятельство даже заставило англичан учредить больницы отдельно по кастам и народностям.

Независимо от сего предпринимаемые меры вообще теряют свое значение ввиду постоянного скопления народа в храмах, как индусских, так и мусульманских, обряды которых требуют омовения, совершаемого верующими в общих бассейнах, устраиваемых для этой цели при храмах. И наконец, нельзя не указать на ту тесноту, бедность и грязь туземных кварталов в посещенных мною больших прибрежных городах Индии, как Калькутта, Бомбей и друг, способствующие дальнейшему распространению заразы, и надо только удивляться, что чума уносит еще, сравнительно с отвратительными местными санитарными условиями, так мало жертв, что дает повод думать о малой ее заразительности (Население туземной части г. Бомбея имеет обыкновение, спасаясь от духоты и жары в домах, проводить ночь на улицах, укладываясь сплошными рядами на тротуарах или прямо на земле, иногда стесняя даже проезд, экипажей).

Что же касается борьбы индийского правительства против дальнейшего распространения чумы внутри страны и заноса ее через границу в соседние страны, то таковая крайне затрудняется весьма оживленным передвижении 250 000 000 населения по 32 000 км рельсовых путей и обильных водяных сообщений. Во избежание стеснения населения карантинные меры и медицинский осмотр приходится применять только по отношению к более подозрительному по восприимчивости к заболеванию туземному населению, едущему очень скученно в III классе; I и II классы, которыми пользуются более привилегированные сословия и лица, остаются почти без контроля.

Вообще же полного уничтожения заразы при ныне практикуемых мерах следует ожидать от естественного течения, как это было уже и прежде при появлении чумных эпидемий в Индии.

Узнав при личном свидании от Мирза-Мехди об опасности, которая грозила бы мне в случае возобновления моих сношений с князем Орбельяни (за ним установлено наблюдение со стороны англичан), и считая уже выполненным возложенное на меня поручение в Индии, я не видел необходимости идти на фиск открытия моего инкогнито, тем более что я был уверен в том, что князь, не имея в Бомбее иной помимо известной мне миссии, после моего письма из Мадраса, в котором я доносил [196] о невозможности поддерживать с ним сношения, будет вызван в Россию.

15 апреля перед посадкою на пароход я и мои спутники — Хаджи-Нияз и Мирза-Мехди — были освидетельствованы в числе прочих пассажиров врачом и выехали в Порт-Саид.

По приезде в Порт-Саид я, рассчитав этих людей, выехал через Александрию, Смирну, Константинополь и Одессу в Петербург, куда и прибыл 1-го июня.

ЦГВИА СССР, ф. 970, оп. 3, д. 1594, л. 34-51.

Комментарии

1. Ольденбургский Александр Петрович (1844-1932) — принц, генерал- адъютант, участник русско-турецкой войны 1877-1878 гг., командир 1-й гвардейской пехотной дивизии в 1880-1885 гг. и гвардейского корпуса в 1885-1889 гг., с 1896 г. — член Государственного совета, в период первой мировой войны с 1914 г. занимал пост Верховного начальника санитарной и эвакуационной части. После 1917 г. — в эмиграции.

2. Вигура Александр Флорович (1856-19...) — врач, доктор медицины, .находился в составе группы русских врачей, командированных в Индию в период эпидемии чумы. Версия Ливкина о сумасшествии Вигуры, видимо, ошибочна. После возвращения из командировки Вигура сделал 13 февраля 1900 г. доклад о результатах своих наблюдений в Индии на заседании Общества охранения народного здравия (см.: Вигура А. Ф. Лимфа Хавкина и другие вещества против чумы... СПб., 1901). В 1905-1911 гг. он занимал должность губернского врачебного инспектора в Саратове, а в 1911-1916 гг. — ту же должность в Житомире.

3. Орбелиани Георгий Ильич (1853-19...) — князь, генерал-лейтенант (с 1910 г.), после окончания Пажеского корпуса служил в л.-гв. Гусарском полку, участвовал в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. на Кавказе, был в составе русско-афганской разграничительной комиссии в 1885-1886 гг., в период войны с Японией 1904-1905 гг. командовал Кавказской конной бригадой, с 1913 г. — в запасе, во время первой мировой войны с 1914 г. состоял в распоряжении А. П. Ольденбургского.

4. Туристическое агентство Кука, основанное в Англии в 1841 г. Томасом Куком (1808-1892) и получившее дальнейшее развитие под управлением его сына Джона Мейсона Кука (1834-1899) как международное агентство путешествий и экскурсий. Существует до настоящего времени. Центральное бюро находится в Нью-Йорке, США.

5. Здесь и далее Ливкин называет бабидами последователей бехаизма — религиозного учения, возникшего в Ираке в середине XIX в. как сектантское в среде бабидов, бежавших из Ирана от преследований шахского правительства. Свое название бехаизм получил от его основоположника Хусейна Али Нури — Бехауллы (1817-1892). Бехаизм был лишен революционно-демократических элементов учения бабизма, этим и объясняется лояльное отношение царских властей к бехаидам в Закаспийской области, где в Асхабаде существовала бехаидская колония.

6. В Порт-Саиде находился и русский консул Генрих Бронн, но Ливкин, путешествовавший под видом персидского купца, очевидно, в целях сохранения своего инкогнито предпочел обратиться за содействием к вице-консулу персидского шахского правительства Ахмеду Язди.

7. Аббас Эффенди — Абдул Беха (1844-1921) — старший сын Бехауллы, после смерти отца в 1892 г. стал главой секты бехаидов, постоянно жил в Акке, Палестине, умер в Хайфе.

8. Куропаткин Алексей Николаевич (1848-1925) — генерал от инфантерии (1901 г.), генерал-адъютант (1902 г.). Окончил Павловское военное училище (1866 г.) и Николаевскую академию Генерального штаба (1874 г.), участвовал в военных действиях в период присоединения Средней Азии и в русско-турецкой войне 1877-1878 гг., служил в Главном штабе, был заведующим Азиатской частью. В 1890-1898 гг. — начальник Закаспийской области, в 1898-1904 гг. — военный министр. В период русско-японской войны в 1904-1905 гг. был последовательно командующим Маньчжурской армией, главнокомандующим вооруженными силами на Дальнем Востоке, командующим 1-й армией. Во время первой мировой войны 1914-1917 гг. командовал гренадерским корпусом, 5-й армией, Северным фронтом. В 1916-1917 гг. — туркестанский генерал-губернатор. С мая 1917 г. до конца своей жизни преподавал в сельской средней школе в бывшем своем имении в Псковской губернии.

9. Возможно, что это тот самый хозяин гостиницы в Лахоре Худа-Бахш, Заслугами которого пользовался впоследствии поручик 1-й Туркестанской артиллерийской бригады В. В. Лосев во время своей поездки по Индии в 1905-1906 гг. (см.: Отчеты о поездке по Индии. Добавление к сборнику материалов по Азии, № 9. СПб., 1908, с. 54).

Текст воспроизведен по изданию: Русские путешественники в Индии XIX - начало XX вв. Документы и материалы. М. Наука. 1990

© текст - Рыженков М. Р. 1990
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Станкевич К. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1990