ИОВАНОВИЧ М.

БОМБЕЙ

Из путевых очерков Милана Иовановича.

(Перевод с сербского).

(Столица Индии — Бомбей, благодаря вспыхнувшей в ней чумной эпидемии, в последнее время обратил на себя всеобщее внимание. Полагаем, что настоящий очерк, принадлежащий перу известного сербского писателя и путешественника Милана Иовановича, которому удалось яркими и живыми чертами обрисовать современное положение индийской столицы в этнографическом, топографическом, промышленном и других отношениях, прочтется не без интереса.

Милан Иованович, прозванный Бомбейским, в отличие от однофамильца, поэта Змая Иовавовича, скончался всего лишь год с небольшим назад в Белграде (26 мая 1896 года) на 63 году от рождения. Воспитанник Венского университета, медик до специальности, он в течение нескольких лет занимал должность врача на пароходах австрийского Ллойда и, состоя в этой, должности, объездил весь свет. Некоторое время он был придворным врачом кн. Николая Черногорского, а в последние годы жизни состоял ординарным профессором гигиены в Белградской военной академии. Кроме специальных медицинских сочинений, ему принадлежит целый ряд драм и рассказов; наибольшею же известностью пользуются его очерки путешествий по Востоку («Тамо амо по Истоку»). Один из этих очерков в переводе с подлинника мы и предлагаем вниманию читателей.)

Мы прибыли в бомбейский порт около полудня. Когда я, отдохнув, вышел на палубу, чтобы осмотреть окрестности, куда забросила меня моя причудливая судьба, солнце уже склонялось к западу.

Бомбейский порт — это не то, что адриатические гавани, где корабль привяжут канатами за борт, потом перекинут мост на берег для удобства пассажиров; наш корабль стоит на якоре за целую английскую милю от берега. [360]

К моему немалому удивлению, увидел я на палубе и около корабля много народу. Но что это за народ! Сидевшие на палубе были мне уже несколько знакомы: это прибывшие с нами мусульмане, бомбейские торговцы, превратившие теперь нашу палубу в базар. Каждый занял свое место, разложил свои узлы с товаром и, вынимая по куску то из одного, то из другого, заманивал покупателей — офицеров и матросов. Кто знает наших турок, не поверит, что это одно и то же племя: бомбейские торговцы отличаются от турок не только своею живописною, пестрою одеждой, но и необычайною говорливостью. Когда они заболтают всем хором, ничего нельзя разобрать. Трудно сказать, что у этих людей подвижнее: руки ли, в которых они вертят свой товар, или язык, которым его хвалят. Они так говорливы, что, когда молчишь, они и тогда отвечают. «Хотите это, да?.. Ничего!.. Есть другое, красивее, лучше, но (конечно!) немного дороже. Да, не правда ли, красиво?» — и так до бесконечности. Если что купишь, наверно обманули. Нужно время, чтобы изучить и знать толк в индийских изделиях (шелковой, шерстяной и бумажной ткани). Если ничего не купишь, эти болтуны не сердятся нисколько, они завяжут свои узлы, побросают их в лодки, и поплывут далее от корабля до корабля, в надежде найти новых покупателей. В сравнении с этими людьми наши магометане... что? наши евреи — настоящие молчальники.

Около корабля совсем другой народ. На больших барках, которые уже привязаны к нашему кораблю, стоит толпа людей и готовится выгрузить из них товар. Но что это за люди! Кожа у них каштанового цвета, рост выше среднего, череп выпуклый, лицо правильное, зубы белы, как слоновая кость, волосы черны, как смоль, о чем можно судить по короткому пучку на маковке их бритой головы. Члены прямы, как свеча, и так правильны, что каждый из них мог бы служить моделью скульптору. Но что всего необычайнее, так это то, что на них нет другой одежды кроме панталон, которые у них так коротки, что ими покрыта только задняя и передняя часть. Эта «одежда» привязана к бёдрам серебряным шнурком... Странно: такая скромность в одежде и такая роскошь в перевязи!.. Ты уже наверное догадался, читатель, что это коренные жители — индусы, я же тебе скажу только, что самый бедный из них непременно носит на себе что-нибудь [361] сделанное из серебра, этого любимого восточными жителями металла.

Эта несколько странная для европейского наблюдателя толпа принадлежит к низшему сословию индийского народа, у которого и до настоящего времени существует резкое раздробление каст. Вот и эта каста рабочего люда, называемая «кули имеет особые подразделения: одни исполняют «чистые» работы, другие «грязные»; занятие каждого из них определено самым рождением. Между кули есть такие, которые носят по городу людей и вообще исполняют труд поденьщиков, одни в доме, другие вне дома, в саду, в поле; но ни один кули не может исполнять работы, которую исполняет кули из низшего разряда. Таким образом состоятельные люди в Индии должны в своих домах держать целую толпу кули на службе, так как каждая работа должна иметь особых людей: кто ходит за лошадьми, не станет работать в саду; кто служит при столе, не будет убирать комнат; и никто из них не станет няньчить детей и носить нечистую посуду: это — работа женщин-кули.

Можно подумать, что эта толпа кули, мужчин и женщин, стоит европейцу больших денег. Но это не так: индус не пользуется харчами своего хозяина, которого он считает «нечистым». Он получает ежемесячно свои десять рупий (около 5 рублей) и ест свою обыденную пищу: нескольких пригоршней вареного рису и двух, трех бананов для него вполне достаточно, чтобы быть сытым и не уступать в силе и выносливости хорошо откормленному матросу. Разумеется, лучшие дома полны кули. Я помню один богатый дом, где во время обеда за каждым гостем стояло по одному слуге в чистой белой одежде, с красною чалмой на голове. Зала была полна слугами, но шума не было никакого, во-первых, потому, что они были немы как рыба, во-вторых, все, не исключая «маиордома», были босы...

* * *

Разумеется, эту первую ночь я провел непокойно: мне хотелось поскорее увидеть индийскую землю и народ, который се населяет. Рано утром я был уже на ногах. Когда я взошел на палубу, солнце показывалось на горизонте. С берега дул легкий ветерок и доносил до меня неизвестное мне благоухание. Я не мог досыта надышаться эти теплым, [362] пахучим воздухом. Пока я так наслаждался, подплывали с берега одна барка за другою прямо к вашему кораблю, и вскоре появились на палубе другие люди, не похожие на тех, которые были вечером. Это были черные индийские лица, похожие на кули, прислуживавших на корабле, с тою разницей, что эти были одеты в белую одежду. Белая простыня обвивала их бедра, на подобие юбки; один конец этой простыни, продетый между ног, был заткнут за серебряный пояс. Таким образом из юбки получались довольно правильные панталоны. Белый нагрудник с длинными рукавами, застегнутый маленькими серебряными пуговицами, надет был прямо на голое тело. Бритая голова покрыта была тюрбаном, обвитым широкою красною лентой. Эти тюрбаны имеют различную форму, смотря по тому, кто к какой касте принадлежит. Богатые имеют поля шире. Но главный знак, по которому можно различать касты и религии Инда, находится у индуса на лбу: это цветные точки, треугольники или линии, проведенные красною, желтою или белою краской. На красный цвет имеет право лишь браманская каста, так как этот цвет у индусов считается священным, как у турок зеленый. Каждый самый последний индус носит за поясом свою, краску и после каждого купанья мажет ею свой лоб, а любящие принарядиться женщины имеют готовую печать, которую прикладывают ко лбу. Мужчины в ушах носят кольцеобразные серьги, украшенные большою жемчужиной.

Пока я был на корабле, каждый день ранним утром эти люди приходили на корабль и оставались тут некоторое время, продавая свой товар: весьма искусно вырезанные коробки из сандалового или черного дерева с инкрустациями из металла или слоновой кости и домашнюю утварь, искусно сделанную из дерева, выкрашенную и лакированную, или художественно вычеканенную из бронзы и серебра. Мне бросилось в глаза, что, когда эти торговцы на корабле, там нет ни одного мусульманина, и обратно. Когда я спросил, что это значит, мне сказали, что индусы и мусульмане считают друг друга нечистыми. Пожалуй, обе стороны правы; по крайней мере, что касается их домашней чистоты, то, когда я проходил через те предместья города, которые населены ими, я действительно заметил, что те и другие достаточно грязны.

Когда эти чудные гости, немного поторговав, ушли с корабля, появилось новое лицо. Это был человек малайской расы с черною курчавою бородой и таким же [363] пучком волос на голове, живописно обмотанным весьма грязным полотенцем. Плечи у него были покрыты куском какой-то пестрой материи, на голых ногах — сандалии из белого камыша. Он тащил на спине большую сумку, которая вследствие множества заплат казалась какою-то этнографическою картой. Взойдя на палубу, он сложил с себя сумку и уселся, поджав под себя ноги. Его сопровождал какой-то человек — на вид товарищ, а по обхожденью слуга, — этот человек стоял в почтительном отдалении от своего господина и подавал, доставая из сумки, все, чего тот требовал.

Это был один из тех индийских фокусников, которых можно встретить во всяком углу огромной Индии. Они забавляют публику своим искусством и живут на небольшой «бакшиш», который им дают зрители. Кстати эти фокусники занимаются ловлей очковых змей, т. н. кобр, которых в Индии многое множество; рассказывают, что они знают лекарство от укушения этого ядовитого пресмыкающегося. Каменистая бомбейская почва полна этих змей. Днем они прячутся по норам и расщелинам, а ночью, как мыши, выходят на добычу; поэтому кто живет на даче, вне города, по ночам не смеет выходить из дому без огня. Эти отвратительные пресмыкающиеся вползают даже в дома, и жители, чтобы оберечь себя от них, застилают все коридоры, ведущие в помещение, толстыми и очень шереховатыми кокосовыми циновками, которых кобра не любит...

Интересно видеть этих голых сынов Индии, которые утром не знают, где проведут ночь; и как мало у них приспособлений для их фокусов! Все их снаряжение заключается в одной сумке, в которой находятся мячи из тряпок, дырявые корзиночки и разные бамбуковые палочки; а если им нужно еще что-нибудь, то они берут у публики. Это не то, что наши «магики» с их столами, нагруженными коробками и коробочками, с их искусными монологами, которыми они стараются отвлечь внимание зрителей. Весь разговор этих черных сынов Индии: «Он, ту, три», — и из дырявой корзиночки, которая несколько минут перед тем кружилась пред нами на все четыре стороны, они вынимают одного голубя за другим и суют их в свою сумку. Они проглатывают перед нами по десятку мячей и вынимают их постепенно из разных мест своего черного тела. Один меня удивил своею ловкостью: он брал у повара куриное яйцо и к какому бы [364] месту лица он его ни прикладывал, оно стояло как прикованное. Я думал, что на скорлупе есть какой-нибудь клей, но нигде не мог его найти, хотя и видел своими глазами, как это яйцо висело — то на носу, то на ушах.

По окончании такого представления выносится круглый короб со змеями. Пока слуга играет на свирели, хозяин поднимает крышку. В то же мгновение три-четыре змеи, подпрыгнув вверх, бросаются из короба, сгибают шеи по направлению к фокуснику, надуваются (на шее в это время ясно видны очертания очков), крутятся весело под музыку, и когда к ним приблизится рука фокусника, они дотрогиваютея до нее с быстротой молнии, и в эту минуту глаза их блестят, как бриллианты. Так как в Индии от укушения змей умирает много народу, то великобританское правительство в Индии дает награду за всякую голову змеи, но эти люди не хотят умерщвлять и продавать их, так как живые змеи дают им больший заработок. Впрочем, и это опасное животное имеет своего врага, который немилосердно его уничтожает. Этот враг — маленький, невинный, но очень ловкий зверок, похожий на нашу куницу, с тою разницей, что имеет длинную и очень острую мордочку. Когда фокусник найдет и приручит этого зверка, он получит хороший заработок. Англичане очень любят смотреть на борьбу манга (так называется этот зверок) с коброй. Хозяину платят обыкновенно три рупии, и он тотчас же вынимает своего манга из сумка: короб немного открывается, и кобра высовается из отверстия. Интересно видеть, как эти животные смотрят друг на друга: кобра тотчас поднимают свою шею и следить за каждым движением манга. Этот, в свою очередь, зная, что ему со стороны змеи грозит опасность, пятится ловко назад и смотрит, с какой стороны ему удобнее напасть. Он маневрирует как бульдог, который хочет ухватить кабана за ухо. Борьба продолжается недолго — пять, десять минут — и обыкновенно оканчивается победой манга. Улучив удобную минуту, когда змея раскрывает свои челюсти, чтобы укусить его, он засовывает ей в рот с боку свою нижнюю челюсть, а верхнею тихо прижимает ей голову. Уже после первого нажима со змеей делаются конвульсии, а после второго она протягивается во всю длину, а маленький победитель возвращается довольный в свою сумку... Англичанам давно уже известно, что эти фокусники знают средство против укушения змей; однако, ни один еще [365] из них не продал британскому правительству тайны, хотя за выдачу ее назначена большая сумма.

* * *

Между тем солнце уже стояло высоко, и в воздухе чувствовалась жара. В этих странах человек одевается сообразно с температурой, подражая в этом туземцам: он надевает прямо на голое тело толстую бумажную одежду, которая лучше всего отражает лучи солнца. Индийский тюрбан, через который не могут проникнуть лучи солнца, заменяет европеец толстою тростниковою, обшитою белым полотном шляпой с широкими загнутыми вниз полями. Чтобы голове не было жарко, внизу под шляпой подшивается узкая решетчатая кепи, и таким образом между ею и шляпой непрерывно проходит воздух. На ноги надеваются полотняные башмаки с толстою подошвой, чрез которую не может проникнуть теплота земли. Одетый таким образом европеец может гулять по этой стране, не рискуя погибнуть от солнечного удара. Кто вследствие жары не может ходить, тот влезает в один из тех продолговатых сундуков с шестами, которые стоят на всяком углу, закрывается с обеих сторон занавесями, и кули несут его на плечах, куда ему угодно. А если ему не нравится эта езда в клетке, он садится на двухколеску (боги) рядом с кучером и прохлаждается во время быстрой езды. Таким образом то идешь, то едешь, то качаешься на плечах носильщиков. Последний способ передвижения всего более любят англичане. Они имеют свою торговлю в городе, а живут в окрестностях его — в садах, и оттуда их каждое утро носят кули в город; пока их несут, они, лежа на носилках, прочитывают утренние газеты. К вечеру приезжают в фаэтонах за ними их семейства, и они вместе едут на морской берег, чтобы прохладиться; а когда наступают сумерки, возвращаются но своим домам. Всякий день, кроме воскресенья, можно видеть на просторном берегу, глядящем на залив, сотни экипажей разных форм; на каждом из сзади и спереди по двое слуг в белой одежде с красным тюрбаном на голове. Экипажи тут останавливаются; мужчины слезают и подходят к другим экипажам, чтобы поздороваться с дамами, и когда окончится эта напыщенная церемония, они разъезжаются по домам. Так как среди англичан тоже есть какой-то кастовый дух, то более богатые [366] из них одевают своих слуг в зеленые кафтаны, подражая в том английской аристократии, которой, разумеется, в этом обществе нет. Сами господа и госпожи одеваются по последней моде, как в Англии для визитов; но что удобно для британского климата (черное пальто, цилиндр и лакированные полусапожки), здесь обращается в пытку. В одежде и украшениях дам замечается большая роскошь. Несколько раз наблюдал я это общество на Аполобандере (так называется это место прогулки, или, лучше сказать, место скачек), и каждый раз с сожалением глядел, как жестоко парится оно в своих модных костюмах. Несмотря на достаток, эти европейские выходцы, как мужчины, так и женщины, похожи на голодающих: они худы и бледны, движения их вялы. Веера из больших страусовых перьев с трудом движутся в руках дам. На женских лицах написана какая-то тоска — должно быть, по Европе, так как этот климат им, очевидно, досаждает, а может быть, и по опахалу (panka), этому диковинному веерообразному снаряду, который висит у них в домах над постелями, диванами и обеденными столами и, качаясь беспрестанно днем и ночью, прохлаждает обитателей дома. Без опахала англичанин не может ни обедать, ни спать, да и в магазине сопровождает его, как тень, кули и прохлаждает большим веером из пальмового листа.

* * *

Когда я взобрался на высокую, сложенную из твердого камня бомбейскую набережную, было 8 часов, а это время у англичан — раннее утро. И здесь, как в Египте, европейцы живут ночью, а утро проводят во сне. Толпа кули сидела на берегу, в тени фикусовых деревьев, и жевала свой незамысловатый завтрак. Большое пространство было разделено заборами на правильные дворы, и я должен был пройти чрез лабиринт таких отделений, в которых были сложены в кучу разные товары, предназначенные для вывоза, пока не достиг ворот одного обширного здания, чрез которое проходят в город. Чрез этот лабиринт, который есть ни что иное, как бомбейская таможня, приходится проходить всякому вновь приезжему. Куда ни взглянешь, всюду стоят сторожа; но они никого не задерживают и не говорят ни слова, если только этот приезжий не несет с собой какого-нибудь товара, но всякого проходящего, провожают внимательным взором. [367] Выйти из города можешь на какую угодно сторону, но в него должен войти только этим путем. Таможенные порядка у англичан так хороши, что контрабанда в порте совсем невозможна. Если какой-нибудь корабль прибыл с товаром, который легко провезти контрабандой, то таможенный чиновник является на корабль и живет на нем до тех пор, пока он не выгрузится и не оставит порта.

Английская часть Бомбея мало отличается от британских улиц в Европе. Те же просторные, но невысокие здания, те же скверы с парками, бассейнами и памятниками. Только у каждого дона колоннада, чтобы гуляющие могли ходить в прохладе. Окна у домов необыкновенно велики, и каждое имеет над собою навес, чтобы солнце не могло проникнуть внутрь дома. Такие же навесы и на железнодорожных вагонах. Магазины в этих домах очень просторны; но ни в одном из них не выставляется в окнах товар, как в наших магазинах. Простая доска у дверей показывает, какой это магазин, а когда войдешь внутрь, поневоле удивишься богатству и красоте его.

Жизнь в этой части города начинается около десяти часов. Когда я вошел сюда, было все затворено, как ночью; только по углам стояли чернокожие полисмены и с удивлением смотрели на раннего прохожего. Так как в это время поливали парк, я остановился ненадолго в его прохладе и рассматривал дивную экзотическую флору его. Садовники только что окончили свою работу и прыгали голые, как были, в большой бассейн, чтобы выкупаться по браманскому обряду. Когда, немного прохладившись, я пошел дальше, то заметил ребенка семи-восьми месяцев, лежавшего под колоннадой и игравшего с своими кулачками. Возле него стоял полицейский, и видя, что я с удивлением оглядываюсь, ища его родителей, сказал лаконически: «Сирота, сэр, можете его взять». Разумеется, я не воспользовался этим разрешением; но позже слышал, что это — нередкое явление в Бомбее. Таких детей берут европейцы, и, выкормив, употребляют их в качестве нянек (если это женщина), а мужчин — в качестве работников вместе с другою прислугой, за что их лишь кормят и одевают. Такие работники не смеют без разрешения властей оставлять своих «благодетелей». Прежде чем европеец «усыновит» такого ребенка, он должен окрестить его и, вероятно, чрез это приобретает все права на раба. Потому-то в Бомбее [368] можно встретить людей чисто малайского типа, которые с какою-то заносчивостью говорят: «Я — христианин». Все дети от смешанного брака должны быть христианами. Нужно заметить, что только европеец берет иногда черную жену, настоящий же индус никогда не женится на белой. Дети от смешанного брака имеют черную кожу, хотя и светлее, чем дети настоящих индусов. Они составляют так называемую половинную касту (halfcast), которая, будучи христианскою, имеет в британской Индии некоторые права на низшие военные и светские звания; но, несмотря на все это, люди этой касты находятся в презрении у англичан и не могут занимать высших должностей. Эта половинная каста уже смешивается с белыми женщинами, или, скорее, с женскими европейскими подонками, которые, приезжая сюда в поисках счастья, теряются в этих странах; дети от этих браков имеют более светлую кожу. И так до бесконечности, так что в конце-концов часто недоумеваешь, что это за человек: действительный ли европеец, или индус от смешанного брака. Трудно отличить этих людей от смуглых итальянцев и еще более смуглых португальцев.

Белые и цветные люди не сообщаются друг с другом. О знакомстве и дружбе между ними не может быть и речи. Если какой-нибудь белый берет цветную жену, он исключается из своего общества, и протянуть руку такому человеку считается крайним унижением. Англичанин смотрит на цветного человека, как на вьючное животное, он и у себя в доме своего цветного слугу избегает называть по имени, а зовет просто «чули». Домашний попугай или обезьяна пользуется в доме большим почетом, нежели этот человек другой расы...

* * *

Город Бомбей занимает весьма большое пространство и разделен на множество частей, сообразно составу жителей. Всякая, скажем, раса имеет свою особенную колонию. Ближе всего к порту находится внутренняя часть города, так называемая «крепость», хотя в ней нет никаких укреплений. Вероятно, это место когда-нибудь было, укреплено. «Крепость» эта окружена пространными полями, которые пересечены густыми аллеями из платана и индийского фикуса, — того самого растения, которое в небольшом виде встречается в [369] европейских гостиных. В этой возвышенной части города воздвигнуты величественные государственные здания: университет, библиотека, музей, галлерея искусств и др., местами украшенные садами и памятниками. Ниже расположены рядами предместья, начиная с юга от порта, и так вокруг до малабарского берега. Прежде всего идут густонаселенные мусульманские колонии до порта, а за ними — индийские вплоть до моря. Так как в Бомбее только индийского населения числится до полмиллиона душ, то легко можно представить, как велики эти предместья. Калькутская улица (Калкадеви), которая пересекает эти колонии, имеет в длину от семи до восьми километров; дома на ней двухэтажные. Идя по периферии этих полукругом рядами расположенных колоний, дома встречаешь все реже и меньше, а между ними начинает появляться зелень бананов и кокосовых пальм. Когда пройдешь и эту линию, видишь на восточной и северной стороне маленькие скрытые в густой зелени деревушки, а к северо-западу, идя к морю — густые кокосовые леса, в которых разбросаны дома европейских поселенцев. Эти дома низки, с большими, широкими крышами, так что вокруг домов остаются под крышами широкие проходы. Так как эти крыши сделаны из сухого пальмового листа Серого цвета, то издали их трудно различить в густой тени пальмового леса. Вокруг домов видны прекрасные сады и парки. Дома эти очень просторны и удобны, но вследствие большой жары обитатели их проводят время по большой части под кровлей около домов. Эта европейская колония завершается на западе холмиком, который называется Малабарским (Malabar Hill), и на этом возвышенном месте, что глядит на океан, воздвигнуты посреди садов палаты бомбейских набобов, а лучшее место занимает губернатор (governor) Бомбейского округа. В Бомбейском округе на считывается до 60 милл. жителей, и потому этот «начальник» является чем-то в роде владетеля большого государства. Он и живет как таковой. Что у нас можно видеть вокруг дворов владетельных особ, можно видеть и на Мала-бар-хил-у. Это целый город, застроенный домами для чиновников и слуг, казармами, конюшнями и всякими другими службами. Эту колонию пересекают широкие, как снег белые, дороги, по которым днем и ночью с шумом катятся фаэтоны. Лишь поутру этот шум на некоторое время затихает. [370]

* * *

Главная дорога отделяет эту величественную колонию от браминского села, которое, находясь на другой стороне этого холма, скрывается между скалами. У самой дороги в большой скале находится маленькая дверь, которая ведет в эту «святую обитель». Перед дверью на возвышенном месте, похожем на очаг, сидит факир и неподвижно смотрит пред собой. Его голое тело все покрыто белою пылью, а лоб окрашен красною краской. Тут он сидит, кто знает с каких пор, и думает — кто знает о чем. Дни и ночи проводит он на этом месте, погруженный в размышления, и множество людей считает такую жизнь религиозною. Этот «святой» ни на кого не смотрит, ни с кем не говорит; питается он фруктами, которые приносит ему религиозный народ. Пройдя через дверь, мы очутимся в четыреугольнике, окруженном двухэтажными домами. Нижние этажи отворены, и внутри можно видеть разные реликвии, повешенные на стенах. В глубине этого четыреугольного пространства воздвигнут престол, как в христианском алтаре, у которого висит колокол, а над ним горит лампада перед иконой браминского святого с тремя парами рук, а посреди этого храма нежится подчас дебелая телка, пользующаяся большим почтением у этого религиозного народа. Посреди этой «обители» выложена четыреугольная глубокая, весьма большая яма, на дне которой виднеется мутная вода; в эту лужу с обеих сторон ведут ступени. Это — священная купель набожных индусов, так как в нее по временам прибавляют водицы из священного Ганга.

* * *

Haряду с индусами и мусульманами Бомбей населен парсами. Парсов всего менее, но по богатству они превосходят и индусов, и мусульман вместе. Я только что упомянул индийских набобов на Малабар-Хилу, а эти набобы по большей части парсы — народ кавказской расы, отличающийся красотой и правильными чертами лица. Они переселились сюда из Персии, когда там вводилось мусульманство. Не желая переменять веру, часть народа поселилась на Малабарском приморье и сохранила свою старую (фетишскую) веру и свой первобытный тип. На улицах Бомбея часто встречаешь красивых, толстых людей с черными курчавыми волосами и бритою бородой, похожих на константинопольских. армян, в шелковых черных длинных и узких халатах и брюках из [371] черного, зеленого или желтого атласа; на ногах дорогие английские ботинки, а на голове шапка в роде цилиндра. Нищих между парсами нет, но менее богатые из них живут в городе, а богачи по дачам. Все они занимаются исключительно торговлей и этим наживают большие капиталы, что и видно по их обстановке. Их дома по удобству не уступают английским, а по внутреннему убранству далеко их превосходят. Парс по внешности совсем персиянин, а по духу — образованный европеец. Все они говорят на английском языке, как природные англичане, все в образе жизни и во вкусе подражают англичанам и показывают большое желание сравняться с европейцами; но ни один из них ни на волос не отступит от своей старой веры и ни за какую цену не заменит своей персидской шапки европейскою шляпой. Их храмы — простые, но просторные одноэтажные дома, с неугасимою лампадой посредине; вокруг голых стен рядами устроены сиденья. Иноверцу вход воспрещен, и то, что я рассказываю, я видел снаружи через решетку. Насколько парсы богаты, можно судить по тому, что некоторые из них на свой счет построили монументальные государственные здания: коллегии, библиотеки и другие тому подобные учреждения. Один из них воздвиг посреди парка «Царицы индийской» памятник из каррарского мрамора — колоссальную фигуру, сидящую на престоле, — и это на свой счет без всякого «комитета для сбора пожертвований». За такую лойяльность мудрое британское правительство дарует им титул «баронета», — а это идеал всякого богатого парса. Но этот титул плохо помогает им среди тамошних надменных европейцев. Они — люди кавказской расы, по науке и образованию такие же европейцы; несмотря на то, не было примера, чтобы какой-нибудь «бакалейный торговец» чистой английской крови протянул свою руку миллионеру парсу. Парс для него то же, что голый, бедный индус, т. е. (говоря по-английски) дикий, поганый, неверный, раб и т. п. Приведу пример, чтобы показать, как эти парсы измеряют богатство: раз я спросил богатого парса: «а что ваш портовый агент (который по происхождению был также парс) богатый человек (vell of man?)» — «Нет», — ответил он, и при этом прибавил лаконически: «у него 20-30 тысяч фунтов». — И вот, имея 40-60 тысяч дукатов, этот веселый Адулджи (так его звали) изо дня в день, с утра до [372] ночи в порте жарился на солнце или мок на дожде, наводя справки, чего на каком корабле нужно.

* * *

Различие в вере у этик трех представителей бомбейского населения всего более обнаруживается в погребальных обрядах. Магометане кладут своих покойников в гробы, индусы их сжигают. Всех умерших за день сносят на обширное, огороженное высоким забором кладбище или, скорее, пожарище, кладут их на общий или свой собственный костер и, когда смеркнется, сжигают их. Так как это «пожарище» недалеко от Малабарского берега, то мы всякий раз могли наблюдать пожар: высокие стены, освещенные красным пламенем, похожи были среди ночи на какую-то колоссальную циклопскую фабрику. Можно себе представить, сколько работы на этой фабрике по ночам, если принять во внимание огромное количество браминского населения в Бомбее. Когда ветер дул по направлению к порту, в воздухе ощущался запах дыма, доносившийся с этого пожарища. Богачи, как и везде, тратят много за упокой души умерших, и так как они не могут тратить деньги на колокола, парадные экипажи и другую роскошь, то они устраивают костер из дорогого сандалового дерева и на нем сжигают своего дорогого покойника.

Известно, что браминская религия предписывает сжигать вдову на одном костре с ее умершим мужем. Нетрудно себе представить, какие сцены при этом происходят: одна женщина полуопаленная спрыгнула с костра, но снова была силой брошена в огонь. В британской Индии этот варварский обычай воспрещен, но внутри Индии процветает и доселе. Вдова добровольно идет на костер, может быть, потому, что верует в обещание Аир-Веды, что там для нее наступит лучшая жизнь с ее мужем, а может быть, и потому, что всякое сопротивление было бы бесполезно.

Парсы хоронят своих мертвецов с меньшими издержками. В глубине Малабарского холма, на возвышенном и просторном месте построена большая круглая башня без крыши. В нее ходят с верхнего этажа пристроенного к ней здания через длинный коридор. Вокруг этой башни густой тропический лес, обнесенный высокою стеной и наполненный всякого рода хищными птицами. Посреди башни над сводом, на который входят, устроена толстая железная решетка. Покойника [373] вносят в башню и кладут на решетку. В то же мгновение на него с криком и шумом набрасываются хищные птицы. Некоторые из них так голодны, кто бросаются даже на носильщиков, если те не успеют убежать. Что в это время происходит в башне, не трудно угадать: один орел за другим вылетает оттуда с кусками мяса в когтях и садится на свое место. В несколько минут труп ободран. На место орлов являются копчики, вороны и другие менее хищные птицы; наконец, доходит черед и до мышей; кости одна за другой начинают падать чрез решетку на свод; их собирают «могильщики» и чрез отверстия в своде бросают на дно башни. После того настает глубокая тишина, — и так до нового покойника, почему эта башня и называется «башней молчания» (Tower of Silence). Где живут парсы, там и «башни молчания»; в Адене, например, их две или три. В Бомбее рассказывают, что парсы осуждают на смерть своих соплеменников за проступки пред религией, бросая провинившихся в башню на съедение хищникам. Не знаю, насколько это верно, но говорят, что одна девушка была осуждена на такую смерть за то, что находилась в незаконной связи с одним английским чиновником. Это дошло как-то до сведения властей, и девушка была спасена как раз в то время, когда ее собирались вести в башню. Это мне рассказывал один из высших английских чиновников в Бомбее.

* * *

Раз я повел речь о женщинах, скажу несколько слов о прекрасных обитательницах Бомбея. Черные индуски — среднего роста, по большей части миниатюрны, но как и мужчины имеют очень красивый, правильный стан. Лицо овальное, черты правильные; волосы черные и длинные, заплетены в косы, обвитые вокруг головы, и украшены белыми душистыми цветами. Одежда их состоит из трех частей: нагрудника с короткими шелковыми рукавами, простыни, обвитой вокруг бедр на подобие купальных панталон и другой большой простыни, которая обматывается вокруг тела, а край перебрасывается через плечо. При такой одежде формы тела обрисовываются так ясно, что, кажется, будто на них нет никакой одежды, тем более, что простыня эта из тонкого белого муслина. Богатые женщины завертываются в шелковые простыни яркого цвета, а жены бедных кули носят только нагрудник и [374] панталоны не особенно белые. Ноги голы, но на нижней пасти голени всякая индуска носит серебряную браслету, которая у некоторых так толста, что мешает им ходить. Эта браслета не имеет застежек, а спаивается на ноге. Кроме того на всяком пальце ноги они носят по одному или по два серебряных кольца. На бедрах у женщин, как и у мужчин пояс, сплетенный из серебряных шнуров, которыми подвязаны панталоны. Богатые женщины кроме этих обычных украшений носят еще золотые серьги и ожерелья, но все без различия, и богатые, и бедные, при выходе замуж продевают в левую ноздрю золотую серьгу, которые наши женщины носят в ушах. Только поэтому можно различить замужних индусок от незамужних.

Парсянки белы, как лилии, и красивы лицом; стан полный, но правильный, волосы черные и длинные. По выходе замуж, они прячут свои волосы, как еврейки, под узкою шелковою повязкой. Так как между ними нет бедных, то они по большей части одеты в шелк. Одежда их отличается от одежды индусок только тем, что она богаче. Кроме того, они носят узкие шелковые панталоны и дорогие чулки и туфли. Простыня, которою они завертываются, обыкновенно из китайского шелка, у молодых — ярко красная или голубая, у старых — синяя и черная. Драгоценностей они не надевают; разве только изредка встретишь богатую парсянку, едущую в экипаже разодетою по-английски.

Разумеется, парсянки превосходят индусок не только белизной кожи, которая у них гораздо красивее и нежнее, чем у европеянок, но и красотой и округлостью стана.

Мусульманки, наконец, одеты, как и везде, в шаровары и пестрый нагрудник. Шелковое покрывало на них такое же, как и на индусках, но они носят разнообразные украшения. Ходят они с открытыми лицами, как и остальные женщины. В красоте мусульманки сильно уступают парсянкам: между ними много очень толстых, в кожа у них не совсем бела...

* * *

В виду большого пространства, которое занимает город, а может и вследствие сильной жары, в Бомбее редко кто ходит пешком, большинство ездит. Кроме упомянутых сундуков с шестами, в которых качаются английские господа на плечах кули, в Бомбее есть три вида повозок. Два — [375] европейского типа, и один — индийского. Для иностранцев есть фиакры, которые только тем отличаются от наших, что устроены в виде такого же сундука, которые носят на плечах кули. Когда спущены занавески с обеих сторон, эти фиакры похожи на еврейские повозки для покойников. Можно себе представить, что в таком экипаже испытывает седок во время полуденного жара. Только раз я проехался в такой повозке, и кроме езды получил и то удовольствие, что выкупался, разумеется — в поту. Потому для езды больше всего употребляются так называемые боги. Эту высокую двухколеску, похожую на итальянский извозчичий экипаж, везет один добрый английский конь. Сиденье только одно, и пассажир садится радом с кучером. Лошади — очень сытые, но вследствие большой жары скоро устают. Вообще европейские лошади в этих странах живут недолго, хотя у их головы покрыты толстою камышовою покрышкой с отверстиями для ушей. На этих открытых двухколесках ездить приятно: при быстрой езде продувает ветерок, и не чувствуешь сильного жара. Третий вид экипажей — это индийские двухколески: простой сундук, открытый спереди и сзади и раскрашеный разными красками, с небольшою крышей из толстого полотна, которая в зимнее время предохраняет от жары, а летом от ливня. Вместо лошадей запряжены два маленьких горбатых зебу, которые по быстроте не уступают лошадям, а по выносливости далеко их превосходят. Таких повозок в Бомбее бесчисленное множество, ими испещрены все дороги. Хотя они и не велики, однако на дне сундука усаживается до пяти-шести человек, — таким образом они служат чем-то в роде омнибуса, и езда в них туземцам обходится, вероятно, очень недорого. Европейцы ими не пользуются потому, что в них нет сиденья.

Для бедного класса, а в особенности для рабочей касты есть в Бомбее и трамваи. Они проходят только по широким главным улицам. В них редко встретишь англичанина, а англичанку никогда. Больше всего ими пользуется средний класс индусов. Парсы, как и англичане, имеют собственные экипажи.

Так как Бомбей служит главным торговым местом для Европы, то здесь можно встретить типы изо всех частей обширной Индии. В экипажах на улицах часто видишь обитателей внутренней Индии: торговцев с юга в богатых вышитых золотом кафтанах и с подножия Гималаи в их [376] живописной одежде из кашемировой ткани, богато расшитой черным шнуром. Те — представители малайской расы, эти — кавказского типа. Между разнообразными экипажами волнуется по улицам разнообразный народ, так что глаза разбегаются. Только что остановишься на одном экзотическом лице, как вдруг твое внимание привлекает другое. Вот в пестрой повозке сидит пара молодых людей под большим шелковым зонтом: он лет восемнадцати, она — четырнадцати; они глядят друг на друга и радуются, что столько народа присутствует на их «свадьбе». Перед повозкой бьют таламбасы и играют свирели, а впереди пляшет веселая толпа сватов. А вот толпа факиров с всклокоченными волосами и бородой странным криком напоминает верующим о смертном часе и обещает своими молитвами отворить им райские двери, если им уделят какой-нибудь жирный кусок. И, действительно, религиозный народ выбегает из домов и наполняет их глубокие сумы всякими дарами. Из-за угла на всю эту сцену смотрит белый, как лебедь, парсский поп и от улыбки на его лице слегка приподымается правый ус: он не понимает блаженства, которое обещают факиры своему народу, и с успехом, повидимому, убеждает свою паству, что лучше держаться своей веры. Но вот чрез эту группу быстро скачет какой-то всадник и кричит что-то во все горло: это ходячее объявление, а о чем это объявление, не могу сказать, так как ни слова не понял. На это волнение из-за угла смотрит толпа китайцев, продающих здесь свои необыкновенные карзины, сплетенные из ротанга (морской трески); их безбородые лица осклабляются при появлении в толпе какого-нибудь индуса в костюме Адама; на углу в таком же костюме позади своей корзины стоит старуха; она завертывает в зеленые листья какую-то белую землю, смешанную с мускатным орешком, и продает ее прохожим индусам для жеванья, отчего ихние челюсти делаются такими красными, будто они пили кровь, что, по их мнению, придает красоту лицу. А мне, при взгляде на эти губы и челюсти, всегда казалось будто это «красивое лицо» хочет выкусить у меня кусок мяса. Эту пеструю картину дополняет легион разных мелочных торговцев. Один носит на голове клетки и предлагает пестрых птиц с Малайского полуострова, другой покрыл свою наготу тигровою шкурой и позволяет всякому за известную плату отрывать по куску его пестрого наряда, у третьего на голове целая куча [377] шелковых шляп с Мадраса, которые он снимает одну за другой, показывая покупателю. — И так идет с утра до ночи: ноги спорят с языком, крик раздается по улицам, пока горло не охрипнет. На бомбейских улицах встретишь все, что твоей душе угодно и неугодно, только того, чего больше всего в Индии и без чего нельзя себе Индии представить, нигде не встретишь — это слона. Несколько раз я был в Индии, ходил по улицам по всем направлениям с утра до ночи, но живого слона не видел. Где бы англичанин ни ездил на своих лошадях, будь то в Бомбее, Калькутте или на самой родине слонов — на Цейлоне — этих животных нет. Британец не хочет, чтобы это неповоротливое чернокожее беспокоило его дорогих коней, и потому слон не смеет появиться даже в своем родном доме...

* * *

Произведения обширной индийской» обрабатывающей промышленности сосредоточиваются главным образом в Бомбее, так как это торговое место всего ближе к Западу. Большие фабрики ковров из Герата, кож из Сурата, пестрых циновок из Малабара, серебряных и золотых украшений из Делии имеют в Бомбее свои обширные склады, не говоря уже о произведениях природы, которыми изобилует эта земля. И если бы не было огромной архитектуры браманской, мы могли бы уже по этим красивым и разнообразным изделиям изучить древнюю культуру этого народа. Тяжелая шелковая ткань индийская, затканная золотом и серебром, так красива и драгоценна, что ничего подобного в Европе не выделывается. У нас такую ткань можно видеть только в церквах на богатых священнических облачениях, а там из нее делают женские нагрудники и мужские кафтаны для богатых граждан. Из такой же ткани делаются шапочки, так как индусы носят свой красный тюрбан только вне дома.

Разумеется, в виду огромного спроса, и фабрики велики. Фабрики, где прядут шелк, изготовляют золотые украшения или плетут шелковые шнуры, — это просторные, многоэтажные здания со множеством рабочих. Работа — ручная, нигде не слышно стука машин, не видно высоких труб. Производства разделяются по классам, и каждое занимает свой квартал. Так в индийском предместье есть длинные и узкие улицы, где изготовляется и продается только одежда, в другом месте [378] целая улица занята золотых дел мастерами, и их драгоценный товар разложен тут же на прилавках; на третьей улице продают только отшлифованные каменья, начиная с бриллианта и кончая халкедонскою пуговицей; а там — только обувь: низкие ботинки из тонкой гладкой кожи, легкие, как перо, и такие мягкие, что в них можно ходить как в чулках. И, что интересно, возле этих лавок помещаются и мастерские, так что работу можно видеть на всех ступенях. Ремесла, для которых нужен простор, как столярное, занимают целые части предместья; товар лежит здесь по лавкам, магазинам и улицам днем и ночью, так как на улице и работают, и спят. Когда смеркнется, зажигают лампионы с кокосовым маслом, бледный свет разливается по базару, и отдельные предметы блестят издали.

Хлопчатобумажные изделия занимают целый лабиринт узких и кривых улиц, по обеим сторонам которых товар навален кучами, но на каждой улице продается особый род ткани. Бумажная ткань вырабатывается в Бомбее по большей части из местного хлопка, и этою тканью отсюда снабжается большая часть Индии. Если принять во внимание, что большая часть населения носит одежду из этой. ткана, то легко себе представить, какова сутолока на этом базаре. Базар помещается, как и все базары на Востоке, в старых деревянных зданиях с узкими улицами внутри, покрытыми шатрами. Ради предосторожности на случай пожара этот базар, как и константинопольский «бизистан», закрывается с заходом солнца...

Дома в индийском предместье по большей части деревянные, но крепкие, и многие украшены красивым орнаментом. Нижний этаж обыкновенно отворен, здесь помещается лавка или магазин, отсюда узкая лестница ведет в верхние этажи. Вдоль всего фасада у всякого этажа — балконы; окна так велики, что в простенках остаются только столбы, на которых держатся верхние этажи и крыша. Таким образом домашнюю жизнь индуса можно наблюдать с улицы, в особенности когда в донах зажигают огонь. Богатые торговцы имеют свои склады в первом этаже, а живут во втором. Так как дома близко построены один от другого, то улицы ночью похожи на наши, когда они освещены фонарями. Глядя на эти деревянные дома снаружи, никто не скажет, какое в них помещается богатство. Раз как-то я взошел по узкой лестнице на [379] верхний этаж, здесь встретил меня хозяин в белых, импровизированных из простыни панталонах, без рубашки, с шелковою шапочкой на голове. Большие четыреугольные тюки с кашемировыми материями стояли на полу. Некоторые шали, которые он мне показывал, были очень драгоценны (по двести, по триста фунтов); несмотря на то, все это лежало в этом здании, и, в случае пожара, сгорело бы до тла. Удивительно, что в Бомбее никогда не случается пожаров, хотя здесь в течение целых шести месяцев не бывает ни капли дождя. В это время городские улицы и главные пути, где проходит трамвай, поливаются; на остальных — пыль по щиколку; в предместьях города, вследствие большого движения, на улицах пыль стоит столбом.

Во время муссона, с мая до октября, Бомбей купается в дожде. Густые облака проходят над городом, обливая его каждый час ливнем: полчаса льет ливень, а затем снова полчаса светит солнце. Пока льет дождь, прохожие прячутся, где попало, под фикусом или колоннадой; когда дождь перестанет, бегут далее. Во время дождя все, что можно, покрывают гуттаперчевыми покрывалами; гуттаперчей покрыты балконы, трамваи и даже зонты, так как обыкновенная ткань не выдержала бы такого ливня. Целых шесть месяцев стоит такая погода, только на день или на два до или после полнолуния небо проясняется, и тогда наступает приятное время: в такие дни всего сильнее ощущается благоухание тропических растений; но в это время и жара достигает высшей степени. В такое дождливое время змей на полях вокруг города можно видеть даже среди дня (вода выгоняет их из нор), и гулять по паркам нужно с большою осторожностью. Однажды ливень задержал меня на ночь на одной даче; из веселой гостиной меня ввели в просторную, застланную шероховатыми циновками, спальню. Оставшись один, я осмотрел все углы, и только тогда, когда убедился, что в комнате нет кобры, улегся в постель, поставленную среди комнаты. Несмотря на то, не мог сомкнуть глаз: всякое шуршанье выводило меня из дремоты, и, зная, что кобра, как кошка, любит теплое местечко для спанья, я боялся, как бы она не вползла ко мне на кровать. Только когда взошло солнце, я потушил лампу и заснул. С тех пор я отказывался от гостеприимства моих знакомых.

В сухое время года окрестные парки по большей части населяются бедным классом европейцев, которые не могут [380] нанимать дорогих дач около Бомбея. Они раскидывают здесь свои шатры и проводят в них целое лето, или, лучше сказать, зиму, с октября до мая. Эти большие четыреугольные шатры похожи на маленькие домики, внутри разделенные на две неравные половины. Большая — это зала, которая служит в то же время столовой, меньшая снова разделена пополам: в одном отделении — спальня, в другом — купальня. Эта колония состоит по большей части из холостых конторщиков, прикащиков, мелких чиновников, музыкантов и учителей, которые после трудового дня проводят здесь время довольно весело.

На одном из обширных полей, которые с трех сторон отделяют город от предместий, в парке есть громадное здание, выстроенное из железа. Оно имеет несколько входов, а внутри помещается несколько улиц, на каждой из которых продают какое-либо особое произведение индийской природы.

Чудный воздух на этом базаре. Несчетное число раз ходил я по его душистым улицам и всегда с трудом с ними расставался. Все, что есть в Индии цветов, плодов и сушеных лекарственных трав, сложено под этою громадною кровлей. Особенно хороша улица цветов! Вдоль стен на мраморном полу сидят индуски с корзинами букетов и венков, которыми девушки в Индии так любят убирать свои черные волосы. Больше всего тут мелких белых цветочков, похожих на наш жасмин, но такого приятного запаха, что не можешь им досыта надышаться. Уезжая из Бомбея, я всякий раз привозил с собою эти венки, украшал ими свой кабинет, и переносил их дивный запах в Европу, так как цветы сохраняют его и в сухом виде. Другая улица уставлена корзинами, полными ананасов; третья — другими плодами, которые имеют по большей части приятный запах; четвертая — листьями пачули и других душистых трав. А вот улица с душистыми лекарственными растениями и приправами. Если собрать все эти запахи вместе, то нечему удивляться, что на этом базаре наша грудь дышит шире и что нервы возбуждаются. На другой стороне базара — обыкновенные дома с маленькими комнатками, закрытыми решетками; во всяком из них особый вид животных. Свободное место перед домом занято разными пернатыми из всех краев обширной Азии. [381] Стада обезьян, стаи попугаев... С утра до ночи раздаются их крики, так что, слушая их, можно совсем оглохнуть.

* * *

В Бомбее есть огромный памятник древней культуры браманской, и я не могу обойти его молчанием. Это — Слоновый остров в глубине бомбейского порта. Остров получил свое имя от колоссальной древней пагоды, которая высечена в скале его. Но какой вид получила эта скала под рукой человека! С одной стороны в этой скале высечена широкая лестница, которая ведет на высокую террассу. В глубине этой террассы устроен лабиринт, я сказал бы, пещер, если бы это не были просторные комнаты. Эти комнаты освещены сверху, а своды их опираются на гигантских слонов. Самый замысел обделать таким образом целую скалу насколько смел, настолько и необычен; а архитекторское искусство, которое руководило приведением в исполнение этого замысла, и труд, употребленный на это, возбуждает в зрителе удивление, когда он смотрит на это колоссальное сооружение.

Только в одном месте Индии есть еще подобное же создание рук человеческих, это — пантеон древних индов в Елори, который, вероятно, сооружался в течение веков и по своей величине оставляет далеко за собою циклопические сооружения. Эти гигантские памятники древней культуры индийской тысячи лет уже противятся разрушительному влиянию теплого и влажного климата и наверно будут существовать еще столько же, пока их не изгложет зуб времени; а между тем христианские храмы первых веков лежат во прахе, и только александрийские храмы, устроенные под землей, пощадило время, пронесшееся над ними. И кто знает, эти колонны не переживут ли христианских соборов и подземных катакомб! Монументальной архитектуре египетской дивится мир, но фивские храмы теряются пред этими, сколько огромными, столько великолепными пещерами, или, скорее, чертогами на Слоновом острове. Стоя пред этими колоссальными сооружениями, мы кажемся такими маленькими, и чудится, будто вся эта картина — простое создание нашей мечты, что рисуют в нашем воображении прекрасные восточные сказки. По преданию, огромный браманский пантеон в Елори сооружен демоном-зодчим Визма Кармой в одну ночь, которая продолжалась шесть [382] месяцев; он оставил свою работу, когда услышал пение петуха на заре; потому это сооружение осталось недоконченных. И, действительно, глядя на исполинские размеры этих сооружений, где рост человека достигает только щиколки слона, мы готовы поверить, что они созданы какою нибудь сверхъестественною силой.

Удивительная природа индийская проявляется не только в этих сооружениях, но и во всем, что нас окружает на этом континенте. Горы с своими правильными углами и крутыми и прямыми изломами кажутся нам из долины какою-то циклопскою колонией; кучистые облака над ними, освещенные румянцем заходящего солнца, как живые исполины проходят по небу, принимая разные образы людей и животных. На улицах мы видим, как проносят бревна такой толщины, что по ним можно судить, каково было целое дерево; обеденный стол, сделанный из доски такого дерева служит для 6-10 персон. Это дерево черного или шоколадного цвета так крепко, что на нем можно вырезать арабески. Домашняя обстановка не только со вкусом сделана и изящно вырезана, но и так прочна, что на складах можно найти кресла и полки, которые прожили два или три века. Словом, все, что ни создано в этой стране природой или рукой человека, носит на себе печать прочности и величественности. Листья вечно зелены; здешние ананасы и бананы съедаются где-нибудь в Европе спустя много месяцев, стол или какая-нибудь другая домашняя утварь, здесь сделанная, переживает века; ткань вынашивается, делается тоньше, но нужно много лет, пока она износится; а здания, раз воздвигнутые, противятся векам и рассказывают, может быть, тысячному поколению, на какой ступени была здесь человеческая культура в то время, когда европейцы, теперешние обладатели этой земли, еще одевались необделанными шкурами. Все, что мы видим в этой стране, не только привлекает наше внимание, но и возбуждает в нас удивление, и мы, после долгого наблюдения и размышления, начинаем скромнее смотреть на «культуру» наших европейцев-завоевателей. Когда я возвратился из Бомбея в Триест, все мне казалось в нем мелким в сравнении с тем, что я видел в тех странах света.

Правда, и в той гигантской стране достаточно мелочей! Это представители нашей расы, которые в погоне за счастьем [383] разбрелись по этой дивной и плодородной земле, чтобы срывать плоды ее. Как и всякий сочный плод, Индия имеет своих гусениц; говорю о временных жителях ее, которые, прожив здесь более или менее продолжительное время и обратившись в золотокрылых бабочек, улетают на родину. Но я не буду говорить об этих мелких людях, чтобы не нарушить чувства религиозного удивления, которое я ощутил в душе пред этою исполинскою колыбелью рода человеческого.

Милан Иованович.

Текст воспроизведен по изданию: Бомбей. Из путевых очерков Милана Иовановича // Русский обозрение, № 7. 1897

© текст - Иованович М. 1897
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
©
OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русское обозрение. 1897