СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ВЕРЕЩАГИНА Е. К.

ОЧЕРКИ ПУТЕШЕСТВИЯ В ГИМАЛАЙИ

г-на и г-жи Верещагиных

КАШМИР. ЛАДАК.

Глава четвертая

Лагор. — Императорский путь. — Хлопоты с лошадьми и носильщиками. — Сринагур. — Базар. — Вуларское озеро. — Развалины дворца Акбара. — Орел. — Трон Соломона. — Волос Магомета. — Резидент Хендерсон. — Выход из Сринагура. — Медведи. — Неудачня охота. — Россель и среднеазиатская компания. — Укушение змеи. — Новая палатка. — Мой суд. — Ледник. — Встреча с козою. [7]

Мы выехали из Дели на Умритсар и Лагор; Умритсар проехали, не останавливаясь: на станциях по обыкновению масса туземцев, ломящихся, давящих друг друга у входа и терпеливо выносящих удары палки полицейского.

Приехали в Лагор ночью и ненадолго остановились, чтобы пополнить комплект наших слуг. Наняли, во первых, Бисти, т. е. водоноса, худощавого мусульманина с живыми глазами, клинообразной бородкой, оборванного, но против обыкновенного не очень ленивого; во вторых, Доби, — прачку (мужского пола), маленького, до нельзя подвижного человечка, всегда распространяющего вокруг себя дурной запах, но недурно моющего; наконец Парванчи, или повара, также мусульманина с разбойничьей физиономией и большими глазами на выкате особенный блеск которых объяснился после. Остальные слуги были у нас еще с Агры.

Описывать Лагор с его немногими достопримечательностями, крепостью, мечетью, мраморным павильоном и проч. я не буду. Даже гробница [8] последнего короля Руджен-Санга не стоит того, чтобы распространяться о ней; и самые постройки и в особенности их украшения относятся ко времени упадка. Базар в городе большой и не дурной, но очень вонючий, благодаря канавкам, в которые все выбрасывается.

Не буду также уклоняться в рассказы о нравах, обычаях и истории Сейков, так как цель рассказа моего — поездка в горы.

От Лагора до Гузерабада еще железная дорога, только что конченная, но далее уже почтовые лошади. Мы любовались на громадный прекрасный мост, строившийся через Джанму, а покамест перетащились через реку самым жалким образом, на быках и едва не застряли в грязи.

В Гузерабаде был Индусский праздник (16 апреля), но нам было не до него, пришлось разбирать и собирать наши замокшие, с трудом притащившиеся вещи. Мы заказали здесь для гор небольшую двойную палатку — здешняя тюрьма, по примеру Джобольнорской, приготовляет их всех сортов, величин и цен; обещали выслать нам вслед, на имя резидента в Кашмир.

Проехали от города почтою же, еще одну станцию до деревни Вимбар, и на дороге не встретили ничего замечательного, если не считать мужика с верблюдом; мужик этот не только не ехал на верблюде, но напротив нес его на плечах; справедливо однако прибавить, что верблюд был маленький, вероятно недавно родившийся. [9]

В деревне, первой станции, подведомственной Кашмирскому Магарадже, мы не нашли ничего кроме пустого грязного станционного домика. Достали на базаре кровати и спали во дворе. На другой день лошадей и носильщиков не оказалось, так как их было мало, а желающих ехать в Кашмир много. Муж мой записал свою жалобу в книгу, которая таким образом украсилась произведением оригинальной и красноречивой, но кажется, безграмотной английской прозы.

Не скоро удалось собрать нужное число носильщиков; их приводили в одну дверь, а они убегали в другую. Пришлось самим следить и перехватывать беглецов и кое как наконец выбраться с этой несчастной станции.

На следующую приехали поздно, так что нам освещали путь к станционному дому огнями. Переезд этот мы сделали по высшей степени интересной дороге, по знаменитому старому Императорскому пути, по которому тысячи лет двигались из Кашмира в Индию и из Индии в Кашмир, Ладак и далее, торговцы, путешественники, войска. Этою дорогою совершались нашествия на Индию, этою же дорогою и индийцы ходили покорять горцев Кашмира, Ладака и др. Гималайских стран, этою дорогою великие моголы переезжали почти каждогодно в свои летние резиденции на Кашмирских озерах. На одном перевале дорога идет сплошь по голому утесу, в твердой породе которого выбиты тысячелетними движениями, глубокие правильные колеи. Мы с любопытством смотрели на эту живую летопись сотен веков; чего, чего не могли бы [10] пересказать, если бы могли, эти камни, чего, чего они не видели!

Однако подъем, по этому историческому утесу, так труден, что теперь проводится рядом другая дорога почти конечная и мы были вероятно одни из последних, проследовавших по маститому императорскому пути.

* * *

Здесь великое множество шакалов. Ночью иногда кажется, что вот-вот, подойдут к постели. Я скоро впрочем привыкла к их вою и даже лучше засыпала под эту своеобразную музыку. — С одной из следующих остановок, где станция вместе с крепосцею расположены в хорошем саду, мы получили мулов вместо лошадей, они оказались крепче и осторожнее в ходьбе.

Места здесь такие красивые и живописные, как только можно себе представить; кряжи разделяются чудными долинами, чем здешние горы разнятся от восточных Гималаев, напр. Сиккима, где долин вовсе нет и за спуском сейчас же следует новый подъем. Здесь в Кашмире, с высокой горы видишь перед собою целый ряд горных хребтов, отделяющих один от другого слоем всегда влажного воздуха и ослабевающих в тонах по мере удаления до того, что последние очертания едва заметны невооруженному глазу. В Восточных Гималаях нет этой мягкости, там воздух и очертания резче. [12]

Скоро показались вдали снеговые горы.

Близ каких-то развалин по дороге явился рекомендоваться и наниматься на службу Кашмирец-охотник, уверявший в своей опытности, но оказавшийся прежде всего плутом, так как представленные им удостоверения его умения и искусства были написаны не ему, а его брату. По ночам видны зарева со всех сторон, это все жгут леса или для смолы, или для пашен.

Так как я чувствовала себя не совсем хорошо, то муж мой устроил мне маленький паланкин и четыре человека потащили меня, а двое шли рядом и сменяли усталых. Носильщики потребовали было полную смену, но Василий Васильевич отказал им в этом на том основании, что я небольшого роста и не тяжела, с чем они и согласились.

Меня несли шагом, но очень быстро и покойно с тихим гармоничным припевом; паланкин двигался так быстро, что муж мой на лошади едва успевал уходить перед нами; он заезжал рысью далеко вперед и когда снова начинал ехать шагом, мы опять очень скоро догоняли его.

* * *

Мы видели прежде места более грандиозные, но не доводилось еще встречать таких прелестных как здесь. Просто нельзя налюбоваться. По правой руке у нес река и чудесная растительность, только что развернувшаяся, такого нежного зеленого цвета, какой [13] может быть только весною — был конец Апреля. Растительность здесь сходна с европейскою, так как Кашмир лежит довольно высоко над уровнем моря, средним числом кажется на 5000 ф. и здесь даже растут яблоки, очень хорошие. Леса схожи с европейскими; те же старые знакомые, кукушки, с обеих сторон дороги старательно выкрикивали свои нехитрые песни. Один раз я очень испугалась криков: «Пантера! Пантера!». Носильщики едва не бросили мой паланкин, из леса был слышен сильный шум, но оказалось, что это была обезьяна, хотевшая перескочить с ветки на ветку, через дорогу; не рассчитавши прыжка она упала на дорогу и убилась, убился и бывший также у ней на руках детеныш.

* * *

Вот еще один из станционных Бунгало, на высоте 8000 фут, близ него развалины старой крепости, остатков власти Моголов. Надобно заметить, что по вечерам и утрам здесь очень холодно, особенно на перевалах. Один в 11000 фут мы перешли еще по снегу, ну успевшему за ранним временем года растаять. Кули наши, т. е. носильщики, обертывали ноги соломою, чтобы не скользить и не падать.

Как я уже говорила, кажется, лошади и носильщики для всех путешествующих по Кашмиру, поставляются местными деревенскими властями, по уговору Кашмирского правительства с Англо-индийским. Обыкновенно весною масса народа двигается в [15] Кашмир через перевалы; большею частью это английские чиновники и офицеры, взявшие трехмесячный отпуск и не желающие терять много времени на переезд в Англию и обратно; есть и дамы, но более мужчин, охотников, так как в Кашмирских лесах до сих пор много крупной дичи, медведей, оленей и др. При таком множестве желающих двигаться одновременно и как можно скорее, доставать лошадей, а в особенности людей, для носки паланкина, крайне трудно. С бранью и криком соберут сколько нужно, но того и смотри — один, за ним другой, третий и более, под разными предлогами уходят и пропадают — приходится ловить как зайцев! По правде сказать и награждают же английские джентльмены туземцев, есть от чего сбежать!

* * *

Когда мы поднимались на перевалы, носильщики всегда поминали Аллаха и творили молитвы вероятно божеству гор; мусульманство здесь видимо не успело еще вытеснить идолопоклоннические привычки и поверья.

В воде здесь вероятно недостатка нет, так как множество горных речонок текут по всем направлениям. Почти все время вместе с нами то впереди то позади идут 2 очень любезных английских охотника, часто мы раскидываем близко наши палатки, и ссужаем то они нас, то мы их, бараниною.

Наняли охотника, представившего рекомендации многих англичан с ним охотившихся; муж мой впрочем [16] предупредил охотника, что он стреляет мало, а больше пишет.

Мы слыхали о красоте кашмирских женщин, но здесь встретили только первый тип действительно красивый; целая семья сидела близ дороги, около буйвола, сломавшего себе ногу, и горько плакала — помочь им было трудно!

Прошли еще перевалом, где было много снега, по которому весьма спокойно расхаживал волк с препушистым хвостом. Спустившись отсюда, поставили палатку в прелестной долине, на берегу горной речки, вытекавшей из снеговых гор. Перед нами виднелся громадный снеговой хребет, отделяющий Кашмир от Ладака, куда лежал наш путь. Вечером, когда голубая тень легла на нашу долину, а горы были еще залиты ярко красным светом, картина была поразительно хороша. Нечего и говорить, что воздух здесь превосходный и здоровье наше хорошо, как можно только желать. Мы зарезали барана и отпраздновали хорошим ужином вступление в знаменитую Кашмирскою долину.

* * *

Прошли мимо небезъинтересной гробницы какого-то святого: наружные двери и арки прекрасной ажурной работы из дерева, колонки совершенно индусские. Кругом сад, много воды и свежести. На последней станции перед Сринагуром прекрасный станционный домик; отсюда, 9 кос т. е. 13 1/2 миль до города. [17]

*  * *

Вот мы и в Сринагуре, столице Кашмира. Вошли широкою улицею обсаженную деревьями, да такими славными, что есть где путникам укрыться и от дождя и от зноя.

Станционного дома нет в городе. Приезжающие помещаются в своих палатках, место для которых отводит особо назначенный для этого от магараджи бабу т. е. писарь. Едва поставили мы нашу палатку невдалеке от реки, в фруктовом саду, как тотчас же окружила нас целая стая торговцев, приназойливых и с шалями, и с коврами, и с посудою, и со всевозможными нужными и ненужными вещами; только с помощью полицейского удалось по добру по здорову отвязаться от них.

* * *

Здесь большой базар, но овощей довольно мало и все привозное, не туземной работы, дорого. За то работа кашмирцев и по рисункам и по мастерству замечательная; не говоря уже про известные шали, посуда из меди, серебра и золота так хороша, что не наглядишься на нее. Ковры не особенно хороши, но вещи из папьемаше, в персидском вкусе, весьма не дурны; вообще много интересного и более или менее оригинального, но нельзя не заметить, что оригинальность, своеобразность начинают пропадать преимущественно под влиянием вкуса английских лэди, вводящих в традиционные узоры высокого [18] достоинства доморощенные формы своей утвари, своих материй с европейскими цветами, птицами и т. п. реальностями.

* * *

Магараджею, для Принца Уэльского, недавно выстроен на той стороне реки дворец, такой безвкусицы внутри и снаружи, какую редко можно встретить даже между современными постройками Индейских властителей. Смотреть старый дворец мы поехали на лодке. Пагода дворцовая из серого камня с куполом хорошо вызолоченным. Дворец не внушительного вида снаружи и к тому же починивается. Внутри еще хуже; аудиенц зал, напр. покрыт рисунками шалей, но так дурно, с таким безвкусием, что мы бежали оттуда, поблагодаривши удивленного проводника, уверявшего, что есть еще залы такие же хорошие…

На лодке же отправились на старый базар — эти переезды водою напоминают Венецию. Здесь больше мусульман чем индусов, много мечетей весьма оригинальных; в домах и мечетях часто видны окна из разноцветных стекол на персидский манер. Дома большею частью из дерева с землею, с балконами и решетками. Зажиточные женщины закрывают лица, но по экземплярам низшего класса, не закрывающегося, видно, что женский пол вообще недурен собою; мужчины тоже красивы. И замужние и девушки носят теплое платье, вроде халата с очень широкими рукавами. Длинный платок придерживается на голове небольшим суконным убором. [19]

Мы оставались долго на базаре и заходили в несколько лавок, где видимо привыкли уже принимать иностранцев, подают чай и сласти, наперерыв прислуживают, предлагают и раскидывают к ногам целые кипы товаров — только держись за карман. Мы купили много ковров, несколько шитых скатертей и теплых покрывал для лошадей, причем страшно торговались; но кажется все таки недостаточно, так как ужасно за все запрашивают!

* * *

Утром на другой день Вас. Васильевич, наняв большую лодку, уехал с Лоди и охотником на Вуларское озеро, миль за 30 от Сринагура; в случае если бы места оказались интересными, он должен был прислать через день лодку за мною.

В ту же ночь лодка и пришла и я переселилась на нее. Это род маленького ковчега очень удобного: в передней части постели и стулья, рядом за перегородкою кухня а далее, на корме, жилье рабочих и хозяев с их чадами и домочадцами.

Рекою Сан, которая вливается в Вуларское озеро, я тихо, приятно плыла по течению и скоро встретила мужа. Озеро не глубоко, видимо мелеет и зарастает. На островке остатки постройки императора Акбара; стены внутри крыты цветною глазурью, серея гранитная плита, с арабскою надписью, еще стоит в стене, обращенной к Мекке; колонны глубоко осели в [20] воду, видно, что островок опустился; кругом развесистые деревья и высокая трава.

Поросли, покрывающие озеро, дают плод, вкусом напоминающий яблоко, из которого жители пекут род хлеба.

На озере множество уток. Мы поехали на двух маленьких лодках на охоту, но несчастливо, убили очень мало; насколько утки были, вероятно, этим довольны, настолько мы приехали назад сердитые. Недалеко отсюда еще озерко, но местность там не так красива и горы, его облегающие, ниже.

Муж мой подстрелил орла, которого мы взяли в лодку; сам орел цел, но одно крыло перебито и надобно было видеть, как страшные, угрожающие позы он принимал, когда к нему подходили, как подымались от злости все перья на нем. Мы перевязали крыло и решили попробовать сделать его ручным.

* * *

У нас был с собою рыбак, так как имелась сеть и один раз мы поймали довольно много рыбы. Перед тем, как закидывать сеть, рыбак бросал обыкновенно камень в воду, он уверял, что рыба здесь очень любопытная, сейчас бросается смотреть что упало, — а сетка, как тут, ее и захватывает. [21]

Здесь бьют рыбу копьями. Смочивши сначала пику, чтобы лучше скользила, рыбак высматривает — вода так чиста, что видно на большую глубину — метко бросает копье и рыба проколота; разумеется, кроме сноровки, для этого нужно иметь и хорошие глаза; мы напр. сколько ни смотрели, ни одной рыбки не могли увидеть.

* * *

Поворотили старою дорогою и потом каналом перебрались в третье озеро, очень маленькое, но чрезвычайно красивое.

У входа в это озерко, по левой стороне высокая платформа с развалинами дворца Акбара, от которого теперь почти ничего не осталось, так как камень растащен на местные постройки. Что за прелестное местоположение этого дворца! Кругом высокие горы, буквально как в зеркале отражающиеся в чистой прозрачной воде, Акбар знал, где строить.

На противоположном конце озерка стоит небольшая индусская часовня, буддийская или Джаинская, превосходной работы. Детали этой маленькой постройки прелестны. Она опустилась глубоко в воду озера, очевидно вместе с берегом.

* * *

Орел наш пьет и ест, покамест, как следует; чтобы попробовать срастить кости крыла, мы забинтовали его в лубки. Пока муж делает эту [22] операцию, 3 человека насилу держали птицу, рвавшуюся кусать и царапать. Я сшила ему колпачок на глаза, в котором, ничего не видя, он делается совсем спокойным, сидит, насупившись, словно старый педант; кормили его рыбками и сырым мясом.

* * *

Когда муж кончил писать этюды мы уехали с озера, проехали мост, в котором заложены камни с превосходными барельефами, вероятно выкраденными мусульманами из какого либо индусского храма.

Возвратившись в Сринагур, видели, проезжая мимо одного из дворцов, белое мраморное кресло магараджи, стоящее на возвышении, род трона, на котором он держит Дурбар, т. е. прием. Его Высочество имеет огромную, очень красивую лодку, с сотнею гребцов.

* * *

Против мест, где стоит наша палатка, видна гора Трона Соломона. Тронов Соломона так много, что одним меньше или одним больше, ничего не значит.

Несколько далее, другая гора с мечетью, Волоса Магомета, т. е. в этой мечети сохраняется волос из бороды Магомета и сложилась целая легенда о том, как этот волос попал сюда, так что никто между мусульманами не сомневается в подлинности этой реликвии. [23]

Охотник наш распространялся об чудодейственности этого волоса: — Он ведь живой — говорил он — Как живой? — Живой, как есть, сам собою шевелится, я сам это видел… — Волос этот прикреплен в горлышке бутылки и разумеется в пустом пространстве двигается…

Впрочем у Магомета было не мало волос в бороде и одним меньше или одним больше, не составляет разницы; так или иначе, а к этому волосу стекаются массы богомольцев, до 10-15000 в известные дни.

* * *

Жители, кажется, большие охотники спорить и ссорится, но драк мы не видели; проезжая раз на лодке, мы смотрели как ссорились и бранились двое уже пожилых людей, вот-вот казалось дело дойдет до драки, сейчас вцепятся один в другого. Мы даже остановили лодку, чтобы видеть, чем кончится, — Один поднял к носу противника своего растопыренную ладонь, другой поднес кулак и кричат, кричат оба! — Соседи разняли, растащили и так кажется всегда бывает.

* * *

Орел наш начал рвать свою перевязку, раздирать и пить кровь из нее. Мы сняли лубки и нашли червей в ране, снова перевязали, но ночью он опять сорвал и очки свои и повязку и сделался такой свирепый, что решительно не было возможности проходить [24] близ него. Мы пустили его на свободу; он вскочил на стену, но был сейчас же окружен воронами, которые, видя беспомощное положение птичьего короля, с подбитым крылом, заявили намерение серьезно атаковать его. Орел вероятно долго еще защищался бы но В. велел его пристрелить и вороны тотчас же завладели трупом. Так кончилась наша попытка излечения и приручения.

* * *

Когда мы приехали, резидента Хендерсона не было, он должен был из Симлы через 2 дня приехать и вот в 2 часа по полудни, был салют из 10 выстрелов. Английский чиновник въехал dans sa bonne ville de Shrinagur на большой лодке, с множеством гребцов, весьма парадно, но так как он спрятался от солнца под навес, то видны были только ноги его и сапоги.

Муж послал к нему рекомендательные письма и скоро получил любезное приглашение пожаловать. В. пошел прямою дорогою по берегу, а резидент ждал, что он придет рекою, так что когда муж подошел к дому он застала Хендерсона сильно бранившегося и даже расталкивающего лодочников у берега, очевидно, он хотел принять гостя с лицевой стороны. Резидент был любезен, обещал помочь купить лошадей, наняв носильщиков и наконец дать приказание по дороге об оказании содействия.

Кули т. е. носильщиков наняли, помесячно, и пока мы собирались, а они, ничего не делали, получали [25] плату, эти господа считали себя на нашей службе, но когда пришло время выступить в путь, они объявили, что не хотят идти, потом опять согласились, потом опять стали раздумывать! Наконец муж мой потерял терпение и послал за Бабу; тот засвидетельствовал, что они согласны идти, переписал их имена и в случае дурного поведения в дороге которого либо, обещал примерное (!) наказание; со своей стороны В. добавил, что, если будут работать хорошо, то получат бакшиш. Должно быть это обещание разлакомило самого писаря, принявшего жалостную мину и объявившего, что по бедности своей он не прочь был бы получить в награду хоть коврик. Мы предпочли дать немного денег.

В день выхода нашего была порядочная возня. Так как шли в Ладак т. е. довольно далеко, то все жены и дети наших носильщиков пришли прощаться с ними.

* * *

Проходили мимо нескольких старых построек и мечетей, с оригинально украшенными окнами и балконами.

Крепость весьма не крепкая, просто кажется разваливается; по дороге громадные деревья, орешники, полные орехов, в это время еще разумеется не спелых.

Так как вышли не рано, то на ночлег пришли поздно, и сколько у нас было хлопот и шума в тот первый привал! [26]

На следующей станции шелкомотальная фабрика принадлежащая Магарадже. Это длинное здание с нарами, густо заваленными червями, занятыми витьем коконов; как известно, бабочки выходят летом, когда коконы вывариваются в кашу, и из нее тянут нитки. Черви лежат разумеется на листьях тутового дерева.

Мы идем далее вдоль реки Сан, текущей в Вуларское озеро. Дорога не дурная, но дождь порядочно размочил ее и нас.

С нами запас кур и баранов, так как далее негде купить провизии, до самого Ладака.

Ночью кто то съел муку наших кули; охотник спросил мужа, может ли он выстрелить в вора, если подстережет его? — Разумеется может! — Вор оказался собака, которую и убили, но не наповал, так что воя и визга было не мало.

* * *

Дорога начинает делаться все труднее и труднее. Невдалеке от меня, около реки, я увидела большого черного медведя и велела поскорее звать мужа, но пока В. пришел, Мишка ушел уже из под выстрела. Почти сейчас же затем увидели другого медведя, гулявшего на той стороне реки по снежному обвалу; так как по ту сторону не было возможности попасть, то мы и оставили его в покое. Наконец увидели еще третьего; хоть и этот был на той стороне, но охотник наш уже не вытерпел, дал выстрел. — Не [27] знаю, был ли Михаил Иванович ранен или сильно перепугался, он упал, однако сейчас же потом вскочил и убежал в лес.

* * *

Муж мой остановился писать этюд снежного завала, спускавшегося в реку, а я поехала вперед. Скоро пошел дождь и мне пришлось укрыться в одной из нескольких избушек, приютившихся в долине.

Обстановка семьи не отличалась чистотою: у матери коса почти до пят, грязная, в перьях и всякой дряни с толстою шерстяную кистью на конце. Сколько мельком можно было заметить, семья жила, если не в довольствии, то в согласии. При мне молотили рожь в деревянных ступках и мыли белье в корытах, причем его топтали ногами.

Мы поставили палатку против ледника, так что ночью было очень холодно. Вечером была сильная непогода. У нас внизу шел дождь, а на верху, на горах снег. Но следующий день все кругом было в снегу так, что я не успела выглянуть из палатки, как сейчас же спряталась назад, просто ослепила белизна; весь ледник был покрыт густым слоем белейшего снега. [28]

* * *

Муж мой ездил назад оканчивать этюд завала и, возвращаясь оттуда, направился к палатке не по дороге, а прямо в крутизну и — чуть не убился: лошадь полетела вниз через голову и несколько раз перевернулась на лету, а В., успевший уцепиться за какую-то травинку — хохотал, глядя на неудачу бедного пони; несчастья не было, только седло попортилось!

Один из наших саисов, т. е. конюхов, закапризничал здесь, полагая вероятно, что без него нельзя будет обойтись, но ошибся, потому что был отослан назад в Сринагур.

* * *

Между нашими носильщиками есть два полнейшие идиота, просто незнающие, на какую сторону голову опустить, тот, что помоложе, носит голову высоко к верху причем рот его постоянно открыт; старший смотрит злее, исподлобья и только при смехе морщины недовольства его разглаживаются; голова у этого всегда к низу.

* * *

Мы остановились около места где ледник, спустившись в реку, запрудил ее так, что вода прорыла тоннель. Муж мой написал и здесь этюд.

За бытность на этой стоянке вижу раз, что прислуга все что то посматривает на верх горы. Лоди, наш переводчик, оглядевший место в бинокль, объявил, что это пони, хотя откуда бы быть тут им; [31] вскоре однако я разглядела, что это медведи, послала сказать мужу, занимавшемуся невдалеке и он сейчас собрался, облачился в кашмирские ременные сандалии и с помощью охотника и одного из кули начал подниматься на крутизну. Охотник просил не брать переводчика, но В. не послушался, велел Лоди идти за ним следом. Они добрались благополучно до места, где кушали корешки 3 медведя (одна огромная медведица и двое взрослых медвежат) и стали ползком подбираться к медведице — вдруг выстрел и бежит Лоди бледный, перепуганный. Он отстал, поднимаясь на гору, взял не туда, наткнулся на одного из медвежат выстрелил, не попал разумеется и со всех ног бросился бежать. Ему велели лечь и не пикнуть более так как медведица, потревоженная выстрелом, пошла прочь; муж мой, не медля более, выстрелил и хотя попал, потому что камень под зверем оказался залитым кровью, однако медведица ушла, да так быстро, что муж не успел выстрелить второй раз. Прав был охотник, когда говорил, что Лоди испортит все дело. Но уже нельзя было ему выговаривать, так он бедный испугался; спустившись вниз, он все рассказывал с разными вариациями и мне, и нашим людям, и носильщикам, как он встретил медведя, как едва не погиб! Василий Васильевич говорил мне, что он считал медведицу уже своею, так как она, кушая, ворча и похрюкивая как свинушка, совершенно ничего не подозревая шла прямо на него — еще несколько минут и можно было бы стрелять с 20-30 шагов. Счастливая медведица, бедные охотники! Признаюсь и [32] я была так уверена в успехе, что, услышавши выстрелы, послала на верх носильщиков помогать тащить убитого зверя.

Медведица была бурого цвета, медвежата черные.

Интересно, что охотник и носильщик, шедшие с мужем, постоянно забирали в горсть землю и потом с молитвою бросали ее злому божеству в задабривание, что бы он не отогнал медведя — очевидно, черт был худо задобрен.

На другой день В. В. ходил опять на охоту, опять не мало принял труда поднимаясь на кручу, но ничего не убил, а только видел очень светлого, почти белого медведя, шибко пробежавшего под горою!

* * *

Английский купец Россель проехал мимо нашей стоянки здесь, по пути из Яркенда, с множеством прислуги из Яркендцев. Г-н Форсайт, посланный несколько времени тому назад Английским правительством к Якуб-беку Кашгарскому, чуть чуть не открыл новую Америку; он нашел, про провинция Джеты-шар т. е. Семиградия представляет новый огромный рынок для сбыта английских товаров. Так как Англичане падки до новых рынков, то в Англии сейчас же зашумели об этом, сказали много речей, выпили много шампанского и еще более ждали барышей.

Сейчас же образовалась компания для торговли с среднею Азиею, директором которой и был избран [33] помянутый Россель. Пока Якуб-бек или Эмир Якуб, как его называли Англичане, владел Кашгаром, он делал все возможное для поддержки торговых сношений с Англичанами, рассчитывая опереться на них в случае надобности против России, и как ни ничтожна была эта торговля, компания с грехом пополам тянула свои дела. За английские товары платили не деньгами, потому что таковых не было, а вещами ограбленными у Китайцев во время восстания и кое-каким сырьем, между которым главное место занимал сырцевый шелк, грубый, но добротный. Как только Якуб-бек умер и Китайцы стали вновь покорять отпавшие провинции, дело компании кончилось печально, банкротством; конечно Индия может многим снабжать Туркестан, но перевоз через горы так труден и следовательно так дорог, что с выгодою могут перевозиться и идти только дорогие товары, на которые, по бедности населения, мало в средней Азии покупателей; дешевые же доставляются по белее удобным путям Россиею. По русской пословице: Английская телушка — полушка, да перевозка ее рубль.

Впрочем развязка всего предприятия этой компании случилась уже после, теперь же Россель ехал после годового пребывания в Яркенде назад в Индию несколько триумфально, как я сказала, со множеством прислуги из Яркендских Узбеков. На них были пестрые или полосатые халаты, шапки с меховыми околышами; при поясах небольшие ножи, у некоторых ружья. Лица широкие, с черными бородами, [34] совсем распухшие от холода, на снеговых перевалах. Лошади небольшие, по-видимому крепкие, с длинною шерстью.

Они рассказывали нашим людям, что дорога очень дурная, мало воды и ту они пили не сырую, а чаем.

Муж мой сожалел, что не видел этих людей, так как хорошо знает Туркестан и Туркестанцев и может сказать несколько фраз на Узбекском наречии. Он видел только с высокой горы, на которой караулил медведя, несколько двигавшихся фигур, даже разглядел собачонку, действительно бежавшую за Росселем.

* * *

Человек в избе которого я останавливалась накануне обсушить платье, пришел сюда сказать мне, что его брата, в то время, как он собирал сучья, укусили змея. Так как это случилось за 4-5 миль от места где мы теперь стояли, то я не пошла сама, а послала Лоди с лекарством из нашей гомеопатической аптеки и наставлением, что надо делать. Человек этот заметил змею, уже когда та укусила его и даже успел убить ее, потому что у него сейчас же потемнело в глазах; к счастью брат его был недалеко и притащил его домой.

Лоди дал ему прием внутрь и наложил лекарство на укушенное место на пальце ноги, крепко на крепко перевязав ногу повыше. Сначала не видно было крови, но потом она показалась и больному сделалось лучше; после второй перевязки он заснул, а [35] на другой день был уже совсем здоров; он уверял, что укусившая его змея была из очень ядовитых.

* * *

Один из носильщиков наших жаловался на боли в животе, потерю крови и проч. недуги и мы отправили беднягу домой. Уже несколько дней сильная непогода в горах, что перед нами, внизу дождь, а на верхах снег; один день после сильного дождя к вечерку горы окрасились в совершенно желтый цвет, перешедший потом с заходом солнца в серенький туман.

Вообще интересно наблюдать окраску гор в разные моменты дня и ночи, при разной погоде; после падения снега напр. днем все было бело; снежные верхи гор едва отделялись от воздуха, вечером же эти верхи залились чисто красным светом и бросали длинные голубые тени. Очень красивы также в горах бури с грозою и молниею разумеется издали, тем более, что в ожидании палатки, заказанной в гузрате, мы были преплохо защищены.

За то же и радость была, когда эта новая палатка наконец догнала нас, благодаря любезности резидента, обещавшего доставить немедленно при получении. Палатка была двойная, так что мы могли не бояться более красивых, грозных бурь. [36]

* * *

Я спокойно сидела перед палаткою, работала, когда неожиданно предстали передо мною, наш повар Лял-Хан и Саис Разака оба в превеликом гневе, с жалобою друг на друга: повар жаловался на то, что Саис разорвал ему платье, а Саис жаловался на то что повар укусил ему руку. Они уже предварительно подрались и теперь кроме того вздумали судится; Саис даже даже просил отпустить его назад в Сринагур, в полной надежде разумеется, что его не отпустят. Я навела справки и узнала, что они спали рядом и Саис немного прижал во сне повара, за что тот ответил ему зубами. Наш прачка засвидетельствовал что они дрались уже и ночью, так как Саис положил будто бы ноги прямо на нос повару! Я помирила недругов как могла, и имела удовольствие видеть их в скором времени приятелями, причем повар даже занял у своего бывшего врага немного денег, вероятно, для укрепления дружбы.

Из этих двух Саис (конюхов) Разака презадорный и превороватый; повар был смирный, хотя слишком уже часто наделял нас такими жаркими и соусами что приходилось выбрасывать; самый юркий подвижной и услужливый — наш прачка, невозможно маленький, болтливый, всегда с нечистоплотным запахом. В данное время он был в восторге от того, то одна из наших курочек (который у нас с собою было несколько штук) уже несколько дней сряду клала ему в постель яички — по поверью, это сулило ему счастье. [37]

* * *

Скоро придется распроститься с лесами. За станциею Балтах их уже более не будет.

Как бы на прощанье дорога здесь шла густым сосновым лесом, запах которого был теперь вдвойне приятен. Уже на самой станции Балтал деревьев нет, а только небольшое ровное местечко для палатки близ реки. Отсюда 15 миль до Метавул, горного прохода в 11300 ф. вышины.

Дорога начинает делаться опасною особенно для лошадей, так что я часто шла пешком, чтобы не поскользнуться и не слететь в пропасть, на радость ястребам и орлам. Только что перед нами упала в пропасть лошадь, которую теперь, как мы видели, всю облепили внизу птицы: орлы, ястребы и вороны наперерыв теребили труп.

Множество орлов плавало над нами в надежде вероятно не упадет ли кто нибудь из нас! На верху дороги лежал еще скелет животного, уже беленький, очищенный.

Когда мы дошли до верха перевала, все наши люди бросали по камню в большую, бывшую тут, груду в честь горного бога. Так как лошади наши были дурно вычищены в этот день, то В. В. велел Саису бросить двойную умилостивительную порцию

Спускались отсюда по снегу и останавливались в долине на единственном просохшем месте. Снег кругом сильно таял, всюду текли ручьи воды.

Ночью убежали 2 из наших лошадей и не малого труда стоило их поймать.

Между прочей провизией не хватало у нас луку, [38] но здесь нашлось его много в деком виде, не дурного вкуса, а так много, что знай нагибайся и рви. Дорога опасная, лошадь постоянно проваливается в снег и иногда попадает в глубокую грязь. Я едва не упала с лошади, поскользнувшейся на льдине.

В полдень опять шел снег.

* * *

Пришли к стоянке у реки Минимарек, расположенной под огромным ледником, одним из самых красивых и правильных, какие нам доводилось видеть.

Место для палатки было около хижинки, но хозяин для устранения нашего соседства разложил перед своими дверями дохлую лошадь, заразившую всю местность. Средство решительное и действительное, конечно, практикуемое уже не в первый раз, потому что, когда мы проехали дальше, хозяева от доброго сердца смеялись нам вслед.

Муж мой остался писать этюд ледника, а я проехала мили 2, но потом вернулась, так как ему слишком далеко было бы возвращаться для работы; кстати нашлось вблизи ровное местечко с водою недалеко.

* * *

Небо над нами было очень синее; я уверена, что напиши мужу такую синеву, ему не поверят в Европе.

По утрам были заморозки, вода мерзла. Погода [39] стояла хорошая и этюд ледника быстро подвигался. Охотник звал на охоту за дикими козлами, но, так как надобно было идти далеко и высоко, то В. не решился тратить много времени, тем более, что, кроме времени, охота на козлов требует очень много терпения и настойчивости.

Раз после полдня, близ палатки я встретилась, что называется, носом к носу с диким козлом; оба мы, будучи кажется одинаково удивлены и испуганы неожиданною встречею, некоторое время неподвижно смотрели друг на друга. Потом я повернула как можно осторожнее к палатке, откуда поскорее послала Лоди с ружьем, но козла уже и след простыл. Бывшего с нами барана мы здесь убили, носильщики бросили шкуру с него в огонь, опалили шесть, потом разделили между собою и съели — вот так желудки!

* * *

Носильщики оказались пренесносным народом, ленивым и постоянно клянчившим на водку. Один кривой был особенно нахален и здесь, взявши себе в для поддержки одного из идиотов, пришел по какому то случаю опять просить денег — не посчастливилось на этот раз циклопу, муж мой, потеряв терпение, вместо на водку дал ему такую пощечину, что тот стукнулся об своего товарища и затем оба в прискочку убежали в свою компанию, с рассказом об удаче конечно.

В. В. настрелял здесь диких голубей, что несколько поразнообразило нам скудный стол. [40]

Тут великое множество большой породы сусликов, размером с лисицу приблизительно; они также сядет всегда на задних лапках, при опасности бросаются к норке, еще раз привставши на задних лапках, осматривают позицию и затем фить! Пропадают так быстро, что пуля не всегда успеет предупредить. Норки из преглубокие и всегда с многими отверстиями.

Первый раз встретили здесь яков, пасшихся близ дороги, они принадлежали каравану, везшему муку.

Наша следующая остановка была в 2-х милях от ледника, при реке, где я остановилась было первый раз. Отсюда один переход до местечка Драз, лежавшего уже в провинции Ладак.

На переходе отсюда есть скала, совершенно отвесная, тысячи на 2 футов над пропастью; дорога идет не по самой скале, а по мосточкам уложенным на деревянных подпорках, нечто вроде открытой галереи. Мы все сошли с лошадей и вели их в поводу по этому дрожащему мостику, но муж мой и тут въехал верхом — что же вижу — мой резвый пони, бывший теперь под ним, вздумал на этих досках шалить и прыгать. В. признался мне после, что у него душа ушла в пятки; кое как удалось ему, прислонясь к скале, сойти с седла и унять не вовремя разгулявшегося жеребчика; каждое неловкое движение здесь буквально могло стоить жизни тем более, что голова кружилась от взгляда вниз! [41]

* * *

Глава пятая

Драз. — Сорока-Фазан. — Муллы-шииты. — Розы Ладака. — Станция Карчил. — Читени, — Сунниты, Шииты и Буддисты в Гималаях. — Шаргол с монастырем. — Колоссальный Буда. — У меня солнечный удар. — Пятимужница. — Лама-Юру. — Полиандрия. — Деревня и монастырь Хемис. — Туземный хлеб. — Неопрятность туземцев. — Лэ, столица Ладака. — Капитан Молой. — Новые носильщики. — Лихорадка. — еще монастырь Хемис. — Штимри. — Собака Сакти. — Перевал. — Озеро Пенгонг. — Кианги дикие лошади. — Решительное средство. — Гуси и утки. — Река Индус и переправа. — Озеро Тсомарари. — Вор Разака. — Опять гуси. — Наш новый повар. — Перевал Паранг. [43]

Мы столько раз уже слышали по дороге об местечке Драз, в Ладаке, что были совсем разочарованы, придя к нему: плохонькая, малоинтересная туземная крепостица и несколько избушек, в которых нельзя достать не только курицы, или барана, но и прутика для огня.

Здесь мы видели ладакских пони: они маленькие с очень длинными волосами на теле, особенно на животе. Так как был Май месяц, то они потеряли большую часть своего зимнего костюма и волосы висели лишь местами прядями, что придавало им очень дикий вид. В. нарисовал 2-х таких лошадок.

Наш охотник здесь отличился; объявил, что высмотрел невдалеке местного фазана и мы видели, как он долго подкрадывался к деревцу, на котором сидела редкая дичина; убил ее и принес — оказывается сорока! так таки наша обыкновенная сорока и я сказала, что есть мы ее не будем; напрасно он уверял, что мясо очень вкусное, что все английские саибы (господа) едят его и т. п. мы кинули сороку собакам к огорчению охотника. [44]

* * *

Как я говорила, это местечко лежит уже в настоящем Ладаке и жители начинают приближаться по типу к Монголам. На спине у всех козьи шкуры; у женщин серебряные украшения и на головах чепчики из черного сукна. Волосы заплетены в мелкие косы и у молодых приглажены на голове салом, а у пожилых взбиты и всклочены; они чешут голову для туалета очень редко, а чешут или скребут для того, чтобы беспокоить живущих там во множестве насекомых постоянно. Вообще неряшливость очевидная, чем далее в горы, тем более, у женщин кажется еще более, чем у мущин. Отсюда, как мы слышали, начинается процветание Полиандрии или многомужества: есть счастливицы, обладающие 5 мужьями.

* * *

В некоторых селениях здесь население мусульманское, шиитского толка. Напр. в следующем после Драза селения Ташгам все жители шииты, очень похожие на жидов отчасти и по типу, а более всего по длинным пейсам у всех мущин.

Дома имеют довольно приличный вид, из камня с землею; люди вверху, скот внизу.

Не далеко от деревни мечеть, маленькая, бедная.

На одном из кустов около этой деревни висел целый пук женских волос, также приношение богу, чем муж мой смеялся, уверяя, что тут вероятно была большая бабья потасовка, после которой победительница принесла трофей в дар божеству. [47]

Мусульмане здешние не менее буддистов суеверны. И те и другие носят амелетки, зашитые в одеждах, иногда по нескольку штук, с тою только разницею, что буддисты достают свои бумажные вещицы с молитвами и заклинаниями из Лхасы в Тибете, а шиитам пишут их захожие из Индии муллы. Одного такого раздавателя небесных милостей мы видели по дороге, близ деревни, пишущего амулеты для множества окружавших его верующих; на нас святой муж посмотрел очень недоброжелательно.

Здесь очень мало дождей; даже за время большой непогоды, которую мы имели несколько времени тому назад у ледника, здесь была ясная погода. Как нам объяснили, муссоны, приносящие дожди, задерживаются цепью высокого кряжа гор, нами теперь пройденного. Муж мой нарисовал и здесь несколько типов; также настрелял много диких голубей и несколько куропаток.

* * *

Мы уже начали испытывать обыкновенное удовольствие всех путешествующих в песчаных каменистых и безлесных местах, при приходе в места остановок, к воде и растительности; последняя в таких местах, может быть от обмана зрения, казалось особенно свежею и зеленою.

От деревни Ташгал вид на лежавшие пред нами горы был хоть и красив, но безотраден: совершенно голые цепи и утесы из песчаника большею частью желтого, местами бурого, одно цепь [48] за другою, точно декорации в театре; казалось не могло быть прохода между этими угрюмыми громадами!

Мы следовали берегом ручья, который, вливаясь в грязную воду реки Драз, долго сохраняет течение своей прозрачной воды, не смешивающейся с мутною. Здесь и далее по берегам много роз, растущих иногда огромными кустами; есть желтые розы; при полном отсутствии растительности по сторонам дороги или в песчаном утесе нависшем, над горною рекою, розы эти имеют особенную прелесть, трудно передаваемую словами.

Местами встречали в реке огромные кусты славного белого мрамора.

Очень много по пути водопроводных канав, что и понятно, так как без искусственного орошения на таком песке очевидно ничто не может расти. Даже не видя воды, легко отличать линию оросительной канавки по богатой зелени ее облегающей.

Топливо доставалось здесь трудно, продовольствие также, особенно коровье молоко. В Дразе, я помню, мне клялись всеми святыми, что принесенное молоко, какого то синеватого цвета, было коровье, а оказалось козье, говорят здоровое, но на вкус уступающее коровьему.

Дорога местами очень опасна и поскользнувшаяся лошадь без задержки полетит в реку. Жилья встречаются теперь чаще и жителям очевидно большого труда стоят запруды для защиты мест их поселений от захватов реки, меняющей русло. [49]

* * *

На станции Карчил нас встретили очень любезно, вероятно, по рекомендации commissioner Ладака, капитана Молоя, которому муж мой послал свои рекомендательные письма. Мы оба при выезде получили по нитке роз, накинутых нам по индийскому приветственному обычаю на шеи, что впрочем не помешало любезному начальству деревни подать нам такой высокий счет, что В. должен быть возвысить голос, после чего цены упали немедленно. [50]

Карчил, — деревня с крепостцею, даже есть дом для проезжающих, но мы разумеется предпочли наши палатки. В. купил несколько туземных одежд, в которых оказались зашитыми множество талисманов, и незашитыми, гуляющими на свободе, большое количество насекомых.

Все место, где мы стояли, было загрязнено недавно прошедшим караваном Росселя; оставался также вблизи еще караван из Яркенда.

Купили здесь маленького козленка, за которым взялся ходить наш прачка; он же и хлопотал везде на станциях, чтобы приводили дойную козу для кормления его воспитанника.

Поднялась было буря, но затихла, посуливши еще дождя сильною радугою.

* * *

Отсюда до Шерголя 20 миль. Мы обрадовались, как старым знакомым стенкам из камней, сложенным кое где в честь божества. В Сиккиме, где мы видели эти стенки, молитвы пишутся на плитках, здесь же на обыкновенных гальках; образов на камнях здесь меньше. Около самой станции Черчилль встретили и первые читени т. е. памятники в честь знатных людей и святых; кругом них по низу шли барельефы, грубо слепленные из глины и разукрашенные; фигуры крайне уродливы, с толстыми головами и большущими животами. [51]

Отсюда едет уже преимущественно буддийская страна, хотя в этой деревне еще часть жителей мусульмане шииты.

* * *

Интересно проследить успехи той или другой религии в этих местах. Буддидзм вытесненный из долин, нашел себе убежище в Гималаях, где постоянно оттесняется все далее и далее в глубь гор, браминизмом и мусульманством. Мусульманские сунниты Кашмира теснят мусульман шиитов границе Ладака; шииты в свою очередь теснят следующих за ними буддистов. Я говорю теснят в том смысле, что шииты иногда переходят в толк суннитов, но не на оборот. Точно также мы расспрашивали, есть ли случаи перехода буддистов в шиитский толк мусульманства. — За 11 лет, что я здесь, отвечал нам Тикодар (старшина) — было 3 случая, а шииты, переходят ли в буддизм, — ни разу не было случая.

Значит можно положить, что самая живучая, самая воинствующая религия здесь мусульманская, суннитского толка; она находить прозелитов между исповедующими всех других религий и оттесняет (в религиозном смысле) своих непосредственных соседей шиитов. Затем шииты в свою очередь находят прозелитов между буддистами, которые медленно, но постоянно отступают далее и далее в глубь гор.

Можно думать, что со временем мусульмане, преимущественно сунниты, вытеснят буддизм, вовсе из гор, хотя разумеется не скоро, так как [52] во первых тут близко в Тибете самый центр буддизма, а во вторых поддержкою же служит и все громадное буддийское население Китая.

* * *

В Шерголе преинтересный буддийский монастырь в скале, с выштукатуренными и выкрашенными фасадом и балконом. Внутренность церкви бедна, в ней нет даже молитвенной машины, а лама всегда на полевых работах, так что водил нас по церкви и кельям один из крестьян. Влияние браминизма сказывается здесь изображением на стене, кроме бога войны на белой лошади, еще разными индусскими богами, со множеством голов, рук и ног.

Вся местность деревни и монастыря сильно возвышается над долиною речки, но очевидно служила когда то руслом, так как сплошь состоит из речных галек; по линиям, резко обозначенным на утесах этой наносной почвы, видно, как она в течение веков поднималась и поднималась. В горах кругом есть сера, железо, медь, графит.

Видели у жителей много украшений из коралла и жемчуга.

Муж мой написал здесь этюды яков, везущих соль. Хотел нарисовать ламу, пришедшего с визитом из недальнего монастыря, но за непогодою почтенный служитель алтаря ушел. По уходу его и двух сопровождающих его туземцев, Лоди не досчитался чайной чашки; он решился даже послать [55] спросить у гостей, не захватил ли кто чашку по нечаянности, но разумеется получил отрицательный ответ.

* * *

Почтальон наш т. е. один из наших носильщиков, (имеющий очень длинные ноги, и потому исполнявший всегда эту должность), воротился из Гринагура с разными припасами. Он рассказал между прочими новостями, что Кашмирский Магараджа получил от Английского правительства пароход, за который раздарил в Симле много шалей.

По его словам, резидент Гендерсон уезжает из Сриганура, так что нам скоро нельзя будет обращаться к нему с нашими комиссиями.

* * *

Мы выступили далее и скоро прошли мимо монастыря, из которого приходил к нам лама. Монастырь на страшно высокой скале и смотрел скорее крепостью, чем домом молитвы, только красный и желтый цвета, в которые он выкрашен, указывают на священное значение здания. В., взбиравшийся с Лоди на эту крутизну, говорил, что дорога очень трудная, даже опасная.

Проехали также мимо огромного камня, в котором на всю вышину выбито барельефом изображение Будды с четырьмя руками; в одной руке он держит корзинку, в другой серьги и разные [56] украшения. Фигура эта сильно напоминает те, что в гротах Аджоиты и Эллоры близ Бомбея.

Остановились опять против ледника.

На следующий день прошли перевал в 13000 фут; снегу разумеется не было на этой высоте, так как снежная линия здесь не ниже 19-20000 фут. Пройдя перевал, отдохнули в избушке при колодце и пошли далее.

Жара была просто невыносимая и уж как только мы добрались до нашей станции Чарголь! Около деревни Корбу, по дороге, видели много читеней. Вообще здесь не мало деревень и большею частью расположены они высоко. Кроме того в окрестностях часто видны остатки более или менее древних построек на диких, отвесных скалах. Места здешние при всей их возвышенности и безотрадности, имеют оригинальную дикую красоту. Не смотря на то что мы очень страдали от жары, я не могла не любоваться многими местностями, с которых В. сделал несколько этюдов.

В защиту жары, я положила на голову по шляпу мокрый платок и это ли или самая жара сделали то, что я заболела. Когда мы остановились наконец в Корбу, близ речки, между двумя утесами, я почувствовала озноб, головную боль и тошноту, т. е. все признаки солнечного удара. Не смотря на приемы хинина, и на следующий день не было лучше и один раз, когда я попробовала выйти из палатки, — упала в обморок. Муж мой, бывший со мною, очень перепугался и позвал носильщиков, чтобы тащить меня в палатку. Те, как В. после рассказывал, [59] увидя меня, лежавшую без движения и помертвелую, принялись выть в голос, да как! по восточному! Хотя я пришла скоро в чувство, но лучше не было, пока не открылась причина настойчивости болезни: солнце, пробиваясь через палатку, било лучами в мою голову, так что чем спокойнее я лежала, тем сильнее было из действие; накрыли палатку и мне сделалось лучше. Все таки, не зная верно причины болезни и боясь, не виною ли всему высота местности (около 9000 ф.) мы решили покамест воротиться немного назад. Сколотили что-то вроде паланкина, взяли людей и пошли через перевал. Отдохнули на 7000 фут и, когда я снова почувствовала себя совершенно хорошо, опять тронулись вперед.

За время моей болезни в Корбу, муж мой написал преинтересную старушку, имевшую около 5 мужей. Старушка довольно полная, седые волосы ея, очевидно или никогда или очень редко причесываемые, в сильнейшем беспорядке. Он в чепчике с большою бирюзою на верху, платье черное из грубой домотканой материи, на спине козлиная шкура.

* * *

Теперь мы подходили к станции Лама-юру, и остановились по дороге на самом верху перевала Кутулла; хотя и были выше чем 18000 фут над уровнем моря, но оттого вероятно, что шли теперь спокойно, без всяких приключений и неприятностей, не чувствовали головной боли за все время этой [60] остановки ни мы, ни наши люди. Поэтому и другим опытам мы склоняемся к мнению, что головная боль, тошнота и др. припадки, одолевающие на больших высотах, происходят столько же от разреженного воздуха, сколько от усталости и нервности; разумеется я не говорю про очень большие высоты, при подъеме на которые кровотечения, давление на темя и проч. имеют главною причиною высоту местности.

В. В. и Лоди набили здесь рябчиков. Оказалось что мы очень хорошо сделали, остановившись на пол станции, так как до Лама-юру было еще далеко. Деревня показалась издалека, она лепилась на высоких отвесных скалах. Немного не доходя тянется вдоль дороги длинный ряд читеней, на которых местами виднелась, почти в рост человека, традиционная надпись: «Ом мани надми хум» (о ты, сидящий на лотосе!).

Мы перешли через быстро текущий, мутный Индус; при переправе крепостца, обращенная всею своею грозою к равнине, а не в глубь гор — вероятно по старой памяти набегов индийских завоевателей.

Окрестности по дороге красивы, краски песчаника переливаются из желтого, в красный, голубоватый и почти черный.

Ни мало было интересного кругом в красках, для этюдов, но муж мой торопился в Лэ и мы шли вперед, останавливаясь только на необходимое время отдыха и ночлегов. Деревню Лама-юру однако он набросал.

После переходя отсюда, нам отвели место в [61] фруктовом саду; резидент Лэ, выслал своего Чапрасси т. е. посыльного для сопровождения нас.

Европейских женщин здесь вероятно вовсе не видали, потому что на меня сбегаются по деревням смотреть как на чудо. Кстати сказать, здесь мы впервые видели несколько красивых туземок: их черные как смоль волосы заплетены в самые мелкие косы, по верху на волосах узенький убор лентою, украшенный бирюзою и жемчугом. Длинные кофты из черной или синей материи. Пожилые женщины, в своих козьих шкурах, караулящие скотину или поля, заняты сучением шерсти, чем впрочем не брезгуют и мущины; местами они даже занимаются этим преимущественно перед слабым полом.

* * *

Поздно ночью пришли к деревне Хемис, близ которой есть большой монастырь.

В этих местах полиандрия уже в полной силе. Семейство из многих братьев имеет обыкновенно одну жену. Глава семьи, старший брат, имеет и первые права, второй вторые и т. д. Бывают случаи что женщина, откупается от старшего брата лошадью, коровою или чем он пожелает, но случаи эти бывают редки, так как в таком случае младшему брату, с которым она желает жить, приходится отделяться, строить отдельный дом и обзаводиться своим хозяйством. Вообще надобно думать, что крайняя бедность [62] населения главная причина полиандрии; так как за невесту приходится платить не мало, то семья много экономит, имея одну жену на всех. Разумеется при этом женщина завалена работою и встает очень рано; уродливость здешних пожилых, а тем более старых женщин, трудно себе представить, чему причиною разумеется непосильный труд. Чего стоит организму одна выкормка всех детей, которыми почтенная семейка в несколько коренастых братцев награждает ее! До кокетства ли тут, до ревности ли, обуревающих наших европейских женщин, владеющих всего каким-нибудь одним мужем!

Мы пробовали расспрашивать, неужели не бывает случаев ревности, случаев ссор между братьями из за общей жены, но отвечавшие как будто плохо понимали, что такое ревность.

- Какие могут быть ссоры, когда старший брат — и старший в доме?

- Ну, а второй брат? — Он второй в доме.

- А младший? — Ну, он уж младший!.....

- Будто не бывает, что жена хочет быть с младшим братом, а не со старшим? — Как это может быть! Этому нельзя быть…. Однако допускали, несколько как бы стыдясь, что были случаи, особенно в последние годы, ссор, по этому поводу, в некоторых домах, ссор доходивших до английского саиба (господина). Это последнее в особенности казалось им зазарно.

При таком порядке вещей одна или 2 женщины из каждого семейства идут в монастырь, а дочерям [63] бедных родителей приходится обрекать себя на безбрачие.

* * *

Мы съездили в монастырь, до которого е миль; дорога претрудная, местами просто скатывались вниз. Здание большое и оригинальное. В нем 50 монахов и множество учеников; каждый монашествующий имеет отдельную келью с миниатюрным балкончиком; для созерцательной жизни приволье, но здесь берет кажется перевес жизнь удовлетворения обжорства и многих других невысоких стремлений.

По нашем приезде, ламы повылезли из своих нор, как крысы. Они смотрели дико и неприветливо, только старший из них, толстый, краснощекий, кажется эконом, оказался сообщительным.

В средине здания церковь со светом сверху, грубо на новый лад расписанная. З алтарем статуя Сакия-Муни т. е. Будды, а с боку на знаю какая фигура божества с башнею на спине и многими руками. Тут же лежало платье, за четыре года перед этим умершего старшего ламы монастыря, перед гробницею которого до сих пор ежедневно ставиться кушанье и питье. На показали комнату, где прежде жил этот лама; там стоит фигура умершего, каждый проходивший мимо монах становился на колени, и усердно молился. Лама этот был бессмертный, но на этот раз что то долго не возрождается. Почтенные ламы уже не раз справлялись в Тибете, не возродился ли их глава, но покамест еще ответа нет, должно быть [64] великие тибетские ламы очень заняты, так как не трудно бы казалось подыскать подходящего мальчика 4-х лет…

Когда мы что либо спрашивали, отвечавший становился на колени и говорил, складывая ладони, как перед божеством. Мы просили себе чаю и получили его; разумеется, это был не наш чай, а туземный чайный суп, в котором чай заваривается с маслом, молоком и солью и к которому мы уже привыкли. Когда спросили, есть ли хлеб, отвечали, есть, но вместо печеного хлеба принесли и поставили перед нами мешочек муки — сам значит замеси тесто и испеки в своей собственной печке, т. е. скушай; здесь мало употребляют печеный хлеб, а больше глотают шарики теста — скоро и удобно.

Очень интересные палки, висящие в церкви близ дверей, здоровые с железными наконечниками — нам объяснили, что они служат для строптивых юношей из монастырских учеников, но мы полагаем что вероятно строптивые и из братии удостаиваются иногда прикосновения этих дубинок.

Монахи одеты здесь так же как и в Сиккиме только принадлежат к другой секте неженящихся, цвет их платья желтый, а не красный, желтаго же цвета и их высокие шапки. Странно, что один такой колпак висел в храме над дверью и на наш вопрос, зачем он тут — ответили, что «продается», так мы и купили его за 2 рупи. Хотели купить и еще некоторые интересные вещи, но монахи уперлись — ни за что, ставши на колени, просили не настаивать; [65] разумеется мы оставили их при их сокровищах и удовольствовались колпаком.

* * *

Не далее как в 10 минутах расстояния отсюда женский монастырь; в нем за время нашего посещения была одна старая и одна молодая монахиня, занятые развешиванием, и сушкою овощей на зиму. Теперь живут в монастыре только 4, все другие у своих родственников помогают им в полевых работах. Этот монастырь стоить в чаще деревьев, в поэтичной местности, но гораздо менее мужского и много беднее.

* * *

В деревне на другой день муж мой нарисовал женщину 20 лет, имевшую 3 мужей братьев; четвертый брат женился особенно. Черты лица этой женщины были довольно правильны и цвет кожи белый. На шее у ней была коралловая цепь, а на руках в виде браслета 2 довольно большие раковины.

Я подарила еще ожерелье из больших зеленых бус — кажется она осталась довольна.

Неопрятность народа, в особенности женщин бросается в глаза. Как я уже говорила, кажется, заплетя раз свои волосы в мелкие косы, они долго оставляют их нечесаными; нечасто расплетают свои косы и мущины, и насекомые очевидно свивают себе гнезда на тех и других головах, потому что [66] туземцы и туземки день и ночь с ожесточением скребут себе головы целою пятернею.

Мущины носят здесь длинные мягкие шапки, в роде мешков, верхняя половина которых откинута в сторону солнца.

* * *

Я продолжаю пользоваться большим успехом у здешних дам, они усиленно рассматривают и экзаменуют все от шляпы до башмаков; нельзя доставить им большего удовольствия, как дозволивши дотронуться до платья и попробовать доброту материи.

Вероятно, по рекомендации капитана Мола с нами очень предупредительны. Одним из сильнейших выражений тюремной любезности служит то, что всюду на местах остановок приводят корову т. е. яка и доят для нас молоко перед нами.

Все, что мы платим за нашу провизию тикадару (старшине) он отдает чапрасси резидента, на провожающему, конечно для задабривания его; кто знает может быть начальник его будет расспрашивать!

* * *

По сторонам дороги здесь более гранит и др. твердые каменные породы, местами виден мрамор везде в изобилии просачивается вода.

Столица Ладака Лэ уже не далеко; мы отдохнули еще раз в каком то садике и добрались по сильной жаре до города; проехали через базар, где были [67] приветствованы множеством селямов и остановились в саду резидента, выславшего нам во ожидании наших палаток стулья, а главное — чаю.

Город Лэ довольно печальное место с маленьким раджею без власти, так как вся сила в руках резидента; на скале дворец из темного камня, около дворца храм — обе постройки не внушительные.

Растительность крайне бедная и жители, надобно думать, не особенно благодушествуют.

Впрочем мы не долго пробыли здесь и мало имели случая видеть жизнь местечка, по всей вероятности не представляющую ничего выдающегося. Апатия и бедность повсеместны.

Интересно, что когда я призвала сапожника, чтобы починить нашу обувь, то он пресерьезно посоветовал послать сначала за кузнецом, так как у него нет нужных гвоздей: когда же я попросила обойтись без гвоздей, просто зашить, он потребовал ниток!

Женщины застегивают свои платья аграфами в роде щитов из меди с цепочками из раковин и все носят панталоны.

Странные здесь курицы с очень длинными и широкими хвостами, а вороны на редкость большие и жирные.

У здешних коз рога, как редко нам доводилось видеть, есть в аршин длинны и более.

Надобно сказать, что все в Лэ дорого, даже Яркендские ковры, проходящие в Сринагур через Лэ, дороже здесь чем в Кашмире. [68]

Мы увидели у резидента пару тибетских собак, чистой породы; шерсть темно-серая не длинная, длинные как у легавых уши, очень широкие, к концу острая голова с преумным взглядом. Молой не согласился уступить нам их, он собирался подарить их принцу Уэльскому.

* * *

Капитан Молой большой охотник; все небольшое помещение его увешано рогами и шкурами оленей и диких баранов. Он проводит часто по нескольку дней сряду где ни будь на высоте 19-20 фут, выслеживая барана и все таки иногда случается приходить домой ни с чем, так как животные эти причуткие.

Здесь порода диких баранов ovis amnon, у которых рога делают один оборот, в Туркестане же, как муж рассказывал капитану, ovis polis — с двумя оборотами. Едва ли последние и не сильнее первых, прыжки их, а также и удары рогами страшные. Молой так был заинтересован баранами ovis polis, что хотел непременно попасть в Туркестан, чтобы убить несколько экземпляров их.

Василий Васильевич много говорил с ним об делах Средней Азии, большую часть которой хорошо знает; резидент же только читал и слышал об этой стране. Он очень порывался туда; между прочим желал и надеялся получить место Английского агента [69] в Яркенде, которое занимал в это время некто Шау, заклятый враг России и всего русского.

Муж мой однако значительно охладил его сремления туда утверждением, что не только не надобно назначать приемника Шау, но и его самого вызвать оттуда, как можно скорее, так как китайцы хоть медленно, но верно двигаются к границам Джетышара и в недалеком будущем овладеют им, причем произойдет поголовная резня, а в ней все иностранцы будут перерезаны…

- Так вы думаете, то Шау в опастности? — Покамест нет, но скоро будет в сильнейшей…

* * *

Мили полторы за Лэ опять тянется вдоль дороги длинная стенка из дикого камня с изображением Будды на лотосе и молитвами.

Мы остановили в Лэ наших кашмирских кули порядочно надоевших своими капризами, особенно охотник, вероятно от постоянной неудачи в стрельбе, ворчал и составлял заговоры. Мы стали брать носильщиков по станциям, но с первою же сменою произошел казус: на полдороге, в деревеньке, мы остановились отдохнуть и кули, поставив мой паланкин в тень, разбежались. Так как мы прошли всего 3, 4 мили, то муж мой очень рассердился, и прошел разыскивать беглецов.

Одних привел, но другие не давались и перебегали из дома в дом в сад и наоборот; даже один в то [70] время, как В. прошел на крышу, а они успели проскользнуть вниз, при общем смехе, делал гримасы, в полной уверенности что соскочить вниз невозможно — муж однако соскочил и схватил дерзкого, вслед за тем остальные явились с повинною и просили дозволения сейчас же идти дальше, до монастыря.

* * *

Скоро показались расписные читени, а затем после полудня пришли в монастырь, тоже Хемис по имени. Это главный монастырь в Ладаке, местопребывание главного Ламы. Постройка очень большая, окружена деревьями; в воротах большая, расписанная фигура Будды. За монастырем, на высокой скале деревня.

Ламы вынесли для встречи чаю, сухих абрикосов, блюдо риса и кусок мяса, все сильно перемешанное с волосами.

Нам указали место очень грязное, болотистое, на берегу речки и не успели мы там разместиться в палатке, как у меня сделался припадок лихорадки. В. В. сейчас же выхлопотал комнату в монастыре. Монахи повыбросили из соседства с нею, сушившуюся шерсть, распространявшую сильный запах, подчистили, привели все в порядок и мы очутились, после стольких недель бродячей жизни в палатке, под крышею, в уютной комнате с балконом. [73]

Однако лихорадка повторилась и в комнате и каждый день ровно в 3 часа являлись ко мне в гости.

Тоже гостем, но несколько более приятным, явился старший из здешних Лам, порядочно глухой, вследствие чего переводчик у него крикун и беседа наша была шумная. Лама принес нам — как хлеб-соль виноград и сахар (нанжала) т. е. сахарный песок.

Почтенный монах сказал, что был предуведомлен о нашем приезде и нарочно остался на несколько дней для встречи, хотя торопился отъездом в Тибет, Ласу, для дачи отчета самому старшему Ламе, там проживающему.

Вечером, когда лихорадка оставила меня, мы пошли осматривать отдельные церкви, которых здесь целых 10, больших и малых. В двух застали богослужение. Посторонних посетителей мало; в углу монах, бормоча молитвы, бьет в барабан; по обеим сторонам сидят ламы, один из них занят раскладкою жертвоприношений, другой раздачей их. Приношения состоят из муки и пива; чашки постоянно наполняются и опоражниваются — молятся, едят, пьют, поют, бьют в барабаны, в медные тарелки, снова молятся и т. д. Мы не дождались до конца. Впрочем, занятие это не мешало ламам внимательно смотреть на нас. Храм убран довольно богато, много хоругвей и образов на шелку, стены почти покрыты ими.

В другом храме под нашею комнатою, на алтаре стоит читен из серебра, по которому выложено [74] ляпис-лазурью, сердоликом и др. камнями; цепи по сторонам из золота. Эта дорогая мебель страшно безвкусицы составляет по-видимому гордость монахов.

Идолы все убраны богато. Перед статуею умершего старшего ламы горит лампада — в глиняной посудине светильня, и толстый кусок жира.

В одной из галерей стены, развешаны портреты всех работавших на этот монастырь. В отдельной комнате большая молитвенная машина.

Кажется прежде монастырь был очень богат. Та часть, где мы живем, построена 240 лет назад, другая половина пристроена 80 лет назад. Та часть, где мы живем, построена 240 лет назад, другая половина пристроена 80 лет тому назад. Наша половина уже довольно ветхая, и комнаты местами подпирают.

Сто лам и много учеников живут в монастыре, молятся и едят, едят и молятся; когда нет приношений от верующих, пища кажется довольно скудная; мы видели как монашеский эконом раздавал куски теста, в котором торчали несмолотые крупинки.

Над всеми окнами навесы; по двору, вдоль всего монастыря, высокие шесты с кусками белой материи, исписанными молитвами; ветер постоянно развевает эти молитвы и сообщает их небесам; на верху шестов атрибуты силы — хвосты яков. Постройка монастыря оригинальная; крыша хорошо крыта соломою и по ней расположены Гинжи, круги из разных материй, также с хвостом яков.

Нам рассказали, что самый старший лама монастыря, бессмертный, живший здесь собственно [77] особою, лет около 300 тому назад и возрождавшийся уже 6 раз в Ладаке, и один раз в Тибете, живет теперь в самой Ласе; как аватор, т. е. возрожденный бывшего настоятеля он и теперь во главе, монастыря, но верховным тибетским ламам разумеется выгодно держать его и все стекающиеся приношения и доходы с Ладака, в своих руках.

Мы просили показать нам их религиозные танцы, чтобы сравнить с теми, что в Сиккиме, и наши, что разницы почти нет, костюмы здесь богаче, но уменья танцевать меньше, может быть потому, что главные мастера были в это время не в монастыре. Муж мой попробовал и здесь, купить некоторые, особенно-характерные одежды и некоторые другие вещи, но ламы соглашались с такою неохотою, что пришлось отступиться; они уверяли, что если продадут, что либо, то никто не будет ходить в монастырь для поклонения. В. В. дал им за хлопоты немного денег, и написал несколько этюдов, из которых один — часть монастыря, в тени, с одним только верхом освященным, очень удался. Не дурен также вышел этюд одной монастырской двери, темной, в желтой стене, с мальчиком-учеником, заснувшим над книгою, на ступеньках.

* * *

Здесь получили из Сринагура наши письма и газеты.

Последнее время дули очень сильные ветры, и мы [78] выступили далее, чтобы воспользоваться наступившею прохладою.

Накануне нашего ухода, монахи, по случаю какого то праздника, долго и усердно трубили в огромные медные трубы, которые не очень-то поддавались, и издавали только хриплые, жалобные звуки.

Мы подарили Ламбардару и монахам некоторые вещи, как зеркала, ножи и т. п. (которых у нас был запас из Петербурга), по видимому они были не очень довольны, должно быть предпочитая деньги. Кстати сказать здесь, что запасшись в Петербурге всевозможными вещами для подарков, мы сделали порядочную ошибку, во первых потому, что все эти вещи легко можно было купить в Бомбее или Калькутте, а во вторых потому, что деньги всегда лучший подарок. Мысль Василия Васильевича пользовалась этим случаем ля рекламы русских произведениям вряд ли была практична, — никто конечно ничего не разобрал в русских клеймах на зеркалах, ножиках, ножницах и т. п. предметах, объяснять же это в местах, подчиненных, английскому влиянию, было щекотливо, особенно при подозрительности англичан, принимавших нас везде за шпионов.

* * *

Мы прошли от Хемиса всего 6 миль до монастыря Штимри, построенного на самой верхушке скалы. Пришедшие к нам из монастыря, лама и ученик его, рассматривали меня с превеликим вниманием. [79] Почтенный человек уже приготовил нам в монастыре комнату, но так как мы не рассчитывали здесь остаться, то и поблагодарили его.

Около монастыря и деревни, лежащей у подошвы монастырской скалы, видны остатки стен, что опять свидетельствует о том, что дома молитвы были и крепостцами в былые времена, когда грабежи и разбои процветали здесь.

В. В. порядочно пошумел здесь и даже наделил Ломбадара тумаком, вместо подарков, приготовленных было ему. Сначала вовсе не давали нам лошадей, ссылаясь на то, что их нет, потом привели и стали потихоньку, одну за другою, уводить, прикрываясь кустами и деревьями.

После внушения, все пришло в порядок.

* * *

От монастыря путь наш лежит на проход 18000 фут. Когда мы шли через деревню Сакти, лежащую при начале подъема, на встречу мужу моему, ехавшему впереди, выбежала большая черная собака, тибетской породы, в роде той, что мы видели у Молоя, но с более длинной и густой шерстью, совсем схожая с медвежонком; мы давно хотели приобрести такого пса, и просили хозяина уступить нам его. Сначала тот не соглашался, но наконец отдал за 8 рупий, и так как буддисты уважают в животных наказанные души людей, то не отпустил собаку без маленькой церемонии заклинания: наложивши полу [80]   своей одежды на голову псу, прочитал молитву, вырвал немного шерсти, и на прощанье посоветовал не привязывать его на веревку, потому, то всякую, какой бы толщины и крепости не была, он наверное перегрызет.

Мы назвали собаку, в честь его родного пепелища, Сакти.

* * *

Чем выше поднимаемся, тем более люди наши жалуются на головную боль; болели головы и у нас, но так как мы ехали верхом, а люди наши шли пешком (у них была одна лошадь на всех, для уставших), то высота сказывалась на них сильнее. Кансаман (нечто вроде буфетчика) плакал как ребенок от боли в голове, к тому же было холодно, так как мы шли все время в облаках. Место стоянки было на 16500 фут; как только мы добрались туда, люди все бросились ничком на землю, и ни один не слушал приказания поставить палатку, дать воды, и проч; муж мой взял свою палку, и только после этого, все поднялись на ноги и принялись за работу.

Встретили здесь караван коз, из Чонга, в Тибете, по дороге в Чимри; у каждой козы по мешочку соли на спине, для чего шерсть на спине и на боках выстрижена — животное смотрит как будто бы оно было в штанишках. Соль шла в Лэ, в магазины раджи, продающего ее потом монопольно [81] системою, как и в большей части независимых владений Индии.

Другой караван яков, шел перед нами из Чимри в Чонг с мукою. Яки эти очень небольшого роста, тибетские; им прокалывают ноздри как верблюдам деревянною иглою, к которой привязана веревка.

* * *

Последние 2 мили подъема, от места остановки до вершины прохода, очень трудны — все завалено камнем и снегом. На самом верху, как водится, шест с куском материи, исписанным молитвам; перед ним носильщики наши в один голос возблагодарили Бога за благополучный подъем.

Не далее как вчера в этом проходе оборвался утес, и упал близ дороги, которая здесь очень широка и, как я сказала, представляет трудно проходимую смесь крупного камня со снегом. Шум падения слышен был далеко в окрестности.

Здесь много волков, что не удивительно, так как много животных падает от изнурения на перевале; один, мы видели, выбегал посмотреть, не будет ли чем поживиться и около нас.

Миновав небольшое озерко мы начали спускаться; хотя около этой воды следовало бы остановиться, но облегчение, которое все мы чувствовали при спуске, дало нам силу и мы сделали в этот день 29 миль в 12 часов.

Остановились на 13000 фут высоты. [82]

* * *

Собака наша идет за нами; первый раз я с боязнью дала ей кусок хлеба, но потом увидела, что Сакти пресмирный и предобрый; по ночам исправно лает чуть ли целые ночи напролет, так что даже не дает спать; главным образом он не может хладнокровно слышать звона бубенчиков караванов, тут он по привычке, усвоенной дома, лает без конца и не на шутку сердится. Чутье у него удивительное. Нам говорили по дороге, что есть собаки лучше в этих местах, но когда мы спрашивали, где же можно такую достать, всегда указывали на какую-нибудь деревню впереди, где м ничего не находили.

* * *

Пришли в Танксе, большое селенье, очень бедное съестными припасами, хорошо что в Хемисе мы запаслись курами и баранами. Отсюда мы взяли еще с собою корову с теленком, (як) чтобы иметь в дороге свежее молоко.

В переговорах наших теперь встречаются затруднения и переводчик Лоди часто сердиться на то, что его плохо понимают.

На полпути остановились у маленького озерка пресной воды, где убили и съели пребольшую, вкусную утку.

* * *

Следующая станция Пенгонг, соленое озеро, составляющее конечный пункт нашего путешествия на [83] границе Тибета. Муж мой поехал вперед, чтобы найти место для привала.

Мы оба были поражены краскою воды: далеко впереди открылась тонкая горизонтальная полоса, до того голубая, что я не вдруг поверила, что это вода. По мере нашего приближения озеро развертывалось; воду окаймляет линия белого песку и снеговые горы свыше 20000 ф.; направо, кроме того, на самою водою высокие скалы. Вода — горько соленая и оттого вероятно такой поразительной голубизны; рыбы в ней нет, песок кругом глубокий. Муж мой начал писать этюд озера, но в середине работы поднявшийся вихрь засыпал и этюд, и палитру, и ящик с красками, так что пришлось все бросить.

Нам следовало бы остановиться у северо-восточной оконечности озера при устье впадающей в него речки; там трава, несколько деревьев, там числиться и официальная станция для путников и караванов, идущих в долину Чанченгмо и горные перевалы в Туркестане; но так как мы отсюда должны были повернуть на юг вдоль западного берега, то и предпочли наши песчаную стоянку, на которой понабрались таки песку в нашу одежду, чемоданы и даже кушанье.

Озеро, длинною 50-60 миль; вечером на заходе солнца, когда голубой, на половину ультрамариновый, на половину лазоревый цвет воды был окаймлен желто-красною полосою берегов — вид был удивительно хорош. Наш Лоди заболел здесь лихорадкою, от которой В. вылечил его тем, что, давши напиться [84] горячего, плотно закутал его с головою и, когда тот хорошо вспотел, дал прием хинина.

* * *

В. В. все таки набросил небольшой общий вид озера и на следующий день мы сделали по западному берегу 12 миль, до Менц, деревеньки всего в несколько домишек; тут встретило нас женское население; они носили украшения из серебра и бирюзы, были в очень толстых юбках и козьих шкурах, к которым сверху еще пришиты куски материи для защиты шеи, так как вблизи были ледники.

Как нам сказали, мущины все были заняты работою у какого-то маленького соседнего раджи.

Здесь возвратилась ко мне моя лихорадка, но скоро опять ушла от приема хинина. Я не решилась подвергаться такому энергическому лечению как Лоди, хотя и видела успех его.

Тут же получили мы от Молоя 2-х саисов т. е. конюхов из мусульман шиитов, парней, одетых в рубище, с длинными пейсами, смотрящих очень глупо. Наш сринагурский конюх сразу стал к ним в положение начальника, причем наделял и колотушками.

* * *

В. убил много уток и написал караван яков с солью, после чего мы двинулись далее к станции [87] Шошал; несколько миль прошли вдоль берега озера, потом распрощались с ним.

На этом переходе встретились нам много диких лошадей киангов, стадами пасущихся здесь, преимущественно в небольших лесках, по устью реки, впадающей в юго-западный конец озера.

Дикие ли это лошади, от которых произошли теперешние прирученные, или это одичалые пони туземцев, мы не беремся решать, думаем скорее первое, между прочим, и потому что эти кианги очень схожи с зубрами Беловежской пущи, которые как известно не могли быть приручены и вымирают. Они серо-розовые, шея, живот, и часть головы белые; по морде спине и хвосту они мулы, ноги же лошадиные. По быстроте, ловкости и изворотливости их можно сравнить с оленем или дикою козою. Увидевши наших пони, они кажется не прочь были с ними познакомиться поближе, наши лошади тоже навострили уши — но мы, люди, были слишком страшны и кианги шарахнувшись в сторону, унеслись.

В. В. несколько раз пробовал стрелять в них на всем скаку, но неудачно. Он пробовал ставить конных людей с четырех сторон, но юркие животинки проскакивали в промежутках, как ветер. Один раз в пылу погони, муж мой залетел в глубокую речку — кианг бросился в воду, шутя переплыл ее немедленно выскочил на берег и пропал, а В. чуть не утонул и весь мокрый воротился, махнув рукою на диких скакунов, как ни хотелось ему убить хоть одного, для шкуры. И то сказать, что [88] может быть на арабском коне, бывшем у нас в Индийской равнине, который не отставал от диких коз, можно было бы приблизиться, но теперешние пони наши задыхались на 2-х верстах.

* * *

В этих местах стали порядочно беспокоить нас комары; мы меняли только яков, но носильщики шли старые, из Танксе, так как с селениях по дороге было мало народа.

Встречались по пути грубые камни с наваленными на них бараньими рогами и значками, как в степях Туркестана; наши носильщики не забывали в таких святых местах читать молитвы.

Не мало смеха и горя было у нас с бараном, которого, против нашего приказания, не повели на веревке, а пустили идти свободно; он убегал назад и во все стороны, да бегал так шибко, что всех примучил; поймали его варварским способом — перешибли камнем ногу!

* * *

Не знаю животного, более полезного здешних яков; кроме вкусного жирного молока они работают еще всякую работу; по осторожности и выносливости они неоценимы в пути. Небольшие стоят 15-20 рупий, большие от 20-25. Лошади дороги; напр. заплаченная нами в Сринагуре 20-30 рупий, стоят здесь 50. Крепкий хороший осел 20 рупий, слабый 14 -15. [89]

Рупии (Рупия — 80 копеек) здешние из чистого серебра, очень дурной кашмирской чеканки; они стоят всего 10 анна вместо 16 индийских и с ними было нам не мало хлопот. Уже несколько раз порывались обманывать нас при приеме этих денег. Ломбордар (старшина) последней деревни положительно отказался брать их иначе, как за 9 ана. Нам это разумеется было почти безразлично, но люди наши всплакались, В. В. решился пустить в ход решительное средство: он призвал Ломбардара и спросил его еще раз примет ли он деньги как следует? — Нет!

Пощечина. — Примет ли деньги как следует? — Нет! — Другая пощечина. — Примет ли…

— Приму, приму! — Надобно в этом сознаться, как ни стыдно.

* * *

Мы шли отсюда высокими местами, где было много куропаток и зайцев. Теперь мы ели их так много, что они надоели. В. поймал также целую семью рябчиков живыми, застреливши разумеется предварительно родителей, а один из зайцев, лежавший, как убитый вскочил, когда пришли его взять, убежал и до сих пор бегает, да еще пожалуй и посмеивается.

У мужа был здесь сильный припадок лихорадки, который он опять прогнал потением и хинином, и мы на другой же день двинулись дальше.

Не смотря на то, что мы идем по большим   [90] высотам, июль месяц сказывается порядочными жарами после полудня, тем более, что местность часто совсем камениста и мертва.

Прошли мимо маленького озера Мирца или мертвого, по правде неживого, между голыми скалами с синеватою, немного соленою водою. Местность кругом так бесприютна, что даже палатки нельзя поставить в каменной почве и надо было искать место для роздыха далее. Опять пошли высоким перевалом, на котором паслись дикие лошади; как видно они встречаются только на значительных высотах не ниже 14000 фут. На этом перевале у нас опять болели головы. Ночью выпал снег, в палатках было очень холодно.

* * *

Теперь мы направляемся к другому соленому озеру, Тсо-Морари (Тсо-вода), и скоро должны будем переправляться через реку Индус. Нас занимает важный вопрос, переходима ли знаменитая река вброд; кто говорит да, кто — нет.

Пройдя очень длинным ущельем, я догнала мужа моего на прелестной зеленой равнине, у озерка пресной воды, где он убил 4-х гусей и 4-х больших уток, которые едва поместились в наши дорожные переметные сумки. Позавтракавши тут на лугу, между пасшимися коровами и быками, мы подошли под вечер к Индусу; впечатление его было не хорошее, в том смысле, что вода была широка, глубока и очень быстра. [91]

В. В. послал одного из наших людей повыше и посильнее, опоясавши его веревкою, попробовать глубину, но уже у самого берега он весь ушел под воду и было начал пузыри пускать, так что поскорее его вытащили — очевидно немыслимо было переходить в брод.

Ломбардар ближайшей деревни обещал доставить нам плот из надутых бараньих кож но не ранее следующего дня.

От нечего делать мы вспомнили, что у нас с собою есть сеть и стали ловить рыбу; поймали и съели с десяток порядочных рыбок.

Плот, как я сказала, состоит из бараньих и козьих шкур хорошо надутых и плотно связанных вместе; на них накладываются доски и также разумеется крепко связываются. Мы переправились, как нельзя более благополучно со всеми вещами, только собака, переплывшая было уже половину реки, вернулась назад и не иначе удалось перетащить ее, как привязавши к плоту. Наших старых носильщиков мы здесь отпустили, но не прежде, как по получении новых, что не обошлось без хлопот, потому что жители не жалуют этих повинностей.

Прошли мимо солеварен; соль не особенно хорошего качества, прежде она вывозилась далеко в Индию, теперь спрос на нее невелик. Близко же и сероваренные заводы; заняты тут преимущественно женщины и дети, получающие по 1 анна, в день (около 5 коп). Всего работают не более 40 человек. Нам говорили, что по близости есть горячие серные [92] источники, но мы не пошли туда, чтобы не отвлекаться о пути.

* * *

У озера Тсо-Морари опять обилие гусей. В. В. убил также несколько зайцев. Мы поместились у деревушки близ самого ледника. Озеро небольшое и вода в нем не такая синяя, как в Пенгонге; по сторонам также горы с вечным снегом.

Не далеко от нас раскинули маленькую палатку два английских офицера, забредшие сюда на охоту; они идут пешком, налегке, всего с парою носильщиков и кажется не особенно счастливы в охоте. Мы встретились с ними еще на Индусе, где они воспользовались нашим плотом. Муж мой перекинувшись с ними несколькими словами и, узнавши, что они уже 3 месяца ничего не читали, снабдил их газетами; получивши же курьера из Лэ и прочитавши новую почту, мы опять послали их им вдогонку. Вероятно что бы заплатить нам за любезность, они прислали нам двух голубей, а мы не знали, что делать с массою наших голубей, гусей и уток!

Они скоро свернули куда то в сторону и мы не могли более делится газетами.

Вечером опять любовались удивительным заходом солнца; верхи гор, безлесные, каменистые, блестели, как огненные. [93]

* * *

У наших новых саисов пропали деньги, и так как подозрение пало на кашмирца Разаку, давно ежу заявившего себя плутом, то В. рассчитал и отпустил его, а обокраденным в утешение выдал жалование за месяц. Разака распрощался со слугами и ушел, но поздно ночью, пришел тайком назад, и спугнул лошадей, которые разбежались; а когда конюхи бросились ловить, этот плут успел вырезать из их платьев деньги, так как высмотрели куда они их зашивают. Кроме того Разака хотел обокрастьл и нас; собака наша, лежавшая в той части палатки, где чемоданы, несколько раз принималась эту ночь ворчать и лаять, как мы не унимали ее, временами даже, как бы готовилась на кого то броситься. На утро, узнавши о беде, случившейся с конюхами, мы поняли, что Сакти сослужил нам серьезную службу.

Горе саисов не знало границ, один из них в особенности так плакал, так бил себя по щекам и рвал за пейсы, что пришлось его утешать, как ребенка и уверять, что деньги найдутся непременно, в чем однако мы сами далеко не были уверены. В. В. сейчас же написал Молою в Лэ и Гендерсону в Сринагур приметы вора и просил задержать его, если он покажется.

* * *

Пройдя от деревеньки Ракшу 12 миль, мы остановились при конце озера, где было очень много гусей и муж мой набил их множество; только нельзя было достать [94] из воды, так как лодки не было, а Сакти страшно боялся воды. На следующий день однако северный ветерок сам собою пригнал их всех к берегу. Мы делали суп из гусей, соусы и жаркое из гусей и все таки половину этой провизии выбросили.

* * *

Лал-хан, наш повар, заболел здесь, начал жаловаться на головную боль и лом во всем теле. Вечером он истерически плакал. На следующий день догнал нас курьер из Лэ с нашею почтою и мы видели, что повар долго с ним совещался о чем-то. После этого он слег и тогда мы узнали, что Лал-хан потерял мешочек с опиумом, который он принимал по 2 раза в день; совещания его с почтальоном состояли в том, что он упрашивал купить и доставить ему дорогою снедь.

С поваром сделались судороги по всему телу, глаза его неподвижно смотрели вверх, и он почти не мог говорить. Мы поручили Лоди следить за ходом болезни и он являлся рассказывать, что с больным делается. Вот он просовывает голову свою через палатку и говорить: — Мадам, он все машет рукою!

- Хорошо — придите сказать, что будет дальше.

- Мадам, он начал глубоко, глубоко вздыхать!

- Хорошо.

- Мадам, его голова упала совсем на бок, он скрежещет зубами и все говорит: Алла, Алла!

- Мадам, у него глаза совсем закатываются, я боюсь, что он умрет!.. [97]

- Что же нам делать!...

Как оказалось, уже 4 года как он принимает утром и вечером по щепотке чистого опиума. Он долго бросал голову из стороны в сторону, раскрывал и закрывал рот, жаловался на боль в печени, причем испражнялся кровью. Помочь было нечем, так как Лэ был за 6 дней пути. В. В. дал ему из нашей дорожной аптечки одну пилюлю опиума, но доза была ничтожна и много облегчить не могла. На другой день дали ему чаю, дали покурить крепкого табаку и ему сделалось лучше.

* * *

Муж мой охотился здесь, и мы опять видели диких лошадей.

Отсюда тронулись к реке Паранг, впадающей в озеро. Помню, что когда переходили реку в брод, женщины, бывшие при яках, подняли свои платья далеко за пределы приличия даже и ладакского, чем доставили большое удовольствие нашим саисам, не успевшим еще отрастить пейсы после недавнего горя, а уже подмигивавшим и прищелкивавшим языком, при виде колен наших уродливых спутниц.

Кстати сказать, что эти дамы бессовестно крали молоко, которое давала нам взятая с собою корова, причем, на замечания наши, отчего так мало молока, отвечали, что «Бог не дает больше корове». Уверившись однако, что они просто на просто кладут его себе в кашу, а нам дают только остатки, муж мой [98]   прибегнул снова к насилию: он вылил молоко, бывшее на дне чашки и представленное как дневной удой, на растрепанные, взбитые волосы почтенной дамы и обещал сделать тоже и в другой раз, если она опять украдет молоко — против ожидания она, не рассердилась, а засмеялась, и следующий день, мы имели целую чашку.

Погода серенькая, что отчасти и хорошо, но делается очень холодно, — это дает себя чувствовать близость снежного перевала.

* * *

Вот после небольшого отдыха пришли к перевалу Паранг, откуда из ледников вытекает река, этого имени. В. начал писать было этюд ледников, но постоянные дожди со снегом не дали ему окончить работу; тогда мы начали восхождение. Один из наших носильщиков жаловался на боль в ноге, и оказалось, что у него действительно были раны, но не было никакой возможности отпустить его, так как пришлось бы бросить вещи.

Сначала мы шли по льду, потом по глубокому снегу, в которой лошади поминутно проваливались, по самый живот и выбирались с невероятными усилиями. Погода была пасмурная, все было бело; воздух несколько желтоватый сливался со снегом, расстилавшимся далеко кругом. Меня до того слепил этот свет, что даже слуга, шедший близ моего паланкина, казался мне где то далеко; других же людей и мужа моего, шедшего [99]  впереди, я едва могла различать. В этой безграничности снежной массы и тишине, нас окружавшей, было что то очень внушительное. Мы дивились, как проводник, мог различить дорогу, когда никаких видимых знаков ни под ногами, ни по сторонам не было. Без проводника ни за что бы не найти дорогу — верная смерть в снегу!

Несмотря на большую высоту (около 19000 ф.), опять никто не жаловался на головную боль, но всем было страшно холодно, так, что едва ли не все мы поголовно простудились, не говоря разумеется о туземцах, которым такие переходы не в диковинку. [100]

Одна из лошадей насилу следовала за нами, не столько из устали, сколько от того, что ей дня 2, если не 3, не давали пить; когда В. привел ее к воде, почти нельзя было оторвать, она пила, пила, за все дни; конюху за это дана была пощечина.

* * *

Спуск с этого перевала был один из самых трудных путей, которые нам только встречались по всей дороге. Утес на утес, камень на камне, при этом крутизна страшная. Дорога идет короткими зигзагами по одной и той же горе сверху до низу, так, что виден весь спуск, без церемонии. Наша больная лошадь, насилу державшаяся на ногах, едва не свалилась в пропасть — я уже закрывала от ужаса глаза, когда один из людей успел схватить и удержать ее. После ночлега у самой подошвы спуска мы пошил дальше провинциею Спити.

Мосты здесь самые примитивные, несколько палок, на которые набросаны камни, сваливающиеся в воду из под ног лошади.

Высокая трава так скрывала тропинку, что и здесь без проводника пожалуй не пройти бы. Скоро открылась большая деревня Кивар.

Мущины в Спити носят ту же одежду, что и в Ладаке, а женщины широкие штаны, черную блузу и много украшений, не шее и в ушах. Люди не так дики здесь, выше ростом и несколько красивее, хотя монгольский тип еще резок. Дома лучше снаружи и чище внутри. [101]

Когда дошли до Кивара, носильщики, боявшиеся вероятно, что мы заставим их идти далеко, сговорились бросить на дороге и мой паланкин и разбежались. Дальше понесли меня монахи монастыря Ки, к которому мы направлялись, и надобно сказать несли все 6-7 миль в очень веселом расположении духа. [102]

* * *

Глава шестая.

Монастырь Ки и собак. Данкар столица Спити. — Вор Разака пойман. — Варварская переправа. — Бифштекс из конины. — Хорошенькие монахини. — Опять решительное средство. — Большая деревня Сунгун. — Наши конюхи просят милостыню. — Мнимая сестра Лоди. — Прекрастная дорога. — Станция с овощами, курами и проч. — Наши собаки. — Раджа Рампура. — Майор Ричардс. — Жена Раджи. — Рампур. — Старшина в плену. — Нарканда. — Симла. — Дом вице-короля. — Сломанный зуб Сакти. [105]

Монастырь Ки лепиться высоко на скале; он нам был вдвойне интересен и как монастырь, и как место где мы должны были видеть хорошую тибетскую собаку.

Давно уже, еще по дороге из Химиса, мы встретили охотника англичанина, шедшего на встречу нам, по той же дороге, из Симлы. Увидя Сакти, он разговорился с мужем о собаках и сказал, что не видел нигде хороших, кроме монастыря Ки (Ки значит собака), где сторожит вход преоригинальный и презлой пес, с большою львиною гривою. Вот теперь, когда мы добрались до Ки, нам и интересно было видеть эту диковинку.

Лишь только мы приблизились к входным воротам, выбежал старый монах и со словами: «берегитесь, здесь худая собака», бросился к небольшой будке, из которой порывалась выскочить и добраться до нас скалящаяся голова рыжего, уже старого по видимому пса. Так как было тепло, то львиная грива повылезла и висела около шеи клочьями, очень [106] длинными, продолжаясь далеко на спине, что сообщало собаке вид необыкновенной дикости.

Продай собаку? — спросил мой муж.

– Монахи оторопели. — Зачем тебе?

– Так. нужно.

- Да ведь она злая и старая, ей уже семь лет.

- Нужды нет, продай, мне нужна именно злая собака.

Нечего было делать монахам, они согласились отдать за 10 рупий, и один из них отвел нам пса, которого мы назвали опять в честь его родной скалы Ки.

В первый же раз что Сакти подошел к новому товарищу, чтобы, как это издавно принято между всеми благовоспитанными собаками, обнюхать его, тот набросился, повалил и крепко искусал его. Очевидно, что трудно было достать собаку злее этой и мы были очень довольны новым приобретением.

* * *

Жители здесь все еще буддисты, но уже влияние обычаев Индии и браминизма сказывается на них; напр., они боялись уже дотрагиваться до нашей пищи и, когда мы хотели здесь, в деревне Рикшу, дать кому то кусок оставшегося мяса, тот не утерпел, чтобы не сплюнуть с отвращением. Буддисты выше, в горах, далеко не так брезгливы и едят все из всяких рук, кроме змей, крыс и кошек. [107]

* * *

С носильщиками здесь много хлопот; их приходится очень часто менять, так как они никак не хотят носить вещи далее, как от деревни до деревни, как бы близко это не приходилось, хоть 2, хоть даже 1 милю; разумеется, от этого беспрерывного перекидывания вещей, очень не церемонного к тому же, они портятся, ломаются. Кули берут здесь с собою в помощь жен своих, очевидно, привыкших работать и за себя и за мужа. Самые тяжелые вещи у нас несли бабы, а самые легкие — мущины.

У женщин широкие, круглые серьги из серебра или кости и на руках браслеты из белых раковин с бубенчиками и кистями. Он, как я сказала, не велики ростом, но подвижны и веселого характера.

Осел здесь называется «Пунг». Лошадь «Да». Собака, как сказано — Ки.

* * *

Скалы тут уже покрыты кустарником и травою, что после голого песка и камней приятно глазам. Мы сильно спускаемся и скоро надеемся увидеть настоящий лес, по которому соскучились не на шутку.

Капитан Молой известил нас, что вышлет последний раз нашу почту на деревню Харихан, а так как деревня эта хоть на прямом пути в Симлу, но на лошадях туда, как нам сказали, путь труден, то и придется сделать порядочный крюк. [108]

* * *

Об Данкаре, столице Спити, мы давно уже много слышали; чего у нас не хватало дорогою, что ломалось, нас утешалось тем, что можно будет купить или починить в Данкаре. Оказалось, что эта столица всего 10 домишек, прилепившейся на высокой скале. Дома правда чистые, порядочно выстроенные из камня со множеством маленьких окон. При деревне монастырь и крепостца, не стоящая внимания.

Ломбордара здесь не было дома; помощник его оказался очень глуп; лама, пришедший для разъяснения наших недоразумений, еще глупее; выручила жена ломбордара, бойкая баба, разукрашенная серебром, добывшая нам пищи, корма лошадям, носильщиков и нескольких пони, так как некоторые из наших были очень уставши.

Я села на свою лошадь, а В. на яка, но скоро мы поменялись, потому что кашмирец мой опять стал резвиться и выкидывать разные штуки на опасных местах дороги.

Через 9 миль деревня, где под громадным деревом буддийский храм. Маленькая дверь ведет в прихожую, покрытую живописью, так потемневшую, что трудно что либо разобрать. Направо статуя, если не самого черта, то какого-либо из его ассистентов, во всяком случае, вероятно презлого. Налево бог войны с короную из мертвых голов, одною ногою более длинною чем другая и порядочную гримасою. Много еще других фигур. По статуе в каждом из углов и за алтарем в темноте очень большой идол.

Везде валяются разные вещи, книги, [109] подсвечники, посуда и разные бумаги, а главным образом и в самом большом количестве, грязь. Из этого повсеместного здесь отсутствия ухода за храмами надобно заключить, что народ менее привязан к религии; кроме того, слабость буддизма видна и из того, что по мере приближения к местам, населенным браминами, все чаще и чаще видны формы браминских божеств; Вишну напр., со слоновым туловищем и головою встречается все чаще и чаще.

Местами видели мы постройки на горах полных пещерами, по-видимому бывших обитаемы; можно думать, что пещеры эти древни и что жители из них переселились позднее в тутошние же дома.

* * *

Получили известие от Молоя, что Розака пойман и посажен в тюрьму; деньги у него найдены и отняты. Не одни саисы наши были обрадованы этим, мы также были довольны, потому что нельзя было не заметить, какое дурное влияние произвело это ловкое воровство на наших людей, очевидно одобрявших в душе своего бывшего товарища.

* * *

Перед деревнею Лара мы уперлись в реку, не широкую, но очень быструю и бес средств переправы. Спуск к реке очень труден и крут; песок, мелкий щебень так и катятся из под ног в самую глубь, в воду; деревня сейчас же за рекою и [110] жители обязаны высылать людей для помощи при переправе путешественников. После долгих криков и призывов, явилось 3 человека. Мы стояли над самою водою, на выдающейся отвесной скале страшно крутого левого берега. Кули наши взяли все веревки от вещей, из которых свили толстый канат и пропустили его в отверстие доски, к которой привязывается и за которую держится переправляющийся; два конца от этой доски перекидываются на тот и другой берег.

Муж мой перешел первый, он схватился за доску — я увидела, что он был бледен — и полетел скользя по канату, на противоположный берег, где люди тащили за веревку. Потом эту дощечку перетянули нашим концом веревки назад и стали привязывать меня к ней. Я была очень напугана, надобно признаться. Когда меня привязали, велели держаться как можно крепче за доску и стали завязывать глаза (я слышала как подо мною река страшно пенилась и бушевала), откуда взялись силы, я откинула всех и сказала решительно, что таким варварским способом не могу переправляться. Что было делать? Муж мой с того берега реки, Лоди отсюда уговаривали решиться. Я согласилась наконец — плотно привязала кругом платье, привязали меня и завязали меня; когда стали сталкивать со скалы, я попробовала сопротивляться, но уже было поздно, — я повисла над рекою и потеряла чувство. Как муж рассказывал после, Лоди сильно испугался и закричал ему: «Sir! надобно остановиться, госпожа в обмороке». [111]

- Напротив, тем лучше, — отвечал ему тихонько муж, спускайте ее скорее.

Как я повисла над этой бездною, как перетащили меня, — не помню; очнулась уже на песке низкого противоположного берега.

Особенно смешны были при переправе этой собаки наши, подвязанные поперек туловища под передние лапы, но им очевидно было не до смеха, так как они явились на тот берег с вытянутыми языками и пришлось их отпаивать и оттирать.

Лошадей завили выше и пустили в воду с гиком и гамом, причем бросили в них камнями, едва-едва они перебрались. Мой кашмирский пони чуть-чуть не утонул, его снесло уже почти к тому месту, где была наша переправа и где от множества камней вода очень бурна. Я, да и все мы, с замиранием сердца, следили за ним; вот он попробовал упереться о камень — снесло, вот уже только одна гряда перед ним, далее быстрина и погибель — встал, немного пошатнулся, но удержался и мы вздохнули, конь был спасен. Больной наш пони был так слаб, что не было возможности загнать его в воду. Мы решили его застрелить, не без намерения между прочим, полакомиться кониною, так как баранина, сплошь и рядом дурная, до смерти надоела. Люди наши не захотели есть лошади, потому что убил ее Лоди, т. е. не мусульманин, да еще в добавок не перерезал горла и не выпустил кровь (богу), что необходимо требуется по мусульманскому закону, для того, что бы пища была чистою. Туземцы, [112] что совсем не похоже на буддистов, насилу решились принести нам 2 задние ноги, которые мы съели частью в супе, частью бифштексом; последние, приготовленные с луком были так хороши, что мы давно уже не ели ничего такого вкусного.

* * *

И в этой деревне мы опять ссорились из-за молока, так как принесли и продали козье за коровье.

Недалеко отсюда перевал в 13000 футов. Лишь только стали мы подниматься, как один из носильщиков покинул на повороте дороги свою ношу и скрылся; В. прибегнул снова к решительному средству: он остановил попавшихся нам навстречу двух монахинь, молодых и очень хорошеньких, и предложил им идти с нашими яками, а освободившемуся таким образом погонщику дал нести ношу. Должно быть жалось взяла наших людей; на верху перевала они дали убежать монахиням, а сами разделили между собой лишнюю ношу, что прежде не соглашались сделать. В. только этого и хотел. Монахини эти были совсем бледнолицые, не из этих мест, а из местечка Пая, где женский монастырь стоит рядом с мужским. Одна из них была замечательно хороша собой, и мы очень смеялись тому, что один из саисов наших, забыв всю непривлекательность своей фигуры, и своего рубища, начал за нею ухаживать. [113]

После перевала мы еще несколько раз спускались и поднимались, пока не пришли в деревню со множеством персиковых и абрикосовых деревьев; как раз их сушили в это время на улицах и крышах.

Следующая станция Чонго, большая деревня со множеством полей кругом и с плохим примитивным мостом, на котором мы едва не провалились. Жители здешние положительно уже более цивилизованные; [114] даже явились музыканты услаждать наши досуги, но так как мы были уставши, после 15 мильного перехода, то и отклонили концерт.

Выступивши на другой день рано, отдохнули в деревушке на крутом утесе, позавтракали в буддийской церкви, спустились к реке и через ветхий мост пришли в селение Лио, которое принадлежит уже к провинции Чини, а не Спити.

Мущины и женщины носят тут маленькие войлочные шляпы и у женщин из под платья видны широчайшие панталоны. Женщины здесь замечательно красивые. Все начинает делаться тут значительно дороже, молока доставать трудно, мука дорога, что очень накладно нашим людям. Доставать яков и носильщиков еще труднее, все скрываются из домов, ищи их где знаешь и как знаешь.

В. В. опять прибегнул к сильному средству: забрал всех стариков, оставшихся по домам и считавших себя в совершенной безопасности, от этой краткосрочной рекрутчины; расчет оказался верен, так как сыновья пришли выручать своих отцов и потащили за них вещи. И тут, однако, не обошлось без надувательства: один рыжий детина, пришедший сменить своего старика, на виду у всех сбросил ношу и убежал. Муж мой за ним, тот на скалу, над обрывом, В. за ним; оба бегом в припрыжку с камня на камень. Беглец потерял свой плащ и шапку, но все-таки скрылся; это имело такое влияние на остальных, что видимо все готовились повторить то же самое. Тогда В. В. прибегнул уже к самому решительному [115] средству. Он вынул свой маленький карманный револьвер и объявил, что выстрелит в спину тому, кто бросит вещи и убежит; хотя револьвер был совсем миниатюрный и пули похожи на дробинки, но угроза произвела свое действие, и мы пошли далее без подобных приключений.

В середине дороги я сошла с седла, чтобы пройтись пешком; у меня был сильный, красивый як, каких редко встретишь в наших зоологических садах; но мой красавец повел себя очень дурно: он так лягнул меня, что в первую минуту я думала не переломлена ли моя нога. Муж, ехавший сзади, застал меня сидящую на камне и горько плачущую от боли. Однако, дурных последствий не было.

* * *

В деревне Хангу мы встретили процессию буддийских богомольцев, несших церемониально палку, увешанную разноцветными материями, с меховою шапкою на верху; перед этим оригинальным знаменем один выплясывал какой-то оригинальный танец. Мы имели неосторожность дать им на водку; тогда они остановились перед нашею палаткою и надоели танцами так, что В. закричал: аби джау! (теперь ступайте прочь) — компания несколько не обиделась и со смехом отошла.

Встречаются еще старые знакомые ламы, но религия здесь уже на половину браминская и между жителями не мало индусов. [116]

Дома недурны снаружи, похожи на Сринагурски, с галереями, балконами и множеством окон. Шляпы мущин очень похожие на непальские.

* * *

На станции Сингнум муж мой достал себе одежды здешнего народа. Ломбардар, т. е. старшина оказался весьма предупредительным человеком; он принес нам в подарок яблоков, персиков и тыкву. Он рассказывал, что жители Спити очень ленивы, не работают, а когда нужно уплачивать подати, приходят сюда продавать лошадей, из которых лучшие стоят от 300 до 400 рупий, а самые дешевые от 80-100. Они продают своих пони и в провинции смежной с Тибетом, но с меньшей выгодою и больше променивают там на янтарь, бирюзу, хвосты яков, и хорошую шерсть.

Провинция Чини питает к соседней Спити на столько не дружелюбные чувства, что даже браки между молодыми людьми той и другой стороны редки.

Отсюда начинается лес, хотя еще и не частый. Деревня Сунгун очень большая, более 300 домов, и на каждый дом здесь можно положить от 15 до 20 человек. Кажется по всему пути не видели такого большого селения.

Чертами лица и обычаями жители уже походят на индусов, а не на монголов, и хотя церковь еще буддийская, но с такою примесью браминизма, что надобно думать, что скоро обраминятся совсем. Так [117] до сих пор продолжается наступление этой последней религии и отступление буддизма, некогда владычествующего в Индии, а теперь удерживающего только на ос. Цейлон, да в глубине Гималаев. По словам Ломбардара, полиандрия, или многомужие никогда не была здесь развита сильно, а последнее время совсем вывелась.

В Спити еще бросают бедных в реку, а богатых погребают, здесь же тех и других жгут потому что всякая мертвечина, также как по всей великой индийской равнине, внушает отвращение. Мы могли заметить, что между женщинами носильщицами была одна, от корой все отворачивались, потому что она снимает шкуры с животных.

Женщины носят через плечо живописно перекинутый кусок материи, обыкновенно темный, с широкими складками на спине и придерживают его на левом плече большою медною булавкою. Украшений мы видели мало, но большою частью из серебра.

Здесь готовят много водки из винограда. Лоди, узавши об этом, сейчас же изъявил намерение попробовать ее, и признаться, мы подозрительно посматривали на крайне расстроенный вид, который он имел в этот вечер, а также на старание, с которым он запирал вечером дверь своей палатки; мы знали, что, как рожденный в буддийской стране и просветленный английской цивилизациею, он вообще не брезгал спиртными напитками.

Коров и яков, по индусскому обычаю, здесь не едят, но овцы и козы идут в пищу. [118]

* * *

Лоди сообщил нам свое замечание, что каждый раз, по приходе на остановку, в какую-нибудь деревню, саисы наши отправляются по домам, просить милостыню, и не далее как в этот время, будучи давно уже в отсутствии, вероятно собирают на хлеб. Муж мой не решался верить этому. — Да ведь они получают деньги? — Деньги они зашивают в свои рубища и не издерживают ни копейки!

В. В. пошел на дорогу, чтобы проверить это. Вот является наконец интересная пара, невинная головки на бок, руки сложенные на желудках. Когда велено было им развязать лохмотья, в них оказалась всякая дрянь, начиная от неспелого винограда, до старых веревок, где-нибудь, у кого-нибудь плохо лежавших. К этому Лоди прибавил, что у него недавно пропала говядина из котелка и часто он не доискивался мелких денег, куда-то пропадавших.

Очевидно было, что в тихом болоте наших скромных лохмотников водились черти. В. В. сначала дал каждому по оплеухе, потом выкинул в реку все, что они принесли теперь и все, что оказалось в из узлах, им не принадлежащее; затем дал из их денег несколько рупий Лоди и велел закупать им везде провизию, хоть бы против их воли.

* * *

Здесь пришла к нам женщина из Спити, уже не молодая, хорошо одетая, принесла в подарок блюдо риса и объявила нам, что Лоди, ни более ни [119] менее, ее брат, почему просила отдать ей его. Разумеется, мы только посмеялись этому, но на следующий день, когда у нас все уже было готово для выступления в путь, она снова пришла и, бросившись к ногам Лоди, заливаясь слезами, стала упрашивать идти с нею: «Вы так на него похожи!» (на ее брата), говорили она сквозь слезы.

Все кругом были тронуты и не было возможности сердится не нее, видя такое горе. Лоди страшно переконфузился, готов был предложить ей денег, только [120] чтобы она оставили его в покое. Тут еще Ломбардар вступился в дело: «скажите же правду, не скрывайте, если вы правду ее брат, ведь она приехала издалека!».

Брат этой женщины давно уже ушел с каким-то европейцем, да так и не возвратился: кто-то, видевший нас в пути, уверил ее, что брат ее идет теперь с какими-то господами из Данкара в Симлу, и вот она действительно пришла довольно издалека и прицепилась к нам.

В. В. должен был вмешаться и поручиться за то, что мнимый брат ее родился очень далеко отсюда, в Сиккиме, и хотя не совсем разуверил женщину, но по крайней мере настолько успокоил, что она нас не преследовала.

Лоди сам прослезился, но я думаю, от досады, что его так явно приняли за туземца, тогда когда он был уверен, что похож на европейца, не только платьем, но и лицом.

* * *

После этой трогательной сцены, мы порядочно посмеялись над тем, что як, приготовленный для мужа моего, оказался без хвоста; В. во время заметил это бесчестье и велел переседлать.

Перейдя отсюда речку, мы выступили уже в лес, хотя еще и редкий, но все таки дававший тень, так что эту деревню можно считать границею камней и песков. [121]

Здешние яки крепче и волосатее, чем те, что встречались в караванах, по северному Ладаку. Как я уже кажется говорила, яки просто неоценимы на крутых, осыпающихся над пропастями тропинках; так, где лошадь несколько раз упадет, як не оступится.

Мы заметили, что у яков постоянная война с собаками, которые, при встречах, всегда стараются схватить их за хвост, или за задние космы волос, а тот за это бодает, и иногда, выведенный из терпения, вскачь устремляется на врага с опущенными рогами.

* * *

В следующей большой деревне нашли уже не буддийский храм, а браминскую пагоду, очень изящно украшенную разным деревом.

Народ, преимущественно мущины, очевидно ленивы, так как для носки наших вещей пришли только женщины; однако так как и их было мало, то мы послали наших людей искать в деревне носильщиков, — нигде, никого, все скрылись. Тогда муж мой сам пошел, и после настоящей охоты, в которой люди, как козы разбегались от него в разные стороны, привел недостающее число, преимущественно стариками, конечно добровольно смененными потом их сыновьями или родственниками.

Это последнее средство, т. е. набор стариков, можно рекомендовать, как хотя и негуманное средство, но едва ли не единственное в этих местах, всякому [122] путешественнику, которому случится быть брошенным, на дороге с его багажом.

* * *

Нам советовали идти дальше, не прямою дорогою, а окружною, как гораздо лучшею. На первой части пути мы готовы были принять этот совет за насмешку; на одной крутизне даже як чуть не скатился подо мною по сыпучему песку; в другом очень узком месте, между деревом и скалою, я чуть-чуть не была выброшена из седла. Но велико было наше удивление и наша радость, когда после нескольких миль, мы действительно вышли на прекрасное шоссе, проводимое англичанами к границе Тибета.

Выйдя на реку Сатледж, мы спокойно дошли до станции и поместились, за неимением другого места на сомой дороге, близ палатки инженера, проводящего дорогу.

Следующий день мы отдохнули от убийственного пути, только что пройденного и всех сопряженных с ним хлопот. Далее путь ровный, все, что нужно: мука, мясо, молоко, корм лошадям и проч., получается хотя и по более дорогим ценам, но без ссор и брани, что очень приятно; можно было обходиться без решительных средств, к обоюдной выгоде разумеется. [123]

* * *

Просто трудно передать нашу радость, когда на второй станции отсюда, мы поместились в чистом станционном доме, где нашли огород с овощами, картошкою, морковью, цветною капустою, салатом! Достали курицу, которых не видели с соленых озер. За то же и суп сварили мы из всего этого!!

Только что до нас из станционного дома выехал английский майор Ричардс, с женою и ребенком, жившие тут два месяца. Мы нашли, что он не дурно выбрал место для летней резиденции: не далеко от Симлы, чистый дом, прекрасный воздух, провизия, овощи и проч., вдобавок всего 1 рупий в день с человека платы, — конечно это лучше всякой гостиницы; что это против правил и стеснительно для других проезжих, в этом также не может быть сомнения.

Почти напротив окон, громадная снеговая гора с ледниками. Дороги здесь так хороши, что приятно по ним ехать, особенно после каменистых тропинок, над пропастями Ладака.

Пришел тут ко мне туземец с жалобою, на болезнь глаз и опухоли в животе; от первого дала ему свинцовой примочки, второе же лечить отказалась.

* * *

Чтобы ускорить наш путь, мы делали теперь по 2 станции. Перешли 2 моста через реку Вангту; на последнем есть указание, что до Симлы осталось всего 120 миль (около 200 верст). Тут премилый домик инженеров, строивших дорогу. [124]

На станцию Нагар пришли поздно, и к удивлению не нашли дома для проезжающих. За то деревьями было много палаток английских офицеров инженеров же. Между ними оказались те охотники, наши старые знакомые по Индусу и озеру Пенгонгу, которых мы ссужали газетами. Они и их полковник были очень любезны, звали непременно в их общество обедать, но мы должны были выйти на другой день ранним утром.

По дороге видели много обезьян, шумно игравших по деревням.

Догнали шедшего впереди майора с семейством, и отсюда шли почти вместе, что было не совсем удобно, потому что мы требовали в одно время носильщиков. Так как нам одним нужно было 40 человек, то иногда мы брали с собою наиболее нужные вещи, а с остальными Лоди догонял после, когда мы отдыхали. По-правде сказать, у нас было с собою много вещей, без которых мы могли бы хорошо обойтись, одни, напр. подарки, которые не пришлось все пустить в ход, занимали целый чемодан, т. е. требовали одного носильщика.

Соревнование наше с майором, кто пройдет вперед, бывало иногда немного смешно. Не доходя одной станции, мы нашли их расположившимися на дороге за холодным завтраком и разумеется прошли далее. Скоро слышим за собою скачущего всадника — это он, наш бравый майор, обскакивает нас, что бы мы не пришли на станцию раньше его. К счастию нашлось [125] место в приезжем доме для всех, но увы! воин так скакал, перегоняя нас, что лошадь его потеряла подковы!

Наш пес Ки, не терпевший собак еще более чем людей, чуть не загрыз здесь маленькую собачку майора, имевшую неосторожность только пробежать мимо: Ки сорвал цепь, бросился и конечно загрыз бы Мими, если бы муж не подоспел на выручку.

Другая собака, Сакти, шедшая уже не на цепи, как оказывается не любит двух вещей: воды и свиней.

Не только переплывать через реку, но и переходить через мост было ей до того страшно, что каждый раз она, несмотря на угрозы и удары, ухитрялась таки проскакивать назад у улепетывать так далеко, что приходилось по долгу отыскивать ее. Свиней она просто не выносила и когда по деревням встречалась по узкой улице с этими невинными животинками, поднимавшими разумеется при виде мохнатого черного пса усиленное хрюканье, то обращалась в постыдное бегство, с прижатыми ушами и опущенным хвостом. Достаточно было сказать: Сакти! Хрю, хрю! Чтобы он навострил уши, поднял шерсть на спине и начал беспокойно оглядываться.

Сакти была преумная собака: раз она уверилась, что дом ее остался далеко — так уже не порывалась более уйти от нас, хотя привязи не терпела и, как предупреждал ее бывший хозяин, всякую веревку [126] немедленно перегрызала. Шла она обыкновенно впереди на и оглядывалась: далеко ли муж мой или я; если нас не было видно, она садилась на высокий камень ожидать и, как только мы показывались, снова пускалась в путь. Получивши от другой собаки, Ки, в первый же день знакомства урок, она постоянно избегала его и порядочно побаивалась, но раз, когда Ки бросился на нее и будучи сам привязан упал навзничь, Сакти истрепал и искусал его так, что муж насилу разнял их. С тех пор обе собаки стали приятелями и позже Сакти даже виликодушно приходил на помощь своему бывшему недругу, когда тот сцеплялся с неравным противником. После мы имели случай просто удивляться уму и сметливости Сакти.

* * *

В разговоре с майором В. В. узнал, между прочим, что, в противность слышанному на дороге, в пройденных теперь местах существует многомужество; проверить не пришлось, так как жители, спрошенные об этом, отвечали уклончиво.

* * *

Отдыхая на этой станции, мы услышали из своей комнаты громкий английский разговор — это Раджа Рампура пришел к майору; так как он хотел познакомиться и с мужем моим, то В. В. пошел туда. Раджа этот не богат; прежде, говорят, владения [127] его простирались вплоть до Тибетской границы, но теперь очень поубавлены, да и пожалуй только номинальны, так как вся власть в руках английского «комиссионера». Разумеется, за потерею власти он вознагражден небольшою субсидиею. Он просил майора и В. показать их часы, оружие, и вообще все, что есть интересного. Его собственные часы были серебряные, весьма плохие. По английски он говорил хорошо и держал себя прилично, хотя немного в тоне капризного ребенка. Раджа приказал своему секретарю написать приказание, чтобы исполняли все, что нам нужно — усердие совершенно напрасное по словам Richard, и приказание лишнее.

Одет он был во всем белом, на голове маленькая черная шапочка с золотым позументом. После часа болтовни он распрощался и 20 носильщиков подхватил его паланкин.

* * *

Не смотря на приказание, нам долго не давали носильщиков и мы послали Лоди заявить Ражде нашу претензию. Возвратившись он рассказывал, что пока добрался до дворца, прошел через множество дворов и дверей. Дворец грязен и беден также как и церковь т. е. пагода. Хотя по словам Лоди с нам были не особенно любезны, однако носильщики явились.

Наш спутник майор остался, а мы пошли на следующую станцию, где велели привести себе барашка. [128] Кажется следовало бы отказаться скорее от еды, чем причинять такое горе, какое причинили мы женщине, приведшей нам, по приказанию старшины, своего барашка, она горько плакала, вместе с сыном, отдавая свое сокровище — не знаю уж, утешили ли ее деньги.

Мы видели здесь несколько больших змей.

Утром на другой день нас разбудили звуки барабанов и труб — это шествовала жена Раджи. Она сидела в паланкине, завешенным розовою вышитою матириею с решетками по сторонам и серебряным шитьем по верху. Процессия состояла из барабанщика, трубача, 2 — 3 женщин пешком, также порядочного количества мужской прислуги, верхами, с барабанами, трубами и бубнами, производившими порядочный гам (чем сильнее шум, тем важнее особа).

Слуги Раджи имели на головах беложелтые тюрбаны.

Зажиточные женщины скрывают здесь свои лица, простые редко; женщины миловидны, хотя тяжелые работы рано их стареют, а кольца в носу придают какое-то сердитое выражение.

* * *

В Рампуре, здешней столице, мы могли купить сахару, в котором так нуждались. Здесь порядочный базар; дома красивые, деревянные с деревянными же украшениями; из дома, в котором мы остановились, вид прямо на базар; много пагод, одна строится.

Наслышавшись, что здесь хорошо работают теплые [129] материи, мы призвали торговца. На беду, в это самое время, повар наш жарил на угольях баранину и продавец, как добрый индус, не мог вынести вида и запаха мяса, так что держался вдали и торговался мимикою, вероятно для того, чтобы нечистый дым не мог попасть во время разговора ему в рот — это был преоригинальный торг.

Сильные жары сменились здесь непогодами, несколько освежившими воздух; вообще же было несравненно более жарко чем в горах.

В станционном домике за Рампуром мы разместились было в единственной комнатке, как неожиданно догнал нас майор Ричардс с супругою. Всем было бы слишком тесно, поэтому пришлось пустить в ход только что купленные шали, также [130] как и прежде имевшиеся из Кашмира иЛадака, с помощью которых веранда станции была превращена в комнату; в ней наши сопутники провели ночь и на другой день очень благодарили нас за эту выдумку.

* * *

Старшина здешней станции должен был доставить нам необходимую провизию и не только баранины, но как обещал и рябчиков; однако долго ничего не несли и мы начали чувствовать сильный голод. Муж мой решился опять прибегнуть к довольно решительному средству: он велел нашим людям держать старшину и никуда не пускать до тех пор, пока не будет доставлена провизия.

Напрасно почтенный отец семейства уверял что он пойдет домой отдать нужные приказания, что он непременно воротится и сам все принесет, его не отпускали; мы были страшно голодны, но и он должно быть был не сытее нас. Так как наступил уже вечер и перспектива провести с нами ночь не улыбалась ему, то он начал не на шутку сердится на своих односельчан и давать такие строгие приказания, что нам доставили наконец все обещанное.

* * *

По дороге мы имели хлопоты: погонщики бросили лошаков и разбежались, так что В. опять должен был сам разыскать их и привести назад. [131]

Девять миль, что прошли мы отсюда до станции Кашкар, стоят пятнадцати, столько было подъемов и спусков. На самом высоком подъеме дом чайного плантатора с плантациями по всем окрестным хребтам и плоскостям.

В Кашкаре уже почта и прекрасный просторный Бонгало. Кансаман (буфетчик), имел все, что нужно для голодных путников; с немалым удовольствием выпили мы бутылку пива, невиданного с самого Кашмира.

В деревне церковь, живут английские и немецкие миссионеры; здесь опять прохладно после Рампура, так как Кашгар лежит высоко.

* * *

Следующая станция Нарканда на 9000 ф. Это уже совсем фешенебельная станция, видно, что отсюда недалеко от Симлы, летней резиденции вице-короля; в ней несколько комнат с хорошими постелями, туалетами и проч.; не забыты разумеется и ванны при каждой комнате. Станция эта часто служит местом экскурсий для целых обществ дам и мущин, из Симлы.

За то надобно сказать, что и цены здесь на все хорошие: большой баран 14 рупий, поменьше 13, курица 1 рупия и т. д. Картофель только не дорог.

Около домов туземцев видны небольшие садики, кактусы, кусты бананов, лавровые деревья. [132]

Какой-то старик англичанин приходил торговать наших пони. В. обещал отдать ему всех кроме моего кашмирца, которого мы решили взять с собою, по железной дороге. Старик не утерпел, чтобы не рассказать сколько он убил на своем веку оленей, коз и медведей и кажется порядочно приврал.

На последней станции вместе с нами пришло много англичан, следовавших также в Симлу, почему В. В. поехал вперед один, чтобы занять место в гостинице; мы слышали что народу там теперь было очень много.

Один из пришедших англичан, офицер, избил до крови старшину деревни за то, что тот не доставил ему молока; весь залитый кровью тот и пошел прямо в Симлу, жаловаться. Англичане, особенно военные офицеры, так надменно обращаются с туземцами, так бьют их, что все решительные средства мужа моего, были просто шутки, сравнительно с внушениями почтенных джентльменов.

* * *

Уехавши в Симлу, В. В. обещал выслать мне на встречу Лоди, но тот выехал другою дорогою и разъехался со мною. Чего, чего уж я не передумала, разъезжая на моем усталом пони, по улицам города, когда наконец услышала голос человека, посланного мужем искать меня: Мам-сааб, Мам-сааб! Сааб [133] идер (Госпожа, госпожа! Господин здесь). Он привел меня в меблированные комнаты, где мы расположились.

В. В. пошел повидать Баринга, брата и секретаря вице-короля, Лорда Нортбрука, чтобы поблагодарить его за оказанное содействие в путешествии.

Я порядочно смеялась, когда муж рассказывал мне, как он нашел дом вице-короля, ничем не отличавшегося от других. Ему сказали, как обыкновенно, идите прямо, потом направо, первая улица налево и т. д. Он сбился, спросить было не у кого; как вдруг увидел на дворе одного дома буквально гору пустых бутылок от шампанского. — Здесь должен жить вице-король Индии», сказал себе В. и действительно здесь жил он. Баринг был очень любезен; сказал мужу, что вице-король пожелает его видеть, но В. В. поблагодарил, и ответил, что мы сейчас же едем дальше.

* * *

Уверяют, что в Симле живут весело; мы видели на углах пространные объявления и афиши концертов; готовилась выставка картин, и только что окончилась выставка собак; по поводу последней мы слышали на улице замечание о нашей собаке Сакти: «вот та собака, которая получила первый приз, видишь, какая у ней длинная шерсть!». Много лавок, в которых можно иметь буквально все, что угодно. Главная же притягательная сила Симлы, разумеется его воздух [134] и климат, позволяющие пользоваться прохладою с знойные месяцы индийского лета. Нам Симла показался довольно грязным городишком, далеко уступающим, грандиозными видами, Дарджилингу.

Мы отыскали нашего знакомого, по кораблю, на котором вместе ехали в Индию, генерала Ломсдона начальника штаба индийской армии; ему, как художнику, муж мой показал некоторые из своих этюдов.

Отсюда мы стали спускаться в долину в почтовой тележке: Лоди уехал вперед, тихонько, с вещами и некоторыми слугами. Двое Саисов наших отправились домой в Лэ, также как и Ласу, единственный из носильщиков кашмирец, сделавший с нами всю дорогу; этот пошел в Сринагур.

Маленький прачка мой не вытерпел, под конец и украл лучшую рубашку мужа, за что, кроме вычета был еще наказан неполучением на водку.

Пони купил, как обещал, хвастун старик, а моего серого кашмирца, мы взяли с собою.

* * *

Выехавши из Симлы в девять часов, мы прискакали почтою из Умбала, к двенадцати. Жара была сильная. Здесь нашли Лоди с вещами, и в тот же день покойно разместились в вагоне железной дороги. Собак наших заперли разумеется в железные ящики. [135] Ки покорился, но Сакти, не терпевший стеснения свободы, решился и тут отстоять ее: всю дорогу он кусал железную клетку своей дверцы, но разумеется не смог разломать ее, и когда его выпустили, он оказался со сломанным зубом, израненным и полным кровью ртом, — как умная собака он вероятно сравнил железную клетку английской работы, с волосяными веревками Ладака, и сравнение должно было быть не в пользу последней.

КОНЕЦ.