-

СТАРЫЙ ПЕНДЖАБЕЦ

ПЭНДЖАБ И СЕВЕРО-ЗАПАДНАЯ ГРАНИЦА ИНДИИ

The Punjaub and North-West Frontier of India.

(By an old Punjaubee. London. 1878).

(См. «Военный Сборник» 1879 г., № 1-й.)

(Окончание).

Судя по слухам, говорит автор, племена бонэров и суатов могут выставить во время войны от 12,000 до 15,000 человек; если предположить столько же у момундов и баджуров, то можно безошибочно сказать, что все эти племена, в случае надобности, могут образовать армию в 40,000-50,000 человек. Момунды самые беспокойные соседи англичан: за то бонэры с 1863 г. состоят с ними в наилучших отношениях.

Момунды еще с 1849 г. начали уже обнаруживать свою неприязнь к англичанам; они вторгались по ночам в их селения, вели упорную войну гверильясов, мародерствовали и, наконец, в числе 6,000 человек появились на британском пограничном пункте Шубкуддуре. Однако, сэр Кэмбль прогнал их и нанес им значительный урон. Вплоть до 1861 г. они не переставали тревожить англичан; один только вождь их, Нуаб-Хан, сумел сдерживать их вплоть до 1863 г., когда они вновь восстали и приняли участие в умбелахской кампании. После того момунды несколько успокоились и начали даже арендовать земли в черте английских владений, что не очень нравится британскому правительству. Момунды находятся в большем подчинении у кабульского эмира, чем все прочие пограничные племена, и потому при первой демонстрации эмира против англичан момунды несомненно окажутся самыми ревностными его пособниками.

После авган следует упомянуть об афридах, поселившихся на правом берегу реки Кабула, откуда они протянулись на 50 миль ниже к югу; на всем этом пространстве они тесно примыкают к границам британских владений. Если бы не было никакой преграды для такого близкого соседства, пишет автор, то африды, пожалуй, еще больше бы нас тревожили, чем афганы; но стоит только взглянуть на карту, чтобы увидеть, что узкая полоса земли, принадлежащая афридам, врезалась мысом между двумя главными английскими пограничными крепостями, Пэшавером и Когатом, перерезывающими их пути сообщения. Это дефиле, известное под именем Когатского ущелья, имеет 15 миль длины и 3 или 4 мили [119] ширины. Черные, обрывистые горы замыкают вход в него; этот клочок земли порядочная обуза для британского правительства, но в политическом отношении он ему необходим, как цепь, связывающая Пэшавер с остальными владения Англии по ту сторону Инда.

Решение — держать это ущелие постоянно открытым, на условии платить известную субсидию афридам, вместо того, чтобы оставить его за собой и воздвигнуть вдоль него несколько укреплений, было принято англичанами при совершении акта о присоединении к их владениям Пэнджаба, в апреле 1849 г., и поставлено первым пунктом в дружеском договоре с афридами. Британское правительство обязалось уплачивать ежегодно по 570 ф. ст. вождям афридов (теперь эта сумма возросла до 1,370 ф.), с тем условием, чтобы те держали постоянно под ружьем 45 человек, для охраны ущелья, причем на них была возложена ответственность за личную безопасность путешественников и за целость их имущества. Не успели подписать договора, как отряд афридов напал на английских саперов и минеров, проходивших на работу ущельем. Сэр Чарльз Нэпир строго проучил за это афридов; но урок не послужил им в пользу; с тех пор, в течение 28 лет, не проходит года, чтобы африды не отличились каким нибудь разбойничьим подвигом и чтобы англичане не употребили против них репресивных мер. Правительство Пэнджаба, в своих ежегодных донесениях парламенту, восторгается мирным настроением афридов и уверяет, что это самые надежные друзья Англии; конфиденциальные же его отчеты полны описаний враждебных действий этих, яко бы, кающихся грешников.

Африды и принадлежащее к ним многочисленное племя орукзаи могут выставить от 30,000 до 40,000 винтовок (?). За ними, в географическом порядке, следуют кутуки. Из отчетов 1852 г. видно, что у них находилось под ружьем 15,000 человек; но число это, повидимому, преувеличено. Кутуки очень величественное племя, и в первые годы британского владычества англичанам было много хлопот с ними. Они занимают горы на юг от Пэшавера к Кузхалгару и Калабагу на Инде; отсюда тянется горный проход в Когат; таким образом, у кутуков с тыла Когат и Пэшавер, а с обоих флангов часть Когата и британский округ Бунну. Поэтому, положение их гораздо стесненнее, чем положение афридов и бонэров; тем не менее, англичане долго не могли рассчитывать на верность этого племени. По счастью для британского [120] правительства, кутуки находятся более под влиянием своих ханов, нежели мулл; два последние хана, отличавшиеся неимоверною жестокостию, были чрезвычайно расположены к Англии и, не смотря на разные препятствия, крепко примкнули к ней, тотчас по присоединении Пэнджаба. Из кутуков выходят отличные солдаты; многие из них поступили в ряды английских войск.

За кутуками следуют вузиры, почитаемые англичанами бичом их южных границ, точно таким же, как африды северных. Они подразделяются на три большие клана, названные именами трех сыновей одного из их ханов: ахмудзы, утманзы и музуды.

Ахмудзы занимают северную, утманзы центральную, а музуды южную часть округов Бунну и Измаил-хана, на пространстве 120-130 миль. Музуды сидят в горах, в сильно укрепленных позициях и, подобно афридам, разделяются на многочисленные кланы. По последним сведениям, у них под ружьем до 20,000 человек; но так как сами музуды насчитывают у себя не более 12,000 населения, то, конечно, первая цифра неверна. Из вузирского племени всего более доставлял беспокойства англичанам клан кабулов, принадлежащий к ветви утманзы и занимающий местность, пограничную с Когатом. Кабулы очень часто делали набеги на долину Мирунзи, население которой также не мало тревожило англичан, вследствие чего британское правительство вынуждено было три раза отправлять в эту долину военные экспедиции для наказания мятежников. Против кабулов потребовались, в 1860 г., такие же репресивные меры за то, что они укрыли убийц одного английского офицера. Урмудзы, из ветви ахмудзов, беспрерывно тревожили границы провинции Бунну; в эпоху присоединения Пэнджаба, их хлебные поля врезывались в британские владения, и не смотря на то, они вели себя далеко не так, как следовало бы мирным землепашцам. В первые три года по завоевании края, урмудзы то и дело вторгались в соседние провинции, угоняли скот, опустошали деревни, грабили по дорогам. Наконец, англичане потеряли терпение, снарядили довольно сильный отряд, послали его в горы, и быстрыми, решительными мерами положили конец неурядице; урмудзы поняли тогда, что горы их не неприступны и покорились силе.

Музуды, как сказано выше, считаются самыми опасными и неприятными соседями англичан. Они ни за что не соглашаются заняться земледелием или хотя, подобно афридам, вести мелкую меновую торговлю солью, дровами и т. д., посредством которой англичане держат, более или менее, в руках непокорное племя, так как в [121] случае малейшего разлада, они могут тотчас закрыть необходимый для африд рынок.

Музуды поселились в горном кряже, на юг от провинции Бунну и на запад от округа Дера-Измаил-Хан. Племя это раскинулось на 80 миль вдоль английской границы, и в первые годы британского владычества, мародеры их ежедневно вторгались в ближайшие округа, почти всегда успевая безнаказанно скрыться. По неволе пришлось устроить целый ряд укрепленных постов вдоль границы и организовать правильную систему патрулей; но и при всех этих мерах предосторожности, музуды в течение целых десяти лет не прекращали своих хищнических набегов. Они были твердо убеждены, что к ним в горы никто не посмеет пробраться, и не раз хвастали, что нога чужеземца никогда не попирала их родной почвы. 1860 год доказал им противное. В марте этого года, музуды, в числе 4,000 чел., подошли к городу Тэку, стоящему в пяти милях от пограничной черты английских владений, и видимо начали готовиться взять его штурмом. Гарнизон Тэка состоял из 160 кавалеристов и незначительного отряда пехоты, под командой туземного офицера Сахадут-Хана, человека необыкновенно храброго и отличного тактика, как оказалось впоследствии. Посадив на коней свою кавалерию, он двинулся на наступавших музудов, и вдруг, точно пораженный внушительным видом этой толпы, начал отступать. Когда музуды увидели это, то бросились вперед очертя голову, стреляя без умолку и без толку из своих винтовок; но только что они высыпали из горных ущелий и лощин в открытое поле, Сахадут-Хан повернул фронт и дал по неприятелю залп почти в упор. Произошел страшный переполох; музуды кинулись врассыпную назад; 200 человек из них легло на месте, все прочие скрылись в горы.

Не довольствуясь таким ничтожным успехом, британское правительство, в половине апреля того же года, приказало генералу Чемберлэну образовать отряд из 5,000 пехоты, с двумя полевыми и двумя горными батареями, и идти в горы к музудам с требованием, чтобы они немедленно заплатили контрибуцию, в наказание за беспокойства, причиненные ими англичанам. Не прибегая ни к каким хитростям, не делая никаких таинственных приготовлений, Чемберлэн смело и открыто повел свои войска в горы и энергически потребовал немедленной уплаты дани.

Вот вкратце описание этого похода. Английский отряд в апреле выступил из Тэка; путь его лежал вдоль русла Зама, — мелкой [122] речки или потока, берущего начало в Пиргульских горах. Зам — своего рода артерия всей этой местности, так как он дает возможность горным племенам разводить у себя хлебные поля, для орошения которых от него проведены каналы самого первобытного устройства. Англичанам пришлось везти артилерию на мулах; лошади и люди шли все время в брод, потому что поздней весною воды в Заме очень мало, за то осенью, в дождливые месяцы, и в феврале, тотчас после того, как стает снег, поток делается очень бурным и совершенно непроходимым. После первой, небольшой стычки с неприятелем, где англичанам порядком-таки досталось, они добрались до Пулозина, места расположения главной армии музудов. Здесь произошло серьезное столкновение противников; неуменье сосредоточивать свои силы и стойкой массой выдерживать атаки, было причиной решительного поражения музудов. Черберлэн взял штурмом укрепленные их позиции и рассеял их.

1-го мая к английскому генералу явились старейшины для переговоров; он потребовал контрибуцию в 1,400 фунт. стерл. и, сверх того, несколько заложников, как поруку, что впредь музуды будут жить смирно. Депутаты долго обсуждали предложенные условия и объявили, наконец, что они не могут принять их; тогда Чемберлэн сказал, что он прямо пойдет на столицу музудов, Канигурум, и там предъявит свои требования. Через два дня, он, действительно, двинулся далее, держась прежнего направления вдоль русла потока Зам. Вскоре оказалось, что музуды стягивают свои силы, чтобы заградить англичанам путь к их столице; по обеим сторонам дефиле то и дело начали попадаться грозные барикады из громадных древесных пней и груд камней. Англичанам приходилось брать каждое такое препятствие приступом; однако, не смотря на упорное сопротивление, музуды были не в силах долго держаться, за недостатком боевых снарядов и провианта. О военных обозах или о военных складах — они и понятия не имеют; их солдат носит на себе, кроме оружия, свернутую цыновку для спанья и небольшой мешочек маисовой муки; этим ограничивается весь его багаж. Вышел у солдата порох, истощился запас муки, он должен идти домой за новыми припасами, так как ему нечего ждать ни от начальства, ни от тех деревень, которые попадутся на пути. Не мудрено после того, что музуды не могли остановить англичан в их движении к столице.

Канигурум, по словам автора, чрезвычайно живописный город; он расположен на горных уступах; в долинах, его [123] окружающих, видны деревья и засеянные поля. Лишь только британские войска показались перед стенами города, все население его вышло на встречу победителям, с изъявлением покорности, за что Чемберлэн пощадил их; но он выжег дотла многолюдное селение Мукин, жители которого оказали сопротивление. После двухнедельной экспедиции в местности, заселенной одними лишь враждебными племенами, генерал Чемберлэн вернулся в Тэк, окончив блистательным образом возложенное на него поручение. Во все это время у него были прерваны все сообщения с долиной, так что он принужден был довольствовать свои войска только теми запасами, которые захватил с собой. Однако, музуды, не затевая серьезных столкновений с англичанами, до сих пор продолжают делать хищнические набеги на британскую територию и не хотят покориться власти чужеземцев хотя на столько, чтобы их можно было считать за надежных союзников Англии.

Ближайшие соседи музудов — буттуны, — маленькое, незначительное племя, заселившее откосы горы Губур и часть земли между округом Тэк и владениями музудов. Они могут выставить на время войны до 4,000 винтовок; но солдаты они плохие. Рядом с ними живут шиораны, — воры, хищники, хотя далеко не такие храбрые, как музуды; они расположены по окраинам гор, в провинции Дера-Измаил-Хан, и могут выставить до 6,000 винтовок. В 1853 году англичане, чтобы наказать за беспрестанные грабежи, сожгли их столицу и несколько укрепленных селений, после чего они притихли.

Автор заканчивает список афганских пограничных племен повиндахами, - промышленным, торговым племенем, занимающимся доставкой различных произведений из Афганистана, Бухары и т. д. в Индию. У них ходят иногда караваны из нескольких сот верблюдов, нагруженных шерстяными материями, кабульским виноградом, фисташками, сухими плодами, бараньими бурками и персидскими кошками; но иной раз они приводят только лошадей. В былые времена караваны эти безопасно пробирались в Дели, Агру, Калькуту или Лагор, делая, таким образом, 1,200-1,300 миль; купцы сбывали свой товар с выгодой, грузили верблюдов произведениями Европы и успевали вернуться домой до наступления жарких месяцев. Но впоследствии им пришлось не мало терпеть от прижимок и грабежей племени вузиров, мимо владений которых пролегал их торговый тракт, и только благодаря защите британского правительства, эти мирные люди теперь несколько ограждены от хищников. Повиндахи, подобно всем другим афганским [124] племенам, делятся на кланы; самые известные между ними назиры и мин-кхелы.

На южной оконечности провинции Дера-Измаил-Хан живут билуки; за ними следуют: куфаны, бождары, кетраны и еще пять или шесть мелких племен, растянувшихся вплоть до крайнего пункта британской границы близ Синда. С ними англичанам гораздо меньше хлопот, чем с афганами; притом, местность, где они поселились, более ровная, нет таких неприступных скал и предательских ущелий, как на севере.

Провинция Синд соединяется с Пэнджабом близ Кусмора. Пограничные посты тянутся на протяжении 190 миль и очень удалены от гор; их сторожевые будки стоят на расстоянии 50 или 60 миль от горного хребта. Нельзя не сознаться, замечает автор, что англичане слишком легко относятся к такому важному вопросу, как охранение северо-западной границы своих индийских владений. Один только Пэшавер, главный пункт, господствующий над торговым трактом из Кабула чрез Хайберский перевал, имеет гарнизон из регулярных войск; он состоит из двух пехотных европейских полков, пяти пехотных же и двух кавалерийских туземных полков и четырех батарей; сверх того, есть еще небольшой резерв, расположенный в 20 милях от Пэшавера, вдоль реки Инда. В случае восстания момундов в Хайберском или Когатском перевалах, достаточно выслать из Пэшавера одну бригаду. Британское правительство держится правила посылать во все экспедиции только пэнджабские пограничные войска, численность которых никогда не превышала 11,000 человек. В продолжение 28-ми летнего обладания англичанами краем, было около 30 экспедиций для усмирения пограничных племен; поэтому немудрено, что солдаты и офицеры пэнджабских войск отличаются необыкновенной храбростью и выносливостию.

Все горные племена, живущие вдоль пограничной черты северо-западных британских владений, исповедуют, как сказано выше, магометанскую веру, и все они, без исключения, суниты. Понятий о правилах нравственности у них не существует; от убийства, воровства и насилия их может удержать только страх возмездия, а не уважение к собственности или жизни человека и к чести женщины. Они не боятся кары закона, потому что у этого первобытного общества нет законов. Кровавая месть считается удальством и вещью вполне позволительною и совершается не иначе, как тайком, из-за угла, опять-таки из страха расплаты со стороны друзей или родственников жертвы. Неверность в супружестве дело [125] обыкновенное, так как женщина, по мнению афган и африд, стоит ступенью ниже домашнего скота; впрочем, пойманная врасплох жена и любовник немедленно предаются смерти. Замечательно то обстоятельство, говорит автор, что почти в каждом случае кровавой мести у афган, тайным поводом непременно бывает женщина. Между афганками очень часто встречаются красавицы, но большею частию они глупы и неразвиты. На них возложены обязанности носить воду, готовить кушанье и вообще вести все домашнее хозяйство; мужчины держатся от них в стороне; развлечений для них не полагается, поэтому они целые дни сплетничают и ссорятся между собой; даже принятый во всей Индии обычай давать женщинам деньги на наряды и драгоценные украшения, здесь не в ходу; синяя рубашка, такие же шаравары, два или три серебряных браслета, - вот все, что составляет имущественную собственность афганской женщины.

Мужчины, обыкновенно, собираются по вечерам под каким нибудь столетним деревом своего селения, вблизи воды, чтобы удобнее было совершать предписанные кораном омовения, и с трубкой в зубах проводят несколько часов сряду в рассуждениях об общественных и домашних делах; женщины на эти собрания, конечно, не допускаются. Наемный музыкант, на обязанности которого лежит наблюдение за чистотой и порядком на месте сборища, потешает публику игрой на каком нибудь инструменте или песнями; его вознаграждают за это самой ничтожной платой или выдают, во время жатвы, известное количество зернового хлеба.

Полицейская власть не пользуется почти никаким значением у афган; общество само ограждает свои интересы; в случае серьезного грабежа или вопиющего насилия, эти горные племена никогда не прибегают к помощи администрации, а выбрав из своей среды благонадежных людей, отправляют их на поиски за преступниками. Такие домашние меры приводятся в исполнение очень быстро и дружно, так что цель почти всегда бывает достигнута.

Гипотеза, что афганы — потомки десяти исчезнувших еврейских племен,' подтверждается многими учеными. По типу, по некоторым чертам характера, по древним обычаям, наконец по названию, которое они сами себе дают: «бен-и-израиль», т. е. сыны Израиля, — можно не колеблясь причислить их к потомкам детей Иакова; сверх того, между афганами беспрестанно попадаются имена: Давида, Иосифа, Исаии и т. д. О языке этих народов существует много спорных предположений; одни приписывают ему семитическое, другие — санскритское происхождение; в нем часто встречаются то [126] персидские, то арабские слова, но до сих пор по этому вопросу ничего еще не выяснено.

Оружие, преимущественно употребляемое афганами, это винтовки, сабли, ножи и кинжалы; к пистолетам они прибегают редко; в бою они прикрываются щитами; винтовки у них разных размеров и разного веса; те, что полегче, носятся на перевязи; целятся они стоя, сидя или пригнувшись к земле, причем винтовка вскидывается на плечо; приклад у винтовки короткий и иногда изогнутый, так как афган при стрельбе высоко подымает локоть; ствол винтовки имеет от 3-х до 5-ти футов длины. Боевые снаряды состоят из пуль самой грубой выделки и крупно-зернистого пороха. Благодаря удачным грабежам туземных хищников Хайберского перевала, в окрестностях Пэшавера не редко попадаются английские ружья и стальные пушки. Случалось не раз, что, воспользовавшись оплошностью английской пограничной стражи, афганы дочиста грабили сторожевые дома и увозили оттуда все оружие. Хотя винтовки их бьют на расстоянии 400 ярдов, но на открытой местности они наносят мало вреда, вследствие того, что дикие племена вообще не обладают нужной выдержкой и расстреливают свои патроны преждевременно. Сабли у них кривые и очень тяжелые; в рукопашном бою они наносят смертельные удары, потому что, при своей массивности, чрезвычайно остры. Самое же страшное оружие афган — это ножи, которыми они мастерски владеют; девяти вершковое лезвее этих ножей широкое, обоюдоострое и тогда толще в конце, чем в начале; рукоятка, обыкновенно, состоит из двух длинных, паралельных стальных полос, между которыми просовывается рука, вследствие чего полосы эти защищают кулак и нижнюю часть кисти от сабельных ударов. Своей артилерии у диких племен и в заводе нет, точно так же, как нет никакой фронтовой выправки, хотя кабульский эмир и убежден, что в его войсках введена правильная система обучения. У афган одна цель — напасть на врага врасплох; чтобы добиться желаемого, они не пренебрегают никакими средствами: коварные уловки, тайные засады, убийства посредством обмана — все пускается в ход.

Сделав краткую характеристику афганских племен и описав самые выдающиеся национальные их черты, автор приходит к обсуждению системы управления ими британским правительством, причем проводит паралель между достоинствами и недостатками английской администрации на синдской и пэнджабской границах, оговариваясь [127] в то же время, что условия той и другой местности до такой степени различны, что, по настоящему, их и сравнивать невозможно.

Так, например, синдская граница состоит преимущественно из необозримых равнин, где для мародеров нет защиты в роде таких неприступных твердынь, как Пиргульские, Губурские, Афридские, Магобунские и Черные горы на северной границе. По этой причине, пограничные военные силы англичан заключаются здесь в кавалерийских летучих отрядах, а сторожевые посты расположены на расстоянии 50 миль от гор. Очевидно, что, имея дело с хищниками, сравнительно на открытой местности и зная, какой страх внушает горцам кавалерия, британской администрации в Синде гораздо легче обуздывать и карать своих соседей, чем в афганских горах, где во многих пунктах кавалерия не имеет возможности маневрировать и где английские селения почти вплоть прилегают к селениям горцев. О военной системе управления на синдской границе автор говорит уклончиво, упомянув при этом, что с назначением генерала Джекоба начальником края, дела приняли лучший оборот. Что касается политических отношений, то, по мнению автора, синдские администраторы придают слишком много значения вопросу о подданстве племени билуков келатскому хану и не кстати настаивают, чтобы пэнджабское правительство точно также смотрело бы на положение афганских племен к кабульскому эмиру, тогда как, судя по многим фактам, подтверждаемым некоторыми английскими газетами, власть келатского хана над билуками чисто номинальная; самые сильные кланы даже вовсе не признают ее, и весь авторитет, приписываемый ему, есть только плод английской фантазии.

Отношения афганских племен к кабульскому эмиру еще более неопределенного свойства и весьма шатки; сам эмир никогда не признавал себя владыкой горцев, вот почему британское правительство, по мнению автора, поступило совершенно бестактно, пригрозив эмиру, что он строго поплатится, если момунды или дурийцы вздумают опять тревожить англичан своими набегами.

Гражданское управление Пэнджаба вверено депутатам-комисарам, которые входят в непосредственные сношения с старейшинами каждого племени. Им первым присылают донесения о каждом происшествии, случившемся на границе, а они, в свою очередь, докладывают одному из двух верховных комисаров. Главная квартира первого находится в Пэшавере; ему подчинены провинции: Пэшавер, Хузара и Когат; второй комисар живет в [128] Дера-Измаил-Хане; ему подчинены провинции: Дера-Измаил-Хан, Бунну и Дера-Хази-Хан. Когда верховный комисар Пэшавера не в отлучке, то он непосредственно решает все дела; частную же переписку с кабульским эмиром он всегда и везде ведет лично, помимо депутатов-комисаров. Верховные комисары посылают ежегодно, в известное время, а также в экстренных случаях, донесения в канцелярию пэнджабского губернатора-наместника; отсюда дела поступают в иностранный секретариат верховного правительства, которое представляет всю переписку, в сокращенном виде, вице-королю, а от него она уже идет к государственному секретарю по ост-индским делам. Таким образом, каждое дело, чтобы получить окончательное решение, должно пройти через пять или шесть инстанций.

Нет надобности объяснять, до чего вредно влияет на весь строй администрации такой бюрократический порядок и как медленно решаются вопросы, требующие иногда самого скорого решения. Не мудрено, что отчеты пэнджабского управления, за 1870 г., полны жалоб на чрезмерное обременение чиновников перепиской, отнимающей возможность действовать энергично в критические минуты. Впрочем, в английском парламенте поднят уже вопрос о назначении специального комисара в пограничные провинции, который был бы совершенно независим от пэнджабского управления и прямо сносился бы с вице-королем.

Дойдя до вопроса, на сколько полезна система, принятая британским правительством по отношению к Кабулистану и пограничным племенам, автор положительно утверждает, что все распоряжения высшего начальства, касающиеся их, до сих пор терпели полнейшее фиаско. Из донесений вице-короля Индии видно, что медленность в принятии карательных мер, недостаточное количество войск и нерешительность при отправке экспедиций, — все это в высшей степени подрывает кредит англичан в глазах афганских племен; вся же тайна кроется в том, что пэнджабское управление боится вице-короля, вице-король трепещет пред государственным секретарем, а тот, в свою очередь, робеет пред общественным мнением. А так как в Англии имеют весьма темное понятие о Пэнджабе и его горных соседях, то немудрено, что до настоящего времени общественное мнение, так резко обсуждающее каждое действие парламента, не выработало еще себе определенного взгляда на вест-индские дела.

Вот чем объясняется необыкновенная дерзость горцев, только в последние годы начавших убеждаться, что с англичанами нельзя [129] безнаказанно шутить. Доказательством этому служит столкновение афридов с правительством по поводу Когатского ущелья, в августе 1877 г. Быстро принятые англичанами строгие меры для обуздания возмутившихся деревень подействовали как нельзя лучше, в двадцать четыре часа волнение было прекращено и бунтовщики положили оружие. В то время, когда автор писал этот очерк, именно, в декабре 1877 г., англичане снова готовились к довольно серьезной экспедиции для усмирения племени джоуаков, опять-таки по поводу того же Когатского ущелья. Автор находит, что подобного рода экспедиции будут повторяться до бесконечности, если правительство не изменит своей системы, т. е., если оно не решится конфисковать оружие, брать заложников, как можно строже карать каждое восстание и, наконец, если оно не употребит всевозможных усилий для приобретения в свою собственность, посредством купли, Когатского ущелья, — этого вечного яблока раздора между Англиею в афридами.

Отношения британского правительства к Кабулистану перешли через различные фазисы. Афганы до сих пор не могут простить Англии, что она навязала им, в 1841 г., непрошеного эмира. Они доказали свою неприязнь к ней, выслав на помощь шейкам кавалерийский отряд, так позорно бежавший с поля битвы под Гужератом. Натянутость отношений продолжалась до 1854 г., когда эмир Дост-Махомед отправил к генерал-губернатору дружественное письмо, на основании которого британское правительство заключило с Кабулистаном наступательный и оборонительный союз. В следующем году эмир обратился к англичанам с просьбою о помощи против персов, осадивших тогда Герат. Но 4,000 солдат и 50,000 ф. ст. субсидии прибыли слишком поздно: в 1856 г. Герат попал в руки персов. В январе 1857 г. эмир имел личное свидание с сэром Лауренсом, главным комисаром Пэнджаба, и получил от него дополнительную субсидию в 10,000 ф. ст., вместе с обещанием поддержать его в борьбе с Персией. Результатом всего этого было возвращение Герата Кабулистану, в том же самом году. С тех пор эмир стал явно тянуть на сторону англичан и не допускал своих подданных принимать участие ни в каких восстаниях против Англии.

По смерти Доста-Махомеда, в 1868 г., в Кабулистане начались волнения из-за престолонаследия. Покойный эмир назначил своим преемником Шир-Али; но два старшие брата последнего возбудили гражданскую войну, оспаривая его права на престол. Война длилась до 1868 г.; в первые два года, Шир-Али имел успех, [130] вследствие чего британское правительство признало его эмиром de facto, но не de jure; это сильно задело его самолюбие. Но его еще более оскорбило то, что в 1867 г., старшие братья, один вслед за другим, были признаны Англией эмирами Кабулистана, и только в августе 1868 г., когда Шир-Али удалось, наконец, взять верх над опозицией и формально вступить на престол, британское правительство согласилось признать за ним de jure титул эмира. Автор очень верно заключает, что настоящая враждебная выходка Шир-Али против Англии имеет в основе жажду мести за прошлое. Впрочем, чувство затаенной злобы не помешало Шир-Али принять от британского правительства, в том же 1868 г., субсидию в 60,000 ф. ст. и подкрепление из 6,000 солдат для борьбы с племянником своим Абдурах-ханом.

Когда, в 1870 г., эмир просил англичан провести пограничную линию между Кабулистаном и Персией в Сеистане, британское правительство с большой готовностию выслало ему все нужное для этого и даже отрядило на место комисию из своих чиновников, для разграничения земель.

В 1872 г. начались столкновения между эмиром и его сыном Якуб-ханом; в это же время Шир-Али стал косо смотреть на англичан, забыв, что Англия в течение последних 20 лет выказала себя относительно его не только дружественной державой, но и в высшей степени бескорыстной, так как он не имеет ни малейшего влияния на горные племена и потому не может считаться надежным сберегателем пограничных британских владений. Притом, Кабулистан, не будучи страною комерческою и будучи лишен безопасных путей сообщения, не представляет для англичан выгодного рынка для сбыта товаров. «Единственная вещь, которой мы могли бы требовать от эмира, в знак благодарности за оказанные ему услуги, говорит автор, — это та, чтобы он не дружился с Россией и не позволял бы ей втягивать себя в союз против Англии. А между тем, случилось именно наоборот; вот почему британское правительство считает себя в праве послать экспедиции в Кеттах и Келат, для того, чтобы показать эмиру, что англичане не допустят обманывать себя. Нам надо непременно взять и сильно укрепить Кеттах, восклицает автор, надо провести хорошую дорогу чрез Боланское ущелье, и тогда у нас будет в руках надежный стратегический пункт, откуда очень удобно двинуться на Кандагар и Герат. От Кеттаха до Кандагара 150 миль, от Кандагара до Кабула 200 миль и от Кандагара до Герата 280 миль. [131] В случае надобности, войска могут быть быстро доставлены в любое из этих мест. Взятие Кеттаха вполне законно, так как по договору с эмиром мы имеем на это некоторое право; чего бы ни стоила экспедиция — она необходима. Овладев Кеттахом, мы уже не будем иметь у себя в тылу Сулеймановский хребет и другие горы, представлявшие для нас всегда опасную преграду. Имея в своих руках на одном конце Афганистана Кеттах, а на другом — Пэшавер, сохраняя твердую центральную позицию в Агре и Дели и снабдив сильными гарнизонами приморские порты в Калькуте и Бомбее, нам нипочем вторгнуться в Кабулистан, где с нашими пушками и ружьями Мартини мы наделаем страшного переполоху во владениях непокорного эмира».

По словам автора, в Англии составились два совершенно противоположных воззрения на отношения мусульман к британскому владычеству. Одни, представляющие большинство, убеждены, что религиозный фанатизм есть главный корень упорной ненависти магометан к англичанам; и потому нет надежды, чтобы правительство Индии могло когда нибудь рассчитывать на полное замирение края; беспорядки и частные восстания едва ли прекратятся там. Сэр Ричард Тэмпль, в одном из своих докладов парламенту о системах управления, вполне подтверждает вышеприведенное мнение; Вамбери и многие журналы в Лондоне говорят то же самое. Но другая партия, и во главе ее сэр Кэмбль, бывший губернатор-наместник в Бенгале, заявляет, напротив, что отнюдь не следует сомневаться в симпатиях индийских мусульман к Англии, так как из числа 40.000,000 человек этого исповедания, 20.000,000 обитают в восточном Бенгале и известны ему, как люди в высшей степени мирные и покорные; 10.000,000 живущие в Пэнджабе, точно также отличаются трудолюбием и мирным настроением и могут считаться самыми верными подданными Англии. При этом сэр Кэмбль положительно опровергает распространившийся слух, будто турецкий султан искони веков поддерживал тайные сношения с индийскими мусульманами, на том основании, что он глава их религии.

По поводу вопроса о нравственном влиянии британского владычества на индийских мусульман, в Англии образовались также два, совершенно различных взгляда. Одни уверяют, что вся индийская раса, томясь под гнетом Англии, слабеет нравственно и физически, постепенно вымирает и совершенно безучастно относится ко всем нововведениям англичан, всячески старающихся распространить образование в среде этих диких племен; что вследствие того никак уже нельзя [132] предположить, чтобы индийцы сочувственно смотрели на своих завоевателей. Лорд Нэпир, бывший магдальский губернатор-наместник, поддерживает убеждение о затаенной ненависти горцев к Англии. Получив приказание от своего правительства сократить состав артилерии в Индии, он восстал против такой меры, находя ее крайне неблагоразумной, на том основании, что азиатским народам никогда не следует вполне доверяться: они тихи и послушны только до первого случая; добро забывается ими очень скоро, оскорбления же врезываются неизгладимо в их памяти, и они ждут только удобного времени, чтобы отомстить своим врагам. Почти силою навязываемая цивилизация служить для них только новым источником озлобления; мусульмане вовсе не подготовлены к ней; склад их понятий не в состоянии воспринять западных идей; их трудно заставить отречься от обычаев и привычек, узаконенных и освященных веками. Поэтому нет ничего мудреного, что индийцы смотрят на англичан, как на злейших своих врагов, вторгнувшихся непрошенными гостями в их отечество. Британскому правительству необходимо быть постоянно на стороже, не ослаблять своих военных сил, а напротив, увеличивать их везде, на сколько возможно. Таково мнение человека, близко знакомого с краем и с характером его населения.

Противоположный взгляд на положение британского правительства в Индии горячо поддерживается автором предлагаемого очерка. Соглашаясь с тем, что меры к распространению цивилизации в Пенджабе и в прилегающих к нему провинциях вводились слишком круто и поспешно, и что для этого было выбрано неудобное время, он настаивает на том, что даже злейшие враги Англии не могут обвинить ее в недостатке заботливости о недавно завоеванном крае и в желании совершенно задавить национальный дух индийцев. «Мы ввели у них систему самоуправления, пишет автор, приняли депутатов-представителей из туземцев в законодательный совет, начали учреждать школы, поощрять национальную прессу, не стесняя ее никакими ограничениями, даровали свободу вероисповеданий, словом, мы старались и стараемся проливать свет просвещения и пробуждать жизнь в этих грубых народах. Не наша вина, если цивилизация так туго принимается на этой бесплодной почве и если, вместо благодарности, мы вызываем в Индии одно лишь раздражение».

По всех распрях Индии армия необходимо должна была играть выдающуюся роль, и потому не безынтересно будет проследить существующие в индийских войсках отношения туземного солдата к [133] своему непосредственному начальству — офицерам. В прежние времена, офицер проходил все степени повышения в одном и том же полку, от кадета до чина полковника; иные из них командовали по 10-ти и 15-ти лет одной и той же ротой; каждый офицер знал подробно семейную хронику рядовых своей части, и все они глядели на него, как на своего естественного покровителя и защитника. Теперь офицеров беспрестанно переводят из полка в полк; при такой системе трудно образовать дружную корпорацию менаду ними. Денежные расходы, полковая экономия и все вообще вопросы, касавшиеся полка, живо интересовали всех в полку, начиная от младшего чина до старшего. А теперь, когда каждый знает, что не сегодня, так завтра начальство может раскасировать все общество офицеров, последние устраняют себя от всякого вмешательства в дела полка, возлагая все хлопоты на командиров. Нельзя, впрочем, не сознаться, говорит автор, что существовавшая в былые времена связь между нижними чинами и их начальниками нисколько не служила препятствием к проявлявшимся, от времени до времени, мятежам в туземной армии; но причину этого надо искать в введении системы централизации власти, сильно подорвавшей кредит начальников отдельных частей. Что же касается поспешности, с которой принялись делать преобразования в армии, то несомненно, что солдаты, свыкнувшиеся с старыми порядками, смотрели на нововведения, как на измену со стороны офицеров и стали поголовно возмущаться.

Точно также неудовлетворительны отношения гражданских чинов к народу. В прежние времена они часто разъезжали по округам, знакомились с нуждами поселян, изучали их нравы, обычаи, следили за успехами просвещения; теперь же, подавленные канцелярской работой, они очень редко появляются в деревнях, и то не иначе, как в качестве строгих ревизоров или судей-карателей за малейшие беспорядки, вследствие чего туземцы встречают их весьма неприветливо.

С магометанами англичанам еще легко ладить; бывали даже случаи, хотя и редкие, дружеских отношений местных жителей к квартирующим в деревнях британским войскам; но победить антипатию индусов к белым — невозможно. Индеец не только не согласится есть и пить за одним столом с англичанином, но если тот притронется к его посуде, он немедленно разобьет ее в дребезги; мало того, если англичанин пройдет мимо шалаша в ту [134] минуту, когда семья приготовляет себе обед, хлеб выбрасывается собакам, а варево выливается на землю.

Надо отдать справедливость английским офицерам и солдатам, говорит автор, что они употребляют все усилия для смягчения враждебных чувств к ним туземцев. Кротостью и лаской они стараются победить эту враждебную антипатию к белым, даже сближаются с ними. Желательно было бы, чтобы и гражданские власти изменили систему своего обращения с туземцами и попытались бы стать в более правильные отношения с теми, чьи интересы они призваны оберегать.

Большое зло составляет отсутствие единодушия между английскими военными властями в Пэнджабе. Если бы в пятидесятых годах не существовало тесной, дружеской связи между ними, то возмущавшиеся племена никогда. не были бы покорны и британское правительство не удержалось бы во время страшного восстания в Индии в 1857 г. Тогда все представители Англии действовали заодно; интриг не водилось; каждый отдавал справедливость заслугам товарища, и дело подвигалось быстро вперед. Теперь же в панджабском управлении заметна сильная рознь во всем: старые традиции исчезли, формалистика заела молодых администраторов, бюрократизм связал по рукам и по ногам всех энергических деятелей. В Индии стали подсмеиваться над идеей управлять патриархально дикими племенами, называя ее анахронизмом, и стараются всюду проводить принцип обще-социальных реформ, забыв, что на Востоке почва совсем другая, чем в европейских государствах, и что из нее нельзя разом извлечь то, что и в Европе выросло веками.

Успехи России в центральной Азии сильно тревожат, повидимому, автора; он говорит, что мы водим Англию за нос, и что если англичане не займут Кеттаха, Кандагара и Герата, то им будет плохо. «План генерала Джекоба о занятии этих трех пунктов, замечает он, был отвергнут британских правительством, когда русские не достигли еще Хивы; но в настоящее время главная часть этого государства уже в их руках; Ферган обращен в русскую область, — Ферган, откуда Бабер двинулся на покорение Индии. Грустное предзнаменование!»

Чтобы иметь под ногами более твердую почву в Пэнджабе, пишет автор, Англии следует обратить серьезное внимание на внутреннее управление страной, пересмотреть гражданские законы, благодаря которым тяжебные дела в крае умножаются ежегодно в ужасающих размерах; так, например, в 1855 г. их было 60,800, а [135] в 1874 г. 230,650. Затем, необходимо изменить уставы о налогах, составляющие одну из главных причин озлобления туземцев, и, наконец, издать новые правила относительно таможенных сборов, в высшей степени обременительных для населения. Последний, самый важный отдел, требующий внимательной переработки — это военное управление Пенджаба. В 1861 г., по усмирении известного восстания сипаев, британское правительство образовало там смешанные полки, в которых преобладал английский элемент. Существовавшие в прежние времена две отдельные армии — одна из солдат и офицеров туземцев, другая из одних англичан, совершенно раскасированы, и теперь пэнджабские войска представляют настоящую амальгаму племен, что чрезвычайно дурно влияет на дух армии вообще. Автор советует устроить в крае военные колонии, с тою целью, чтобы они служили постоянным; резервом для пополнения индийских войск, и при этом настаивает, чтобы система беспрестанного перевода офицеров из одного полка в другой была совсем отменена, так как характер восточных народов в особенности требует, чтобы командиры внушали безграничное доверие нижним чинам, а этого невозможно достигнуть при постоянной перемене офицеров.

По части образования в завоеванном крае англичане, по мнению автора, не сделали ровно ничего, если не считать учрежденного в Бенгале училища для мальчиков. В Пэнджабе они провели железные дороги, построили там мосты, церкви, присутственные места; но уровень умственного развития туземцев стоит на той же ступени, на которой стоял двадцать восемь лет назад.

Заканчивая свой очерк, автор сознается, что он дал читателям неутешительное понятие о положении англичан в Индии; но к этому он прибавляет, что его единственной целью было желание раскрыть перед своими соотечественниками все промахи, сделанные ими при завоевании Пэнджаба и указать путь для поправления испорченного.

Текст воспроизведен по изданию: Пэнджаб и северо-западная граница Индии // Военный сборник, № 2. 1879