-

СИТАНА. ГОРНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ НА ГРАНИЦАХ АФГАНИСТАНА, В 1863 ГОДУ.

СОЧИНЕНИЕ ПОЛКОВНИКА ДЖОНА ЭДАЙ.

(«Sitana: a mountain campaign on the borders of Afghanistan in 1863, by colonel John Adye».)

(Перевод с английского, М. Н. Анненкова).

(С картою.)

Озаглавленное выше сочинение полковника Джона Эдая переведено по тому, что в нем рельефно характеризуются свойства племен, живущих на северо-западной границе англо-индийских владений, и затруднения, в которых находится мирный край по отношению к соседним горным племенам. Описываемый автором эпизод горной войны на границах Афганистана, во многих местах, напоминает наши кавказские экспедиции: те же трудности передвижения, та же необходимость строить дороги, и в особенности те же осложнения, вследствие фанатизма независимых горных племен. К тому же, обстоятельства сближают нас с англо-индийскими владениями: по прямому направлению, Самарканд лежит в восьми стах верстах от Пешауэра, а верховья Аму-дарьи лежат не далее двух сот верст от театра английских военных действий, описанных в книге полковника Эдая. По этому, осложнения, встреченные во время экспедиции англичанами, вполне достойны изучения, так как осторожность требует, чтобы и мы, с своей стороны, [154] были вполне готовыми встретить вспышку, подобную той, которая надолго остановила движение английского отряда в ущелье Умбейлахском.

Магометанство всегда сохраняет возможность появления фанатических вождей в роде Шамиля, или в роде ахунда (Духовный владыка, в роде имама. Ред.), которого влияние на отрогах Гиндукуша автор сравнивает с влиянием римского папы. Перед англичанами, запертыми в Умбейлахском ущелье, вспыхнул фанатизм многих разрозненных независимых племен, забывших родовую вражду и вековые несогласия, как только регулярные войска вступили в горы, и соединившихся для отражения общего врага. Внешние толчки имеют свойство возбуждать подобные кристализационные явления, и может случиться, что по мере того, как толчок переходит в беспрерывное давление, временное согласие племен будет принимать более постоянный характер. Это тем возможнее, что наши цивилизованные соперники в вопросе влияния в Средней Азии, вероятно, приложат все старания и всю настойчивость искусной своей политики, чтобы отклонить от себя фанатические вспышки, направляя их в другую сторону. Вся надежда, в этом случае, на снежные вершины Гиндукуша, которые, конечно, не лишены влияния на разделение стремлений и интересов населений обоих склонов этого хребта.

Автор предлагаемого нами в переводе сочинения, полковник (ныне генерал) Эдай, судья весьма компетентный в деле, им описанном: он участвовал в умбейлахской экспедиции, а теперь состоит начальником артилерийского управления в Англии. При его деятельном участии совершились последние важные преобразования в английской армии и в особенности значительное увеличение состава полевой артилерии. В последнее время, когда английское общество взволновалось по поводу приготовлений наших к хивинской экспедиции, он читал об этом публичные лекции, возбудившие большой интерес в печати и в разных слоях английского общества.

Для того, чтобы читатель мог составить себе ясное понятие о театре военных действий, а также для уяснения того, о чем говорится в последней главе, мы прилагаем нарочно для того составленную карту местности между нашими владениями в Средней Азии и англо-индийскими северными провинциями.

М. Анненков. [155]

Театр войны и очерк пограничных племен; их характер и английская политика относительно их.

Милях в сорока выше старинного форта Аттока, на Инде, как раз за северо-западной границей англо-индийских владений, есть гора, называемая Махабун. Поздней осенью 1863 года, эта гора была театром краткой, но ожесточенной борьбы между англичанами и их соседями, афганцами, одно время даже принявшей довольно значительные размеры.

Место это далекое и мало известное; а так как поход, продолжавшийся всего два месяца, кончился почти раньше, нежели известия о нем дошли до Англии, то публика никогда сильно им не интересовалась, и легко может быть, что он уже забыт. Однако, этот короткий поход, во многих отношениях, весьма любопытен. Горная, местность до такой степени увеличивает обыкновенные трудности передвижения войск и современных военных приемов, что подобная операция представляет интересный предмет изучения с чисто военной точки зрения. Да и в политическом смысле наши сношения с полудикими племенами, окаймляющими, так сказать, английские владения в Индии и составляющими аванпосты Средней Азии, заслуживают полного внимания. А если принять в соображение, что в делах на Махабуне убито или ранено было тридцать шесть английских офицеров и от восьми до девяти сот солдат, то краткий отчет о разнообразных случайностях и кровавых схватках, происходивших на склонах этой отдаленной горы, может показаться не безынтересным даже людям, обыкновенно не углубляющимся в сухие военные или политические подробности.

Беглый взгляд на карту показывает, что граница той части Индии, о которой идет речь, состоит, по большей части, из горных цепей, почти кругом замыкающих Пешауэрскую долину, выдавшуюся углом в среду полудиких населений. С северной стороны, театр последнего похода, состоящий из крутых, дебристых отрогов, лучеобразно расходящихся от высоких вершин Гинду-Куша и окружающих тесные долины различных размеров, образует довольно неопределенную и неправильную границу. Все эти горы, на протяжении многих сот миль вдоль нашей границы, населены племенами, которые в значительной степени независимы, но в то же время имеют большое сходство с афганским [156] народом, живущим с той стороны гор; далее следует заметить, что даже жители подвластных нам на границе равнин во многом похожи на горцев — наружным видом, происхождением, верою, так что хотя географические черты местности резко определены, но между жителями той и другой стороны гор не существует слишком резкого различия.

В течение последних двадцати лет, т. е. времени нашего владычества в Пенджабе, мы постоянно, как-то бесцельно и непоследовательно, воевали с пограничными племенами. Последнюю и самую значительную из этих войн мы собираемся описать. Прежде, чем приступить к этому рассказу, не лишним будет дать краткий очерк этих племен и некоторое понятие о политике, которой мы до сих пор придерживались по отношению к ним. Для этого достаточно нескольких выдержек из донесений наших пограничных властей.

Покойный маиор Джемс, в бытность пешауэрским комисаром, писал о них следующее: «Всякий, кто много путешествовал среди афганцев и заглядывал в их уютные долины, сохраняет приятное воспоминание об общих чертах их селений. Выбираясь из какой-нибудь дикой, скалистой теснины с торчащими там и сям одинокими башнями, нависшими над пропастью, путник внезапно видит перед собою селение. Студеный, светлый ключ течет из водоема, высеченного в скале, направляясь к ручью, многократно пересекавшему ему дорогу в ущелье, а здесь отененному рядами плакучих ив и окаймленному ярко зеленою травою. Само селение на половину скрыто от взоров за тополями и тутовыми деревьями; окрестные поля испещрены несметным множеством диких цветов, благоухают ароматическими травами... Далее, роща из тамарисков и терновника: это сельское кладбище. Там, внутри каменной ограды, могилы, а на деревьях висят лоскуты, указывающие место погребения какого-нибудь святого старца, мимо которого дети проходят с тайным трепетом, а старики — с благоговением.

«Мирные, отрадные мечты, навеваемые такою обстановкой, впрочем, грубо разгоняются видом вооруженного пахаря, идущего за быком или лошадью, с фитильным ружьем, закинутым за плечо; видом сторожевой башни, занятой людьми, охраняющими молодые всходы, и грудами камней, из которых каждая означает место какого нибудь кровавого деяния. Мы перестаем удивляться горячей любви к родному месту, составляющей самую видную [157] черту афганского характера, потому что на афганца, выросшего в таком особом, замкнутом мирке, воспоминания детства должны влиять с необычайною силой; по можно бы ожидать, что подобные места должны порождать совсем иные чувства, чем те, какими одушевлен разбойник и убийца».

Г. Темпль, бывший секретарь пенджабского губернатора, писал о наших пограничных соседях, несколько лет тому назад, и вообще отозвался о них весьма неблагоприятно: «Это, просто, дикари, пишет он, пожалуй и славные дикари, не лишенные некоторой тени доблести и великодушия; но, все-таки, безусловно варвары. Образования никакого. Вера у них номинально есть; но магометанство, как они его понимают, ничем не лучше, а может быть даже решительно хуже, верований самых диких племен в мире. В их глазах самая главная, почти единственная заповедь: «кровь за кровь» и «огонь и меч всем неверным», т. е. всем немагометанам.

«Они суеверны и находятся в безусловном повиновении своим муллам. Но эти муллы, невежественные фанатики, употребляют все свое влияние на проповедывание войны против неверных, на внушение убеждения в том, что следует грабить и убивать беззащитных жителей равнин. Горцы очень щепетильны на счет своих женщин, но их законы по части брака составляют преграду всякому общественному прогресу. В то же время это народ чувственный и очень жадный: за деньги они готовы почти на все, кроме измены законам гостеприимства. Воровство и хищничество доведено у них до последних пределов; каждая мать молится, чтобы сын ее имел успех в разбойничьих набегах. Они совсем не признают общественных обязательств: им и в голову не приходит, чтобы клятва, данная на коране, могла связывать их, если она противна их интересам. Ко всему этому нужно прибавить свирепость и кровожадность. Они никогда не ходят без оружие. Стада ли пасут, погоняют ли вьючных животных, пашут ли землю, они постоянно вооружены. Они в беспрестанной войне между собою. Каждое племя, каждое колено одного племени ведет какую нибудь мелкую войну с соседями; каждый род имеет какую нибудь наследственную, кровавую вражду, каждый человек — личных врагов. Почти нет человека, у которого руки не были бы запятнаны кровью. Каждый может перечислить несколько убийств; у каждого племени свои текущие счеты с соседними племенами. Ни во что ценя чужую жизнь, они не дорожат и своею, и считают [158] отместку и мщение первейшим долгом. Они сами храбры и отличаются беззаветною удалью; эти качества нравятся им и в других. Члены одной партии, в случае опасности, стоят друг за друга стеной. Гостеприимство у них — самая священная из обязанностей. Кому удастся перебраться в их жилища, тот будет не только безопасен, по и обласкан; но лишь только он покинет кров своего хозяина, его можно обобрать и убить. Они добры к своим бедным и помогают им. У них есть родовая гордость и они чтут память предков. Они не прочь принять цивилизацию, раз вкусив ее блага, любят торговать, даже землю пахать, но они слишком непостоянны и горячи, чтобы иметь выдержку в чем бы то ни было. Они нередко поступают в военную службу, и хотя тяготятся дисциплиною, но верны своему знамени, если только не затрогивать их религиозный фанатизм. Таков, в общих чертах, характер их, исполненный необъяснимых несообразностей, смеси противоположных пороков и добродетелей, свойственных всем дикарям».

Об образе действий этих племен и о нашей политике относительно их г. Темпль говорит следующее:

«При таком характере, как вели они себя в отношении к нам? Они поддерживали старые ссоры и затевали новые с подвластными нам жителями пограничных равнин и долин; они спускались с гор и дрались на нашей собственной земле. Они грабили и жгли наши селения, избивали наших подданных. Мелкие грабежи и отдельные убийства совершались ими без числа; часто заставляли они наши села откупаться; повсюду затевали интриги с недовольными, подбивали верных наших подданных к бунту, и в течение многих веков смотрели на равнину, как на садок или парк, а на жителей, как на дичь: когда им вздумается поохотиться, они отправляются, режут, жгут, грабят, иной раз забирают и пленников, рассчитывая на их выкуп. Они не раз стреляли по нашим войскам и убивали наших офицеров на нашей же земле. Они дают у себя убежище каждому недовольному или заведомо преступнику, которому удалось бежать от английского правосудия. Они невозбранно проходят через наши територии, ходят но нашим деревням, торгуют на наших рынках; но редкий английский подданный и ни один человек, состоящий на английской службе, ни под каким видом не осмелится ступить на их землю.

«Как же, с другой стороны, английское правительство [159] поступало относительно их? Оно признало их независимость и не присвоило себе никакой власти над ними; не требовало с них никаких пошлин, ни дани; не брало с них ничего, кроме, в редких случаях, какого нибудь штрафа. Оно даже утвердило за ними все земли, принадлежавшие им в английских владениях, неизменно заявляло, что оно не ищет ни денежных, ни териториальных прибылей, а только хочет спокойствия на границе, и решилось этого добиться. Оно никогда не распространяло своего владычества на один ярд далее старинных границ владений шэйхов, не присоединило к себе ничего, что не было частью Пенджаба, каким мы его застали. Все, что платится английскому правительству, платилось и его предшественникам, но теперь в гораздо меньших размерах. В единственном случае оно приняло дань в вознаграждение за оскорбления; во всех других, оно избегало всяких денежных требований в свою пользу. Оно не требовало ни феодального, ни политического верховенства над независимыми горными племенами; оно удерживалось от всякого вмешательства, прямого или косвенного, в их дела; не принимало участия в их распрях и никогда не помогало ни той, ни другой стороне; оно старалось препятствовать своим подданным ссориться с ними... Но когда не берут ни ласка, ни примирительный образ действий, ни доверие; когда посягательства, по серьезному характеру своему или по частому повторению, заходят за пределы терпения, когда кровь наших подданных вопиет из земли; когда производятся набеги на нашу територию и нарушение наших державных прав, и все это без малейшего с нашей стороны вызова, тогда мы или платим дерзкому племени тем же, в лице взятых в плен членов его, или запрещаем сношения с ним, или употребляем против него военную силу».

Нельзя не считать этого очерка слишком резким и безусловным. На том основании, что мы составляем преобладающую силу в Индии, мы слишком склонны произносить произвольные приговоры над характером, действиями и политикой восточных народов, с которыми нам приходится иметь дело. Мы производим себя в судьи в собственных ссорах и слишком строго, да еще по европейской мерке, мерим людей, развившихся при совершенно иных условиях. Весьма возможно, что в большинстве столкновений мы более абсолютно правы, нежели наши противники, и в аргументации искуснее их. Но если мы доказываем свою правоту свысока и надменно, вследствие сознания своего могущества, то понятно, [160] что нам будет отвечено искреннейшею ненавистью и оружием. Что касается до этих пограничных племен, нам бы следовало помнить, что они составляют, так сказать, авангард тех самых средне-азиятских народов, которые, с незапамятных времен, насылали целый ряд завоевателей на равнины Индии. До нашего появления на Востоке, различные магометанские царства создавались полчищами, вторгающимися с северо-запада, так что обширные равнины, ныне составляющие наши владения, до сих пор считались неизменным поприщем подвигов предприимчивых афганцев. В течение последних ста лет, однако, эти средне-азиятские народы видели, как у них династия за династиею низвергались нами, как прилив английских завоеваний неуклонно подвигался далее и далее, пока, наконец, мы стали с ними лицом к лицу и наши знамена взвились над фортами, построенными у самой подошвы их гор. Тут едва ли можно удивляться, что наши соседи, подозрительно, если не с завистью, относятся к нашим действиям и сомневаются в наших заявлениях о миролюбии и невмешательстве. До сих пор мы неукоснительно подвигались к северо-западу, и если географические препятствия, пустынная, бедная полоса земли как будто на время останавливает нас, то все же нельзя удивляться, если народ, живущий в горных твердынях, рядом с нашею границей, полагает свою безопасность больше в собственной храбрости, нежели в нашем бескорыстии. Эти голодные горцы, ведущие жизнь вооруженных пастухов на обнаженных скатах, или снискивающие себе скудное пропитание возделыванием бедных земель в своих тесных долинах, глядя с высоты на плодородные поля и цветущие благоденствием селения, естественно, почти инстинктивно, стремятся возобновить исконные обычаи своих предприимчивых предков. Искушение теперь даже больше, чем в старину, хотя удовлетворение этого стремления сопряжено с гораздо большими опасностями. Из того, что они смотрят на нас подозрительно, еще не следует, что они ничто иное, как вероломные дикари; да и нельзя требовать или ожидать, чтобы наследственные, вековые инстинкты исчезли в один день. Эти пограничные племена чрезвычайно красивы, храбры, обходительны и гостеприимны. Они страстно преданы своей родине, своим женам, своей вере, и если они, согласно своей традиционной политике, далеко неспокойные соседи, то наши отношения к ним подавно не могут быть дружественными, если мы не сумеем оценить в них тех прекрасных качеств, [161] которые у них считаются верхом совершенства. Даже в той самой экспедиции, которую мы собираемся описать, оказалось, что многие из этих людей, рожденные по сю или по ту сторону нашей границы, сражались под нашими знаменами, причем выказывали храбрость и самоотвержение, которые едва ли могут быть превзойдены даже нашими соотечественниками.

II.

Ошибочная политика ост-индской компании в отношении к туземным войскам. — Пенджабское ирегулярное войско. — Необеспеченность северо-западной границы Индии.

Во время управления бывшей ост-индской компании, учрежденная ею неуклюжая военная система отличалась большими несообразностями; при ней постоянно нарушались многие известнейшие правила военного управления, но нарушение это нигде, быть может, не проявлялось так бессмысленно и явно, как в учреждении многочисленных отрядов из туземцев, состоящих под начальством английских офицеров, но совершенно вне власти главнокомандующего. Эти отряды, состоявшие из солдат всех трех оружий и снабженные осадной артилерией, арсеналами, резервами, во многих случаях, достигали размеров небольших армий. Они были рассеяны по всей стране и нередко давали гражданским властям средства прибегать к принудительным, полувоенным мерам, не повергая своих действий на суд публики или контролю и критике высшей военной власти. Огромное большинство этих опасных отрядов, к счастью, исчезло в страшном катаклизме 1857 г., но некоторые еще существуют в виде остатков отжившей системы.

Из этих местных независимых войск, пенджабское ирегулярное войско, быть может, самое знаменитое. Справедливость требует, впрочем, оговорить, что если оно и подлежит критике, вследствие неподчиненности высшей военной власти, однако военные подвиги его доказали, что оно прекрасно организовано и обучено. Это войско первоначально было учреждено, кажется, в 1849 году. Теперь оно состоит из шести полевых и горных батарей, из пяти полков кавалерии и двенадцати полков пехоты, всего 10,000 человек слишком. Это все туземцы, которые набираются из тех самых пограничных племен, о которых сейчас была речь. Значительное большинство людей взято из округов по нашу сторону границы, но есть также многие из соседних гор, и отличить тех от других почти невозможно. Эти полки и батареи редко расставлены в разных уединенных постах, на протяжении [162] сотен миль вдоль северо-западной границы и снабжены средствами к передвижению и всякими принадлежностями, так чтобы быть в постоянной готовности к движению. Выбор офицеров производится весьма тщательно, и все войско оживлено самым воинственным духом. Эти полки смотрят на горы, как на свое наследственное военное поприще, совершенно так же, как горцы смотрят на равнины, как на законное поприще своих грабежей.

Таким образом, самая важная и опасная граница охраняется, на протяжении многих сот миль, войском, набранным исключительно из местных воинственных племен, войском, над которым главнокомандующий не имеет никакой власти. Этот любопытный порядок представляет одно только исключение: ключ всей позиции занят небольшим отрядом регулярного войска, стоящим в Пешауэре, напротив самого входа в знаменитый хайберский проход. Но это исключение только доказывает несостоятельность всей системы. С одной стороны, пенджабское войско разделено на две части и ему не вверяется самый главный пункт длинной оборонительной линии; с другой, главный начальник войск в Пешауэре стоит совершенно уединенно и оба его фланга охраняются войсками ему неподвластными, которые могут подвергаться опасности, и даже вступать в бой без его ведома.

Защищать длинную и открытую нападениям границу иноплеменными войсками, набранными на месте, при совершенном почти устранении английских солдат — дело отважное, пожалуй даже рискованное; по увеличивать этот риск сложною системой разделения военной власти — это уж верх нарушения всяких общепринятых военных правил. Но несообразность и несостоятельность системы этим еще не ограничивается. Другие отряды из туземцев, размещенные по разным пунктам Индии, расположены, по крайней мере, в провинциях, лежащих в наших владениях и более или менее подчиняющихся нашему управлению; по этому, какое нибудь неправильное действие имеет там чисто местное значение. Напротив, пенджабское войско охраняет важную линию внешней обороны и находится под начальством губернатора провинции, равно как и гражданские комисары на границе, также непосредственно ему подведомственные. Из этого следует, что местному губернатору, имеющему в своих руках почти полную военную и политическую власть, вверены также наши внешние сношения, и хотя наступательные операции не могут быть предприняты без согласия верховного правительства, однако весьма может случиться, что [163] последнему будет предоставлена лишь пустая честь — утвердить образ действий, сделавшийся неизбежным вследствие местных распоряжений. Нельзя также обойти молчанием еще одного неудобства. Так как пенджабское войско редко разбросано вдоль линии, имеющей протяжение в несколько сот миль, и резервов не имеет, то, в случае войны, возникает необходимость сосредоточить часть войск на одном пункте, а следовательно и обнажить другие пункты в самое критическое время, потому что каждый удар, нанесенный нами одному племени, непременно отражается на всей границе.

Из всего сказанного явствует, что северо-западная граница Индии отличается весьма своеобразными чертами. После столетнего наступательного движения по необозримым равнинам, мы видим себя занимающими несколько одиноких фортов у входа в труднопроходимую, гористую страну, населенную храбрыми племенами, на' сквозь пропитанными религиозною враждою и наследственными хищническими привычками. Для них война, сама по себе, потеха, и они всегда готовы забыть свои вечные родовые раздоры под влиянием гораздо более сильного побуждения-расправы с ненавистными пришельцами; а что еще страннее — они на время готовы даже забыть и веру, и племенное различие, и родовые раздоры, и все, чтобы поступить на службу под наши знамена, в уверенности, что война будет не шуточная и почти несомненно успешная. Наши офицеры, занесенные в такую даль от прелестей и увеселений больших городов и цивилизации, находят себе вознаграждение в разнообразии военных встреч и приключений этой пограничной службы. Пребывание между первобытными племенами, которые, при всех своих недостатках и злодеяниях, все-таки имеют не мало мужественных, доблестных качеств, предпочитается однообразной карьере между расслабленными, глубоко павшими уроженцами Нижней Бенгалии.

III.

Несколько слов о фанатиках в Ситане и описание горы Махабун.

При стольких элементах беспорядка, существующих на границе, любопытно, что экспедиция 1863 г. первоначально возникла от случайных обстоятельств, даже собственно не касавшихся прямо местных племен. Много лет тому назад, разрешено было поселиться за самой нашей границей некоторым исступленным фанатикам, беглецам из наших же територий, особенно из Нижней Бенгалии. Эти люди, пришедшие из за нескольких сот [164] миль, поселились в деревне по имени Сатана и в ее окрестностях у подножия горы, на берегу Инда — откуда и взялось данное им название «ситанских фанатиков». Начало этого поселения относится к тому еще времени, когда Рунджит-Синг правил Пенджабом. История этой колонии следующая. Сеид-Ахмет-Шах, основатель его, был родом из Барельи. Одно время он был товарищем по оружию знаменитого Амин-Хана-Пиндари, который сам был патанец, рожденный в долине Бонэр. Сеид-Ахмет, выучившись по арабски в Дели, отправился на богомолье в Мекку, через Калькутту. Во время этого путешествия, учение его вошло в большую честь у бенгальских магометан, которые с тех пор не переставали снабжать Ситану новобранцами. Хотя Сеид впоследствии и отвергал это, по учение его в сущности было тождественно с учением секты Веггабитов, внушавшим первобытные догматы исламизма и отвергавшим всякие коментарии к корану, поклонение мощам, и прочее. В 1824 году этот авантюрист явился среди племен Юсофзай, на пешауэрской границе, и стал проповедывать священную войну против шэйхов. В несколько лет он приобрел значительное влияние над патанскими племенами, а в 1829 году взял силою Пешауэр. Но требования его стали чрезмерны, многие из его последователей бросили его, а остальные были разбиты при Хазаре в 1830 году, причем сам Сеид был убит. Из уцелевших его учеников, часть бежала в Ситану, где и оставалась много лет, пользуясь покровительством соседних племен, изредка получая деньги и новобранцев из Нижней Бенгалии. Они разбойничали на наших землях, увозили, даже убивали мирных туземных торговцев по большим дорогам. К 1858 году эти беспорядки превзошли всякую меру, и против них был послан небольшой английский отряд, под начальством генерала сэра Сиднея Коттона. Эта экспедиция кончилась тем, что фанатики были прогнаны, разбросанные селения их истреблены, и с соседними племенами был заключен договор, по которому фанатики не должны были быть допускаемы в Ситану.

Такова краткая история довольно своеобразного поселения. Как порождение религиозного изуверства и страсти к грабежу, оно не могло найти себе более подходящего гнезда, как на северо-западной границе; любопытно только то, как недовольные магометане наших южных областей могли вообразить, будто они в состоянии поколебать наше могущество, или вообще достигнуть какой нибудь определенной политической цели такими ничтожными [165] средствами, каковы редкие снабжения деньгами и новобранцами разбойничьего гнезда, удаленного на несколько сот миль, на границе Афганистана. И еще страннее, что местные жители, из одной ненависти к нам, хотя, впрочем, и с некоторым расчетом на денежную поживу, вздумали приютить и поддерживать этих беглецов, которых поступки непременно должны были, рано или поздно, навлечь ни них беду. Энергические меры, принятые сэром Сиднеем Коттоном, подействовали, но не надолго. Граница на время притихла, но фанатики, собравшиеся в значительной силе в деревне Мулька, на северном склоне горы Махабун, заручившись деньгами и подкреплениями, спустились в 1862 году, вновь заняли Ситану с окрестностями и опять принялись за старое.

Гора Махабун стоит на правом берегу Инда, в сорока милях выше древней крепости Аттока; она имеет около тридцати миль в длину от востока к западу, и так как высшие ее вершины возвышаются почти на 8,000 футов над уровнем моря, то она составляет весьма заметную черту этой части границы. Скаты ее по большей части круты, голы и неровны, вершины одеты еловыми лесами, а зимою занесены снегом. Встречаются местами и плоские возделанные пространства с множеством деревенек, а в других местах густой бор сбегает почти до равнины. Дорог мало, да и то, собственно говоря, не более как тропинки между деревнями. С восточной стороны, гора круто обрывается и отделяется Индом от нашей, области Хазара, а вдоль всей подошвы ее южного склона простираются равнины Юсофзай, часть пешауэрского округа. Таким образом наши владения прилегают к ней с двух сторон. Длинная, тесная долина, по имени Чумла, составляет ее третий или северо-западный фасад и в свою очередь отделяется особым кряжем от долины Бонэр, лежащей еще более к северу. Единственный доступ к долине Чумла, — со стороны Юсофзайя, через узкое ущелье в несколько миль длиною, называемое проходом Умбейлах. Это, в сущности, просто русло маленькой речки, огибающей западный склон горы Махабун и отделяющей ее от большой горы Гуру. Понятие об этих крупных чертах местности дает читателю возможность с большею легкостью следить за ходом военных операций.

С хребта Махабуна вид весьма разнообразен и во многих отношениях грандиозен. К югу громадные равнины Пенджаба расстилаются и уходят в бесконечную даль. Инд, поворачивая [166] от горы к югу, значительно расширяется, а в известные времена года разливается как море; перед самыми холмами Куттук, он принимает в себя реку Кабул, текущую из пешауэрской долины, потом, пройдя под стенами Аттока, устремляется в узкое ущелье и пропадает из вида. Отличительные черты южной панорамы — обработанные поля, орошаемые большими реками, усеянные мирными селами; к северу же ландшафт принимает совсем иной характер. У самого подножия северного склона теснится долина Чумла, по ту сторону которой возвышается зубчатый отрог Гуру, и отделяет ее от долины Бонэр. За этой опять долиной, к северу и западу, поднимаются еще более высокие хребты и вершины, на границах Суата; а еще далее громоздятся гряды больших горных цепей, в грозном величии, пока кругозор не замыкается снежными вершинами Гинду-Куша. В этих-то далеких горах и пересекающих их долинах живут те племена, из которых значительное множество, как только дошли до них слухи о борьбе на Махабуне, хлынуло туда с намерением помочь единоплеменникам избавить родной край от нашего ненавистного присутствия. В течение лета 1863 года, блокада горы Махабун энергически велась отрядами английских и туземных войск с обоих берегов Инда. Этим отрезан был непокорным племенам доступ к нашим рынкам и они лишены были своих обычных торговых выгод, — способ наказания весьма часто и удачно употребляемый на нашей границе, так что иногда и не требовалось дальнейших усмирительных мер. На этот раз, однако, фанатики, подбивавшие окрестные племена деятельными происками, не только продолжали разбойничать, но делали вид, будто они обучают и организуют своих людей и даже иногда хвастливо стреляли по нашим пикетам через реку.

IV.

Английское правительство решается на экспедицию. — План кампании.

Когда английское правительство окончательно решилось прибегнуть к военным мерам, ему показалось, что гора Махабун, по своему выдающемуся положению и сравнительной обособленности от окрестных гор, представляет некоторые удобства для нападения на фанатиков и их пособников, причем не придется заходить слишком далеко за границу и сталкиваться с другими племенами. Однако, дело представляло и большие затруднения. Двинуть колонну по крутому склону, с едва протоптанными тропинками, когда [167] приближения ее ожидают толпы бесстрашных горцев и фанатиков, пользующихся всеми преимуществами местности, и вдобавок перевести эту колонну через кряж, имеющий от семи до восьми тысяч футов вышины, чтобы атаковать укрепленное селение Мулька, лежащее на северном склоне, — все это, конечно, было делом возможным, но далеко не легким и немыслимым без больших потерь. Сверх того, неприятелю все-таки оставался бы открытым с севера путь к отступлению, так что он мог отступать по мере нашего приближения и вновь возвращаться, как только мы стали бы отходить, чрез что отчасти расстроился бы план экспедиции.

Однако, более точное изучение местности как будто указывало на возможность более легкого и успешного образа действий. Долина Чумла, лежащая у подножия северного склона Махабупа, сообщается с нашими владениями узким ущельем, известным под названием Умбейлахского прохода. Это и внушило мысль, что если быстро двинуть сильный отряд через проход в долину, то он может занять выгодную позицию, став между фанатиками и единственным их путем к отступлению. Неприятель был бы таким образом обойден, вместо того, чтобы быть атакованным с фронта, и наши войска могли бы прямо приняться за Мульку, разбить фанатиков и усмирить другие племена. Правда, что и наши сообщения рисковали при этом очутиться в опасности; но так как мы собирались выставить 5,000 человек, то этот минутный риск был, повидимому, не страшен.

Полковник Рейнелль Тэлор, бывший во время экспедиции комисаром пешауэрского округа, говорит об этом плане следующее:

«Поход в долину Чумла представлял ту выгоду, что, вместо тяжкого и продолжительного подъема на крутые южные отроги Махабуна, можно было надеяться сразу занять позицию на ровном месте в тылу горы и оттуда, быстрыми набегами, сделать все дело, превозмочь все трудности, возвращаясь, когда нужно, в постоянный лагерь в долине Чумла; с другой стороны, было очевидно, что такая позиция сделает племена южного склона почти бессильными, так как им была бы отрезана всякая свобода движения, и они очутились бы во власти армии, которая могла сверху спуститься в их твердыни и с неодолимой силой идти к достижению своей цели».

Действительно, если смотреть на дело, как на чисто военное движение, направленное исключительно против врага, обитающего на Махабуне, оно, бесспорно, представлялось весьма удобоисполнимым. Но так как долина Чумла отделяется лишь узким поясом [168] невысоких гор от долины Бопэр, то ясно, что наше войско, войдя в нее через Умбейлахский проход, должно было очутиться у самого порога другого, могущественного племени, в котором, по слухам, насчитывалось до 12,000 воинов. Следовательно, знакомство с настроением бонэрцев становилось политическою задачей первой важности — а мы знали о них чрезвычайно мало.

Г. Темпль, в упомянутом уже своем отчете, говорит о них следующее:

«За землею Джудун, к северо-западу, лежит земля Бунир или Бунур, земля гористая, простирающаяся от нижней гряды Гинду-Куша вниз до холмов, замыкающих долину Чумла и центральную равнину Юсофзай. С запада прилегает к ней суатская територия. Бунирцы сильный народ: он мог бы выставить несколько тысяч воинов и, невидимому, состоит в дружбе с суатцами. В 1849 году бунирцы помогали в Лундхуре, на равнине Юсофзай, нескольким английским подданным, отказавшим в уплате налогов, по вообще не трогали нас и мы с ними не имели дел».

Полковник Тэлор писал:

«Бонэрцы вообще не сочувствуют фанатикам, потому что держатся других учений и принадлежат к религиозной общине суатского ахунда, заведомо бывшего, в то время, ожесточенным врагом фанатиков, так что он даже обличал их в веггабитстве, ставя их на одну доску со своим личным соперником, котахским муллою, которого он не задумался заклеймить вместе с его учениками именем кафиров, т. е. неверных, за некоторые еретические теории, направленные против его, ахундова, заведывания делами магометанской веры. Было, правда, известно, что в рядах ситанских фанатиков неоднократно встречались отряды, составленные из бонэрцев со знаменами, и проч., но этому не придавалось особенного значения, потому что они всегда старались нанимать праздношатающихся из разных племен, чтобы потом хвастливо выставлять их для своих целей; а если бы и предположить, что эти люди в самом деле были посланы в помощь ситанцам частью бонэрского племени, то пришлось бы заключить, что они принадлежат к партии котахского муллы, следовательно, поступают в разрез с общими убеждениями и политикой всего племени... Мне кажется, что я не ошибусь, если скажу, что хотя и были слухи о попытке со стороны фанатиков сблизиться со своими соседями, но в то время, по всем видимым данным, всего менее вероятною могла казаться коалиция между суатским ахундом и ситанцами...» [169]

По этому, когда оказалось, что предполагаемый маршрут экспедиционного движения поведет войско только в долину, смежную с Бонэром, но отделенную от этой земли горным хребтом, при нашем заявленном и всем известном намерении наказать племя, преданное проклятию ахундом, религиозным вождем бонэрцев, который формально объявил, что не будет им помогать ни в чем, — то почти не могло быть и речи о том, чтобы бонэрское племя приняло сторону фанатиков; во всяком случае, если и упоминалось о такой возможности, то она была тотчас же оставлена в стороне, как лишенная всякого вероятия.

«При тогдашних обстоятельствах, невозможно было собирать сведения о предполагаемом пути расспросами у хорошо знакомых с тою местностью жителей наших владений, не возбудив подозрений на счет истинного направления, по которому мы собирались пробраться в горы, и, по той же причине, было неудобно обращаться с расспросами к бонэрскому джиргаху или народному совету. Если бы мы стали допрашивать наших туземных суддхумских вождей или старшин, лучше всех знакомых с долиною Чумла и тамошними племенами, то не подлежит почти сомнению, что они свои догадки тотчас же сообщили бы и к Бонэр, и в Чумлу, а последствием было бы то, что в первый же день похода, мы могли встретить серьезное сопротивление, тогда как, если бы главная наша задача была разрешена лишь после прохода через ущелье и расположения отряда в долине Чумла, можно было надеяться, что сопротивления вовсе не будет, или что оно скоро прекратится, как бесполезное».

Общий вывод, к которому пришло лагорское начальство, заключался, повидимому, в том, что хотя о бонэрцах имелось мало сведений, но общее их настроение было скорее дружелюбно, нежели враждебно нам, и потому решено было двинуться через Умбейлахский проход. Впрочем, надо заметить, что как мы ни были расположены рассчитывать на безучастность бонэрцев, однако тщательно скрывали от них наш план действия. Быть может, это было и весьма рассудительно, но уж никак не дружественно с нашей стороны. Собираясь обойти Махабун с враждебной целью, мы умышленно не извещали об этом могущественное племя, земли которого лежали рядом с нашей операционной линией.

Вот что гласит первая депеша генерала Чэмберлена после вступления его в Умбейлахский проход:

«Я должен упомянуть здесь, что к вечеру 19-го октября, когда [170] племена долины Чумла и другие лишены были уже возможности сделать приготовления в больших размерах, для воспрепятствования движению наших войск через Умбейлахский проход, к ним была отправлена прокламация комисара. Она заявляла о цели, с которою наши войска собираются вступить в долину Чумла, и заверяла, что мы не имеем намерения вредить им или посягать на их независимость, а движение по этому направлению предпринято единственно потому, что оно представляет удобнейший путь к гнезду ситанских фанатиков, в видах изгнания их с горы Махабуна».

Но вопрос был в том, как посмотрят бонэрцы на наше неожиданное, внезапное появление, так сказать, у порога их дома, и на то обстоятельство, что мы тщательно скрывали наше намерение до тех пор, пока для них прошло время протестовать или защищаться?

Покойный маиор Джемс, бывший комисаром при заключении мира, пишет по этому поводу: «Если даже предположить, что прокламация дошла по назначению, можно ли было ожидать, чтобы храбрый и неграмотный народ стал сидеть смирно, обсуждая содержание бумаги, которой он не умел прочесть, когда оружие предполагаемого неприятеля сверкало уже перед его глазами?»

Зная ревнивое, неприязненное чувство, с которым горцы всегда относятся к нашему появлению на их землях, мы едва ли могли полагать, что они равнодушно отнесутся к нашим действиям; да сверх того, в них уже в то время были вызваны (как впоследствии оказалось) сомнения в наших честных намерениях. Дело в том, что когда фанатики впервые узнали о сборе наших войск на равнинах Юсофзай, они поняли, что мы собираемся привлечь их к ответу, и на всякий случай обратились к бонэрцам с очень хитро сочиненным письмом, стараясь заручиться их поддержкой. Письмо это впоследствии попало в наши руки. Приводим из него главные места:

«Лиходеи неверные собираются ограбить и опустошить всю горную страну, в особенности области Чумла, Бонэр, Суат и проч., и присоединить эти земли к своим владениям, а тогда нашей вере и нашему мирскому имуществу грозит разорение вконец. Следовательно, в видах охранения ислама и следуя внушениям веры и мирской мудрости,. вам никак не подобает упускать этого случая. Неверные — народ чрезвычайно коварный и предательский. Они всякими средствами будут пробираться сюда в горы, будут уверять жителей, что им до них нет дела, что ссора у них лишь [171] с ситанцами, что они других не тронут, не коснутся даже волоска на их голове, а возвратятся к себе, как только истребят ситанцев. Они также будут соблазнять вас богатствами. По этому надлежит вам не поддаваться их обману, иначе они, при первом случае, до тла разорят вас, замучат, предадут всяческим поруганиям, присвоят себе все ваше имущество и надругаются над вашей верой. Тогда о вас можно будет только сожалеть. Мы настоятельно призываем на это дело ваше внимание».

Когда мы украдкою и неожиданно явились у входа в Умбейлахское ущелье, понятно, что это послужило лишь подтверждением всех предсказаний фанатиков. Бонэрцы приняли свои меры, и невольное промедление наше в ущелье, о чем сказано будет ниже, заставило их решиться восстать против нас всеми своими силами и призвать на помощь все пограничные племена. Необходимо вполне уяснить себе факты, относящиеся к этой части предмета, потому что, вследствие враждебного решения бонэрцев, маленькая экспедиция превратилась в общую пограничную войну, потребовавшую много денег, времени и трудов.

Взгляд лорда Эльгина на эту войну; мнение главнокомандующего, сэра Юга Роза; он указывает на опасности наскоро организованных экспедиций в горы; мнение его оставляется без внимания; генерал Чэмберлен назначается начальником экспедиции.

15-го сентября, губернатор Пенджаба обратился в Симлу к вице-королю с кратким обзором истории ситанских фанатиков, испрашивая разрешения двинуть в горы отряд из пяти тысяч человек. Предполагалось, что экспедиция продлится недели три, и считалось за лучшее выступить пораньше, в октябре, так как суровые ранние морозы и возможное выпадение снега в конце ноября могли очень вредно отразиться на войсках. Так как некоторые полки приходилось вызывать с отдаленных пунктов, то губернатор предварительно испросил и получил на это разрешение по телеграфу.

Общий взгляд на это дело вице-короля, лорда Эльгина, изложен так:

«Искренним желанием генерал-губернатора было сохранение мира до последней возможности на хазарской границе; но открытые враждебные действия, совершаемые с тех пор, как фанатики, вопреки договорам, заключенным джудунским и отманзайским племенами, были допущены вновь занять Ситану и другие местности [172] на правом берегу Инда, ставят нас в необходимость усмирить и наказать такое дерзкое своеволие. Губернатор обратил внимание его превосходительства на то, что доныне враждебные действия совершались лишь отдельными племенами, а теперь в первый раз большинство хазарских пограничных племен, если не все, поднялись против английского правительства, и есть сведения, что открыты переговоры даже с суатским ахундом. После совершенных уже враждебных действий, можно ожидать, что ситанские фанатики и их союзники будут стараться привлечь в коалицию племена более могущественные, нежели те, которые до сих пор уже более или менее высказались. По этому, его превосходительство считает необходимым прибегнуть к военным операциям, пока круг союзных племен еще не достиг слишком широких размеров, с целью изгнать ситанских фанатиков, наказать потворствующие им племена, потребовать достаточных гарантий мира и порядка на нашей границе на будущее время, и своевременно воспрепятствовать распространению заразы на более обширное пространство острасткою, которая в настоящую минуту может быть достигнута деятельными и энергическими мерами. Для достижения этих целей, генерал-губернатор полагает, что отряд должен состоять не менее как из 5,000 человек пехоты с соразмерным числом артилерии и небольшим отрядом кавалерии, как о том испрашивает губернатор. Подобный отряд может считаться достаточным для этой экспедиции».

О решении правительства тогда же было сообщено главнокомандующему всеми войсками в Индии. Нужно, однако, заметить, что на фланговое движение к Бонэру губернатор Пенджаба решился только впоследствии, перед самым выступлением колонны. По общему вопросу о пограничной войне, главнокомандующий, сэр Юг Роз, поспешил обратиться к правительству с советами. Он указал на то, как опасно обнажать Пешауэр и другие пограничные пункты, отнимая у них войска и средства к защите, в ту самую минуту, когда мы, ворвавшись в горы на одном пункте, возбудим всеобщую тревогу вдоль всей линии. Он просил также обратить внимание на необходимость значительных приготовлений, чтобы одеть как следует пятитысячное войско, собирающееся вступить в неприятельскую, трудно проходимую, неизвестную страну, и снабдить его всем нужным по части провианта, перевозочных средств и военных припасов, и что определяемого на это времени недостаточно, да и времени, которым можно пользоваться для наступательных операций, остается слишком мало. Сэр Юг Роз [173] советовал не довольствоваться какими-нибудь летучими экскурсиями через горы, напоминая, что результаты прежних экспедиций были неудовлетворительны и цель их — навести страх на горные племена — не была достигнута. Он по этому предлагал выдержать границу в строгой блокаде до весны, а там предпринять настоящую, обстоятельную экспедицию.

Совет главнокомандующего был оставлен без внимания, и войску было приказано выступать. Замечательно, что как только оно вошло в горы, так каждое слово сэра Роза начало сбываться буквально, что и подтверждалось, день за днем, телеграмами и донесениями, получаемыми от начальника экспедиции. С самого же первого дня потребовались подкрепления, которые могли быть высланы только из Пешауэра, хотя с этого пункта уже были взяты войска и он сам в скором времени очутился в опасном положении. Начальник экспедиции просил прислать еще английских офицеров и врачей, также военных снарядов, провианта, аптекарских припасов, сапогов и проч. Войсковой обоз оказался неудобным; вследствие этого ущелье запрудилось повозками и лошадьми, и войску пришлось остановиться в конце первого же дня, что еще более утвердило бонэрцев в их враждебных намерениях. Результатом была общая коалиция всех племен и сотрясение вдоль всей границы.

Счастье еще, что выбор начальника экспедиции был очень удачен. Славное имя сэра Невилля Чэмберлена, его многолетняя опытность, всем известная храбрость и рыцарский характер, достаточно ручались за конечное торжество нашего оружие, и хорошо, что в последовавших осложнениях и ожесточенной борьбе, во главе экспедиции стоял человек, одаренный столь редкою энергиею и никогда неслабеющим мужеством; хотя он еще до конца операций слег от опасной раны, можно признать, ни мало не отнимая чести у его преемника, что конфедерация была уже подрезана в самом корне тяжкими ударами, нанесенными ей генералом Чэмберленом, и враждебные племена сильно уныли и измучились борьбою.

Рамка нашего рассказа не позволяет нам даже мельком упомянуть о любопытной и замечательной военной деятельности генерала Чэмберлена в Индии за последние двадцать пять лет. Скажем только, что он участвовал и отличался почти в каждом походе, был несколько раз ранен, и что имя его приводит в ужас врагов Англии вдоль всей границы. Вся его карьера есть образец истинной, самоотверженной доблести и скромного мужества. [174]

VI.

Затруднительность горной войны; наши войска в Индии не имеют подходящей экипировки для похода налегке. — Подробности об экспедиционном отряде. — Он вступает в горы. — Первый день похода.

Вести наступательную войну в горах, в местности неприязненной и неизвестной, значит упражняться в труднейшем искустве, при самых неблагоприятных условиях. Все обычные препятствия являются в сильно увеличенном виде. Нужно ли взобраться на крутизну, или протесниться через скалистое ущелье — все выгоды почвы и знание местности на стороне неприятеля. Он не только занимает все важнейшие пункты, но самые привычки его и ежедневный образ жизни специально приспособляют его к горной войне. Горцы просты и воздержны в пище, закалены воздухом и движением по своим дебрям; физические труды и усталость им ни почем. Солдаты равнин, напротив, привыкшие к хорошей, сытной пище, убеждаются, что их правильная организация и строгая выдержка немного приносят пользы при условиях, так мало подходящих к обыкновенной служебной обстановке.

Но этим не ограничивается трудность движения больших и правильно организованных отрядов по крутым, почти бездорожным дебрям. Обоз, необходимый для перевозки провианта, военных снарядов, одежды, аптекарских припасов и тех сотен мелочей, которые идут на удовлетворение почти искуственных потребностей современных армий, делают быстроту движений почти невозможною; а у нас в Индии войска уже подавно не имеют понятия о легкости экипировки. Вот уже сто лет, как наши войска медленно, с великим трудом, тащились по необозримым равнинам, а за ними длинные вереницы слонов, верблюдов, волов, повозок, для перевозки громадных палаток, мебели, ковров, посуды и множества других обременительных и излишних статей офицерской и солдатской экипировки; к этим обузам нужно еще прибавить гурьбы туземных слуг, далеко превышающих числом солдат, без которых до сих пор не двинется с места ни одна индейская армия. По этому, когда мы очутимся у подножия гористой местности, где каждый лишний фунт — помеха и каждый лишний рот — на счету, наши уродливые традиционные привычки делают нас более других беспомощными в виду непривычных условий.

Двадцатилетний опыт на границе на столько принес уже пользы, что пенджабское войско из туземцев снабжено транспортами [175] на мулах и вообще довольно порядочно приспособлено к быстрому передвижению, хотя и у него обоз далеко не доведен до минимума; но так как большая часть колонны генерала Чэмберлена состояла из регулярного войска, то и экипировка была обыкновенная и о большой быстроте не могло быть и речи.

Лагорское управление, правда, разрешило нанять вьючных мулов и верблюдов в большем количестве, как более удобное в этом случае транспортное средство; но согнать на скорую руку большое стадо животных еще не значит составить хороший обоз, да и суровые требования горной экспедиции не могут быть в один миг поняты офицерами, привыкшими к грузным размерам восточного обоза. По этому, не взирая на то, что генерал Чэмберлен, по долголетней своей опытности, вполне сознавал эти неудобства, и что быстрота движения была почти необходимым условием успеха, вьючные животные, которые тащились за его колонною, насчитывались тысячами и запрудили узкий умбейлахский проход так, что нельзя было двинуться ни взад, ни вперед. Многие офицеры убеждены, что эта вынужденная бездеятельность в течение нескольких дней, в самом начале похода, была причиною, окончательно побудившею бонэрцев к неприязненным действиям и решившая последовавшую против нас коалицию.

В начале октября, войска, назначенные в экспедицию, собрались в равнине Юсофзай, некоторые из Пешауэра, а другие из отдаленных пограничных постов. Весь отряд состоял, круглым счетом, из 5,000 человек (из них одна четверть английских солдат) и одиннадцати орудий. Вот подробный состав их:

Регулярные войска:

Полбатареи королевской артилерии: три орудия на слонах.

71-й полк шотландской легкой пехоты.

101-й полк королевских бенгальских стрелков.

2 роты туземных саперов.

20-й полк туземной пехоты.

32-й полк туземной пехоты.

11-й полк бенгальской туземной кавалерии.

Ирегулярные пенджабские войска:

Две горные батареи с туземной прислугой: 8 маленьких орудий на мулах.

Полк гидов, из туземной пехоты.

1-й, 3-й, 5-й и 6-й полки туземной пехоты.

5-й полк Гурха. [176]

Конные гиды.

18-го октября, колонна двинулась к подножию Махабуна и сделала вид, будто направляется к той дороге, по которой сэр Сидней Коттон поднялся на гору в 1858 году, с целью обмануть неприятеля.

19-го, появилась упомянутая выше прокламация к бонэрцам и другим племенам.

Утром 20-го, авангард вступил в Умбейлахское ущелье и, встретив самое малое сопротивление, в тот же день дошел до другого конца его, там где он выходит в долину Чумла. Главный корпус нагнал авангард в течение дня. Длина самого ущелья — около девяти миль.

Генерал Чэмберлен говорит: «как дорога для войск, этот проход представляет несомненно большие затруднения. Тропинка пролегает по руслу речки, усыпанному булыжником и большими глыбами камней, поросшему низкими деревьями и джонглами (Чаща из кустарников в Индостане.). Холмы по обеим сторонам достигают довольно значительной высоты, но по большей части на столько покаты, что пехота могла бы без особого труда пробираться по ним, если бы не густые, колючие джонглы. Орудия везли на лошадях, пока было можно, потом положили на слонов. Движение, разумеется, было чрезвычайно медленно, так как в большинстве мест можно было идти только гуськом и англичане сильно утомились; но обильная водою речка, протекающая через ущелье, но крайней мере, спасала их от жажды».

VII.

Опасное положение английского войска в узкой теснине среди гор. — Рекогносцировка в долине Чумла. — Нападение бонэрцев. — Осложнение дела вследствие враждебности бонэрцев. — Взгляд генерала Чэмберлена.

Позиция, занятая войском в конце первого дня, находилась в каменистом русле реки. Гуру, гора достигающая 6,000 футов вышины, поднималась слева, а крутой склон Махабуна образовал такую же стену справа. Обе горы одеты еловым бором из старых огромных деревьев, но местами открываются площадки и каменистые пригорки, на которых удобно могли быть расположены наши пикеты. Впереди лагеря проход становился постепенно шире и выходил в долину Чумла, повидимому, хорошо возделанную, с протекающей посередине небольшою речкой. Около самого входа в долину стоит большое село Умбейлах, а слева [177] от него, бонэрские высоты. Далеко позади, перед входом в ущелье, лежат равнины Юсофзай.

Такая позиция, разумеется, незавидна для продолжительной стоянки, ни в военном, ни в политическом смысле, а потому предполагалось безотлагательно двинуться далее; но, пишет генерал Чэмберлен, «когда я увидел, какие затруднения ущелье представляет даже для прохода войск, и сколько потребуется времени, прежде, нежели нас нагонит обоз, я счел наиболее благоразумным не двигаться далее. Мулы с военными припасами, состоящие при пехоте, еще кое-как не отставали от своих полков, но, за этим исключением, ни один вьюк не дошел до лагеря в ночь с 20-го на 21-е октября.

По той же причине и весь следующий день прошел в бездействии. Огромное количество и плохое устройство обоза, незнание и неопытность погонщиков все это причиняло опасные промедления, так что не ранее как 22-го числа после полудня, пехотная рекогносцировка, с небольшим отрядом кавалерии, была двинута в долину Чумла. Первое встретившееся село Умбейлах принадлежит бонэрцам, хотя и расположено не совсем на их земле. Наш отряд, чтобы не возбудить неудовольствия, прошел мимо и дошел, не встретив сопротивления, до села Курия, лежащего семь или восемь миль дальше, у другого конца долины. Было, однако же, замечено, что бонэрцы в большом числе появились на горах слева от Умбейлаха, и когда рекогносцировка стала возвращаться, значительный отряд спустился с целью перерезать ей путь и открыл по ней огонь. Из самосохранения кавалерия атаковала и изрубила несколько человек. Но бонэрцы последовали за нашими войсками весьма решительно и старались вступить в рукопашный бой с отрядом пехоты, прикрывавшим возвращение рекогносцировки в лагерь. Стемнело; бонэрцы, однако, в необыкновенном азарте, начали беспорядочное нападение на все части нашего лагеря и продолжали его до полуночи, причем были убиты поручик королевской артилерии Джиллиз, и еще несколько человек.

Происшествия 22-го октября были во всех отношениях серьезны. Генерал Чэмберлен стоял в глубокой теснине, с огромными горами по обеим сторонам, с узким длинным ущельем, запруженным обозом, отделяющим его от равнин Юсофзай, а с левого фланга его, могущественное племя, с которым у нас не было никакого повода к ссоре, неожиданно выступило против нас враждебно. Предполагаемый поход на Мульку не только был [178] отложен, но сделался даже делом второстепенной важности, в виду осложнения, возникшего в первый же день похода в горы.

Донесение генерала, от 23-го числа, наглядно объясняет все дело, и показывает, что он вполне оценил трудность своего положения:

«То, что бонэрцы приняли враждебное положение», пишет он, «составляет крайне важное обстоятельство; оно совершенно изменило наше положение, вероятно даже весь наш план операций. Что они действуют по наущению ситанских фанатиков, это не подлежит сомнению. Перехвачены бумаги, доказывающие, что с первой минуты, как только стало известно, что экспедиция наряжена против них, ситанцы старались заручиться поддержкою бонэрцев, пугая их уверениями, будто бы мы намереваемся присоединить к себе их владения. Враждебность бонэрцев отныне должна считаться положительным фактом, и с этим фактом следует сообразовать наш дальнейший образ действий. Прежде всего нужно иметь в виду, что обстоятельство это может повлиять на безопасность наших сообщений, и принять против этого меры. С этою целью я распорядился двинуть часть 14-го полка туземной пехоты из Ноуакиллы в Рустом, и просил прислать мне из Пешауэра еще один полк туземной пехоты. Я также просил комисара распорядиться занятием входа в ущелье пехотным ирегулярным отрядом, и весьма вероятно, что мне придется требовать еще больше туземной пехоты, иначе нельзя будет считать сообщений с тылом безопасными, даже и тогда, пока войска занимают свое настоящее положение посреди Умбейлахского прохода.

«Его превосходительству известен мой первоначальный план операций, предлагающий идти на индустантские поселения на Махабуне путем долины Чумлы. Но имея такое могущественное и воинственное племя, каково бонэрское, явным врагом с левого фланга, в такой позиции, к которой оно всегда может возвращаться, хотя бы перед тем и было отбито, быть может, окажется невозможным упорствовать далее в этом плане. К тому же, по последним полученным нами сведениям, бонэрцы призвали на помощь ситанцев, и часть последних, по крайней мере, отозвалась на призыв. По этому весьма сомнительно, можно ли теперь достигнуть, первоначально имевшуюся в виду цель, предположенным сначала путем, и не встретим ли мы ситаиских фанатиков теперь же, в нашей нынешней позиции, сражающимися вместе с бонэрцами, [179] или не придется ли искать их где нибудь в других отрогах Махабуна».

От 25-го октября генерал писал:

«Есть повод полагать, что бонэрцы обратились за помощью к суатскому ахунду, и если им удастся склонить его на свою сторону, в чем нет ничего невероятного, так как они его духовные последователи, то будет еще труднее достигнуть той цели, ради которой наши войска направились в долину Чумла. Влияние ахунда на все племена гор и долин вдоль пешауэрской границы весьма сильно; его отношения к ним я могу всего вернее сравнить с отношениями римского папы к католической церкви. Если он открыто сделается нашим врагом, то несомненно принесет бонэрцам и другим племенам, уже поднявшим оружие против нас, огромное приращение как материальной, так и нравственной силы».

Мы далее увидим, что через несколько дней эти предсказания на счет ахунда вполне оправдались, что он сам лично явился с несколькими тысячами последователей, расположился на бонэрском хребте над самым селом Умбейлахом, и пригласил другие отдаленные племена принять участие в борьбе.

VIII.

Описание позиции. — Храбрость горных племен. — Бонэрцы делают общую атаку, но получают отпор, с тяжкими потерями с обеих сторон. — Храбрость наших туземных войск.

Генерал Чэмберлен прежде всего принял меры, чтобы избавиться от всех лишних тяжестей и приготовиться к серьезной борьбе. Больные, поклажа и пока ненужные вьючные животные были отосланы назад в равнины, и приступлено к расчистке дороги. Поперег прохода, перед лагерем, был воздвигнут бруствер и вооружен артилериею; крутые склоны тио обеим сторонам были заняты сильными пикетами, которые окружили себя частоколом и рвом. Все же позиция была слабая. Фланги, по необходимости, находились далеко вверху на склонах гор, так что подкрепления могли дойти до них лишь медленно, утомленные подъемом. Крайний пикет слева, на горе Гуру, получивший название «Орлиного гнезда», стоял на каменистом выступе, выдавшемся далеко над лагерем. Крайний пикет справа, названный «Скалистым пикетом», занимал еще более возвышенное положение на огромных лесистых утесах. Оба эти пункта имели жизненную важность, потому что командовали всеми прочими укреплениями. [180] Но как ни высоко они помещались, все-таки было множество хребтов и возвышенных пунктов еще гораздо выше их, так что паши войска каждую минуту могли подвергнуться внезапному и неотразимому нападению со стороны врагов, имевших полную возможность собраться, никем невидимые, и на досуге, на верхних высотах, выжидать удобную минуту. К счастью, при отряде было много офицеров не менее неустрашимых, нежели сам генерал, и на них можно было положиться, что они с отчаянным упорством будут держаться на вверенных им утесах.

Горцы, с другой стороны, были враги храбрые и достойные уважения. Весьма отважные, при полном незнании дисциплины или каких либо военных правил, вооруженные одними короткими мечами, да плохими фитильными ружьями, они, каким-то природным чутьем, сразу, открыли наши слабые пункты; фальшивыми атаками против центра, и в то же время неистовыми нападениями на отдельные фланги, они не только наносили нам тяжелые уроны, но иной раз ухитрялись повергать всю позицию в серьезную опасность. Так, они, в разное время, три раза брали приступом «Скалистый пикет».

Описывая различные сражения, быстро следовавшие одно за другим в течение месяца, мы приводим несколько выдержек из донесений лиц, участвовавших в них, потому что эти донесения, хотя писанные на скорую руку, на месте, своею свежестью придают яркую живость описываемым происшествиям.

24-го октября несколько больших отрядов, со многими знаменами, появились в долине Чумла. Они оказались подкреплениями от менее значительных горных племен, в сопровождении части фанатиков, под начальством Мобарик-шаха. В следующее утро, на рассвете, эти подкрепления уже явились над нашими правыми укреплениями на Махабуне, но были отбиты маиором Киз, который, сверх того, энергическим преследованием принудил их поспешно отступить обратно в долину.

На другой день, 26-го октября, дело завязалось не на шутку. Генерал Чэмберлен, имея поводы опасаться нападения на «Орлиное гнездо», послал в подкрепление войскам, стоящим на горе Гуру, 200 человек из шотландского полка, 5-й и 6-й пенджабские полки и одну горную батарею. Самое «Орлиное гнездо» и окружающие его утесы были заняты 280 охотниками из стрелков от различных частей, под начальством маиора Броунлоу. [181]

Неприятель то же построил себе бруствер на вершинах, собрался в большом числе, и как только заметил наши приготовления к бою, радостно принял вызов. Вот что пишет командовавший в тот день полковник Воган:

«Войска едва успели занять свои позиции, как значительный неприятельский отряд устремился на нас сверху по крутым склонам и с громким криком атаковал в одно время и пикет, и прикрытие. Горные орудия открыли огонь картечью, ядрами и гранатами. Это остановило тех из неприятелей, которые наступали на расположенные на позиции войска, но не тех, которые шли против пикета. Они напали на последний с большою решимостью и водрузили свои два знамени под самым парапетом, увенчивающим обрыв.

«Долго пикету не удавалось никакими усилиями выбросить неприятеля из занятой им позиции, не смотря на то, что фронтальному огню пикета помогал с фланга огонь горных орудий и энфильдских штуцеров 71-го полка. Но так как атака на пикет служит предметом особого донесения маиора Броунлоу, то я только замечу, что она была отчаянная, и что пикет был поставлен в самое критическое положение: я должен был спешить к нему на выручку с ротою 71-го шотландского полка легкой пехоты и ротою 5-го полка пенджабской пехоты. Когда артилерийский огонь заставил неприятеля попятиться, его атаковал 6-й полк пенджабской пехоты, но полк этот, к несчастью, слишком увлекся погонею и понес большие потери прежде, чем возвратился на свою позицию».

Пока это жаркое дело шло на крутом горном склоне и эхо раскатами вторило крикам сражающихся и непривычному грому артилерии, маиор Броунлоу защищался за небольшим бруствером в «Орлином гнезде». Приводим его собственный простой и живой рассказ:

«Около полудня бонэрцы, до сих пор стрелявшие только изредка и в одиночку, начади спускаться со своей позиции, при чем стрелки весьма ловко прятались в лесу и оттуда открыли по нас крайне докучливый огонь; между тем как другие смело шли в атаку, перебежали поляну с величайшею неустрашимостью и водрузили свое знамя за скалою, в нескольких футах от нашей стены. Однако, правильный, неослабный огонь, которым мы их встретили, помешал им, при всей храбрости, войти в наши укрепления, и принудил их отступить обратно в гору, оставя на месте [182] несколько тел; только стрелки их не прекращали своего огня и сильно нам мешали».

В эту первую атаку бонэрцев мы понесли очень значительные потери. Два храбрые молодые офицера, поручики: Ричмонд, 20-го полка, и Клиффорд, 3-го полка пенджабской пехоты, пали в бою, ободряя своих людей, да один туземный офицер, старик, но имени Мир-Али-шах, умер, как подобает хорошему солдату, подле своего начальника, поручая сыпа покровительству маиора Броунлоу. Двое английских и не менее десяти туземных офицеров были ранены; всего по спискам значилось 130 человек выбывших из строя.

Тяжкие потери, понесенные нашими туземными войсками в этот день и во все последующие, доказывают преданность этих людей, а список лиц, впоследствии получивших орден «за заслуги», представляет много славных примеров личной доблести. Так, один туземный офицер награжден за то, что он вел свою роту под убийственным огнем, а когда начальник его свалился от раны, то остался подле него и спас ему жизнь. Упоминается тоже подвиг одного солдата, который ринулся вперед один, убил одного знаменосца и взял знамя. Да и много еще можно привести подобных примеров.

Не следует оставлять без внимания того обстоятельства, что огромное большинство туземных солдат, участвовавших в этой экспедиции, были либо сейхи, либо из северных патанских племен, т. е. люди, которые общим своим характером, храбростью, прекрасной выдержкой, представляют резкий контраст с расслабленными племенами Нижней Бенгалии. В самом деле замечательно, что, по мере того, как мы подвигаемся к северо-западу, жители как будто постепенно, но весьма заметно, становятся лучшими, так что в Северной Индии мы имеем неистощимый запас хороших солдат. Жаль только, что, вследствие их сильных религиозных и национальных чувств, не всегда безопасно оставлять их на службе в их родной стране. Генерал Чэмберлен, однако, с горячей похвалой отзывается в своих донесениях о их преданности во всю эту войну и особенно указывает на тот факт, что в туземных полках были люди почти всех пограничных племен, включая и те, которые дрались против нас; тем не менее, ни один не дезертировал и никогда не было в них заметно неохоты вступать в бой.

(Окончание будет).

Текст воспроизведен по изданию: Ситана. Горная экспедиция на границах Афганистана в 1863 году // Военный сборник, № 7. 1873