-

СМЕРТЬ КРОКОДИЛАМ!

Это было летом в 1846 году. Я находился на берегах Рогана, небольшого протока в одной из провинций северо-западной Индии. Там я встретил в первый раз мюггера, или индейского крокодила; до той же поры все мои сведения об этом животном ограничивались его чучелами, развешенными на потолках ваших музеумов, и рассказами о нем путешественников, столько же страшными, сколько и невероятными.

В одно прекрасное утро и плыл вверх по Рогану, с запасом познаний в естественной истории крокодила немногим обширнее тех, какие имела, в этом отношения, нянюшка Давида Копперфильда, как вдруг глазам моим представился на песчаной мели ствол дерева, полусожженный, как показалось мне. Приблизившись к нему, я с изумлением увидел перед собою огромное пресмыкающееся. Не басни же, в самом деле, древние предания о драконах, грифонах, пернатых и чешуйчатых чудовищах, и геологи не мечтали, рассказывая вам о мозозориях, гилеозориях, плезиозориях и всех зориях прежде бывших и существующих еще теперь. Одно из таких чудовищ было точно передо мною, с великолепным подбоем из чешуи. При виде его не устояло бы никакое неверие; в продолжение нескольких минут я смотрел во все глаза на этого странного товарища и задавал себе вопрос; что происходит в душе или уж скорее в теле его? Он спал, казалось; но в самом деле, спал ли он? Мечтал, быть может? Но о чем же могло бы мечтать это животное? уж не о том ли древнем мире, куда было заключила его мысль моя? Тяжело было его дыхание; он храпел, — уж не вследствие ли расстройства желудка, или тяжести в нем нескольких колец и других медных украшений с рук и ног индейской [123] красавицы, съеденной накануне, может быть? Однакожь, спокойствие его казалось так сладко, он спал таким глубоким сном, что я не решился обвинять его в подобным ужасах. — Не было в нем и тени, и малейшего признака отягощения. Очевидное дело, я клеветал на него; и мысль эта так сильно растрогала меня, что я едва ли не пожелал ему добра. Я не мог никак вообразить, чтобы желание проглотить меня родилось в нем при его пробуждении. «Посмотрим, впрочем», сказал я сам себе, ударив по воде плоскою стороною весла: это милое создание проснулось в ту же минуту, выпрямилось, открыло то, что казалось мне, да и было достоверно, огромная гибельная пасть, краевая, вязкая пещера, вооруженная острыми клыками, и зевнуло. О, какой зев! Однакож, животное вскоре снова сомкнуло челюсти, с сухим хлопаньем, от которого дрожь пробежала по мне с головы до ног; с угрозой и гневом во взоре, погрузилось оно в воду и исчезло из глаз моих. Несколько дней спустя, я сидел дома, в покойной беседке, с братом моим, когда подбежала к дверям женщина; вопли ее раздирали душу, она рвала прядями свои волосы и, бросавшись на мостовую, билась об нее немилосердно головою. За нею следовала с воем и проклятиями толпа женщин, словно беснующихся. На расспросы мои двенадцать голосов отвечали мне на разные лады, что не более четверти часа тому назад бедная женщина мыла бельё на берегу реки, когда огромный крокодил бросился неожиданно на бывшего подле нее грудного младенца и проглотил одним глотком бедное маленькое создание. О помощи и думать было нельзя; но мы поспешно взяли наши ружья и побежали на место происшествия. Вокруг вас совершенная тишина! Ни одной неровности на поверхности воды; над головами нашими витал в пространстве рыболов, склонив клюв на грудь и карауля рыбу; но вот он полетел стрелою, нырнул и вынырнул через несколько минут с порожним клювом; он упустил добычу и удалился, испустив несколько ясных, чистых, насмешливых звуков, как бы утешаясь ими в неудаче своей.

В другой раз я сидел на самом возвышенном берегу потока и стрелял больших рыб, показывавшихся по временам из поверхности воды. Я убил одну из них, и ее несла ко мне моя любимая болонка. Верное животное было уже по средине потока, когда в 16-ти футах от него я с ужасом заметил, в движении воды, голову огромного крокодила, налитые кровью глаза и зияющую пасть его. Болонка взвизгнула пронзительно и запрыгала посреди воды. Мюггер плыл быстро и был уже в двух шагах от своей жертвы, когда я прицелился в голову чудовища. [124] Пена, клокотание, несколько волн, темная полоса крови — и больше ровно ничего.

Между тем верная моя Юнона не теряла временя: выставив из воды умную шелковистую головку, она подвигалась вперед и несколько минут спустя валялась дрожащая у ног моих, устремив на меня томные глаза свои, блестевшие чувством невыразимой радости. Бедная Юнона! я не надолго сохранил ее.

Другой крокодил похитил ее в то время, когда меня не было, чтоб подоспеть на помощь к ней. Я пожалел о ней и поклялся отмстить; это было, однако же, не последнее преступление, за которое предстояло мне наказать мюггеров.

Настало дождливое время. Один из соседей моих, г. Галль, предуведомил меня о своем посещении и просил в тоже время выслать к нему на встречу грумма с лошадью, который и должен был ожидать его в назначенном месте. По маленькому росту, высокой груди, по силе, проворству и тонким, но крепким как сталь членам своим, грумм Сидгоо был превосходным образцом скорохода. Когда, по восточному обыкновению, он бежал рысцою подле лошади, то самый сильный английский пешеход изумился бы искусству его пробегать, в продолжение значительного времени, миль по осьми в час.

Едва только зашло солнце, как показался г. Галль, измокший и покрытый грязью. Я тотчас побежал навстречу к нему, поняв, что с ним не обошлось без приключения.

Однако же, приключение это не имело, по видимому, особенной важности: на г. Галле не было ни ран, ни ушибов, и я рискнул посмеяться над его неприятным купаньем.

— Смеяться нечего! возразил Галль. Ваш грумм погиб!

— Утонул?

— Нет! Но съеден огромным крокодилом.

Вот рассказ его об этом:

Когда Галль и Сидгоо достигли находившейся в двух милях маленькой пуллы (речки), они нашли воду в таком приливе, что вынуждены были переправиться вплавь. Крепче сжав бока своей лошади, Галль въехал храбро в поток. Он держал в руке конец веревки, замотанной вокруг пояса грумма, по примеру всех индейцев, которым обыкновенно помогает она доставать воду из глубоких колодцев той стороны. Выбравшись на твердую землю, Галль начал перетягивать Сидгоо, посредством той же веревки. Он видел, как посреди мутных вод тихо подвигалась вперед эта смуглая, убранная чалмою голова с жемчужными зубами; видел, как грумм опустил внезапно руки и исчез с [125] отчаянным криком под водой. Веревка, дважды замотанная на руке Галля, увлекает в его в поток. В минуту падения взгляд его встречает хвост крокодила: длинный и зубчатый как пила, он рассекал воду в нескольких футах над его головою. В борьбе с опасностию Галль упустил конец веревки и взобрался не без труда на скользкий берег пуллы. Он оглянулся: все было тихо вокруг него. Распущенная шарфом чалма Сидгоо плыла, увлекаемая течением воды. Чувство утопающего, хватающегося за соломенку, заставило Галля бежать по тому же направлению; он поймал на палку чалму бедного Сидгоо и сохранил ее как последнее воспоминание о нем.

Дурные вести расходятся в индейских деревнях с удивительной быстротой. Жена Сидгоо не замедлила узнать о своем несчастии и с воплем и с криком явилась тотчас же в Бюнгало. Она положила своего ребенка к ногам моего друга, и бедняк не мог не заплакать, стараясь утешить ее. Ему, однакож, удалось умерить это первое отчаяние обещанием принять на себя заботу о будущности вдовы и детей.

Галль не был меланхолик, — о нет! но на этот раз влияние горестного события отразилось на обоюдном молчании нашем.

Мы продолжали курить наши сируты, когда одна и таже мысль блеснула в одно и тоже время в наших умах и открыла наши уста для предложения друг другу средств к истреблению крокодильного племени. Много толковали мы о них, но только, к несчастию, ни одно из предположений наших не подавало большой надежды на успех. На другой день после завтрака я показывал моему другу гальванический снаряд, недавно высланный мне из Англии и назначенный для взрыва деревьев, затрудняющих судоходство на реках; я разъяснял ему теорию моего снаряда и способ действия его, когда Галль неожиданно прервал мое объяснение,

— Так, так! вскричал он: — именно так! не лучше ли будет, оставя в покое деревья, употребить, снаряд ваш для взрыва крокодилов? Что вы на это скажете?

Признаюсь, ничто действительно не препятствовало нам подорвать крокодилов, — ничто, кроме возможности расположить подкоп. Однакож, чем более обсуживали мы этот план, тем яснее представлялась нам возможность осуществить его.

Пока рыба доставляет собою крокодилу достаточную пищу, он остается в одних и тех же местах. Убийца несчастного Сидгоо был очень известен в соседстве пуллы, как узнали мы впоследствии. Он уносил, и не раз, и коз, и баранов, и поросят, и детей, и даже ужасный обжора попытался было однажды увести [126] буйвола, пришедшего напиться в реке, но, по рассказам, победа на этот раз не осталась за ним. В пулле недоставало воды, чтобы утопить четвероногое, и крокодил уступил силе, превышающей силу его. Он должен был поспешить во свояси от страшных рогов противника и погрузиться в тину для спасения кожи своей.

Мне удалось взорвать уже несколько деревьев и заметить при том, что сотрясение от выстрела убивало всех рыб, плывущих в расстоянии от тридцати до сорока метров в окружности. После каждого нового взрыва я видел их лежащих во множестве, брюшком кверху, на поверхности воды. Я заключил из этого, что, став от мюггера в удобном расстоянии, мы легко можем потрясти чудовище жестоким ударом, если уже не удастся разорвать его в клочки.

Подкоп подводный оказывает на окружающие его предметы действие, превышающее в силе равномерное количество пороху, взорванного на земле; оплот воды на столько же увеличивает силу удара.

По окончании приготовлений, Галль, брат и я отправились на небольшом судне вдоль по течению воды до самого места, где пулла впадает в Роган. Там мы причалили, и Галль отправился в небольшую деревушку, где купил за несколько анкос (монета) шкуру козленка. В шкуру эту посреди живота зашили рожок, содержащий шесть фунтов пороху и снабженный проводительными нитями. Привязали также к подготовленной таким способом приманке две крепкие веревки и прочно прикрепили к одной из них, посредством веревочки, проводительную нить. Длина веревок была около девяноста футов, и на конце каждой из них было привязано по одной козлиной шкурке, раздутой наподобие шаров, употребляемых индейскими водоносами. С такою шкурою под мышкою и с веревкою, замотанною на руке, Галль шел по одной, а брат таким же образом по другой стороне реки; только к веревке брата была прикреплена проводительная нить. Я следовал за ним в сопровождения двух насильщиков; на плече каждого из них лежал конец палки, на которой висела совсем уже готовая и заряженная баттарея. К козленку вдобавок был еще привязан пловучий указатель — род маленького бакена, чтобы обозначат положение козленка.

Расположив таким образом артиллерию, мы начинаем подниматься вверх по пулле и буксировать против потока козлиную шкурку, стараясь притом переводить ее справа налево, а слева направо, чтобы изведать углы и закоулки. Ширина реки [127] была не более тридцати футов, и мы имели полную надежду на сообщение с мюггером, если он действительно находился здесь. В самом деле, в расстоянии не более четверти мили от места начала путешествия нашего указатель внезапно погрузился в воду. Галль в брат мой тотчас же опускают в воду веревки с раздутыми шкурками. Шкурки в движении: нет сомнения, мюггер ухватил приманку. Вздымая воду, чудовище извилисто стремится вниз по течению; я следую поспешно за ним и, чувствуя, что время уходит, решаюсь наконец выпустить весь находящийся в распоряжении моем канат. Но вот людоед наш остановился на месте, где берега река становятся немного выше. Я всхожу на вершину пригорка и начинаю тянуть к себе канат, остерегаясь меж тем вытащить из воды козлиную шкуру и испортить охоту, вспугнув преждевременно дичь. Чтобы дать носильщикам баттареи возможность присоединиться ко мне, я жду несколько минуть, — минут ужасной тревоги! еслиб мюггеру вздумалось продолжать путь до прихода их, мне предстояло бы новое преследование и проводительным нитям опасность разлететься в клочки в зубах неумолимого обжоры. Я слышу наконец шаги приближающихся носильщиков и голос брата, торопившего их. Опять неудача! едва только головы их показались из за берегов, как первый носильщик споткнулся и упал. Я был в отчаянии. Брат спешит поставить машину к моим ногам; вследствие падения носильщика она выпустила из себя значительное количество кислоты. Благодаря Бога, мы легко привели снаряд в прежнее положение, опорожнив в баттарею полную бутылку бывшей у нас в запасе кислоты. Чтобы не потревожить крокодила, я начинаю тихо тянуть веревку. Но, несмотря на все мои усилия, она задевает на берегу несколько глыб земли; вода брызжет во все стороны от падения их. К счастию вашему, крокодил решился дать время пищеварению, оставаясь весьма покойно на одном и том же месте. Я улыбнулся — улыбкою торжества, когда оконечность проводительных нитей очутилась в распоряжении моем. Брат привязал к баттарее одну из них; я держал другую, наготове закончить круг. В продолжение всего этого времени крокодил отдыхал сладко на дне пуллы, двумя саженями ниже поверхности воды, не подозревая грозящей ему опасности и вовсе не воображая в своем желудке брандера, извержение которого распорет его шкуру из конца в конец, а все это в одно мгновение, одним громовым ударом адской машины, приведенной в действие двумя двуногими, стоящими на берегу и [128] набравшими электрические нити как самое верное средство сообщение с его особой.

Минута настала! роковое прикосновение совершено! Полный успех! Мы чувствуем сначала только сильное сотрясение, будто упало что-то на берег, потом грязный водяной смерч, глухой шум, подавленный звук и, в довершение всего, густой столб дыма. Волны образуются, река точно кипит и большое красное пятно распространяется на поверхности воды, словно пурпуровой клочек на пестром узоре ковра. Осада наша кончилась, победа осталась за нами. Странные клочки чешуйчатой кожи плавали там и сям по воде. Эти победные знаки были пойманы несколькими индейцами и с радостными кликами представлены к нам. Взорванный нами мюггер уплыл вниз по течению и скоро скрылся из вида к удовольствию нашему. К удовольствию, сказал я, потому что перед зрелищем этой ужасной травли уступил бы самый неустрашимый наблюдатель.

Неделю спустя, мы были странно озадачены убеждением, что мюггер, взорванный нами, был вовсе не мюггер, проглотивший бедного Сидгоо; убийца последнего был жив, как уверяли нас, покоен и прожорлив больше прежнего. Мы ошиблись крокодилом. Какой удар нашему самолюбию! Размышление утешило нас: если казненного нами нельзя было обвинять утвердительно в убийстве Сидгоо, то все же можно было безошибочно предположить в нем негодяя, недостойного лучшей участи

А всеж надобно было отмстить за смерть бедного Сидгоо и расплатиться с его убийцей; до той поры думать об отдыхе не приходилось. На этом основания была назначена другая экспедиция и план похода был скоро расположен. Мы решились на этот раз не заряжать баттареи до предварительного убеждения, что крокодил уже схватил приманку; наполнили хорошо приготовленной кислотой один из земляных кувшинов, что называется барб-гриз, и начали потом прежним порядком буксировать козленка против потока. Более мили шли мы безуспешно вдоль берега реки и, приуныв порядком, уселись выкурить сирут. Скатав веревку и расположив на ней раздутую козлиную шкуру, Галль устроил себе почти удобное сидение; брат мой последовал его примеру, я же отправился под тень возвышающегося над рекою тростника. Воздух был удушлив. Мы толковали о надеждах наших на успех, сильно сожалея между тем о том, что не взяли с собою нескольких бутылок доброго старого эля, когда сильный удар внезапно поразил меня в ногу; в то самое мгновение мой брат скатился кубарем с своего сиденья, а Галль подвергся [129] такой же участи на противоположной стороне реки. И шкурки и веревка неслись-неслись, увлекаемые потоком при общем хохоте нашем. Когда приутихла наша веселость, мы принялись преследовать крокодила по следу раздутых и переносимых со стороны в сторону кож. У мыса, где вдруг поворачивает пулла, кожи остановилась пониже берега, почти в центре внутреннего изгиба. Но крутизна этого проклятого берега была, по несчастию, так велика, что не представлялось никакой возможности подойти, не потревожив мюггера. Оторвав не без труда несколько глыб земли, мы бросили их изо всех сил в то место реки, которое предполагали пунктом отдыха крокодила. Наш план оказался успешен, и кожи тихо поплыли вниз по реке, как будто бы мюггер полз медленно на дне ее, как животное, произвольно располагающее временем своим. Брат остался при носильщиках баттареи, я же побежал туда, где местность становится все ниже и ниже. Течение воды было здесь, к несчастию, очень сильно, и к берегу стремилась огромная масса ее. Через несколько минут кожи были уж в самом близком расстоянии от меня. Я кинулся к веревке, вокруг которой была прикреплена проводительная нить, и подал брату знак заряжать баттарею и нести ее немедленно ко мне. Быстрота этих действий превзошла мои ожидания. Один носильщик нес без труда на голове пустую баттарею, между тем как брат держал в руке сосуд с кислотой. Движение другой веревки еще продолжалось — явное доказательство, что мюггер был тоже в движении. Время была дорого: я приблизил к баттарее проводительную нить, чрез несколько секунд все было кончено и участь мюггера решена.

Случилось, однакожь, небольшое замедление, происшедшее, по всем вероятиям, от легкого недостатка отделения в расположении нитей. За тем последовали обыкновенным порядком предварительное сотрясение, глухой шуми, дым и проч., и огромная, безобразная, окровавленная масса всплыла на поверхность воды. Галль убеждал нас вытащить ее и поискать в ней следов бедного Сидгоо. Исполняя просьбу Галля, мы старались посредством бамбука пододвинуть крокодила к берегам; но представившееся глазам нашим зрелище было так страшно, что, не имея возможности долее выдержать его, мы оттолкнули вновь чудовищное безобразие и предоставили его течению воды.

На этот раз мы не ошиблись: то был действительно убийца Сидгоо, ибо с тех самых пор в соседстве не слыхали более о крокодилах.

Текст воспроизведен по изданию: Смерть крокодилам! // Современник, № 10. 1851